Тогда они стояли в парке у нашего дома. Великолепные английские танки, гордость всего двора — застыли бронированными громадами, вечными памятниками Первой мировой и Гражданской в тени акаций, на спуске у фонтана. Наш был справа. Другой, такой же, высился слева, и он “принадлежал” мальчишкам со двора напротив. Тускло блестя заклепками, подавляя мощью гусениц, целились зеленые махины своими бойницами прямо в проезжающие под ними беспечные трамваи, будили наши военные фантазии. Разумеется во дворе о танках жила незамысловатая, но пламенная легенда: это хитрые англичане склепали железных монстров, потом немного повоевали с немцами, а когда началась Гражданская, — подарили танки белякам, чтобы те могли победить красных. Это, конечно, Ворошилов с Буденным отбили их в кровавом сражении, нарисовали на башнях звезды и гнали беляков, давя и сминая их белые цепи, до самого моря потому, что иначе и быть не могло. После победы Климент Ефремович забрал трофеи в Луганск, и был настолько умен и любезен, что решил поставить танки у нашего дома в назидание врагам. В благодарность за это луганчанам ничего другого не оставалось, как переименовать свой героический город в Ворошиловград. Правда, не навсегда.
Реальная история двух британских танков “Mark V” не далека от легенды. В декабре 1917 года в Бирмингеме запустили в производство танки этой модели. Выпускали их всего год — до конца Первой мировой войны. За это время с конвейера сошли четыреста машин. Шестьдесят танков британцы поставили в Вооружённые силы Юга России весной 1919 года, а позднее их зачислили в Русскую армию Врангеля в Крыму. Оба луганских «Марка» с надписью впереди “За Русь Святую” в составе Белой гвардии двигались из Новороссийска в Севастополь. Затем наступали у Каховки и на Перекопе, где красные отбили большую часть машин, используя против них маневренную конницу, и специально подготовленные по инициативе Фрунзе отряды пехоты. Уже в двадцатом году они вошли в первый автобронетанковый отряд РККА. В Луганск танки попали действительно благодаря распоряжению Ворошилова. Сейчас в мире всего пять таких танков и два из них в Луганске, хотя и они тоже были под угрозой уничтожения. В июле 1942 года машины едва не вывезли в Германию для переплавки, но фашистов выбили уже в феврале 1943 года, и танки увезти они не успели. В конце 1950-х годов, на волне критики Ворошилова, поступило указание снять танки с постаментов и отдать на переплавку. Тогда рабочие оба танка закопали в землю прямо на заводской площадке для хранения металлолома. Во времена Брежнева танки восстановили в качестве памятников. Примечательно, что ни один экземпляр «Марк-V» не сохранился в Великобритании — на родине танка. В середине 2000-x оказалось, что «выжившие» машины разыскивают английские историки, члены общества «Друзья Линкольн-танка» — из города, где в начале XX века впервые в истории человечества был создан танк. Активисты общества искали каждую машину, выпущенную на предприятии своего города.
Этот интерес и привел в 2007 году в Луганск председателя общества Роберта Скотта. Он хотел выяснить, как «Марк-V» из Великобритании попал в восточную Украину. Когда Скотт увидел танки и сообщил о находке в Англии, было принято решение реставрировать машины. На тот момент выглядели они ужасно: насквозь ржавые, покрашены в кислотный цвет, расписаны пошлыми надписями. Руководству Луганска предложили принять участие в финансировании, перечислив на восстановление уникальных машин всего четверть от необходимой суммы. И сделать это первыми. Остальную сумму, около миллиона евро, британцы внесли сами. В 2009 году памятники отреставрировали на местном заводе. Сейчас оба «Марка» стоят уже в другом парке, и фонтаны там тоже хороши. Вода плавно спадает по каскадам широкими водопадами, а в знойные дни луганская детвора любит плескаться в них и лазать на зеленую броню за прикольным селфи.
Только саднит на душе от горечи и бессилия каждый раз, когда, приезжая в родной город, иду я мимо знакомого памятника. Связано это с другом детства, с безжалостным временем, без спросу меняющим и разъединяющим нас.
Мы жили с рождения в одном подъезде. Гоняли на великах по одним дорогам, хлестали воду после футбола из одной колонки. Родители наши встречали Новый год и другие праздники вместе, в школу мы тоже в один класс пошли. В одну девочку были влюблены, зачитывались правильными книгами и засматривались фильмами про войну, в пионерском лагере дружили в одном отряде. Звали его Серёгой, и тем летним утром именно ему пришла в голову мысль забраться внутрь английского танка. Сейчас не помню имени второго пацана, с которым мы держали тяжеленный люк, пока Серёга пролазил внутрь железного чудовища. Нам пришлось, стоя на коленях, долго держать эту чертову, неподъемную плиту, чтобы он смог разглядеть в темноте хоть что-нибудь и рассказать нам. Мы пыхтели от натуги, ожидая своей очереди нырнуть в мрак героической машины. Скоро он полез назад с трофеями — пулей и ржавым патроном. В тот момент, когда рука его показались в проеме, кто-то из нас не выдержал тяжести и разжал онемевшие пальцы. Серёгу прибило броней, и очень серьезно. Подставив палку под люк, мы вытащили его, плачущего, за ворот — синий палец болтался на лоскуте, а рубашка алела кровью. Под руки повели домой, по пути он всхлипывал, переживая из-за испорченной белой рубашки. Палец Серёге зашивали под местным наркозом, это само по себе уже было подвигом в нашем представлении. Стоит ли говорить, с какими виноватыми лицами мы с третьим “танкистом” стояли перед его родителями у дверей травмпункта. Авторитетом среди дворовых пацанов Серёга после этого случая пользовался огромным, давая избранным потрогать добытую пулю и патрон, позволяя оценить “боевой” шрам на кривом пальце.
Но все проходит, детство бесконечно, пока ты в нем, а дальше — мелькают годы, пролетает школьное время, и мы уже, кажется, только на выпускном вечере за бутылкой сидра со смехом припомнили эту историю. Он стал военным, окончил училище и служил сначала в России, потом в Луганском пограничном отряде, а затем уже в звании подполковника уехал с семьей в Киев. Родители остались дома. Я долго жил и работал в Луганске, пока семейные дела не заставили перебраться в Россию. И это совпало с Майданом и сопротивлением ополчения, Одесским сожжением и Славянском, с трупами на луганских улицах. Со всем этим безумием. Мы не виделись с ним очень долго, редко переписывались в сети, делились фотографиями и поздравлениями.
Однажды девятого мая я отправил Серёге в «Одноклассниках» по обыкновению Георгиевскую ленту, даже не ожидая в ответ ничего. Я и сам, редко туда заглядывая, не отвечал на многие поздравления, но он ответил. И ответил текстом, от которого мне стало не по себе. Перечитывая слова, я в который раз смотрел, не ошибся ли я страницей. Мой друг детства писал: «Игорь, спасибо за подарок, но я не могу принять это на страницу. Я искренне говорю. Сейчас так много негатива по поводу Георгиевской ленточки, я думаю, что не стоит этим бравировать, хотя бы сейчас. Я отмечаю 9 Мая, но политику в победу наших отцов и дедов вносить не хочу. Пойми меня…»
А я не мог понять. И кинулся, очнувшись, писать о том, что мы же одни книги читали, и сочинения писали на тему. К ветеранам ходили собирать воспоминания. Кино любили самое военное из военных, от которого кровь закипает, когда ставишь себя на место того бойца, и понимаешь, что горло бы грыз за родину, если бы пришлось… Оказалось, что все это осталось в нем, а вот только по разные стороны мы с четырнадцатого года. И до такой степени по разные, что просто принятие символа на страницу уже невозможно. Оказалось, что это — политика для него, а не дань памяти. Не долго я сдерживался, может час или около, потом стал объяснять, что в страну вслед за незваным меньшинством проникает и вынимает осиновый кол из груди “наци”, прячет лицо за балаклавой и с факелом марширует по Крещатику. Не мог я взять в толк, как же можно не понимать очевидного. Он ничего не мог убедительного ответить, закрывался, как устрица в отлив. Ослеп он, казалось, или хочет быть слепым, называя мою тревогу и боль российской пропагандой. В пятьдесят пять не нажить ума. Как же так, Серёга? Не выдержал, обозвал друга мудаком и заблокировал.
Теперь иногда поглядываю на его фотографии: вот он играет на гитаре в погонах полковника, седой совсем. Сын взрослый, очень похож, та же складка у рта. Вот и внуки уже. Эх, Серёга… Кто, или что в тебе сдвинули то самое светлое из детства, что нужно хранить, как крестильный крестик? То, что сдвигаться не должно ни при какой власти, напасти, конъюнктуре, ветрах и временах. Какая беда тебя исковеркала? Может, твое всегда обостренное чувство справедливости бьется в невозможности принять потерю Крыма? Или с военной службой что-то связано, о чем я не догадываюсь? Что у тебя на сердце, друг мой старинный? Расскажи мне.
Вот уже 20-й. Неужели и теперь, когда реальность кристально ясна, когда сбрасываются маски, когда армия гниет, мародерствует и дезертирует, когда страна вот-вот распадется, когда реальные танки, а не памятники уже шестой год стоят у дома, — он ничего не понял?
Обязательно поеду к своему сыну в Киев этой осенью, вот только откроют границы. Непременно найду Серёгу и мы увидимся, пока живы. Покажу ему фотографию нашей школы после обстрела, где весь кабинет физики вывернут наружу. Спрошу его, о чем он говорит с родителями, оставшимися в городе детства. Мы сядем и выпьем, обнимемся. Он возьмет гитару, чтобы спеть любимый «Дом восходящего солнца», покалеченным пальцем прижмет струну, а я напомню ему ту историю с люком. Почувствую вновь страх и восхищение детства, когда много раз видел себя одного в тишине и темноте старинного танка.
Я скажу ему: «Знаешь, лучше бы я тогда полез первым…»
Автор публикации
