Зимняя изморозь колко увивает застывшие взрытые комья земли, недавно ещё совсем свежие; снег звонко хрустит под ногами и ведёт по себе вереницу следов. Сейчас, в одиночестве и пустоте, звук получается особенно громким, а снежинки мнутся под толстой подошвой особенно ломко; треск мучительно режет тишину, нарушая затаившееся безмолвие, и высокие, длинные сосны тихо шелестят в вершинах ветра, осуждающе шумя на человека, дерзнувшего нарушить их анабиотический покой. Путь человека лежит дальше, под соснами и мимо пушистых елей, увитых снегом, как новогодними гирляндами, и когда-то, казалось бы, в прошлой жизни, человек тоже украшал дерево у себя на заднем дворе на каждое тридцать первое декабря и какое-то время держался этой привычки. Потом календарь окончательно потерял всякую осмысленность, но человек ещё силился его держаться, боясь того, что случится после того, как вбитая слезами рутина рухнет, не выдержав напора обстоятельств.
За человеком вьётся вторая цепочка следов — собачьих, скоро поспевающих за хозяйской поступью. Поджарая, но явно отощавшая собака без породы и внятного цвета, кажущаяся не то чёрной, не то коричневой, не то тёмно-буро-рыжей, поджарая, но уже заметно, что она стремительно тощает, и вот уже проступают рёбра. В последний раз она ходила с хозяином на охоту две недели назад: им удалось загнать и дотерзать тощего медведя, недавнего медвежонка, выжившего только каким-то чудом, и оба до сих пор держались на остатках мяса. Собака знала, что её сил хватит ещё на охоту, вот только зверья никакого не появлялось — и каждый раз, внюхиваясь в снежные тропы, всматриваясь в снежные покровы, она не могла обнаружить ни нотки запаха, ни намёка на дикий след.
Не зима всё скрыла, не смогла бы. Никого не осталось — ни людей, ни животных. И в этом тихом мире постепенно умирали голодом двое.
Автор публикации
