Находиться дома не хотелось. Давили стены, все напоминало о нем. Домашние тапочки, курительная трубка на полочке у телефона, тяжеленный Орфей, играющий на струнах души – Тэфи – дорогая его сердцу награда, а фотографии в разноформатных рамках, ослепляющие улыбками двух абсолютно счастливых людей и вовсе выглядели лживо и пошло. Известный тележурналист опять устроил скандал. Проверенный способ – нападать защищаясь. За двадцать шесть лет совместной жизни он изучил досконально то единственное, чем могла ответить ему жена на подобные выходки. Равнодушным молчанием. А это можно было и перетерпеть.
Он и терпел день, два, а потом срывался вдруг среди ночи, возвращался с букетом роз, непременно красных и непременно таким букетом, чтобы ни в одну из ваз не помещался. Она не принимала, скорее для порядка, чем искренне, а он шутил, сыпал прибаутками, лез целоваться и разбрасывал розы по квартире.
Сегодня, после очередной операции Татьяна Давидовна вошла в свой кабинет, и почти сразу затрезвонил телефон. Интуиция молчаливо забилась в угол. Таких звонков за день может быть сотни, что ж, от каждого ждать подвоха?
– Зарецкая? – и, не дожидаясь ответа – Не вешайте трубку, – на том конце провода незнакомый, но, черт возьми, приятный молодой женский голос! – Ваш муж б….дует, как последний кабель. Не верите? – похоже, той кто звонил, вовсе не нужны были ответы, она продолжала, – сегодня он придет поздно, но на работе его не будет. Проверьте. А главное – спросите его сами, где он был, увидите… и все поймете. Прощайте.
Вот и все, пожалуй. Короткие гудки и сорокавосьмилетняя женщина, заведующая кардиохирургией, специалист по чужим сердцам, с телефонной трубкой в руке. Молчит. И никаких эмоций. Ни гнева, ни злобы на эту неизвестную дуру, ни жалости к себе самой. С портрета на стене ей улыбался муж. Полуседой красавец в шикарном черном смокинге, тянул обе руки вверх, сжимая свою дорогую, долгожданную, выстраданную статуэтку.
Домой Татьяна Давидовна шла пешком. Машину оставила на больничной стоянке. Интересно, думала она под монотонный шум людской толпы спешащей и тянущейся бесконечной вереницей, как же живут эти дряни, которые однажды решаются на подобного рода звонки? И зачем? Она ведь и так догадывалась, что Юра на женское внимание отвечает недвусмысленно, и даже пробовала громко ревновать. Но он всегда побеждал в этом поединке неравном и глупом. Он мастак на нужные слова, на правильные движения, на взгляды откровенные и полные страсти, и в постели почти Бог, хотя каков Бог в постели, кто его знает. А может быть эти стервы звонят, потому что у самих не вышло, сорвалось? В том, что эта крыса одна из бывших Юркиных Татьяна Давидовна почти не сомневалась. Способ мести у них такой!
Уже в уютной большой квартире, облачившись в теплый мохнатый халат, согреваясь кружкой крепкого по обыкновению кофе, она позвонила на телевидение и спросила на месте ли Зарецкий. Странно, все вокруг считали ее сильной, железной женщиной. Прекрасный хирург, не менее талантливый руководитель, та, к которой шли, ехали, летели, чтобы спасла, сохранила, помогла, вдруг не выдержала и позвонила. И зачем? Узнать, действительно ли обманывает ее собственный муж. Да и еще и повинуясь грязному анонимному доносу.
Ей ответили, что Юрий Алексеевич давно уехал. Она приготовилась терпеливо ждать.
Он, конечно, приехал и конечно чуть-чуть навеселе, и конечно начал балагурить прямо с порога. Рассказывал, что выпили на работе после трудного монтажа, что Ларина пьяная не отпускала его, опять с мужем поссорилась, плакала, и он насилу вырвался, и ехал обратно осторожно, чтобы ГАИ наша родимая не принялась из известного журналиста деньги выкачивать.
– Не ври Юра, тебя уже два часа назад не было на месте, – сказала Татьяна Давидовна бесцветно, будто обронила обычное «привет».
Юрий Алексеевич осекся, и все еще находясь в угаре собственного шутовского стиля выбранного им здесь и сейчас, выкрикнул, страшно выпятив глаза:
– На месте! Отлично! А где мое место?!
Она поняла – началось.
– Нет, ты скажи мне, дорогая, где оно – мое место? Может быть здесь? – он, как был в распахнутом пальто, опустился на коврик у входной двери. – Вот здесь и будет мое место, да? Так?
Татьяна Давидовна молча ушла в гостиную. Уже оттуда она слышала:
– Или лучше будет вообще спать за дверью… да, да за дверью. Ничего, Зарецкий, с тебя не убудет, не замерзнешь. Ты уже замерзал, на Севере, во льдах, а это пустяк, подумаешь, на лестничной клетке.
Татьяна Давидовна заплакала. Он пришел от женщины. Это же ясно! Ясно! Ясно! Так явно она сейчас это почувствовала. А что же раньше? Гнала от себя это чутье, закрывала перед ним дверь хлопком, не думала или не хотела думать.
Она не знала, что Зарецкий еще час назад закрывал лицо от летящих в него тарелок, крепко держал за руки свою молодую любовницу, чтобы в пылу не съездила по морде, не поцарапала, дура. Он твердо решил порвать с ней – истеричка, к тому же мнительная до безобразия. Приехал, чтобы ей об этом сказать, решил начать не с этого, и только выбравшись из постели в душ, а потом осторожно одеваясь, начал свой прощальный монолог….
Сбежал по лестнице вниз, в ушах еще звенели разбивающиеся тарелки и визгливый крик Лары, в первом же ларьке купил бутылку водки и пил прямо из горлышка.
Ничего этого Татьяна Давидовна не знала.
Дверь через некоторое время действительно хлопнула. В прихожей никого не было. Он ушел. Она громко, так что и себя не услышала бы, врубила музыку. Там какой-то рэп. Должно быть, младший сын забыл диск, он у нее такой музыкой увлекается. Ну, и черт с ним, с рэпом!
Слезы появились снова и с новой силой. Бросилась на диван, уткнулась в подушку. Глупо! Что выплачешь? Только расшатаешь, съешь себя этими слезами.
Вырубила музыку.
Металась по квартире, почувствовала – душат слезы, долго дергала в горячке оконную раму, наконец, она поддалась, и в лицо ударил свежий зимний холодный воздух. Сорвала трубку телефона, набрала какие-то цифры.
– Слушаю, – пробасила трубка.
– Геночка, милый, я не могу, не могу больше…. – запричитала Татьяна Давидовна.
Там оживились, появилось участие:
– Танюш, ты что ли? Что случилось, Танюш?
– Зарецкий, сволочь, дрянь, ублюдок чертов! Он мне изменяет, понимаешь? Я не могу так… не могу больше….
– Успокойся. Ты так мне еще больных распугаешь своим этим…. – на том конце провода не нашли нужного слова, – слышишь? Успокойся.
– Ты его покрываешь… все вы мужики…. и ты гад… как же я теперь….
Там кашлянули.
– Ну, знаешь… не обобщай, будь добра. Я все-таки главный врач клиники, где ты, понимаешь, работаешь, да?
– Да, да…. Но все равно…
Ей не дали договорить.
– Танька! Тебе, как сокурснице прощаю. Слушай, а может тебе уехать? Нет, серьезно, поехать куда-нибудь, развеяться, мужика снять. Слышишь, что я тебе толкую?
– Ты сумасшедший.
– Пока еще нет. Ты же все равно через неделю отпуск собиралась брать. Горы, лыжи и тому подобное.
– Какие лыжи теперь? Ты спятил.
– Так. Я решил. Завтра утром жду тебя на работе, раскидаем твои больничные дела, и дуй на все четыре стороны.
– Ты сумасшедший.
– Слушай, Танька! – бас вдруг осенила какая-то поразительная мысль. – А давай-ка я Светке позвоню, а?
– Какой Светке? – не поняла Татьяна Давидовна
– Рожковой. Она же сейчас главный врач санатория в кавминводах. Где-то у меня ее телефон был.
– Я завтра приеду, и мы все решим, – усталым голосом проговорила Зарецкая, уступая напору своего главврача и однокурсника, – но все равно: ты сумасшедший.
Света Рожкова, в девичестве Никанорова в мединституте звезд с неба не хватала, но была усидчивой и упорной. Возможно, благодаря именно этим качествам она всегда достигала своих целей. Светка легко находила контакт с людьми и легко дружила, без трагедий, ревности и противоречий. Ее обыкновенная внешность не мешала ей завладевать вниманием мужчин почти мгновенно и надолго, что само собой не могло не вызывать зависти ее девичьего окружения. На последних курсах у них с Геной Елагиным случился роман. Головокружительный и глубокий. О них судачил весь институт, так громко и на распашку они демонстрировали всем свои отношения. Когда Светка забеременела, Гена аки благородный рыцарь просил ребенка оставить и даже готов был расписаться хоть завтра, но Никанорова в тайне от него сделала аборт. Собственно этот ее поступок и послужил причиной того, что отношения их треснули, вначале несмело, а потом все уверенней.
После окончания института Никанорова работала в районной больнице, и говорят, была на отличном счету, а еще года через три вышла замуж за начинающего чиновника из Кисловодска, стала именоваться Рожковой и переехала с ним поближе к чистому горному воздуху.
Годы спустя чиновник стал большим человеком в мэрии, а его супруга главврачом крупного санатория. Несколько лет назад она привезла своего сына с опухолью легкого именно к Гене Елагину, и он блестяще провел операцию. Они даже не смогли поговорить между собой о чем-то другом, кроме состояния больного. Все слова казались лишними, да и старое ворошить решили ни к чему.
Теперь Елагин позвонил Рожковой и решил вопрос с заселением Татьяны в санаторий в пять минут. К тому же в его благодарных должниках ходил и начальник железнодорожного вокзала, так что достать билеты на поезд до Кисловодска тоже не составила труда. Утром Татьяна Давидовна еще была в больнице, совершила обход в собственном отделении, а уже вечером под монотонную мелодию колес мчалась к курортным благам на Кавказ.
***
Зима в Кисловодске мягкая и снежная. Вид из окна открывается великолепный. Горы с белыми макушками подпирают серо-голубое небо, почти невесомый пушистый иней лежит на ветвях деревьев и все вокруг кажется сказочным и искрящимся.
В первый день пребывания Зарецкой в санатории до позднего вечера просидели две бывшие сокурсницы в кабинете главврача, выпивая жестковатый просковейский коньяк и закусывая невообразимо вкусными шоколадными конфетами.
– Близко к сердцу не принимай, – советовала Рожкова, – мы то с тобой должны знать, что мужик так устроен. Он животное, понимаешь?
– Да? Ты серьезно? – Татьяна Давидовна смешно выпучила глаза и всплеснула руками.
– Дуреха, – засмеялась Рожкова, – мы тут тебе такого мужичка отыщем, будь спок! – главврач санатория понизила голос до шепота и заговорила заговорщицки, – а за физическим, так сказать, здоровьем кандидата прослежу лично!
– Да, брось ты ерунду молоть, – отмахнулась Зарецкая.
– А помнишь, как Колька Маркин от меня к тебе бегал? Я ведь тогда все поняла…. – Рожкова вздохнула и снова рассмеялась, – Ладно, Танюша, кто старое помянет… сколько лет прошло.
Зарецкой сейчас в сторону мужчины и смотреть не хотелось, не то чтобы…. Но судьба играла в свою игру и двигала фигуры совсем не так, как задумали создатели классических шахмат. Только ей были ведомы собственные правила этой замысловатой, многогранной, часто трагичной игры и здесь пешка вполне могла сойти за королеву и наоборот.
Выходя от Рожковой Татьяна Давидовна все же сняла с пальца обручальное кольцо.
Они встретились через пару дней, когда он открыл перед ней входную дверь корпуса, пропуская даму вперед, как истинный джентльмен. Тогда она не обратила на него особенного внимания, даже ничего не бросилось в глаза. Поблагодарила легким кивком и все. Но именно в тот момент и началась игра, задуманная судьбой.
Их следующая встреча состоялась за обедом. Один из соседей Зарецкой по столу – здоровенный и малоприятно пахнущий мужчина с пышными усами не пришел. То ли процедуры задержали, то ли вовсе решил разгрузиться, потому что на завтрак тоже не явился, и его отсутствие Татьяна Давидовна отметила с явным для себя облегченьем. Остальные прибыли в столовую вовремя – худенькая, тонкая женщина в очках, которые ей совсем не шли и безликий мужчина без возраста, почечник, как догадалась Зарецкая по синюшным разводам вокруг глаз.
Он подошел к их столику, когда еще не начали разносить тарелки, и обратился ко всем сразу:
– Позволите присесть?
Все молча согласились.
Познакомились между собой. Он оказался Александром Сергеевичем.
– Меня в школе даже дразнили Пушкиным, – сказал он, будто смущаясь, – а я негодовал, простачок. Не понимал, что этим гордиться надо.
Ему на вид едва за пятьдесят, очень приятная, располагающая внешность, с виду легкий такой, а глаза глубокие. Ест неторопясь, аккуратно. То и дело промокает губы салфеткой, даже если этого и не требовалось. Волнуется. Зачем она все это фиксирует?
– Я провожу вас, – не спросил, а утвердительно произнес он после обеда, снова пропуская Зарецкую впереди себя.
Ей понравилась эта интонация, и она согласилась. Уже у двери ее номера он снова утвердительно произнес:
– Встретимся с Вами завтра и погуляем, например, в парке. Погодка то стоит замечательная. Спасибо Вам за компанию – сказал и ушел. Не оборачиваясь.
И они гуляли, похрустывая январским снежком. И разговаривали.
– Я, знаете ли, Танюша профессор филологии. Преподаю в институте старославянский и древнерусскую литературу.
– Ух, ты! Это, наверное, ужасно сложно?
– Нет. Если хотите, я вас обучу некоторым речевым оборотам, это чрезвычайно интересно.
– Научите, – согласилась Татьяна Давидовна.
– Ну, а вы кто по профессии? Постойте, – он сделал останавливающий жест рукой и внимательно посмотрел на Зарецкую. Она остановилась в неожиданности, а он обошел ее вокруг и снова остановился, прямо глядя ей в глаза.
– Вы врач. Правильно?
Татьяна Давидовна рассмеялась.
– И как вы догадались?
– Это просто. Есть в вас что-то такое… спасительное.
– Да что вы? Может быть, вы и специализацию мою отгадаете, а Александр Сергеевич?
– Отчего же нет, – он с удовлетворением потер ладони и зажмурился. Вид его снова насмешил Татьяну Давидовну. Она поняла, что он старается ей понравиться. И это ему пока удавалось.
– Вы.., – он сделал таинственную паузу, – Вы терапевт, должно быть.
– Почему?
– Ну, не спрашивайте. Терапевт и все! Правильно?
– Абсолютно! – соврала Зарецкая
– Вот видите!
Они еще долго ходили пешком по заснеженным аллеям парка. Она уронила перчатку, он поднял и как-то особенно посмотрел на нее. Неловкость для обоих необъяснимая окутала их с головы до ног и мешала говорить свободно, безоглядно, не пускала в откровения.
– Замерзла? – спросил он, когда вошли в корпус, и она вдруг вздрогнула. Перешел на «ты». – Я тебя приглашаю. У меня люкс на самом верху. Вид потрясающий!
Опять он не спрашивает. Так и хочется плюнуть на все и пойти. Пойти за ним.
В люксе тепло. Просторная гостиная с большим окном почти на всю стену, на письменном столе разложены стопками какие-то бумаги, современная согнувшаяся пополам настольная лампа дневного света нависает над ними.
– Проходи, пожалуйста. А я пока коньяк разолью, согреемся.
– А шампанское есть? – неожиданно для себя спросила Татьяна Давидовна.
Он задумался, но только на долю секунды.
– Проходи, – повторил просто. – Я сейчас.
Она осталась одна в шикарном номере, сбросила пальто, сапоги и прошла в гостиную. Интересно, чтобы сказал покойный отец, еврей в пятом поколении, всю жизнь положивший к ногам ее матери, признайся она ему, что приняла приглашение едва знакомого мужчины провести в его номере пусть даже несколько часов? Татьяна Давидовна постоянно имела перед глазами пример супружеской верности и служения. Бескорыстного, почти слепого служения семье. Она и сама старалась так жить. С замужеством не торопиться, но уж если решилась на общий очаг, не предавать его и поддерживать огонь всеми своими силами.
Александр Сергеевич появился вскоре с запотевшей бутылкой шампанского.
– Прости, бокалов нет, – пожал он плечами.
Она осталась у него в номере. Вопреки всему на свете, что еще так недавно было свято для нее, так незыблемо. Профессор филологии оказался неплохим любовником, и Татьяна Давидовна отдавалась ему с некоторым забытьем и даже вдохновенно. Ей нравилось отвечать на его ласки, она крепче прижимала его к себе, и шептала что-то, и стоном выходило из нее удовольствие. Он был новым и каким-то другим, не таким как Юра. Не таким. И это ее даже забавляло.
– Может быть еще шампанского? – первое, что спросил профессор после короткого, но глубокого молчания.
– Я бы сигарету выкурила, – еще не совсем очнувшись от произошедшего произнесла Татьяна Давидовна.
Она убежденно не курила со студенческой поры, но сейчас, вдруг, нестерпимо захотелось. Так, что даже почувствовала запах сигаретного дыма и привкус ментола во рту. Александр Сергеевич встал, ловко завернулся в простыню и ушел в гостиную за сигаретами.
Володька, наверное, осудил бы меня – подумала Татьяна Давидовна. Володька – ее старшенький. Пустился по папиным стопам в журналистику и надо сказать делает успехи, но за свои двадцать пять успел жениться, оставить жену (слава Господу детей не завели), и обзавестись новой – прехорошенькой девочкой из его окружения. Но его мать! Наверное, он и представить себе не мог бы такой ситуации.
Как же это она сумела? Как смогла? И главное, почему до сих пор не могла этого сделать. А ведь варианты, что скрывать, были. От высокопоставленных пациентов, до известных во врачебном мире коллег. Морозов, нынче владелец собственной клиники. Калинин – заместитель мэра, красавец, надо сказать. Лапшин, Демидов, Лисницкий – все они, кто косвенно, а кто и прямо добивались расположения кардиолога Зарецкой. Демидов цветы присылал. Как угадывал настроение непонятно. Необычные букеты. Никогда домой не брала. Думала, совру, что пациенты отблагодарили, выдам себя как-нибудь взглядом. А что же теперь получается? Хранила нехранимое.
Все равно. Уже сделано. И не жалею.
– Дамских не держу, – услышала она голос профессора, – От «Кэмэла» не откажешься?
***
А потом Александр повел Татьяну в ресторан. Они, конечно же, общались на «ты». И на следующий день тоже повел. А еще через день махнули на экскурсию в Домбай, и Саша ходил по снегу без свитера, хорохорясь и читая нараспев стихи, то ли Лермонтова, то ли Пушкина. А потом они ездили в Пятигорск, и он тащил ее вверх на гору Машук к бюсту великого поэта, показывал место, где проходила дуэль. И она снова ночевала в его люксе.
Утром ее разбудило зимнее солнце, которое нагло пробивалось в спальню, сквозь жалюзи. Саши рядом не было. Она неторопясь потянулась, потерла ладонями лицо, освобождаясь от сна, откинула одеяло. А я еще ничего, отметила про себя. Кожа гладкая, грудь не виснет почти, аккуратные пальцы. Да, я точно ничего.
– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросил вошедший профессор филологии
Секунду подумала и быстро ответила:
– Четверг.
– Сегодня двадцать пятое января.
– Ну и что?
– Татьянин день. Твой день, глупенькая! – он ликовал. То ли оттого, что помнил об этой дате, то ли потому что она так и не вспомнила.
– Никуда сегодня не пойдем. Шампанское уже здесь, конфеты тоже, кофе я сварил. Будем заниматься любовью весь день. Хорошо?
Она рассмеялась.
Он просто прелесть. Прелесть и все тут!
И они пили шампанское и ели конфеты, всякий раз, когда выбирались из постели. Так прошло несколько часов.
– Переезжай ко мне, – сказал Александр Сергеевич, – в том смысле, что перевози вещи в мой люкс.
-Уже?
– А что медлить. И так, как будто на два дома живешь.
Действительно. Со стороны можно было подумать именно так. Но что-то останавливало ее. Профессор, заметив задумчивость Татьяны, пришел на помощь.
– Ладно. Я понимаю. Вечером ты уйдешь к себе и останешься до утра. Подумай обо всем. Я же чувствую, ты мучаешься, ты замужем, хотя и кольца нет, я все понимаю…
– Опять телепатия?
– Черт его знает. Интуиция. Так что, согласна?
Татьяна Давидовна кивнула.
– Но пока до вечера есть время, давай не будем терять его понапрасну.
Так она не проводила еще ни один Татьянин день в своей жизни.
Вечером она вошла к себе в номер, но дверь закрывать не стала. Приняла душ, включила телевизор и утонула в мягком кресле у окна. Что с ней произошло? Неужели ей действительно так нравится этот профессор филологии? Ну развлеклась, ну отдохнула от забот, ну мужу своему ответила изменой. Разве имеет вся эта цепочка событий какое-то отношение к тому, что она чувствует, о чем думает?
Дверь скрипнула, и в прихожую ступил мужчина в пальто. Лица не было видно, но Татьяна Давидовна узнала его.
– Проходи, – сказала она, – я ждала, что ты проявишься раньше.
Мужчина вошел в номер и на свету оказался Юрием Зарецким.
– Я увидела тебя еще в Домбае, на канатке. А потом ты следил за нами весь путь к Кисловодску.
– За вами. Вот именно! За вами! Кто этот хмырь? Я спрашиваю, кто этот мужик, который с тобой….
– Хватит! – неожиданно резко оборвала его Татьяна Давидовна. – Это очень добрый и славный человек, он меня на руках носит, чтобы ты знал, и я была у него! – она тараторила, как пулемет, боясь остановиться – Да! Да! Да! И не только была, но и спала с ним, ты понял? Знаменитость, мать твою! Спала, и мне очень понравилось, потому что он это делал искренне, понимаешь ты, искренне, а не по долгу…. – ее оборвал хлопок. Вначале она не поняла, откуда он, почему прозвучал так явственно, и почему голова дернулась. Осознание пришло через мгновенье. Это была пощечина. Зарецкая обмякла в кресле и теперь снизу вверх смотрела на мужа.
– Я вытряс у твоего Елагина куда ты уехала. Я здесь, чтобы вернуть тебя. Просто уедем домой. Ничего не говори. Там, у санатория машина. Если ты согласна, просто кивни. Сегодня же Татьянин день. Твой день, Танька.
Он помнит. Всегда дарил мне цветы двадцать пятого января, и всегда розы. Где он их доставал…Татьяна Давидовна почувствовала, что подбородок предательски дрожит, и слезы хлынут вот-вот неконтролируемым потоком. И они, конечно, хлынули.
– А где теперь твой муж?
– В Москве. Конференция называется…. – она задумалась, вспоминая, – что-то вроде «развитие инфраструктуры курортных городов России». Ты мне лучше скажи, как наша докторша? Верит тебе? А то я тебя последние дни редко вижу, влюбился?
Он неторопливо затянулся сигаретой.
– Интересный экземпляр. Знаешь, иногда, кажется, что ее можно на раз прочитать, а иногда…
– Ты смотри не заиграйся. Это вас в театральном учили: прочитать, не прочитать?
-Перестань. Она не так проста, как кажется. На лице улыбка, а внутри мысли какие-то так и движутся, как молекулы. Даже в постели она не свободна до конца.
– Еще бы! Ей рога мешают – она весело рассмеялась.
– Слушай, а тебе не жалко ее?
– А тебе? Тоже мне, совестник нашелся. Мне нужно, чтобы она в тебя влюбилась, понимаешь? Так, чтобы с тобой захотела уехать. Где ты там живешь, профессор хренов?
– Какая разница. Я так понимаю, мне с ней никуда уезжать не придется.
– Не волнуйся. Не придется. Ты мой. И будешь всегда моим. Ты же хочешь быть моим? Ну, скажи, скажи….
Он слегка отстранил ее от себя и поднялся с постели.
– Пить захотелось, – объяснил он – Тебе соку принести?
– Включи свет, – сказала она вместо ответа, – хочу тебя увидеть.
Он щелкнул выключателем.
– Ты у меня самый красивый мужик, Саня! – разлохмаченная, чуть опухшая от выпитого накануне Света Рожкова тянула вверх большой палец правой руки.
– Вот увидишь, завтра утром она придет ко мне в люкс со своими вещами – уверенно произнес Александр Сергеевич.
Но завтрашнего утра в элитном санатории Кисловодска для Татьяны Давидовны уже не было. Она дремала на заднем сидении «Лэнд Ровера» и он мчал ее по расчищенному от снега шоссе, ведомый известным тележурналистом Юрием Зарецким – ее мужем. Тихо играла спокойная музыка и еще больше убаюкивала Зарецкую. Ей хотелось уснуть и проснуться только дома, на своей постели, среди своих запахов, но она не проваливалась в сон окончательно, словно приговоренная ловить за окном сигналы клаксонов, шелест шин и переливы саксофона в салоне авто.
Непонятно сколько времени они ехали, но в какой-то момент Татьяна Давидовна почувствовала – остановились. Хлопнула дверца. Сквозь прикрытые веки она различила фигуру Зарецкого. Он шел к цветочному павильону вдоль обочины.
Выбирать розы.
Автор публикации
