Леонидыч, по старой привычке, вышел на крыльцо своего дома и раскурил папироску. В доме он принципиально, не курил. Ребятишки в доме, да и запах свежего сруба, радовал, даже запахи еды улетучивались куда-то, а вот запах дерева – оставался, не хотелось его портить куревом.
На крыльце у него был своеобразный наблюдательный пункт. Очень уж Леонидычу нравилось в свободное время смотреть, как его птичье хозяйство меж собой общается. Развести птицу была чисто его идея и все заботы о ней Леонидыч взял на себя. Галинке- малинке (жене) и без того работы хватало: дом, дети, огород, уход за коровой Зорькой (подоить, покормить, выгнать на пастбище, встретить вечером).
В старом добротном сарае, по-первости, после возвращения в родную деревню, самим пришлось пожить вместе с двумя ребятишками. А теперь, после переезда во вновь отстроенный дом (спасибо родне, старым друзьям и соседям – за три месяца сруб подняли и под крышу завели), сарай был приспособлен под птичник.
Леонидыч, вместе со старшеньким сыном – Васильком, рядом устроил небольшой прудик для утят, вместо кормушки приволок старую колоду из леса и продолбил её поглубже, чтоб всем места хватало покормиться, а территорию вокруг и сверху затянул сеткой – рабицей, чтоб ни у летающих вокруг копчиков, не было желания поживиться, ни у самих обитателей не возникало мысли «свалить».
Главным в птичнике, несомненно, был Пётр, необыкновенной красоты петух с рыжим переливчатым хвостом, сине-зелёными перьями по краям крыльев и багровым гребнем на голове. Язык не поворачивался назвать его Петькой, настолько грациозно и гордо, расшагивал он в своём гареме пеструшек. Даже селезень Сёма беспрекословно подчинялся его птичьим командам.
Но когда в загончик входил Леонидыч, даже Пётр вставал по стойке смирно. ХОЗЯИН пришёл! Галинка-малинка смеялась, как ты их есть собираешься, если всех по именам знаешь, но Леонидыч их есть не собирался. Изначально не было у него такой задачи. Да и как их можно есть, если пеструшки, когда Кнопка (пятилетняя доча Олька ) входила в загончик, чтоб подсыпать зерна в колоду, спешили сначала с ней «пообниматься», а уж потом, степенно шагали клевать корм.
В один из обычных дней возле дома остановилась машина Гришки – соседа.
– Леонидыч! – заорал он, – выйди, дело есть.
Леонидыч подошёл к воротам.
– Леонидыч, будь, другом, забери. Валька домой не пустит. Всех распродал, а эти трое остались. Сил уже не было на рынке сидеть. Даром отдам, забери, – взмолился Гришка.
В картонной коробке сидели, прижавшись к друг к другу, три жёлтых комочка- гусята.
– Давай,- пробормотал Леонидыч, и отнёс новых постояльцев в загон.
В одном из уголков сарая Леонидыч выложил гнездо из сена и туда отправил трёх новых жителей своего птичьего хозяйства.
Очень быстро один жёлтый комочек превратился в белого гусака Басю, одна из гусынь получила имя Любавушка, а вторая почему-то Несмеяна (может изначально глаза были грустные?).
Все, как прежде, поднимались по приказу (вернее оглашенному крику ни свет, ни заря) петуха Петра, и спешили к колоде, в которой Леонидыч уже рассЫпал корм. Селезень Сёма важно вёл за собой пять серых упитанных уточек, Пётр, пересчитав своё хозяйство в десять пеструшек, принимался клевать корм. Важно и вперевалочку присоединялся к трапезе Бася-гусак, за ним, не отставая, следовала Любавушка.
Только Несмеяна выходила последней, когда уже все, насытившись, отваливались от колоды и отправлялись по разным сторонам загончика, порыться в земле или поплавать в маленьком прудике. Клюнув несколько зёрнышек, она отходила в дальний угол загончика и оттуда наблюдала, как Пётр гоняет своих пеструшек, Сёма «строит» свой плавающий флот, а Бася ухаживает за Любавушкой.
Он, то накрывал её крылом, то выщипывал на её шейке что – то клювом. Эти два гуся, больше походили на пару лебедей, бесконечно влюблённых друг в друга, чем на гусей. А Несмеяна, похоже, тихо страдала.
Попыхивая папироской, Леонидыч наслаждался минуткой отдыха, тёплой осенней погодой, своим хорошим настроением, нет каким-то умиротворённым состоянием души. На крыльцо выкатилась Кнопка и, прилабунилась рядышком.
– Паап, а чего Несмеяна такая грустная? Это потому , что мы её так назвали? Или может быть она заболела? Или может ей скучно, потому что ей не с кем играть? А может возьмём у дяди Гриши ей подружку? Паап, а давай ей выведем гусёночка?! – вопросы сыпались, как из рога изобилия.
Леонидыч смотрел на тоскующую Несмеяну и не знал, что ответить своей крохе. Ему было 32, но он впервые столкнулся с тем, что обыкновенной домашней птице свойственны какие-то переживания на уровне человеческих, как то: – желание взаимной любви, заботы, внимания.
– Отличная идея, доча! Давай ей целых пять гусёночков в инкубаторе «высидим», тогда ей точно грустить будет некогда!
– Ура!!!!! – Кнопка сорвалась с места и улетела в дом, делиться новостью с мамой.
Через пару дней, поутру, Галинка протянула чашку крутившейся рядом Кнопке:
– Иди собери яиц свеженьких, завтрак готовить будем.
Олька вернулась с чашкой, полной разнокалиберных яиц, а вот глаза у неё были – два тазика, наполненных слезами, и по щекам, непрерывным потоком катились горючие реки.
Леондыч подскочил к ней и опустился на колени:
– Что случилось, маленькая моя?
– Пааап, Несмеяна не двигается! Она умерла, да? И яичко под ней холодное…, – и мелкая заревела в голос.
Леонидыч в два прыжка заскочил в сарайчик.
Несмеяна, засунув клюв под крыло, сидела на гнезде и была, действительно, уже холодной.
Напротив, в своём уютном гнездышке, прижавшись к друг другу, «ворковали» Баська с Любавушкой, у них была любовь. Им было всё равно, что в эту ночь не стало одного из их стаи.
Автор публикации
