Таврия, Мr. Colt и капитан Атаманенко.

Тимур Нурпеисов, его мастер по укладке напольной и «любой-прочей плитки», сантехник и столяр, в финальный день ремонта выставил его за дверь – буквально.

– Поезжай к маме, а лучше к своей девушке, надо дать цементу схватиться. Будешь завтра ходить по полу и своими, и гостевыми ногами, на твой выбор.

Тимур, заканчивая полы коридора, положил последние плитки у порога, и Капитаров с какой-то обреченной тоской думая о том, что в его сорок лет у него нет девушки, запер дверь, затем вспомнил Софию Андреевну. Капитаров чувствовал, за последний год в учительской настоялось мнение – он должен жениться на Софии. В своем имени «красным учительским карандашом» она подчеркивала именно «и», игнорируя мягкий знак. «Мягкий знак – это русское, а я хочу быть частью великой Европы, к тому же, я не хочу быть похожа на Софью Андреевну Берс», – как-то раз после третьей рюмки водки объяснилась София Андреевна, дело было в учительской, ближе к вечеру, отмечали чей-то не запомненный Капитаровым день рождения.

София Андреевна носила в ушах тонкие, африканской крупности сережки-кольца, которые при любом положении головы имели строгое вертикальное положение, предпочитая усиленное двойное отрицание, она не красила не улыбающиеся губы, имела укрепленную хной мальчишескую стрижку и носила костюмы одного стиля: юбка ниже колен, тесный жакет, облегающий талию и целеустремленную грудь, и что-то всегда светлое под жакетом. Похоронные очки были параллельны трафаретным бровям.

София Андреевна была разведенным директором их школы, той «девушкой», которая «баба ягодка опять». Несмотря на крупность фигуры, широкий шаг во весь подольный мах юбки и уставной майорский голос, состоявший из прописей, София Андреевна пробиралась сквозь жизнь косогорной козьей тропинкой судьбы. «И в самом деле, – думал Капитаров о Софии и о себе, – дороги легкой ровности – это для удачников, не для нас».

Говорили, что будто бы муж бросил ее и ушел к молодой женщине, что сын ее якобы отбывал срок в ИТЛ на станции Иковка, что ее дочь, ненавидя мать, кажется еще несовершеннолетней стала жить с каким-то взрослым мужчиной. Для директора средней школы такие подробности личной жизни были перебором, поэтому все в школе делали вид, что все не совсем так, что у Софии Андреевны просто трудная жизнь. А у кого она легкая?

Разговоры про них начались, когда «молодой учитель рисования» Иван Капитаров, мечтая о мизерной, но стабильной зарплате, только появился в школе, то есть три года назад. Он – одинокий, она – разведена, так в чем же дело? Затем среди полуинтеллигенции школы прошел слух о том, что якобы Капитаров уже написал портрет директрисы в жанре ню. Перепроверенные сплетни основывались на вроде бы подслушанном диалоге: «Я хочу написать ваш портрет!» – «Только если я буду позировать обнаженной». Эротическая деталировка реплик была как будто бы ироничной, но все понимали серьезность основы. «Интриги, – думал Капитаров, – да и куда же без них? Без интриг нет жизни, так, одни сорные мелкие бриллианты»

София Андреевна при разговоре с ним чуть наклоняла голову и линзы ее очков закрывались непроницаемыми бликами. Казалось, Капитаров и не знал, какого цвета ее глаза, зеленовато-голубые или голубовато-зеленые? «Хотите, я напишу ваш портрет?» – он начнет издалека. «Неужели во мне есть что-то такое?..» – «Есть, безусловно!»

Забавное было то, что он действительно хотел написал Софию Андреевну, и именно что раздетой, но в беззащитных очках без бликов и в больших круглых серьгах. Капитаров тщательно обдумывал это действо: фон, музыкальное сопровождение, позы для набросков, темы их разговоров во время сеансов, что было важнее всего в этом процессе. Обнаженная женщина может говорить с одетым мужчиной только в определенной тональности и на определенные темы. Он хотел писать ее в школе, по выходным дням, в этом была особая пикантность – голая директор в одном из классов своей школы.

«Отчего я так дробно разлагаю и додумываю то, на что никогда не решусь? Отчего я что-то придумываю, вместо того, чтобы жить по-настоящему? Или мои мысли – это и есть реальная настоящая жизнь? Что же тогда бытовая каждодневная текучесть?»

Представляя, он режиссировал и их совместное житие, но все эти представления сводились к вспышкам фестивальных мгновений объятий, поцелуев, прикосновений и проникновений. Особенно удачными «стоп-кадрами» виртуальных сцен он жил неделями, думая о том, что всему этому придется обучать Софию Андреевну. «Обучаем ли захолустный директор? Нужно ли ей это? А мне?» Лишь однажды Капитаров вообразил себе их уставной совместный быт: пробуждение, завтрак, поход в школу, занятия, возвращение домой, ужин, сон – он ужаснулся, праздник Капитарова неминуемо столкнется с майорской сущностью Софии Андреевны.

Спустя еще время, Капитаров, ловя на себе укоризненные взгляды, осознал, он уже обязан женится на Софии Андреевне, потому что этого молча, но выразительно ожидало «все общество», весь педагогический коллектив его школы.

Отгоняя неприятные мысли, он поморщился.

Тимур и Капитаров спустились вниз, Нурпеисов погрузился в свой «все видевший» Ford и уехал, а Капитаров вызвал такси. «Поеду в гостиницу “Москва”, – решил он, – шикану, проведу ночь там». В конце концов, деньги за ночь в гостинице на фоне общей стоимости ремонта, на который он копил пять лет, выглядели ничтожными. К тому же Капитаров вспомнил как мать многажды рассказывала ему о том, что первый раз в жизни он пошел «в годик», и пошел он именно в «Москве», когда в 1975 году их семья вернулась в Курган из Урая. В такси Капитаров думал о затухающих кругах смыслов, что расходились от слов, например, он думал о нелепости своей фамилии, ни Капитанов, ни Капиталов, а именно что среднее и бессмысленное: Капитаров, еще он думал о том, что замысловатое слово «Урай» состоит из наложений «ура» и «рай». Потом комом подкатило невозвратное воспоминание: детство – всё, целиком, теплое море, молодые родители, летний отпуск, Таврия и все это – СССР. Когда Капитарову было особенно плохо, он на секунду закрывал глаза и повторял про себя навечное полынное: «Таврия».

– …Да, только на одну ночь, – еще раз терпеливо подтвердил он.

Капитаров оформлялся у стойки, когда за гостиничными окнами пошел дождь, навевая английские детективные мысли и добавляя домашнюю уютность тяжелой медлительной блондинке со все понимающим – в окрестностях ее жизни – унылым взглядом серых глаз. Манекенно двигаясь, блондинка протянула ему ключ от номера, надев его кольцом на безымянный палец правой руки. В этом отработанном жесте было что-то «оговорочное зигмундфрейдовское». Деликатно касаясь, Капитаров принял ключ и спросил про ресторан.

– Еще успеете, – завистливо вздохнула мягкой обширной грудью блондинка, – если поторопитесь. Затем, отметив середину паузы точкой, добавила: – И помните. Номер на одного.

– Я не забыл, – он опять подумал о том, что никакой девушки у него нет, не считая Софии Андреевны. На груди блондинки горизонтально лежал пластиковый прямоугольник с надписью будто бы готическим шрифтом: «Сталианна». Прочитав и даже осознав, Капитаров все же не смог выговорить это имя. Стальная Анна?

– Приятного аппетита, – скривившись, улыбнулась Сталианна своей самой приятной улыбкой.

Капитаров занес в свой номер жалкий сиротский пакет с мятой, но чистой пижамой, девственной зубной щеткой и томиком Миши Лермонтова, и спустился вниз.

В ресторане придорожно пахло пережаренной рыбой, пельменями из столовой и накрахмаленными бессчетным количеством раз сыроватыми скатертями.

– Чем будем баловаться, – юная официантка, подавая меню, решила быть остроумной.

– Седлом серны, – мрачно сказал Капитаров.

Не зная, как реагировать на слова Капитарова, официантка на всякий случай поджала губы:

– У нас приличное заведение.

Тут же выяснилось, что в обширном меню было только две действующие позиции: жареная скумбрия и пельмени. Капитаров выбрал пельмени со сметаной и томатный сок.

– Есть еще пирожные и кофе, – спасая образ «приличного заведения», обреченно присовокупила официантка.

– Нет, сок.

Ожидая заказ, он рассеянно осмотрелся вокруг и вдруг споткнулся взглядом на этом предмете. Не поверив себе, Капитаров с осторожным вниманием оглянулся по сторонам, убеждаясь в том, что с этого угла обзора предмет мог видеть только он. Да, собственно, в ресторации было считанное число посетителей. В углу сидел какой-то мужчина с нечитаемым неразборчивым «докторским» взглядом бегающих глаз. Вероятно, из чувства протеста, мужчина одновременно осваивал жареную рыбу и пельмени с уксусом. Пожилая семейная пара, – пельмени, сметана. Мама с дочерью, – кофе, пирожные.

Никто его не видел, а между тем, он вызывающе торчал из игривой, явно ему неподобающей тесной сумочки. Сумочка висела на спинке стула. На соседнем стуле, широко раздвинув туго стройные ноги в белых тонких брюках, сидела сосредоточенная девушка лет двадцати пяти. На девушке была надета белая блузка, сквозь которую флюрографично просвечивал бюстгальтер. Вероятно, слушая музыку – из ее розового девичьего уха широким плавным жестом вился белый шнур наушника – девушка в легкий такт постукивала алыми туфлями на высоких каблуках. Черные волосы ее были схвачены в тугой хвост. Несмотря на ограниченные опции меню, девушка, энергично двигая розовыми ушами, даже не ела, а поедала солянку. Время от времени, девушка откидывалась на спинку стула, и, как будто бы перед чем-то решительным, вскидывая попеременно лианные руки, упруго проверяла на прочность свой хвост.

Капитаров не мог ошибиться, одной из любимых его книг была «10 лучших пистолетов мира». Мечтая о чем-то несбыточном, он обожал рассматривать чудеса инженерной мысли, произведения, поражающие на смерть проработанностью деталей, – машинки для убийства.

Из женственной сумочки девушки торчала рубчатая рукоять. Судя по рукояти, это был армейский Сolt. Colt тускло отсвечивал и Капитаров понял, пистолет настоящий, все настоящее в жизни имеет тусклый отблеск. Настоящность никогда не бросается в глаза.

«Дура, – думал Капитаров, – засунь его глубже, ведь его могут увидеть!» Затем Капитаров зачем-то вспомнил где-то читанное, нелепое: «осознав себя, мальчики всю жизнь безотчетно боятся кастрации, а девочки, осознав себя, понимают, что они уже кастрированы». Потом подумал: «Многие женщины в штанах сидят, рудиментарно похабно, будто бы по-мужски, широко расставляя ноги».

Пистолет никак не вязался с легкомысленным, утонченно прозрачным нарядом девушки.

«Где камуфляж, шлем, – думал Капитаров, – бронежилет, наколенники? Кто она? Что она здесь?»

Капитарову принесли пельмени. Таинственная девушка встала, вынула из сумочки кошелек. Только после этого, поняв свой пистолетный промах, закусив губу, она глубже сунула Colt в недра сумочки. Девушка положила под блюдце деньги, и, ни на кого не глядя, неторопливо вышла вон. Не чувствуя вкуса пельменей, Капитаров проводил ее взглядом как на фронт, до последнего. Как крышка жуткого, «дикозападного» вертикального гроба бесшумно закрылась дверь. В ресторане потемнело, дождь за окном пошел уже с неприязненным хлестким звуковым сопровождением.

«Что она? Кто она здесь?» Ему стало не по себе. Странный едок рыбы и пельменей улыбнулся про себя продолжительно растянутой улыбкой. Капитаров отчего-то твердо понял, – этот человек обречен.

После ужина Капитаров, вспоминая девушку с пистолетом, зарифмовав ливень теплым душем, лег в постель и взял томик Лермонтова. Но в неравной схватке девушка легко переборола поэта, Капитаров думал только о ней. «Кто она? Что она здесь? Зачем это мне?»

Штормовой шум где-то по соседству начался незаметно. Неразборчивые голоса, стук, что-то деликатно звякнуло, кто-то охнул, затем Капитарову показалось, что на пол падают большие куски мяса. Кто-то вопросительно промяукал: «Мать мою?!» Кто-то сдавленно ответил: «Черт драл!» и вдруг раздался короткий, но раздирающий рот крик. Все это, кажется, происходило на соседней стороне обширного коридора.

Из-под закрытой двери Капитарова пробивался пыльный равнодушный свет, создавая ощущение доступности и незащищенности. Капитаров встал с постели, натянул джинсы, майку и, преисполненный «холливудским» кино-мужеством, вышел из номера. Он думал о том, что девушка с пистолетом как-то связана с этим неуместными для гостиницы звуками. Где-то над сознанием витало неразборчивое: «Знаете, у меня однокомнатная… спасу в крайнем случае… но уютная квартира… её… после ремонта». Еще он думал о том, что редко, но он все же решается на поступок, например, сделал ремонт в квартире, или вот сейчас вышел в коридор…

В коридоре было фальшиво светло, обманчиво тихо и подозрительно безлюдно. Капитаров двинулся на шум упавшего и, судя по звонкости, расколовшегося стула. Он успел проклясть себя, когда все произошло. Дверь номера «по соседству», зловеще причмокнув замком, стала открываться… Одновременно с этим, торопливо оглядываясь, сжимая в согнутой в локте правой руке пистолет, спиной к нему вплотную пододвинулась девушка с наушниками в ушах. Напрягая его интимное своим вертким упругим задом, девушка плотно прижала Капитарова к стене. Вспоминая стан княжны Мери – «Я не знаю талии, более сладострастной и гибкой!» – он машинально обнял девушку. Перед его глазами возник её кулачок с алебастровыми костяшками пальцев и тяжелый Colt. Левой рукой девушка загородила Капитарову дорогу, он понял, она закрыла его собой, стала небольшим, но щитом.

– Не двигаться. Не шевелиться. Не дышать, – троекратно отточила она, не оборачиваясь.

Замерев, он увидел на ее шее бисерную цепочку пота. Мизансцена, рассчитанная на два с половиной мгновения, медленно растягиваясь, делалась неестественно болезненной, как неживая улыбка того, захорошевшего при жизни мужчины из ресторана. Капитаров с острым наслаждением ощутил ладонями горячие бока девушки, ее литые ягодицы. Он не знал, как тактичнее убрать руки.

– Замрите, – она читала его мысли, – все потом.

Дверь номера наконец открылась. Синхронно с этим движением, девушка вытянула руку с пистолетом в сторону темноты за дверью и неколебимо замерла. Касаясь подбородком хвоста девушки, спасаясь от паники, Капитаров отвлеченно думал: «Только бы до завтра высох пол и по нему можно было бы ходить и моими, и ногами гостей».

– Капитан, мы выходим, – Капитаров услышал уменьшенный до комариного писка голос в ее наушниках.

– Осторожно, здесь приблудный штатский, – хмуро сказала девушка.

В коридоре возникли головы, руки, плечи и прочие части тел компании серьезных мужчин. Здесь с избытком было все то, чего не доставало девушке: маски-балаклавы, кирзовый камуфляж, шлемы, бронежилеты, наколенники и налокотники, перчатки с обрезанными пальцами, амбразурные щиты и короткоствольные автоматы. Непроскоченным тесным кольцом мышиного цвета мужчины грузно грозно потопали по коридору. В центре кольца был тот самым ресторанный гурман, поедатель рыбы с одновременными пельменями. Его руки с бессмысленно шевелящимися пальцами были закованы в победно мерцающие наручники. В бегающем взгляде сощуренных глаз мужчины ясно читалось: «Ишь ты! Ну что же это?! Как же?! Ведь это я. Я. Я!»

«Когда кто-то умирает или кого-то ведут в тюрьму, никто никому не сочувствует, все радуются тому, что не я, – думал Капитаров, – кто он? Бухгалтер крестной матери Кургана? Хитроумный торговец железнодорожными составами с героином? Может быть, многосерийный убийца?»

Когда, игнорируя лифт, компания хмурых мужчин скрылась за коридорным поворотом и стала дробно ссыпаться по лестнице вниз, девушка опустила пистолет. С замедленным облегчением, как после тяжелого развода, она отлипла от Капитарова и резко развернулась на каблуках. Капитаров и девушка посмотрели друг другу в глаза.

– Капитан Атаманенко, – строго представилась она и каким-то женственным движением, включающим в себя приподнятое левое плечико, поставила Colt на предохранитель, – от имени полиции приношу вам извинения за невольные неудобства.

Капитаров, стеснительно потирая ладони, стараясь запомнить ощущения горячности ее бедер, путая слова в предложении, сказал нечто невнятное:

– Что вы! Всякий рад… раз, – он хотел добавить еще что-то несуразное, вроде «А вы любите живую музыку?», или: «А как вы относитесь к Эль Греко?», но не добавил.

Продолжая анатомически рассматривать Капитарова «раздевающим» полицейским взглядом зеленых глаз, она, не глядя, стала небрежно, без всякого уважения запихивать Colt в сумочку. Капитаров улыбнулся про себя, на этот раз наружу неприлично торчал ствол пистолета.

– Вам нужна сумочка побольше, – у него загорелись щеки, он лихорадочно пытался придумать нечто такое, чтобы потрясло прочный и ясным мир капитана Атаманенко. Но проклятое воображение работало не в ту сторону, он увидел ее в кителе и без всего, потом в фуражке и без всего, затем в офицерском ремне и без всего, картины маслом и наброски акварелью были яркие, наглядные, без слов. Болван, говори первое, что придет в голову!

– Верно, – она нахмурилась, – это сумочка сестры, так получилось.

В голове возникло дурацкое: «Есть сестра! В крайнем случае, познакомлюсь с ней» Привычно отступая, Капитаров трусливо отошел на рубежи ее сестры.

«А у меня закончился ремонт. Представляете, у моего мастера отчество Алмазович! Он обрусевший казах из Северного Казахстана, Тимур Нурпеисов, потомок Чингиз-Хана».

– Почему вас накормили солянкой? Ведь в меню было только два блюда…

– Специальный заказ для отряда специального назначения, – она повесила сумочку на плечо и как будто бы вопросительно кашлянула.

«Говори! Сейчас она уйдет! Говори!..»

– Еще раз простите! – девушка повернулась на носках. – Всего вам доброго!

– И вам!

Он проводил ее взглядом, как в ресторане, но это уже был путь с победного фронта. Привычно додумал нечто усредненное, думанное много раз про бессмысленность жизни и бесполезность желаний.

Капитан Атаманенко ушла, оставляя после себя жар бёдер, ударной стали и аромата духов, а Капитаров вернулся в свой номер и бросился лицом вниз на госпитальную, для страданий и боли кровать, так ему показалось…

И тут же к нему пришли все те слова, что он должен был спокойным и уверенным тоном сказать капитану Атаманенко. Это были верные, убедительные и короткие предложения, полные сдержанного достоинства. Он мужественно говорил капитану о ее красоте и грации, о её силе духа, о ее решимости. Он говорил о том, что единственно только небеса и могли позаботиться об этой их встрече. Что у них необыкновенное и совместное будущее. Что он, Капитаров, приложит все свои талантливые силы для того, чтобы…

Последние слова Капитаров стал мысленно редактировать, доводя формулировку до почти совершенства. «Да и мама будет рада…»

Во сне он видел чувственного… чувственную капитана Атаманенко в её полицейской форме. И в этот раз под кителем ничего не было, кроме белого тела капитана.

«Возможно, – подумал во сне Капитаров, – и даже, наверное, у нее на теле есть шрамы от боевых операций. Я буду холить и лелеять эти шрамы».

Потом снилось что-то невнятное, что-то связанное с его работой, с его уроками рисования в младших классах средней школы № 29. Какие-то вялые женские голоса твердили что-то одинаковое, про то, что он уже разменял пятый десяток, а всего лишь преподаватель рисования. Что художником он так и не стал. Что обречен существовать в провинции. Что пять лет скаредно копил на ремонт.

– И даже не смог толком познакомиться, хотя шанс был настоящей тусклости! – София Андреевна прицелилась в него незажженной сигаретой. Странно, она никогда не курила, или он просто не видел ее курящей?

Капитаров сообразил, София Андреевна эгоистично хотела, чтобы ее неизбежный муж был успешен даже при знакомстве с чужими женщинами. Затем к его двери подкатились булыжники, и он услышал каменный кулачный бой в дверь.

– Освободите номер, восемь утра! – не иначе, это была Сталианна, бдительная Анна Сталина.

– Да, разумеется, – Капитаров, как под обстрелом, по-пластунски сполз с кровати. Не умываясь, он нервно оделся и, ощущая отвратительный привкус во рту, прихватив свои нищебродные пожитки, с облегчением вышел вон. Проходя коридором, он вспомнил, как «все это было вчера», тут, на этом месте. Здесь он положил свои ладони на горячие бедра капитана Атаманенко. И даже почти познакомился с капитаном. И даже почти влюбился… И вполне возможно, что он впервые пошел именно в этом месте, сорок лет назад. Капитаров отчего-то знал, Вселенная любит такие совпадения. «Для чего я об этом думаю? Ведь должен быть ответ. Для чего я встретил капитана Атаманенко? Все ответы где-то есть! Где? Отчего мы не знаем хотя бы часть ответов?»

Не думая дальше, отвлекаясь тупиком обыденности, выходя на крыльцо гостиницы, он достал сотовый телефон и вызвал такси. Из влажного асфальта в действительность отражались собаки, автомобили и ноги прохожих, которые напомнили Капитарову о законченности ремонта.

Дома, заранее ожидая фарфоровой хрупкости, он осторожно ступил на полы как на непроверенный лед, но плитка была выложена идеально. Все было сделано по-египетски, просто и надежно, на тысячелетия. Капитаров умылся, с наслаждением почистил зубы, и на радостях позвонил матери, затем Тимуру Алмазовичу. И мать, и Тимур обещали «тут же приехать».

Капитаров достал пакет драгоценного колумбийского кофе, который он отложил на окончание ремонта, и поставил воду на огонь.

Благородно отказавшись от кофе, Тимур Алмазович, с почти рыцарским стуком припав на правое здоровое колено, и, чутко, по-репетиторски прислушиваясь, озабоченно обстучал талисманным карандашом несколько плиток, затем показал Капитарову два больших пальца, и сказал: «Гут!» Уходя, Нурпеисов озабоченно изобразил что-то вроде инвалидной чечетки «имени артрита левой ноги».

– Будет малая или большая нужда в ремонте, звони!

– Непременно!

«А что, – подумал Капитаров, закрывая дверь за Тимуром, – и позвоню! Позвоню в полицию и выясню, на дежурстве ли капитан Атаманенко? Да вот прямо сегодня, как мать провожу. А затем напишу о моем спасении в газету…»

Перезвонила мать:

– Я приеду завтра, сейчас не могу, напряженная личная жизнь, чего, кстати, и тебе желаю, чтобы как с ремонтом, решился и сделал!

– Я всегда тебе рад, – настроение упало, он терпеть не мог, когда мать начинала говорить банальности, к тому же он понял, отсрочки в виде визита матери не будет, стало быть, звонить в полицию надо сейчас же, немедленно.

– Я очень этому рада! – мать дала отбой.

«…в газету “Зауралье”. Нечего стесняться, когда речь идет о моей единственной и личной жизни! Заметку можно будет назвать оригинально: “Подвиг капитана Атаманенко” А подпись будет такая: “Спасенный преподаватель рисования Иван Капитаров”. И капитану дадут медаль. Или орден. И повысят до майора».

О Софии Андреевне он тоже думал, вспоминая «ее командирский майорский голос». А рядом – майор Атаманенко. Он увидел их нелепым треугольником как будто бы на какой-то старинной, толстого картона, фотографии из позапрошлого века: Капитаров сидит на стуле, а по бокам – два замерших «майора» навытяжку. «Я и две женщины, которые никогда не будут иметь ко мне никакого отношения» Откуда возник образ старинной фотографии, он не знал.

В блаженном одиночестве, стоя у открытого окна, Капитаров отпил крепчайший горький кофе. Во дворе раздался истеричный, полный отчаяния и ревности детский голосок:

– А Максим влюбился в Светку! А Максим втрескался в Светку! А Максим…

Теперь весь дом был в курсе этого любовного треугольника: Максим, Светка и неизвестная девица NN.

«Как же все сложно среди людей, – думал Капитаров, – всегда неравная любовь, всегда иссушающая ревность, всегда легкий туман в голове. Для чего все так запутано?»

Всю жизнь Капитаров интуитивно хотел быть один, и судьба дарила ему это. «А зачем? Для чего я так напряженно думаю о том, чего никогда не сделаю? Чтобы думать хоть о чем-то? Зачем я такой? Вероятно, несказанные слова и не пережитые отношения спасают меня от чего-то неприятного. Возможно, идут в какую-то копилку будущей моей или чьей-то чужой жизни».

– А Максим влюбился в Светку!

Он знал, он никогда не напишет голую Софию Андреевну, он никогда не позвонит в полицию и никогда не сочинит заметку в газету, и кофе делу не поможет, но с переживаниями прошедшей ночи надо было что-то делать, что-то изменилось этой ночью, возможно, было отменено его обязательное одиночество. И вдруг, с холодом на лбу он осознал, ему придется сделать предложение Софии Андреевне. Мысль была как пощечина, оскорбительная своей мимоходной небрежностью, Капитаров даже поперхнулся кофе.

Лобовая испарина была вызвана не тем, что он без исхода женится на своем директоре, а тем, что он знал наверное – эта смерть была неизбежна. Но тут же возник спасительный план, он сделает предложение Атаманенко. Ему откажут, но тогда он познакомится с сестрой капитана. И она согласится. Только так можно будет избегнуть союза с Софией Андреевной.

«Интересно, – спросил он сам себя, с истеричным облегчением, – согласился бы я туристом выйти в открытый космос?» И сам себе ответил: «Да!» И затем мысленно добавил, закрыв глаза: «Таврия».

(Урай – Крым, Таврия, – Курган, «Москва» – Москва, 1975, 2006 гг.)