Тёзки

Огромный и влажный от тумана висящий замок повёрнут скважиной к воротам чужого гаража. Серёжа в сумерках с трудом вставляет ключ. В гараже темно и он по памяти нащупывает хорошо смазанные засовы на пружинах, тянет вверх и вниз — ворота с тихим лязгом распахиваются. Теперь нужно развести их в стороны и попасть засовами в отверстия. Получилось. В животе пусто от страха. Гараж скрыт от посторонних глаз большой трансформаторной будкой. Серёжу никто не увидит, да и почти стемнело. Дверь машины тоже влажная и холодная на ощупь. Сиденье пропахло папиросным дымом и знакомым ему стариковским запахом. Вот он уже держится за руль. Только он один. Как долго он об этом мечтал… Серёжа гладит эту приятную округлость с шишечками внизу, потом находит рычаги ручного управления. Он ставит ноги на педали, и те начинают двигаться под ним, как в той машинке рубль-за-час из парка имени Первого мая, когда мать тянула его за веревку. Серёжа пугается до дрожи: «Откуда взялись в этой машине педали? Ведь здесь же ручное управление!» Исчез в тумане гараж и замелькало мимо все — будка, деревья, подъезды и лавочки. «Он едет сам! Он умеет… Да, теперь они его увидят, и пусть… Смотрите вы, Борька и Славка, и ты, пацан из чужого двора, он едет сам и ему нечего вас бояться, и просить уже ничего не нужно! Поняли?» Машина резко останавливается, Серёжа бьется носом о круглую кнопку сигнала на руле, но ему совсем не больно и звука сигнала не слышно. Он поднимает глаза и видит перед капотом большую седую макушку. Голова медленно поднимается и вот уже на него сквозь мутное стекло смотрят пустые, без зрачков, глаза инвалида — безногого соседского деда Сергея. В окно просовывается тот, из чужого двора, хватает его за плечо и трясет. Серёжа пытается позвать на помощь немым криком, и вдруг…

— Серёжка, ты что? — мать легко берет его за плечо, — проснись, сынок…

— Там глаза, я больше не буду, мама… — черный туман пропадает без следа, выплывает комната, открытое во двор окно… Из него в комнату вливается тихое воробьиное чириканье и спокойный мягкий свет шестой в его жизни весны.

— Ты стонал во сне, страшное приснилось что? — мать доглаживает праздничные брючки и рубашку, а он уже здесь и ему не страшно у себя в спальне.

— Что? Про машинку… Такое. Я забыл.. Забуду… А, что, сегодня праздник?

— Все забыл, сын, девятое мая сегодня, вставай, скоро дед Сергей, тезка твой, выезжать на парад будет. Ты же еще ни разу не видел… Я тебя в прошлые разы не добудилась, — Серёжа сопит, трет глаза и ерошит волосы.

— Не пойду я, мам. Там сон такой был… Но я не расскажу.

— Да, что такое сегодня с тобой! Сон – пронесон. А ну, живо завтракать!

Она была чудом автопрома, зеленой инвалидной мотоколяской. “Инвалидка” — так ее все называли. Принадлежала она деду Сергею, ветерану войны без обеих ног. Дед Сергей жил один. Соседи никогда не видели, чтобы к нему кто-нибудь приходил, кроме сотрудницы собеса. Крепкий и, казалось, еще сильный, седой, как лунь, с широким, изрытым оспой лицом, крупным телом, так страшно оканчивающимся культями выше колен, дед Сергей почти никогда не улыбался, не сидел со стариками на лавочке и не играл в домино. Два или три раза в неделю он выезжал на своей низенькой тележке из квартиры на первом этаже. Отталкиваясь от асфальта двумя упорами с ручками, ветеран добирался на свидание со своей, стоящей в гараже, «инвалидкой». Между пацанами происходили серьезные стычки за право помочь деду Сергею подняться вверх по асфальтированной дорожке с перилами с правой стороны, а потом и до гаража. Этот подъем был сделан во дворе мужиками специально для него. Ветеран стыдился заботы и каждый раз говорил, что он сам может въехать, держась за перила. Но куда там. Двое, толкая его в спину, в пять секунд завозили деда Сергея наверх. Тут уже ждали двое других, которые везли его к гаражу и здесь получали ключ от большого амбарного замка скважиной к двери. Им позволялось открыть ворота и закрепить их засовами в пазах. Серёжу всегда завораживал вид культей деда одетых в подвернутые форменные брюки, ему казалось, что под ними должны быть маленькие ступни, которые выросли зачем-то у ветерана после войны, но он их стесняется и никому не показывает. Пока дед Сергей копался в моторе, мальчики залезали в кабину и ощупывали диковинное ручное управление. Мотоциклетный мотор ревел, чихал и кашлял, что приводило всех в полнейший восторг. Иногда, драндулет не заводился даже ручкой, и для пацанов наступали лучшие моменты — толкая инвалидку в разгон с верха двора, запустить мотор. Потом клали тележку на соседнее сиденье, закрывали гараж и отдавали ключ. Дед Сергей ездил в магазин за продуктами, и от предложений поехать с ним, чтобы помочь, всегда отказывался.

Мать все же выпроводила Серёжу на прогулку. Он был самым младшим во дворе в то время. Невысокий ростом, со светлым стесняющимся взглядом, Сережа постоянно ерошил, волнуясь, мелкую непослушную кучерявость. У старших были свои игры, его в них не брали, кроме одного случая, когда Славик приказал: “Ложись и лежи, ты будешь вроде как убитый, а мы в наступление…” И он честно лежал в луже, тоже играя в войну. Про него забыли, только мать отыскала и вернула воина домой. Толкал дедушку ветерана на подъеме он как все, иногда дед доверял ему открыть ворота гаража или погрузить тележку. Но когда дед Сергей, вернувшись с покупками, предлагал: “А, ну! Кого сегодня прокатить, шпана?..” — Серёжу всегда оттирали старшие, и даже тот, из чужого двора, с которым давно уже пора было разобраться по-настоящему. Сжав в кулачках обиду он убегал за гаражи и горько ревел. Дед, казалось, не замечал его, катал одного из пацанов побойчее вокруг дома, а потом все вместе закрывали гараж, помогали съехать и несли сумки.

Сегодня дед Сергей выехал из подъезда со всеми наградами и Серёжа оторопел. Медали и ордена на синем кителе с золотыми погонами свисали до самой тележки, закрывая культи. Фуражка с крыльями сидела ладно на густой седой шевелюре. Отражая майское солнце, медали тихонько позвякивали, и Серёжа зажмурился от их бликов, ему послышалось, будто в небе звенят маленькие золотые колокольчики. Пока ребята везли Деда Сергея к гаражу, почти из каждого подъезда выходили ожидавшие его люди, дарили букеты тюльпанов и поздравляли. Серёжа впервые увидел сегодня как улыбается ветеран. Плетясь позади мальчиков, Серёжа вдруг вспомнил сегодняшний сон, и тяжелым стыдом заныло в груди. Когда, наконец, завели старую «инвалидку», дед закурил «Казбек», но не так, как отец, дважды перегибая гильзу, а просто так, как есть, слегка сжав зубами край папиросы, и это было красиво. Он прикурил от бензиновой зажигалки, и Серёжа впервые заметил, какие кривые и грубые у деда Сергея пальцы. Кряхтя он закинул культи на сиденье, звякнул медалями и весело позвал:

— Ну, давайте, пока до парада еще полчаса, прокачу кого-нибудь!

Борька и Славка устроили потасовку за право влезть на сиденье, а Серёжа пошел плакать за гаражи. Когда слезы почти просохли, он не сразу понял, что мотор «инвалидки» еще работает рядом и никто никуда не уезжал. Вдруг из-за угла гаража показалась седая голова, ветеран увидел зареванного Серёжу и поехал к нему. Тот подхватился, пытаясь убежать, но тихий голос деда Сергея остановил его:

— Тёзка, постой… Нельзя же все время плакать здесь. Пора тебе кулаки и локти уже применять… А? Серый? — он подъехал к Серёже вплотную и запустил свои исковерканные пальцы в русые кучеряшки. Их взгляды встретились и Серёжа увидел следы давно застывших слез в улыбающихся старческих глазах. Голова мальчика сама прильнула к этой ласковой, пахнущей табаком, руке, и он опять расплакался. Захлебываясь горечью и икая, Серёжа затараторил:

— Деда Сергей, вы меня теперь никогда не возьмете катать… Я вашу машину украл… Ну, не украл, а так, взял… Я очень хочу за рулем… Когда едет… А они не пускают…

— Как взял?! — ветеран захохотал, и медали радостно зазвенели на широкой груди, — да ты выдумщик, тёзка…

— Не, я не выдумываю… Мне сегодня приснилось… Так, что я думал это все по-настоящему. И этот еще… Пацан чужой… А вы меня остановили. Я испугался страшно… Меня мама спасла…

Дед Сергей посерьезнел, усадил мальчишку к себе на культи и стал рассказывать:

— Посмотри на меня, Серёжа, вот я был когда-то немного старше тебя. Три брата у меня было. Мне страшно хотелось летать на самолетах, они мне даже снились, так хотелось… А нужно было работать, коров пасти, за скотиной ходить, на мельницу, огород и много чего… Однажды у нашего села приземлился аэроплан, что-то там у него сломалось. В общем, мне ночью как тебе приснилось, что я за штурвал держусь и лечу… Я чуть не умер во сне от радости тогда. А когда проснулся, оказалось, что я все проспал — летчик починил самолет, двоих пацанов из нашего села прокатил, а потом улетел… Так вот, я не плакал, а поклялся себе, что стану летчиком. Потом война была. Я выучился и летал на истребителе, пока под Курском не сбили. Братья в пехоте все погибли, я один теперь. Вот такие пирожки. А ты, – машинка. Давай будем дружить, тёзка.

— А вы фрицев убивали, деда Сергей? Расскажите про войну, про самолеты, — Серёжа, успокоившись и осмелев, потрогал блестящие кругляшки медалей. Дед помолчал немного, прикрыв ладонью глаза.

— Ну, нет, дружок… Не хочу. Когда-нибудь потом… Давай я тебя лучше прокачу туда, где наши собираются после парада, а? Сбегай к мамке, предупреди, — Серёжа вскочил, залившись счастливым румянцем, но, сразу погрустнев, сел на корточки.

— Не отпустит она.

— А ты скажи, что это я попросил, понял? Отпустит…

Подбегая к дверям квартиры, Серёжа загадал, что если сейчас мама отпустит его с дедом Сергеем, то он пообещает ей все, что она захочет… Даже, без напоминаний, чистить зубы перед сном. Нет, — еще он поклянется себе, что с этих пор он никогда-никогда не будет плакать. А того, с другого двора, он прощает навсегда…

Мать, как только увидела его глаза, все поняла и отпустила Серёжу. И наступил у него главный, долгожданный, светлый и грустный праздник. Серёжа сидел перед дедом Сергеем на культях и ощущал под пальцами подрагивающую округлость руля с приятными шишечками внизу… Рычаги дед Сергей нажимал сам. Мотор весело трещал и ревел, как-то радостно чихая при подъемах. Бензиновый запах был самым приятным ароматом на свете. Они ехали со снятым верхом и всем было видно Серёжу за рулем. Мимо, как в кино, проносились удивленные лица пацанов, лавки, деревья и подъезды, дома, скверы и магазины, светофоры и постовые, отдающие им честь, праздничные толпы с тюльпанами и флагами, медные оркестры и парадные колонны солдат. Потом был залп из пушки у сквера, кулеш из полевой кухни, «Катюша» и «Смуглянка» под баян, молчаливые ветераны на колясках и без, георгиевские ленты в петлицах, объятия и слезы, ломоть хлеба поверх стакана с водкой на майской траве. И сонная, разомлевшая от цветочных ароматов и полуденного солнца, дорога домой с новым, лучшим на свете другом. Как громыхнул победный салют Серёжа уже не слышал, он давно крепко спал.

Назавтра дед Сергей не выехал утром на свидание со своей «инвалидкой», не выехал он и на следующий день. Серёжа, скучая за дорогим тёзкой, несколько раз подходил к его дверям на первом этаже, разглядывал низко укрепленный звонок, притрагивался к кнопке, но так и не решился позвонить. Матери было жалко смотреть на загрустившего сына. Она вспоминала каким светом горели мальчишеские глаза, когда он рассказывал об их поездке на парад и встречу с однополчанами деда Сергея. На третий день она все же отправилась сама в подъезд деда и позвонила в тот звонок, а потом позвала соседей. Ветеран сидел возле окна в орденах глядя на небо пустыми глазами. В кривых пальцах была зажата газета свернутая в виде штурвала. На похоронах, когда солдаты дали оружейный залп, Серёжа нарушил первую в своей жизни клятву.