ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
КАРАБЧИЕВСКИЙ МЕЧ
Охранник, похожий даже не на двухдверный шкаф, а на сарай с пристройкой, вежливо посторонился.
— Прошу вас войти, господин Грабовский.
Он привык к моему чудачеству — никогда не переступать порог чужого дома без приглашения — так же, как и к ночным посещениям. Но дольше всего он свыкался с моей привычкой никогда не носить с собой оружие. Первое время все пытался подловить меня на утаивании хоть чего-то мало-мальски острого. Водил туда-сюда поверх одежды странной штучкой, которая, как мне объяснили, должна была замигать и запищать, если я припрятал клинок. И все удивлялся, что ничегошеньки не находится. Зато убедившись, что я прихожу с голыми руками, охранник вбил себе в голову, что я, должно быть, непревзойденный мастер единоборств. Причем, почему-то, обязательно китайских или японских. Теперь традиционное приглашения он сопровождал учтивым полупоклоном из тех, какие приняты на тренировках людей, увлеченно молотящих друг по другу и по набитым песком манекенам в свободное от работы время.
Само собой, никаким кунг-фу или карате-до — или как там они называются? — я никогда не занимался. Просто если развивать в течение шести веков навыки рукопашного боя, вбитые суровым наставником в голову юному рыцарю, что-то да получится. Ну, и совсем уж необходимо принять во внимание те преимущества, которые дает мне положение «немертвого» — сила, скорость, нечувствительность к боли, способность к быстрой регенерации. Думаю, я смог бы голыми руками разметать всю охрану моего клиента — около десятка молодых, крепких людей, на профессиональном уровне обращающихся с любым стрелковым и отдельными видами холодного оружия. Не просто разметать, а вырвать сердца и съесть их, при желании. Но зачем? Люди, в отличие от нас, вампиров, большое внимание уделяют «деланию денег», и, чем больше доход, тем больше тяга заполучить еще, оттяпать долю в бизнесе у знакомого или незнакомого конкурента. И если я убью Валентина Валентиновича, то я тем самым лишусь дойной коровы, приносящей мне немалую прибыль. Да я горло перегрызу любому кровному брату, если только заподозрю его в посягательстве на жизнь этого невысокого, плотненького, как гриб-боровик, человечка с носом уточкой и высокими залысинами по обе стороны от выпуклого лба. Ведь он дает мне возможность безбедно жить, занимаясь при это любимым делом.
Валентин Валентинович тем временем спешил мне на встречу, смешно переваливаясь на коротких ножках, почти незаметный на фоне позолоченной массивной мебели и богатейшей барочной драпировки зала, не уступающего размерами внутреннему двору рыцарского замка. На ходу он потирал пухлые ладошки, прямо-таки лучась счастьем.
— Рад видеть вас, господин Анджей!
Я поклонился, скрывая невольную улыбку. Он казался таким смешным и нелепым в расшитом золотом халате, с сеточкой на жидких волосах и перстнем на безымянном пальце левой руки со сверкающим черным бриллиантом-кабошоном. Каратов на десять, довольно скромно для его положения в обществе. Кем он был? Политиком или бизнесменом? Я не интересовался. Впрочем, в наше время эти две ипостаси неразрывно связаны. Разве что лидеры лишенной в конце прошлого века реальной власти коммунистической партии могут себе позволить существовать на партийные взносы. Да и то вряд ли… Ни жалости, ни любви я к ним не испытывал. Уж кто изрядно попил крови у моих собратьев — если уместен столь смелый каламбур — так это они совместно с национал-социалистами.
— Доброй ночи, Валентин Валентинович, — ответил я, принимая неожиданно крепкое рукопожатие. — Зовите меня просто Анджей. Без господ.
— Господа все в Париже? — прищурился он, будто проверяя меня на лояльность. И добавил. — Поразительно! Какие у вас холодные руки!
— Малокровие, должно быть, — на ходу сострил я, понимая, что оценить шутку все равно некому.
— Это вы не бережете себя. По ночам работаете. Знаю я этих людей искусства — всю ночь в Интернете, а утром глаза красные, головная боль. И, как следствие, неврозы, расстройства сна, гастрит, язва желудка…
— Вы врач? — удивился я.
— По первому образованию. Поэтому выступаю за здоровый образ жизни и уважаю людей, заботящихся о себе.
— Ну, тогда можете быть спокойны. Я не сижу в интернете по ночам. Скажу больше, я знаю о его существовании со слов других людей. Так же я не смотрю телевизор, не слушаю радио…
— Не читаете за обедом советских газет, — весело подхватил Валентин Валентинович.
— Не читаю. Российских и украинских, заметьте, тоже, — телевизор я не смотрел, но с творчеством Михаила Афанасьевича в свое время ознакомился.
— А как же вы узнаете новости? — искренне удивился клиент.
— Мой слуга распечатывает самую интересную информацию и кладет мне на журнальный столик.
— Вы поразительный человек, Анджей! Реликт, осколок былых эпох!
— Да, осколок, — кивнул я. Хотел добавить: «Хотя и не человек», но не стал. Закон Великой Тайны никто не отменял.
Он снова всплеснул ладошками.
— Чай, кофе, коньяк? Все самое лучшее.
Кто бы сомневался. Имея такой доход, можно пить кофе не просто бразильский, а владеть там собственной маленькой плантацией с элитными сортами.
— Благодарю вас, — я поклонился, переводя предложение в шутку, — не считаю это полезным для здоровья.
— Ну, чуть-чуть не повредит, — в глазах нувориша мелькнуло что-то похожее на подозрение. Не знаю о чем он подумал. Возможно, вспомнил обычай некоторых народов — ничего не есть в доме врага. Во всяком случае, с упорством, достойным лучшего применения, он пытался накормить или напоить меня хоть чем-то со дня нашего первого знакомства. Никогда открыто не обижался на мои столь же упорные отказы, но поглядывал настороженно. — Сосуды расширить, взбодриться. Как говорится, для дома, для семьи, врачи рекомендуют…
— Нет-нет, не стоит беспокоиться, — мягко, но настойчиво остановил я его бьющее фонтаном гостеприимство.
— Вы хотите как можно скорее перейти к делу? — Валентин Валентинович сделал широкий приглашающий жест рукой.
— Ну, что вы! Если желаете побеседовать, то я к вашим услугам. Просто меня не интересуют ни горячительные, ни прохладительные напитки.
— Вы поразительные человек, Анджей!
Ну, что я мог ему ответить? Собственно говоря, Валентин Валентинович не относился к тем людям, с которыми стоило играть в кошки-мышки. Я не знал, к какой сфере человеческой деятельности относились его интересы — нефть и газ или, возможно, металл, или недвижимость, или масс-медиа. Как говаривал поэт в прошлом веке: «владелец заводов, газет, пароходов». Но я был твердо уверен — слабая личность, заурядная и не обладающая цепким умом, на пространстве бывшего Советского Союза не достигла бы высокого положения в обществе. Здесь на жестокость следовало отвечать двойной жестокостью, в ответ на хитрость партнеров, изыскивать еще более тонкую хитрость, забыть о жалости и о человечности, как это не парадоксально звучит, когда речь идет о людях.
В чем-то современная элита человеческого мира напоминала мне кровных братьев или, если будет угодно, Ковен чародеев. Закрытая каста, очень сильно отличающаяся от серой толпы, призванной служить рабами и строительным материалов для богатства сильных мира сего. И чтобы попасть в нее требовались совершенно особые качества. Вот что их равняло с остальными людьми, так это болезни и подвластность смерти. А в бурные девяностые бизнесмены новой волны (или как их называли, «новые русские» независимо от гражданства — Россия ли, Украина, Молдова или Казахстан) гибли куда чаще обывателей. Тогда-то и родились слухи, что кто-то из наших нарушил Закон Великой тайны, польстившись на баснословную плату, предложенную некоторыми бизнесменами в обмен на бессмертие и почти безграничные возможности вампира. Разное поговаривали после. Кто-то утверждал, что незадачливого Мастера жестоко покрали вместе с несостоявшимися Птенцами, а кто-то доказывал, что сделка состоялась, а наше братство получило очень сильного вампира, который в скором будущем составит конкуренцию и князю Прозоровскому, и Амвросию, и Малюте, не говоря уже о князьях более мягких и слабых.
Беседуя с Валентином Валентиновичем, я то и дело ловил себя на мысли, что он что-то не договаривает, знает больше, чем показывает. Иногда мне казалось, что его улыбка, его показное гостеприимство, его искреннее участие в моем здоровье (подумать только — заботиться о здоровье «немертвого»!), его добродушное подтрунивание над интеллектуалом, застрявшем в прошедшей эпохе — не что иное, как маска, которую он натягивает, решая некую очень важную и одному ему понятную задачу.
Мы покинули богатую гостиную и вошли в кабинет, не уступавший ей по размерам. Панели из мореного ореха оттенялись бежевыми с позолотой шпалерами. Нет, не обоями, искусно стилизованными под старину, какие сейчас можно увидеть в доме любого более-менее состоятельного человека, а именно шпалерами. Тяжелое, плотное полотно покрывали изящные, тонкой работы цветы и листья. Я не впервые входил в святая святых огромного особняка, стоящего за трехметровым бетонным забором в центре Рублевки — загородного поселка, облюбованного московской элитой, но всякий раз проникался восхищением. Если бы мне удалось обставить свою берлогу на Андреевском спуске хотя бы на четверть так же роскошно. Но, несмотря на возраст и принадлежность к кровным братьям, мне такое не по карману. Скажем, небольшое бюро в углу от «Отто и Гамбса» стоило… Да, впрочем, стоимость его я оценить не берусь — специалист не в этой области. Одно могу сказать — посещая императора Павла Петровича в Михайловском замке, я видел точно такое же. И не исключено, что бюро это было то же самое.
А на стенах кабинета, закрепленные на бронзовых и дубовых, позолоченных кронштейнах, покоились мечи. Не новоделы, коими полны художественные, с позволения сказать, салоны любого городка, мало-мальски отличающегося от деревни, а подлинники, чьи рукояти помнили прикосновения ладоней давным-давно умерших людей: скифов и гуннов, франков и саксов, шотландских горцев и рыцарей-крестоносцев. Эдакая усыпальница клинкового оружия. Коллекция, которая способна вызвать слезы бессильной ярости у любого директора археологического музея. Валентин Валентинович собирал ее истово, не жалея сил и средств, и немало в том преуспел. При первом же знакомстве с его собранием я обнаружил несколько клинков, описанных в работах Лоранжа и Вегели[1], что заставило меня взглянуть на заказчика со всей серьезностью.
К сожалению, как это часто бывает в наше время, Валентин Валентинович почти ничего не понимал в старинном оружии. Ничего удивительного… Мне доводилось сталкиваться с собирателями живописи, не отличавшими Моне от Дали и Сикейроса от Пикассо, с владельцами элитных скакунов, называвшими вороных коней черными, а гнедых — коричневыми, и с коллекционерами антикварной посуды, путавшими дрезденский и мейссенский фарфор. Тут уж ничего не поделаешь. Деньги есть, тяга к прекрасному тоже присутствует. А вот начальных знаний не хватает и учиться некогда — нужно ведь новые деньги зарабатывать, чтобы твоя коллекция стала единственной и неповторимой, самой полной и законченной в мире. Для того и существуют эксперты, помогающие богатеньким собирателям. Потому и приглашал меня Валентин Валентинович, простой российский миллионер — а может, и миллиардер, кто ж его знает доподлинно? — с завидным постоянством.
Я всегда, сколько себя помню, любил холодное оружие. Должно быть, рыцарское прошлое цепко держало за сердце и не собиралось отпускать. А из всех видов холодного оружия больше всего я любил мечи и сабли. Европейские. О восточных я знаю пускай и побольше среднего эксперта, но не считаю их интересными и достойными пристального изучения. Пусть с их цзянями и дао разбирается какой-нибудь Чжоу Вэй[2].
— Мне нравятся люди, влюбленные в свое дело, — елейным голосом проговорил Валентин Валентинович.
Он просто стоял чуть в стороне и наблюдал за мной. На лице миллионера читалась нескрываемая гордость.
— Я восхищен вашим собранием, — я слегка пощекотал перышком его самолюбие.
Но особо лукавить не пришлось, если признаться честно. Стену прямо напротив входной двери занимали клинки Древней Руси. От так называемых варяжских мечей до сабли времен Минина и Пожарского. Тяжелые клинки, изъеденные временем и сыростью — даже самая лучшая сталь не выдерживает нескольких веков, проведенных в земле. Само собой, над оружием потрудились опытные реставраторы — осторожно сняли чешуйки ржавчины, загладили изъязвления металла и грубые царапины, — но работали они очень аккуратно, не добиваясь впечатления совершенно нового клинка. Мечи и сабли выглядели готовыми к бою, сохраняя благородство старины.
Без ложной скромности должен заметить, не менее десятка экспонатов прошли через мои руки. Валентин Валентинович не гнушался пользоваться услугами черных археологов, которые откуда только не притаскивали оружие, а мне приходилось определять век, место изготовление, школу кузнечных дел мастеров. Обычно у меня получалось. Шесть веков опыта — не две-три бегло прочитанные книжки, как у большинства экспертов-людей.
— Думаю, у меня найдется чем вас удивить, Анджей, — проворковал клиент.
Он подошел к столу и театральным жестом сорвал батистовое полотнище, скрывающее лежащие на столешнице продолговатые предметы.
Да, он произвел на меня ожидаемое впечатление. Меня всегда охватывает дрожь при виде оружия минувших эпох, как охотничий азарт охватывает гончака, почуявшего свежий след оленя. А уж если я вижу мечи, старше себя самого…
— Ну, как, Анджей? Что скажете?
Я благожелательно улыбнулся и, не говоря ни слова, вытащил из кармана жакета пару белых нитяных перчаток. Неторопливо надел их, расправил складки между пальцами, сжал и разжал кулак. Валентин Валентинович молчал, наблюдая за мной со скромным самодовольством. Это был наш общий ритуал, освященный временем. Очень медленно я подошел к столу. Взял в руки первый меч, лежавший ближе к краю.
Кто-то мог подумать, что перчатками я пользуюсь из почтения к древности. У кого-нибудь могла зародиться мысль о брезгливости и боязни пораниться о заусенцу и занести в кровь ржавчину. Все они оказались бы правы, и ни один не догадался бы об истинной причине. Конечно, я ценил работу давно умерших мастеров, но не настолько, чтобы опасаться повредить ее отпечатком пальца. И уж точно и не умер бы от заражения крови. Хотя бы потому, что умер шесть веков назад. Просто однажды я случайно наткнулся на серебряную инкрустацию, почерневшую от времени, а потому незаметную для глаз, сильно обжегся и долго регенерировал кожу. С тех пор не работал без перчаток.
Взяв клинок в руки, я внимательно оглядел его.
Прямое лезвие, слегка сужающееся к острию. Длина и баланс вполне соответствовали раннему средневековью. На рукояти — растительный орнамент. Ветви и листья, причудливо изгибались, переплетаясь между собой. По всей видимости, это — стилизованное изображение древа жизни. Мотив, очень распространенный как в скандинавской, так и в славянской, дохристианской, мифологии. Кажется, я узнал этот меч.
— Итак, господин Анджей! — коллекционер чуть ли не подпрыгивал от нетерпения. На этот раз ему не удалось сохранить невозмутимость до конца — слишком велико желание узнать подлинную историю клинка.
— Просто Анджей, — буркнул я скорее по привычке и приступил к разъяснениям. — Узор на клинке несколько напоминает изображения, обнаруженные при исследовании фресок Софии Киевской. Следовательно, я датирую изготовление этого меча первой половиной одиннадцатого века. Материал и манера изготовления рукояти весьма похожи на мечи, описанные Гжегожем Леньчиком в статье «Три викинговских меча из собрания Краковского археологического музея». Там шла речь о так называемом киевском мече, рязанском мече и карабчиевском мече. Бронзовое литье с черневым узором. Видите? Вначале бронзу чернят — погружают в раствор купороса, а после нагревают. Поверхность окисляется, приобретая стойкий и, самое главное, немаркий черный цвет. Потом на изделие наносят просечной узор или, попросту, глубокие царапины, через которых красиво проглядывает естественный красноватый цвет металла. Я не слишком перегружаю вас ненужными подробностями?
— Нет, что вы, Анджей! Все, что вы рассказываете, чрезвычайно интересно и поучительно.
— Тогда продолжу. Судьба киевского и рязанского мечей мне известна. Они оба хранятся в Киевском историческом музее, в запасниках. Изредка экспонируются, но в последние годы не слишком часто — в независимой Украине ученые не слишком-то хотят афишировать схожесть оружия их предков и предков великороссов. История карабчиевского меча сложнее и, я бы сказал, трагичнее. Его нашел в окрестностях села Карабчиева некий каменец-подольский любитель-археолог Пулавский. Он подарил меч графу Красинскому, в чьем домашнем музее оружие заняло достойное место. Правда, его светлость почему-то снабдил экспонат табличкой, что найден он поблизости Варшавы. Очевидно, из патриотических соображений. Русское происхождение меча доказала археолог Ванда Сарновская. Она же описала его. К сожалению ее работы пропали в тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда гитлеровская Германия оккупировала часть Польши. Тогда же исчез и сам карабчиевский меч. С тех пор он считался безвозвратно утраченным.
Я замолчал, внимательно посмотрел на коллекционера. Он невозмутимо выдержал взгляд и даже не моргнул.
— Откуда вам привезли это меч, Валентин Валентинович?
На миг добродушное лицо миллионера закаменело, но он очень быстро справился с собой.
— Имеет ли это значение, Анджей?
— Что вы! Ни малейшего! Всего-навсего праздное любопытство. — Наверное, мне нужно быть с ним осторожнее. Вряд ли он захочет приглашать меня, если заподозрит в шпионаже. А доход консультации и экспертные оценки приносят больше, чем проценты с банковского счета в Цюрихе. — Хочу поздравить вас с отличным приобретением. Несомненно, карабчиевский меч станет жемчужиной вашей коллекции. Он сохранился гораздо лучше рязанского и киевского. Например, у последнего утрачено навершие-противовес, а ваш почти в идеальном состоянии.
— Благодарю вас, Анджей, — Валентин Валентинович просиял, потер ладонь о ладонь. — А что скажете о втором… о второй…
Осторожно вернув на место меч, я взял в руки саблю, покоившуюся на белом полотне. Довольно сносно сохранившиеся ножны сразу навели на мысль об относительной «молодости» оружия. Рукоять — «орлиная голова». Почти все ясно с первого взгляда. Но все же я вытащил клинок и тщательно осмотрел его. Проверил баланс, кривизну, длину елмани и заточку.
Наверное, на моем лице отразилось слегка снисходительное выражение. Коллекционер занервничал.
— Что-то не так?
— Да все так, Валентин Валентинович. Карабела. У вас таких штук пять или шесть.
— Польская сабля?
— Именно. В свое время в Речи Посполитой их наделали немало. Что ж это за шляхтич без сабли?
— А позолота?
— Ну, позолота… — я быстро прикоснулся к поблескивавшей крестовине — где золото, там и серебра жди. — Позолота может свидетельствовать, что она некогда принадлежала магнату побогаче прочих. Вот гляньте только — здесь когда-то были вставлены самоцветы. — Я указал на маленькие отверстия вдоль крестовины. — Сталь по всей видимости золингеновская. Поэтому я датирую ее концом семнадцатого или началом восемнадцатого века. Хотя, я бы посоветовал проконсультироваться со специалистом по стали. Возможно, даже сделать анализ, чтобы быть уверенным.
— Выходит, меня обманули? — Он выглядел расстроенным, но я знал, как у людей его круга наказывают за обман, и заранее пожалел незнакомого мне черного археолога. Впрочем, какое мне дело до смертных? Кажется, становлюсь слишком мягким. Нельзя позволять себе чересчур уж увлекаться воспоминаниями о молодости.
— Почему же сразу обманули? Отличная сабля. Великолепный баланс. Смотрите!
Я, пятясь, вышел на середину кабинета. Ноги привычно заняли третью позицию. Клинок взметнулся в защите Святого Георгия — почти горизонтально над головой, острие чуть ниже рукояти. Коротким кистевым движением крутанул саблю над головой. Она слушалась отлично. Не парадная «цацка», а настоящее боевое оружие. Плавно перешел в «высокую секунду», а из нее проделал стремительное мулине, согласно учению Джиакомо ди Грасси[3]. Шесть убийственно точных и быстрых ударов по воображаемой мишени. Кивнул, протянул саблю рукоятью вперед владельцу.
— Замечательное оружие. Если восстановить заточку, что для золингеновской стали не составит труда…
Валентин Валентинович покачал головой.
— Зачем мне еще одна карабела? Фехтовать я не собираюсь. Еще не хватало ногу себе отрубить. Хотите, Анджей, я подарю вам ее?
— Нет, покорнейше благодарю. Не хочется, знаете ли, с таможней связываться.
— С таможней?! Подумаешь, какие мелочи. Все необходимые документы вам завезет мой стряпчий. Когда вы собираетесь возвращаться?
— Скорее всего, завтра. Ночным рейсом.
— Завтра после обеда все документы, включая нотариально заверенную дарственную, будут у вас.
Я ненадолго задумался. Что это? Попытка завоевать дружбу? Желание купить мое молчание? Или вообще он хочет избавиться от меня? На человеческий взгляд — довольно простое решение. Если документы, выданные мне на право вывоза сабли за пределы Российской Федерации, окажутся неправильно оформленными или, еще того хуже, поддельными, то мне, как у них принято говорить, может «светить большой срок». Да, кроме того, в тюрьмах всякое случается. Человек может поскользнуться в душе и удариться виском о кран, может заснуть и не проснуться, да мало ли что… Он ведь не знает, что мне ничего не стоит отвести глаза строгим таможенникам. Даже если обойтись без вампирской магии, то у Амвросия достанет влияния, чтобы вытащить меня из украинской тюрьмы, а Прозоровский не захочет портить отношения князем Киева и приложит все усилия, подключит все связи, дабы избавить меня от проблем с российской правоохранительной системой. Так что я ничего не теряю в любом случае, зато имею возможность понаблюдать — что за игру ведет Валентин Валентинович, чью фамилию я не знал и не хотел знать.
Церемонно поклонившись, я спрятал клинок в ножны.
— Благодарю вас. Принимаю ваш подарок.
— Как залог нашего дальнейшего сотрудничества, — улыбнулся человек. — Плодотворного, я бы сказал, сотрудничества.
— Буду счастлив оказать вам помощь по мере моих скромных сил, — отвечал я, почувствовав, как сводит челюсти от слащавой, наигранной улыбки. Неужели он этого не замечает? Или предпочитает делать вид, что не замечает?
— Значит, до встречи?
— Пишите или телеграфируйте.
Он поморщился.
— Может, достаточно будет звонка по мобильному или электронного письма?
— Конечно, достаточно. Мой слуга примет звонок и сообщит мне. Он же распечатает письмо.
— Просто удивительно! — всплеснул он ладошками. — Такой образованный человек и такое неприятие современных средств связи.
— Не успел привыкнуть. На самом деле, Валентин Валентинович, я очень старомоден. Просто адски старомоден.
Миллионер испуганно перекрестился. Отвращения к его жесту я не ощутил, из чего сделал вывод, что он не слишком-то религиозен и христианина скорее изображает, нежели верует в сердце своем.
— Да! И ждите документы на саблю! Запомните — завтра, после полудня.
— Пусть ваш стряпчий передаст документы моему слуге. Его зовут Збышек. А у меня в это время сиеста, ужи не взыщите.
На этом я откланялся и покинул гостеприимные апартаменты.
[1] А. Л. Лоранж и Р. Вегели — европейские ученые 19-го — начала 20-го в.в., занимавшиеся исследованием древних мечей.
[2] Чжоу Вэй — китайский ученый, автор очерков по истории оружия Китая — «Чжунго бинци шигао», Пекин, 1957.
[3] Джиакомо ди Грасси — итальянский мастер фехтования конца 16-го века, автор нескольких знаменитых трактатов, переведенных на многие языки мира.
Автор публикации
