Тревоги и надежды старшего лейтенанта Берзалова (вторая часть)

Глава 6

Лоферы

 

Сэр с невинным видом болтался рядом с бронетранспортёром. Но разве у него что-нибудь спросишь? Впрочем:

– Где Гуча? – присел перед ним Берзалов.

Сэр заулыбался, вывалил розовый язык и отчаянно завилял хвостом, мол, о чём разговор, начальник, не понимаю, но лапу с шершавыми подушечками сунул, мол, я свой, и баста, а больше ничего не знаю, не положено мне по моему собачьему уставу. Берзалов едва не его расцеловал в соленую морду.

– Да он у бани, – сказал подбежавший Кец.

– А что он там делает? – удивился Берзалов, подозревая Гучу если не во всех смертных грехах, то, по крайней мере, в стремлении утолить свою страсть – надыбать водки или самогона.

Самое неожиданное со всем этом заключалось даже не в тяжёлом ранении Ивана Зуева, а в том, что лесной квантор закрылся. Берзалов как чувствовал подвох: послал Гучу проверить. А оказалось, что он даже не нашёл дороги.

Гуча, который сообщил по связи об этом открытии, добавил вольную интерпретацию, намекая на обед:

– Время жрать, а мы не спали.

Берзалов, который переодевался в сухое, сгоряча выругался: «Вашу-у-у Машу-у-у!..», снова натянул мокрую куртку, прыгнул в БТР, сгонял и увидел, что действительно получалось, как по карте, из тридцатого квадрата они сразу попали в тридцать второй. Та же самая дорога со старой колеёй, в которой валялись зелёные гильзы, выбегала под сомкнутые деревья, но выскочила совершенно не там, где входила в квантор, не там, где была пустошь перед лесом и железной дорогой за ним, а прямиком – в гнилое радиоактивное болото с мертвыми, корявыми деревьями.

Гуча, который ждал Берзалова на краю посёлка, сунул морду в карту, покрутил носом и сказал, стеснительно, как девушка, глядя в сторону:

– Лес… а там, должно быть, наша погибель… О-хо-хо…

Пара мёртвых сосен стояла на краю топи. Дорога огибала топь и скрывалась вдали. По карте выходило, что болото это тянется километров на сто вдоль реки Сосна. Где-то здесь ещё должен быть железнодорожный мост. Можно было, конечно, на всякий случай пойти посмотреть на него – авось пригодится, опять же стратегическая коммуникация для бронепоезда. Подорвать на всякий случай не мешало бы, но Берзалов боялся, что пока они будут возиться, в этом новом и странном мире снова что-то откроется или, наоборот, закроется, и предпочёл остаться на месте, дабы не искушать судьбу. Примерно в этом месте он и ошибся, только, конечно, ничего не понял, потому что русский человек крепок задним умом, к тому же Спас скромно промолчал, тем самым подложим Берзалову тухлую свинью. А ведь мог и схохмить, даже сказать какую-нибудь добросердечную гадость, но не сказал.

– Вижу, – сказал Берзалов так, словно его уличили во вранье, – вижу, что влипли мы капитально и основательно.

– Почему? – удивился Гуча и даже под шлемом было видно, как брови у него от изумления полезли на лоб.

Негоже, когда командир падает духом и высказывает сомнения. Дорога, как дорога, радиоактивное болото. Мало их было на пути? – недоумевал Гуча.

– Сам не видишь?..

– Не-а-а… – Гуча мрачно посмотрел на трясину, которая исходила болотным газом, потом – на Берзалова, словно он задал ему непосильную задачу.

– Вот и я тоже не вижу, – признался Берзалов, внимательно разглядывая то место, где по всем приметам должен был находиться лесной квантор. А кто эти кванторы установил и кто убрал, одному богу известно.

– А чего здесь думать, – вдруг сказал Гуча. – Как в любой игре с порталами, помните?

Несомненно, он искренне пытался помочь Берзалову. Берзалову стало стыдно.

– С какими порталами?.. А-а-а… Может быть, – согласился он. – Только у нас нельзя «запомнить» и вернуться назад, чтобы ещё раз пройти.

– Это само собой, – задумчиво согласился Гуча и вдруг спросил. – А вы, товарищ старший лейтенант, тоже думаете, что мы не на Земле?

Лицо у Гучи было очень даже серьёзным.

– Андрей… – Берзалов вначале опешил, а потом едва не выругался, – у меня, конечно, богатая фантазия, но не настолько… – он многозначительно посмотрел на старшего сержанта, понял, что Гуче плевать на его рассуждения, не тот он человек, чтобы долго думать, не удержался и выругался. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. Сержант, на Земле мы, на Зем-ле-е-е… где ещё можем быть?!

– А ребята говорят, что не на Земле… – упрямо гнул своё Гуча, опять глядя куда-то в сторону, словно там была зарыта бутылка водки. – А на этой, как её…

– Гуча, кончай чепуху нести! – потребовал Берзалов и ещё раз посмотрел на него так, чтобы его продрало до печёнок.

От злости он даже забыл, что в ботинках у него хлюпает вода, а форма липнет к спине.

– Наше дело маленькое. – Гуча покорно кивал, оставаясь при своём мнении, – куда пошлют, туда и идём, хоть на Марс, хоть на Луну.

– Понимаешь, в чём дело, – терпеливо начал объяснять Берзалов, – для такой штуки, как квантор, нужна приложенная в пространстве энергия. Понимаешь?

Глаза у Гучи были пустыми-пустыми, как бутылка из-под пива.

– Не-а-а, – признался он. – Мне бы что-нибудь попроще. Молочка бы из-под бешеной коровки, – он вопросительно посмотрел на Берзалов, и тот подумал, что Гуча намекает на заветную фляжку со спиртом, потому что, судя по всему, Архипов, который отвечал в первом экипаже за «наркоз» и еду, не считал нужным выдавать наркомовские, не было такого понятия в современном уставе.

– Гуча, тебя мало селёдкой кормили? – кисло спросил Берзалов.

– Да, – нагло ответил Гуча и посмотрел куда-то вбок, словно там всё-таки стоял стакан с вожделенной водкой.

– Вернёмся, не забудь мне напомнить, я самолично посажу тебя на «губу».

– Есть на «губу», – со все теми же наглыми нотками в голосе ответил Гуча, и они без приключений вернулись на хутор.

Старший прапорщик Гаврилов даже не стал обсуждать факт закрытия лесного квантора, он все видел на своём забрале и расстроено махнул рукой, мол, я так и думал, что ничем хорошим это не кончится.

 

***

Оставался один вопрос, кто грохнул американцев? Не сами же они себя? Массовый суицид при полном согласии командования? Бред какой-то. Берзалов не находил ответа. Получается, что есть ещё кто-то третий, но тогда это полная тарабарщина, мучился он и хотел уже было призвать Гаврилова, чтобы было с кем поупражняться в мудрствовании, например, во втором законе термодинамике, то бишь в энтропии, к которой стремится весь белый свет, или в «тёмной энергии», которую так и не открыли и теперь уже и не откроют, но Гаврилов, как назло, был занят Зуевым и вообще, развил бурную хозяйственную деятельность: опорожнил кладовки и погреба, которых оказалось целых пять, в которых хранились не только соления, но и мясные консервы в больших количествах, а на чердаке нашёл окорока и колбасы. Всё проверил на радиоактивность. Всё поделил поровну и упаковал. Доложил об проделанной работе и снова убежал, вспомнив, что не забрал банки с маслятами и подберезовиками. О тощих кашах и тушёнке, которые порядком всем надоели, на некоторое время можно было забыть и предаться чревоугодию.

Для Зуева специально соорудили подвесные носилки, чтобы его меньше трясло. Чванов доложил, что извлёк осколки, что состояние Зуева тяжёлое, но стабильное. Появилась маленькая надежда довезти Зуева живым до госпиталя.

– Видеть будет? – спросил Берзалов, поглядывая на раненого, который лежал на кровати в углу горницы, напичканный лекарствами, и напоминал огромную куклу.

– Один глаз выбило напрочь, второй вроде цел. Колю антибиотики каждые два часа. Донором был Жуков.

– Надо ему спирта дать, – сказал Берзалов, подумав, что и ему самому не мешало бы выпить, а то и простудиться недолго.

– Я уже выдал, – сообщил Чванов. – И две шоколадки, положенные в таких случаях. Самое худшее, что мы не можем его везти – растрясёт, но не оставишь же это ведьме, – он кивнул на крышку погреба, где сидела злодейка.

В роли военфельдшера Чванов выглядел значительным и как бы при важном деле. Чувствовалось, что он разбирается в том, о чём говорит, и что для него недаром прошли медицинские курсы по полевой хирургии, а ещё, Берзалов вспомнил, Чванов ушёл на войну с четвертого курса Санкт-Петербургского мединститута. Почти законченный специалист, а главное, мыслит по-деловому и крови не боялся, хотя к крови-то за два года они почти все привыкли – насколько к ней вообще можно привыкнуть.

– Ничего, мы потихонечку, – сказал Берзалов, принюхиваясь. – Через два часа уходим.

Пахло очень вкусно. На столе стояли чугунок с картошкой, миска с огурцами и миска с солёными груздями. Берзалов сел и стал есть, макая картошку попеременно то в соль, то в блюдце в растительным маслом. Молча вошёл Русаков, демонстративно отрезал кусок житного хлеба и тоже принялся есть, недобро поглядывая на Берзалова, а потом сказал:

– Я с вами!..

– Под трибунал захотел? – с подковыркой спросил Берзалов, у которого после удара сильно болело плечо и, разумеется, он думал о Русакове не очень лицеприятно, мог бы выбрать себе боевую подругу, которая не дерётся скалкой.

– Под трибунал, так под трибунал… – согласился Русаков, и лицо у него сделалось совершенно беззащитным и одновременно злым, как у человека, которого долго дразнят.

– А ты подумай? – предложил Берзалов, не выказывая симпатии, но и не желая додавить человека настолько, что он пойдёт в разнос и будет всякие коленца выкидывать. Кто же коленца-то любит?

– Я подумал, – односложно отозвался Русаков.

– Ты всё-таки подумай, – посоветовал Берзалов. – Сообщить командованию я просто обязан. Но одно дело, если ты будешь стоять перед его светлыми очами, а другое – находиться за тридевять земель. Две большие разницы. А сгоряча могут и в пехоту упечь.

– Пусть уж лучше рядовым, чем… – Русаков не договорил и положил картошку в чугунок. Пальцы у него дрожали.

Но и так было ясно, что Русаков имеет ввиду: разумеется, хутор, «дубов» и Зинаиду Ёрхову, которая орудовала скалкой не хуже, чем мужик топором.

– Ладно… – неожиданно для самого себя пожалел его Берзалов, – я тебе, капитан, не судья. Но места у меня нет.

– Хорошо… – покорно и даже, как показалось Берзалову, обречённо отозвался Русаков, – тогда я пойду воевать без вас, – он кивнул в угол, где стоял ПКМ[1], обвитый, как гирляндой, блестящей лентой с патронами.

– Хорошая штука, – оценил Берзалов, – только тяжёлая. – Много не навоюешь.

– Пойду к маэстро Грибакину, – упрямо произнёс Русаков.

– А мы бронепоезд подорвали, – обрадовал его Берзалов.

– Тогда пойду один сражаться, – с тайным пафосом сообщил Русаков.

– Вольному воля, – кивнул Берзалов. – А с кем? – уточнил он, и на его губах заиграла кривая улыбка.

Не доверял он Русакову. А кто будет доверять дезертиру? Никто.

– Ну, с этими… американцами… – не очень уверенно ответил Русаков, глядя мимо Берзалова в окно с белоснежной занавеской.

– А ты что, их видел?

– Нет, не видел, но слышал, что говорили.

– Кто говорил? – с иронией спросил Берзалов, уж очень ему хотелось подковырнуть вертолётчика, чтобы ему жизнь малиной не казалась. Особенно он не мог ему простить того, что он за полгода не нашёл дороги в бригаду. Ас хренов!

– Альбатрос… тьфу ты чёрт, – Русаков от досады так сжал зубы, что было слышно, как они скрипят, – Григорий Ёрхов, атаман их.

– А как они тебя нашли? И вообще, как ты здесь оказался?

– Спасли они меня, – поморщился Русаков так болезненно, словно выпил стакан рыбьего жира. – И вообще… почему ты со мной так разговариваешь?

– А как ты хотел? – с любопытством спросил Берзалов.

– Никак… – процедил Русаков и замер от обиды.

– Ты давай подробнее, – велел Берзалов, зачем-то оглянувшись в угол, где лежал Форец. – Мне поверить тебе надо, а не разговоры слушать.

Русаков намёк понял. Правильно, не должны верить, подумал он. Я бы сам не поверил. А раз уж вляпался, то нужно виниться, деваться некуда.

– Я знаю, я тебе противен. Думаешь, я за бабу прячусь?

– Я ничего не думаю, – зло ответил Берзалов. – Я вижу!

– Ничего ты не видишь. – Русаков резко поднялся, достал из буфета бутыль самогона и два граненых стакана зеленоватого стекла. – Не пристало мне боевому офицеру оправдываться, но деваться некуда, – он налил ровно на три пальца – не много и не мало, как раз в меру, чтобы продрало до печёнок.

Запахло ржаным хлебом, и Берзалову страшно захотелось выпить, потому что он замерз в мокрой одежде, к тому же были у него такие моменты в жизни, когда, край, надо приложиться, не для того, чтобы потерять человеческое обличие, а чтобы просто переключиться. Они не чокаясь, как на поминках, выпили и принялись закусывать грибами. Грибы были хрустящими, холодными, с луком, пахли гвоздикой и подсолнечным маслом.

– Сбили-то меня как-то необычно. Приборы до момента атаки ничего не показали. А потом удар, и всё! Темень. Только-только что-то кусками начинает всплывать: взрыва не было, пламени не было, иначе бы обгорел. Удар был сильный, вот, и контузия. А очнулся только на земле. Как лопасти и дверцу отстрелил – не помню. Сработал на одних рефлексах.

– А кто стрелял-то? – всё ещё не верил Берзалов.

– Я же говорю, не понял, – Русаков болезненно поморщился.

И вдруг Берзалов сообразил, что два первых экипажа погибли точно так же, как и «абрамс» и «бредли», от того непонятного удара направленной энергии. Только первые экипажи не имели такой высокой квалификации, как Русаков, и к тому же у экипажа из двух человек было по четыре человека десанта, а это уменьшало шансы на спасение. Значит, капитан говорит правду. Значит, его грохнули точно так же, как и американцев. В полном соответствии с энтропией, то есть с увеличением беспорядка. От этой мысли по спину у Берзалова пробежал холодок предчувствия беды. С кем же мы столкнулись? – подумал он о ком-то третьем, которого никто не видел, но деяния его говорили сами за себя.

– Это я теперь понимаю, что ударило как раз снизу под кабину, а она у меня бронированная, иначе бы погиб.

– Танк тоже дюже бронированный, а его та же самая сила превратила в блин, – веско сказал Берзалов, думая о том, «третьем», который оставлял такие следы, от которых, словно картонные, прогибались семидесятитонные танки, не говоря уже о боевых машинах пехоты, которые на три четверти были сделаны из боевого алюминия.

– Вот то-то и оно… – многозначительно произнёс Русаков и с надеждой посмотрел на Берзалова: «Поверил или не поверит, возьмёт или не возьмёт?»

Наверное, они бы договорились, уладили полюбовно конфликт и даже помирились бы, как только можно было помириться в этих обстоятельствах, но в горницу с сияющими глазами влетел разгорячённый Гаврилов. Оказалось, что Берзалов случайно отключил связь в шлеме, да и сам шлем лежал на лавке.

– Связь! – заорал было Гаврилов, а потом вроде как впервые увидел в углу Зуева, растерянно прикрыл рот ладонью: «Дурилка я картонная» и уже шёпотом доложил: – Связь, товарищ старший лейтенант! Связь!

Но Берзалов и сам сообразил, тотчас напялил на голову шлем, подключился к локальной сети и услышал истошный вопль Колюшки Рябцева:

– Связь!!! Связь!!!

И под эти радостные вопли кинулся к бронетранспортёру. Ему хватило двух секунд, чтобы покинуть дом, добежать до борта номер один, рывком распахнуть дверцу, усесться на командирское место и подключиться к СУО. Он сразу услышал сердитый голос подполковника Степанова из штаба бригады, словно они не расставались, но не было для Берзалова голоса роднее и желаннее.

– Здесь мы, здесь! – в возбуждении закричал он.

– Да не ори ты так! – возмутился подполковник Степанов. – Барабанные перепонки порвёшь.

– Есть, не кричать, – смутился Берзалов, но всё равно радость из него так и пёрла.

Получается, что они наконец пробились, и даже космический гул не препятствовал.

– Лейтенант, где ты шляешься, я тебя уже битый час дожидаюсь.

На самом деле, прошло не больше пары минут, с тех пор, как Колюшка Рябцев, отчаянно скучая, услышал позывные штаба бригады.

– Товарищ подполковник, мы на хуторе возле деревни Каракокша! – поспешно доложил Берзалов. – Сбрасываю разведданные по маршруту, – радостно сообщил он и, не обращая внимания на грозный рык начальства, которое призывало его к серьезности, ответственности и дисциплине, пробежал в стиле глиссандо пальцами на клавиатуре, как музыкант по клавишам пианино, и СУО выплюнула в эфир кодированный блок, который Берзалов ежедневно дополнял новой информацией.

– Молодец, лейтенант… – услышал он через мгновение в наушниках голос майора Якушева. – Читаем донесение. Сейчас скинем новую информацию для тебя, скорректируешь свои действия. У нас кое-что тоже имеется.

– Отлично! – ещё больше обрадовался Берзалов.

Майор Якушев был тем, кого в штабах называют оператором, человек, который занимается анализом поступающей информации. От его выводов напрямую зависела жизнь не только отдельных бойцов и целых подразделений, он и судьба больших и малых компаний, которые вела девяносто пятая отдельная гвардейская бригада специального назначения.

Тут в разговор снова вклинился сердитый подполковник Степанов:

– Высылаем тебе вертолёт за раненым. – От этих слов в душе Берзалова наступило облегчение. – Об американцах и о твоих выводах сообщу позже. Что предполагаешь делать?

– Картина не ясна, – сказал правду Берзалов. – К вечеру выдвинусь на юго-запад в район сорок пятого квадрата с целью разведки. По всей вероятности, граница района южнее, километров в двадцати-тридцати. Пусть вертолёт летит по тому маршруту, который мы прошли. Там нет ловушек.

– Хорошо, – среагировал подполковник Степанов. – Контрольное время восемнадцать тридцать. Обозначьте себя ракетами, если связь не будет работать. Слышишь меня?

– Так точно, – радостно ответил Берзалов. – Всё сделаем.

– Ответ готов, высылаем, – радостно сообщил майор Якушев.

– А что там у тебя за чудо-квантор? – сердито спросил подполковник Степанов, явно читая расшифрованное донесение.

– Я всё подробно изложил! – возбужденно закричал Берзалов. – Мы с этим явлением столкнулись уже два раза. Так что ошибиться не могли.

– А Скрипей? – в голосе подполковника Степанова послышались презрительные нотки.

– Есть такой. Сами слышали и даже видели.

– А бронепоезд? Откуда он?

– Бронепоезд подорвали, – подтвердил Берзалов. – Бронепоезд чёткий физический объект.

– Почему не выяснили, откуда он взялся?

Берзалов ошарашенно промолчал. Подполковник Степанов и сам должен понимать, что сил тягаться с бронепоездом нет. Что смогли, то и сделали, зло думал Берзалов.

– Что-то у тебя легко всё получается? – грозно спросил подполковник Степанов. – Здесь подорвали, там увидели. Никакой ясности.

Берзалов ещё больше опешил. Не будешь же рассказывать, что ты везунчик от природы, что такова твоя планида, о Спасе, естественно, не упомянешь, потому что посчитают сумасшедшим и, того и гляди, отнимут третий взвод и переведут в штаб, где ответственности меньше. Нет, я не такой дурак, подумал он, чтобы подставляться.

– Ты Берзалов, в следующий раз горячку не пори, – веско сказал подполковник Степанов. – Я с таким донесением к генералу пойти не могу. Что я ему скажу? Что вы целуетесь с небесными духами?

– Почему целуемся?.. – возразил Берзалов.

– А как же?! – гнул своё подполковник Степанов. – А между районами существуют коридоры… как их?..

– Кванторы… – каменным голосом подсказал Берзалов.

– А ещё какие-то «предметы» с жидкостью внутри!

– Именно так, – вовсе упавшим голосом подтвердил Берзалов, не желая отступать от своих слов.

– Бред какой-то! – с камушками в голосе произнёс подполковник Степанов. – Слышишь, я тебе запрещаю присылать такого рода донесения. Присылай по существу. А всю эту метафизическую чушь оставь, знаешь кому?!

– Кому? – с тяжёлым сердцем спросил Берзалов, и его взяла злость из-за тупости начальника.

– Тому, кто её выдумал – Аристотелю!

– Есть Аристотелю! – процедил сквозь зубы Берзалов.

– Ну вот то-то… – уже более миролюбиво сказал подполковник Степанов и ещё что-то хотел добавить, может быть, даже похвалить. – Что мне от тебя требуется? Эффективность и качество донесе…

Но в этот момент связь оборвалась так же внезапно, как и появилась, словно кто-то специально отключил тангетку[2], и никакого ответа они, конечно, не получили. Берзалов несколько раз нажал на кнопку связи. Всё было тщетно. Эфир снов заполнился бесконечным космическим гулом, как будто небо спохватилось и показало всем дулю.

– Алло! Алло! – безуспешно закричал Колюшка Рябцев.

– Вызывай! – приказал Берзалов, поняв, что он больше не услышит любимого голоса начальства, и вылез из бронетранспортёра, поражённый фантастичностью происходящего. У него было такое ощущение, что с ними кто-то играл в поддавки, но в последний момент, оказалось – в шахматы, и ловко поставил им мат.

Мат будет, если мы вообще отсюда не выберемся, подумал он, вот это будет всем матам мат. Но почему-то его это меньше всего заботило. Равнодушным он стал к своей судьбе. А вот за бойцов и особенно за Гаврилова ему было обидно, вроде бы он их как бы на казнь вёл.

Гаврилов прибежал с круглыми от восторга глазами. За ними скромно маячил капитан Русаков. Берзалов развёл руками и высказался:

– Вашу-у-у Машу-у-у!..

Они всё поняли, хотя Гаврилов на всякий случай спросил:

– Что там?..

– А ничего, – махнул Берзалов. – Ругают нас, Федор Дмитриевич, сказали что мы метафизики.

– На то оно и начальство, – покорно согласился Гаврилов, выражая тем самым фатализм военного перед лицом обстоятельств в виде начальства, которое всегда право.

Русаков поддакнул с горечью:

– Меня тоже вот так же кинули вслепую. Ничего это начальство не учит. Здесь чёрти что творится! А они – метафизика! Экселенц да экселенц![3] Дурилки картонные.

Гаврилов пробормотал:

– Дурилка картонная это я… надо было ещё года три назад в отставку уйти, глядишь, лежал бы тихо и спокойно со своей Лоркой в одной могиле и горя не знал.

– Только и успел сообщить, где и мы и как мы, – сказал Берзалов так, будто не услышал горестных речей Гаврилова. Не хотел он его обижать, да и нечего нюни раньше времени разводить. – Вертолёт обещали прислать за Зуевым. Вот с ними и полетишь, – сказал он Русакову.

У Русакова сделалось такое лицо, словно его обманули в лучших надеждах. Даже куртка реглан на нём обвисла от расстройства.

– Полетишь, полетишь. Будешь сопровождать раненого, – подсластил пилюлю Берзалов. – Для тебя же стараюсь.

– Есть сопровождать… – уныло ответил Русаков.

Берзалову стало стыдно. Отдавать приказы капитану ему было как бы не положено. А ещё он подумал, что Русаков сбежит. Самый удобный момент, чтобы сделать ноги, вернуться к нормальной гражданской жизни и греться под тёплым боком у Зинаиды. И правильно сделает, подумал в назидание самому себе Берзалов. Но капитан Русаков никуда не сбежал.

 

***

Чтобы не слышать стонов Зуева, Берзалов расположился в летней кухне, где пахло хлебом и травами. Снял наконец с себя влажную одежду, которая уже частично высохла, развесил её сушиться на веревку, а берцы поменял на сухие, которые захватил в бронетранспортёре. Затем растопил плиту, поставил чайник, и через полчаса в кухне сделалось тепло, а потом уже и жарко. Рядом на правах любимцев крутились Кец и Сэр. Берзалов открыл для Кеца банку тушенки и вывалил в чашку на полу.

– Дядя Рома, вот бы Ваньку Габелого найти? – сказал Кец, вопросительно глядя на Берзалов.

– Может, и найдём, – согласился Берзалов. – Кто его знает? Найдём – заберём.

– А вы нас с собой возьмёте туда, на большую землю?

– Возьмём, – растрепал его белые вихры Берзалов и ничего не добавил об этой самом большой земле. Пока задание не выполнено, думать об этом бессмысленно, только душу травить.

Гаврилов пришёл, когда уже стало ясно, что с вертолётом что-то случилось, но всё равно: все ещё на что-то надеялись, на чудо, что ли?

Берзалов плеснул ему самогона и выглянул в окон, на небе загорались первые звезды:

– Не прилетит он. Опростоволосились мы в очередной раз.

Гаврилов сел напротив и кашлянул, как умел только он – тактично предваряя разговор:

– Какие наши планы?

Кец вприхлёб пил чай с кусковым сахаром и был похож на маленького, бывалого мужичка, чём-то смахивающего на Гаврилова.

– Я думаю, что мы на рассвете столкнёмся с американцами, – ответил Берзалов, испытывая ничем не объяснимую уверенность.

– Откуда такие сведения? – удивился Гаврилов и, как всегда, вопросительно вскинул брови.

Он отрезал пару ломтей хлеба и обильно посыпал картошку солью.

– Интуиция мне почему-то подсказывает, – ответил Берзалов, с удовольствием выпив самогона.

Хороший был самогон: крепкий и пахнул чёрным хлебом, можно было даже не закусывать. Прекрасно, видать, жилось на хуторе Ёрховым, обильно ели, долго спали и бандитствовали соответствующим образом. В общем, вели свободный образ жизни. Не оглядываясь ни на кого, без обстоятельств, которые бы принуждали к самодисциплине. А в атомный век так не бывает. Всегда, как в боксе, найдётся сильнейший противник. Поэтому и ошиблись, подумал Берзалов. А если бы пристроились к нашим, то может быть, и погибли бы тоже, но не собачьей смертью, а смертью героев. Чего и нам желаю.

– Ага… – произнёс Гаврилов, глядя в ясные очи начальника и, должно быть, не находя там нужного ответа:

– А что с пацаном будем делать? Кое-кто на него зуб точит.

Берзалов понял, что бойцы через Федора Дмитриевича высказывают свои опасения по поводу того, что командир может отпустить Касьяна Ёрхова.

– Пацана возьмём с собой. Будет проводником.

– Я его караулить буду, – высказался Кец.

Сэр поел и сел рядом, вопросительно переводя взгляд с одного лица на другое. С брылей у него капало, и один раз он коснулся колена Берзалова, оставив на нём жирные пятна.

Берзалов беззлобно произнёс:

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – взял тряпку и вытер псу бороду.

– А если не захочет? – спросил Гаврилов.

Убить хотят, равнодушно подумал Берзалов, в отместку за Зуева. И правильно, рассудил он, за Зуева – святое дело. Судьба пацана его не волновала. Ему нужны были сведения об этом районе. А если пацан ездил на бронепоезде, то он знает всё окрест километров на триста.

– Куда он денется. Не кормите его. Можете не поить. Всё расскажет.

– Ну да, – вроде бы как нехотя согласился Гаврилов. – А вертолётчик?..

Он специально не назвал его по фамилии, словно бы порицая за дезертирство. Да, подумал Берзалов, никогда не предполагал, что придётся решать чью-то судьбу вот так за кухонным столом. С какой стороны ни погляди – все правы. Прав Русаков, который устал от войны, правы мы, потому что есть такое понятие, как долг. Как верно поступить, никто не знает. Так и не придя ни к какому решению, он встал из-за стола, чтобы налить чая.

– Не знаю, – сказал он на вопросительный взгляд Гаврилова. – Время ещё есть. А где он сам-то?

– Да за домом горюет.

– Раньше надо было горевать, – зло сказал Берзалов и, как никогда, ощутил свою правоту, но от этого легче не стало.

Кец совсем по-взрослому вздохнул: разговор старших он воспринимал очень серьезно. Они выпили по кружке чая с сухарями. Берзалов оделся и вышел, но капитана Русакова сразу не нашел. Куда вертолётчик делся? – гадали все: и Архипов, и Юпитин, и даже – Ефрем Бур, которому по статусу не полагалось высказываться на подобные темы, а тем более иметь собственное суждение о старших по званию. Кто-то даже хотел бежать искать без команды, да не осмелился под строгим взором Гаврилова. А самые ретивые – Гуча и Петр Морозов предложили Берзалову свои услуги, мол, мы всей душой, если что, если надо пострелять – с большим уважением к товарищу старшему лейтенанту.

Берзалов, сам не зная зачем, передёрнул затвор автомата и пошёл, не приняв ничьих предложений о помощи – даже от верного Гаврилова. И несколько мгновений чувствовал, как он осуждающе глядит ему вслед: «Погибнешь, как дурак!» «Дырку просверлишь», – хотелось обернуться ему, но он, конечно же, не обернулся, потому что не верил, что капитан Русаков будет стрелять по своим. А затвор передёрнул чисто инстинктивно, даже сам удивился, скорее, по привычке, чем осознано. Для демонстрации миролюбия, разве что, повесил автомат на плечо, показывая тем самым, что не собирается никого подозревать в низменных намерениях, и подался за баньку, ожидая обнаружить там пьяного в стельку Русакова, потом – за сараи, где тоже можно было красиво налакаться с горя, но нашёл его абсолютно случайно и абсолютно трезвого – за сеновалом. Тоже неплохое и даже комфортное место для возлияний. Оказывается, храбрый капитан выпустил красавицу из погреба и они выясняли отношения.

– Зинаида! Ты не понимаешь! – кричал он, сжимая двумя руками, как древко флага, ПКМ. – Не могу я уйти. Остаюсь я. Душно мне здесь и страшно. Не моё это!

– А что твоё?! – срывалась она на крик.

– Моё – там, – кивнул он головой в сторону того места, где ранили Зуева. – Там, вместе со всеми.

– А я?! – кричала она снова, хватаясь за растрепанную голову. – Обо мне ты подумал?

– Солдат я, понимаешь, – сказал он тихо, но очень веско. И в его голосе наконец прозвучало то, за что его уважали в армии, – уверенность в своих поступках. – По-другому я не умею.

– Ну и катись-ь-ь, солдафо-о-о-н! – воскликнула она в отчаянии. – Катись колбаской по Малой Спасской!

– Ну и покачусь, – согласился он, но не сделал и шага, чтобы уйти, а наоборот, протянул руки к Зинаиде, чтобы утешить её зарёванную и всхлипывающую.

Берзалов вспомнил свою Варю, вспомнил, как они тоже выясняли отношения, разумеется, без скалки и без воплей, но с теми же самыми острыми чувствами, стиснул зубы от боли и больше не стал слушать, а тактично вернулся к себе, во временный штаб. Нельзя было сказать, что он до конца поверил Русакову, но кое-что понял: заговорила совесть в капитане, вот он и захотел всё исправить, даже несмотря на трибунал. Ну и ладушки, подумал Берзалов, переключаясь на другие заботы, одной головной болью меньше. А капитан молодец!

 

***

Вертолёт не прилетел ни в шесть тридцать, ни часом позже, ни даже в девять часов вечера. Сколько ни прощупывали сканером эфир, он был пуст, словно бы и цивилизации не существовало вовсе – один сплошной космический гул. Хотя какая цивилизация – остатки былой роскоши, поэтому Берзалов и волновался: даже в окрестностях Серпухова была связь, а здесь – нет. Было отчего беспокоиться. Какая-то аномальная область.

В двадцать тридцать, когда ждать стало бессмысленно, Берзалов отдал команду на движение. Не прошло и пяти минут, как в отсеке раздались странные звуки. Стали разбираться. Оказалось, что хитрый Сэр, воспользовавшись моментом, прополз под ногами у всех вдоль отсека и залез в загашник. Хорошо хоть бдительный Архипов вовремя заметил, что брезент шевелится вовсе не в такт движению бронетранспортёра – это Сэр, не мудрствуя лукаво, с деловым видом тащил говяжий окорок, чтобы было удобнее грызть его. Виновник происшествия был извлечён на свет божий. Окорок, естественно, у него отобрали и с горечью обнаружили, что Сэр успел сожрать почти все копчёные шпикачки, которые Гаврилов выделил первому экипажу. Сэру накостыляли по шее и отправили в противоположный край отсека, подальше от греха, туда, где на бронежилетах лежал связанный Касьян Ёрхов. Архипов, который был большим знатоком по части пожрать, долго сокрушался и ворчал:

– У-у-у… обжора, больше ничего не получишь, – и грозил Сэру кулаком, а Сэр в ответ оскалился и, облизываясь, показывал ему сахарно-белые зубы.

Теперь и оставалось только вдыхать запах копчёных шпикачек. Внезапно Клим Филатов выругался и так резко затормозил, что Берзалов, увлеченный происходящим, больно ударился лбом о край люка. Хорошо хоть шлем не снял.

– Товарищ старший лейтенант!.. – возмущенно крикнул Филатов.

На дороге с решительным видом, скрестив руки на великолепной груди, стояла подруга Русакова – Зинаида Ёрхова, красивая и величественная в своём гневе.

– Вот это тё-ё-тя-я-я… – восхищённо высказался Колюшка Рябцев, у которого из-под шлема виднелся бинт.

Берзалов откинул люк и высунулся наружу:

– Жить надоело?!

С минуту они разглядывали друг друга. Только у Берзалова было преимущество: Ёрхова стояла в синем свете ночных фар, и её хорошо было видно. Красива она была: статная и сильная. Видная женщина, на таких внимание обращают даже в толпе.

– Капитан… – позвал Берзалов и вспомнил свою Варю. – Иди… к тебе…

– Что? – встрепенулся Русаков, который угрюмо и отрешённо сидел в самом дальнем конце отсека, рядом с продуктами.

– К тебе, говорю, на всё про всё у тебя две минуты.

Русаков выскочил в люк и спрыгнул на землю. Слышно было, как он решительно направился к своей подруге. Потом он возник в свете фар, потом они оба враз заговорили – нервно, на грани срыва. И каждый талдычил своё: она – люблю, он – расстаёмся, долг превыше всего, и баста!

Берзалов сел на своё место и приказал всем тем, кто проявил нездоровое любопытство и высунулся наружу.

– По местам! Это не спектакль! Филатов, выключи фары и поддай газу!

Филатов так и сделал, и голос Русакова, от которого, действительно, пчёлы роняли мёд на лету, пропал за шумом двигателя, а все дюже любопытные остались с носом.

– Ну баба даё-ё-ё-т… – с восхищением сказал Юпитин, и на лице у него была написана зависть. – Мне б такую… есть за что подержаться…

– Так ты ж вроде как уже держался?.. – решил похохмить Сундуков, но Юпитин так на него цыкнул, что Сундуков тут же изумленно моргнул и спрятался за Гучу, потому что здоровяк Гуча поменялся местом с Чвановым, который ухаживал во втором бронетранспортере за Зуевым.

В отсеке повисла напряженная тишина, и каждый думал и мечтал о такой безоглядной любви, когда женщина из-за тебя бросается под колеса БТРа. Только не каждому выпадала такая судьба и уже, судя по всему, не выпадет никогда, подумал Берзалов, и ему сделалось втройне горько.

Гаврилов спросил напряжённым голосом:

– Роман Георгиевич, что у вас там?

– Всё нормально, Федор Дмитриевич, всё нормально… сейчас тронемся.

Русаков вернулся в бронетранспортёр ровно через полторы минуты и, ни на кого не глядя, молча полез на своё место. Берзалов не удержался, глянул на часы и скомандовал:

– Вперёд!

Шли на малой скорости, во-первых, из-за Зуева, а во-вторых, чтобы меньше шуметь и лучше приглядываться к местности. Однако всех, без исключения, волновал один, отнюдь непраздный и крайне любопытный вопрос, что такого можно сказать любимой женщине, чтобы она отреклась от тебя в течение одной минуты. У всех так языки и чесались, даже у Берзалова, но он, чтобы не сболтнуть глупость, крепко-накрепко приказал себе следить за местностью и думать только о Варе.

По мере того, как удалялись от реки, дорога сделалась суше и в воздухе появилась пыль. Звезды висели, низко-низко, огромные-огромные, и порой казалось, что они сыплются на голову. Как-то внезапно, словно скачком, из-за леса показалась луна, и Берзалов ахнул, она была непомерно большой, в полнеба, но не это было самое жуткое. Самое жуткое заключалось в том, что это была уже не луна в прямом смысле слова, а вроде бы череп с двумя огненными глазницами и дыркой там, где у живого человека должен быть нос, ну, и разумеется, с зубами, как у лошади. А когда Колюшка Рябцев икнул от страха и заявил своё обычное: «Не верю!», Берзалов понял, что ему самому вряд ли привиделось, что луна-череп самая что ни на есть очевидная реальность, посланная им с неба. Вот об этом-то я точно не упомяну в донесении, подумал Берзалов и едва не перекрестился. У Колюшки, которому по долгу службы, вынужден был следить за дорогой, зубы стали лязгать сами собой, как машинка для заряжания ленты, а Бур от страха выругался матом – витиевато и забористо и попытался забиться под руль управления, чем вызвал праведный гнев Клима Филатова. Остальные в отсеке никто ничего не понял, потому что не имели возможности следить за окружающей местностью. Это обстоятельство и спасло их от преждевременной паники.

– Федор Дмитриевич! – нервно воскликнул Берзалов, который сам испытал неподдельный ужас, – видите?!

– Вижу… – раздался в наушниках спокойный голос Гаврилова, – я его уже давно вижу.

И Берзалов понял: чего в этом мире только ни бывает – даже та самая метафизика, о которой подполковник Степанов отзывался с величайшим презрением, имеет вещественное проявление – на тебе, вот она – в самом что ни нас есть физическом выражении, на небесной тверди во всей своей красе. Как от такой очаровательной иллюзии отречься?

– Что вы думаете? Что это такое? – быстро спросил он, пытаясь избавиться от страха, который схватил его, как волк в чаще.

– Думаю, что мы вошли в неизведанную область. А ещё я думаю, что нас пугают. Что будем делать?

Голос у него был такой будничный, такой невозмутимый, можно даже сказать, сонный, будто бы речь шла каком-нибудь заурядном атмосферном явлении. Берзалов был ему очень и очень благодарен за мудрость и ещё раз убедился, что не зря взял старшего прапорщика в глубокую разведку и что никакой Кокурин его не заменит, будь он хоть трижды суперчемпионом в ловкости.

– Сейчас… – пообещал он, успокаиваясь, и вытащил на броню бандитского отпрыска – Касьяна Ёрхова. – Говори, что это такое? – потребовал он, тыча пальцем в луну-череп.

– Пить хочу… – прошепелявил Касьян, заваливая голову набок, как полудохлый воробей.

Берзалов испугался что Ёрхов тут же помрёт, развязал ему руки и дал напиться.

– Манкурты это всё… – сказал Касьян, с жадностью вливая в себя воду и косясь на луну-череп, как на отцовский ремень. – Манкурты…

– Какие, на фиг, манкурты? – удивился Берзалов и почувствовал, как волосы на затылке у него встают дыбом. – Ты чего, сопля, несёшь?

Касьян испугался ещё больше:

– Манкурты… батя сказывал… как бы… ну… это… м-м-м…

– Чего ты мямлишь? – возмутился ещё больше Берзалов, хотя понимал, что неправ, что нельзя отдаваться нервам, но сделать с собой ничего не мог.

Касьян страдальчески вздохнул:

– …это их знак…

Ясно было, что он сейчас заплачет от страха, от безысходности и от того, что очухался наконец и понял, что сотворил.

– Давай подробнее! – потребовал Берзалов.

– Она через день на третий является. Иногда чаще, – сообщил Касьян Ёрхов таким голосом, словно собрался умирать.

– А что за манкурты? – снова спросил Берзалов и отобрал у него бутылку с водой.

И вдруг понял, что поступает точно так же, как и его начальство: тупо, безапелляционно и по-свински. Дурак, обругал он сам себя и отдал парню бутылку. Он уже забыл, например, о том, что Ёрхов-младший садистки избивал лейтенанта Протасова. Отходчива русская душа.

– Так, давай рассказывай подробно! – приказал он и крикнул в люк: – Архипов, Иван, дай шоколадку. – И пока Касьян Ёрхов пожирал её вместе фольгой и бумагой, сказал в микрофон: – Мужики, кто знает, кто такие манкурты? Знак у них ещё – череп.

– Манкуртов съела «умная пыль», – сказал Касьян явно с чужих слов и тупо уставился на Берзалова, моля взглядом об одном, чтобы его только не убили.

Под левым глазом у него чернел синяк, хотя Берзалов аккуратно бил только по челюсти. Не было у него блатной привычки портить людям лица. Значит, или он промазал хотя бы один раз, или к Касьяну уже приложились. Скорее всего, приложились от души, за Зуева, за «дубов».

– Какая ещё «пыль», да ещё и «умная»? – удивился он.

– Я не знаю, батя сказал, что зелёная, и запретил ходить дальше реки Псёл, мы и не ходим. Один генерал Грибакин однажды проскочил до Харькова, а потом едва ноги унёс. Пол-экипажа, говорят, сгорело.

– В каком смысле «сгорело»? – уточнил Берзалов.

– Я не знаю, я не видел, мужики говорили, и Грибакин тоже, те, кто без противогазов были.

– Ишь ты… – нервно сказал Берзалов и в задумчивости потёр небритый подбородок. – Значит, Грибакин, говоришь?..

Было бы интересно взглянуть на этого генерала. Побеседовать, так сказать, тет-а-тет. Однако мы ж его подорвали, вспомнил Берзалов. Хороший, видать, был генерал, но не уберёгся, потому что на каждую силу всегда найдётся другая сила.

– Ага… – подтвердил Касьян, давясь шоколадкой.

– Значит, Псёл?

– Ага… – кивнул Касьян. – Вы меня теперь расстреляете?

– Видно будет, – сказал Берзалов. – Полезай внутрь и сиди тихо, как мышь.

Касьян Ёрхов даже не вздохнул, а как-то хватая ртом воздух, плюхнулся безвольно в бронетранспортёр. Берзалов покосился на луну – теперь она казалась ему ещё более зловещей, предвестницей бед и страданий, но зато не такой страшной. Ну луна, ну и пусть, решил он, подумаешь, напугали бабу чём-то там.

Они осторожно поехали дальше, минуя государственные трассы и радиоактивные зоны. Только один раз Филатов ошибся, въехал, должно быть, в разбомбленный узел связи, потому что уровень радиации сразу зашкалил за двести рентген, и когда СУО заверещала на весь отсек, то пришлось срочно возвращаться и искать объездной путь. А СУО нет-нет да и возмущённо подавала жуткие сигналы, словно досадуя на то, что её хотели подло и мерзко обмануть. Берзалов только и делал, что ругался чёрными словами:

– У тебя ж дозиметр под носом! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Ты нас всех так угробишь!

А Гаврилов высказался в том смысле, что Филатов – глаза и уши экспедиции, а если он ещё, «дурилка картонная», влезет, куда не надо, то его лишат причинного места, и Берзалов приказал всем принять по три таблетки заморского зелья и вообще, больше пить воды и быть осмотрительней на предмет личной безопасности.

Кец, который чувствовал радиацию кожей, тоже крик поднял, только за общим галдежом его трудно было услышать. Смысл его крика сводился к тому, что, мол, «помрём молодыми». Хотя, наверное, мы ему кажемся старыми-старыми, подумал Берзалов. Даже Сэм задорно гавкнул, хотя чувствовал себя проштрафившимся и больше помалкивал, переваривал свиные шпикачки. Касьян Ёрхов, естественно, молчал, как пленный и как человек, ожидающий казни.

Перед Ольшанкой, однако, фон нормализовался до боевых двадцати пяти рентген, и Берзалов вздохнул с облегчением, не надо таскаться, как минимум, в противогазе и, как максимум – в АЗК[4].

Иногда они видели огни, в самом центре, как им казалось, радиоактивного пятна, но, памятуя о неведомых опасностях, а самое главное, о зловещей луне-черепе, к огням не приближались, а следили издали.

На рассвете, где-то в районе Щигры, когда Берзалов объявил короткий привал, чтобы экипажи справили естественную нужду. Владимир Жуков облегчился и вдруг заорал так, что многие испугались и едва не задали стрекача на обочину в ближайшие кусты:

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..

– Чего ты орёшь, козел?! – зашикали на него, нервно вздрагивая и косясь на луну-череп, которая хотя и поблекла, но выглядела всё ещё зловещей. К счастью, местность вокруг стала приобретать зримые очертания, хотя туман и полз между кустами, как живой, и невдалеке блестела река. – Чего ты орёшь, дурак? Поэт недоделанный! «Англетера»[5] тебе мало?

– Я вспомнил! Я вспомнил! – не унимался Жуков, гордо вскидывая свой есенинский чуб.

– Говори, – приказал Берзалов.

– Я когда в универе учился…

– Гляди, умный нашёлся, – прокомментировал кто-то, вылезая из кустов, в которые успел сигануть сдуру, и вытирая грязь с коленей.

– Давай, не томи душу, – прошипел злой Берзалов, – хватит трепаться.

– В общем, манкурты… – таинственно сказал Жуков, торжествующе скашивая глаза на нервных товарищей по оружию, – это человек, который не помнит ни родины, ни своих корней.

– Не верю… – заявил Колюшка Рябцев и почти что разрядив обстановку, определив общее мнение: «Не верим, заливает Жуков, студент хренов».

Однако все засмеялись. Уж очень ловко, а главное ко времени и обстоятельствам вставлял Колюшка Рябцев эту свою присказку.

– Ничего себе… – подошёл Гаврилов. – Это что ж такое получается? Мы столкнулись с нелюдями? – он взглянул на луну-череп и показал ей кулак.

– Почему сразу с нелюдями? – ещё больше разозлился Берзалов, на которого вовсе не подействовали шуточки экипажей.

Не любил он, когда все вокруг друг друга пугали. Ведь договорились не считать луну-череп чём-то страшным.

– Товарищ старший лейтенант, – сказал с горящими глазами Жуков, – а вдруг это мутировавшие американцы?

– Это так быстро не происходит, – высказался старший сержант Архипов. – Вернее, конечно, происходит, но не за год и не за два.

– Ты нам ещё лекцию по генетике прочти, – ядовито заметил кто-то.

– Ну а всё-таки?.. – не унимался упрямый Жуков и с надеждой смотрел на Берзалова, уж очень ему хотелось оказаться правым, к тому же он не доверял в таких важных вопросах даже Архипову, которого страшно уважал и побаивался.

– Если они забили на родину, какие же они люди? – добавил масла в огонь всё тот же Гаврилов.

– Ну? А я о чём говорю! – обрадовался Жуков.

У Архипова и Юпитина загорелись глаза, они уже открыли было рты, чтобы сообщить миру свою версию, но Берзалов прервал дискуссию:.

– Всё! Потом разберёмся, что это такое. Висит себе и висит. Никого не трогает.

– Точно, – сказал Петр Морозов и оскалился своими гнилыми зубами. – Никому плохого не делает. Чего мы, луну не видали?

В свои девятнадцать с небольшим лет Петр Морозов успел убить человека и получить срок семнадцать лет. Так что война для него была спасением, иначе бы сидеть ему и сидеть аж до самых зрелых годков, и вышел бы он без единого зуба и, разумеется, лысым, как колено.

– Товарищ старший лейтенант, я вспомнил! – встрепенулся Померанцев, по привычке скребя рыжую щетинку на шее.

Левая рука у него была перевязана чуть выше предплечья, но он, казалось, не замечал ранения.

– Чего вспомнил? – уставились на него с огромнейшим любопытством.

– Вспомнил, что восемьдесят третья воздушно-десантная дивизия американцев имеет вот такие эмблемы на рукавах, – он потыкал здоровой рукой в утреннее небо.

– И я вспомнил! – признался Сундуков по кличке Актёр. – Только я боялся ошибиться.

– И я тоже! – воскликнул Гуча, как всегда, тушуясь и глядя себе под ноги, словно увидел там золотой червонец.

– Что ты? – иронично спросил Берзалов, безуспешно припоминая, что ж там такое говорил подполковник Степанов об этом самом десанте американцев, но голова, как назло, была пустой, как дырявый кошелек, в неё ничего не лезло, кроме огромного желания спрятаться подальше от луны-черепа.

– И я тоже вспомнил об этих самых нашивках, – сказал Гуча так, словно он был истиной в последней инстанции. – Мамой клянусь!

– Ладно, – веско сказал Берзалов, довольный тем, что хоть что-то прояснилось, – потом разберёмся.

– На броню и вперёд! – скомандовал Гаврилов, который наконец-то осознал свою ошибку насчёт нелюдей.

 

***

Зарницы на юго-западе стали зримее. Пошёл дождь – мелкий, как пыль. Радиация подскочила в среднем на десять микрорентген и была уже выше нормы в три раза. Курск, в который ударили крылатыми ракетами, обошли западнее, потому что по карте получалось, что весенние ветра здесь дули с запада на восток, а значит, и фон местности был ниже. На востоке что-то всё ещё горело. Высказали предположение, что на средне-русской равнине из-за тектонического сдвига вулкан открылся, и дым стлался над горизонтом – привычный, как часть пейзажа. А ещё пахло самой настоящей серой. Позади, на севере, было светло и ярко, словно там всходила заря, впереди же – мрачно и зеленовато, как в большом, мутном аквариуме. И двигаться туда, честно говоря, совсем не хотелось. Если всё это «умная пыль», думал Берзалов, то какого чёрта мы туда прёмся? Но вопрос был, что называется, чисто риторическим, из области душевных терзаний, которые не имели к реальному делу никакого отношения. Поскулил немного, тяжело подумал Берзалов, и вроде бы полегчало.

– Товарищ старший лейтенант, ещё танки… – почти растерянно сообщил Клим Филатов.

Берзалов только на секунду отвлёкся, чтобы почесать голову под чудо-шлемом, которая нещадно потела, и, как назло, проморгал в прямом смысле слова появление красной «галки» на экране СУО, поэтому с напрасной надеждой выдохнул:

– Наши?!

В отсеке повисла напряженная тишина. Даже Сэр перестал лаять.

– Какие же это «наши», – с укором сказал Гаврилов. – «Абрамс»… А на тринадцать часов ещё двое…

– Ну слава богу, – с облегчением ответил Берзалов. – А то, понимаешь, смерти уже надоели.

– А враги, это не смерть?

– Это не смерть, – легко согласился Берзалов, – это отмщение.

Все загоготали, радостные, что «абрамсам» досталось.

– И то правда, – со смешком ответил Гаврилов, которому, честно говоря, было наплевать на всех врагов вместе взятых, иначе он не был бы пограничником.

Они находились на плоской возвышенности, через которую пролегала едва заметная грунтовая дорога, а справа, ниже, перед обожженным радиацией лесом, там, где асфальтовая дорога упиралась в железнодорожные пути, и находились эти самые бедняги «абрамсы», конечно же, приплюснутые, как консервные банки. Ловко их, невольно восхитился Берзалов непонятно чему, впрочем, жалея великодушно поверженных врагов и перенося их печальную участь на свою судьбу, он нисколько не спадал в умиление. Врезал им кто-то по первое число, значит, за дело. Колюшка Рябцев по привычке, как клоун, схохмил:

– Не верю… – и скривился в своей страшной, косой ухмылке.

Однако в прицел было хорошо видно, что один пришибленный танк стоял прямо перед станцией – на перроне, и передние катки у него разведены, как ноги у женщины, а два других – отсюда не было видно – перед лесом. Берзалов готов был руку отдать на отсечение, что все три танка целились куда-то назад и чуть правее ему за спину, через пустошь, в сторону другого леса. Даже захотелось оглянуться. Но к его удивлению СУО больше ничего не идентифицировала – лишь кромку сосен и одиночные кусты на поле. Чудеса в решете, да и только.

Берзалов сориентировался по карте. Железная дорога огибала лес в полутора километрах дальше на запад и выбегала к мосту через реку Псёл. Ключевое место, решил он. Если кто-то и хотел закупорить горлышко, то лучшего места не найдёшь. Или это горлышко кто-то откупоривал, или… Но что «или» он сообразить не мог. Получалось, «абрамсы» защищали мост, поэтому самое интересное заключалось в том, куда, а главное – по кому они стреляли.

– Стоп! – скомандовал Берзалов. – Федор Дмитриевич, что у тебя на экране?

– Ничего, – будничным голосом ответил Гаврилов. – Три цели…

Ну да, иронично подумал Берзалов, когда-нибудь Гаврилов со своим спокойствием вгонит нас в гроб. Одно дело сохранять хладнокровие во всех ситуациях, а другое – не вовремя реагировать на потенциальную опасность. Тем не менее, делать выговор старшему прапорщику Берзалову почему-то не решился, но и сообщать в эфир о своих предчувствиях тоже не захотел, мало ли кто слушает, сидя в кустах. Может, те же самые таинственные манкурты? Вдруг они расшифровали наш код, хотя он и меняется хитроумной СУО ежедневно? А вытаскивать Гаврилова из бронетранспортёра и обсуждать проблемы наедине не было времени. Он как чувствовал, что у него на всё про всё не больше двух часов и чем дольше они находятся по эту сторону моста, тем хуже для них. С этого момента судьба играла против него и вообще – против всей экспедиции. Не было у них времени, только он ещё не понимал этого, а Спас, которого заботила только личная безопасность Берзалова, высокомерно молчал, предлагая Берзалову выпутываться из сложившегося положения самостоятельно. В общем, случилось то непредвиденное, из-за чего он потом страдал всю жизнь, ибо глубокая разведка на то она и глубокая разведка со всем тем набором неопределенностей, которые ты сразу не можешь постичь. «А что если бы я поступил так, – часто думал он, – или по-другому? Что бы это изменило?» И не находил ответа. Не было его. Оставалась одна горечь от прошлого.

– Пусть трое из ваших сходят посмотрят на танки, а я с Буром обегу тылы. Куда-то же всё-таки они стреляли?!

– Ну да… – после некоторой паузы согласился Гаврилов, – стреляли… Может, вам ещё пару человек взять? – предложил он.

Его беспокойство проистекало не из-за сложности ситуации, а из-за того, что следовало действовать стандартным, то бишь, надежным путём: в разведку всегда и везде идут не меньше трёх человек, один из них пулемётчик – для придания группе огневой мощи, чтобы убивать врага прямо сквозь стволы деревьев, лучше даже гранатомётчика прихватить. Так спокойнее и надёжнее. Впрочем, при встречном бое в лесу шансы уцелеть у тех, у кого лучше реакция, кто раньше начнёт стрелять. Так что Берзалов с этой точки зрения ничего не проигрывал и ничего не выигрывал.

– Да нет никого ничего, – беспечно ответил он, как будто Спас, у которого внезапно прорезался голос, не подавал сигналы, как заклинания: «Опасно, опасно, идиот!» Переклинило Берзалова, сделался он глухим к знакам, а может, просто устал слушать Спаса. – Сбегаем глянем, – сказал он, – и вперёд через мост. Мост-то, кажется, цел?

– Цел, – подтвердил Гаврилов.

Спас прокомментировал: «Полный отстой!»

СУО уже выдала на экран соответствующую информацию и даже параметры написала: пролёт сто двадцать пять метров. Заложена в неё была всякая информация: грузоподъемность, характеристики покрытий и даже год строительства, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не воспользовался им, окажись он в ветхом состоянии. Кроме всего прочего, сразу за мостом начинался сорок третий квадрат. Чепуха, на одном дыхании проскочим туда, куда нам нужно, решил Берзалов. Но вначале надо было выяснить, куда, а главное, по кому стреляли «абрамсы».

– Ну и ладушки, – сказал он. – Покинуть машины и рассредоточиться. Всё, мы пошли. Связь не выключаем.

Его беспечность передалась экипажам. Даже Гаврилов отнёсся спустя рукава к своим обязанностям заместителя командира. Привыкли они к опасности: к кванторам, Скрипеям и всякой другой мишуре, а это было плохо, это ещё на один шаг приблизило их в смерти. Все почему-то решили, что раз дела идут, как идут, то смерть мы в последний момент обязательно обманем, и очень надеялись на командиров, ну и на себя любимых, разумеется.

Берзалову же больше всего почему-то захотелось размяться и заодно расспросить Бура, что он там такое болтал о каком-то Комолодуне – самое время разобраться и расставить все точки над «i», а то сплошные намёки и страшилки. Он невольно покосился на луну-череп, сплюнул и подумал: «Ну и дура!»

– Есть рассредоточиться, – словно опомнился Гаврилов, и в наушниках было слышно, как он отдает приказы.

– Архипов, ты старший, – Берзалов выскочил через верхний люк и тут же окунулся в запахи ночного леса и реки: пахло прелой листвою и рекой. Последний раз, невольно вспомнил он, так пахло, когда у нас с Варей был медовый месяц, в переносном смысле, конечно, потому что отпуска дали всего неделю. И они, не мудрствуя лукаво, махнули в Лосево. Рыбалка была хорошая, и ночная уха на берегу Вуоксы тоже. И ночи – ночи у них тоже были. Так вот там, в Карелии, пахло точно так же, когда они лежали на веранде и окна были распахнуты настежь, и им было хорошо вдвоём.

Ефрем Бур вылез следом, чём-то недовольный и, как всегда, расхристанный до невозможности. И на этот раз он умудрился оставить автомат в бронетранспортёре. Клим Филатов ворчал:

– Не таскай! Не таскай гря-я-я-зь, тютя!

Берзалов уже порядочно отошёл, когда Бур, запыхавшись, нагнал его.

– Чок! – сказал Берзалов. – Быстрее!

Но Бур только дёрнулся, хотя по этой команде, следовало было оглядеться, не говоря уже о том, чтобы изготовиться к бою. Бур же тащил автомат, как лопату, а гранаты висели на нём, как игрушки на новогодней ёлке.

– А?.. – отозвался он, как самый бестолковый солдат на всём белом свете.

Похоже было, что глубокая разведка подействовала на Бура вовсе не лучшим образом, не заставила его собраться, сконцентрироваться, а напротив, расслабила до невозможности. А может, он и был таким? – подумал Берзалов, а я не замечал.

– Поправь лифчик и оружие, – с безнадежностью в голосе приказал он.

Он уже жалел, что взял Бура в глубокую разведку. Горбатого могила исправит. То есть он осознал бессмысленность своей жалости и теперь мучился, потому что исправить ничего уже было нельзя, разве что расстрелять Бура перед строем за его природную тупость и вечное ворчание. Ну родился таким человек, ну бывает. А может, его, наоборот, беречь надо как редкий феномен? Может, его в музеях надо выставлять в качестве образца тупиковой ветви?

– У меня, товарищ старший лейтенант, не лифчик, а разгрузка, ага, – полез в бутылку Бур.

Если бы в его словах была независимость, Бура ещё можно было простить, но в них сквозила одна принципиальная вредность.

– Вот и поправь свою разгрузку, – вполне миролюбиво приказал Берзалов. – А то не солдат, а пугало огородное.

– Ничего не огородное, – надулся Бур, как мышь на крупу. – Я, товарищ старший лейтенант, клятву давал не вам, а родине, ага.

– Чего-о-о… – удивился Берзалов и даже не успел разозлиться. – Сейчас живо научу эту самую мать-родину любить, и меня заодно.

– Есть поправиться, – словно очнулся Бур, но обиделся ещё больше, будто не знал, что на обиженных чёрти воду возят.

Некоторое время шли молча: Берзалов, устремившись вперёд к неведомой цели, Бур – тяжело сопя, словно его волокли на казнь. Естественно, Берзалов забрало не опустил за бесполезностью, он больше опасался волков, фосфоресцирующие глаза которых обычно сопровождали их в любой чаще, но здесь волков почему-то не было.

– Я, товарищ старший лейтенант, только одного не пойму, – вдруг сказал Бур своим обычным тоном недовольного жизнь человека, – зачем этот череп на небе? Ага. А Скрипей? Он что, ловит заблудшие души?

– Какие души? – спросил Берзалов.

– Я не знаю… – так искренне признался Бур, что сил не было его пытать. – Мальчиков, например?

– Я тебя предупреждал, что будет страшно? – ответил вопросом на вопрос Берзалов.

– Да, – подумав, согласился Бур, – предупреждали, но я не предполагал, что вот такое… – он помахал руками, изображая нечто невообразимое, что отворилось у него в душе.

– Не задавай столько вопросов, у меня нет столько ответов.

– Хорошо, – согласился Бур.

– Ты главное, не бойся, – миролюбиво посоветовал Берзалов, обходя кусты боярышника. – Лучше объясни, что такое Комолодун?

Сосны с пожелтевшими верхушками стояли редко и не могли служить укрытием, поэтому Берзалов двигался от куста к кусту, имея план выйти не в лоб предполагаемой цели, а сбоку, чтобы, не дай бог, не оказаться на линии огня. Мало ли что, думал он, стрельнёт кто-нибудь в спину.

– Я не знаю… – как всегда, начал разводить бодягу Бур. – Оно у меня само собой в мозгу вспухает.

– Лучше бы у тебя в другом месте вспухло, – в сердцах сказал Берзалов.

Такую ахинею мог нести только абсолютный интроверт. Однако Бур не интроверт, вон как меня уговаривал взять с собой, аж из тельника выпрыгивал, вспомнил Берзалов.

– Ага… – признался Бур, – это моя мечта!

– Дался тебе этот Комолодун? – заметил Берзалов.

– А он со мной разговаривает! – бодро заявил Бур.

– Чего-о-о?! – возмутился Берзалов. – Разговаривает?!

В его представлении Берзалова солдат мог «разговаривать» только с уставом, да и то исключительно по приказу командования, то есть боец обязан был знать его наизусть и следовать исключительно ему, не потому что именно так хотелось старшему лейтенанту Берзалову, а потому что в уставе была заключена мудрость всей армейской жизни и только в исполнении устава, а не вопреки ему, можно было выжить в условиях атомного века.

– Ага… – беспечно подтвердил Бур.

– А что говорит? – Берзалов едва не выругался, но сдержался, в надежде выведать у Бура тайну Комолодуна.

– Разное… всё больше стращает… – доверительно поведал Бур, глаза у него при этом стали сумасшедшими-сумасшедшими, и он тяжело задышал, испуганно озираясь.

Всё пропало! – мелькнула мысль у Берзалова, чокнулся Бур!

– Ты хоть меняя не пугай! – грозно сказал он, чтобы отрезвить Бура и привести его в чувства, но тот, напротив, счёл за благо отступить от старшего лейтенанта на пару шагов, ехидно говоря всем своим видом: «Вот сигану в кусты, что будешь делать?»

– Да я никого не пугаю, – ворчливо отозвался Бур, глядя куда-то вбок и, должно быть, видя то, чего не видел Берзалов. – Показалось, и всё, ага.

В былые времена Берзалов одёрнул бы его ещё суровее или сделал замечание командиру первого отделения – старшему сержанту Архипову, а тот бы уже сотворил чисто моральными средствами из Бура котлету, но в тот момент Берзалов посчитал Бура правым. Ну перемкнуло человека, ну бывает, не убивать же, действительно, за это.

Минут через десять им пришлось свернуть к лесу прямо в туман. Он наползал огромным бескрайним одеялом, и только кусты чернели то там, то здесь, да одинокие сосны торчали, как свечки, и казалось, что этому туману нет ни конца, ни края.

О тумане я и не подумал, сообразил Берзалов. Скорее бы ветерок подул. По его расчётам они уже были где-то на рубеже целей – ведь не мог же противник танков прятаться в чаще, не мог. Нелогично получалось. Выходило, что «абрамсы» били в упор. А это для них очень плохо. Или американцам навязали невыгодную позицию, или они попали в западню, потому что в ближнем бою «абрамсы» потеряли все свои преимущества скоростных, дальнобойных танков.

Первые признаки сражения они увидели тотчас. Перерубленные сосны, вырванные с корнем кусты валялись тут и там. Хвоя на ветках успела пожелтеть.

Вдруг Бур, который шёл слева, взял да побежал. Молча побежал и даже очень целенаправленно, будто его хлестнули по одному месту. Берзалов приглушенно крикнул:

– Куда?! – и бросился следом.

Однако то ли привычка медленно стартовать, то ли неуверенность первых мгновений сыграли с ним злую шутку: Бур ускакал, как пинг-понговый шарик, а Берзалов к своему стыду элементарно споткнулся о трухлявую корягу. Он всегда был хорош на ближней и средних дистанциях, где важна тактильная реакция. Здесь он был король и пресекал малейшие намёки на атаку, ну и, разумеется, атаковал, получатся, что из засады, с нижнего яруса на верхний. А вот срываться с места не умел. Так или иначе, но Бура он сразу же потерялся в этом чёртовом тумане. Лес словно дыхнул всеми своими страхами, и ватная тишина легла вокруг. Как Берзалов пожалел, что не внял доводам Гаврилова и не захватил хотя бы ещё одного бойца. «Убью, гада! – в запале решил он, – собственными руками убью». Впрочем, от души у него тут же отлегло, потому что не далее, как у кромки леса, он услышал дикое бормотание и с бьющимся сердцем, успокаивая себя на все лады, пошёл на него, гневно сжимая кулаки.

– Бо-о-г… – Услышал Берзалов. – Бо-о-г… поговори со мной. Бог!!!

«Вашу-у-у Машу-у-у!» – шёпотом выругался Берзалов и стал, как зверь, ставя ногу с пятки на носок, подкрадываться ближе и ближе. Может, Бур столкнулся с противником и уговаривает его, а может, сошёл с ума и несёт чепуху. Через десяток шагов Берзалов видел: Бур стоял на коленях перед каким-то кустом боярышника, качался, как японский «болванчик» и идиотским, завывающим голосом твердил на все лады:

– Бо-о-г… поговори со мной. Бог! Слышишь?.. Если я делаю что-то не то, то не нарочно, а от страха. Бо-о-г… поговори со мной! Бог! Лейтенант завёл нас в такие дебри и ничего не понимает. Прости его! Бо-о-г… поговори со мной! Бо-о-г…

– Бур! – зло прошипел Берзалов с оглядкой на молчаливый лес. – Что ты делаешь?.. Какого чёрта!

Слова вязли во рту, а глотку перехватывал непонятный спазм.

– Бо-о-г… – выводил своё, не слушая его, Бур. – Поговори со мной, Бог! Не вводи в искушение… я же по глупости, я же не нарочно! А вообще, я добрый и справедливый, водку только люблю и женщин. Бо-о-г… поговори со мной. Бог! Не закрывай лицо, подари мне прозрение!!!

И только тогда Берзалов разглядел, что Бур разговаривает не с самим кустом боярышника, а с тем нечто, что чернело рядом – огромное, как танк, чуть бесформенное, оплывшее и от этого показавшееся Берзалову непомерно огромной армейской каской с нашлепкой поверху. Спятил Бур, решил Берзалов, и его прошиб холодный пот. Нам только сумасшедшего не хватало. А Бур между тем продолжал кланяться, как заведенный, и нести несуразицу: «Бог, поговори со мной», и баста. В этот момент подул ветерок, туман словно бы приподнялся, с зеленоватого неба упал тусклый луч света, и у Берзалова отвисла челюсть. Он и сам едва не рухнул на колени рядом с Буром, чтобы тупо предаться молитве: «Бог, поговори со мной, и всё тут!» Это был не валун и даже не гнилые брёвна, сваленные лесозаготовителями, это было явно нечто рукотворное, с длинным утиным клювом, смотрящим на Бура из-под крохотной, можно сказать, изящной, почти что дамской шляпки. Что за херня? – крайне удивился Берзалов, заметив, кроме всего прочего, на валуне какие-то надписи, похожие на иероглифы. Что они изображали, одному богу известно.

– Бур! Ефрем! – он встряхнул его так, что у того с головы слетел шлем. – Бур!!!

Бур словно очнулся и стал твердить, как заведенный:

– Вот он – лофер, посланец Комолодуна! Вот он! – и снова принялся бить поклоны, как заведенный.

Берзалов стал кое-что соображать, например, что утиный клюв – это явно орудие. А ведь это ж он танки-то и «бредли» приговорил, этой утиный клюв, который, хотя и был большим по утиным меркам, но по сравнению с пушкой «абрамса» казался безобидной игрушкой.

Между тем, Бур на коленках пополз дальше добрых метров тридцать и, ткнувшись лбом в следующий «валун-лофер», стал биться о него с таким остервенением, словно хотел разбить себе голову, и твердил на все лады:

– Поговори со мной, Бо-о-г, поговори со мной, Бо-о-г… душа моя уповает на тебя…

Берзалову ничего не оставалось ничего другого, как аккуратно, даже супераккуратно, с загибом кулака внутрь, черкануть Бура по подбородку и вырубить. Для этого и сила большая не требовалась, главное попасть туда, куда надо.

Бур замок на полуслове и нежно прижался щекой к предмету своего обожания. Вот придурок, решил Берзалов, обходя лофер и разглядывая его со всех сторон с преогромнейшим любопытством. Он так и не понял, попал ли в лофер хотя бы один «абрамс», или нет. По крайней мере, следов взрыва на гладкой поверхности заметно не было. Зато, когда Берзалов приблизился к третьему лоферу, который стоял поодаль, то легкомысленная шляпка со скрипом вдруг ожила, и утиный клюв стал поворачиваться в его сторону. Берзалов замер, словно парализованный. Сейчас как пыхнет, сообразил он. Уж если «абрамс» завалил, то от меня мокрого места не останется.

Однако то ли у лофера кончилась энергия, то ли он потерял к Берзалову всякий интерес, но только замер он на полпути и вроде бы как уснул, даже утиный клюв безвольно уставился в землю. Вот о чем говорил подполковник Егоров, вспомнил Берзалов, вот они живые механизмы, таинственные агрегаты и прочая дрянь.

Берзалов стал отступать: осторожно, шаг за шагом, туда, где оставил Бур. Только он закинул его на плечи, бесчувственного, пребывающего в религиозном трансе, только подхватил с земли шлем, как там, где стояли бронетранспортеры, вдруг вспыхнула яростная стрельба – вначале автоматная М-16[6], АКМ и пулемётная ПКМ, а потом разом включились обе пушки, и огненные прочерки вспыхивали в тумане, как салют на девятое мая.

 

 

Глава 7

Манкурты и генерал Грибакин

 

А между тем, распогодилось, дождь прекратился и даже выглянуло солнце. Только было оно какое-то зловещее – в зеленоватой дымке, но зато более-менее привычное, земное, без всяких там черепов, а стало быть, почти-то безопасное. И вроде бы на горизонте уже не сверкали зарницы и грома слышно не было. Ну-ну, с иронией подумал Берзалов, не веря в душе даже таким явным признакам, может, всё обойдётся?

Бур каялся, как самый отъявленный сатанист.

– Это не я… – твердил он, валясь связанным на бронниках, – это Комолодун! Охмурил он! Охмурил, гад! Развяжите, бога ради!

Получалось, что он воспринимал Комолодуна как символ могущества и свободы. Этим и был опасен.

– Мозги у него, похоже, стали набекрень, – задумчиво высказался Гаврилов, в глазах у него родился вопрос: «А с чего бы?», и он вопросительно уставился на Берзалова: «Какие фокусы, старший лейтенант, ты ещё прячешь в рукаве?»

– А-а-а!.. – заголосил Бур.

– Лежи, скотина! – среагировал Филатов, который давно уже не доверял Буру из-за его круглой физиономии и привычки ворчать по делу и не по делу. Такого даже учить жизни было бессмысленно.

– А-а-а… постреляю сволочей! – кричал Бур и сучил ногами. – Всех, от начала, до конца.

Вдруг мы так вырождаемся, со страхом думал Берзалов, раньше это заметно не было, а теперь – всё быстрее и быстрее, и Бур живое тому подтверждение. А что будет с теми, кто появился на свет после войны? Забудут прошлое, будут верить во всякую ахинею, ни разу даже не крикнут: «Надо гол, надо два, надо кубок УЕФА!» Новое поколение, мать его за ногу.

– Вот и пойми, что у него в голове? – согласился Гаврилов, задумчиво глядя на Бура. – Развяжем, а он за автомат схватится.

– Или в горло кому-нибудь вцепится, – предположил кряжистый Сундуков, выпучив свои и без того изумлённые жизнью глаза.

Когда-то, ещё до войны, Сундуков сыграл в одном модном сериале об армии. Дело было так: он ехал в поезде, и его типаж понравился режиссеру, который и пригласил Игоря Сундукова на съемки. Игорь, который не служил в армии, за тридцать пять серий так поднатаскался на площадках, что попав в реальные боевые действия, сразу, не задавая лишних вопросов, стал бывалым бойцом. О своём актерском прошлом он вспоминал редко, чтобы не травмировать товарищей по оружию, у которых юность была не столь яркой.

– Я больше не буду… – переходил на нытьё Бур, но ему уже никто не верил, даже Сэр, который всех безоглядно любил. Он даже не захотел с ним лежать на бронниках, а гордо удалился поближе к загашнику с едой, всем своим видом показывая, что он солидарен с экипажем и поступает очень даже справедливо. Но его, естественно, турнули с матюгами. И он, пуская слюни, угнездился рядом с Филатовым – грустный и обиженный. Шпикачки к этому времени он, разумеется, переварил и мечтал о чём-нибудь вкусненьком, и вообще, ему нравилось путешествовать в бронетранспортёре, где пахло так аппетитно, что можно было валяться хоть всю собачью жизнь.

А Кец вообще заявил, что тоже кое-что слышал о Комолодуне. Мол, это крепость, мол, приходили люди с юга, перепуганные, словно лешака встретили.

– Да… кстати, о лешаках… – начал травить Колюшка Рябцев, он его никто не стал слушать, всем был интересен Бур со своим таинственным Комолодуном, которому надо молиться, как богу.

– Да… и не кормите его, – приказал Берзалов. – Говорят, голодом психопатов лечат, очухается, потом поговорим.

Он в двух словах рассказал, кого они обнаружили в лесу, судя по всему, тех, кто с такой лёгкостью гробил самые мощные боевые машины американцев.

Бур завыл – страшно, дико, снова засучил ногами, разбрасывая вокруг себя бронники, и если бы не приказ Берзалова оставить Бура в покое, то ему бы влетело по первое число, по крайней мере, руки чесались не у одного Архипова.

Между тем, и Берзалову, и Гаврилову было не до проштрафившегося Бура. Наконец-то они разобрались, кто такие манкурты. И выходило, что это самые что ни на есть обычные американцы, то бишь служивые восемьдесят третьей воздушно-десантной дивизии. Только вопреки легенде им не обривали голову и не надевали на неё шкуры верблюда выйной частью внутрь, чтобы волосы прорастали сквозь кости в мозг и делали человека беспамятным, как сказано у большого писателя Чингиза Айтматова. Нет, всё оказалось прозаичнее, жизненнее, что ли. Лишенные американской мечты и образа жизни, заброшенные на чужие да ещё и зараженные радиацией территории, американцы быстренько одичали и выглядели затурканными дикарями, утратившими человеческое обличие. Они даже стрелять разучились, ну и, разумеется, не стриглись и не брились. А вши на них водились стадами – жирные и белые, как тыквенные семечки.

– Если бы не Архипов, положили бы нас всех элементарно со страху, – признался Гаврилов, когда они вволю налюбовались на подбитый «абрамс» с вывернутыми передними катками и распушенными гусеницами и отправились в лощину за станцией, где стояли два других «абрамса» и находились пленные.

Оказалось, что старший прапорщик вопреки приказу самолично пошёл в разведку и оплошал.

– Понимаешь, расслабился впервые в жизни, да вот Иван спас, – спокойно, как о безобидной вечеринке, рассказывал Гаврилов и призывал в свидетели Архипова.

В общем, Берзалов понял из несколько сбивчивого рассказа прапорщика, что Архипов, который стрелял, как бог, положил первых троих, и этим решил исход стычки. Палили ещё, правда, минут пять, но больше для острастки и из-за собственного страха. Отличился также капитан Русаков, который прикрывая группу, израсходовал в своём ПКМе ленту в двести пятьдесят патронов и тем самым дал возможность обойти противника с тыла. Была у американцев, оказывается, группа прикрытия и даже свой снайпер, который, впрочем, бросил винтовку как только поднялась пальба, не сделав ни одного выстрела, иначе компания Зуева пополнилась бы, как минимум, ещё одним человеком.

– А я проворонил, – в который раз каялся Гаврилов. – Дурилка я картонная! Подумал, что подбитые «абрамсы» не представляют никакой опасности.

– Что?! Что вы там делали?! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – спросил Берзалов у крайнего пленного, который сидел на земле и таращились на них, как на богов.

Всего их было четверо. Двое ранены, один тяжело. С ним возился Чванов, для этого он надел резиновые перчатки. Остальные были ещё хуже – никакие, хуже наших пленных, подумал Берзалов. Наши так не опускаются, даже самые крутые бомжи. Пленные даже не пахли, а воняли чём-то таким прогорклым, чему не было определения. Похоже, гнили заживо.

– Не умеют они по-нашему… – объяснил Гаврилов выражая тем самым мысль, что к тяготам они не привыкли, готовили их на роль господствующей расы, а получилось шиворот-навыворот.

– Как это так? – удивился Берзалов, и вдруг подумал, что, чем быстрее они уберутся за мост, тем будет лучше.

Вот такое страстное желание охватило его, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот, ведь за рекой Псёл начинались неизведанная область с «умной пылью». Он даже оглянулся на этот мост, как будто хотел удостовериться, что он никуда не делся. Мост, действительно, находился на месте: из-за крайних сосен торчали металлические фермы красно-бурого цвета. Но уходить, не допросив пленных, было бы вдвойне глупо. Во-первых, американцы наверняка что-то знали, а во-вторых, он был просто обязан понять состояние противника и сообщить о нём в штаб бригады, так сказать, оценить стратегическое состояние врага.

– Американцы, чего с них возьмёшь? Знаете, о чём они первым делом заявили?

– Нет, – ответил Берзалов, но ему стало интересно.

– О женевской конвенции сорок девятого года обращения с военнопленными.

– Ишь ты! – воскликнул Берзалов. – Страшно, – и брезгливо посмотрел на американцев. – Как начинать, так они смелые, а как ответ держать – так я не я и хата не моя. Чудны твои дела, господи!

Американцы снова что-то залопотали, отчаянно жестикулируя, особенно старался негр в твидовом пиджаке.

– Чего они хотят?

– Говорят, что они не виноваты, что им приказали, – сообщил Жуков.

Берзалов вспомнил, что Жуков, похожий на Есенина, числился у них переводчиком. Кто бы подумал, что пригодятся его таланты.

– Скажи, что все так оправдываются. А ещё скажи, что раз они первыми начали войну, то расстреляем к едрёне-фене. А ещё скажи, что мы дикари и всякие конвенции нам не указ. Ведь они считали нас дикарями?!

– Считали, – злорадно согласился Архипов, и глаза у него азартно заблестели.

В следующую минуту американцы выдали столько незнакомых слов, что у Берзалова заболела голова. Не врали американцы. Пахло от них большим-большим несчастьем, растерянностью, но не тем несчастьем и не той растерянностью, которой пахли «наши» после поражения, всё-таки они сохраняли русский «дух», а вселенским страданием и вселенской же безысходностью. Ещё они готовы были шарахаться от каждого куста – то ли потому что попали в чужую страну, то ли просто были смертельно напуганы. Англосаксы, одним словом, чего с них возьмёшь.

– Говорят, что они теперь не американцы.

– А кто?.. – со сдержанным изумлением спросил капитан Русаков.

– Дурилки картонные, – со смешком поддакнул Гаврилов.

– Манкурты, а не американцы… – недоумённо произнёс Жуков, показывая всем своим видом, что слово ему незнакомо, но он перевёл правильно. – Просят не убивать их.

Однако, к удивлению, слово «манкурты» было произнесено на русский манер: с правильным ударением и с окончанием «ы».

– Какие ещё манкурты? – чрезвычайно удивился Берзалов и готов был уже взвиться от возмущения, потому что, что ни день, то новости: то манкурты, то луна-череп, то «умная пыль». Ничего не поймёшь, только запутаешься. Воистину, мир перевернулся.

– Они себя так называют, мол, говорим, что понимаем. Мол, потерянные мы на веки вечные, и нет нам спасения, ну и прощения тоже заодно.

– Гы-гы-гы!.. – зареготал кто-то.

– Вот это правильно, – удовлетворенно заметил Русаков.

Действительно, пленные выглядели очень странно, одетые цивильно кто во что горазд. Негр был в твидовом пиджаке, подпоясанный рваной женской шалью, тот, что легко раненый, вообще – в галошах на босую ногу. Третий – в бушлате, только этот бушлат из чёрного стал неопределенного бурого цвета. Ну а четвертого Берзалов не разглядел, им занимался Чванов.

– Ничего не понял! – возмутился Берзалов. – Говорите точнее! – потребовал он.

Негр, словно от отчаяния, что-то закричал. У него были белые, как будто фарфоровые зубы.

– Родины у них нет, – перевел Жуков, – вот они и пали духом. Отрекаются они, – и для убедительности потыкал в подбитый «абрамс», который выглядел так, словно спереди его ударили огромной-огромной лопатой: передний отсек с водителем был смят, башня – как гармошка, пушка изломана, словно спичка, а гусеницы – в дугу.

– Подожди… подожди… – стал догадываться Берзалов. – Так что… разбомбили их, похоже, к едрёне-фене?.. – обрадовался он. – Что, всю Америку?.. Ха!!! – от восторга он хлопнул себя по коленкам и на мгновение забыл обо всех своих заботах. Вольготно и легко сделалось у него на душе. Так вольготно он чувствовал себя только с Варей. – Это круто меняет дела! Ты понимаешь, Фёдор Дмитриевич?!

О Победе с большой буквы никто не сообщает. Победа – она есть, или её нет. Победа – это знамя, которое несут несколько поколений. Победой вдохновляются. О Победе слагают песни, пишут книги и снимают фильмы. Тем более, если это Победа в Третьей мировой! Только какой ценой, тяжело подумал Берзалов.

– Понимаю, – степенно, как подобает серьезному человеку, объяснил Гаврилов. – Кончилась Америка! Получается, что это грубый исторический факт! И запал у них кончился. Воевать не хотят, дурилки картонные. Родины-то нет. Говорят, шли к нашим сдаваться. Сил, говорят, на исходе. Жрать хочется. А завшивели до предела. Я такого ещё не видел.

– Ишь ты! – ещё пуще обрадовался Берзалов, хотя радоваться, конечно, было кощунственно – разбабахали огромный континент, жалко ему вдруг стало бедных американцев вместе с их мечтой свернуть весь мир в бараний рог. Перестал существовать самый грозный противник, и от этого в душе образовалась пустота. Что теперь делать, непонятно.

– Плачут, что спутников у них теперь нет, «джипиэс» не работает, мороженое и кока-кола кончились. Командиры разбежались.

– Первыми! – многозначительно добавил Жуков. – А некоторые попросту застрелились от восторга.

– Ха! – ещё радостнее воскликнул поражённый Берзалов. – Выходит, мы войну выиграли?! – все ещё не верил он сам себе.

– Выходит, – не менее восторженно произнёс Русаков, – неожиданно…

– Вояки хреновы! – сказал кто-то, кажется, Петр Морозов, демонстрируя великое русское превосходство, помноженное на долгое страдание всего русского народа.

Все толпились и таращились на американцев, словно на диковинку, словно это был вымирающий вид, жалкий, убогий и несчастный – манкурты, одним словом.

– Так, а почему все собрались, как на смотрины?! – всё-таки нашёл причину разозлиться Берзалов. – Рассредоточиться. Остаются Жуков, мы с Федором Дмитриевичем и капитан Русаков. Архипов, Юпитин, – Берзалов взглянул на часы, – выступаем через двадцать минут.

– Самое интересное, что манкуртами их наши, в смысле, русские назвали, а эти, как попки повторяют, – счастливым голосом сказал Гаврилов.

– Только голову морочат! – с облегчением воскликнул Берзалов. Одной тайной стало меньше. – Спроси у них, как они узнали, что США кирдык?

– Уже спрашивали, – улыбаясь до ушей, ответил Жуков. – Говорят, что сигнал приняли с подлодки, которая шли в Чёрное море нас бомбить, мол, что делать? Штаб развален, командные пункты молчат, командование ни гу-гу, ну и всё в том же духе, – добавил Жуков.

– Здорово! – признался Берзалов. – Неужели мы им козью морду сделали?! Это же исторический момент! – всё ещё не верил он себе. Срочно надо в штаб сообщить! Рябцев!

– Ну так-х-х-х! – гордо воскликнул Гаврилов, и с его лица можно было писать икону, настолько оно было одухотворенным.

– Единственная приятная новость за полтора года, – с лёгкой душой вздохнул Берзалов. – Теперь мы совсем по-другому заживём! Теперь же можно свободно вздохнуть! Президента выбрать. Спроси, что стало с подлодкой. Рябцев!

– Не дошла до места встречи. Они её три месяца, как манну небесную, ждали.

– Конечно… – сказал капитан Русаков со знанием дела. – Босфор завален ядерными минами. Наши черноморские вертолетоносцы и завалили. У меня там кореш служил, так из всей эскадрилий три машины осталось. А подлодка шла, видно, с крылатыми ракетами.

– Ну, туда ей и дорога, – согласился Берзалов. Ему тоже было жаль вертолётчиков, которые ценой своих жизней, быть может, спасли и его тоже. А то бы добралась эта самая последняя подлодка до места назначения и расстреляла всю южную Россию вплоть до Новосибирска. – Рябцев! – снова крикнул Берзалов, с раздражением оглядываясь на борт номер один, где должен был сидеть этот криворотый Рябцев.

– А что с ними делать? – спросил Гаврилов.

– Допросим и отпустим. Мы уже самое важное узнали. Они такие вшивые, что потом дезинфекцию надо будет проводить. Да и не знают они ничего толком, видишь, всё на бога кивают.

Пора было уходить. Берзалов чувствовал, что времени у них сталось в гулькин нос, что вот-вот что-то случится, однако, именно в этот момент Жуков сообщил:

– Они ещё о каком-то Комолодуне базлают, вроде как нас предупредить хотят.

Реакция Берзалова была мгновенной. Он уже, правда, и сам уловил знакомое слово, да не верил своим ушам. Действительно, манкурты, то бишь американцы, то и дело с испугом поглядывали в сторону моста, где, должно быть, и находился это самый таинственный Комолодун, которому поклонялся Бур.

– Ну-ка спроси у них, – потребовал Берзалов на повышенных нотах и даже на какое-то мгновение забыл о том, что искал Рябцева и что надо срочно делать ноги, – спроси, что они знают о Комолодуне?

Жуков спросил, и с минуту его засыпали бойкими ответами. У Берзалова даже сложилось впечатление, что американцы рады-радёшеньки услужить любым путём. Боятся, что расстреляем, сообразил он. Напакостили, а теперь дрожат.

– Стоп-стоп-стоп! – возмутился Жуков. – По одному! Вот ты говори! – и ткнул пальцем на того манкурта, который был в галошах на босу ногу и так красноречиво изъяснялся, подпрыгивая, что с него хлопьями сыпались гниды.

– Не врёт? – усомнился Гаврилов.

• При всей своей выдержке он не приближался к пленным, брезговал, демонстративно воротя нос в сторону.

– Да нет, вроде, – ответил Жуков, физиономия которого становилась все тревожнее по мере того, как говорил пленный.

Берзалов понял, что они вляпались. Вернее, вначале вляпались американцы, а потом мы, понял он. Не знаю, во что, но вляпались конкретно. Одна дорожка. Берзалов посмотрел на Гаврилова. Лицо у него, как обычно, кроме сосредоточенности, ничего не выражало. Зато капитан Русаков, похоже, всё понял и даже, наверное, пожалел, что не остался на хуторе с красавицей Зинаидой. Рядовой Жуков если что-то и сообразил, то ему не полагалось иметь собственного мнения.

– Ну что он говорит? – потребовал Берзалов у Жукова.

– Говорит странные вещи…

– Ну-у-у?!

– Говорит, что их разбили не русские, а какие-то живые механизмы…

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – выругался Берзалов. – Так я и знал! Пусть дальше рассказывает!

Старший прапорщик Гаврилов вопросительно уставился на Берзалова, мол, что ты мне ещё сообщить не успел? Чего я ещё не знаю? И похоже, выдержка впервые изменила ему, потому что он в волнении перекладывал сигарету из одного угла губ – в другой. Разве только не повторял свою любимую присказку: «Дурилка я картонная!»

– Дальше… за Харьковом… укрепрайон… – сказал Жуков таким тоном, словно только что познал всю запредельность теории Эйнштейна и от этого чуть не сдвинулся по фазе.

А потом Берзалов услышал такое, отчего у него волосы под шлемом встали дыбом.

– Говорят, что это какие-то… там… как? – переспросил он у бойкого манкурта в галошах. – Говорят, что какие-то инвазивные захватчики… – постным тоном добавил он, ничего не понимая.

– Какие?.. – переспросил Гаврилов так, словно сказанное Жуковым превышало весь его жизненный опыт.

– Инвазивные… – ответил Жуков и испугался, что неправильно перевёл.

Он переспросил манкуртов несколько раз.

– Инвазивные… – упавшим голосом повторил он.

– Любят американцы всякие заумные названия придумывать, – сказал Русаков так бодро, словно не понял смысла. – А инвазивные захватчики…

– Да знаю я! – оборвал его Берзалов. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. – всё-таки выругался он. – Нам только этого ещё не хватало!

Едва избавились от одной напасти, как вляпались в другую. Воистину атомный век не изменился, передышек не даёт.

– Это что получается?.. – озадаченно спросил Гаврилов и воззрился на Берзалова с величайшим вопросом, – товарищ старший лейтенант, выходит?..

– Ну да, – огорчению Берзалов не было предела, в душе он надеялся, что приметы ни о чём плохом не говорят. – Выходит, что все эти признаки, – он показал на небо, на танки, стоящие в лощине, жалкие, пришибленные, как консервные банки. – Квантор, Скрипей, даже космический гул – всё это – звенья одной цепи?..

– Я тоже хотел у вас просить… – начал Гаврилов.

Но Берзалов оборвал:

– Ну не мог, понимаете, не мог говорить. Запретили мне. Тайна это была.

Вот с кем вместо американцев, придётся договариваться, понял Берзалов. Вот та сила, которая будет править Россией. И на душе у него стало тяжело-тяжело, потому что задача получалась не то чтобы не выполнимая, а вообще какая-то непонятная. Срочно нужна была связь, не только чтобы сообщить важнейшую информацию, но и для того, чтобы скорректировать с командованием действия группы. Одно дело договариваться с американцами, хотя они и враги, а другое – непонятно с кем. С какими-то инвазивными захватчиками, которые и по-человечески изъясняться-то наверняка не умеют. Какие-нибудь пауки и хуже – черепахи, которые только и делают, что шипят да капусту с морковкой лопать.

– Ага, – добродушно сказал Гаврилов, но от этого на душе у Берзалова не сделалось легче, не простил его сразу старший прапорщик.

– Ладно, – сказал Берзалов, – это уже не секрет. Инвазивные – это значит, агрессивные пришельцы, может быть, даже космические, захватывают территорию и вытесняют коренных жителей. Вот американцы и попали под раздачу. Может, и нашим досталось, мы не знаем, но американцам всыпали по первое число, иначе бы они не были такими несчастными. Задержись мы в тех местах, и нам бы попало. – Так, – окончательно решил он. – Садимся в экипажи, дуем через мост в этот самый Комолодун и выясняем, что это за укрепрайон и с чем его едят. – Он постарался придать голосу бодрость, но у него плохо получалось. – А вы, Федор Дмитриевич, по пути расскажите экипажу, что да как, чтобы если увидят лоферы – небольшие танки, похожие на танкетки, не пугались до смерти. Но естественно, всё в положительных красках, чтобы, не дай бог, не разбежались, а то один уже сошёл с ума, – он кивнул в сторону бронетранспортёра, где валялся связанным Бур. – Рябцев! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Кто видел Рябцева?! Связь нужна! Связь!!!

Бодро у него получилось, ловко, а главное – никто ничего не понял, не понял важности момента, так сказать, знаменательности самого факта, разве что – Гаврилов, но с него станется, и вида не подал, что что-то сообразил, хитрый прапорщик, очень хитрый. Правда, на лице у него отразилась мысль: «Раз подписались, то деваться некуда, что американцы, что инвазивные захватчики, один чёрт!» Вот на этом и остановимся, подумал Берзалов, потому что больше мы ничего не знаем, а значит, и мудрить не будем.

Колюшка Рябцев отозвался своей коронной фразой в тот самый момент, когда они уже садились в бронетранспортёры: «Не верю!» Оказалось, что его прихватило и он справлял нужду в кустах. Его физиономии, искривленная жутким шрамом, как всегда, ехидно ухмылялась.

– Связь! – не дослушал его Берзалов. – Любой ценой связь!

Американцы же кричали им во след:

– Манкурты мы, манкурты! Не оставляйте нас! Куда мы без вас?!

Но на них уже никто не обращал внимания. Единственно, махнули рукой в ту сторону, куда им следует топать. Только шансов у них было – кот наплакал.

 

***

Однако в укрепрайон Комолодун они в тот день не попали. Наивно было бы полагать, что если дорога гладкая, то получится с наскока. Берзалов в это не верил и как воду глядел: перемахнули они мост с лёгкостью, будто их кто-то в зад коленкой пихал, ну и, разумеется, вместо сорок третьего квадрата со всего ходя влетели в восемьдесят третий. Да ни куда-нибудь – а в районный центр Медвядкино. Но это Берзалов сообразил потом, когда суматоха улеглась и когда сориентировался на местности, хотя СУО, восприняв скачок в пространстве вполне естественным образом, тут же и показала этот самый восемьдесят третий квадрат, будь от трижды неладен. А поначалу Берзалов заорал в отчаянии:

– Стоп!!! Назад!!! Назад!!! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Филатов!!! Срочно!!!

И чуть ли сам не выскочил и не побежал, хотя бежать куда-либо было бессмысленно. Филатов со скрежетом переключил передачу и попёр с перепугу задним ходом. Но вместо железнодорожных ферм позади уже были не мост и не река Псёл с такими родимыми лоферами, а домики пригорода и огромная, развороченная ямища – атомный кратер, астроблема[7], заросшая лопухами и полная огромных, жирных лягушек.

– Гаврилов! Федор Дмитриевич! – взывал в эфир Берзалов по «короткой» связи. – Прапорщик!!! Остриё пять, отзовитесь!!!

С каким удовольствием Берзалов услышал бы присказку Гаврилова: «Дурилка я картонная», с каким бы удовольствием ещё раз разозлился из-за каменной невозмутимости прапорщика, но, судя по всему, было поздно, слишком большое пространство лежало между ними и «короткая» связь не работала. Разумеется, Гаврилов их не слышал, а они не слышали Гаврилова. А «длинная связь» приказала долго жить. Только один раз Берзалову показалось, что он уловил затухающее: «Роман Георгиевич-ч-ч…» И всё! И вечный космический гул.

– Что случилось?! – всполошился вместе со всеми капитан Русаков, который ещё не вник в специфику передвижения в этой странной области, потому что просидел всё это время, держась за женский подол и в ус не дул, а на что надеялся, не понятно.

– Квантор закрылся! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – буйствовал Берзалов, полагая, что уж в этом-то случае Спас просто обязан был предупредить, а он отмалчиваться, сачковал. Но не предъявишь же претензии к самому себе. Глупо. Ну и интуиция тоже не сработала – американцы, то бишь манкурты помешали со своими несчастьями, и Комолодун, разумеется, тоже забрал какое-то время. Вот тебе и самый везучий из везунчиков, ругал Берзалов сам себя чёрными словами, и конечно, был прав: расслабились они, перестали бояться, а такие по неписанным законам войны погибают первыми. Только он даже не представлял, как можно было перехитрить квантор. По всему выходило, что он закрылся, пропустил их экипаж и отсёк Гаврилова. Задание на грани срыва. И уже не суть важно, специально или не специально сработал квантор. Хотя, если рассуждать в этом русле, то получается следующая картина: возможно, кто-то за нами следит, ужаснулся Берзалов, может быть, даже какая-то невидимая сила. Ведь Скрипея тоже никто не видел, только его глаза, и то в темноте. А днём их наверняка не разглядишь.

– Стало быть, – рассуждал Берзалов сквозь зубы, – нас разделили нарочно, чтобы ослабить и запутать. Или опасаются, или, наоборот, в наглую за нос водят. Одна надежда на то, что Гаврилов, опытный и бывалый пограничник, выдюжит и всё сделает правильно.

– Что будем делать, командир? – спросил Русаков, на лице которого невозможно было прочесть ничего, кроме того разве того, что: «Хватит орать, нервы свои демонстрировать, пора за дело приниматься».

Должно быть, он не понимал сложности ситуации, ведь он никогда не воевал на земле, а всё в небе, и масштабы событий для него имели другую оценку.

– Возвращаемся, – ответил Берзалов, возясь с СУО, – судя по карте, здесь всего-то километров сорок. Часа не пройдёт, как будем на месте!

– А прапорщик дождётся? – спросил Русаков.

Очевидно, он подумал о том же, о чём думал и чего боялся Берзалов: с Гавриловым обязательно что-то случится. А уж причин может набраться целая сотня. И главная из них – укрепрайон Комолодун с его «умной пылью», которая делала небосвод неприлично зелёным.

– А куда он денется, – бодро ответил Берзалов и вопреки всем правилам приказал: – Филатов, курс на двести восемьдесят градусов. Идём в сторону Кочетовки, а дальше сориентируемся на местности.

C Гавриловым у них было оговорено: если один из них теряется по любой причине, в том числе и из-за капризов квантора, второй ждёт сутки и только потом уже приступает к выполнению задания.

И ту выяснилось, что горючего всего-то километров на пятьдесят.

– В принципе, доедем, если по прямой… – неуверенно сказал Клим Филатов и почесал затылок, виновато глядя на Берзалова.

– Так что ж ты!.. Вашу-у-у Машу-у-у!.. – нервно начал ругался Берзалов. – А НЗ?..

– Израсходовали. Лейтенанту… как его… м-м-м… Протасову две канистры отдали… – оправдывался Филатов.

Берзалов, конечно, тут же сообразил, что с пустыми баками никуда они не доедут, разве что застрянут в чистом поле или – в болоте, и скомандовал:

– Дуй прямиком на железнодорожную станцию. Будем соляру искать. Рябцев давай связь! Связь нужна, как воздух!

Городок Медвядкино они пролетели на одном дыхании, хотя был соблазн поглазеть на цивилизацию, по которой все соскучились, и расспросить местных жителей, если они, конечно, остались. Однако Берзалов даже запретил себе думать об этом. Впрочем, ни одного человека они так и не заметили, даже собаки не брехали, только чёрные вороны сидели на крестах да глухо каркали. Жутким показался городок Берзалову: пустой базар, одиноко торчащая водонапорная башня времён Петра Первого, почтамт, крыльцо которого поросло беспечными одуванчиками. Жизнь брала своё даже без людей. Правда, когда Берзалов высунулся в люк, чтобы оглядеться, то уловил запах печного дыма. Должно быть, где-то на окраине топили углём. Но идти выяснять не было времени.

Вдруг, когда казалось, что им всё ещё везёт и что они беспрепятственно достигнут пункта назначения и найдут вожделенную солярку, СУО возьми да и выдай большую, жирную, красную «галку». И они к своему великому огорчению «увидели» бронепоезд: вначале на экране, потом – воочию. Хвост его с зенитной установкой ЗУ-23 торчал из железнодорожного депо, а вокруг сновали люди и шёл голубоватый дым, который таял в зеленоватом воздухе над городком.

– Стоп! – скомандовал Берзалов и готов был, как обычно, ругаться, но Филатов и сам сообразил, переключил передачу, сдал назад за дома и сады, цветущие неизвестно для кого, и остановился.

Тогда они и услышали звуки парового молота, и увидели отблески сварки – бронепоезд спешно ремонтировался. А между тем, станция оказалась узловой и к тому же забитой составами под завязку. Берзалов сразу разглядел цистерны с нефтепродуктами.

Капитан Русаков тоже вылез на броню и сказал, поглядев в бинокль:

– Удобное место себе выбрали: и ремонт, и горючее под боком. Живи не хочу.

– Хорошо, что они беспечны, хорошо, что у них нет радара, – заметил Берзалов. – А так дать бы по этой станции, разнести её вдребезги к едрёне-фене.

– Лейтенант… – тактично посоветовал Русаков, – ты горячку не пори. Сейчас выиграет тот, кто поспешает медленно. Может, обратиться к ним, поговорить?

– Думаешь, подвезут по старой дружбе? – ехидно поинтересовался Берзалов, но вспомнил, что капитан не в курсе того, что они сами же и взорвали бронепоезд. Выходит, плохо взорвали. Дотащился он сюда и зализывает раны. А это значительно ухудшает обстоятельства, потому кого-то же всё-таки убили. Станет кто-то после этого лясы с тобой точить? Разговор будет самый короткий.

– Разведку надо делать, – сказал капитан Русаков.

Но Берзалов уже и сам сообразил и командовал:

– Давай сюда молодого! Да не этого, – когда ему в люк сунули Бура с безумными глазами. – Нашли молодого. Давай Ёрхова. Пусть хлеб отрабатывает.

Касьян Ёрхов, который решил, что его потащили на расстрел, ударился в крик и принялся кусаться и лягаться. Естественным образом он получил на орехи и успокоился, только когда очутился на броне и Берзалов спросил у него:

– Этот, что ли, бронепоезд генерала Грибакина?

– Он самый… – смело ответил Касьян Ёрхов. – Только вы просто так к нему не сунетесь.

– Это почему? – задумчиво спросил Берзалов, не отрываясь от бинокля.

Три человека с оружием выскочили из депо и припустили куда-то за станцию. Вот кого надо взять, сообразил Берзалов.

– Потому что у него силища – своя армия, – смело ответил Ёрхов.

– Где эта армия? – лениво спросил Берзалов.

Им вдруг овладела холодная рассудительность. Чувства отошли на задний план. Всё казалось просто и естественно: вот тебе укрепрайон, вот тебе захватчики, а вот тебе всё остальное: бронепоезд, свои или чужие.

– Почём я знаю… – гордо ответил Ёрхов.

Ясно было, что он воспрянул духом и готов упрямиться, хоть режь его. Гордый пацан, понял Берзалов. Ну да ладно.

– Мы и сами узнаем, – сказал он. – Архипов и Сундуков, за мной!

– А мне что делать? – всполошился капитан Русаков.

– А ты, капитан, давай тихонько обойди составы и найди соляру. Связь по результату.

– Есть, по результату, – согласился Русаков.

– И особенно не светись. Тихонечко, тихонечко, мало ли что… – и Берзалов ловко, как мячик, соскочил с брони.

 

***

Капитан Русаков совершил роковую ошибку. Поверив доводам старшего сержанта Гучи по кличке Болгарин и, не ведая всех прежних «достижений» рядового Бура, кроме его последнего залёта, велел его развязать и даже вверил ему боевое оружие, чего Берзалов ни за что не сделал бы, не потому что он был жёстче или прагматичнее, а потому что слишком хорошо знал Бура. Кроме всего прочего, Русаков считал, что старший лейтенант Берзалов слишком негуманно наказал рядового Бура. Связывать бойца, по мнению капитана Русакова, можно было только в том случае, если он предал родину и ему грозит трибунал. О себе любимом Русаков уже как бы и забыл, да и трибунал далеко и, вообще, он не про него, а про какого-то совершенно другого Русакова, который, быть может, ещё и не народился на свет.

Основным доводом Гучи было то, что «элементарно не хватает людей». Он так и сказал «элементарно». Любил Андрей Гуча ввернуть «умное» словечко. У него даже была мечта, которой он ни с кем, кроме Бура, естественно, не делился, иначе бы засмеяли – даже его, большого Гучу, потому что люди вокруг больше привыкли воевать, чем марать бумагу. Дело заключалось в том, что Гуча хотел стать военным корреспондентом и тайком вёл дневник глубокой разведки, чтобы потом отнести его в бригадную газету и разом прославиться. Вот бы его похвалили и даже, возможно, взяли бы в штат. Тогда я покажу старшему лейтенанту большую дулю и напьюсь так, чтобы на душе полегчало, мечтал Гуча, справедливо полагая, что сокровенные фантазии рано или поздно сбываются.

Естественно, что он читал Буру свои заметки и через каждую строчку пытливо спрашивал: «Ну как?..» На что Бур, будучи человеком внутренних переживаний и твердых убеждений, сообщал своё мнение:

– Я бы не давал слабину в отношениях между капитаном и красавицей Зинаидой, пусть они друг-друга поцарапают!

– Но этого же не было?! – удивлялся Гуча, протестуя в глубине души против искажения действительности.

– Ну и что? Подумаешь? Зато колоритно! Ага?

– И то правда, – неохотно соглашался Гуча, что-то черкая в своём блокноте. – Молодец, братишка! Хотя мама не одобрила бы.

Недаром его за глаза называли Щелкопёром, любил он это дело, хлебом не корми, дай бумагу и карандаш.

– А ещё… – между делом советовал Бур. – У тебя накала не хватает, именно там, где я с кабаном борюсь. Напиши, что старший лейтенант сдрейфил. Так и напиши. Мол, в овраг от страха сиганул и в грязи вымазался с ног до головы, а я, после того, как расправился с кабаном, вытащил его за шкирку, можно сказать, жизнь спас. И напиши, что он просил рядового Бура об этом случае никому не рассказывать и что потому и мстил этому же рядовому за своё унижение, но фамилию рядового не называй.

– Почему?

– Слава, она героя сама найдёт, – с чувством произносил Бур.

– А что, и напишу, – соглашался Гуча, которому особенно нравилось последнее замечание друга. – Меня летеха, между прочим, грозился на губу посадить, на селёдку и воду, – пожаловался он, хотя жаловаться ему, такому крупному и сильному, было не к лицу.

– Так и напиши, что ты родине служишь не за живот, а за совесть, и что всякие лейтенанты тебе не указ.

– Как-как?.. – поспешно переспрашивал Гуча, боясь потерять нить рассуждений.

– Не за живот, а за совесть, – важно отвечал Бур, надувая щёки.

– А ещё как?..

– Не указ…

– О-о-о… правильно, – любовался своими каракулями Гуча. – Молодец, братишка.

– А главное, дави на то, что ты и есть главный герой, что без тебя глубокая разведка не вышла бы, ну и без меня тоже, – скромно добавлял Бур, снова надувая щёки.

– Ага… – соглашался Гуча, склоняясь над блокнотом. – А такой материал возьмут? – сомневался он, глядя в честные-честные глаза Бура.

– Конечно, возьмут. Даже с руками и ногами оторвут, – высказывался Бур, не испытывая ни капли сомнения.

– Лучше бы, конечно, чтобы руки и ноги при мне остались, – ворчал Гуча, улетая в своих мечтах в заоблачные дали, в которых он себя видел главным редактором большой и важной газеты, разъезжающим по степям и весям на новеньком бронированном «тигре» под охраной трёх танков типа Т-95 или Т-105. Тут тебе и шатёр, и шашлычки с холодной водочкой, а ещё пара-тройка самых красивых телефонисток из штаба. Ну и диван, конечно, дорогой, раскладной, кожаный, на котором можно было драть этих самых телефонисток. Чем не жизнь?

На что Бур презрительно говорил:

– Не бзди! Ты ещё Комолодуна не видел. Ага.

Гуча, который давно мучился «жаждой», имел на Бура большие планы, хотя бы из тех соображений, что одного его не отпустили бы. Да и пить в одиночестве он хоть и умел, но не любил по причине отсутствия собеседника. Когда капитан Русаков отвёл бронетранспортёр подальше от железнодорожного депо и приказал всем, кроме Филатова, Колюшки Рябцева и Сэма искать соляру, Гуча развил бурную деятельность и вызвался обследовать самую дальнюю ветку, естественно, в компании с Буром.

– Чтобы сразу охватить коммуникации, – важно сказал Гуча и постарался придать лицу глубокомысленное выражение, чтобы усыпить бдительность капитана Русакова.

– Действуйте! – одобрил его инициативу Русаков, который не привык к залётчикам из мотопехоты.

Разумеется, он даже не подозревал, что Берзалов в подобной ситуации, зная пристрастия Гучи, ни за что не отпустил бы его в самостоятельную вылазку да ещё и в компании с Буром.

Гуча и Бур дружили. Об этом мало кто знал. Хитрыми они были и дружбу свою не афишировали. Да и что, казалось, может связывать могучего Гучу и ворчуна Бура? Но причина, тем не менее, была. Родом они были из одного города – Донецка, оба жили на одной улице, ходили в одну школу и до войны общались на почве компьютеров, девушек и клуба фантастов, который посещали сызмальства, потому что родители хотели, чтобы их сыновья росли умными и начитанными, а не гопотой, нюхающей клей и дурман. Они когда-то даже были одного роста, но Гуча в физическом смысле, казалось, рос всю свою жизнь, а Бур перестал – в шестом классе.

Вот Гуча и пошёл, верный своему внутреннему компасу, вовсе не туда, куда направил его капитан Русаков. Нет, вначале, разумеется, он сделал вид, что двинул вдоль путей, в сторону леса, даже туда, где пути делали плавный поворот. А потом, когда бронетранспортёр пропал за вагонами, резко свернул в пыльную траву и припустил, как гончая, идущая по следу.

– Куда мы? – забеспокоился Бур, когда они очутились в черте города. – Что ты задумал?

– Спокойно, – отозвался Гуча, выходя в аккурат к ближайшему гастроному.

– А капитан?.. – забеспокоился Бур. – А старший лейтенант?.. ага…

– А они пусть соляру ищут, – цинично ответил Гуча.

– А мы что делаем?

– А мы скажем, что не нашли, – захихикал могучий Гуча. – Хотя мама не одобрила бы.

– Но это же?.. – напомнил Бур, катясь за другом, как огромный мячик, и при этом тяжело отдуваясь.

– Да ну их всех на фиг, – веско и со вкусом произнёс Гуча, и этим железным аргументом разом решил мучивший обоих вопрос: «А что будет, если?..» – А то, понимаешь, Ивашка Архипов за всё время капли не дал глотнуть, – пожаловался Гуча. – А у самого целая канистра, а я уже устал без наркоза, понимаешь?

На самом деле, у старшего сержанта Архипова была точно такая же фляжка, как и у Берзалова. И считалась эта фляжка НЗ.

– Понимаю, – ответил Бур, абсолютно не думая о последствиях их залёта, хотя в глубине души тоже мечтал насолить так, чтобы старшему лейтенанту запомнилось надолго, если не на всю оставшуюся жизнь.

– Ничего, где наша не пропадала, – бодро сказал Гуча, заскакивая в первый же гастроном.

Но к их разочарованию, он оказался разграбленным вчистую. Ветер трепал в разбитых витринах остатки гирлянд. Должно быть, магазин разгромили как раз под новый год.

– Ну а как ещё могло быть, – не пал духом Гуча, – если случилась такая война?.. – И упрямо устремился дальше.

Бур, который во всём доверял другу, семенил следом и конечно, страшно устал. Шлем, который ему мешал, он бросил на мостовой, там же оставил нагрудный подсумок со всеми магазинами, решив, что на обратном пути захватит всё скопом. Хотел оставить ещё и автомат, однако не решился, вспомнив суровое лицо старшего лейтенанта Берзалова. Всплыло оно перед его внутренним взором, и Берзалов строго погрозил ему пальцем: мол, не балуй! За потерю личного оружия, знаешь, что бывает? Могут без причинного места оставить. От этих страшных мыслей Бур хотел было тут же повернуть назад, но словоохотливый Гуча привёл следующий аргумент:

– Летёха наш что?.. – многозначительно спросил он, поглядывая свысока на семенящего Бура.

– Что?.. – не понял Бур.

– Летёха наш за звездочку пупок рвёт! А мы?..

– А мы чего?.. – простодушно удивился Бур и даже остановился, чтобы подумать, но ничего путного не придумал.

Ему и в голову не приходили критические мысли в отношении непосредственных командиров. Служит рядовой Бур, ну и служит наравне со всеми, чего себя лишними вопросами изводить? А дерут его, потому что хотят сделать из него человека.

– А кто, братишка, – назидательно спросил Гуча, – нашими жизнями зазря рискует? – И добавил, не стесняясь собственных убеждений. – Задарма. Можно сказать, за спасибо живёшь, и заметь, исключительно добровольно. Ну не дураки ли мы?

А ведь правда, впервые задумался Бур. Я ведь даже присяги не давал. Поймали под Волоколамском, дали в руки автомат, и вперёд, служи отчизне.

История Бура была такова. За три дня до войны надумал он вдруг поехать в тетке в Санкт-Петербург. Где-то на середине пути между Москвой и северной столицей поезд остановили и всех пассажиров без объяснения высадили прямо в лесу, где волки водятся. Упрямый Бур решил двигать дальше пешком, но первая атомная атака, как и все последующие, застала его в крохотной деревушке. Там он и просидел в погребе, когда стало очевидно, что идти некуда: назад – далеко, да и Донецк к тому времени тоже стал термоядерной пустыней, а в Санкт-Петербург – бессмысленно. Ну а потом его забрили, и встреча их в Гучей вылилась в грандиозную попойку на какой-то автомобильной свалке, где они прятались от старшего прапорщика Гаврилова и где приняли на душу по бутылке страшно вонючего самогона, а закончили в гаражной каптерке у Петра Морозова портвейном «агдам» – напитком редким, благородным, можно сказать, коллекционным, от которого, правда, последующие три недели они могли питаться лишь одной манной кашей.

– Странно получается… – неуверенно согласился он.

– А чего там думать! – воскликнул большой Гуча. – Значит, служба твоя сплошная профанация, – снова ввернул он изящное слово, и глаза его наполнились лучистым светом, потому что он вспомнил о своём журналистском предназначении.

– Какая профанация?.. – удивился Бур.

Он, может быть, и дружил с Гучей только из-за его способности к нестандартному мышлению.

– Профанация идеи! – потыкал для убедительности пальцев в небо Гуча. – Мамой клянусь!

Почему-то он решил, что так себя должен вести главный редактор армейской газеты: смело, не оглядываясь в жизни ни на кого.

– Какой идеи? – уточнил Бур, потому что во всём любил ясность.

– Принципа добровольности служения родине.

– А мы что ей не добровольно служим?! – всполошился Бур и с уважением посмотрел на друга, который раскрыл ему глаза на суть явлений, о которых он даже не задумывался.

– Добровольно-принудительно, братишка.

– А я думаю, чего меня гнетёт?.. – растерянно произнёс Бур, который не привык задумываться о природе вещей и ума. – Ты прямо мне глаза открыл, – признался он, невинно моргая белесыми ресницами.

– Я тебе ещё не то открою, – радостно пообещал Гуча, и лицо у него, как всегда, было страшно несерьезным, можно сказать, лукавым от предчувствия выпивки. – Значит, мы имеем полное моральное право расслабиться на полную катушку.

– Имеем, – беспечно согласился Бур, как обычно попадая под влияние своего друга-великана.

Следующим магазином, который находился на площади с клумбой в центре, был многоэтажным супермаркетом, толстенные двери в который оказались вчистую разбиты, как были, прочем, разбиты и витрины на первом и втором этажах.

– Я всё понимаю, – нравоучительно произнёс Гуча, воззрившись на всё это, – война, напасть несусветная, женщин дне с огнём не найдёшь, но зачем стёкла-то бить?

– Власти нет, – бессмысленно хихикнул Бур, поднял камень и тоже разбил ближайшую витрину, мстя таким образом за все свои унижения и за то, что его забрили в солдаты.

Осколки засверкали под зеленоватым солнцем и дождём разлетелись по мостовой.

– Ты дурак, что ли? – осведомился Гуча и внимательно посмотрел на Бура. – Мама не одобрила бы.

– Нет… А чего?.. – уточнил Бур, глядя на друга своими светлыми беспечными глазами, в которых не отражалось ни тревоги, ни страха.

Вот за эти качества Гуча и любил Бура. Нравились ему люди с внутренним содержанием. А то, что говорил там всякое о Буре старший лейтенант Берзалов, всё это неправда. И плевал я на него, самонадеянно думал Гуча.

– А если кто-то услышит?

– Не услышит, – уверенно ответил Бур, и, как оказалось, был глубоко неправ.

После этого они прошествовали внутрь. Супермаркет был тоже разграблен с особым ожесточением. Остались лишь голые стены и всё то массивное, что нельзя было сдвинуть с места, не говоря уже о том, чтобы опрокинуть. А всё остальное в виде завалов из прилавков, стеллажей и гондол, которые приходилось обходить стороной, громоздилось в торговом зале хаотичными кучами. Жирные, наглые крысы шныряли под ногами. Что-то всё ещё догнивало по углам, и вонища стояла несусветная. К тому же в супермаркете царил полумрак, и Буру стало страшно.

– Ничего здесь нет… – упавшим голосом сказал он. – Пошли отсюда, нас уже, наверное, ищут.

Ему вдруг захотелось оказаться в бронетранспортёре, где так уютно и всё обжито, а главное – спокойно и надёжно. Даже старший лейтенант Берзалов в этот момент показался Буру даже очень симпатичным командиром, который, если и наказывал, то исключительно по делу. А как же ещё иначе нас, дураков, учить, иначе нельзя.

– Стой, братишка, – приказал Гуча, доставая фонарик, и добавил непререкаемым тоном. – Я за стакан местной араки богу душу отдам.

Путаясь ногами в мусоре и звеня бутылочными осколками, они полезли на второй этаж. Нюх у Гучи на алкоголь был отменным, потому что он точно привёл его в один из не разграбленных кабинетов аж на самом пятом этаже. Ударом ноги Гуча выбил дверь, и они увидели бар, полный самых вкусных и самых замечательных напитков, какие только могут быть на свете. Закуски только не было.

– Я буду джин, – объявил Гуча и схватил бутылку «Gordon’s dry gin».

– А я буду коньяк, – решил не отставать Бур и схватил бутылку «Martell».

Гуча так спешил, что не мог дождаться, когда его руки открутят колпачок на бутылке, поэтому он просто отбил горлышко стволом автомата и опрокинул содержимое в глотку.

Бур, который не умел так радикально обращаться со стеклянной посудой, довольствовался стандартной процедурой, то есть он открыл бутылку естественным образом и приложился к ней как раз в то самый момент, когда Гуча закончил вливать себя джин и отшвырнул бутылку в угол. Бутылка разбилась о стену, и на ней осталось крохотное мокрое пятно.

– Вот так-то, братишка! – сказал, отдуваясь, Гуча, закурил, выбрал себе бутылку отечественной водки и уселся в кресло рядом с баром.

Бур попытался повторить подвиг своего друга, но коньяк, вместо того чтобы преспокойно лечь в желудок и закончить там своё существование, почему-то полился по губа и подбородку. Бур поперхнулся и долго кашлял, очищая лёгкие. Глаза его налились кровью и стали похожими на глаза окуня, которого силком вытащили из холодных глубин моря.

– Не умеешь, не берись, – уверенно сказал Гуча и культурно стал пить водку из мутного граненого стакана и занюхивать крестиком, который болтался у него на груди.

На Гучу снизошло умиротворение, и он стал вспоминать. В школе он был высоким и худым, как глиста. Обычно, таких называли «шнурками». Посему били его нещадно каждый день, и учителя не шибко любили за дерзость и своеволие. В шестом он из принципа пошёл «на борьбу», а на следующий же день после окончания школы рассчитался с каждым обидчиком по отдельности. Двоим сломал пальцы на руках, одному – ногу, и его в обществе не то чтобы зауважали, а стали бояться и обходить стороной. А ровно через года началась война, и школа, и обиды, связанные с ней, казались ему теперь мелкими и даже чём-то притягательными, как прошлое, в которое невозможно вернуться.

Бур наконец откашлялся:

– Эта фигня хуже хлороформа!

Больше он не пытался следовать по стопам Гучи, а тоже нашёл стакан, вальяжно закурил и между затяжками тянул огненный напиток и, вообще, как только предался сибаритству, понял, что мечтал об этом всю жизнь. Не прав лейтенант, не прав, сказал он сам себе, и окончательно утвердился в этой мысли.

Целую минуту они молчали, потому что прислушивались к собственным ощущениям. И судя по всему, ощущения эти были весьма приятными, потому что Гуча со вздохом облегчения произнёс:

– О-о-о… давненько я не пил, – мамой клянусь!

– Ага… – согласился Бур, – целую неделю.

– Всё хреново, кроме мёда, и мёд тоже хреновый! – убеждённо заключил Гуча. – Слушай, – сказал он. – А что там лейтенант говорил о каких-то захватчиках?

– Инвазивных, – равнодушно сказал Бур, прикладываясь к бутылке уже степенно и размеренно.

– Ну и что это такое?.. – спросил Гуча, который обладал литературным даром, но плохо разбирался в технике и других теоретических вещах.

– Значит, вторжение извне.

– А-а-а… – удивился Гуча. То есть?..

– Помнишь, лейтенант что-то говорил о космосе.

– А мне плевать… – гордо признался Гуча.

– Мне тоже, я и так всё знаю об этом самом Комолодуне, – сообщил Бур.

– Расскажи… – попросил Гуча и услышал много чего нового, о чём даже не подозревал и чему его изощренный мозг отказывался верить.

Оказалось, что свято место пусто не бывает, что пришельцы только и ждали Третьей мировой и что «как умножились враги мои!», и что «да падут они от замыслов своих», и что «цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня».

– Во как! – ещё раз удивился Гуча и приложился в бутылке. – Чего так всё плохо?

– Хуже не бывает.

– И зачем меня мама рожала? – спросил Гуча.

Но Бур ему не ответил, потому что выпал в глубокий осадок.

 

***

– Понятно, почему бронепоезд выжил? – спросил Берзалов таким тоном, как будто открыл Америку.

В этот момент, они ещё совсем недалеко отбежали от железнодорожного депо и им ещё был виден хвост бронепоезда с зенитной установкой ЗУ-23.

– Почему, товарищ старший лейтенант? – спросил Сундуков, изумленно пялясь на этот самый бронепоезд, который Форец так и не смог уничтожить даже с помощью противотанковой мины ТМ-89А.

Бронепоезд, как бронепоезд. Старая конструкция, реликт гражданской войны. Таково было мнение народа. Ан, нет, непонятно чему порадовался Берзалов, возродили и поставили на рельсы, и катаются, и стреляют. Умельцы однако. Русский дух, то бишь традиции.

За красными стенами депо расстилались пути, через который был перекинут мост. Перрон заканчивался ступенями, занесенными бурой прошлогодней листвой. Такая же листва лежала везде, куда только дотягивался взгляд. Сквозь эту бурую листву пробивалась радостная зелёная трава. Но даже это не помогало, потому что вокзал казался осиротелым, словно по странному капризу природы он не мог существовал без людей, и ему нужны были чистые перроны и шумные толпы, устремлённые в необъятные просторы страны.

– А у него с обеих сторон по тепловозу, – пояснил Берзалов, отвлекаясь от грустных мыслей.

– Теперь ясно, – понял Архипов, – почему Форец оплошал.

– Почему? – Сундуков от изумления завертел головой туда-сюда, словно его дёргали за уши.

Нервничает, должно быть, решил Берзалов, страшно. Ему самому было не по себе от мысли о том, что Гаврилов, быть может, уже столкнулся с лоферами или, чего хуже – с Комолодуном, а они здесь прохлаждаются и треплются на всякие умные темы. Быстрее, быстрее, торопил он сам себя. Однако те, за которыми они следили, вели себя более чем медлительно: воровато оглядывались то и дело по сторонам, как будто совершали преступление, и выбирали явно не самые прямые и не самые короткие дорожки, а конкретно те, которые вели в обход перрона и асфальта, мимо пакгаузов и станционных домиков, мимо железнодорожных путей и заброшенной лесопилки. В лес, что ли? Гоняйся здесь за ними. Вашу-у-у Машу-у-у!..

– Да потому что, если с двух сторон по тепловозу, то бронепоезд всегда можно утянуть без пары вагонов, – пояснил Архипов.

– А-а-а… – сообразил Сундуков. – А я думал…

– Тихо!.. – скомандовал Берзалов.

Те, за которыми они бежали, завернули за низкий забор и, уже не таясь, дунули к одиноко стоящему домику путевого обходчика. Последним в чёрном комбинезоне трусил здоровый, плечистый бугай с толстыми, как у штангиста, ногами. Берзалов стал догадываться о причине их странного бегства. Трубы у них горят, вот что, понял он. А прячутся, потому что боятся начальства.

Теперь и им самим пришлось красться чуть ли не на цыпочках: медленно, осторожно, боясь наступить на сухую ветку и вспугнуть дичь. К домику путевого обходчика они подобрались вовремя: сквозь мутные стёкла доносились гортанные голоса, и Берзалов ни бельмеса не разобрал, зато понял, что не ошибся: звенели стаканы и булькала водка.

– Бухают! – сообразил Архипов, доставая нож.

Они заранее договорились, что оставляют только одного. Главное, понять, кого именно. Берзалов жестом показал, что Сундуков страхует его с Архиповым, и потянул на себя дверь. В образовавшуюся щелочку он увидел коридор и полоску света, падающую из другой комнаты. Голоса стали громче, звякнула посуда. Потом с возмущением заговорил один:

– Я воевать не хочу! Надоело мне воевать! К тому же у меня эта… как её… щитовидка…

Берзалов шагнул в коридорчик и ему показалось, что он его сразу весь заполнил. Позади налегал Архипов, который вмиг сделался бесшумней тени. Справа была дежурка с таблицей сигналов на стене и рабочим столом у окна. Возлияние происходило в следующей комнате, дверь в которую была приоткрыта.

– Правильно, Ваня, – произнёс кто-то с таким акцентом, что стало ясно, так разговаривать мог только манкурт.

– А ты пиндос, вообще молчи, потому что ты в нашей русской, загубленной жизни ни черта не смыслишь, – зло сказал третий, должно быть, тот здоровяк, который всем и верховодил. Сейчас зарядимся и дёрнем в степь! Стилем брасс я плыву быстрее вас!

– А чего?.. – подумав, согласился первый голос. – Я за…

– Поймают, хуже будет, – бесстрастно произнёс манкурт.

– Я же говорю, заткнись! – посоветовал третий. – Стилем брасс я плыву быстрее вас! Не люблю пиндосов! Чего ты с нами побежал?!

– Все побежали, и я побежал…

– Чего-о-о?.. – удивился здоровяк. – Смотри, Гнилой тебя сделает. Ему уже всё рано. Правильно, Гнилой?

– Правильно, – ответил Гнилой сиплым голосом. – Мне уже всё равно. Полгода жизни осталось.

– Не бзди! – сказал здоровяк. – Прорвёмся. Пей йод, и всё пройдёт.

– Может, вы и прорветесь, – сипло согласился Гнилой, – а я нет, врач сказал…

– Я говорю, не бзди… в степи тебе станет легче…

– Вот то ж… – согласился Гнилой, и то бишь Ваня.

Снова звякнула посуда. И Берзалов, решил, что оставит в живых только манкурта, но не успел сообщить об этом Архипову. Манкуртов они так толком и не допросили, и ничего конкретного не узнали ни о Комолодуне, ни о «умной пыли», значит, нужен новый манкурт. А ещё надо было узнать о бронепоезде: численность экипажа, вооружение, ну и по мелочам.

– А почему в степь? – спросил Гнилой.

– В степь?.. – переспросил здоровяк. – Потому что…

Но Берзалов не стал слушать, а ударом ноги распахнул дверь и шагнул в комнату. Тот, кого он больше всего опасался – высокий и плечистый, сидел на самом удобном месте – в глубоком кресле у окна. И это его сгубило, потому что человек, у которого центр тяжести находится ниже уровня таза, на пару мгновений лишен маневра, он не может ни закрыться, ни увернуться, ни оказать сопротивление – вначале надо вскочить, но как это сделать, если руки заняты. Естественно, вскочить здоровяку Берзалов не дал, а закрыться, уйти в глухую, как боксёр, оборону, здоровяк не умел, да и вряд ли это ему помогло бы. В общем, Берзалов одним ударом сверху вниз отправил его в глубокий нокаут. И ничего, что удар пришёлся в висок. Стакан, который здоровяк держал в руках, ещё не коснулся пола, а Берзалов уже с разворота вложился всей своей массой в солнечное плетение манкурту, который оказался слева от него. Дело было сделано: Архипов расправился с тем, который не хотел воевать и у которого была больная щитовидка, кровь фонтаном била из его горла, и уже взмахнул, чтобы следующим ударом доконать манкурта, но Берзалов крикнул:

– Этого не тронь!

– Понял, – спокойно ответил Архипов, и здоровяк принял смерть самым безболезненным образом – в бессознательном состоянии. Остался один манкурт, на которого побрызгали водкой из бутылки:

– Просыпайся, америкос. – Берзалов похлопал его по щекам, побрызгал на него ещё, бережливо полил себе на руки, смывая кровь, а остатки отправил в рот.

Водка оказалась дрянной, но он даже не заметил этого. Манкурт как-то жалобно всхлипнул, ловя ртом воздух, лицо его, искаженное болью, сделалось совершенно таким же, как у пацанов, которых Берзалов когда-то ловил за школой, когда жил на севере, на полуострове Рыбачьем, и бил за девочку Таню Малыш, но это была такая давняя история, о которой Берзалов и думать забыл.

– Товарищи…

– Какие мы тебе товарищи?! – возмутился Сундуков и схватив манкурта за волосы. – Твои товарищи в овраге лошадь доедают. Говори, куда лыжи навострил?

– Погоди-и-и… – сказал Берзалов, отстраняя его. – Он тебя не понимает.

– Я ему дам «не понимает»! – грозно высказался Архипов, вытирая нож об убитых, но не пряча его, однако, в чехол, а наоборот, демонстрируя и многозначительно поглядывая на манкурта.

– Я всё скажу, я всё скажу, сэр! – быстро-быстро залопотал манкурт, оставаясь лежать на полу в позе эмбриона, закрываясь руками и с безумным страхом вылупившись на старшего сержанта Архипова, особенно на его массивную, просто зверскую челюсть.

– Конечно, скажешь, – сообщил ему Архипов, – а куда ты денешься?

И от этих зловещих слов, а ещё от игры солнечных лучей на ноже Архипова и его окровавленных рук манкурта вывернуло наизнанку, и он завопил благим матом да всё по-своему, по-американски. Ясно было без слов, что он лоялен всем-всем русским, какими бы они ни были, готов сотрудничать с кем угодно и вообще, он давно уже не враг, бедный, несчастный манкурт, с которого спроса, как с козла молока.

– Ну-ка расскажи нам, что за бронепоезд стоит в цехе? – потребовал Берзалов.

– Бронепоезд имени Саддама Хусейна, сэр, – плаксиво выдавил из себя манкурт.

– Чего-о-о?.. – изумился Архипов, а за ним и Берзалов с Сундуковым, и посмотрели друг на друга, не веря собственным ушам.

– Ну тот, который не сдавался никогда… – сказал рядовой Сундуков, изумляясь ещё больше.

– Вот это правильно, – подумав, согласился Берзалов. – Помню, как сейчас, был такой Хусейн. А почему Хусейн?

– Генерал Петр Матвеевич долго думал… – манкурт обрадовался, что его убью не тотчас. – Назвать современным политическим деятелем, как бы не корректно, вот мы ему и посоветовали, сэр.

– Кто это «мы»?

– Мы, манкурты… сэр, – бодро сообщил американец, – перешедшие на сторону российской власти.

– Чего-о-о… страшно удивился Берзалов. – Вашу-у-у… Машу-у-у! Какой власти?

– Российской… – упавшим голосом сообщил пиндос, решив, что из-за плохого знания русского языка сморозил не то.

– А кто у нас российская власть?

– Командор Грибакин, сэр? – уверенно заявил манкурт.

– Так-к-к… значит, вы ему посоветовали насчёт Хусейна?

– Да… сэр… – очень тихо признался пиндос, не понимая, где прокололся.

– Так вы же сами же, насколько помню, и угробили этого самого Саддама? – грозно сказал Архипов.

– В этом я не разбираюсь, сэр, – ещё тише ответил манкурт. – Это политика, моё дело маленькое: бегай и стреляй.

– Да он наглец! – возмутился Архипов. – Строит из себя святошу, – и хотел его ударить.

– Подожди, – отстранил его Берзалов. – Что такое Комолодун? – спросил он, присев над манкуртом. – Только не ври, а то зарежем.

– Живое воплощение отца и сына на земле, сэр, – не моргнув глазом, ответил манкурт.

Так, обречённо подумал Берзалов, надо было другого оставлять, этот тоже свихнулся.

– Уходим! – скомандовал он, вспомнив о Гаврилове. – Времени в обрез!

– А с ним что делать?.. – спросил Архипов.

– Допросим по дороге.

– Ну да… – проворчал Архипов. – Тащи его на себе.

Берзалов хотел уже было по привычке возмутиться, начал со своей любимой присказки: «Вашу-у-у Машу-у-у!..», но локальная связь вдруг ожила, и он услышал взволнованный голос капитана Русакова:

– Заправились солярой под завязку. Ждём вас.

– Возвращаемся, – нервно ответил Берзалов. – Быстро возвращаемся!

У него возникло ощущение, что он пропустил в этой жизни что-то важное, касающееся их всех, без исключения, но пока даже не понял, что именно, да и Спас, нет, чтобы подсказать по старой дружбе, всего лишь прокомментировал ядовито, намекая, что время убежало безвозвратно и уже ничего не вернуть: «Гляди, гляди, засуетился, растяпа». Эх, дать бы тебе в глаз, подумал Берзалов, да не получится, и они побежали назад.

 

***

Между тем, Гуча и Бур страшно напились. Да и то: кто выдержит без закуски на одних нервах по литру наркоза? Говорят, какой-то китаец выдерживал каждый день, не пьянея, в течение шестидесяти пяти лет, но ни Гуча, ни Бур таковыми не являлись и такими свойствами печёнок не обладали. Вот и отключились. Гуча ещё что-то бормотал насчёт тяжёлой и мрачной жизни в глубокой разведке, а когда заметил, что Бур ему отвечать перестал и что он уже с полчаса разговаривает сам с собой, то страшно удивился, почал новую бутылку с наклейкой, на которой значилось: «Сhase». Отпил прямо из горлышка. Но то ли предыдущим напитком испортил себе чувство прекрасного, то ли ещё что, однако самая лучшая водка в мире, произведенная во вражеской Англии ручным способом из картошки, показалась ему хуже самого низкопробного самогона из опилок. Придя к такому умозаключению, Гуча тихо погрузился в грёзы, несмотря на то, что услышал, как в торговом зале страшные люди идут по их следам, но ему уже было всё равно, ибо его охватило благодушие.

Пробуждение же было ужасным. На него лили то ли воду, то ли мочились, и при этом кто-то страшно ругался. Гуча попробовал было оказать сопротивление и даже протянул руку за автоматом, но получил два сильнейших удара в живот, решил приберечь силы и покорно улёгся на полу.

– Кто такие?! – орали на них, замахиваясь прикладом или тыча в лицо стволом.

– Что вы здесь делаете?!

– Откуда приперлись?!

Потом их куда-то грубо потащили, пиная по дороге, как мешки с картошкой, и к своему ужасу они очутились в глубоком и мрачном подвале, где не было ни капли воды, а воздух был, как в могиле. Впрочем, страшно было только одному Гуче, потому что Бур, несмотря на все ухищрения людей в военной форме, так и не очнулся – он был мертвецки пьян.

Гуча для порядка поорал, требуя выпустить их или хотя бы дать воды, ничего не добился, изнемог и забылся.

В это время Берзалов со своей группой благополучно достиг бронетранспортёра и, цепенея от злости, молча выслушал доклад Русакова. Оказалось, что всё хорошо, как в песенке о прекрасной маркизе, и соляру летней марки нашли, и пути отхода определили – всё хорошо, кроме одного – пропали Гуча и Бур. Берзалов даже не стал уточнять, кто именно разрешил Гуче действовать самостоятельно: всё было написано на лице у Русакова. Капитан был сам не свой. Распекать его не хватало сил, а главное – время текло, как песок сквозь пальцы. Гаврилов! Гаврилов! Гаврилов! – крутилось в голове у Берзалова. Но и бросать бойцов было у десантников не принято.

– Приказываю, – сказал Берзалов, больше не обращая внимания на капитана, – отвести машину на другой край города, здесь оставить наблюдателя на случай, если эти два охламона явятся, а остальным искать их и искать. Так. – Берзалов посмотрел на часы. – На всё дело у нас не более трёх часов. Потом, независимо от результата, уходим.

Капитан Русаков прочистил горло, как будто у него что-то в нём застряло, и спросил, избегая смотреть в глаза Берзалову:

– А куда они могли податься?..

Эх, подумал Берзалов, чему тебя учили, капитан, кроме как летать? Всему чему угодно, но только не умению пользоваться ежовыми рукавицами.

– Учитывая, что Гуча всегда и неизменно залетал по выпивке, – объяснил он так, чтобы капитан понял, какого он дал маху, и что ещё долго придётся расплачиваться за промашку, – искать надо в ближайших магазинах или в канавах.

– Кабы я знал… – начал оправдываться Русаков, мотнув, однако, упрямо седым чубом.

– Вашу-у-у… Машу-у-у! Потом… потом… капитан, – сказал Берзалов, не меняя тона. – Времени нет. Молись богу, чтобы мы их нашли до вечера.

Только он прыгнул на броню, только приготовился к движению, ухватившись за ствол пушки, как в наушнике что-то зашуршало и незнакомый голос произнёс:

– Привет, лейтенант… Хм… меняю твоих двоих на моих троих.

– Это которых? – нашёлся Берзалов, и душа у него похолодела. – Это которые хотели уйти в степь?

– В степь?! – удивился голос. – Хм да… Однако… Я понял, что ты их уже наказал? – спросил он.

– Кто это вообще?.. – словно бы между делом поинтересовался Берзалов, делая знак Филатову, чтобы он двигал вперёд, потому что оставаться на одном месте было крайне опасно, тем более, что их уже обнаружили, и ещё потому что, возможно, им просто зубы заговаривают, а сами делают обходной манёвр.

– А это тот генерал, у которого ты бронепоезд подорвал, – вкрадчиво ответил голос, давая понять, что он знает обо всём-всём: и о численном составе, и о намерениях, и даже о самом главном – глубокой разведке.

– А-а-а… – догадался Берзалов. – Петр Матвеевич…

– Он самый, – согласился голос.

Был он густой и бодрый, и должно быть, принадлежал живчику. По крайней мере, у Берзалов сложилось именно такое впечатление.

– Ну, не знаю… – сказал Берзалов так, чтобы прежде времени не раскрывать карты. – У нас только один ваш, да и то бандерлог американский.

– Ага… – догадался генерал, – Джон?..

– А мы не спрашивали, – сообщил Берзалов.

– Парень он неплохой, так что вы не очень…

– Да нам по барабану… – он едва не добавил: – «Вашу-у-у… Машу-у-у!»

– И то правильно, – согласился вдруг генерал Грибакин. – Назвался дезертиром, полезай в кузов. Эта степь меня уже задолбала. Думаешь, они у меня первые на юга бегут?

– Не думаю, – согласился Берзалов.

– Бог с ними. Разговор не об этом. Как бы нам встретиться и поговорить, – предложил генерал. – Откуда ты такой? Это вроде моя земля.

– C севера я. От большого дяди. А фамилия моя Берзалов.

– Тише ты, больше ни слова, – испугался вдруг генерал. – Мост знаешь за станцией? Вот на нём и встретимся через десять минут.

– А-а-а?.. – начал говорить Берзалов.

– Не бойся, приду один, – бодро прервал его генерал Грибакин. – Если ты мне хорошую весть принёс, сынок, то обниму и отпущу с миром.

– К мосту! – скомандовал Берзалов. – Вашу-у-у… Машу-у-у!

– К какому? – хладнокровно уточнил Клим Филатов.

– К станционному! Вашу-у-у… Машу-у-у! – и снова он был зол в хорошем смысле слова, потому что злость делала его быстрым и хладнокровным.

И они понеслись прямо через брошенные огороды, срезая углы на поворотах. И Берзалов впервые почувствовал, что им начало везти, и не просто везти, а буром везти. Если то, о чём я только догадываюсь, правда, то, считай, дело сделано, с надеждой сумасшедшего мечтал он: и Гаврилова найдём, и Комолодун разведаем.

 

 

Глава 8

Город теневых людей

 

Генерал Грибакин оказался невысоким, плотно сбитым и чрезвычайно подвижным человеком. Был он одет в кожаную куртку, галифе и сапоги. Его лысина сверкала под лучами зеленоватого солнца. Из таких хорошие боксеры получается, невольно выдал ему аванс Берзалов и спросил в первую очередь:

– Связь есть?..

Он ещё не услышав ответа, уже понял, что связи нет и никогда не было – вообще не было, иначе Грибакин не крутился бы здесь бесцельно на своём бронепоезде и не скупал бы рабов у бандитов. Не было в этом кручении никакой перспективы, одна суета, призванная придать хоть какой-то смысл жизни после термоядерной войны. Будущее было ужасным, и полагаться на него могли исключительно такие личности, как генерал Грибакин. Должно быть, Грибакин ощущал будущее чисто интуитивно, как лягушка, попавшая в кувшин с молоком: прыгай, прыгай, и ты найдёшь выход. Собственно, Грибакин это будущее и творил на руинах печального прошлого, только не знал результата своих деяний, ибо не с чем было сравнивать, а теперь он нашёл, с чем или с кем в лице старшего лейтенанта Берзалова.

– Да если бы у меня была связь! – воскликнул Грибакин, с надеждой глядя на Берзалова. – А у тебя?.. у тебя… лейтенант… есть… связь?! – он пытливо заглядывал ему в глаза. Так пытливо, будто от этого зависела не только его жизнь, а вообще существование всей России.

– Была сутки назад, – буднично ответил Берзалов, ещё не веря в то, что оказалось очевидно – встретили они таки союзника в лице своих же соотечественников, а рассчитывали на американцев, как на манну небесную.

– Как?!! – Грибакин так быстро в него вцепился, что Берзалов, который хоть и обладал замечательной тактильной реакцией, не успел среагировать.

Да и, собственно, может, он и среагировал бы, но не видел в генерале реального противника, а ещё потому что пахло от генерала пряной акацией. Нет ничего приятнее этого сладковатого запаха душевной чистоты. И так это у генерала искренне получилось, такая надежда была в голосе генерала, так ему хотелось найти в ком-то опору и смысл в своём барахтанье, что Берзалов безоговорочно понял: свой генерал, свой в доску, осталось только выпить на брудершафт и троекратно облобызаться по русскому обычаю.

– Была связь, ей богу, – невольно подтвердил Берзалов и улыбнулся, чтобы не разочаровывать генерала.

– Я может, тебя всю жизнь ждал!!! – признался генерал с облечением в голосе. – Рассказывай!!! – потребовал он. – Рассказывай!!!

Берзалов огляделся. Они стояли на мосту. Над ними висели звезды, которые отныне были заметны и днём. Радиоактивный ветер налетал издалека – из радиоактивной пустыни, должно быть, из укрепрайона Комолодун, теребил листву на тополях, и внизу, где в кустах на всякий пожарный прятались свои, как, должно быть, прятались и люди генерала Грибакина, было тихо-тихо. И Берзалов, прежде чем раскрыть душу и военные тайны, решил махом выяснить все недоразумения, чтобы потом ни в чём не сомневаться и ни о чём не сожалеть.

– Скажите мне, Петр Матвеевич… – начал он вкрадчиво, что на него вовсе не походило, – а зачем вам… в общем… зачем вам рабы-кочегары?

– Какие рабы?.. – нахмурился генерал Грибакин. – Какие кочегары?.. Окстись, шибко борзый! – он посмотрел на Берзалова так, словно тот произнёс несусветную чушь.

– Ну-ну… – смущенно ответил Берзалов и пожал плечами, показывая, что он всего-навсего задал невинный вопрос и ещё ни в чём не обвиняет генерал-майора Грибакина.

– Во-первых… у меня своих некуда девать, – ответил Грибакин, – а во-вторых… у меня всё-таки тепловозы, а ниже я ещё не пал, а вот когда паду, тогда и кочегары понадобятся.

Сволочь, подумал Берзалов о лейтенанте Протасове. Сволочь и паникер. Или обманщик, или просто трепло. Надо было его как следует потрясти, а я поверил. Точно донесение не довёз. Свернул куда-нибудь в кусты. А долг? А честь? Впрочем, какая теперь разница.

– Ну а что я должен был думать?! – на повышенных тонах спросил он. – Что? – и требовательно уставился на плотного, лысого генерала, который, судя по воинственному виду, и в ухо мог заехать с превеликим удовольствием.

– Всё, что угодно, – точно так же, на повышенных тонах, ответил Грибакин, – но только не это. Чтобы я набирал себе рабов?!

– А как?.. – терялся в догадках Берзалов. – Как вы объясните ваше сотрудничество с «дубами»?

– Да «дубы» тебя элементарно развели. На то они и «дубы».

– Ну да… – соглашался Берзалов, но всё ещё не верил.

Не привык он верить, даже если человек был ему очень и очень симпатичен, даже если он говорил правильные вещи. Что-то ещё должно было произойти, чтобы он окончательно проникся симпатией.

– Выкупал я у них наших. Вы-ку-пал! – произнёс Грибакин с усмешкой, вовсе даже не оправдываясь, а наступая на Берзалова. – Понял? Брал себе в экипаж или в мастерские.

– А как же тогда?.. – недоумённо сбавил темп Берзалов. – И вообще, почему вы сотрудничали с бандитами?

– Да не бандиты они… Как объяснить?.. – Грибакин поморщился, чтобы Берзалов лучше понял. – Хотя, конечно, бандиты с одной стороны, а с другой – заблудшие люди. Здесь таких бандитов по округе, каждый третий устойчивую группу сколотил. И вообще, с кем мне, прикажешь, дело иметь, если больше нормальных людей нет. Надо же им как-то защищаться друг от друга. Времена какие!

– Я и не подумал… – признался Берзалов.

– Ну да… – в свою очередь согласился генерал Грибакин. – А я по-другому и не предполагал. Мы же решили, что страна кончилась. Сам посуди: нас осталась горстка, связи нет, вокруг радиоактивная пустыня. Куда ни пойдёшь, везде кости, трупы. Каждый третий из нас умрёт в течение ближайших трех лет. Вот я и занимался тем, что лучше всего умею: построил бронепоезд и поддерживаю пути в рабочем состоянии.

– Здорово… – признался Берзалов и подумал о шансе, который выпал в руки генералу Грибакину, как джокер из колоды.

– Здорово, – кисло улыбнулся Грибакин.

Привык он к своему делу и не видел в нём ничего зазорного.

– И округу заодно? – заметил Берзалов.

– Что?..

– Поддерживаете в рабочем состоянии.

– И округу… – согласился Грибакин, пряча улыбку, потому что нашёл суждение Берзалова несколько наивным.

– Скажете, вертолеты не сбивали? – спросил Берзалов проникновенно.

– Не сбивал, – посмотрел на него, как на идиота, Грибакин.

– И бэтээры не подбивали?

– Не подбивал. Удовлетворил своё любопытство?

– Удовлетворил… – конфузясь, признался Берзалов.

– А что, собственно, происходит? – ехидно спросил генерал. – В чём и ты меня подозреваешь, лейтенант?

– Да в общем… – Берзалов в двух словах рассказал о предыдущих попытках прощупать район.

Генерал вздохнул с облегчением:

– Я был бы только рад, если бы кто-нибудь на меня вышел. Я ведь думал, что я один из всей России в живых остался. Ну может быть, в Сибири или на Дальнем Востоке, ещё кто-то организованный, но в европейской части я один, – и он принялся рассказывать, всё ещё иногда кисло морщась и бросая на Берзалова недобрый взгляд.

Генерал оказался противоположностью «дубам». Он не скатился до грабежа и насилия, не стал бандитствовать, хотя, безусловно, имел такую возможность – стать самым крупный «дубом» в округе, однако, наоборот, пытался в меру своих сил поддерживать порядок на территории между Харьковым и Курском. Так Берзалов узнал удивительную и в то же время типичную для атомного века судьбу генерал-майора Петра Матвеевича Грибакина. Оказалось, что он командовал железнодорожными войсками в Южном военном округе, и когда случилась война находился в командном пункте «южных». Но буквально за два часа до её начала его вызвали к министру обороны, и пока он добирался с полевого аэродрома до нужной точки, а там ещё и летел на транспортнике, война, собственно, и началось.

– Нас так шибко тряхнуло, – сказал Грибакин, когда они уже спускались по лестнице вниз, чтобы по русскому обычаю закрепить обоюдный успех, то бишь дружбу, – что я грешным делом, решил, всё, конец. Падали мы долго. Я успел всю родню три раза вспомнить, хотя она уже к тому моменту была мертва. Надо отдать должное мастерству лётчиков, посадили они машину в Зареченске в пятистах километрах отсюда. Машина больше для полётов не годилась. Такие перегрузки машины не выдерживают, их списывают, не глядя. Только отъехали – аэродром в пыль. Спасло только то, что мы в бэтээре были и в овражек нырнули. Ударная волна поверху и прошла. Или заряд слабый, или ещё что, только грохнуло пару раз, и от Зареченска ничего не осталось. До командующего я не добрался ни в тот день, ни позже. Сам знаешь. Били в первую очередь по командным узлам и узлам связи. Били точно, как в тире.

– Но ведь это ж не помогло? – с торжество в голосе уточнил Берзалов.

Подзабыл он уже, все потери подзабыл. Стёрлись из памяти первые дни, как дурной сон. Оттого и Варя не снилась ему полтора года, потому что он каждую ночь умирал. Только сейчас его стало отпускать, а во снах появилась она – его жена. Геннадий Белов так и сказал, что, мол, сейчас у нас у всех поголовно посттравматический синдром и что они, то бишь врачи, его даже за болячку не считают. Подумаешь, какие-то нервы. Неженкам не место в атомном веке. Возродим Россию, тогда все эти телячьи нежности вернутся в медицину. А пока лечить вас никто не будет да и нечем.

– Сейчас легко вспоминать.

– Да… тогда… было не до нежностей… тогда мы дрались, – согласился Берзалов, отключившись на мгновение.

Снова пришла к нему эта боль утрат, с которой он почти что научился бороться, но, видать, не всегда и не при всех жизненных обстоятельствах. Нагнала его, схватила и держала так крепко, что он вздохнуть не мог, а только, как рыба, хватал ртом воздух.

Чтобы скрыть момент слабости, он откашлялся и через силу рассказал обрадованному генералу, что да как, как мир устроен в атомном веке, рассказал о Турбаевском, о девяносто пятой бригаде специального назначения и о своём задании, не упомянув на всякий пожарный о сепаратистах и об укрепрайоне Комолодуне. Но оказывается, генерал был в курсе дел. Оказалось, он даже продвинулся дальше, чем знал Касьян Ёрхов.

– Драпал я оттуда, только пятки сверкали. Так что, извини, больше я туда не ходок.

– А с чем вы столкнулись? – как бы между делом поинтересовался Берзалов.

– А вот с этой самой «пылью».

– «Умной пылью», – подсказал Берзалов, плохо представляя, что это такое.

– Да, – согласился генерал. – Только мы её называли «зелёной пылью». Так что ты туда без полной выкладки не суйся.

Полная выкладка подразумевала АЗК и противогаз, а ещё полную герметизацию бронетранспортёра.

– А лучше, конечно, полностью изолирующий костюм с баллоном. У меня сорок три человека в момент погибли.

– А как она воздействует?

– Я, лейтенант, сам не ведаю. Просто после контакта даже с кожей, человек падал и умирал практически без симптомов. Упас и уснул. Шибко странная вещь: то она живая, ведет себя, как взвесь, то мёртвая, как обычный песок. А что в действительности с человеком происходит, никто не знает. Диагноста такого уровня у меня нет. Представляешь, один врач в живых остался. Они в первую очередь-то и вымерли, потому что контачили с больными.

Но больше всего генерала интересовала девяносто пятая бригада. Уж очень он подробно расспрашивал: и так и эдак, а в конце высказался:

– Ну слава богу, что я не один, а то вся моя деятельность как бы бессмысленна. Теперь есть хоть ради чего жить.

Не стал Берзалов уточнять, ради чего, собственно, в его понимании – ради родины, иначе быть не могло. Настало такое время – жить ради родины. А это громкие слова. Bслух такие не произносят, только вроде пароля. Их держат при себе, как самую дорогую медаль. Ну и то ли под воздействием этих слов, то ли от избытка чувств, взял да рассказал и о грядущих выборах, и о обстановке в мире. И ту же они затронули самую животрепещущую тему: гибель США и смаковали её во всех подробностях.

– Нарвались всё-таки, – со сдержанным удовлетворением высказался генерал и полез в карман за фляжкой. – Шибко они напрашивались, да примерялись. Выпьем за помин их душ.

К этому моменту они спустились на землю, сели на бурые листья, из-под которых лезла весёлая зелёная травка и, опрокинув по паре колпачков спирта, решили, что действовать надо незамедлительно.

– Откуда манкурты появились? – спросил Берзалов, хотя вопрос по значимости был далеко не самым главным.

Самое главное заключалось в том, что реального противника больше нет. Однако Берзалов всё ещё не свыкся с этой мыслью. Ему всё ещё казалось, что надо оглядываться на Дядю Сэма. А теперь и оглядываться не на кого, как бы смысл жизни потерялся и в душе образовалась пустота.

– Это я им внушил, – гордо сообщил Грибакин. – Приползают к нам, как клопы на кровь, по одному и целыми подразделениями. Деваться-то им некуда. Несчастные и голодные, а главное – потерянные. Я такого ещё не видел. Словно из них стержень вытащили. Ну я им и объяснил, кто они теперь такое, если хотят в живых остаться.

– Я голову ломал, что за «манкурты»? – признался Берзалов. – Вроде как новая национальность.

– А пусть будет новая национальность – манкурты, – сказал Грибакин.

– Пусть будет, – согласился Берзалов.

– А что за мальчик с вами? – словно как бы между делом спросил Грибакин, и Берзалов уловил в его голосе удивление.

– Спасли… два дня назад… – ответил он напряжённым голосом. – Кецом зовут. А что?..

Оказалось, зря напрягался.

– Да ничего. Навидался я этих мальчиков там в укрепрайоне. И имя вроде знакомое.

– В смысле?.. – удивился Берзалов, уж, казалось, Кеца не в чем было подозревать.

– Бродили они там толпами.

– Вот оно что… – удивился Берзалов.

– Хотя… ничего плохого не делали. Пытались мы одного приручить, того, кого поймать смогли. Шибко бегали, как страусы.

– Ну?.. – напряженно спросил Берзалов и аж вспотел.

– А он разговаривать не умеет, только свистит, как судья на поле.

– А-а-а… Ну наш-то говорит, – с облегчением вздохнул Берзалов. – А когда мы двинемся? Времени мало, – напомнил он и невольно посмотрел на часы. Показывали они четверть пятого. Звезды над головой, казалось, стали ещё ярче, а горизонт – ещё зеленее, словно покрылся ядовитой плесенью.

– Я, собственно, ремонт уже закончил, – сказал Грибакин. – Загоним твой БТР на платформу и через два часа будем у моста. Никуда твой Гаврилов не делся. Ждёт, должно быть.

– Будем надеяться, – согласился Берзалов, хотя на душе у него кошки скребли. – А вы не знаете, почему небо зелёное? – спросил он.

– Это отблески, – ответил генерал на ходу, энергично перешагивая через железнодорожные пути.

Видать, здесь принято ходить коротким путём, сообразил Берзалов, а не так, как мы привыкли до войны – всё по дорожкам, да по асфальту. По мере того, как они приближались к депо, из кустов появлялись всё новые и новые бойцы. Берзалов вначале по привычке их считал, а потом плюнул – бессмысленно. Видать, Касьян Ёрхов сказал правду, армия была у генерал-майора Грибакина – небольшая, но хорошо вооруженная, построенная по военному образцу, то есть все в полевой форме, бритые, стриженные, даже пахнущие одеколоном, а не распиздяи какие-нибудь с обрезами типа «дубов». Берзалов едва поспевал за ним, а Архипов и Сундуков едва поспевали за Берзаловым. Потом кто-то крикнул с удивлением:

– Игорь!.. Сундуков!.. – и бросился обниматься.

– Другана встретил, – оглянулся на Берзалова Сундуков, как всегда, изумлёнными глазами. – Вместе снимались в сериале.

И действительно, лицо у бойца показалось Берзалову чем-то знакомым, но он не стал уточнять. Снимался, значит, снимался, время сейчас другое, не до кинематографа. Может быть, он даже и остановился бы, расспросил, чтобы потешить душу и вспомнить прежние, мирные деньки, но впереди его ждал Гаврилов.

– Не отставай! – крикнул Берзалов и спросил у генерала: – Какие отблески? – хотя уже кое о чём стал догадываться.

– Отблески «зелёной пыли», – как бы между делом сообщил Грибакин, раздавая по пути приказы: – Тепловоз почему не подогнали? А где Кузьмичёв?

– В смысле… «умной пыли»? – напомнил о себе Берзалов.

– Ну да, – безразличным тоном согласился генерал и заорал на кого-то, кто шарахнулся от него вглубь депо: – Кузьмичёв, мать твою… ты чего от меня бегаешь?! Я же не отстану! Ты колодки отрегулировал? Нам ещё бэтээры грузить!

– Какой, на фиг, бэтээры? – раздался из депо недовольный голос, и на свет появился высокий, тощий мастер, одетый в засаленный комбинезон.

– Сейчас увидишь, скотина! – крикнул Грибакин, размахивая крепкими кулаками.

– Вы так говорите, вроде это чепуха? – снова напомнил о себе Берзалов

– В действительности, чепуха, – оглянулся генерал Грибакин. – Сам увидишь, – пообещал он, с полным безразличием махнув рукой, и Берзалов отстал от него окончательно и бесповоротно.

А Грибакин заорал снова на кого-то:

– Какого ты это лепишь? Какого? Через полчаса уходим! Всё, собирай инструмент! Шибко ты умный!

Ему что-то ответили непотребное.

– Пока я здесь командир, будет по-моему!!! – распалился генерал-майор Грибакин.

Берзалову надо было что-то делать, но он пребывал в полной растерянности. Странный какой-то генерал, подумал он, ничего толком не объяснил. Одни намёки. Кеца приплёл. Хорошо хоть не Сэра. Впрочем, он вовремя вспомнил, что в армии всегда так: приказ есть, исполняй, а как – это твоё, глубоко личное дело. Между тем, энергичные действия Грибакин возымели свои результаты: к последнему вагону с зениткой наконец подогнали платформу.

В этот момент к Берзалову подвели Гучу и Бура. Первый был как огурчик, свеженький, словно с грядки, а Бур, хоть и выглядел предельно зелёным, но ворочался во всех мыслимых и немыслимых суставах, как большая тряпичная кукла, и был всё ещё изрядно пьян. Глаза у него ничего не выражали, кроме вселенской пустоты. Оружие и амуницию тоже вернули, даже ту, которую Бур «забыл» в городе – свалили рядом кучей, автоматы отдельно, магазины отдельно, ну и шлемы тоже отдельно. Мол, барахло ваше нам ни к чему.

– Товарищ старший лейтенант… – Гуча, когда злился, даже на самого себя, цепенел и говорил скороговоркой, глядя исключительно себе под ноги, хотя по уставу положено есть глазами начальство. Он хотел было доложить обо всё том важном, что рассказывал ему Бур, он понял, что ему не поверят. – Мы не могли, мы пытались, но не сумели, мы так старались и стремились… Мамой клянусь!

– Что не дошли и напились… – ехидно закончил за него Берзалов.

– Так точно, – попытался отдать честь Гуча, но его качнуло в сторону.

– К голой жопе руку не прикладывают, – так же ехидно заметил Архипов, у которого, должно быть, уже руки чесались наказать залётчиков.

А Бур, улыбаясь до ушей, торжествующе выдал:

– Комолодун – это не то, что мы думаем, это сбывшееся пророчество Святого Писания! Ага!

– Так, ладно, – махнул рукой Берзалов, – философы. Сейчас не до вас. Грузимся на платформу и двигаем в сорок третий квадрат. Молите бога, чтобы мы Гаврилова нашли живым и здоровым, если не найдём, расстреляю к едрёне-фене.

– Будем молиться, будем, – вполне серьёзно заверил его Бур. – А ещё воздадим всем по делам, по их поступкам и…

Берзалов едва не переклинило: то ли от завуалированной угроза, то ли ещё от что? Он выругался, чтобы облегчить душу и не довести её до кипения:

– Вашу-у-у Машу-у-у!..

– Аминь! – прокричал пьяный Бур, цепляясь ногой за ногу и не падая лишь потому, что Архипов держал его за шкирку.

– Что с ними делать? – деловито спросил он, брезгливо отстраняясь от Бура, отрыжку которого было слышно с другой стороны железнодорожного депо.

– Бросьте их в машину, пусть отсыпаются. Потом поговорим.

Между тем, небо на юге снова потемнело и принялось сверкать зарницами.

 

***

С приближением к сорок третьему квадрату появилась луна-череп, и у многих от страха лязгали зубы.

– Народ пошёл странный, – жаловался генерал Грибакин. – Фалломорфирует. Я уже и лекции проводил и объяснял, что это совершенно безобидное природное явление. – Нет, бегут, как собаки от палки. Я поэтому к границам Комолодуна шибко не приближался. И то обычно не досчитываешься двух-трёх человек. А куда бежать? Бежать некуда. За границей этих областей сплошная радиация. Пробовали мы в Борисоглебск пройти или, например, до Сум. Так в Борисоглебске радиационная пустыня. Ни одной деревни целой не осталось. Посёлки вдоль железнодорожного пути вымерли, как от чумы. Не поверишь, волки появились ростом с теленка.

– А что в Сумах?.. – спросил Берзалов, которому неинтересно было слушать о волках.

Волки действительно размножились неимоверно и наводили ужас на население. Отстреливали их немилосердно, но это мало помогало.

Они втроём сидели в штабном вагоне, над которым развевался российский триколор, пили водку, закусывали салом, тушенкой и репчатым луком. Пили за победу, за Россию и воссоединение армий. Хотя, оказалось, той армии у Грибакина всего-то человек пятьсот, а из них сто шестьдесят два человека – экипаж бронепоезда. «Но зато какая?.. – периодически восклицал генерал Грибакин, – золотая!» За стеклом на фоне вечернего неба и ярких звезд мелькали остроконечные ёлки и разлапистые сосны.

– В Сумах? – переспросил Грибакин и, казалось, он задумался.

Берзалов испугался – такой у генерала сделался пустой голос.

– В Сумах моя родина… – ответил Грибакин бесцветно, как все они говорили о прошлой жизни. – В Суммах нам пришлось драться с каким-то идиотами, которые взорвали за нами мост через Ворсклу! – голос у него взлетел до дисканта, и он закашлялся, страшно покраснел, и даже лысина налилась кровью. – Бешеные, с голыми руками на бронепоезд кидались. «Дубы», что с ними поделаешь?! – просипел он, дыша, как астматик.

Кузьмичёв, который, оказывается, был главным инженером бронепоезда, не пил из принципа. Дулся он на Грибакина, потому что Грибакин не дал ему чего-то там установить, что улучшало тактико-технические характеристики артиллерийского огня. Но когда Берзалов начал расспрашивать последнего о подробностях боя да и вообще, о кочевой жизни бронепоезда под славным именем «Саддам Хусейн», Кузьмичёв перекривился, словно выпил касторки, и назидательно сказал:

– Плохая тема для разговора!

– А-а-а… – забыл закрыть рот Берзалов и растерянно замолчал.

Плохая, так плохая. Может, у Кузьмичёва свои соображения, я не знаю, подумал он. И как ему ни хотелось расспросить поподробнее о Комолодуне, но пришлось заткнуться. Оберегал Кузьмичёв генерала. Потом выяснилось, что они служили в одной бригаде, а когда Грибакин выскочил в туалет, чтобы откашляться, Кузьмичёв сказал:

– Ты его особенно не пытай… слушай, но не спрашивай… Он на одних нервах держится. И не пей с ним больше… Тоже плохо… Сорвется, мало не покажется.

– Ладно… – покладисто согласился Берзалов. – Не пытать, так не пытать, и пить не буду. – Не маленький, подумал он.

Кузьмичёв ещё на него так внимательно посмотрел, стараясь понять, понял старший лейтенант или нет, проникся, или надо повторить, но Берзалов придал физиономии выражение, которое должно было соответствовать моменту, и Кузьмичёв успокоился, хотя в глазах у него нет-нет, да и мелькала тревога за генерала Грибакина.

А когда Грибакин вернулся, все ещё красный, как мухомор, Берзалов сославшись на усталость, отказался от продолжения банкета, чем заслужил одобрительный кивок Кузьмичёва, и начал задрёмывать. После всех треволнений, приключений, а главное – от водки, его стало кидать в сон, голова сделалась тяжёлой, словно налилась свинцом. «Я немножко посплю», – хотелось сообщить генералу и Кузьмичёву, чтобы они напрасно не волновались. Но бойкий генерал, казалось, ничего не замечает и знай себе, травил, как он осваивал новые земли, как попытался пройти до Сочи, но: «Понимаешь, все мосты взорваны, а туннели засыпаны. Такое ощущение, что лазутчики действовали». Ага, тяжело ворочал мыслями Берзалов, гады… лазутчики… Но помалкивал. «А Кавказ, между прочим, бомбили пуще центра». Почему? – мрачно соображал Берзалов. А генерал Грибакин тут же отвечал, как будто читая его мысли: «Потому что там войск было не мерено, потому что спрятаться есть где. Горы однако ж…» А-а-а… – соглашался Берзалов и видел третий сон. Будто плывут они с Варей на лодке по бесконечно-длинной реке и их кидает с одной волны на другую, а он вместо того, чтобы обнять жену, вцепился, как последний дурак, в борта и пытается элементарно выжить. И нет этой реки ни конца, ни края. Так и просидел, держась за борта, до конца сна, не притронувшись к Варе.

Он проснулся от мысли о прапорщике Гаврилове, и голова сразу стала ясной и послушной, будто он и не пил, и не устал вовсе. Оказывается, генерал Грибакин говорил:

– Подъезжаем… лейтенант, слышишь, лейтенант… – и тряхнул его за плечо.

– Слышу, – ответил Берзалов и открыл глаза.

Кузьмичёва в вагоне уже не было. За стеклами основательно стемнело, всё та же луна-череп светила слева, её жуткий оскал соперничал со звёздами. Машинист вёл бронепоезд имени Саддама Хусейна на малой скорости, под колёсами загрохотал мост через реку Псёл, и ржавые фермы проплывали, как привидения, наполненные вовсе неземным смыслом.

Спас чётко произнёс: «Опоздал». Как опоздал?! – подскочил Берзалов и едва не выругался, что в данной ситуации выглядело бы весьма глупо, ибо генерал Грибакин не знал о существовании Спаса, как, впрочем, и никто другой. Даже Варя не знала. Не успел Берзалов рассказать ей о себе всё, потому что жизнь его до войны протекала в суете и бегах и оказалась такой короткой, что воспоминаний едва хватало на один вечер.

– Сейчас мост минует и встанем, – сообщил Грибакин.

Оказалось, что они зашли со стороны Комолодуна, но это ещё ничего не значило, не значило, что Грибакин на стороне Берзалова.

– Ну а дальше ты сам! – сказал Грибакин, почему-то стыдливо глядя в сторону.

– Почему? – тактично уточнил Берзалов, хотя не имел права задавать подобные вопросы генерал-майору. Сам, так сам. Делов-то, пробежать километров пятьсот, а то и меньше.

Впрочем, он давно подозревал, что генерал не то чтобы не из смелого десятка, а сам по себе. Свои у него взгляды на жизнь и на устройство будущего, явно не связанное с Комолодуном.

– Потому что, лейтенант, я уже своё хлебнул, – ответил Грибакин, избегая взгляда Берзалова.

– Я так на вас надеялся… – признался Берзалов, сердцем ловя тот миг, когда бронепоезд остановился. Гаврилов! Гаврилов! – крутилось в голове. Хотелось побыстрее выпрыгнуть из тепловоза и бежать искать прапорщика.

Он даже не расстроился из-за решения генерала. Не обязан генерал ходить туда, где люди гибнут пачками, тем более, что он там уже был. Дело, так сказать, сугубо добровольное. Это нам без вариантов, подумал Берзалов. Всё что надо, генерал уже рассказал, а что не рассказал, мы сами увидим, решил он с лёгкой душой, и они обнялись.

– Ну давай, сынок, я пойду на север к нашим, а ты в укрепрайон. Только не спеши. Обо всех опасностях я вроде тебе доложил. Береги себя. Помни, что ты должен выполнить задание, а я нашим всё подробно доложу. Да-а-а… – добавил он тем тоном, когда в последний момент вспоминают о чём-то если не важном, то по крайней мере, требующем упоминания, – где-то здесь город есть…

– Какой город? – точно так же, вроде как между делом, спросил Берзалов, который уже одной ногой был за бортом бронепоезда.

Бог с ним с этим городом. Что мы городов не видали? Главное старшего прапорщика найти, а там хоть трава не расти.

– Да-а-а… может, всё это ерунда, – согласился Грибакин, – выдумки, страшилки, однако, сорока на хвосте донесла, что есть такой, но на карте ты его не найдёшь. Говорят, что те, кто в него вошли, назад не вернулись. Лично я в это не верю, – добавил он, упреждая следующий вопрос о том, как же всё-таки генерал узнал о городе.

– Что, так всё серьёзно? – спросил Берзалов, посмеиваясь в душе над храбрым генералом.

Лично он ни в какие байки не верил, хотя Скрипей был из их числа.

– Может, этого города и нет, – уловил его иронию Грибакин и стал оправдываться. – Почём я знаю? Только говорят, что в нём шибко теневые люди живут. Может, это сказки, фольклор на новый лад. Я не знаю. Но на всякий случай обязан тебя предупредить, а если предупрежден, значит, что? Значит, вооружён, – добавил он с лёгкой душой.

Теневые люди? Не Скрипей ли? Тогда бы генералу поведали о его певческих способностях. У Берзалова от стыда за него уши едва не свернулись в трубочку: человек, который создал собственную армию и никого не боится, загибает о небылицах. Не нашёл ничего лучшего, как стращать на дорожку.

– Спасибо… – ответил он, хотя, конечно вдруг почувствовал, что уязвлен, но не этим, а тем, что всё-таки до самого конца надеялся, что Грибакин со своим бронепоездом поможет ему. Всё-таки бронепоезд – это сила: и танки на нём, и орудия, и крупнокалиберные пулемёты. Такому монстру никакой город не страшен, даже с мифическими теневыми людьми. Но, видать, за полтора года Грибакин дюже соскучился по цивилизации. Его тоже можно понять: трудно жить без надежды. Теперь ему не терпится пробежать на север, посмотреть, какая она – эта надежда. Стоит ли за неё цепляться? А потом, может, вернётся.

Мыслил он, однако, понятиями землянина, хотя уже мог убедиться, что никакие танки, никакие пушки не сладят с лоферами, то бишь с танкетками Комолодуна.

Накануне Берзалов дал генерал-майору позывные и частоты, на которых можно было связаться со штабом бригады.

– Всё! Расскажите там нашим обо всём… – Берзалов открыл дверь, оглядываясь на генерала и, чтобы не разводить антимонию, прыгнул на гравий, с расстройства задев прикладом автомата за высокую ступеньку. Даже разгрузка с амуницией, к которой он уже привык, как к собственной коже, на этот раз показалась ему тяжеленной и неудобной.

Бронепоезд имени Саддама Хусейна ещё тихонько катился. Вот он тяжело вздрогнул, гремя сцепками, и где-то в конце, перед мостом раздались возбужденные голоса: капитан Русаков руководил спуском бронетранспортёра с платформы. Там весело лаял Сэр, а потом внезапно тихо зазвучала музыка. Откуда музыка? – удивился Берзалов. На какое-то мгновение ему показалось, что не было никакой войны, а он всего лишь застрял на ночной станции, где-нибудь под Вологдой, где ночью вот так же гремят составы, сонные пассажиры спят в неудобных креслах, а где-то в ресторане тихо играет венский вальс. Можно было пойти, сесть в тепле и уюте, выпить граммов двести коньяка и отвести душу. Была у него такая привычка – старая армейская привычка, которой он изменял только на спортивных сборах. Потом он покосился на луну-череп, и всё вернулось на своё место.

– Архипов! – крикнул Берзалов.

– Я здесь, товарищ старший лейтенант, – словно эхо, отозвался Архипов и вынырнул из темноты, как тень волка.

– За мной!

Не надо ни на кого надеяться, понял Берзалов, а надо было действовать без оглядки. Самым очевидным было то, что старший прапорщик Гаврилов не успел пройти квантор, вернулся по эту сторону моста и дожидаться, как было оговорено заранее, а бронепоезд со славным, но чужим русскому уху именем «Саддам Хусейн», должно быть, напугал его. Вот он и спрятался в кусты. Хорошо хоть не стреляет, с умилением думал Берзалов, а ведь может врезать со всей дури, может, но не будет, на то он и пограничник.

– Федор Дмитриевич… – осторожно произнёс в микрофон Берзалов, – это мы, узнали? Не стреляйте. Я сейчас выйду с другой стороны состава.

Он обошёл тепловоз и, светя фонариком, стал вглядываться, как ему показалось, в бесконечное ночное пространство, раскинувшееся перед ним. На западе и юге привычно сверкали зарницы, там же в чёрном небе плыли ещё более чёрные тучи. А здесь было сухо, и хотя звезды горели ярче обычного, луна-череп всё-таки затмевала их.

Берзалов выстрелил двумя красными и одной зелёной ракетой. Они долго горели, плывя на парашютах, и ветер постепенно унёс их за лес к реке.

– Никого… – сказал Архипов, который тоже светил фонариком и по станционным зданиям и кустам.

Берзалов очень захотелось выругаться, так захотелось, что он скрипнул зубами.

– Капитан… – позвал он.

– Мы почти сгрузились, – вежливо доложил Русаков.

После случая с Гучей и Буром он стал тиши воды, ниже травы.

– Пришлите мне двух человек с фонарями.

– Сделаем.

Через минуту к Берзалову и Архипову подбежали, запыхавшись и испуганно оглядываясь на луну-череп, Сундуков и Гуча. Похоже, что Гучу мало что волновало. Берзалов посмотрел на его невинную, как у младенца, физиономию и от злости ещё сильнее заскрипел зубами. Надо было Гучу примерно наказать сразу, а так получается форменное безобразие: залётчики бегают толпами. Людей не хватает, с кем воевать? – подумал Берзалов, чувствуя, что тупеет от злости. А с другой стороны, если бы не залёт Гучи, то они бы ушли из городка, не познакомившись с генералом Грибакиным. И хотя генерал не в полной мере оправдал мои надежды, польза от этого получилась несомненная: во-первых, расширили ареал бригады, а во-вторых, получили реального союзника.

– Так, – скомандовал он, – растянулись цепью так, чтобы не терять из вида друг друга, идём в том направлении. – Берзалов махнул рукой туда, где у кромки леса застали лоферы, похожие на армейские каски. – Ищем БТР и экипаж. Признаки боя, раненых, убитых, в общем… всё, что или кого найдём.

– А это… – на всякий случай уточнил Сундуков, – как его?.. кого опасаться?

– Никого… – обманул его Берзалов. – Нет, здесь никого нет! – сорвался-таки он на повышенный тон, – но надо проверить! Хорошенько проверить! Если никого не найдём, пойдём за мост! Ясно?!

– Так точно, – ответили хором, но как-то уныло, словно из-под палки.

Боятся темноты и Комолодуна, понял Берзалов. Я и сам боюсь.

– Вперёд! – скомандовал он. – Вашу-у-у Машу-у-у!..

Путаясь в зарослях вьюна, они сошли с железнодорожной насыпи и зашагали через поле к лесу. Бронепоезд имени Саддама Хусейна и тёмный вокзал, в котором давеча Берзалову послышалась музыка, остались позади.

Берзалов двигался в центре и с замиранием сердца светил себе под ноги. Вначале им ещё помогали два прожекторных луча, которые били с тепловоза, потом их свет стал только мешать, потому что дезориентировал по сравнению со светом луны-черепа.

Естественно, ничего они не нашли. Хотя прошагали до «утиных клювов и дамских шляпок». Берзалов не дал никому порассуждать на тему, что же это такое. Особенно Сундукову по кличке Актёр, который, похоже, от страха едва в штаны не наложил. Да и Гуча тоже оказался не лучше, потому что схватился за челюсть, которая у него стала сама собой лязгать, как старый, ржавый капкан.

Один Архипов абсолютно спокойным тоном спросил:

– Что же это получается?..

Выйдет из него хороший офицер, подумал Берзалов, точно выйдет, если выживет, конечно.

– Ничего серьезного, – ответил Берзалов, освещая фонариком крайний слева лофер.

Сундуков издал какой-то сдавленный крик, изумленные жизнью глаза совсем вылезли у него из орбит. Если сейчас ещё и клюв пошевелится, то полный капец, подумал Берзалов. Но, к счастью, утиный клюв всё так же безвольно смотрел в землю. Гуча справился с испугом и решил дотронуться до лофера, то бишь танкетки.

– Хоп! – испугал его Архипов.

Гуча отдернул руку, словно его ударило током, и все рассмеялись.

– Мёртвые они… – сказал Берзалов, – на людей не реагируют.

Естественно, он даже не собирался упоминать, что один из утиных клювов всё же едва не клюнул его. Гуча, окончательно осмелев, решил даже отколоть кусочек на память, но разве что выбил пару искр от бока лофера.

– Железные однако, – уважительно сказал он. – Мамой клянусь!

– Возвращаемся, – сказал Берзалов. – Обыщем ниже, вдоль леса, но, сдается мне, здесь никого нет.

Для проформы дела они обежали не только равнину ниже вокзала, но и возвышенность, по которой Берзалов шёл давеча с Буром. Тщетно, бронетранспортёр как воду канул. Ясно, что Гаврилов не здесь, понял Берзалов, а где? Или квантор отправил меня в одну сторону, а его – в другую? Шуточки, однако, изволите шутить, обращался он непонятно к кому, и волна злости снова нахлынула на него.

 

***

Ночь уже окончательно вошла в свои права, когда они вернулись на станцию. Луна-череп по-прежнему скалилась в небе, предвещая несчастья и смерти. Но Берзалову было всё равно. Он давно перестал обращать внимание на плохие приметы, слишком много их было в этом атомном веке. Ясно было, что ничем хорошим он не кончится, если только не повезёт, думал Берзалов. А может, уже начало везти, только я не понимаю?

Бронепоезд имени Саддама Хусейна, с развевающимся триколором над штабным вагоном, гордо удалился в темноту – туда, где находилась цивилизация и девяносто пятая отдельная гвардейская бригада специального назначения. Генерал Грибакин позорно оставил их один на один с непонятным Комолодуном. Никому за просто так умирать не хочется. В принципе, я на него и не рассчитывал, с непонятной горечью подумал Берзалов, пойдём и сделаем своё дело. Просто мне грустно. Однако он не дал дурным мыслям завладеть собой и отдал команду:

– На броню!

Медленно и осторожно они двинули на противоположную сторону моста, который жалобно скрипел, словно расставаясь с ними навсегда. Сразу за ним начиналась та самая дорога. На этот раз квантором здесь и не пахло, потому что дорога повернула направо и весело побежала себе мимо пыльных трав и кустов в сосновый лес.

И хотя душа Берзалова рвалась галопом вперёд – лишь бы побыстрее настичь экипаж Гаврилова, он осторожничал, приказав Филатову двигаться почти на ощупь, дабы не нарваться на какую-нибудь ловушку. Чего именно надо опасаться, он уже примерно догадывался. В первую очередь – лоферов с их утиными клювам и башенками, больше похожими на изящную дамскую шляпку, ну а уже потом – всякую экзотическую «пыль», которую генерал Грибакин называл «зелёной», а Касьян Ёрхов – «умной». В свою очередь «умная пыль» разделалась с элитными частями америкосов и заставила бежать из укрепрайона славного генерал-майора Грибакина. Ещё, вероятно, там же существовал Скрипей, который вначале всех страшно напугал, ну и ещё что-то по мелочи, о чём Берзалов не имел ни малейшего представления, но подозревал, как тактически грамотный офицер. Надо было быть готовым ко всякого рода неожиданностям, настраивал он себя.

Между тем СУО, в которой были совмещены все функции управления бронетранспортёром, ничего не показывала ни на общем экране, где отражалась местность, ни на тепловизоре, ни на шкале сканера частот, который периодически «опрашивал» эфир. Тщетно. В наушниках властвовал всё тот же модулированный гул, и Берзалов понимал, что по-другому и быть не может, что Комолодун на то он и Комолодун, чтобы запутать всё так, чтобы никто разобраться не мог. Выходит, что район закрыт, а мы попёрлись наобум лазаря. Тошно было на душе у Берзалова, тошнее не бывает, но деваться было некуда. У него возникло непреодолимое желание развернуться вслед за бронепоездом Грибакина и через двое суток доложить генерал-лейтенанту Турбаевскому по факту: мол, так и так, укрепрайон с инвазивными захватчиками для людей смертельно опасен, лучше в него не ходить. Но ведь, гады, если снова не пошлют с тем же самым заданием, то заставят определять границы района. Глупо было умирать, когда только жить начали. Эх, Гаврилов, Гаврилов, думал Берзалов, куда тебя занесла нелёгкая?

– Товарищ старший лейтенант, – обратился к нему Рябцев, – а вам не кажется, что шум стал тише и не такой переливчатый?

– Да… действительно… – согласился Берзалов, послушав «внешнюю» связь. – Молодец, Рябцев!

Ему пришла идея «попросить» СУО промотать весь шум, который она записывала три дня, за несколько минут. Низкочастотные колебания преобразовались, и он услышал: звук костра, похожего на подвывающее пламя, треск лопающихся чурок и шипение капель воды, как будто они падали на раскаленную сковороду. Берзалов ещё не понимал, что это значило, хотя было ясно, что энергия шума упала и продолжает снижаться. Однако радоваться было рано.

Трудно было представить, что за противник прячется за всем за этим, насколько он силён и смышлен. Нет, безусловно, силён, раз в пух и в прах разделал восемьдесят третью воздушно-десантную дивизию американцев. А насколько он вынослив? Готов ли к партизанской войне? Или отхватил территорию и никого к себе не подпускает? Но ведь едем-едем, второй час, между прочим, и никого. Правда, шум в наушниках стал меньше. Берзалов запросил СУО и получил красноречивый ответ, да, действительно, за три дня амплитуда шума уменьшилась в пять раз и снижается по экспоненте. Это вселяло призрачную надежду, и Берзалов, который и так был суеверен и осторожен сверх меры, держал пальцы скрещенными.

И вдруг его как молнией шибануло: космический канал пытается открыться, но не может, а значит… значит, Бур вовсе не сумасшедший, а обычный, бытовой провидец! Вот как! – удивился Берзалов. А я его нагибал. Выходит, зря. Он посмотрел влево, где в углу сидел, нахохлившись, Бур. Разумеется, его давно уже развязали и даже дали опохмелиться. Теперь он дремал, смешно шевеля толстыми губами. Вот так Бур, с восхищением подумал Берзалов. Надо будет к тебе приглядеться, может, и в самом деле ты что-то умеешь, кроме как нести околесицу?

Теперь луна-череп скалилась то в спину, то слева, то справа, потому что дорога вдруг принялась выписывать такие зигзаги, с какими они до этого не сталкивались. Равнина вдруг превратилась в череду холмов, поросших лесом. Иногда холмы были лысыми, с какими-то ломаными вехами на верхушках, но останавливаться, лезть наверх и выяснять, что это такое, времени не было. Но самое странное заключалась в том, что местность не совпадала с картами, которые были заложены в СУО и находились в планшетнике у Берзалова. Этого он никак не ожидал. Впрочем, ломать голову было некогда, потому что СУО вдруг показала тёплое пятно и, не доезжая до него метров ста, Берзалов приказал остановиться.

Подгонять никого не приходилось. Все сразу прониклись моментом, выскочили из бронетранспортёра и рассредоточились по местности. Даже Сэр и Кец вели себя тихо-тихо. В машине остались Касьян Ёрхов, Колюшка Рябцев и Филатов.

Берзалов с Архиповым перебежками приблизились к тому месту, которое на экране СУО выглядело, как тёплое пятно, а через прибор ночного видения – белесо-зелёным.

– Кострище… – сообщил Архипов, одной рукой пробуя угли, второй держа автомат так, чтобы моментально открыть огонь.

Берзалов прикрывал его спину, держа склон дороги под прицелом, и чувствовал себя словно голым на футбольном поле.

– Сколько времени прошло?

– Угли прогорели. Пепел остался едва тёплый. Часов десять, однако.

– Да-а-а… – сказал Берзалов, давая понять, что он думает и анализирует ситуацию.

Архипов ещё пошарил вокруг костра и нашёл пустые консервные банки из-под тушёнки, а ещё – кости от окорока и окровавленные бинты.

– Наши это, – убеждённо сказал Берзалов. – Зуева перевязывали.

– А вот! – обрадовался Архипов, вытаскивая из той, банки, которая словно специально была оставлена в центре поляны.

У Берзалова дрожали руки, когда он разворачивал полиэтиленовый кулёк, в котором находилась записка: «Роман Георгиевич, ждали вас двое суток. Поняли, что с вами что-то случилось. Принял командование группой и приступил к выполнению задания. Старший прапорщик, Гаврилов Ф. Д.»

– Как двое суток?! – удивился Берзалов. – Ты что-нибудь понимаешь? – спросил он у Архипова, на какое-то мгновение забывая, что вокруг враждебная территория под названием Комолодуна.

– Я ещё не сообразил, – признался Архипов, который был польщен, что Берзалов спрашивает у него совета. – Странно получается… вроде бы время у них бежало быстрее. Слышал я о таком, но никогда не видел.

– Вот то-то и оно… – согласился Берзалов. – Чепуха какая-то получается. Выходит, что здесь время другое, что ли?

– Наверное… – покорно кивнул Архипов, но уверенности в его голосе Берзалов не услышал, как, впрочем, и в своих словах тоже. Не сталкивались они ещё с такими явлениями, даже когда ходили в рейды по бескрайней Заокской низменности. Не до уверенности было. Уверенным ты будешь, когда увидишь реального врага, подумал Берзалов, в которого можно выстрелить.

– Да и то верно, – согласился он, снова беря свой сектор в прицел автомата, – как это время течёт не так, как принято, разве что только в фантастических романах? – Ворчал он. – Верно ведь?.. – риторически спросил он и засмотрелся на луну-череп, которая, безразлично скалясь, висела над обожженными радиацией лесами, над посёлками и городами, существующими разве что на картах, над зараженными полями, болотами, над морями и океанами – над Россией, и что с этим всем делать, он не имел ни малейшего представления. Только двигаться вперёд и искать Гаврилова, подумал он и стряхнул с себя оцепенение.

– Так! – сказал он в микрофон. – Все слышат меня?! Мы нашли записку от Гаврилова. Они опередили нас на двое суток. Приказываю: двигаемся вперёд, неустанно вызывать группу Гаврилова и базу.

– Не верю… – отозвался Колюшка Рябцев и тут же испугался своей дерзости, – ой, извините, товарищ старший лейтенант, вырвалось.

– Мы их никогда не догоним, – вдруг выдал в локальную связь Бур.

– Что значит, «никогда не догоним»? – нервно отреагировал Берзалов.

– Временной континуум у них другой… – загробным голосом поведал Бур и насупился.

– Ишь ты… – отозвался недовольным голосом Архипов, – словечки разные знает. Ты лучше бы стрелять научился.

В наушниках было слышно, что Бур по привычке начал было ворчать, но, похоже, только заработал себе по шее и заткнулся.

– Разговорчики… – проворчал Берзалов, перебежками направляясь к бронетранспортёру. – Время другое… Континуум… Печки-лавочки… Фигли-мигли… Разберё-ё-мся!

Не нравилось ему всё это, и он привычке злился. Однако теперь он по-другому смотрел на Бура и невольно прислушивался к его словам. Чувствовал что-то Бур, но высказаться не мог. Такова была его натура: он ощущал, но абсолютно не умел излагать суть вещей.

 

***

Дорога петляла, петляла, а потом внезапно выскочила прямиком к большому, просто огромному городу, который лежал на равнине и который, однако, не значился ни на одной карте. Вначале он мелькнул под лунным светом крышами, блестящей рекой и разбегающимися улицами, и тут же пропал, когда дорога нырнула с холмов, очертя голову, вниз. И Берзалову показалось, что он ошибся – не было никакого города, а просто хочется спать, клонит в сон, вот и мерещится всякая белиберда. Но через пару минут бешеной езды в предрассветных сумерек вдруг стали мелькать, как в калейдоскопе, дома, проспекты, бульвары, ажурные мостики, серебристая речка, а потом – бах! и дорога уперлась в колонны монументального портала. Бур, которого простили и который сидел на своём законном месте рядом с Филатовым, выругался:

– Ёпст!

– Заткнись! – посоветовал Филатов и ударил по тормозам.

В результате Гуча разбил себе нос о ребро жесткости и в разведку не попал, Архипов же остался за старшего, а Сундуков занялся прожекторами.

– Товарищ старший лейтенант… – обратился Колюшка Рябцев и задал тот единственный вопрос, который вертелся у каждого на языке, – а вам не кажется странным, что такой огромный город, и без единого огонька?

– Кажется, – невольно согласился Берзалов, хотя чего здесь странного – может, все спят без задних ног?

Может, но не обязательно, и не надо обманывать себя, это тот самый город, о котором предупреждал генерал Грибакин.

– Ну да… – согласился Архипов, – дрыхнут на рассвете, тёпленькие, в тёплых постельках, в белых носочках.

– В каких белых носочках? – уставился на него Берзалов.

– Это… так… образно, – поправился Архипов.

– А-а-а… – среагировал Берзалов.

Архипов ещё ничего не понимал, а в его словах крылась зависть ко всем тем, кто действительно мог себе позволить такую роскошь, как чистые подушки и мягкие перины.

– Что случилось-то? – беспечно спросил капитан Русаков, которому с его места, конечно же, не было видно, что происходит снаружи.

– Да город какой-то непонятный, – задумчиво ответил Берзалов. – Во первых, целый, не разбомбленный, а во-вторых, безлюдный, – он высказал то, о чем даже боялись думали Филатов, Бур, Колюшка Рябцев, которым тоже была видна дорога.

– Чего здесь странного?

– А то, что так не бывает, – ответил Берзалов, вглядываясь в триплекс башенки.

– Что будем делать? – спросил Русаков, как будто тотчас проникнувшись тревогой.

Берзалов мало что понимал. Он только видел, что что-то не так, а что именно, не мог сообразить, хотя давно уже пора было привыкнуть, что постъядерный мир изменился, что он приобрел иные качества, которые постепенно открывались человечеству. Но чтобы целый, не разбомбленный город оказался абсолютно безлюдным, такого ещё не бывало.

– Не знаю, – признался он, невольно прислушиваясь к звукам снаружи и припоминая слова генерала Грибакина об этом таинственном городе. Не может быть, чтобы нам так повезло, подумал он. Не верю я в такие совпадения. Да и глупости всё это – какой-то супергород, просто фигли-мигли на постном масле.

– А если взглянуть?.. – неуверенно предложил Архипов.

И сразу всё пошло наперекосяк, не так, как привык Берзалов. Надо было бы, конечно, отступить. Взять тайм-аут. Подумать маленько, может быть, даже поискать другой выход, но стремление найти Гаврилова затмило в Берзалове все другие чувства и даже инстинкт самосохранения, хотя, прежде чем покинуть бронетранспортёр, он проверил СУО, уровень радиации и кинул взгляд на сканер частот. Последний если бы что-то и обнаружил, то давно бы подавал световые и звуковые сигналы. Всё было, как всегда, то есть в норме, даже радиация, а это Берзалову тоже, как обычно, не понравилось. Лучше бы что-то угрожало, подумал он, лучше бы было страшно. Спас стыдливо помалкивал. Бур – народный провидец, пребывал в испуге. Надо было принимать решение.

– Ладно… – сказал сам себе Берзалов, а оказалось, что вслух. – Пойду прогуляюсь. Капитан, выскочим на минуту. И ты тоже не отставай! – приказал он Буру.

Бура он взял с одной единственной целью – использовать его провидческие способности в реальном деле и разобраться, что такое «другое время». Если это то, о чём он подумал, то они, действительно, никогда не догонят Гаврилова, прежде чем он достигнет Харькова и остановится. Получается, что греки были правы, придумав парадокс Ахиллеса и черепахи. Допустим, думал Берзалов, мы движемся быстрее Гаврилова в два раза, что невозможно, потому что он тоже спешит, но допустим, и находимся от него на расстоянии перехода в два дня. Допустим, мы пробежим это расстояние в два раза быстрее, но ведь и Гаврилов не стоит на месте, он убежит от нас ещё на полдня вперёд, и так до бесконечности, то бишь до самого Харькова. Прав Бур, получается, что время у Гаврилова другое. Континуум в нём другой. Была, правда, одна тонкость, которая смущала Берзалова: похоже, Бур воспринимал всё происходящее через призму религии, а это, разумеется, только запутывало ситуацию.

– Выскочим, – легко согласился Русаков и полез вслед за Берзаловым в боковую дверцу, задевая своим огромным пулемётом за ребра жесткости.

Дверца была низкая и узкая, чтобы изящно выскочить наружу, надо было обладать изрядной ловкостью. Но худой Русаков справился с этой задачей легко и сказал, когда они уже приблизились к колоннаде:

– Не находишь, что странно пахнет? Где-то я уже это видел…

Бур со старушечьим кряхтением выпал из бронетранспортёра и принялся собирать амуницию, которая по обыкновению с грохотом вывалилась у него из подсумка на асфальт.

– Я тоже, – нервно ответил Берзалов, с беспокойством оглядываясь на Бура, и колкая тьма вокзала ему страшно не понравилась. Хотя светало по-весеннему рано, луна-череп всё ещё давала достаточно света, чтобы тени казались чёрными-чёрными провалами в бездну.

Где-то и когда-то он тоже будто бы видел этот город, но вспомнить никак не мог.

– Вот там… – уверенно сказал Русаков, – автостанция.

Берзалов спорить не стал, какая, в принципе, разница, главное, Гаврилова найти или его следы. Да и опасности, судя по всему, никакой. Разве что смущало отсутствие людей. А может, это и хорошо, потому что только люди и могут быть опасными.

– А ты почему с нами? – спросил он у Кеца, который с любопытством тоже глядел по сторонам. – Тебе кто разрешил? Вернись в машину и доложись Архипову, что ты на месте! – приказал он.

За время передвижения группы бойцы подобрали Кецу армейскую одежду, соответствующую росту и делу, которым Кец наравне со всеми занимался в глубокой разведке. Где это всё раздобыли, для Берзалова осталось большущей тайной. Только Архипов, который покровительствовал Кецу, ходил гоголем, нос задрав. Разумеется, Кец сидел при экипаже и ни на какие задания его не брали. Это был самый категоричный и самый жёсткий приказ старшего лейтенанта Берзалова. Все понимали, что за его нарушение простым взысканием не отделаешься и даже не отсидишься на губе. Со старшим летехой шутки плохи, если что, он мог в горячке и в нокаут отправить одним движением руки. Поэтому Кеца и Сэра берегли, как зеницу ока. Пылинки, можно сказать, с них сдували, а кормили, как на убой. Особенно был доволен Сэр, который за свою недолгую собачью жизнь редко ел досыта, всё какую-нибудь дрянь, которую найдёшь на дороге, а здесь ему давали и тушенку, и сгущенное молоко, и конечно же, все те продукты, которые прихватили с фермы Ёрховых. Ели их целые сутки и до сих пор не съели. Так что после злополучных шпикачек Сэру перепадали не только одни огрызки. Всё тот же сердобольный Архипов на последней стоянке сварганил для Сэра самый настоящий мясной суп, который Сэр долго охранял, как ему казалось, от посягательств экипажа: во-первых, потому что супа было много и Сэр сразу весь его сожрать не смог, а во-вторых, было так вкусно, что с тех пор он заобожал Архипова и ходил за ним хвостиком, чем вызывал праведную ревность Кеца. Так развлекался экипаж первого бронетранспортёра.

– Лейтенант, тебе не кажется, что мы не там ищем? – спросил Русаков, косясь на воинство: Кеца, Сэра и Бура, которые в свою очередь испуганно косились на вокзал и не смели шага ступить в сторону, потому что им было страшно.

В понимании капитана Русакова таскать мальчишку да ещё и с собакой в глубокой разведке было безответственно и глупо. Куда лейтенант смотрит, о чём думает? Один раз он даже высказался в том смысле, что слышал о таких пацанах, что бродят они, мол, бесцельно по пустошам, странные и непонятные, и, вообще, сплошные загадки. Но Берзалов отнёс это высказывание на то обстоятельство, что, как говорится, на войне детям делать нечего, и тотчас забыл слова капитана, других забот хватало.

– А ведь пацан – засланный казачок… – сказал однажды Русаков.

Берзалов тогда отрезал ему:

– Не вздумай сказать при экипаже, убьют.

– Даже так?.. – удивился Русаков.

– Даже так, – подтвердил Берзалов, а сам подумал, что, если тебе об одном и том же говорят два человека, значит, в этом что-то есть. Но что? – ломал он себе голову. Мальчишка как мальчишка. Живой, непосредственный. Мне его жалко, потому что он напоминает мне самого себя. Нравится он мне. Вернёмся, определю его в школу, а там посмотрим, воевать ему, действительно, рано.

– В общем, мне кажется, мы не там ищем, – повторил Русаков.

– А где?.. Где искать? – с раздражением спросил Берзалов, потому что в любом случае надо было с чего-то начинать, где-то же Гаврилов оставил очередное послание, не мог он миновать это место, никак не мог.

– А мне кажется, вон там! – весело пропищал Кец и показал в темноту за деревья, где на железнодорожных путях пылились и гнили под солнцем десяток-другой электричек и обычных пассажирских составов.

Капитана аж перекривило, да и Бур промычал что-то в том смысле, что искать надо не здесь, а по его разумению вот там, и показал пальцем на вокзал, на его чёрные провалы между колоннами. А ещё Берзалова удивляло то обстоятельство, что хоть Кец и был всеобщим любимцем, Бур как будто бы его сторонился, чурался и вообще поглядывал с большим недоверием. Проявлялись ли в этом его провидческие способности или нет, трудно было сказать. Лично у меня Кец не вызывает никаких отрицательных эмоций, думал Берзалов, а интуиция у меня главный советчик. Может быть, я потому ещё и жив, что прислушиваюсь к ней ну и, разумеется, к Спасу. На этот раз Спас поведал: «Молодец». «Иди ты…» – ответил Берзалов. И разговор прекратился.

– Ну смотри, ты командир, тебе виднее, – с непонятным смыслом произнёс Русаков, больше не обращая внимания на Кеца.

Берзалов едва не взорвался: «Вашу-у-у Машу-у-у!..», однако сдержался и сказал:

– Ищем недавний костёр и консервные банки. В общем, должен быть знак! Все поняли?

– Все… – Русаков, который за последние сутки растерял всё – даже свой командный голос, от которого пчёлы на лету мёд роняли, показался Берзалову в этот момент самым несчастным человеком на земле.

Трудно ему будет, решил Берзалов и вспомнил свою Варю. Он подумал, что вертолётчики народ ненадёжный в плане семьи, что в каждом аэропорту у них по женщине, а то и по две. Значит, Русаков не изведал семейного счастья и, стало быть, вполне закономерно привязался к Зинаиде Ёрховой. Понять его можно, но не обязательно – время сейчас другое, не до женского пола.

– Роман, – подёргал Кец за рукав Берзалова, – Сэр почему-то на площадь тянет.

– Пойдём на площадь, – согласился Берзалов, – только его не отпускай, – кивнул он на остроухого Сэра.

– Не отпущу, – заверил Кец, – он у меня послушный.

Сэр оглянулся на них, и в его агатовых глазах зажёгся азартный огонёк. Берзалов вопросительно посмотрел на Бура, но тот промолчал, хотя по его лицу можно было понять: не туда они топают, ох, не туда, но я сам не знаю, куда нужно. Хорошо, решил Берзалов, вначале обследуем площадь, а потом – вокзал. И они, светя себе в тёмных местах фонариками, направились на площадь, под сень деревьев, и даже обстоятельно обыскали её по периметру, где вдоль тротуара застыли десяток-другой троллейбусов и автобусов, распахнутых, раскуроченных, с изрезанными сидениями, с вырванными панелями управления. Варвары, однако, думал каждый. Цивилизации на них нет или генерала Турбаевского.

Больше здесь ничего интересного не было. Одна пыль и грязь, возникшая, казалось бы сама по себе в неимоверно большом количестве: какие-то тряпки, старые кульки, пластиковые бутылки и выгоревшие на солнце обрывки газет. Русаков крякнул раз-другой от досады, шуруя палкой по кустам и сказал:

– Нет здесь никаких знаков. Пусто! Даже костром не пахнет.

Дико воняло, правда, кошками, но это была иная тема. И Сэр, которого Кец держал на поводке, упорно тянул дальше, по другую сторону вокзала. Берзалову всё это стало уже надоедать, он всё чаще поглядывал на вокзал и думал, что Бур прав, что Гаврилов не такой человек, чтобы делать привал абы где, хотя вокзал он физически миновать не мог – дорога-то одна. Однако Сэр упрямо стремился на противоположную сторону, и все поддались его напору, решив, что уж с его-то собачьим обонянием они не пропадут. Последние десять метров они летели за Сэром, сломя головы. И на тебе: казалось, они вот-вот обнаружат стоянку Гаврилова, однако вместо этого Сэр протащил их через площадь, через все перроны, железнодорожные пути и с диким хрипом, похожим на вопли, вырвался-таки из рук Кеца и пропал в ближайших кустах. Вслед за этим раздался кошачий вопль, радостный лай Сэра, который таким образом возвещал, что загнал извечного своего врага на дерева и призывает разведчиков прийти и всласть поохотиться.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – плюнул Берзалов и пошёл, не таясь, презирая всех и город в том числе, назад прямиком через площадь к вокзалу.

– Ты чего?.. – нагнал его Русаков, лейтенант. – Погоди…

– Надоело… – ответил Берзалов, спрыгивая на рельсы. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. обосрались в очередной раз!

– Да ладно тебе, – принялся успокаивать его капитан и снова завёл старую песню: – Парнишка-то странный.

– Чего?.. – с непонятной угрозой произнёс Берзалов. – Парень как парень.

– Да я не к тому… – поправился Русаков. – Понимаешь, наслышался я о мальчиках таких. Не наши они.

– А чьи? – с вызовом обернулся Берзалов.

– Не наши, и всё! – насупился Русаков. – Может, даже не с планеты Земля.

– Наш он, наш, – заверил его Берзалов. – Сам лично проверял. Ты не вздумай ляпнуть о своих подозрениях ещё кому-либо, – предупредил он. – Врагов наживёшь.

– Ладно… хорошо… – покорно согласился Русаков. – Ты командир, тебе решать. Но учти, я руки умываю.

– Ух-х-х… – не сдержался Берзалов и воскликнул в сердцах, – что ж вы все такие?..

– Какие?

– Нервные.

– Какие есть, – упёрто ответил капитан Русаков.

В капитана Русакове было что-то такое тёмное, похоже, он готов был пройти по лезвию ножа, и один раз уже это сделал.

– А собака тоже не наша? – ядовито спросил Берзалов, невольно делая приставной шаг в сторону капитана.

– Собака наша, – ответил Русаков, никак не реагируя на движения Берзалова.

Берзалов не понял: или Русаков наивный, или очень смелый, а может, ничего не сообразил. Ну да бог с ним, решил Берзалов и бить его не стал. Момент неподходящий. Да и за что бить человека, если у него иное мнение? Чёрт с ним! Удар, даже если он выверен, даже если он чудовищно хорош, не всегда является главным аргументом, потому что нужны обстоятельства, чтобы этот аргумент стал весомым.

– Ну и слава богу, – примирительно сказал он, разжимая кулаки. – Ты, капитан, главное, не ершись и помалкивай. Я сам, если что разберусь.

Русаков хмыкнул и ничего не ответил. Но было ясно, что Берзалов его не убедил.

Бур и Кец понуро плелись следом. Сэр, который ничего не понял, всё ещё азартно оглядывался на кусты, где сидела кошка. «Ну что же вы?! – говорил но всем своим видом. – Я нашёл, я загнал, а вы?.. Тоже мне разведчики, такой обед упустили!»

– Нехороший вокзал… – вдруг заметил Бур. – Тёмный ликом, как будто прячет что. Луна вон… солнце встаёт, а вокзал будто сажей утёрся. Чудеса… потому что… потому что…

– Что потому что?.. – встрепенулся Берзалов, всё ещё переваривая конфликт с Русаковым.

Не прав капитан, не прав, думал он. Кец свой, тяжёлое у него детство, не позавидуешь. Атомный век – чтоб он провалился! А Русаков беснуется, потому что думает о Зинаиде Ёрховой.

– Потому что «ты положил меня в ров преисподний, во мрак и бездну», – вдруг выдал Бур и сам испугался своих речей. – Исчадие ада это…

Потом уже, анализируя события, Берзалов понял, что Бур иногда способен высказывать нужную информацию, только он, как и Спас, не мог говорить чётко и понятно, то есть человеческим языком, а не сплошными иносказаниями и заимствованиями из библии.

Небо на востоке заметно посветлело, тени поблекли, а луна-череп, вопреки логике, принялась гореть ещё ярче. Ну да, естественно, она же отражает дневной свет, и Берзалов успокоился.

– Прямо второе солнце, – досадливо заметил Русаков, поморщившись.

Но после заявления насчёт Кеца Берзалов ему не очень-то верил. Ему тоже не нравилась луна. Казалось, что она имеет безусловное отношение к укрепрайону, но какое именно, трудно было понять. Если всё дело в страхе, который она внушала, то он уже не действует, потому что к нему все давным-давно привыкли, а если ещё по какой-либо причине, то посмотрим, храбрясь, думал он.

Вдруг капитан Русаков хищно изогнулся, передёрнул затвор и едва не полоснул по кустам, за которыми виднелись дома.

– Чок! – с опозданием подал команду Берзалов.

Все замерли, даже Сэр перестал тянуть, и вслушались в утреннюю тишину. Где-то что-то шелестело и пищало тихонько-тихонько, словно прищемленная дверью крыса.

– Показалось… – с облегчением сказал Русаков, держа, однако, пулемёт наперевес.

– А что показалось? – спросил Бур, взмокший, как курица.

– Тени показались.

– Это они! – уверенно заявил Бур и почему-то спрятался за Берзалова.

– Кто? – нервно спросил Берзалов, поглядев на него, как удав на кролика.

Он вообще боялся сглазить удачу и предпочитал не говорить о всяких страстях, хотя ему самому показалось, что он тоже видел человеческую тень, но промолчал, потому что до бронетранспортёра осталось всего ничего – полсотни метров.

– Теневые люди… – выдал Бур, и сразу словно изменил мир вокруг, как будто одно единственное слово послужило толчком к возникновению новой ситуации.

В воздухе явственно появилась тревога. Она пришла словно ниоткуда. Только что её не было – и вот, на тебе, висит, как незримый ультиматум. Перешагнёшь черту, и ты труп, подумал Берзалов, но ничего дельного предложить не мог, кроме как дотопать до брони, сесть на неё и укатить побыстрее из этого странного места. А ещё его поразило то, что Бур не мог слышать их разговор с генералом Грибакиным. Значит, Бур тоже «знает», ужаснулся он. Значит, теневые люди – это правда?!

– За мной! – крикнул Берзалов и прибавил шагу.

Сэр захрипел, налегая на ошейник. Они уже миновали площадь, на которой была стоянка общественного транспорта, и даже уже видели Архипова на броне.

– Рябцев, ты меня слышишь? – на всякий случай спросил Берзалов, убираясь подальше от опасных кустов.

– Так точно, слышу. Всё тихо, посторонних нет, – бодро ответил Колюшка Рябцев.

Вот это сообщение окончательно запутало Берзалова. На всякий случай он приказал:

– Приготовьтесь, мы запрыгиваем и сваливаем.

– Что-то случилось, командир? – встревоженно спросил Архипов.

Берзалов помедлил и ответил тем тоном, когда становился до ужаса вредным, но по-другому у него не получалось, только так он чувствовал тот нервный импульс, когда можно опередить противника.

– Не знаю…

– Товарищ старший лейтенант, а мы здесь не одни… – вдруг выдал Бур новую порцию информации и добавил уже церковным слогом: – Приключится нам зло и язва приблизится к вратам нашим.

– Кто приблизится? – нервно спросил Берзалов и выругался, как оказалось, зря: – Вашу-у-у Машу-у-у!.. – только напугал Бура, который ещё сильнее насупился.

Берзалов прикусил язык и дал слово больше Бура не ругать, хотя он ему надоел хуже редьки со своими, как казалось, откровениями: то Комолодун, то лоферы, то квантор. Хотя, положим, не он его открыл. Теперь – теневые люди. Была в этом какая-то закономерность, которую Берзалов ухватить не мог. Ему элементарно не хватало информации.

– Эти самые… – забитый Бур краснел и бледнел.

Берзалов уже и забыл, для чего он взял его с собой. Нет здесь Гаврилова. Бур в этом деле не помощник. Нет, и баста, и никогда не было. Может, он другой дорогой ехал? Кто его знает?

В этот момент Кец вместе с Сэром, вместо того чтобы рулить к бронетранспортёру и преспокойно занять свои места, с криком: «Кошка!», нырнули в чёрную пасть вокзала.

– Куда?! – крикнул Берзалов вмиг осипшим голосом. – Куда-а-а!..

И всё завертелось помимо его воли. Он бросился следом, Бур за ним, за Буром – капитан. И тут только до Берзалова дошло, почему вокзал вызывал у него страшную антипатию: он был забит мертвецами под завязку: и на вазонах, и на клумбах, и на скамейках, и просто на полу белели кости, в воздухе стоял слабый запах тлена, а утренний ветерок шевелил обрывки одежды и вещей. А ещё там копошилось что-то, похожее на крыс.

И хотя Берзалов нагляделся за время войны, казалось, сверх меры на всякий страсти-мордасти и должен был быть привычным к ним, он оплошал на одну единственную минуту, пока его желудок освобождался от ужина под одним из вазонов. А когда должно было наступить облегчение, капитан Русаков тихо, но явственно ойкнул. Берзалов одновременно сделал два дела: оглянулся и схватился за автомат. Руки сами передернули затвор и сняли предохранитель. Однако ни Бура, ни капитана Русакова рядом уже не было. Они как будто испарились, а вместо них в ушах всё ещё таял их отчаянный крик и ещё что-то, что Берзалов слышал не далее, чем два дня назад – в школе. Тогда там же, как и здесь, звук этот донёсся, словно издалека и одновременно был совсем рядом, словно ударили одной барабанной палочкой по другой и эхо разнесло по закоулкам. Но тогда, в школе, Берзалов не обратил на этот звук никакого внимания. А сейчас он был полон зловещего смысла, и не потому что Берзалов испугался, а потому что понял, что произошло что-то, что ни при каких обстоятельствах не должно было произойти. Скрипей! – сообразил он и бросился под колонны, не обращая внимания на прах всех тех, кого смерть застала на вокзале. На помощь уже бежали, казалось, всем экипажем.

– Назад! – крикнул Берзалов, ныряя вглубь портала. – Архипов со мной, остальные в машину! Прожекторы сюда! Прожекторы!

Пока Филатов объезжал вокзал, чтобы зайти не со стороны перрона, где было слишком узко для бронетранспортёра, пока Сундуков и Гуча возились с зачехленным оборудованием, они с Архиповым проскочили внутренний дворик, зал ожидания, полный истлевших людей, и вбежали в ресторан. Им всё время казалось, что они слышат впереди и сзади, и по бокам торопливые шаги и неясные шорохи, но каждый раз это оказывались жирные, наглые крысы, копошащиеся в мертвецах. Потом свет от прожекторов, бьющих в окна вокзала, пропал, и в следующем помещении раздались ужасные крики и заработал пулемёт Русакова. Архипов за спиной тоже выстрелил. Тогда-то Берзалов различил то, что ему вначале только чудилось: изо всех самых тёмных и мрачных углов, из-под кресел с мертвецами, из-за столов, прямо из трупов вдруг стали появляться люди в чёрном. И хотя у него абсолютно не было времени разбираться в деталях, он успел заметить, что в отличие от Скрипея, ни глаз, ни лица у этих людей нет, вернее, они есть, но словно погруженные на дно самой глубокой лужи, так что черт разглядеть не было никакой возможно. Он тоже принялся лихорадочно стрелять в тех, кто оказался ближе и протягивал к нему руки с огромными, кривыми когтями. Но самое ужасное заключалось в том, что пули этих людей не убивали, вовсе не оказывали никакого воздействия, и только вспышки пламени на кончике ствола пугали их и не давали подойти вплотную. Вспышек они боялись, вспышки как будто отбрасывали их назад, а у тех, кто оказывался ближе всех, плоть осыпались, как сажа из печной трубы. Но вместо них появлялись новые и точно так же выставляли перед собой руки с кривыми когтями. Они наступали толпой и справа, и слева, и сзади, и Берзалов с ужасом ждал, когда боёк ударит вхолостую. Спасение, как всегда пришло неожиданно: по окнам, обращенным на площадь, полоснули прожекторы, люди в чёрном бросились в рассыпную, а те, которые были застигнуты светом, рассыпались, как головешки, оставив после себя кучки пепла. Но вместо погибших появлялись новые люди в чёрном. И когда казалось, что Берзалов с Архиповым не выдержат напора, что их сомнут и растерзают, Берзалов догадался крикнул:

– Включи фонарь!

Пока Архипов рубился лучом фонаря, как мечом, сверху вниз, снизу вверх, справа налево, слева направо, вдоль и поперёк, Берзалов выхватил из разгрузки сигнальный фальшфейер, ломая ногти, сорвал колпачок и дёрнул за шнур. Темноту бывшего ресторана разорвала яркая вспышка, красное пламя с шипением ударило вверх, и по толпе людей в чёрном пронёсся крысиный писк ужаса. Они шарахнулись, закрываясь руками, но было поздно: те, кто находился ближе всего, сразу же прекратились в пепел, а те, кто попытались бежать, падали и умирали на мгновение позже. Спастись удалось лишь тем, кто только ещё вылезал из мрака.

– А-а-а! А-а-а! – орал Берзалов, тыча во все стороны фальшфейером и выкашивая ряды противника, словно косой.

В окна снова полоснул свет от прожекторов, и они с Архиповым окончательно разогнали нападавших по углам. Можно было всех элементарно добить, но пулемёт Русакова и автомат Бура уже начали захлебываться. И тогда Берзалов и Архипов бросились в следующее помещение, которое оказалось кухней без окон. Призраки таились по углам и, казалось, только и ждали, когда у Русакова и Бура кончатся патроны.

– Свои! – крикнул Берзалов, швыряя в толпу призраков фальшфейер и зажигая новый.

– Я же говорил! – кричал Бур, воинственно отстреливаясь из автомата. – Говорил!!!

– Говорил… – согласился Берзалов, – а надо было кричать! Счастье наше, что мы попали сюда на рассвете. – А где Кец?!

– Кец! – всполошились все. – Кец! Кец!!!

И праведный гнев охватил их, и каждый из них готов был идти дальше и драться c людьми в чёрном до победного конца. Бур даже предложил прогуляться по подсобкам, откуда тоже слышался крысиный писк.

– Да здесь он, здесь, – в наушниках раздался спокойный голос Сундуков. – Давно уже на броне.

– Чего же ты молчал?! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – выругался Берзалов. – А Сэр?..

– И Сэр здесь, – сказал Сундуков.

У Берзалова отлегло с души.

– Там… – вдруг сообщил Бур, указывая на подсобные помещения и порываясь бежать и кромсать, тем более, что он тоже зажег фальшфейер, – там их столько!

– Всё! – сообразил Берзалов. – Хватит! Хватит! – и принялся оттягивать в сторону Архипова и Русакова, которые носились по углам и закоулкам и совали везде, в том числе и в вентиляцию свои фальшфейеры. – Уходим! Уходим!

Его трясло, как в лихорадке. Никогда он не был так близок к смерти, как сейчас.

– Уходим!

И только оказавшись в бронетранспортёре и, испытав облегчение, они начали смеяться, показывая на друг друга пальцем:

– Негр, негр, негр!

Филатов завёл и ввёл бронетранспортёр на широкую улицу. Наконец взошло солнце, и город казался вымершим.

– А ведь мы словно сажей перемазаны! – заметил Архипов, поглядев на себя в зеркало.

И действительно, вся одежда, лица и руки стали чёрными. А потом наступила реакция.

– А ему как влепил! – кричал Бур.

– А я ему прямо в роже, в рожу! – вторил ему капитан Русаков. – Но если бы не вы, братцы, – обнял он Архипова, – мы бы с Буром и пяти секунд не продержались.

– А кто это были вообще? – спросил Сундуков и выпучил свои и без того изумлённые жизнью глаза.

– А чёрт их знает, может, эти самые инвазивные захватчики, – предположил Архипов. – Я, честно говоря, уже с жизнью прощался, да Филатов и Сундуков выручили. Как дали прожекторами – всех в труху.

– Нет, это не захватчики, – уверенно заявил Берзалов, будто знал истину. – Потому что реальной силы за ними нет.

– А кто тогда?! – спросили хором у него и уставились требовательно, словно от слов Берзалова зависело их существование.

– Я думаю, – сказал Берзалов, – просто какие-нибудь паразиты, пришедшие следом за инвазивными захватчиками.

– Какие ещё паразиты?! – страшно удивились все.

– Могут быть у них паразиты? – спросил Берзалов.

– Могут! – согласились все.

– Но какие? – им хотелось точности в суждениях, чтобы опереться на них и не мучиться раздумьями.

– Обычные, гаплогруппа из космоса, со схожими намерениями. Место освободилось, вот они и явились, кто откуда. Некоторые – из какого-нибудь сумеречного мира.

– Выходит, они каким-то образом узнали, что человечество вымирает? – спросил Сундуков и сам же изумился своим умным речам.

– Мы так бабахнули, что видно и слышно было по всей галактике, – сказал Берзалов. – Потом разберёмся. Зайдём сюда днём с мощными прожекторами и всю нечисть выжжем. А кого не выжжем, того допросим и поймём, что это за звери.

– Кровопийцы! – высказался Гуча. – Космические гопники!

– Точно, – обрадовался Бур и впервые открыто улыбнулся.

Берзалов улыбнулся ему в ответ, потому что получалось, что Бур как бы герой, а героев не ругают, наоборот награждают. И не такой уж он плохой парень, подумал Берзалов. Если выживет, напишу на него наградной лист. Не зря же он в глубокую разведку подался.

– Не зайдём, – уверенно сказал Русаков.

– Почему?

– Потому что этот город только один раз показывается.

– Ну да… – вспомнили все, – ну да…

– Мне кажется, что он вообще в другом измерении.

– Жаль… – со вздохом сказал Гуча, который не участвовал в схватке и поэтому чувствовал себя ущемленным. – Жаль! Кому расскажешь, не поверят.

– А самое главное, что командованию доложить? – чуть наивно спросил капитан Русаков и посмотрел на Берзалова, мол, мое дело маленькое, я как бы ни за что не отвечаю, пусть Берзалов сам тянется перед начальством.

– Скажем, как есть, – авторитетно ответил Берзалов, – пусть верят или не верят, нам какая разница.

И все согласились с ним, потому что почувствовали в себе моральную силу людей, победивших зло. А ещё они почувствовали, что стали сплоченным экипажем, которому всё по плечу.

 

 

Глава 9

Комолодун

 

Оказалось, что чёрные-чёрные тучи, уходящие в поднебесье, висят совсем рядом, как раз над Харьковом, и что молнии беззвучно сверкают именно над ним, и нигде более.

Между тем, солнце поднялось, как и положено с востока, и на взгляд Берзалова это была хорошая примета – значит, ничего фундаментального в мире не изменилось, ну, разве что кроме луны-черепа, которая поблекла, но по-прежнему являла свой страшный лик.

Филатов уверенно вёл бронетранспортёр через пустой город. А потом, когда уже поднадоело разглядывать окрестности и экипаж стал задремывать, Берзалов бросил взгляд в триплекс и присвистнул:

– Да ведь здесь же шёл бой! Стой!

Все всполошились. Русаков бросил оттирать свою физиономию перед зеркалом и тоже захотел взглянуть на происходящее за бортом.

Высыпали на броню. Площадь была немаленькой – перекрёсток с шестью трассами, с кругом посередине и мачтой в центре, ну и, разумеется, с брошенными легковыми машинами по краю. А ещё с одноэтажными домами и перелесками выбегающими из низины, куда, собственно, и вела основная трасса.

– Гильзы! – азартно крикнул Архипов, спрыгнул на асфальт и принёс одну.

– Наши… – сказал Берзалов, разглядывая маркировку, – от стомиллиметрового снаряда.

Гильзы были «старые», ещё советских времён, нижнетагильского завода. Такими снарядами были забиты склады. А стомиллиметровый, это тебе не «тридцатка», которая не способна пробить даже кладку из одного кирпича. Стомиллиметровый – серьезное дело, им запросто можно танк срубить. Куда только лупили?

– А куда стреляли, товарищ старший лейтенант? – спросил Архипов.

– Как куда?.. – повертел головой Берзалов. – Туда, наверное?.. – он показал в сторону главной трассы, убегающей в холмы и поля.

Русаков с кислым выражением на лице посмотрел в ту сторону, куда показывал Берзалов. Даже взял бинокль, обозрел окрестности и иронично произнёс:

– А чего туда стрелять-то?.. Как в белый свет…

– Да я вот тоже думаю, чего туда стрелять? – сказал Берзалов, покидая борт.

Ему стало интересно. Он вдруг почувствовал азарт. Куда мог стрелять Гаврилов на пустом месте? Только во врага. Но даже после этих светлых мыслей, Берзалову больше ничего умного в голову не пришло. Между тем, судя по количеству гильз, Гаврилов расстрелял почти весь боезапас. А это не шутка. Этот дело серьёзное. Почти что знак в том его смысле, что «туда не ходи, там опасно», «кирдык» и тому подобное.

– Архипов! – крикнул Берзалов.

– Я здесь! – Архипов возник рядом, как приведение. Было у него такое свойство, двигаться быстро и бесшумно. – Возьми… – Берзалов на мгновение задумался, кем пожертвовать. – Возьми Бура и прочешите метров пятьсот по трассе.

– Есть прочесать метров пятьсот по трассе, – козырнул Архипов и произнёс в микрофон: – Бур, ко мне!

Бур, как всегда, бухнулся с бронетранспортёра, как мешок с гнилой картошкой. Не мог он по-другому. Не умел. Хотя, разумеется, его натаскивали наравне со всеми. Берзалов отвернулся, чтобы лишний раз не раздражаться, и подумал, что горбатого могила исправит.

– Я здесь, – доложил Бур, подбегая. – Ага…

Берзалов хотел его одернуть за неуставной лексикон, но как только взглянул на его физиономию, которая излучала тупую преданность, желание ругаться тут же испарилось, словно иней под ярким утренним солнышком.

– Вот что… – Архипов принялся ставить перед Буром задачу: куда идти, и как: перебежками или рысцой.

Разумеется, рысцой, потому что противника не наблюдалось. Кто какую сторону дороги «держит». Разумеется, первый – левую, а второй – правую. Проверил, как снаряжены у Бура рожки, подтянул ему на боках нагрудную сумку, которая сидела на Буре, как седло на корове, и заглянул в каждый из чехлов. Берзалов понял, что Архипов более-менее доволен.

– Отставить, – неожиданно даже для самого себя сказал он. – Возвращайся на борт, будешь нас прикрывать.

– Есть вернуться и прикрывать, – ответил Архипов, не моргнув глазом.

– Если с нами что-то… то старший – капитан, введёшь его в курс дела. Ну, а если капитан откажется… но, я думаю, он не откажется.

– Так-к-к… – смущенно начал возражать Архипов, всем своим видом демонстрируя, что он за старшего лейтенанта кому хочешь глотку перегрызёт своей тяжёлой, как тиски, челюстью.

– Выполняй! – прервал его Берзалов.

Лицо у Архипов и без того серьёзное, стало ещё серьезнее: испугался он за старшего лейтенанта. Может, лейтенант задумал что-то страшное?

– Товарищ старший лейтенант… давайте всё-таки мы с Буром?.. А?..

– Старший сержант, выполняй приказ!

– Есть выполнять, – неохотно произнёс Архипов и побежал к бронетранспортёру, экипаж на котором уже рассредоточился по кустам, а пушка воинственно уставилась на главную трассу.

Молодцы, подумал Берзалов. Недаром я их гонял до седьмого пота. Выйдет из Архипова толк. Поберечь его надо. А то я один остался, а мне товарищи нужны. Мысли его на мгновение унеслись в будущее, которое он себе плохо представлял. Показалось ему, что сидят они за столом и пью водку, и эта водка, во-первых, была с капитанскими звездочками, а, во-вторых, до чёртиков горькая.

– За мной! – с этими словами он опустил забрало и побежал вдоль трассы.

Что надо искать, Берзалов не знал. Что-нибудь, что отличается о обычных вещей или от обычного течения времени. Последнее вообще ему казалось невозможным. В голове крутились фраза, почерпнутая из какой-то фантастической книжки: микролептонное поле, тот же самый временной континуум и ещё парочка понятий из общей теории относительности. Больше Берзалов как ни напрягался, припомнить ничего не мог. Ну да, думал он, я же больше кулаками привык махать и воевать, а здесь философия и физика в чистом виде, не каждый профессор разберётся.

Он оглянулся на Бура, может, он и народный предсказатель, но пока молчит в тряпочку и сосредоточен исключительно на беге, а лицо ничего не выражает: ни светлых мыслей, ни одухотворенности. Может, это и к лучшему, может, нам ничего не грозит? И слава богу! Но куда тогда стрелял Гаврилов? Он внимательно огляделся вокруг: обычные канавы, обычные придорожные кусты и обычные же клены, на которых только-только распустились листья, и поэтому смолистый запах был особенно приятен. Ну и, конечно, трасса, на которой чётко отпечатались протекторы бронетранспортёра.

Берзалову хотелось узнать, зачем Скрипей ловит мальчиков?

– Он и девочек тоже ловит, – механически, как суфлер, ответил Бур, словно прочитав мысли Берзалова.

Берзалов сделал вид, что это в порядке вещей и спросил:

– А зачем?

– Не знаю, – пожал своими бабскими плечами Бур.

– Должно быть, просто так? – предположил Берзалов.

Но Бура интересовало совсем другое, и, вообще, похоже, он «считал» информацию и тут же забыл о ней.

– Товарищ старший лейтенант, – спросил Бур, – а что надо найти?

Обмундирование на Буре всё равно висело вкривь и вкось. Шлем налезал на глаза, ботинки смотрелись, как на клоуне. Собственно, так оно и было: кто-то подсказал Буру, что ботинки, чтобы не натирали ноги, должны быть на два размера больше, вот он и расстарался.

– Хоть что-нибудь, – буркнул Берзалов в сторону.

– А-а-а… – произнёс Бур, словно что-то понял.

– Куда-то ж старший прапорщик стрелял, – кисло пояснил Берзалов.

– Конечно, стрелял, – охотно согласился Бур и посмотрел на равнину, как будто что-то там увидел.

Берзалов даже перестал дышать, ожидая хоть какого-нибудь знака от Бура. Но похоже, зря, Бур только любовался на весёлую, зелёную травку и деревья.

– А что если он стрелял по беспилотному летающему объекту? – выдал он.

– Окстись, Ефрем. Какой БЛА? – с возмущением спросил Берзалов и тут же прикусил язык, боясь испугать Бура.

Тогда Бур посмотрел на белесое небо, на котором бледнела луна-череп, словно, надеясь там увидеть БЛА, и согласился:

– Да, БЛА не было.

– Я тебе о чём талдычу. Сам что думаешь? – спросил Берзалов с тайной надеждой выудить из Бура хоть какую-нибудь, хоть микролептонную информации. Вспомнил он, что по теории все объекты на земле обладали невидимой аурой в виде этого микролептонных полей. Чем чёрт не шутит? Вдруг Бур чувствует эту самую микролептонику? Тогда понятно, что он может заглядывать, как в будущее, так и в прошлое, потому что в теории всё и вся оставляет за собой следы. Правда, он сам не очень-то верил в это, но другого ясного и понятного объяснения не имел.

– Ничего не думаю, – беспечно ответил Бур, и таким образом одним махом не оправдал все возложенные на него надежды. – Я, товарищ старший лейтенант, после того жуткого вокзала с теневыми людьми, слово себе дал, больше не предсказывать.

– Почему? – спросил Берзалов упавшим голосом.

– Потому что, что скажу, то и происходит. Я уже боюсь, – признался он.

– А ты не бойся, – посоветовал Берзалов.

Бур прислушался к своим ощущениям и ответил:

– Всё равно боюсь.

Тогда Берзалов решил пойти на азиатскую хитрость:

– Ну а что ты сейчас можешь сказать, глядя на окружающим мир?

– Сейчас?.. – наивно переспросил Бур и огляделся.

Они стояли возле остановки общественного транспорта. Остановка эта, облепленная мусором, «фонила», как дезактивированный ядерный реактор – понятно, отчего: осенью и зимой поток воды смывал изотопы со всего города и уносил сюда – в низину, вот радиация и «зацепилась» в этом месте.

– Я думаю, что временной континуум где-то здесь, – возьми да брякни Бур.

Берзалов испугался и закрыл глаза. Мурашки побежали по телу, холодный пот выступил на лбу. А когда открыл глаза – ничего не произошло.

– Фу-у-у… – сказал он, вытирая лоб. – Мастак ты пугать. Ладно… пора возвращаться, – добавил он, – нет здесь ни чёрта: ни Скрипеев, ни кванторов, одна маета. Может, действительно, Гаврилов стрелял по воздушным объектам? – заключил он и уже повернулся, чтобы двинуть назад, как вдруг краем глаза заметил, что с Буром творится неладное.

Согнулся он в три погибели и схватился за живот:

– Ой, не могу… – простонал он, – и шага сделать.

– Что с тобой? – встревожился Берзалов.

– Плохо мне. Живот подвело. Ой, не могу… Ой…

«Довёл парня, – констатировал Спас. – У него непроизвольный выброс энергии». «Какой энергии?!» – хотел воскликнуть Берзалов, но было поздно.

– Ты чего ел? – с подозрением спросил Берзалов и беспомощно оглянулся на бронетранспортёр, там уже наверняка заметили, что с Буром что-то случилось. А в следующий момент Берзалов увидел Гаврилова. Конечно, не самого прапорщика, а его БТР, который палил из пушки. – Федор Дмитриевич! – вырывалось у Берзалова и он побежал к БТРу.

И тут его, конечно же, переклинило и он замер, как соляной столб – аж ногам больно стало. Находился он не на дороге из города теневых людей, а на Центральной улице в самого что ни на есть настоящего Смоленска, потому что справа, чуть ниже, виднелось монументальное крыльцо Троицкого собора, которое Берзалову было очень даже знакомо, потому что крестился он, уже будучи взрослым, именно в этом соборе. Так вот, БТР Гаврилова палил туда, дальше вниз, где виднелись сады пригорода и железнодорожный вокзал и где летал этот самый БЛА. Часть Берзалова под именем Спаса чётко и ясно произнесла: «Не ходи. Это и есть временной континуум». Вторая часть удивлённо спросила: «Как же так?.. Пару шагов, и я решу все проблемы, которые меня мучают». «Не решишь, – пообещал Спас. – Не получится. Только задание сорвешь». «А они?.. Как же они?..» «А их ты никогда больше не увидишь». И такая тоска охватила Берзалова, словно он спал и во сне навсегда потерял половину самого себя, и не было у него сил пошевелиться, поэтому он застыл, как столб, и смотрел, как Бур с криком: «Наши!!!», забыв о животе, бросился к БТРу Гаврилова. Хотел Берзалов его остановить, да не было душевных сил. Хотел он крикнуть: «Стой, дурак!», да язык не шевелился. И по всему выходило, что пропал Бур бесповоротно и окончательно в этом самом континууме. А у Берзалова был ещё шанс. Оглянулся он, ища подтверждение словам Спаса, и увидел, что пространство вокруг тихонько, но верно блекнет и затягивается странным туманом, и в этот туман уже погружены верхняя и нижняя часть улицы. Странный был туман. Похожий на петлю, которая затягивалась на глазах прятала один дом за другим, и только позади – там, где должен было находиться проулок, как яркие обои на стене, виднелась та самая злополучная остановка общественного транспорта и край дороги, на котором сквозь прошлогоднюю листву пробивалась весёлая, беспечная трава. Попятился Берзалов. Сообразил он, что что-то здесь не так, что не настоящее всё это, может быть, даже ловушка Комолодуна, а никакая не микролептоника со всеми её сверхлегкими частицами. Бур же добежал до БТРа и стал карабкаться на него. Один раз сорвался и упал, как обычно, выронив из подсумка всю свою амуницию. А БТР все стрелял и стрелял, а потом вдруг замолк, командирский люк открылся и показался Гаврилов. Вот когда Берзалов едва не поддался искушению последовать вслед за Буром. Гаврилов радостно воскликнул: «Дурилка я картонная! Давай руку!» И одним движением втащил Бура на броню. Что-то ему Бур сказал, потому что Гаврилов посмотрел в сторону Берзалова и обрадованно крикнул: «Роман Георгиевич, вы с нами?» Берзалов попятился. Он спиной ощущал, как сжимается кольцо тумана и как просвет у него за спиной тоже становится всё уже и уже. «Роман Георгиевич! – крикнул Гаврилов. – Ну что же вы?! Иди сюда! Мы вас давным-давно дожидаемся».

Это был не Гаврилов. В смысле, не живой Гаврилов, а другой Гаврилов, потому что настоящий Гаврилов никогда не вёл себя так – а куда скромнее и почтительнее, что ли, хотя бы в отношении устава. Да и вообще, не тот тон, слишком вольный на фоне происходящего. «Ребята! – крикнул в люк мнимый Гаврилов. – Товарищ старший лейтенант объявился! То-то радость!» И тут же на броню высыпали все они: и Юпитин, и Померанцев, и Вовка Жуков, похожий на Есенина. Последним возник, как чёрт из табакерки, Петр Морозов и обнажил в радостной улыбке свои гнилые зубы. «Гы-гы-гы!!!» – ржали пропитыми голосами. Не было только Чванова, но он, должно быть, возился с Зуевым. Дрогнуло сердце у Берзалов. Измочалились без меня, понял он. Извелись. Забыли крепкую руку. Ну, я вас сейчас… Захотелось подойти, обнять всех, хлебнуть водки, расспросить, где они пропадали, может даже, пострелять в ту сторону, куда они стреляли, в этот несчастный БЛА. В общем, расслабиться, забыть всю тяжесть ответственности, которая лежала на нём, и желание вернуться домой, в бригаду: от Смоленска – сутки хода. А между тем, старший прапорщик Гаврилов спрыгнул с брони, распростёр свои могучие объятья и пошёл к Берзалову, как моряк на суше. Настоящий Гаврилов так не ходил. Он ходил упругой и лёгкой походкой горца.

В следующее мгновение Берзалов обнаружил, что трусливо отступает к остановке общественного транспорта. «Куда же вы, товарищ старший лейтенант?!» – вопрошал мнимый Гаврилов и всё приближался и приближался. Силы вмиг изменили Берзалову. Не было у него возможности сопротивляться дружескому голосу и вкрадчивому тембру. Вот так, казалось бы, и подошёл и обнялся бы. Он даже сделал шаг навстречу Гаврилову.

И вдруг из оцепенения его вывел отчаянный крик Бура: «Бегите, товарищ старший…» Ему заламывали руки сразу трое: Морозов, Юпитин и Померанцев и пытались засунуть в БТР. Мелькали руки, ноги, шлем запрыгал по мостовой. А потом Берзалов ясно увидел во всём этом калейдоскопе мелькнувшую руку с гранатой РГО. Только у одного Бура были такие гранаты, потому что какой-то шутник на складе надоумил Бура вооружиться со всей предусмотрительностью на все случаи жизни. Сам Берзалов предпочитал брать только две гранаты и только наступательные РГН, потому что привык к ним. А в остальные кармашки клал дополнительный перевязочный пакет и аптечку. Вот граната и пригодилась, тупо констатировал Берзалов и очнулся. Мнимый Гаврилов был в двух шагах от него и внешне ничего не отличался от настоящего Гаврилова, разве что был чуть пошире и чуть повыше, но это было, вообще-то, мало заметно. И поэтому Берзалов убивать его не стал и да времени, которое вдруг стало словно резиновым, у Берзалова уже не было. Время играло против него. Граната ещё не взорвалась, крик Бура ещё таял в воздухе, когда Берзалов сделал то единственное, что умел делать в жизни лучше всего. Ударил он мнимого Гаврилова, крепко ударил. Так ударил, чтобы с первого раза отправить в нокаут. А потом прыгнул с разворота как раз вовремя, потому что туман сзади сжался и оставил окошко размером чуть больше лаза в собачью конуру. Прыгнул Берзалов и выкатился под «свою» остановку общественного транспорта, и самого взрыва не видел, только когда нему подбежали Архипов и Русаков и страшной спешке потащили его в бронетранспортёр, когда они уже запрыгнули на броню и Филатов с места в карьер дал газа, раздался этот самый взрыв. Но сколько Берзалов ни оборачивался, сколько ни таращился назад, как в пустоту, ничего не увидел. И только когда ему налили полстакана спирта и он, не ощущая вкуса, влил его в себя, только тогда когда ему дали закусить и он выпил вторую порцию, после всего этого, когда его проняло до глубины души, он смог произнесли одну-единственную фразу:

– Бур погиб!

– А мы ведь вас, Роман Георгиевич, ждали, – сказал Русаков так, словно облегчал его душу. – До утра ждали. Всю ночь ждали и атаки отбивали.

– Почти все ракеты и фальшфейер пожгли, – добавил Сундуков, выпучив свои изумлённые жизнью глаза.

– Как утро, а сейчас что? – удивился, пьянея Берзалов.

Но пьянел он странно: какая-то часть его оставалась абсолютно трезвой, и мозг анализировал ситуацию.

– Сутки вас не было, товарищ старший лейтенант… – объяснил Гуча, как всегда стеснительно глядя себе под ноги. – Мамой клянусь!

– Бур погиб… – объяснил им Берзалов, потому что не понял их реакции. – Спас меня, а сам погиб.

Кец уже висел на нём: «Дядя Роман!» А Сэр прыгал от радости и всё норовил лизнуть в губы.

– Недаром он просился в разведку, – как показалось Берзалову уныло, сказал Гуча и незаметно для всех приложился к фляжке со спиртом.

– Бур погиб… – снова сказал им Берзалов, чтобы их наконец проняло до печёнок. – Неужели не понятно?! Надо пойти и всех их покромсать! Все! До единого!

– Пойдём, лейтенант, обязательно пойдём, – как с больным, заговорил капитан Русаков.

– Нет! – сбросил с плеча его руку Берзалов. – Вы не поняли! Надо пойти сейчас, пока не поздно.

И вдруг его вдруг осенило: что идти-то некуда, что это тот самый временной континуум, о котором они болтали, давным-давно закрылся и что ему страшно повезло, что он унёс ноги из другого времени, где происходят совсем другие события, совсем другие войны и где старший прапорщик Гаврилов, совсем не похожий на настоящего Гаврилова, почему-то воюет в славном городе Смоленске. Может, зря я его? – со стыдом подумал Берзалов и всё никак не мог решить этот вопрос: зря он ударил или не зря, и зачем Бур взорвал гранату? Эти вопросы его мучили всю жизнь, но он так и не нашёл на них ответа.

 

***

В сам Харьков, над которым в медленном хороводе застыли чёрные тучи, уходящие в поднебесье, Берзалов не пошёл. Памятуя слова генерала Грибакина, обежал его западнее, пока странные тучи не остались в тылу. Мало ли что там, сказал он сам себе. Опять же «зелёная», то бишь «умная пыль». Что это такое? Никто не знает.

Трассу М-20 пересекли между Дементеевкой и Слатино, а потом, повинуясь голосу Спаса, повернули на юг, двигаясь не по основным дорогам, а вдоль лесопосадок, маскируясь длинными полосами радиоактивной пыли, которую поднимал ветер и засыпал бесплодные поля.

И ничего с ними не произошло. Никто на них не напал, никого они не обнаружили. Разве что гражданских, похожих то ли на «дубов», то ли на бродяг. А к вечеру того дня неожиданно нашли горючее в деревне Синичино. Хорошее было село – тихое, уютное, вдали от дорог и больших населенных пунктов. С одной стороны круто возвышался древний берёг, сложенный из белой глины, а с другой – сколько хватало глаз, простиралась равнина, древнее дно моря, заросшее сосновым лесом, через который протекала широкая и полноводная река – Северский Донец. В воздухе стоял запах чабреца. Даже радиация здесь была почти что в норме, хотя Харьков находился всего в пяти часах езды по прямой. Однако сказывались низина, холмы, леса и река. Если бы не зеленоватый цвет неба, можно было даже забыть о минувшей войне. Наверное, таким выглядел рай, когда в нём забыли о людях, подумал Берзалов.

– Хорошо… – сказал Русаков, спрыгивая на землю и изгибаясь, как лук.

Берзалов промолчал, ему было не до лирики. Кец с криком: «Ура!!!» бросился к реке. Сэр хватал его за запятки. Припёрся беззубый столетний дед с клюкой в руках:

– Дмитрием меня зовут. Вы чьи будете, хлопцы? – прошепелявил он, пристально глядя подслеповатыми глазами.

– Мы, дедушка, советские, – пошутил Сундуков, тоже спрыгивая на землю и с изумлением разглядывая крохотный рай.

– Неужто? – изумился дед Дмитрий.

– Они самые, – подтвердил Берзалов.

– Из самой Москвы?

– Из самой.

– Значит, стоит, родимая?

– Стоит… куда она денется, – соврал Берзалов, потому что скажи правду, дед ещё с расстройства возьмёт да окочурится.

– Это хорошо! – обрадовался дед Дмитрий и перекрестил ту часть света, где в его понимании была столица.

– Один вы здесь? – спросил Берзалов.

– Три семьи, одни старики. У нас-то глухомань, – наклонившись, вроде как по секрету, сообщил он с непонятным намеком.

– Да видим, видим, – сказал Берзалов. – А укрепрайон от вас далеко?

– Чавой? – спросил дед Дмитрий. – Не-е-е… у нас тихо, – и снова возгордился этим обстоятельством.

Должно быть, у них, действительно, здесь тихое место, решил Берзалов, местный рай на фоне атомного века.

– Я говорю, о Комолодуне что-нибудь слышали?

– Мы, милок, здесь, как в тридевятом царстве, – засмеялся дед Дмитрий, обнажая десна без единого зуба, – давно ничего: ни хорошего, ни плохого не слышим. Глухомань небесная.

– А на постой у вас встать можно? – Берзалов понял, что от деда большего не добьёшься.

– А чего ж нельзя?! – обрадовался дед Дмитрий. – Выбирай любой дом, все пустые, и живите, сколько хотите.

– На одну ночь, – сказал Берзалов.

– А хоть на сто лет! Пойду старуху обрадую – военные вернулись. Курицу зарежем… самогона достанем… Вечерком посидим… – пригрозил он.

Поглядел Русаков на деда Дмитрия, который поспешал по единственной улице деревни, как молодой, и ехидно бросил Берзалову:

– Где этот укрепрайон, лейтенант?.. А?.. Что мы ищем?..

Разумеется, Берзалов давно сообщил ему о приключениях генерала Грибакина в районе Харькова, но, похоже, капитан то ли не поверил, то ли не принял к сведению. Берзалов не стал спорить. Надоело ему спорить, потому что сколько можно спорить даже с самим собой. Он ещё не отошёл от утренней трагедии, и на душе у него было муторно. Надо было привести себя в порядок и собраться с мыслями. А мысли у него неизбежно возвращались в Буру и его последнему крику. Вот Берзалов и гадал, почему экипаж Гаврилова напал на них? Ответа не было, поэтому он и мучился, а вступать в пререкания с капитаном не хотел. Не тот случай. Кто и как уничтожил пять предыдущих разведок, тоже непонятно. Мало того, у Берзалова появилось ощущение, что все они погибли или по глупости, как вертолетчики, которые летали по одному и тому же маршруту до деревни Поныри, или попали в засады, которые, как известно, не имеют постоянной дислокации. Значит, что?.. – думал он. Значит, укрепрайон существует реально, контролирует область и периодически устраивает засады. Вот то единственное правдоподобное объяснение, происходящему. Но делиться с капитаном свои выводами посчитал преждевременным, потому что капитан был настроен скептически. Берзалов давно заметил у него эту чёрту характера. Похоже было, что пока капитан сам не убедится, не пощупает руками, верить кому-либо на слово не намеревался. Самое странное заключалось в том, что он также не поверил в лоферы, а теневые люди были для него всего лишь случайностью, игрой природы, а не паразитами, пришедшие следом за инвазивными захватчиками, как решили все. В общем, капитан раздражал Берзалова, как соринка в глазу.

Берзалов отдал команду Архипову занимать пустующие дома, готовить ужин и сварганить баню.

– А то грязные, как чёрти, – сказал он, глядя на чёрное лицо Архипова и Русакова, последний так и не сумел оттереться от праха теневых людей. Одежда тоже была чёрная, словно они записались в трубочисты.

Он взял мыло, полотенце, запасную форму и пошёл умыться. По берегу река заросла огромными, синевато-зелёными лопухами, а прямо под мостками плескались жёлтые лилии. Непуганые лягушки сытно плюхнулись в воду и даже не хотели плавать, а лежали в тине и с изумлением разглядывали Берзалова. Кец и Сэр бесились на косе.

Русаков не отставал и надоедал до тех пор, пока Берзалов не отмылся.

– Слушай, капитан, – сказал он, уловив наконец, что прёт от капитана, мягко говоря, беспокойством аж за километр, – сидел бы ты со своей Зинаидой. Чего с нами попёрся? Сам же напросился.

– Жаль мне тебя, – сказал мечтательно Русаков, поглядывая на чёрные тучи со стороны Харькова, где беззвучно сверкали молнии. – Один экипаж уже потерял, да и с Буром не всё ясно.

– В смысле?.. – спросил Берзалов каменным голосом.

– В смысле, Бур-то пропал странным образом. Свидетелей нет. Одни твои россказни, лейтенант. К тому же все знают, что ты к нему придирался по поводу и без повода.

Русаков, конечно, имел некоторое преимущество: он стоял на бугре, и достать Берзалов его сразу не мог.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – выругался Берзалов. – Ты, капитан, – ответил он страшным голосом, – говори да не заговаривайся, а то не посмотрю, что ты вертолётчик, искупаю в реке.

Однако Русаков не испугался. Не из робкого десятка оказался он, хотя жизнь подвыпустила из него пар. А разбитые кулаки Берзалова и побелевшие шрамы на загорелом лице не наводили его на соответствующие размышления.

– А я тебя не боюсь, – храбро заявил он. – Ну, искупаешь ты меня, бланш поставишь, а дальше что?

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. Да не буду я тебя бить, – ответил Берзалов, ныряя в реку, – нужен ты мне. Вашу-у-у Машу-у-у!..

Воды была холодной и бодрила. Голова сразу стала ясной. Берзалов два раза переплыл реку, а когда выбрался на берег, то обнаружил, что капитан никуда не делся, а переместился с бугра под дерево и считал лягушек в реке.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – снова выругался Берзалов. – Ты бы морду помыл, – посоветовал он, – а то несёшь ахинею. Думаешь таким образом от трибунала отмазаться?

Изменился в лице капитан Русаков. Наступил ему Берзалов на больную мозоль.

– Ничего я не боюсь. Трибунал, так трибунал, – гордо вскинул седую голову Русаков. – Сомнения меня просто одолевают, – признался он минутой позже.

– Ладно… скажу я тебе… – объяснил ему Берзалов, чтобы только капитан отвязался, – сигнал от одного из экипажей пришёл как раз из этих мест.

– Да-а-а? – переспросил капитан и сделал вид, что задумался. – Да я не к тому, – пошёл он на попятную. – Харьков мы прошли? Прошли. Есть здесь какие-нибудь укрепрайоны? Нет здесь никакого укрепрайона, который полоумный Бур называл Комолодуном. Чего мы дальше прёмся?! Чего?! Если я погибну, меня ведь так и будут считать дезертиром!

– Не будут – ответил Берзалов тем тоном, когда разговаривают с человеком, который ничего в жизни не понимает. – Замолвим мы за тебя словечко. Как только связь откроется, сброшу в штаб донесение, – пообещал он.

– Если откроется?.. – уточнил Русаков.

– Ну да… – согласился Берзалов, – если откроется, иначе, считай, что тебе не повезло, – жёстко добавил он.

– Так что?.. – спросил Русаков с тайной надеждой уговорить Берзалова, – повернём назад?

– Не повернём, – упрямо ответил Берзалов. – Завтра дойдём до Красного Лимана, если ничего не обнаружим, тогда вернёмся. Вот это я тебе могу обещать. А теперь отдыхать.

– Ладно… – покорно согласился Русаков, – ты начальник – я дурак. Но, учти, долго я под твою дудку плясать не буду!

– Вольному воля, – скрипнув зубами, согласился Берзалов.

Бог с тобой, подумал он и тут же забыл их разговор. Была у него такая чёрта характера – забывать то, что было мелким и неприятным.

Прибежал Кец с Сэром, и Сэр стал дрессировать лягушек – какая дальше прыгнет. Те, которые оказывались менее проворными, заканчивали свой век на песчаном берегу под лопухами.

Когда Берзалов поднялся наверх, оказалось, что во дворе одного из хозяйств под сенью цветущих абрикосов и яблонь пир идёт на весь мир, и даже часовые: Колюшка Рябцев и Филатов, которые должны были сторожить деревню на въезде и на выезде, присутствовали за столом, но при виде Берзалова постарались незаметно улизнуть. Берзалов не стал делать замечание Архипову, который и так был замотан делами, только погрозил беглецам вслед, мол, я всё вижу, архаровцы.

Берзалова усадили в центре стола. Ему налили самогона и навалили в миску такой густой ухи, что ложка, казалось, должна была стоять в ней вертикально.

Дед Дмитрий привёл с собой ещё двух таких же древних дедов и трёх бабок – морщинистых, как печеное яблоко. Разговор зашёл серьёзный: о мироустройстве, о политике, о том, когда придёт новая власть и что им, простому народу, дальше делать.

– А она уже пришла! – сказал Берзалов, и поймал на себе ироничный взгляд Русакова.

Не верил Русаков в возрождение России. Метался в душе от одного берега к другому, оттого и постарел раньше времени. Остался бы со своей Зинаидой, да совесть, видно, замучила.

– А вот скажи, старший лейтенант, – начал дед Дмитрий, – когда реально власть-то придёт?

– Думаю, что к лету, – ответил Берзалов, вспомнил генеральские планы штаба бригады.

– Хорошо бы, – сказал мечтательно одна из старушек, – а то мы совсем пенсию-то не получаем.

На неё зашикали, мол, меркантильная какая! Даже в двух словах объяснили, что деньги сейчас ничего не значат.

– Я нешто не понимаю, – оправдывалась старуха, – может, натурой будут выдавать. Хотя бы зерном, что ли?

– Иван! – окликнул Архипова Берзалов. – У нас консервы остались?

– Остались, товарищ старший лейтенант, – ответил Архипов.

– Выдашь населению для поднятия духа.

– Есть выдать для поднятия духа, – отозвался Архипов.

– Да мы понимаем, – стал оправдываться другой дед, которого называли Ильей и который недобро поглядывал на старуху, взявшуюся рассуждать о пенсиях, – власти сейчас не до нас. Ей бы самой продержаться. Такую войну-то выиграли. Теперь надо с лиходеями справиться.

– С какими лиходеями? – спросил Берзалов лишь бы только спросить.

Какие ещё могут быть лиходеи с этом глухом места – «дубы», больше некому.

– Да говорят, сами мы не видели…

– Нет, не видели, – закивали старухи.

– Говорят, что вместо людей новая раса появилась, – пояснил дед Дмитрий и покосился на луну-череп, которая вовсю светила с чёрных небес.

– Какая раса? – страшно удивился Берзалов, не придавая сообщению никакого большого значения. Мало ли что болтают в такой глухомани.

– Говорят, что людям конец, – почему-то шёпотом сообщил третий дед Иван, у которого не было глаза, и он чаще других оглянулся на ближайшие кусты малины.

– Это ясное дело, – басовито согласился Гуча и робко потянулся за солёным огурцом.

Он проявил не свойственную для него сдержанность, пить не стал, хотя самогон был абрикосовым, пахучим, как елей. Поел и ушёл вместе с Сундуковым сменять караульных. Молодец Архипов, похвалил Берзалов. Вымуштровал экипаж. Эх, жаль Бура. Погиб Бур. И Гаврилова тоже было жаль, только с какой-то ущербностью, с обидой в душе, хотя, должно быть, настоящий Гаврилов, конечно же, на него не нападал, а, должно быть, исчез в этом самом Харькове. Берзалов давно догадывался об этом, только никому не говорил. Чего говорить? В донесении он об этом указал, но донесение из-за отсутствия связи лежало в памяти СУО.

В сумерках зажгли керосиновые лампы. Поговорили ещё о том, о сём. Вспомнили довоенное время, Сталина, который не допусти бы такого безобразия, и Берзалов, взглянув на поднявшуюся луну-череп, сказал:

– Спасибо за хлеб и соль. Очень вкусно. Самогон классный. Но нам пора.

Его стали уговаривать ещё посидеть, мол, когда ещё выпадет случай. Но Берзалов, вдруг ощутив сильный прилив сонливости, сказал:

– Завтра рано вставать. Мы ж не просто так, а на задании. – И заработал иронический взгляд капитана Русакова.

Вот, гад, подумал Берзалов, разлагает мне дисциплину. Сбежал бы ты от нас, что ли?

– А-а-а… – понимающе сказал дед Дмитрий. – Ну, это другое дело.

И от Берзалова отстали. Вначале он заскочил в бронетранспортёр. У связанного Касьяна Ёрхова была чёрная от побоев физиономия. Каждый уважающий себя член экипажа вымещал на нём злость за Ивана Зуева. Архипов сидел на месте стрелка.

– Отпустишь его утром, – тихо сказал Берзалов.

Архипов вопросительно уставился на него.

– Иначе забьёте. Что с ним делать, не убивать же в самом деле?

– И то правда, – согласился Архипов. – Хорошо, ладно. На рассвете отпущу.

Берзалов пошёл к себе в дом, где в горнице горела лампа и была расстелена постель, сумел ещё побриться, борясь со сном, и завалился прямо поверх одеяла. Впервые за несколько суток он спал, вытянув ноги, без ботинок. Снилась ему Варя и пёс породы эрдельтерьер по кличке Африканец, с которым Варя приходила на свидание. Гулял они в Летнем парке, и народ пялился на благородного красавца Африканца.

Разбудил его Архипов:

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..

– А! Что?! – Берзалов, схватился за пистолет, который лежал у него под подушкой, сел и спросил. – Долго я спал?

Он испугался, что проспал всё на свете, но за окном только-только начал сереть рассвет.

– Сканер сигнал поймал, – почему-то шёпотом доложил Архипов, всем своим видом показывая, что наконец-то нашли то, что так долго искали.

– Не может быть… – так же шёпотом отозвался Берзалов, ещё не придя в себя.

– Продолжительность пять с половиной секунд. Засекли и взяли азимут. Судя по мощности, совсем рядом, – говорил Архипов в третьем лице, принижая свои заслуги, потому что ему выпало дежурить в бронетранспортёре, и он, разумеется, накануне даже не пил самогона.

Берзалов открыл карту:

– Показывай.

– Вот здесь – ткнул Архипов туда, где петляла река.

– Ага… – сообразил Берзалов, – здесь горы, почти как в Карпатах.

– Так точно. Из этих гор и пришёл.

– Молодец, что разбудил. Поднимай наших, но тихонько, огня не зажигайте. Выдвинемся, посмотрим, что это такое.

Через пять минут все, кроме Гучи и Колюшки Рябцева были готовы к движению. Последних надо было снять с постов.

– А где капитан? – спросил Берзалов, вскарабкиваясь на борт.

О капитане Русакове все словно позабыли, как о прибившемся щенке, а потом вспомнили, как всегда, в самое неурочное время, кинулись искать, но не нашли.

– Ушёл… – предположил Сундуков и выпучил на Берзалова честные-честные глаза.

– Я последний раз видел его в бане, – сказал Архипов, и его физиономия в отличие от физиономий всех других, не выражала сомнения: сбежал капитан, точно сбежал.

Ну и бог с ним, куда же ему, дураку, деваться? – рассудил Берзалов. Ему же штрафбат светит. А ведь мог во сне всех порешить. Я бы так и сделал, если бы надумал бежать. Концы в воду, и в «дубы» – век не найдут. Поэтому он убеждённо сказал:

– Здесь он. Плохо искали.

– Да, я знаю, знаю, вражина он. Только и глядел, как бы пятки салом смазать! – заявил обычно молчаливый Клим Филатов и сжал автомат так, что казалось, сломает цевьё.

– Может, он на каком-нибудь сеновале спит? – предположил Берзалов, вспомнив, что капитан накануне засиделся со стариками.

Ещё полчаса суматохи, и его действительно нашли на чердаке, в доме, на краю деревни, где тот после бани и самогона спал без задних ног. Спустился капитан с чердака, отчаянно зевая, и предложил:

– Может, подождем рассвета?

– Может, и подождем, – согласился Берзалов. – Только кажется мне, что сигнал-то был не просто сигналом, а передачей.

Встрепенулся Русаков, понял он всё, недаром вертолётчик, а значит, технически грамотный человек. Передача означала контакт с кем-то, с союзником, с подразделением, возможно, даже с космосом, и лучше бы этого вообще не произошло, ведь шансы капитана Русакова при таком раскладе резко падали, потому что надо было идти и разведать этот самый источник сигнала, то бишь Комолодун.

Солнце уже появилось над лесом – в зеленоватом ореоле, но вполне земное. Луна-череп поблекла, но никуда не делась. На месте Харькова, как и прежде, висели чёрные-чёрные тучи и сверкали зарницы. Ещё одна тайна, подумал каждый, но каждый же и предпочёл промолчать, боясь, что старший лейтенант заставит идти туда и разгадывать очередную тайну. Берзалов тоже посмотрел в ту сторону, но, к счастью, ничего не сказал, и все вздохнули с облегчением.

От реки наползал туман, и вообще, вся низина была в этом тумане, торчали только деревья и кусты, и мир был сжат до размеров того, что можно было увидеть. Потом из тумана стали возникать то тяжёлые и мокрые ветви дубов, которые царапали корпус бронетранспортёра, то изгиб реки, где сытые лягушки плюхались в воду и не желали плавать, и Берзалов подумал, что он не успел попрощаться со стариками, которые были хлебосольны, как все русские люди.

Дорогой давно не пользовались. Она так заросла травой, что Филатов то и дело тихо матерился. Иногда он высовывался в свой люк и смотрел, куда рулить, тогда Берзалов подсказывал: «Прямо» или «Влево не крути, там река».

Лес стал гуще, трава, наоборот, пропала, зато дорога стала видна лучше, и большие колеса бронетранспортёра мягко подминали хвою. Пахнуло теплом, туман сделался прозрачнее, и они увидели противоположный берёг – настоящую гору, поросшую нормальным, совсем не больным лесом, и много-много воды – Северский Донец тёк здесь, вбирая ещё одну реку – Оскол.

В это момент дорога резко пошла вправо, Филатов повернул и, с треском во что-то врезавшись, ударил по тормозам.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – выругался Берзалов.

Наступила тревожная тишина. СУО ничего не показывала, сканер молчал, а в прицел пушки или в триплекс ничего невозможно было разглядеть, кроме деревьев и подлеска.

– Архипов, за мной! – скомандовал Берзалов выскочил через боковую дверцу.

Они обследовали дорогу с обеих сторон, и стало ясно, что, к счастью, шлагбаум, который они снесли, никем не охранялся, а по дороге никто не ездил, по крайней мере, с зимы, потому что сухие ветки и непримятая хвоя устилали дорогу. Но это ещё ничего не значило. Дорогу можно было контролировать незаметно с помощью датчиков движения, но искать их, конечно же, было бессмысленно: зарыл в землю и жди, когда он пискнет.

Склоны горы были с пологими оврагами, и по неведомой причине дорога забиралась все выше и выше, потом так же непонятно почему побежала вниз, но не к самой реке, а так, что её не было видно, она только угадывалась в просвете крон и по вершинам горы на том берегу.

Берзалов с Архиповым на всякий случай обследовали её до низины, где стоял сухостой, а в центре застыли два сгоревших дуба. Слева за бугром находилось странное озеро – даже не озеро, а просто очень большая лужа, но со всеми атрибутами озера: ряской и лягушками, чистое и прозрачное, оно пряталось под клонившимися над ней ивами.

Когда они вернулись к бронетранспортёру, то солнце уже было высоко и зеленоватый цвет неба поблёк и стал не так заметен.

– Я вот что думаю, – сказал Архипов. – Долину лучше всего контролировать с вершины.

Берзалов охотно согласился с ним и велел Филатову ползти тихо и на прогалины не высовываться. В одном месте ему показалось, что на другом берегу блеснула оптика, но сколько ни вглядывался, блеска больше не повторилось. Низину с озерцом они прошмыгнули, как мышка. Река вдруг отвернула влево. Гора справа стала выше, но зато отодвинулась, и они въехали в сухую долину, покрытую цветущими травами и одиноко стоящими дубами. Противоположный склон её не давало разглядеть солнце. Дорога была всё такой же заброшенной, только в одном месте, там, где зеленела ежевика, возникла словно паутина.

– Тормозни под дубом, – скомандовал Берзалов и послал Архипов посмотреть, что это такое.

Он и сам догадывался, что именно, но надо было проверить.

– Колючка, – доложил, вернувшись Архипов. – Но дальше…

– Что дальше? – спросили все в волнении и даже повскакивали со своих мест, а Сэр принялся лаять.

– А дальше – дот.

– Где? – уточнил Берзалов, сверяясь с картой.

Он вспомнил: это была их вторая линия обороны. А использовали они старые укрепления времен Второй мировой. Архипов ему ещё что-то объяснял, но Берзалову уже всё было ясно.

– Капитан, – сказал он, – возьмёшь Гучу, скрытно подниметесь вот сюда, – он показал на карте, – посмотрите, что там, вернётесь и доложите. По гребню только не ходите.

Последнее Берзалов специально добавил для капитана, который мог и не знать тонкостей разведки в горах.

– Так точно! – радостно выпалил за капитана Гуча, аж подпрыгивая от нетерпения.

Он-то понимал, что по гребню ходить – себе дороже, что это основы тактики войны в горах, что тот, кто первый увидит врага, тот и победил, а на гребне, да ещё на фоне неба, легче всего заметить человека. Но кто знает, так ли это теперь важно? – подумал Берзалов и ощутил, что ухватил какую-то очень важную мысль. Смысл её состоял в том, что неважно, какой будет результат разведки, потому что они достигли цели и мало кто из них уйдет отсюда живым.

Русаков был никакой, взгляд у него был потухшим, а его пулемёт, который он содержал в идеальном состоянии и любил, как маму, на это раз был пренебрежительно отброшен в сторону. Берзалов внимательно посмотрел на капитана, но своего решения не изменил. Не хотелось никому давать поблажки, а если капитан решил искупить свою вину, то пусть идёт и искупает. И говорить больше не о чем.

– Сорока минут вам хватит? – спросил он.

– Хватит, – неуверенно ответил капитан Русаков, хотя и взглянул на склон через открытый люк.

– Рябцев дежурный. Остальным рассредоточиться! – приказал Берзалов и, прежде чем покинуть бронетранспортёр, бросил последний взгляд на экран СУО. На экране тоже ничего путного не было: как обычно, «галки» зелёного цвета, да контуры местности, в которых можно было со всей очевидностью распознать разбитые «мазы», бочки, старые покрышки и кучи строительного мусора, разбросанные по долине и густо поросшие травой и плющом. В свое время они сами же их и накидали, реставрируя старые укрепления. Берзалов здесь никогда не был. Его подразделение дислоцировалось на восемьдесят километров южнее. Но и там был тот же самый бардак. Поэтому он и не удивился колючей проволоке посреди долины.

– Где она?

– А вон там, – ответил Архипов.

Несмотря на то, что Берзалов попал в «родные» места, он со всей предосторожностью и со всей фантазией, на которую был способен, понатыкав в шлем веточек, выполз на открытое место и посмотрел в бинокль. Левый склон ущелья едва был виден на четверть, а дальше терялся в зеленоватой дымке.

Дот действительно был монументальным – не дот, а монстр: со множеством амбразур, смотрящих во все стороны, со стальными забралами. Берзалов определил его как «главный». Чувствовалось, что дот старый-старый и что делали его не очень умело, то есть не в складках местности, а – демонстративно, чтобы устрашить, что ли? Да и боёв здесь, насколько помнил Берзалов, особых не было. Оборону построили и бросили, ушли к Сталинграду, ну а там уже известно, что произошло – разбили немцев в пух и прах.

Кроме дота, Берзалов обнаружил ещё и туннель. Вот он-то заинтересовал его больше всего, потому что именно в туннеле, по идее, и может таиться этот самый Комолодун. Разумеется, Берзалов не поддался искушению прямиком направиться в укрепрайон. По прямой только дураки ходят. Однако он удивился одному обстоятельству – если это такой чудесный, напичканный механизмами Комолодун, то почему их до сих пор не обнаружили и не подняли всеобщую тревогу со всеми вытекающими последствиями? Не успел он об этом поразмышлять, как его знаками позвал Архипов.

– Капитан вернулся, – шепнул он, когда Берзалов подполз к нему.

Русаков поджидал их около бронетранспортёра и был угрюмым, как могильщик, откопавший Йорика. Оказалось, что они беспрепятственно перемахнули горку и обнаружили спуск в долину.

– А где Гуча?

– Гуча?.. – переспросил Русаков тем тоном, когда мало задумываются о самом вопросе, – полез вниз.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – вспылил Берзалов. – Почему отпустил?

– Да я глазом не успел моргнуть, – без капли смущения ответил Русаков.

– Всё ясно, – среагировал Берзалов.

Его возмутило равнодушие капитана. А ещё у него не было сил что-либо объяснять, потому что не расскажешь же, что такое Спас и что значит быть самым фартовым в бригаде. Это не значит, что можно пускать всё на самотек, требовалось контролировать ситуацию. А Спас, между прочим, сообщил ему ещё утром тем ехидным тоном, от которого холодела душа, чтобы он в эту долину, то бишь укрепрайон без оглядки не лез и своих подчиненных туда без надобности не посылал и не уповал на случай, а думал прежде и действовал осторожно.

– Та-а-к, – сказал Берзалов тем тоном, который не предвещал для Русакова ничего хорошего. – Архипов, остаёшься старшим. Колюшка Рябцев – дежурный, следишь за связью. Машину замаскировать. А самим спрятаться, как цыплятам в траве, и носа не выказывать. А мы, – добавил он зловещим тоном, – пойдём с капитаном посмотрим, где он этот самый спуск в долину нашёл. Правильно, капитан? – уточнил он и едва не добавил: «Вашу-у-у Машу-у-у!..»

Из-за опасения перехвата они не включили систему «мираж» и, разумеется, не задействовали локальную связь.

– Правильно, – ответил Русаков, всем своим видом показывая, что он не чувствует за собой никакой вины и что он вечно и везде прав.

На этот дурацкий склон они взбежали в два счёта. Берзалов, терзаемый дурными предчувствиями, страдал, представляя Гучу то убитым, то плененным. Русаков не отставал, хотя его пулемёт весил почти, как золотая гиря Паниковского.

Уже на самом верху Русаков сказал:

– Стоп! – и показал, что здесь минное поле. После зимы и дождей грунт осел, и стали видны рифленые корпуса. – Итальянские, наши такие не делают.

– Значит, здесь точно были американцы, – сказал Берзалов отнюдь не миролюбивым тоном.

Злился он на Русакова, а за что, сам не понимал. Не любил он людей, которые шарахаются из угла в угол, хотя, конечно, если у тебя была такая женщина, как Зинаида, то ты её не сразу забудешь.

– Я даже больше могу сказать, – угрюмо заметил капитан Русаков.

– Ну, например? – в тон ему спросил Берзалов.

– А вот, пожалуйста…

Они как раз перемахнули через гребень склона, и Берзалов увидел десятки «абрамсов» и «бредли» и понял, что ошибся, что в долине за его спиной вовсе не кучи мусора, а заросшая травой та же самая американская техника. Вот где они прятались, подумал он, и вот, где их грохнули всех скопом, и вопросительно оглянулся на Русакова, совсем забыв о том, что раз есть подбитые «абрамсы» и «бредли», то где-то рядом обязательно должны быть лоферы с утиными клювами.

– Здесь спуск, – сказал Русаков, не особенно маскируясь.

– Пригни голову, – сказал Берзалов, хотя глупо было пригибать, если ты и так на виду у всей долины.

Он обнаружил непонятные бронеколпаки, а за ними – площадку, на которую вела лестница, и понял, что это пост корректировщика огня. Не удержался – поднялся на десяток ступенек и через узкие прорези бронеколпака разглядел долину и реку, которые были, как на ладони. Где-то там, вдалеке, что-то шевелилось.

Гуча сидел на этой площадке, свесив ноги и беспечно болтал ими, как школьник.

– Не страшно? – словно между делом, однако, с каплей яда спросил Берзалов.

Он ещё не понял, что здесь никого нет, но по привычке думал, что это ловушка. А ещё он обратил внимание, что металлическая площадка и камни были покрыты мелкой, как мука, «зелёной пылью», той самой смертоносной, от которой пол-экипажа у генерал-майора Грибакина «сгорело».

– Не-а-а… – весело, как на свадьбе, ответил Гуча. – Бура вот вспоминаю. «Не ходил бы ты, Андрюша, на войну», – говорила мне мама, а я, дурак, не послушался.

– Ну-у-у, Буру, считай, уже повезло, – заметил Русаков.

Берзалов только заскрипел зубами: я, конечно, тоже очерствел, но не до такой же степени, решил он, а капитан не имеет морального права обсуждать кого-либо из экипажа. Не в том он положении, чтобы нас, бывалых разведчиков, сравнивать с аэродромными бездельниками и летунами.

Вдруг, когда они начали спускались по лестнице вниз, капитан Русаков завёл старую пластинку:

– Я не верю в Комолодун!

Какое мне дело, неприязненно подумал Берзалов. Надо вести разведку, а не трепаться.

– Это ты его выдумал!

– Чего?.. – с пренебрежением спросил Берзалов, невольно глядя снизу вверх, но не обнаруживая ничего, кроме подмёток капитана.

– Что, по-твоему, я фантазер?

– А то кто? Нет здесь ничего, – сказал Русаков. – Даже пыль мёртвая.

Должно быть, ему не терпится убраться отсюда подобру-поздорову, разозлился Берзалов. Даже стало интересно, как далеко зайдёт капитан в отрицании очевидного.

– А манкурты?.. – без всякой надежды напомнил он.

Лестница была старой и ржавой и нещадно скрипела.

– Это ты хотел, чтобы они так сказали, – поведал Русаков, даже не моргнув глазом.

– Капитан, у тебя с логикой всё в порядке?

– Вполне.

– Что-то незаметно.

– Осторожно! – напомнил Гуча, и Берзалов спрыгнул на землю рядом с туннелем.

Вокруг всё было покрыто «зелёной пылью». Для того чтобы расширить ущелье, стены взрывали, а площадку выравнивали, но так и не довели до ума, оставили ямы и канавы, которые за долгие годы поросли кустарником и деревьями. Напротив, чуть левее и позади торчал уже знакомый «главный» дот с узкими бойницами. Поперёк ущелья аккурат под ещё одним двухъярусным дотом лежал огромный, как динозавр, бензовоз. Рядом с ним – смятый в лепешку «уаз-хантер». Ещё дальше – здание, похоже, казарма, слившаяся со скалами – три окна без стёкол. Над ней ретранслянционная опора, то ли срубленная наискось, то ли теряющаяся во всё той же зеленоватой дымке. А перед казармой – железобетонные позиции, расположенные в шахматном порядке, с ржавой «колючкой», растянутой по периметру. Чуть правее – ещё один дот, над ним, в скалах, ещё один, а перед дотами – «маз», от которого осталась одна ржавая коробка. Цепочка уцелевших столбов с провисшими проводами убегала в зеленоватую горловину ущелья, где, должно быть, был перевал. Берзалов готов был руку отдать на отсечение, что это и есть Комолодун. Рядом, прямо перед носом, возвышалась турель с зенитной установкой ЗУ-23, слева – темнел вход с вывернутым люком. Гуча, не задумываясь, сунулся туда:

– Идёмте, я вам что-то покажу.

Берзалов не успел и слова молвить, как ему пришлось бежать след за Русаковым. В бледном свете фонариков плясали закопченные стены и всё та же «умная», то бишь «зелёная пыль», которая лежала под ногами. Пахло давней гарью и человеческими испражнениями.

– Вот… – сказал Гуча и отступил в сторону.

На повороте, там, где ход разветвлялся и уходил вверх, они и лежали. Тлен ещё не коснулся их тел.

– Я знаю его… – сказал Берзалов, светя на крайнего человека. – Это Сева Рваное Ухо.

– Почему «рваное»? – насмешливо спросил Русаков.

– Потому что Моряленко отстрелил, – злобно хохотнул Гуча.

Капитан Русаков рассерженно покрутил мордой, но ничего не сказал.

– Шустрый малый, – подтвердил Берзалов. – Он нам три раз попадался и столько же сбегал.

– Плохо сторожите, – назидательно заметил Русаков.

Берзалова аж передёрнуло, потому что не дело капитана, которого сбили по его же глупости, читать мораль мотопехоте. Не разбираешься, молчи в тряпочку. Тех, кто не перековался, конечно, отпускают на все четыре стороны: иди голодай дальше, а союзники остаются, союзники всем нужны. Союзники нынче на вес золота, потому что вся сила только в союзе единомышленников.

– Погоди… а этот студент, – Берзалов едва не добавил: «От которого пахло маргаритками», но вовремя прикусил язык. – Если есть студент, то должен быть и бородатый… Фомин… Ну-ка… – ему стало интересно.

Следующие трое были незнакомы, и Фомина среди них, конечно же, не оказалось. Дуба дал, подумал Берзалов, и не поверил даже самому себе. Такие дуба не дают, такие за жизнь и руками зубами цепляются.

– Отпустили их… – догадался он. – Стоило Гаврилову стараться?

Да нет, стоило, подумал он, хотя бы из тех соображений, что мы нашли карты, сообразили, что великоновгородцы не простые заморыши, а тоже ходят в глубокую разведку.

– Значит, великоновгородцы добрались сюда раньше нас, – констатировал Гуча.

– Выходит так, – нехотя согласился Берзалов. – Пока мы крутили зигзаги, да хоронились, они дунули прямиком. Может, даже на вертолёте прилетели?

– Ну и кто их так? – иронично спросил Русаков.

– Комолодун, кто ещё? – назло ему ответил Берзалов.

– Ой… ой… – покривился Русаков. – Нет никакого Комолодуна!

– А это?.. – показал Берзалов на мертвецов.

– Мало «дубов» бродит по окрестностям?

– Ты сам недавно был «дубом», – напомнил Берзалов.

– Сравнил палец с этим самым…

– Знаешь, что, капитан?!

– Знаю!

Они едва не сцепились. Шипели на друг друга, как мартовские коты. И Берзалов от злости и расстройства прибавил шаг, чтобы первым выскочить из туннеля, а когда выскочил, то обомлел: на площадке стоял мальчишка в какой-то непонятной одежде и ковырялся в носу. Был он чём-то похож на Кеца, но, разумеется, не Кец, потому что выглядел так, как выглядит зверёк – маленький, хитрый и ловкий. А ещё он ничем знакомым не пахнул – прямо привидение какое-то, а не человек, успел подумать Берзалов и спросил:

– Ты кто? – Рука сама собой потянулась к автомату.

На вопрос мальчишка не среагировал, а вот жест понял прекрасно и, издав странный свист, быстро, как зверь, бросился под скалу и ловко, словно паук, побежал по ней к доту. Берзалов вскинул автомат, но от изумления стрелять, разумеется, не стал. Он и глазом не успел моргнуть, как мальчишка нырнул в одну из амбразур и пропал. В этот момент из туннеля выскочили капитан Русаков и старший сержант Гуча.

– Что-то случилось? – спросил Русаков, хищно поводя стволом пулемёта и оглядываясь вокруг.

«Если бы что-то случилось, – хотел сказать Берзалов, – то мы бы уже здесь лежали покойниками», но не сказал, а подумал, что не может обычный мальчишка так быстро одичать и так ловко бегать по скалам.

Гуча, ни о чём не спрашивая, уже сидел за турелью и держал под прицелом горловину долины, хотя там ничего не было видно, кроме зеленоватой мглы.

– Ничего не произошло, – ответил Берзалов, но автомат не опустил.

– Странный ты, лейтенант, – заметил Русаков. – Попал бы ты мне в подчинение…

– Э-э-э… – стал заводиться Берзалов и, чеканя каждое слово, произнес, – вспомнила бабка, как девкой была…

Должно быть, он очень сильно оскорбил капитана, потому что он побелел, как полотно:

– Что ты сказал?! Что?! – и направил на Берзалова ствол пулемёта.

Зря он это сделал. Реакция Берзалова была мгновенной. Одной рукой он дёрнул ствол верх, хотя понимал, что если Русаков начнёт стрелять, то ствол не удержать, а второй ударом в челюсть справа и отправил капитана в глубокий нокаут.

– Помогай!

Вдвоём с Гучей они связали Русакову руки, а потом сунули в туннель.

– Я уже давно хотел вам сказать, что капитан в вашем отсутствии вёл странные разговоры, – сообщил Гуча.

– Пусть полежит! – сказал Берзалов в страшной спешке, потому что Спас чётко и ясно, без своего обычного фиглярства сказал: «А теперь бегите!»

В тот же момент, как сороки, затрещали АКМы. Берзалов инстинктивно оглянулся и увидел, как прямо на него летит череп, изрыгая из беззубого рта пламя.

 

***

После этого он только и помнил, что пригибался, прыгал, куда-то бежал, понимая, что в подобной ситуации это бессмысленно, что он сгорит в следующее мгновение, но его не убило, не обожгло и не покалечило. К стрекотанию АКМов прибавился грохот пушки, и Берзалов стал кое-что соображать

Оказывается, они с Гучей, сами не зная как, оказались в маленьком доте, который прилепился к подножию скалы, и из него можно было держать под огнём правый фланг ущелья.

Дот, однако, был занят: у задней стены сидел механоид – точно такой, как его представляли в многочисленных видеоиграх, только гораздо меньше, не такой зловещий и безо рта, а ещё он был мёртвым, потому что Гуча с такой силой звезданул его прикладом по голове, что механоид упал на бок, но даже не пошевельнулся.

Кроме механоида, в доте лежали мёртвые америкосы. Их просто сгребли в угол, как мусор, и даже, наверное, присаживались сверху, потому что сидеть в доте больше было не на чем.

Гуча малость ещё потоптался на механоиде, даже попрыгал со всеми своими девяноста килограммами и со зла выдернул из него какую-то деталь. Если это инвазивный захватчик, то я Папа Римский, подумал Русаков. На него механоид вообще не произвёл никакого впечатления. Слишком много в своё время Берзалов играл в электронные игрушки, чтобы удивляться чему-то подобному.

– Во!

– Оставь его, – сказал Берзалов.

Он вдруг вспомнил предостережение американцев, то бишь, манкуртов, о том, что их разбили живые механизмы, вспомнил слова подполковника Егорова что «район техногенный» и долго смотрел перед собой, не в силах сообразить, что в сумраке дота видит знакомый «предмет». Только этот «предмет» был почти что пустым, потому что голубоватая жидкость плавала на донышке. Впрочем, стоило его встряхнуть, как жидкость размазывалась по невидимой поверхности, и Берзалова ударило током.

– Вот чего ему не хватало, – уверенно сказал он, отдёргивая руку, – и лоферам в лесу тоже. Энергия у них кончилась, понимаешь, энергия. Только это надо ещё проверить.

– Что? – спросил Гуча, который сгоряча всё-таки доламывал врага.

– Я говорю, у механизмов кончилась энергия.

– Энергия? – удивился Гуча, однако внимание его отвлекло движение снаружи.

– Ну да. Батарейки! – сказал Берзалов недовольным тоном.

– Так это батарейки?

– Я думаю, – сказал Берзалов.

– Снова летит, – заметил Гуча, выглядывая в амбразуру.

И действительно, череп, изрыгая страшное пламя и таща за собой огненный хвост, уже ворвался в ущелье, чтобы разрушить всё и убить всё живое, но внезапно растаял, даже не коснувшись скал. Голограмма, сообразил Берзалов. А Гуча отпрянул, оскалившись:

– Призраки!

Призраков он не боялся, можно сказать, он их заобожал по одной единственной причине: «Вот о чём надо писать в армейскую газету, и тема нейтральная, и события неординарные!» – сообразил он и был как никогда счастлив. От него требовалось только запоминать, запоминать и ещё раз запоминать.

Они одновременно посмотрели на выход из дота и спросили друг друга:

– Бежим?

– Бежим!

АКМы и пушка лупили со всей дурацкой мочи.

– Отставить! – кричал Берзалов, подбегая в бронетранспортёру. – Отставить!

Из-за реки один за одним налетали черепа, а в их сторону тянулись нитки трассеров. Колюшка Рябцев продолжал лупить в белый свет, как в копеечку. Пришлось вскарабкаться броню и настучать ему по голове, только после этого он оторвался от прицела и ошалело выдал:

– Что, всех убили?

– Кончай воевать! – приказал Берзалов, и, как по мановению волшебной палочки, последний череп, не долетев дуба, под которым стоял бронетранспортёр, растаял в воздухе.

Продолжал стрелять только Сундуков Игорь, потому что окопался дальше всех – под завалившимся сараем. Гуча побежал и отобрал у него автомат.

– Так что это?! Что это было? – ошалело спрашивал Сундуков, идя следом за Гучей и косясь в сторону реки.

– Сказано тебе, призраки, – назидательно говорил Гуча, – значит, призраки, и нечего палить!

– Боязно, – согласился Сундуков. – Если не убьёт, то заставит умереть.

– Архипов! – крикнул Берзалов.

– Я здесь!

– Слушай меня внимательно. Мы обнаружили укрепрайон Комолодун. Нас пугают, как и в случае с луной-черепом.

– Так точно, – согласился Архипов. – Мы с Филатовым тоже к этому мнению пришли.

– Больше на подобные штучки не реагировать!

Архипов глянул на него с укором, мол, легче командовать, чем исполнять, руки, мол, сами невольно тянутся к оружию, но ответил:

– Есть не реагировать.

– Беречь патроны!

– Есть беречь!

– БТР отогнать в лес, замаскировать. Филатов остаётся на связи. Остальным разобрать боеприпасы, идём обследовать укрепрайон. Работаем в режиме «мираж».

– Есть «мираж», – даже немного обрадованно отозвался Архипов, потому что «миражом», то бишь забралом пользовались редко – неудобным он был, то ли не доработанным, то ли не умели пользоваться.

Напоследок Берзалов заскочил в кабину и послушал эфир. Связи, конечно же, не было, зато гул космоса как будто бы уменьшился ещё больше и стал не громче шума ветра в дождливый день. Это было хорошим знаком.

– Товарищ старший лейтенант, – спросил Гуча, сунув морду в кабину, – а что делать с капитаном?

– Ах, да… – отозвался Берзалов. – Развяжем и простим. Кец, как твоего друга звали?

– Ванька, – ответил Кец. – Ванька Габелый.

Сэр от радости и нетерпения вывалил язык и перебирал лапами. Кец держал его за поводок.

– Кажется, я начал понимать, куда он делся.

– Куда, дядя Роман? – Кец так внимательно посмотрел на Берзалова, что ему стало не по себе.

Не выходили у него из головы слова генерала Грибакина и намёки Русакова о детях, которые бесцельно бродят и не умеют говорить, а лишь свистят. Кец другое дело, соображал Берзалов. Сгодится для переговоров. Кец свой в доску, будущий десантник, а как же иначе? А ещё он чувствует радиацию лучше всяких приборов. Опять же где-то здесь друг его Ванька Габелый. В общем, Берзалов сам не знал, зачем взял парня. Взял, и всё тут, явно вопреки мнению Спаса, который заявил: «Пацану не место в Комолодуне».

– Правда, Кец? – спросил Берзалов.

– Правда, – поднял на него глаза Кец, и глянув в них, Берзалов на одно-единственное мгновение засомневался. Отвык он от детских глаз, перестал их понимать, забыл, каким сам был в детстве, но Кец от этого не вызывал у него меньше симпатии. Помнил он себя точно таким же – белобрысым и стойким, как оловянный солдатик.

– А куда Ванька делся?

– Сюда и делся, – уверенно ответил Кец. – Правда, непонятно, зачем.

– А великоновгородцы?.. – стал догадываться Гуча и посмотрел на Берзалов восторженными глазами.

– Через квантор, – объяснил Берзалов, – больше никак. Скрипей заманивает. Точно заманивает!

– Во-о-т гады! – изумился Гуча. – Выходит, великоновгородцы нас перещеголяли?

– Выходит, – согласился Берзалов.

– Кто же их убил?

При этих словах все невольно поежились и даже оглянулись в сторону реки, а Сэр на всякий пожарный спрятал язык и зарычал.

– Пойдём, развяжем капитана и разгадаем все тайны, – оптимистически сказал Берзалов.

– А то он, наверное, от страха в штаны наложил, – ехидно хохотнул Гуча.

Но капитана они не обнаружили. Валялась лишь знакомая куртка реглан.

– А кто его освободил? – удивился Гуча, поднимая с земли обрывки верёвки, и посмотрел в чёрную пасть туннеля.

Оттуда несло нехорошим духом, и второй раз лезть туда не хотелось.

– Кто бы это ни был, он сообразительней нас, – сказал Берзалов и сообщил бойцам: – Здесь какие-то странные дети, мне говорил о них генерал Грибакин и намекал капитан.

– А что именно? – Архипов глядел на него так серьёзно, что Берзалов едва не рассмеялся.

Была у Архипова такая черта – беспрекословно верить начальству. А верить нельзя, подумал Берзалов. Подчиняться можно, но верить нельзя, по крайней мере, не всем. Мне можно, я как отец родной, а остальным нельзя.

– Ничего не сказали конкретно. Только я видел мальчишку, который, как паук, бегал по скалам.

– И я… – признался Сундуков, – и я видел… только мне показалось, что мне показалось.

Все засмеялись, но не так чтобы очень весело, а с оглядкой на обстоятельства, включающие в себя черепа, изрыгающие пламя. Пойди пойми, что там впереди?

– По детям зря не стрелять, – сказал Берзалов. – Мало ли что… дети всё-таки, наше будущее. Правда, Кец?

– Правда, – как-то странно согласился Кец, и Берзалов внимательно посмотрел на него, но ничего не понял.

Они двинули в горловину ущелья. Гуча, кроме личного оружия, тащил ещё и два огнемёта «шмель-м», как он выразился: «На всякий случай».

– Кец, а ты от меня ни на шаг не отходи, – приказал Берзалов. – И беспрекословно слушайся старшего сержанта Гучу.

– Есть слушать, Гучу, – ответил Кец и дёрнул Сэра за поводок: – Слышал?

Сэр посмотрел на него и улыбнулся так, как умеют улыбаться только собаки, то есть оскалив передние зубы. Уши у него стояли торчком, пушистый хвост кренделем лежал на спине, а агатовые глаза были смышлёными-смышлёными, и снова Берзалову показалось, что он видит, но не понимает какой-то тайный смысл.

 

 

Эпилог

Цитадель

 

Нехорошо было оставлять «главный» дот в тылу, но выбирать не приходилось: или исследовать его досконально, чтобы понять, куда спрятался мальчишка-паук, или топать вперёд. Мальчик-паук – это второстепенное, от отчаяния решил Берзалов, точно так же, как и туннель, в котором пропал капитан Русаков. Бог с ним. Баба с возу – кобыле легче. Только я думаю, что с капитаном мы ещё встретимся, обязательно встретимся. Чувство у меня такое.

Он приказал установить на входе «сигналку».

– Может, настоящую?.. – кисло уточнил Архипов в том смысле, что если уж рванёт, так рванёт со всеми вытекающими последствиями.

Задача с двенадцатью неизвестными. Поди узнай, кто притаился в туннеле. Даже если великоновгородцы, то не убивать же их? Обычная «сигналка» для звукового и визуального контроля. В конце концов мы ищем не великоновгородцев, а инвазивных захватчиков. Точнее, поправил себя Берзалов, ведём разведку. Пока нас никто не убивает, а только пугают. Вдруг удастся договориться? Иметь таких союзников – большущий плюс. Но судя по всему, все здесь давно передохли, хотя чем чёрт не шутит.

– А вдруг капитан захочет выйти? – спросил он у Архипова. – Убьём, на фиг. Жалеть будем. Ты хочешь убить капитана?

Берзалов поймал себя на мысли, что давно не думал о Варе, о его вечно прекрасной Варе. Это было нехорошо, это было маленьким предательством.

– Нет, – ответил, Архипов и прилепил мину сбоку к штырю, торчащему из земли, а проволоку натянул поперёк туннеля.

Двинули вперёд по всем правилам разведки в горах, то есть двумя группами: Берзалов с Гучей, Кецом и Сэром по правому флангу, а все остальные во главе с Архиповым – по левому. Правые страхуют левых, левые – правых. Обычная тактика.

– Перед колючкой могут быть мины, – предупредил Берзалов.

– Нашли одну разряженную, – ответил Архипов.

Берзалов опустил бинокль, в который разглядывал «главный» дот, и сказал:

– Может, здесь уже кто-то побывал?

Не нравился ему «главный» дот, ох, как не нравился, но дот был скромен и тих, как целомудренная девушка на первом свидании. Почему в него залез мальчишка-паук, одному богу известно. Однако любопытство придётся оставить про запас, решил Берзалов. Он добежал до «уаз-хантера» и подал знак. Архипов выскочил из-за камней и в три прыжка преодолел расстояние до сгоревшего «маза».

В наушнике прозвучал голос Архипова:

– Всё нормально.

– У нас пока тоже, – ответил Берзалов, разглядывая бензовоз.

Сердце колотилось где-то в горле, страшно хотелось пить. Бензовоз не дополз всего-то метров пяти до цели – двухъярусного дота, его передние колеса попали в канаву, и из-за этого кабину свернуло набок, почти на девяносто градусов. Хороший хук он получил, подумал Берзалов.

Он перекатился под бензовоз и по глухому звуку обнаружил, что цистерна полна бензина. Лужицы под колёсами источали соответствующий запах. По спине у Берзалова пробежал холодок. Значит, здесь боя не было, понял он. А «маз» сгорел раньше, может, ещё до войны. А потом уже кто-то с помощью бензовоза пытался взорвать дот, но по какой-то причине у него ничего не вышло.

Он обогнул кабину, дверь которой была распахнута, и увидел высохшего мертвеца. Его руки сжимали руль, а голова в каске покоилась на клаксоне. Слабый запах тлена ударил в ноздри. Форма на трупе сгнила, и только по звездно-полосатой эмблеме на рукаве можно было понять, что это американский десантник. Однако времени разбираться не было. Подбежали Гуча, Кец и Сэр. Сэр тащил Кеца так, что тот летел, как стрела, но поводка не отпускал.

– За мной! – скомандовал Берзалов.

И вопреки всем правилам вывел всех троих на открытую позицию перед казармой с одной стороны и двухъярусным дотом с другой. И всё из-за страха, что бензовоз может взорваться именно сейчас.

– Живых никого, – доложил Архипов.

– У нас тоже, – ответил Берзалов.

Оказывается, пока он разглядывал водителя в машине, Архипов беспрепятственно успел проскочить позицию через центр и нырнуть в казарму. На своём забрале Берзалов увидел сплошь трупы на койках в два яруса и уже знакомые звездно-полосатые эмблемы. Должно быть, внутри казармы стояла ужасная вонь, потому что Сундуков и Колюшка Рябцев ходили, заткнув себе нос.

– А противогазы, противогазы зачем?! – зло напомнил Берзалов.

– Манкурты-ы… – с удовлетворением произнёс Архипов, словно ему нравилось вдыхать трупные запахи.

– Отлично, – среагировал Берзалов. – Но противогазы надеть!

– Есть надеть, – ответил Архипов, и Берзалов увидел, как Колюшка Рябцев полез в подсумок.

Сами не могли догадаться, разозлился Берзалов, геройствуют. Вашу-у-у Машу-у-у!.. Любят они с русским шиком утвердиться на могиле врага.

– Манкурты, – подтвердил Архипов. – Да, это им не у себя в Америке бананасами питаться и виски жрать. Шлёпнули в одночасье.

– Чему радуешься? – спросил Берзалов и подумал, что убила-то, наверное, их всё та же «умная» то бишь «зелёная пыль». Как бы самим не влипнуть. – Ты там поаккуратнее, – напомнил он, – помни о «пыли».

– Есть помнить, – отозвался Архипов, – только она как песок. Да я и так слежу, Роман Георгиевич. Нет здесь никого.

– Ну и молодец, дойдём до перевала и домой. Нечего здесь делать, – и едва не добавил: «Глаза мозолить непонятно кому».

Берзалов в казарму не пошёл, а вбежал в двухъярусный дот и на первом ярусе увидел уже знакомую картину: «уснувшего» механоида, кучу костей вперемешку с остатками формы и гору пустых «предметов», то бишь батареек. Пока он рассматривал всё это, Гуча проскочил на второй ярус и сообщил:

– Здесь тоже мертвецы.

Берзалов между тем выглянул в амбразуру и понял, что американцы отчаялись вконец и пытались взорвать дот. Должно быть, они направили в ущелье бензовоз, он у них ничего не вышло: водилу каким-то образом убили, а машина застряла. На этом война и закончилась.

– Товарищ старший лейтенант… – тихо позвал Гуча.

– Слушай… – наконец удивился Берзалов, – а из чего они стреляли?

– Как из чего? – переспросил Гуча.

– Вот я и спрашиваю, из чего? Оружие при них есть?

– Нет… – неуверенно ответил Гуча.

– Слышь, Архипов, ты оружие механоидов нашёл?

– Не было никакого оружия.

– Странно… – сказал Берзалов.

В этот момент сработала сигналка в туннеле: раздался громкий свист. Сэр зарычал, Кец дёрнул его за поводок, а Берзалов подскочил к амбразурам и посмотрел вниз. Сигналка ещё немного посвистела, а потом стала выстреливать «звёздки» зелёного и красного цвета. Однако рядом со входом с туннель никого видно не было.

В центре помещения второго яруса стоял стол с остатками трапезы. Кто-то совсем недавно пил чай из большего закопченного чайника и ел американские галеты. По углам всё та же картина: механоиды, кости и пустые «предметы», припорошенный всё той же «умной пылью». Затем Берзалова ещё раз выглянул в амбразуру и сообразил, что тот, кто здесь чаевничал, видел его их ссору с капитаном, а потом спустился по туннелю в горе и развязал его. Быстро капитан нашёл союзника. Неужели Фомин? – гадал Берзалов. А почему не стрелял? Может, боялся привлечь к себе внимание? Или… Точно! Бензовоз! Конечно же, бензовоз. Потому что взорвись он его, никто не уцелел бы. Как будто в подтверждение его мыслей Гуча сообщил, что из дота есть выход в туннель. Берзалов связался с Архиповым и предупредил:

– Слушай, наш капитан и ещё один тип по фамилии Фомин надумали партизанить. Будьте осторожны.

– Так точно, – беспечно продублировал Архипов. – Будем осторожны. Мы здесь механоидов нашли целую роту.

– У нас такого добра тоже полно, – ответил Берзалов, хотя роты у них, конечно, не было, да и Архипов приврал для красного словца.

– А ещё пещеру…

– В пещеру не ходите! – предупредил Берзалов. – Мало ли что.

Собственно, думал он, меня не очень волнует Фомин и капитан Русаков. Фомин, конечно, бывалый, ему с нами воевать не с руки. Не полезет он в драку, потому что укрепрайон Комолодун – это совсем не то, что он хотел обнаружить. Значит, он, как и мы, влип по уши. Может, он охотник за иноземным оружием? Куда-то же оно делось? А вот «умная пыль» может ожить на последнем дыхании, и тогда мало не покажется. Что касается механоидов, то без батареек они всего лишь куски железа. Правда, есть ещё лоферы, изрыгающие пучковую энергию, но пока мы их не видели. А надо бы, потому что, раз американцы с их «абрамсами» и «бредли», не сладили с ними, то у нас шансов вообще никаких.

– Карта не совпадает, – пожаловался Архипов.

– И не только в этом месте, – согласился Берзалов, вспомнив город теневых людей.

– Как же ориентироваться?

– На местности, на местности, – посоветовал Берзалов. – Не впервой. Да, и поищи иноземное оружие. Сдается мне, что мы что-то пропустили.

И тут, в тот самый момент, когда Берзалов решил было, что Комолодун мёртв окончательно и бесповоротно, в тот самый момент, когда подумал, что им повезло и пора возвращаться в бригаду, чтобы доложить о результатах глубокой разведки, раздался тот самый зловещий удар барабанных палочек, а затем запел Скрипей. Только самого пения Берзалов не услышал, просто воздух в доте стал упругим, как вода в водопаде, и ударил по барабанным перепонкам с такой силой, что Берзалов потерял ориентацию, куда-то пополз, лишь бы подальше от Скрипея, и очнулся словно после глубокого обморока. Он обнаружил себя сидящим рядом с бензовозом и мало чего соображал, пока на него не налетел очумевший Гуча. Скрипей давно замолчал, но его свист всё ещё стоял в ушах. На этот раз Скрипей превзошел самого себя.

– Где Кец? – с трудом ворочая языком, спросил Берзалов.

Он услышал собственный голос словно со стороны, как будто с задержкой, как будто в очень плохой игре, когда кричишь, а тебя не слышат. Гуча что-то промычал и пропал: его рвало. Звуки долетали, как сквозь вату. Выходит, не зря я боялся туннеля, отстраненно подумал Берзалов и пополз искать Кеца. Руки у него дрожали и подгибались. Голова казалась налита свинцом.

Кеца он нашёл во всё том же доте. Он сидел в обнимку с мальчишкой-пауком, с тем самым, которого видел Берзалов.

– Товарищ старший лейтенант, – сказал Кец, – дядя Рома, это Ванька Габелый!

Сэр радостно лизал лицо Ваньке Габелому.

– А-а-а… – беспомощно выдавил из себя Берзалов и даже не услышал своего голоса. Он только удивился тому, что свист Скрипея ни на Кеца, ни на Габелого не подействовал.

– Мы теперь не расстанемся, – поведал Кец.

– Ага… – многозначительно среагировал Берзалов с трудом доставая фляжку со спиртом.

Он стал приходить в себя после второго глотка. Всё это время он слушал разговор Кеца с Ванькой Габелым. Только вначале Кец говорил, а уже потом до Берзалова доходил смысл его слов. А вот Ванька Габелый вообще ничего не говорил, а лишь тихонько посвистывал горлом. Да и пахло от него не человеком, а непонятно кем, но не механизмом. В голове у Берзалова почему-то возникло слово «аттрактант», а в связи с ним появилось стойкое ощущение раздавленного клопа. Однако не было сил анализировать. Клоп, так клоп, может здесь где-то заросли малины? – подумал Берзалов и вдруг понял, что неприятный запах направлен исключительно против него. Прогонял его Ванька Габелый чисто инстинктивно, а Кеца привечал посвистыванием. Посмотрел Берзалов на Ваньку Габелого, но ничего не понял, потом что глаза у него были, как у дикого зверя – бессмысленные и пустые.

– Мы с ним, как братья! – заявил Кец, обнимая Ваньку.

Прежде чем до Берзалова дошёл смысл фразы, его внимание отвлекло совсем другое. Он подумал, что неважно то, о чём говорят пацаны, а важно совсем другое. В забрале он наблюдал за тем, что происходит с группой Архипова. Высыпали они на свежий воздух, беспомощные, как рыбы на берегу, посрывали с себя противогазы и валялись на виду у вероятного противника.

– Архипов, ты слышишь меня? – спросил Берзалов, всё ещё туго соображая.

Нужно было время, чтобы привыкнуть к этому самому новому своему состоянию.

– Так точно, – словно пьяный, ответил Архипов.

– Слушай, дай всем глотнуть спирта и убирайтесь оттуда к бэтээру. Уходим!

Ему показалось, что он только ещё подумал о спирте, но ничего не произнёс, а Архипов уже ползал от одного бойца к другому и давал им приложиться к фляжке. После этого Берзалов закрыл глаза и посидел некоторое время, прислушиваясь к своему организму. Если так дело дальше пойдёт, то мы отсюда не выберемся. Он почему-то вспомнил мёртвых великоновгородцев в туннеле и решил, что их убил Скрипей.

– Гуча! – позвал он, не слыша собственного голоса.

– Я здесь… – простонал Гуча, его всё ещё выворачивало.

– Уходим!

– Почему? – стонал Гуча.

– Второй арии мы не переживём.

– А как же Комолодун?

– Вот это и есть Комолодун, – объяснил Берзалов. – Мёртвый он. Только пугать может.

– Ну его на фиг такой испуг, – согласился Гуча, вползая в дот и тряся головой, словно паралитик.

– Глотни, – Берзалов протянул ему фляжку.

На радостях Гуча приложился так, что всосал в себя больше, чем положено, но зато его перестало трясти, он сел, осмысленно уставившись на Берзалова:

– А где Кец?

– Кец?! Как где? – казалось, прошла целая вечность прежде чем Берзалов осмыслил вопрос. На одно единственно мгновение он потерял контроль над ситуацией. – Здесь был. Кец! С Ванькой разговаривал.

Берзалов вспомнил, что от Ваньки Габелого страшно пахло клопиком-вонючкой. Запах этот всё ещё стоял в доте.

– Я вполз, а его уже нет…

Значит, не я один такой плохой, подумал Берзалов и спросил:

– А я?

– А вы сидели и с кем-то разговаривали.

– Кец! – позвал Берзалов, с трудом поворачивая голову. – Кец! – Берзалов поднялся. Его качало. Желудок прыгнул к горлу, но замер на полпути.

– Товарищ старший лейтенант… – упёрто мямлил Гуча, – я с вами…

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. Марш в БТР! – приказал Берзалов, покоряя первые две ступени, но ему пришлось схватиться за скобу в стене и он потянулся к фляжке.

Спирт, вопреки физиологии, действовал отрезвляюще.

– Не-е-е… не могу, – поведал Гуча, – не могу вас бросить.

– Старший сержант Гуча… – начал сквозь зубы выдавливать слова Берзалов, – Болгарин… пошёл бы ты туда, куда я тебя послал. Хватит мне смертей.

– Я-то пойду… – упёрся могучий Гуча. – Только как вы без меня?!

– А-а-а… чего? – переспросил Берзалов, не заметив того, что едва переставляет ноги.

На втором ярусе Кеца не было. Зато массивная дверь, за которой начинался туннель, была призывно распахнута.

– Кец! – крикнул Берзалов, как в поддувало.

Слова глохли, словно в подушке. В туннеле, как в аэродинамической трубе, гулял ветер. Берзалова впервые охватил паника. Ему показалось несправедливым, что тот, кого ты любишь, с лёгкостью предает тебя. Дети – наше будущее, дети не должны отвечать за глупости взрослых.

– Товарищ старший лейтенант… – ныл Гуча.

– Погоди… – сказал Берзалов. – Или я чего-то не понимаю, или я дюже подозрительный.

Как ни странно, свежий воздух туннеля привёл его в чувства, и запах клопа он уже не ощущал. Может, мне показалось, подумал Берзалов.

– Что вы, товарищ старший лейтенант! – испугался Гуча. – Мы на вас богу молимся. Мамой клянусь!

Берзалов криво усмехнулся:

– Погоди… погоди…

Он ещё раз вспомнил слова генерала Грибакина о детях, которые бегают, как страусы и не умеют говорить, а только свистят. А если они ещё превратились в насекомых, то и до клопиного запаха совсем недалеко.

– А если… – предположил он, – если эти самые инвазивные захватчики заразили детей Земли и теперь они сами становятся захватчиками? То получается… – он не стал пугать Гучу рассуждениями о насекомых, но в голове у него пронеслись самые пугающие картины: Земля принадлежит паукообразным существам.

– Да ну вас, товарищ старший лейтенант! – с укором воскликнул Гуча. – Так не бывает. Мама бы не одобрила.

– Вот послушай, всё сходится к одному.

– Сходится, – легкомысленно согласился Гуча, лишь бы только товарищ старший лейтенант не прогонял его.

– Скрипей заманивает детей в ловушку, то есть в Комолодун?

– Заманивает, – счёл нужным согласиться Гуча.

– А взрослых отпугивает?

– Отпугивает, – насторожился Гуча.

– Дети перестали говорить?

– Перестали, – насторожился он.

– Бегают, как страусы, и по скалам лазают, как пауки, радиацию чувствуют, как мухи варенье.

– Ага… – испугался Гуча.

– Значит… что?

– Что? – оторопело посмотрел Гуча на Берзалова.

– Значит, их пе-ре-де-ла-ли!

– Не может быть… – упавшим голосом произнёс Гуча. – И чем мама думала, когда рожала меня?

– Все гениальное просто.

– Ну да… – не понял Гуча.

– Смотри, на Земле произошла термоядерная война.

– Ага… – согласился Гуча.

– Освободилось место.

– Ну да… – согласился Гуча.

– А если ресурсы у этих самых инвазивных захватчиков ограничены, гораздо проще создать новую расу, подождать немного, а потом уже без хлопот и волнений захватить планету. Тихая аннексия при полном согласии населения.

– Ну вы загнули! – не поверил Гуча. – Так только в книжках пишут. Мама бы не одобрила.

– Я тоже думал, что только в книжках, – вздохнул Берзалов. – Но факты упрямая вещь.

– Так что же нам всем?.. – снова испугался Гуча.

– Может быть, это только начало вторжения? – предположил Берзалов. – А может, конец? Кто знает? Но в любом случае надо бороться.

– Мы и боремся, – легко согласился Гуча, потому что представлял эту самую борьбу как бесконечное сражение с автоматом в руках.

– Мы направим сюда экспедицию и заберём всех детей! – придумал Берзалов. – Мы разрушим Комолодун и остановим инфекцию!

– Я не против, – согласился Гуча, безотчётно веря командиру.

– Так, куда пойдём? – словно очнулся Берзалов. – Наверх или вниз?

– Не знаю, – живо отозвался Гуча. – Вам видней.

– Ты мне это брось, – сказал Берзалов. – Сигналку взорвал кто?

– Кто? – недоумённо переспросил Гуча.

На этот счёт у него соображений не было.

– Ванька Габелый, – пояснил Берзалов. – Значит, мы идём наверх. Внизу делать нечего. Внизу наши.

– Так точно, – обрадовался Гуча.

Он не только сохранил личное оружие, но и тащил два огнемёта «шмель-м». Здоров был Гуча, как платяной шкаф. Перед тем, как нырнуть в туннель, они допили спирт. Берзалов окончательно пришёл в себя, его перестало тошнить, и он забрал один «шмель-м» у Гучи.

Несколько раз туннель разветвлялся, но Берзалов, сам не зная почему, выбирал именно тот, который уводил влево. Теплилась у него надежда ещё раз увидеть Кеца и разобраться во всей этой истории. Хватит с меня тайн, думал он. Я ими сыт по горло. Детей я, конечно, убивать не дам. Мы их перевоспитаем. Пусть вспомнят, что они земляне, а не какие-нибудь пауки с экзопланеты насекомых.

Наконец впереди посветлело и они выскочили – и не куда-нибудь, а на плоскогорье. Ущелье осталось позади, в горловине которого всё ещё колыхалась зеленоватая мгла, а здесь, прямо как на ладони, лежали небо и земля и горный воздух был прозрачен и свеж. Даже над Харьковым небо вроде бы как тоже посветлело, хотя, конечно же, тучи совсем не исчезли, да и зарницы сверкали не чаще обычного.

Прямо перед ними возвышалась остроконечная гора, а на её склоне лежал огромный цирк, вдалеке же, под следующей горой, находилось что-то массивное. Две-три правильные черточки на фоне всеобщего хаоса, выдавали замаскированный в складках местности объект. Берзалов не успел разглядеть его, потому что увидел две вспышки

– Ложись! – крикнул он, и над ними пронеслась цепочка огненных вихрей.

После этого им пришлось отползать – слишком страшно и жутко шипели огненные шары, хорошо бы дружелюбно, но они были разъярены, как сто тысяч гадюк, и камни плавились, как снег в апреле – прямо на глазах.

– Да что ж такая за напасть, – ругался Гуча исхитряясь найти укрытие на плоской, как стол, равнине. – Из огня да в полымя. Не дождётся меня мама.

Берзалов давно уже сообразил, что бьют не прицельно, а чтобы отпугнуть. Если бы прицельно, то такое мощное оружие убило бы в два счёта.

Он скатился в ложбину и перевёл дух, а потом высунулся и в бинокль оглядел цирк. Должно быть, когда-то сюда ударил метеорит и разорвал бок горе. Так вот по этому искалеченному боку двигались две фигурки. Берзалов узнал Русакова по штанам и армейским «берцам», а Фомина – по чёрной бороде. Они уже находились на самом крутом месте перед перевалом. Гуча выстрелил. И казалось бы, он прицелился точно, но большое расстояние и воздушные потоки сделали своё дело – ракета разорвалась метрах в ста от цели. В ответ Фомин и Русаков дали очередь из своего иноземного оружия, и огненные шары, шипя, унеслись в сторону ущелья. Тратить вторую ракету было бессмысленно. Берзалов наблюдал: Фомин с Русаковым поднялись на перевал и, погрозив напоследок кулаками, скрылись с другой его стороны.

– Ушли, сволочи! – выругался Гуча и выглянул из такой крохотной канавы, в которой, казалось, не поместится бы и заяц.

– Не страшно, – сказал Берзалов. – Пошли квантор искать.

– Почему? – удивился Гуча.

– Ну здесь-то им не обломилось.

– А оружие?

– А оружие спрятали в туннелях.

– Товарищ старший лейтенант, а вы обратили внимание, что луна-то обычной стала, – испуганно посмотрел на небо Гуча. – Даже как-то непривычно. Привык я к черепу, как к родной маме.

– Как?! – от волнения Берзалов не сразу нашёл луну на небосводе – она торчала по правую руку, за острым пиком.

Действительно, луна приняла свой естественный вид, какой она была испокон веков. Что бы это значило? Неужели Комолодун окончательно сдох, истратив на нас остатки энергии? – боялся подумать Берзалов.

И тотчас заработала связь с бронетранспортёром.

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. – раздался взволнованный голос Архипова. – Кажется, всё кончилось?! Где вы?!

– Мы на перевале. Сейчас обследуем объект и спустимся в вам.

– У нас связь со штабом бригады!

– Отлично! – обрадовался Берзалов. – Сбрось последнее донесение, а на словах скажи, что возвращаемся. Ну и подробности расскажи, но особенно не пугай, а то не прилетят. Дай координаты, пусть высылаю десант.

– Есть, десант! – ещё пуще обрадовался Архипов.

– Всё, мы пошли, следите по «миражу».

– Есть следить по «миражу».

Гуча поднялся:

– А цитадель я не заметил. – Сейчас посмотрим, что это такое, – он отряхнул колени.

– Если я правильно понимаю, – сказал Берзалов. – Здесь они и обитают.

– Кто?.. – упавшим голосом, – спросил Гуча.

– Инвазивные захватчики.

– Хватит меня пугать, – ответил Гуча, а то я спать не буду.

– Ничего, ничего, как раз об этом и напишешь.

– А что, напечатают? – Гуча был полон сомнений.

– Конечно, кто ещё их видел?

– Ну да… – приободрился Гуча. – Я вот думаю, товарищ старший лейтенант, а в журналисты меня возьмут? Мама была бы рада.

– Не знаю, – ответил Берзалов. – В этом я не разбираюсь. Но одно могу сказать, что тебе все карты в руки.

– Да-а-а… – Гуча снял шлем и озадаченно почесал макушку. Волосы у него за эти дни успели отрасти и топорщились ёжиком. – Вы прям меня вдохновили. Я уже думал, что моё увлечение никому не нужно. А здесь такие перспективы. Аж дух захватывает, – и пошёл куда-то в страшном волнении, доставая то блокнот, то карандаш и что-то бормоча себе под нос.

– Гуча… – насмешливо позвал Берзалов.

– А?.. – оглянулся Гуча.

Ясно было, что он находился, где угодно, но только не здесь, в сердце Комолодуна.

– Нам туда, – показал рукой Берзалов.

– Ах, да… – хлопнул себя Гуча по лбу.

Прошло не менее часа, прежде чем они обогнули цирк, дивясь на крутые склоны, затем ступили на едва заметную дорогу. Равнина была усыпана мелкими камнями и поросла мхом и лишайником. Лишь в ложбинах и под защитой скал торчало жалкое подобие деревьев.

Чем ближе они приближались к горе, тем явственней вырисовывалась цитадель. Казалась, она росла и росла прямо из земли, пока не обозначились стена и размеры сооружения: трудно было представить, где она начинается, а где заканчивается.

– Вот это да-а-а!.. – озадаченно сказал Гуча. – Никогда не думал, что в центре России кто-то строил такие крепости.

– А я никогда не думал, что здесь есть какие-то горы, – признался Берзалов, – которых нет на карте.

– Чудеса в решете, – проворчал Гуча. – Тектоника однако ж.

Под ногами стала попадаться всё та же «умная», то бишь «зелёная пыль», однако в гораздо меньшем количестве, чем в ущелье. Лоферы прятались за валунами, уткнув в землю беспомощные клювы. Чуть скошенная внутрь стена придавали цитадели монументальный вид.

– Я даже швов не вижу, – озадаченно сказал Гуча.

И действительно, передняя стена цитадели, хоть и копировала форму горы, но на её фоне выглядела абсолютно чужеродной.

– Чудеса в решете, – ещё раз прокомментировал Гуча. – Вот бы мама удивилась.

– И ворота есть, и за нами уже наблюдают, – сказал Берзалов, который рассматривал цитадель в бинокль.

– Кто? – всполошился Гуча, который готов был спрятаться за ближайшие камни.

– Пока не знаю. Но какие-то типы мелькнули и пропали на гребне.

– А ворота где?

– А сейчас увидим.

В тот момент когда дорога, казалось, уперлась в цитадель, она вдруг сделал зигзаг, и в складке стены они увидели узкие, высокие ворота, призывно распахнутые настежь.

– Чую, пропадём, – простонал Гуча, делая свой последний шаг за эту самую стену.

А за воротами находилась гора, пронизанная, как сыр, многочисленными туннелями. Из этих туннелей, как пауки, стали появляться дети. Их было много, тысячи, может быть, даже миллион. Они заполнили все пространство между стеной цитадели и горой и с любопытством зверьков следили за Берзаловым и Гучей. Впереди, словно вожак, выступал Кец. Он держал за поводок Сэра.

– Кец, – позвал Берзалов, – пойдём домой.

– Куда? – удивился Кец.

Было ясно, что только он один умеет разговаривать по-человечески, остальные только слушали. Сэр завилял хвостом и заулыбался. Чувствовалось, что ему нравится находиться среди детей.

– Домой, в экипаж, – грубо сказал Гуча и огляделся на детей, стоявших вокруг плотной толпой.

Были они какие-то странные: с тонкими руками и ногами и все сплошь худосочные, как экспонаты в музее.

– А я уже дома, – ответил Кец.

– Ты же хотел Москву увидеть? – напомнил Берзалов и почувствовал, как его пробирает мороз.

– Нет той Москвы, – безжалостно ответил Кец. – Вообще ничего нет.

– А что есть? – наивно спросил здоровяк Гуча.

– А вот… – Кец показал рукой на гору, пронизанную многочисленными ходами и от этого похожую на огромный сыр. – Это наш дом.

– Пойдём, – устало позвал Берзалов. – Пока не поздно, пока ты ещё человек.

Дети вдруг загудели, засвистели на все рады, переливчато, и, как показалось Гуче, угрожающе.

– Командир… – сказал он и снял с плеча оружие. – А если они все кинутся?..

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – отрезвил его Берзалов. – Это же дети!

– Неоспоримо, как факт, но мама не поверила бы, – сказал Гуча, не убирая, однако, автомата.

– А Сэр? – привёл последний аргумент Берзалов. – Тебе его не жалко?

– Жалко… – вдруг признался Кец. – Нам кормить его нечем. Сэра я вам отдам.

– А как же вы сами? Что вы будете есть? – спросил Берзалов и сделал шаг, чтобы взять за поводок Сэра.

Отхлынули дети, как волна с крутого берега. Некоторые быстрее ветра скользнули по горе и исчезли в лабиринте ходов, другие с любопытством выглядывали оттуда.

Хитрость Берзалова не удалась. Когда, казалось, Кеца можно было схватить за шиворот формы и просто утащить с собой, он уже сидел в одном из туннелей и с превосходством выглядывал из него.

– Кец! – сказал Берзалов. – Так дело не годится. Комолодун умер. Теперь мы здесь хозяева.

– Не верю, – совсем, как Колюшка Рябцев, – ответил Кец. – Нас здесь любят и нас здесь понимают.

– А разве я не люблю тебя? – спросил Берзалов. – И боец Гуча тоже любит, – оглянулся он на Гучу за поддержкой.

Покрутил мордой Гуча и состроил самую уморительную физиономию, на какую был способен, хотя на ней всё равно было написано, что уступает он исключительно под давление, что он не то чтобы не любит детей, а относится к ним терпимо, ну а Кеца персонально, конечно же, уважает за твердость характера и весёлый нрав. Но при чем здесь любовь-морковь?

– Дядя Рома, – вдруг сказал Кец. – Уходите вы отсюда. Здесь для вас опасно.

И тотчас, словно в подтверждение его слов, под ногами ожила та самая «умная», то бишь «зелёная пыль».

Гуча отскочил назад, тащя за собой на поводке Сэра, и крикнул:

– Командир!

Но Берзалов, казалось, не замечает опасности. Он сделал шаг к Кецу, и «умная пыль» потекла под ногами, как вода. Кец отступил вглубь пещеры.

– Кец… – сказал Берзалов, – вспомни маму… мы найдём её.

– Она умерла.

– Я знаю, что она умерла, но ведь не для тебя?

– Не для меня… – согласился Кец.

– Люди должны жить с людьми, – привёл свой последний аргумент Берзалов.

Он уже был совсем рядом и заглядывал в туннель. «Умная пыль» поднялась до лодыжек.

– Но мы не люди, – ответил Кец. – Мы эти самые…

И тогда Берзалов прыгнул в надежде схватить Кеца. Не было у него другого выхода, как применить силу. Но Кец мелькнул, как заяц, и пропал за поворотом.

– Куда?! – Берзалов бросился следом.

Казалось, он вот-вот схватит Кеца за пятку, но в последний момент он ускользал. Да и Берзалову было неудобно бежать: мешал и автомат и всё то же «шмель-м». Бросить его Берзалов почему-то не решался. Потом вдруг пространство раскрылось, и Берзалов понял, что он в центре горы. В зеленоватом свете инфракрасной подсветки он наконец различил того, кто был хозяином цитадели.

– Кто ты? – спросил Берзалов, сдергивая с плеча «шмель-м».

Существо, у которого не было ни головы, ни рук, ни ног, занимало все пространство под невидимым куполом. Берзалов почувствовал себя маленьким, несчастным человеком, попавшим в силки. Существо шевельнулось – всеми своими многочисленными лапами, но как-то через силу, словно в нём кончилась энергия, а затем обдало Берзалова уже знакомым и очень крепким запахом клопа-вонючки. И Берзалов больше не стал искушать судьбу, а вскинул «шмель-м» и нажал на гашетку.

 

***

Больше он ничего не помнил. Впрочем, ему казалось, что к нему уже бегут: Архипов, Колюшка Рябцев и Сундуков с выпученными, как всегда, глазами. Потом почудился вертолётный стрекот, и Берзалов провалился в спасительный сон. И всё равно ему снилась фантасмагорическая чепуха, и он понимал, что это всё неправда, что он так не бывает, что все живы и здоровы. Ну почти все, и вспомнил старшего прапорщика Гаврилова, а потом – Бура, и они тоже были живы и здоровы.

– Где Кец? – спросил он, когда очнулся.

– С Кецом всё нормально, – ответил Архипов. – С ним психологи работают.

– А Гуча?

– Я здесь, товарищ старший лейтенант, – нагнулся Гуча.

– Ну слава богу, – сказал он. – А выпить у нас есть?

– Водки! – крикнул все хором. – Водки товарищу старшему лейтенанту!

Откуда водка? – удивился Берзалов и понял, что лежит он в госпитале и что вокруг всё белое и кафельное.

 

***

Прошёл месяц. Наступило лето. В землянке, под крепостной стеной, которую так и не разобрали, сидело первое отделение в полном составе. Славка Куоркис расставлял кружки, Геннадий Белов откупоривал бутылки, а все остальные вскрывали банки с армейской тушёнкой, рыбой и прочей едой.

– Так, всем налил? – спросил Куоркис.

– Да вроде… – ответил Архипов, а Гуча в предвкушении выпивки радостно заёрзал на скамье.

Да и все остальные оживились, перешептываясь: и Сундуков Игорь по кличке Актёр, и Колюшка Рябцев со своей вечно перекошенной физиономией, и Филатов Клим, который, оказывается, отбивал атаки на бронетранспортёр и таким образом сохранил машину, и конечно же, Кец, которому налили сладкого компота.

Берзалов встал, посмотрел на собравшихся и выпил водку, в которой лежали четыре капитанские звёздочки:

– Старший лейтенант Берзалов звание капитана представил и обмыл.

– Ура!!! – закричали все.

А чёрный пёс по кличке Сэр радостно залаял.

Второй тост выпили за Россию, а третий, не чокаясь – за тех, кого не было вместе с ними. И всем стало грустно и тяжело на душе, но таков был атомный век, и ничего с этим поделать было невозможно.

 

Конец.

 

Февраль 2012

 

 

[1]              ПКМ – пулемет Калашникова модернизированный на сошке.

[2]              Тангента – переключатель на устройстве связи.

[3]              Экселенц – (от франц.), ваше сиятельство, ваше превосходительство.

[4]              АЗК – армейский защитный костюм.

[5]              «Англетер» – гостиница, где погиб С. Есенин.

[6]              М-16 – американская автоматическая винтовка калибра 5,56 мм.

[7]              Астроблема – ударный кратер на поверхности Земли.