Миллиарды глаз отслеживают каждое движение невысокого человечка, который медленно поднимается на сваренный из металлических труб сверкающий трон. Каждый шаг даётся ему с трудом, вытертые ботинки будто на секунду замирают над каждой ступенькой для того, чтобы титаническим усилием воли опуститься на хромированную поверхность.
Судья обводит глазами десятки объективов, опускается на сияющий металлическим блеском трон и порывисто выдыхает. Повисает тяжёлое молчание.
– Я чувствую ваш страх. Вы были бы рады видеть в этом… – Судья заерзал задницей по рельефному сидению Трона, – кресле… Троне. Вы были бы рады видеть в этом кресле уравновешенного, здорового, счастливого и полного сил представителя человечества, я прав? – Нервный смешок.
– Да. Я прав, – после нескольких тяжёлых секунд заключил Судья. – Иронично, что вместо лучшего представителя человечества на этом кресле сижу я – его худший представитель. Червяк решает судьбу миллиардов, а миллиарды молчат… – Он по-змеиному облизнул губы. – Молчат и жадно ловят каждое слово червяка. Не так прост выходит червяк. Не подавишь ботинком. Лопатой пополам не порубишь!
Поток злорадства иссякает, человечек съеживается и забивается в угол трона, в одночасье уменьшившись в несколько раз. Кутается в старую, вытертую на локтях джинсовую куртку, которая явно ему велика. Пятна всевозможных цветов и размеров складываются в причудливые узоры на груди, из потрепанных рукавов торчат нитки, засаленный воротник блестит от света софитов.
– А как все начиналось-то, а. Как триумфально! Как торжественно. Как осознанно. Мы все клялись друг другу, обещали каждым вздохом бороться за лучший мир. Обнимались, уверяли друг друга, прочили чистое, великое будущее. Мы хотели бороться с несправедливым, помогать плачущим, утешать утративших. Собирались строить новый мир на обломках старого. Сами себе дали 20 лет. А теперь всех нас судит бомж! Блестяще, уморительно! – Судья расхохотался и закашлялся. – Бомж! Я! Я в последний раз ел знаете когда? Ну же, принимаю ставки. Джентльмен, у которого на плите томится сковородка картошки с курицей, что скажете? Два дня? Может, барышня со следами творога на усах повысит? Повышайте, милая, право, два дня – это несерьезно. Четыре? Четыре дня говорит любительница творога. И она права, старая сука права! Четыре дня назад из забегаловки уволили сторожа, который разрешал мне копаться в помойке после закрытия. Славный был денёк, рыбы поел. Ну, голов рыбных. Как говорится, хлеб – всему голова! А рыбная голова – только рыбе голова. На вкус, – Судья картинно причмокнул губами, – редкостное говно. Но на безрыбье и рыбья голова – рыба! – Хохот, перетекающий в кашель.
– Вы не подумайте, я не жалуюсь, я, можно сказать, знакомлю вас со своей персоной, – сплюнув мокротой, продолжил Судья. – Мне выпала честь судить нас, так что рассказать о себе – моя прямая обязанность. Давайте знакомиться, Доктор. Доктор – это потому что доктор наук, я по специальности – историк. Ничего общего с медициной, не подумайте. И да, я действительно когда-то защитил докторскую, – Судья приосанился, непроизвольным движением смахнул воображаемую крошку с рукава куртки. – Блестяще защитил. И проставился знатно, игристое было, тарталетки с икрой, буженина всякая. Да… – Лёгкая улыбка на губах Судьи дала понять, что он погрузился в тёплые воспоминания.
– Ну а потом по накатанной. Историки стали не нужны, понадобились инженеры, программисты и остальные меняющие материальный мир умы, – вырвал себя из закоулков памяти Судья. – Кто-то из коллег приспособился и переквалифицировался, у меня не получилось. Семью завести – этого я не успел, да оно и к лучшему. Грустнее детей, роющихся в мусорке, только твои дети, роющиеся в мусорке. Поэтому я рад, что доживаю своё в одиночестве. – Его плечи опустились, глаза уперлись в пол. – И судить нас я тоже буду в одиночестве. И бояться мне нечего, у меня ни друзей не осталось, ни родственников. Встать, суд идёт.
Повисает пауза, нарушаемая только щелчками видеоаппаратуры и мерным гудением мониторов. Человек на Троне, глубоко задумавшись, шевелит губами и ритмично отбивает пальцами на подлокотниках какой-то ритм. Два удара и через секунду ещё один, повыше. Так продолжается несколько минут. Человек глубоко вздыхает и поднимает голову.
– Не повезло вам. Вы получили в Судьи обиженного на весь мир. Я ненавижу это место и всеми фибрами души желаю вам всем умереть в корчах. За ваше равнодушие и скотство. За то, что ногами бьете, когда я у вашего ресторана объедки ищу. За то, что носы воротите и ржете. Суки вы. Мерзкие. Сейчас каждое слово ловите, а в любой другой день пнете и погоните веселья ради. За то, что ни одна падла в сухую лапшу кипятка не плеснёт, – Две слезы скатились по грязному лицу Судьи. – Вы сладко спите и сытно едите, у вас рождаются внуки и наступают дни рожденья. Вы клялись друг другу помогать страждущим, а помогаете только сами себе. Пирожное послаще, спектакль повеселее, денежку на старость. Волки. Каждый сам за себя. – Судья судорожно набрал воздуха в лёгкие и громко сглотнул.
– Сорок лет назад мы стояли на берегу Рубикона, и тёплая человеческая кровь разливалась из его берегов. Сорок лет назад мы преисполненными ужаса глазами смотрели в лицо нашим врагам и видели, как они плачут. И тогда они перестали быть нам врагами. Тогда мы поклялись им больше никогда не создавать то, что во имя тупой гордыни разнесёт на атомы наших детей. И мы понимали, что этот первобытный ужас лишь эхом рыданий донесется до наших потомков. И мы уничтожили все, но оставили Фемиду и поклялись раз в двадцать лет случайным образом выбирать Судью, дабы тот взывал к ней и решал нашу судьбу. – Судья нервно захрустел суставами. – Правосудие. Слепое и невзрачное правосудие в моем лице. – Он вновь забился в угол Трона и замолчал.
– В вас не осталось ничего от тех, кто саперными лопатами закапывал в вечную мерзлоту внутренности друзей, – срывающимся голосом продолжил он спустя несколько минут. – Во главе угла теперь пропитанные потом и порошком деньги. А знаете, что у меня во главе угла? Ничего. Нет у меня угла. И нас таких – легион. Мы бьемся за то, чтобы выжить, но каждое утро плачем и не понимаем, зачем. Наши предки хоронили друзей, павших на войне. Я хоронил друзей, погибших от голода. Так зачем мне жить в таком мире? Зачем вообще нужен такой мир? Ответьте мне. Потому что я не понимаю. Ответьте. Иначе я сотру в пыль каждого на этой планете. Мне для этого нужно просто нажать на кнопку. Это совсем несложно, вы должны знать, вы каждый день нажимаете на кнопки. Щелк – включился свет. Щёлк – отправили письмо. Щелк – заказали пожрать. А я – щёлк! – и голубой шарик горит. Отвечайте.
– Молчите. Боитесь. Со всем согласны, лишь бы ещё 20 лет сторговать. – Судья скривился и две крупные слезы покатились по следами предшественниц. – Вы слушаете меня, но в голове только одно – животное желание выжить. Инстинкты слишком умных приматов. Ненавижу. – Судья встал с Трона и решительно потянулся рукой к кнопке. Дрожащий палец остановился в сантиметре от цели, на губах появилась слабая улыбка, а в глазах разгорелся настоящий пожар. – Ненавижу и не могу уничтожить. И проповеди читать не буду. Ну, больше не буду! – Судья хлопнул в ладоши, казалось, процесс начал вновь его забавлять. – Живите. – Он расправил плечи и сел на Трон.
Миллиарды глаз, неотрывно следящих за каждым движением Судьи, моргают. Миллиарды вздохов вырываются из миллиардов грудей. Миллиарды сердец, замерших было на миг, продолжают качать по венам кровь.
Внезапно Судья криво улыбается и встаёт.
– Надеюсь, что вы сейчас обнимаетесь и плачете от радости. Надеюсь, вы пляшете и хлопаете пробками. Надеюсь. Потому что я дал вам всем то, что никогда не давали мне. Надежду. У меня её только забирали. А я – я дал. И я заберу. Так же, как забирали вы. Огонь очищает. Горите.
Миллиарды сердец, качающих кровь по венам, замерли.
Автор публикации
Странное что-то