Это третья глава из романа. Третья. Не первая.
3.1.1.
– Нехилая история… – проговорил Серёга. – И чем же это дéлище окончилось?
– Не знаю. Надо полагать, после случившегося папашка собрался её и днём водить в институт за руку, а девка со стыда да со страху рассказала про поклонника, который мог бы её встречать-провожать. Родители, наверно, людьми нормальными оказались, и всё поняли правильно. Просто сначала держали дочку в ежовых рукавицах, она и выросла такой неприспособленной и закомплексованной, да ещё страхов сама себе из всего навыдумывала.
– Всё это весьма хефреново, однако…
Вняв нашим вчерашним возгласам, сегодня солнце скрылось с глаз ещё до полудня. Но лениво надвигавшиеся грязно-серые облака радости как-то не прибавляли. Конечно, это мелочи, ведь сегодня мы будем ночевать в общаге, спать в относительно удобных постелях. Дождя б только не было. А если и будет – то пусть уж после обеда, а то сырыми дровами кухню топить – занятие не из приятных. Или прикольнуться и поставить палатку перед общагой, чтобы не нарушать походного режима? Впрочем, до общаги надо ещё добраться.
Но, как показала жизнь, сегодняшние опасения явились лишь своеобразной формой перестраховки. Поездка в Тулу стала для нас откровенным отдыхом после вчерашнего и сущей безделицей по сравнению с тем, что ожидало завтра. Правда, о последнем мы тогда не подозревали.
Калужско-тульская трасса в то время ещё не казалась столь раздолбанной, а такого обилия машин, как на Киевском шоссе, тут не могло быть по определению. Не было здесь и больших подъёмов. Я даже ни разу не вспомнил, что дома у меня есть длинный мягкий диван, телевизор и холодильник с остуженным лимонадом… А какие мелодичные названия у здешних деревень!..
– Вó! – удивился друг, увидев указатель. – Секиотово! Звучит в натуре по-японски: Се-京都-во!
– Не, японцев тут не было. Просто раньше на этом месте крепостных розгами секли, отсюда и название: «Секи этого, секи того». Вот и получилось Секиотово. А вообще – регион бедный. Ни промышленности, ни почв плодородных, из полезных ископаемых – только валуны, гравий и щебень…
– Нехило! А что скажешь про Колюпаново? Что здесь колупали? Щебень лёгкий с гравием неслабым?
– Ты не прав. Это один запорожский гетман, иначе говоря – пан, в XVII веке Калугу захватил, а жители местные взбунтовались нехило, вилы да рожны взяли да панов колоть и пошли. «Колю пана» – вот и название.
– Откуда ты это знаешь? – Серёга впечатлился выданной информацией.
– Как тебе сказать? Вот ты на досуге что читаешь? Генриха Сенкевича и Рафаэло Джованьоли?
– Нý. А что, мне интересно.
– А я читаю энциклопедию «Города России». Это – мне интересно. Представляешь, весной отхватил издание этого года! Сделал себе подарок такой на двадцатилетие неслабое.
– Юбилей? – друг удивился столь искренне, словно забыл, что такой же юбилей сам отмечал в конце апреля. – Это дело святое.
За подобными интеллигентными беседами прошло два перекура, и настал час обеда. Чтобы найти подходящее место в густом, влажном и невероятно комарином лесу, пришлось отклониться от курса на четыре километра – ёлки с березами столпились, словно паломники перед новой порцией чьих-нибудь мощей. Организмы наши потешили себя супом из лапши быстрого приготовления и непременным чаем.
Сразу после еды, когда тандем снова выехал на трассу, мы показали Калужской области свои абсолютно героические спины. Названия на указателях стали появляться знакомые: Алексин, Дубна, Рассвет.
Вот и посёлок Иншинский. Четырёх- и пятиэтажные коробки сгрудились у сáмой дороги, едва не выталкивая друг друга на проезжую часть. Начавшийся мелкий дождик не пугал – до цели осталось менее одного перекура. Пусть будет влажной одежда, зато сегодня удастся принять душ. Пусть немного побаливают ноги и спина, зато сегодня мы будем ночевать в цивильных условиях! И пусть на часах 17:20 – в перспективе дороги уже виднеется серое массивное здание нашего родного института, точнее – второго его корпуса!
3.1.2.
Тула, которая согласно песне, «похожа сама на ружьё», согласно карте скорее похожа на жирную кляксу, посаженную на тоненькую синюю ниточку Упы. Будучи студентом, я не питал особой нежности к своему областному центру, не предполагая, сколь кардинально смогут поменяться мои чувства лет через двадцать.
Когда мы тормознули возле троллейбусного кольца на «Южной», счётчики показывали температуру плавления свинца: 327,6. Тандем был тщательно разобран и упакован в рюкзак. Ох, как же это непросто оказалось – дойти до общаги пешком! А ведь там не более километра!
– Вернулись, путешественники? – спросила вахтёрша.
– Не, бабуль, мы только на ночь.
Занеся в комнату амуницию, мы рухнули на койки и, постанывая, провалялись так минут десять.
Внезапно вспомнились события двух прошедших суток жизни, самые что ни на есть новые, но, тем не менее, ставшие историей. Поход ворвался в наш тихий и размеренный быт, словно тугая струя свежего воздуха в затхлое помещение сумрачного подвала, словно плотный солнечный луч в окно вагона, выехавшего из бесконечного и беспросветного тоннеля. И противоречивые щемящие чувства охватили душу. С одной стороны я ощущал себя призывником, явившимся «с вещами» в военкомат и уже проехавшим половину пути до места двухлетней ссылки, но на несколько дней почему-то отпущенным домой. С другой стороны я чувствовал себя пассажиром вышеописанного вагона, недоумевающим по поводу столь быстрого окончания открытого участка нудного пути и столь же резкого начала нового тёмного тоннеля неизвестно какой протяжённости. Серёгины мысли, судя по всему, были изрядно далеки от моих, в данный момент его интересовали куда как более земные проблемы:
– Полседьмого. Придётся в гастроном на «Три штыка» бежать.
– Зачем? – я хотел повернуть голову, но было лень.
– Как? Разве плохо было бы сегодня попить водочки? Так, слегка, в честь приезда в Тулу?
– «Слегка» – не годится, – отвечаю, неохотно поднимаясь.
– Тогда – неслабо, – тут же возразил Серёга.
– А неслабо – нельзя. Каково нам завтра с похмелюги ехать-то будет? Да и повод для «неслабо», согласись, недостаточный!
– Да-а, ситуация… – друг пригорюнился внешне, хотя внутренне со мной согласился.
– Вот когда живыми вернёмся, тогда и попьём неслабо. Можем даже сейчас закупить, – я пытался развеять его тоску. – Сегодня давай ограничимся пенным. Ларёк ближе гастронома!
На том и порешили. После закупления бутилированного напитка устроили искупление в дýше. Вымывшись и похлестав друг друга мочалкой вместо веника, договорились побриться только в окончательный приезд в общагу, то есть дней примерно через… да хефрен знает, через сколько!
– Вот Карабас-Барабасы-то мы к тому времени станем! – засмеялся друг.
– Ага! А у тебя – что на голове, то и на подбородке будет, одного роста…
Чтоб сохранить подобие походного быта, ужин – картошку с тушёнкой – я приготовил в котелках. Правда, вместо походной кухни использовал газовую плиту. Запах дымкá, нежно источаемый нагреваемыми прокопчёнными посудинами, постепенно сокрыл прочие коридорные запахи. Редкие обитательницы общаги, выходившие из комнат по своим делам, с удивлением втягивали необычный аромат. Его источник провоцировал у них явное любопытство и даже некоторую зависть.
Воду для чая всё-таки согрели в самоваре, выставив его прямо в комнате, на тумбочке, возле открытого окна. В качестве топлива сгодились старые газеты и самодельная коллекция срезов стеблей древесных растений, которая после получения «зачёта» ценности более не представляла.
После ужина Серёга улёгся на койку, я удобно развалился сразу на двух стульях.
– Ну, какую историю ты поведаешь о жизни тульских студентов?
– У, Серёг, неслабую! – я ответил с напускной важностью. – Скажи, у тебя есть знакомые студенты-химики и биологи из нашего института?
– Есть. Вот ты, например.
– Представляешь, у меня тоже есть, – восклицаю. – И не только ты. Поэтому в тульской истории, пусть и в разной степени, но будем участвовать мы оба.
– Да-а? – с показным удивлением сказал друг. – И какой жанр у нашей истории?
– Ой, трудно определить. Это и боевик, и мелодрама, и ужастик…
– Я, кажется, догадываюсь, о чём речь, – перебил Серёга. Я продолжил мысль:
– Но, безусловно, ведущую роль играет в ней тема любви, большой…
– … и толстой? – опять перебил друг.
– Именно! Ты попал в точку! Любви большой и оч-чень толстой! Слушай и вспоминай, как два года назад в Дубенском районе…
Уступить меня заставит только смерть…
3.2.1.
– Нет, ты скажи мне, Дорохин, за что ты меня так ненавидишь? Нет, ты знаешь? Знаешь, вот в институте меня – все любят. В Заречье тоже все любят. Даже здесь, в этой дыре, и тó все любят!.. – говорила мне Таня двенадцатого сентября 1990-го года в общежитии деревни Надеждино, куда наш курс во второй раз отправили «на картошку».
За прошедший год в моём окружении произошла лёгкая перестановка кадров. Руслан, к счастью, расстался с институтом навсегда, Паша Буслаев трудился в другом совхозе. Зато нынче вместе со мной оказались те, кто помог в будущем съесть не один пуд соли в институте и запить его янтарным – в общаге.
Прежде всего, это два моих тёзки – Стрельцов, отмахавший со мной 327,6 камэ на тандеме, и Прохоров, который, к сожалению, не захотел поехать с нами. Это и третий мой тёзка – Сергей Ц., человек глубоко интеллигентный и порядочный. Ещё были с нами Виталик Р. – субъект с абсолютно бескостным языком, и Андрюша с непозволительной для педагога фамилией на букву Ха.
На досуге двое последних, пользуясь тем, что на шестерых ребят приходится двадцать девчонок, не тратили времени даром. Ц. почитывал научные книги, и, начитавшись, шёл на природу – собирать лекарственные травы. Стрельцов либо ему помогал, либо помогал Прохорову бесцельно шататься по деревне, периодически «угощаясь» чьими-нибудь яблоками или капустой. Я же в свободное время готовился сдавать экзамены на пожарного, попросту говоря, спал. А Таня вот уже полчаса мешала мне.
Её звонкий голос, густые длинные волосы и большие карие глаза любого сведут с ума, если б не синдром «каждобочкозатычества».
Её упругий стан можно было б назвать изящным, не имей он полтора аршина в диаметре.
Её походку можно было б считать грациозной, если б не огромная часть тела, расположенная ниже спины и описывающая при ходьбе горизонтальные колебания с амплитудой в сто восемьдесят градусов.
– Ты не подумай, Дорохин, что мне от тебя что-то нужно. Нет-нет, парней у меня достаточно и без тебя, и любой готов на что угодно ради такой девушки, как я…
– Так чего ж тогда домоталась?..
– Просто я хочу знать, чтó во мне не нравится людям, чтобы потом от этого избавиться.
– У-у, Тань, – я хотел сказать, что невозможно угодить всем, но она опять перебила:
– Ты не думай, Дорохин, что я тебе вру! Вот у меня был один друг… Я даже не знаю его имени. Но он так меня любил, так любил, что слóва не мог сказать, когда меня видел! Он каждый день, представляешь – каждый день! – и в любую погоду встречал меня у подъезда, молча провожал до школы, ждал после уроков и так же молча провожал домой. Представляешь? – Таня замолчала, но только на три с половиной секунды. – Конечно, ты думаешь, я тебе лапшу вешаю…
– Почему же? Вовсе нет! – теперь я нахально перебил её. – При известных обстоятельствах – вполне реальное событие…
3.2.2.
– Серёг, – перебил Стрельцов. – Я думаю, такая романтическая история должна войти в историю, – он улыбнулся, – будучи воспетой в стихах. Как полагаешь?
– Пожалуй, ты прав. Да только стихи-то не ахти какие, – скромно проговорил я. – Аритмия кое-где заметна и самое ужасное – глагольные рифмы.
– Да это мелочи! Зачитай свою поэму ещё раз.
– Что ж, слушай, сам напросился, – взяв откупоренную бутылку, я тоже вытянулся на койке и продолжил. – Вóт как было дéлище нехилое…
АВТОР
Бедный Вася был труслив неимоверно: скрип деревьев повергал парнишку в страх. Что смешного? Испугаешься наверно по Заречью одному бродить впотьмах! Что же делать? За окном не рассветало, Васе в школу уходить давно пора, но со страху сердце так затрепетало, что не смог он сделать шагу со двора.
– Что за грохот, боже, что за привиденье! – Вася мужественно спрятался в кустах. – Ах, – воскликнул, приглядевшись, – вот спасенье! – это Таня утром тоже в школу шла.
Вася выскочил из своего укрытья. Улетучились куда-то страх и грусть:
– Вот всегда б мне с Таней в школу так ходить бы, и волков я с ней ни капли не боюсь!
ТАНЯ
Этот Вася был дружок мой номер первый, утром – в школу, днём – из школы провожал. Васька сильно был влюблён в меня, наверно, и поэтому всё время он молчал. Как зовут второго друга – я не знаю; номер пять уже давно ушёл служить, номер десять – это Пашенька Буслаев, номер тридцать… Ах, устала говорить.
АВТОР
Шестикратный подбородок, волос тёмный, высота равна с длиной и шириной. Голос тонкий, глаз коричневый, взгляд томный – это Таня, будет главный мой герой.
«Замечательный» у Танечки характер. Внешность Танина настолько «хороша», что пером не описать мне – сил не хватит; и к тому ж – любвеобильная душа.
Этим летом мы лишь месяц отдыхали, и теперь пред нами не стоял вопрос. Несомненно, нас опять туда послали. А куда «туда»? Конечно же, в колхоз. Здесь дела у нас недурственно проходят, только жаль, что дни так бешено летят. Собралося нас на этот раз в колхозе двадцать девочек и шестеро ребят.
ТАНЯ
Да, ребята мне не лучшие достались: на руках поднять меня б никто не смог. Захотела б я – так все б они валялись у моих изящных и красивых ног! С. и Ц. вдвоём грызут гранит научный, а Дорохин на досуге просто спит; Р. и Х. всегда в компании нескучной, ну а Прохоров… на стульчике стоит.
Что поделать, нет людей без недостатков. Чтоб исправить положенье этих дел, прихватила я с собою для порядку чемодан еды, мешок любовных стрел. В Осветлённого я три стрелы пустила, и конечно, он навеки стал моим. А Дорохину десятка не хватило, здесь, наверное, случилось что-то с ним. Может быть, он тут в столовой отравился и не смог сказать мне: «Я тебя люблю»? Иль, что доброго, ещё в кого влюбился – я ж его да с ней на парочку прибью!
Нет! Я знаю: он, наверно, робкий слишком, он стесняется любовь свою признать! И приходится несчастному мальчишке свои чувства лишь гитаре доверять…
– Ах, Серёжа, – говорю, – ты мой хороший! Для меня сейчас чего-нибудь сыграй!
– А?! Чего, Танюш?! Зачем тебе галоши?! Ты уж валеночки сразу надевай!
– Не «галоши», дурачок, а «мой хороший»! Что такое там послышалось тебе?
– Да ты что, Танюш, опять намылить рожу? Извини, но с этим делом – не ко мне.
– Ах, Дорохин, не довольна же я Вами! Разве можно так над девушкой шутить?!
– Да отстань ты со своими кружевами. Можешь ими эти валенки обшить!
– Ты ж меня не уважаешь – вот банальность! Как я с этим не смирилась до сих пор?!
– Не гони пургу! Зачем менять тональность? Здесь вполне подходит фа-диез минор.
– Ты меня уж раздражаешь постепенно! Может, хватит мне тут дурочку валять?
– Yes, of course, Танюш, I can not play the piano,[1] не умею на рояле я играть. [Йес, оф кос…. Ай кэннот плэй зе пьено]
– Я, Дорохин, не могу с тобой общаться! Твой английский не понятен вовсе мне! Долго ль будешь предо мною извращаться?!
– Excusez-moi, mais qu’est-ce que vous voulez?(Эскюзэ-муа, мэ кес ке ву вуле)[2]
– Ладно, хватит, я уйду сейчас отсюда. Ты, я знаю, только этого и ждёшь. Разговаривать с тобою я не буду, за прощеньем – на коленях приползёшь!
Впрочем, с этим я разделаться успею, выход здесь один, весьма простой: буду я пока ходить с одним Сергеем, а другой ещё побегает за мной!
АВТОР
Волос белый, но посредством осветленья, сам по внешности – как Дмитрий Харатьян; голос ласковый такой, до удивленья – это Прохоров, Серёга, как и я.
Мне бездельничать сегодня надоело. Выхожу я в общежитье в коридор, и представьте, вижу там такое дело: Прохор с Танею заводит разговор. Что там было, я, конечно же, не слушал. Прохор тоже ничего не смог сказать. Тут, пожалуй, всё поведает Танюша, я спешу ей авторучку передать.
ТАНЯ
Так и знала я, что Прохоров влюбился. Запылал он страстью посильней огня. А Дорохин на него так обозлился, что ей-богу, подерутся за меня!
Между прочим, тут в Заречье все ребята друг у друга порасквасили носы. Почему, зачем? Из-за меня, понятно, потеряли разум от моей красы. В институте я зря время не теряла: обаянием, умом и красотой весь хим-био и спортфак очаровала – так и бегали придур ребята все за мной!
Что вы думаете, я тут тáк трезвоню? И не смейтесь, и не надо тут ля-ля. Вообще такого случая не помню, чтобы кто да не влюбился вдруг в меня! Номер первый – это Вася, из соседей, я по много раз ходила с ним гулять. Номер восемь – это был Руслан Медведев; номер сорок… Ах, устала повторять!
Вот на следующий день меня встречает друг мой Прохоров, он номер тридцать пять. Он меня по коридору провожает, и почти уже хотел поцеловать… Тут, представьте, чёрт Дорохина приносит. Бедный Прохоров не знает, как и быть. Я-то думала, прощения попросит, а он стал слова дурные говорить.
– Что ты, Прохоров, – он начал очень строго. – И ума в тебе совсем ни капли нет!
А в ответ ему:
– Не матерись, Серёга! Вообще, сходи-ка лучше в туалет!
И пошло у них вот так за словом слово. В туалете оба быстро заперлись, и давай один дубасить там другого – только стены, пол да стёклышки тряслись!.. Ну, так что я говорила, не забыли? Эта ругань вся у них – из-за меня! А друг друга там они чуть не убили, потому что им обоим нравлюсь я!
ПРОХОРОВ
Позже вечером ходил Дорохин с Таней. Очевидно, взять хотел он свой реванш. Прохожу, не обратив на то вниманья, но при этом, правда, devenu plus blanch(дэвеню плю бланш).[3]
ТАНЯ
Ну так вот. Дорохин тоже покорился: мне стихи читал свои и песни пел. Ну а Прохоров, тот прямо разъярился! Вы бы видели, как бедный побелел! Я-то знаю, в чём причина столкновений, и причину эту я открою вам: если юноши дерутся без сомнений, то тогда dans chaque malheur chérchez la femme (Дан шак малёр шэрше ля фам)![4]
Как потом они с Дорохиным ругались – не постичь того нормальному уму! В туалете заперлись и снова дрáлись. Ну, Дорохин, дай как следует ему! Дай, Дорохин, врежь ему ещё немного. Дай по морде за прекрасной дамы честь! И ты тоже стукни, Прохоров Серёга! У тебя ещё побольше шансы есть!..
Получили оба «фонари» под очи…
– Хватит, мальчики, у вас же синяки! Не смогу теперь заснуть я этой ночью…
– И мы тоже, – оба сжали кулаки.
АВТОР
Мы с Серёгою, и правда, ночь не спали. Мы хотели – нам не дали отдохнуть: богатырским храпом стены сотрясая, наша Таня не могла никак заснуть.
ТАНЯ
Утром заново исторья повторилась: и ругаются, и стукнуть норовят. Тут уж я вмешаться в разговор решилась: что же делать, нужно выручать ребят.
– Выход есть и из такого положенья. И не стоило тут вам друг друга бить, и не нужно было портить отношенья, если кто-то может просто уступить.
– Ни за что! – Дорохин твёрдо мне ответил и со злостью стал на Прохора смотреть.
А в ответ ему:
– Куда губу развесил? Уступить меня заставит только смерть!
– Ну, пойдём же! Ты сейчас мне всё уступишь, – и увёл Дорохин Прохора опять. Всем известно: просто так любовь не купишь, это надо кулаками отстоять!
Вдруг внезапно и притом на всю округу прогремел, как выстрел, роковой удар. Что там сделали они теперь друг другу? Интересно, я бегу скорей туда.
Что я вижу! Ходит Прохоров довольный и вполне готовый драться вновь и вновь. А Дорохин… Чёрт возьми, ему же больно! И ключом из носа прямо хлещет кровь.
АВТОР
Я сейчас у Тани ручку забираю, потому как очень нужно мне сказать, что я вовсе не убит, не умираю, но хочу теперь всю правду показать.
ПРОХОРОВ
Ты слыхал, Серёг, что Таня сказанула? Как услышал я – аж челюсть затряслась, и при этом чуть не грохнулся со стула – заявленья мы подáли с нею в ЗАГС! Я не против, пусть Танюша помечтает, но мечтать-то тоже надобно уметь! Если грёзы за реальности считает – ни за что не стану этого терпеть.
АВТОР
Хорошо её рассказики послушать, сколько, где, когда влюбилося в неё. Но когда по двести раз твердит Танюша – тут не выдержит терпение моё. Надоело слушать нам одно и то же, и решил я это дело прекратить. Сговорились мы с приятелем Серёжей потихонечку над Таней подшутить.
Оскорбляли мы друг друга очень смело, а когда же в туалете заперлись, то ногами там дубасили по стенам. Таня ж думала, что это мы дрались. А однажды взял я ягоду калину, j’ai metté c’est dans mon nez á la closette(жэ миттэ сэ дан мон нэз а ля клозет) ,[5] раздавил её – и сок потёк обильный, он по цвету – словно кровь, отличий нет.
ТАНЯ
Так и будет, я не думала иначе. За меня разбили морду, каково? Нет, для виду я немножечко поплáчу, но в душе моей большое торжество! Я в обоих них души уже не чаю:
– Кто сильней, скажите, любит здесь меня?
А они уж помирились, отвечают:
– Да пошла ты, дорогая, ляляля!
Что я слышу от бессовестных нахалов! Что я вижу! Тут пустой стоит флакон, налитá водичка мутная в стаканах. Значит, пьют они тройной одеколон!
Нет, они здесь у меня не пикнут! Ух, узнáют месть кровавую мою! Я их быстро водку пьянствовать отвыкну и обоих, словно клопиков, прибью! Что тут делается в поисках находок! Значит, так они смеются надо мной?! Покажу им шестикратный подбородок с высотою, и с длиной, и с шириной! Я сейчас моих орёликов уважу! Будут знать они, как дурочку валять! Я их так сейчас по стеночке размажу, что закрасить будет легче, чем содрать! Будут знать они смеяться надо мною! Как я злá, ух, не опишешь и пером! Одного зарежу я бензопилою, а второго стукну… бензотопором! Так, спокойно; так, не надо волноваться, я сейчас начну тут силу применять!!! Только Прохоров вдруг начал раздеваться, а Дорохин стал при мне на пол блевать.
Что я вижу, что я слышу, правый боже! Всякий местный за меня в огонь пойдёт, а теперь передо мной хмельные рожи тех, с которыми училась целый год! Под воздействием большим спиртных напитков у обоих развязались языки. Провалилась моя мудрая попытка поразмять на этих гадах кулаки.
АВТОР
Не хочу, чтоб нас с Серёгою ругали, я так думаю, читатель всё поймёт: мы спиртного вовсе не употребляли, всё по плану, как задумано, идёт. Молоко тогда разбавили водою – помутнел растворчик, как денатурат. А попозже – я и этого не скрою – стали делать то, что пьяные творят.
Ну, от нас Танюшка быстро убежала, и буквально через несколько минут вдруг на цéлую общагу заорала: «Напились, буянят, песенки поют!».
ТАНЯ
Не поверите, но я едва успела алкоголиков от этих убежать. А когда ко мне и помощь подоспела, то уж в комнате их было не видать. «Да, конечно, им ничто уже не страшно, – так я думала, судьбу свою кляня. – Вот приехал бы ко мне Буслаев Паша, он бы морды им расквасил за меня!».
АВТОР
Очень сильно разозлилась Таня наша. Эту злобу смог пером я описать. А с Серёгою нам сделалось так страшно, ведь от Тани что угодно можно ждать. Здесь, наверно, и читатель испугался б, если б Таня принесла бензотопор. Кто однажды с этой Таней поругался – не очухался, наверно, до сих пор. Да, у Танечки полно энтузиазма, и фантазия богатая весьма. А дела не доходили б до маразма, если б было чуть поболее ума.
ТАНЯ
Что тут пьяные придурки вытворяли! Я хотела их немного потрясти, а они из общежития слиняли, чтобы шкуры свои гнусные спасти.
Вдруг из леса, что виднеется едва ли, с громким криком разлетелось вороньё. Это пьяницы там песенки орали – аж заныло сердце бедное моё.
Тут придуркам стукануло пробежаться. Ломанулись оба резво, со всех ног. Бедный Прохоров стал к югу приближаться, а Дорохин нёсся прямо на восток. Через час они нисколько не унялись, им энергии не надо занимать. Чёрт-те где они по пьянке оказались, захотелось им друг друга поискать.
Так Дорохин долго пó полю шатался, думал, Прохоров улёгся на земле. Ну а этот на берёзе оказался, думал, друг его запрятался в дупле.
Вдруг район ужасным воем огласился. Этот вой лишь через полчаса умолк. То Дорохин в чистом поле заблудился, бедный Прохоров с берёзы слезть не мог.
Где Дорохин, где же этот алкоголик? Да в овраге нынче дрыхнет наш герой! Бегал по полю, орал, кричал до колик и нашёл в овраге временный покой.
Бедный Прохоров, забравшись на берёзу, испугался двухметровой высоты. Полчаса он проливал со страху слёзы и свалился, потеряв свои порты. Вообще без брюк по лесу он тащился, потерявши спьяну стыд, etoiseaux,[6] и затем в овраг к Дорохину скатился. Вот и встретились два друга. Повезло.
Да, они сегодня здóрово ужрáлись: бедный Прохоров на стул залезть не смог. Хоть и спьяну, но они уже валялись, как сказала я, у стройных моих ног.
АВТОР
Наигрались, нагулялись, дошутились, насмеялись так, что голова болит; но в овраге очень сильно простудились, и лежим с температурой trente huit(транть-уит).[7]
ТАНЯ
Так-то вот теперь всё дело обернулось: не смогла я алкоголиков прибить. У меня аж всё внутри перевернулось, за больными мне приходится ходить.
Тáк вот, девочки, мой опыт изучите; очень редко счастье – спутник красоты. За парнями вы не бегайте, поймите: все мальчишки – настоящие скоты!
[1] Да, конечно, я не умею играть на пианино (англ.).
[2] Извините меня, но чего же вы хотите? (франц.).
[3] Делаюсь белым (франц.).
[4] В каждом случае ищите женщину (франц.).
[5] В туалете я всунул её себе в нос (искаж. франц.).
[6] Ругательство.
[7] Тридцать восемь (франц.).
Три тысячи километров.
Автор публикации
