Её добрые глаза с вожделением смотрели на меня; по цвету они совпадали с безмятежной гладью бирюзового океана, на фоне которого она сидела. Космическая гармония. Миндалевидной формы глаза, обрамлённые длинными ресницами, тонкие волнистые брови, на которые ниспадали смолисто-чёрные волосы чёлки, слегка приоткрытый в умильной улыбке ротик с ещё не тронутыми любовью бледно-розовыми губками — её лицо было настолько красивым, что вызывало во мне трепетное волнение и дрожь в голосе. Юная, она одним только своим возрастом превращала меня в бессильное существо. И можно было не смотреть на неё, а просто ощущать рядом, даже с закрытыми глазами, даже во мраке ночи, чтобы начинать испытывать мальчишеские, робкие чувства нежности и слышать учащённое биение собственного сердца. Не зная, что такое стеснение, не ведая про этические нормы и этикет, она слушала мои рассказы, не отрывая от меня глаз, и всё время трогала мою кисть, рисуя на ней кончиками пальцев короткие волнистые линии и восьмёрки. Тактильное общение между незнакомыми и малознакомыми людьми — привычный способ коммуникации в её среде. Я долго не мог привыкнуть к такому её поведению — к неожиданным прикосновениям; и каждый раз вздрагивал и каменел, когда она дотрагивалась до меня, чтобы смахнуть с моего лица прилипшую паутинку или пух, запутавшийся в волосах, или чтобы поправить ворот рубашки.
Мы разговаривали на похожих языках и понимали друг друга с полуслова. Её имя состоит только из гласных букв: такое мелодичное, воздушное, так необычно звучит. У них тут все имена собственные состоят только из гласных букв.
— Ты умеешь летать? — спросила она.
Я посмотрел на синее… нет, скорее, на сиреневое небо — облака, огромные розовые клубы ваты, медленно проплывали над нами, такие низкие, что, казалось, стоит подпрыгнуть, и можно рукой отщипнуть пучок.
— Умею, — ответил я, щурясь от непривычного белого света звезды под названием Аию. — Скажу даже больше: я лётчик.
— Это что?
Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись.
— Я когда-нибудь научу тебя летать по-настоящему.
Она вопросительно посмотрела на меня, точно ребёнок, не понимающий, о чём говорит ему взрослый, и переспросила:
— Как это, по-настоящему?
— Как птицы.
— Я боюсь прыгать с такой высоты, как наши братья.
— Нет, не так. — Я перевёл взгляд на утёс и летающих над океаном людей с самодельными крыльями. — Как птицы, только с другими крыльями. И высоко-высоко, над самими облаками.
— Мы так не умеем. — Она с опаской посмотрела на небо.
— Научитесь, — с уверенностью провидца ответил я. — Обязательно когда-нибудь научитесь.
* * *
Её, похожую на Землю, астрономы обнаружили случайно. Она находилась в 24 световых часах от газового гиганта Эфты, седьмой по счёту планеты, принадлежащей достаточно молодой — по сравнению с Солнцем — звезде-гиганту Талии, расположенной на противоположном краю Млечного Пути. Незнакомка одиноко кружила на шестнадцатой орбите, и никто никогда, даже зонды, не замечали её, неприметную. Всех интересовала Эфта, размером с Юпитер, и её спутник — микропланета NK8/45.
Нас с Мэлом отправили в это длительное путешествие с одной только целью: найти место, пригодное для жизни и переселения. «Пусть она будет размером с Луну, главное, чтобы на ней был кислород да небольшой кусок суши. Если там окажутся непокорные человечки с антеннами на темени, мы их быстренько урезоним парочкой водородных бомб, — напутствовали нас великие мира сего: президент и его свита — индустриальные магнаты и банкиры. — Страна отблагодарит вас. Вы и ваши семьи будете первыми переселенцами, кто вместе с нами покинет Землю», — обещали они.
Пять лет они вбухивали в эту программу триллионы долларов. Их спешка связана с внезапным потеплением климата. Клюнул петух, когда парниковый эффект дал о себе знать: средняя температура атмосферы на Земле подскочила на 6˚Ф буквально за два года. Весь мир трубит об экологии. Но дело тут не только в ней. По-моему, они что-то не договаривают. В частности, про Солнце, которое стало горячее. С потеплением климата жизнь на планете превратится в выживание.
Жить в теплице толстосумам стало, видимо, некомфортно, вот они и спасают свои задницы от вездесущей жары и парилки. Быстренько вложили денежки в секретный проект: космическую программу «Земля 2». Инженеры создали сверхмощный двигатель, способный разогнать космический аппарат до сверхсветовой скорости, спроектировали звездолёт, а астрономы подыскали планету, подходящую для жизни. Такая обнаружилась в планетарной системе звезды Талия, куда нас и отправили на разведку.
Сомневаюсь, конечно, что они переселят на неё всех жителей Земли. Не уверен, что они нас-то с Мэлом возьмут с собой: самим бы хватило места. Ну да ладно. Мы выполняем свой долг. Это наша работа. Скорее всего, Землю покинут избранные, в число которых войдёт определённое количество привилегированных особей: миллиардеры, политики да всякие тайные правители планеты; и, несомненно, в первую очередь они прихватят с собой прислугу, так сказать, трудовой персонал, который будет состоять из инженеров, строителей, медиков и различных научных сотрудников. Жизнь-то на новом месте надо будет начинать с нуля. А плотников на новом месте может не оказаться! Следом придётся запускать грузовой корабль (его строительство, кстати, уже начали, когда мы улетали) с половыми тряпками, туалетной бумагой, молотками и топорами. Сантехники, слесари, повара, обслуживающий персонал: этой категории человеков, естественно, повезёт неслыханно.
Время в пути составляет ровно 4 года 86 дней. Это туда. Столько же обратно. За то время, пока мы с Мэлом будем добираться до туда, они построят ещё пару межпланетных кораблей плюс грузовой небоскрёб, и, как только мы дадим «добро», отправив данные в Центр управления миссией, стартанут.
Вряд ли об этом событии сообщат в СМИ, и уж наверняка во время запуска на мысе Канаверал не будет зрителей — почётных гостей. Всё будет шито-крыто. Им же не нужна всеобщая паника. Нам, простому люду, ничего толком не говорят, не объясняют. Народ мало что понимает, и не в курсе событий, происходящих вокруг (я про науку, про парниковый эффект, про секретные космические проекты и новейшие технические разработки). Всякая разная информация, которую скрывают от нас, всё ж таки нет-нет, да просачивается. Взять, к примеру, вопрос, касающийся экологии: существует мнение, что причина парникового эффекта вовсе не в загрязнении атмосферы, как то пытаются вдолбить в наши головы, а из-за естественного расширения Солнца. Но зачем лишний раз создавать напряжение в обществе и нагнетать панику, порождая фобии? Пусть человечество остаётся в неведении, пусть думает, что всё можно исправить; и самостоятельно выживает, как огурцы на тепличной грядке, — вот как они рассуждают. Загадили планету, а теперь драпают, негодяи. Пока народ прочухает правду, они давно уже будут обустраиваться на новой планете со своими семьями.
После исследования Эфты, в атмосфере которой был похоронен один из зондов, мы направились к её спутнику — NK8/45. Сблизились. Никакой схожести с нашей Землёй ни я, ни Мэл не заметили. Сделав пару витков, мы сбросили второй зонд, который тоже навечно утонул в плотной перине облаков, окутывающих всю планету. Единственное, что он успел передать, — пару фотоснимков с изображением тумана и один единственный показатель: 184.3°Ф. И всё.
Земля, естественно, пребывала в разочаровании. В Центре — траур. Да и мы с Мэлом расстроились, потому что мечтали передохнуть: выйти на поверхность и размять косточки. Четыре года взаперти, шутка ли! А ещё столько же обратно.
Но не успели мы покинуть талийскую систему и взять курс на Солнце, как из Центра поступил приказ: необходимо срочно вернуться, чтобы изучить другой объект. Ранее на него не обращали особого внимания, считая безжизненным спутником или гигантским астероидом. Астрономы, сделав расчёты, предположили, что климат на нём должен быть менее жаркий, чем на NK8/45, хотя бы на порядок — орбита объекта находилась прямо на границе зоны обитаемости.
Мы развернулись и направились к этому объекту. Президент и банкиры ежедневно выходили с нами на связь, подбадривали, всё сулили нам горы золотые, если мы найдём для них пристанище. Их занудное нытьё, типа: «ну как там?», «ну что там?», «а есть ли там золото или нефть?», ох, как сильно раздражали нас с Мэлом.
Объектом оказалась планета диаметром чуть меньше Земли. И была чертовски красивая, голубовато-розового цвета, ну точно копия нашей. Визуально уже было ясно, что на ней есть атмосфера и благоприятный, судя по облакам, климат; в проталинах облачности просматривались коричнево-зелёные участки земли и бирюзового цвета во́ды океана. Суша представляла собой один огромный континент, занимающий треть планеты. Оставалось проверить красавицу на пригодность: определить атмосферное давление, радиацию, температуру и обитаемость. Радоваться пока не спешили, по опыту знали: первое впечатление зачастую обманчивое.
Так как последний многоразовый зонд мы потеряли на NK8/45, теперь самим надо было спускаться на поверхность. Счастливый билет выпал мне. Хотя я — командир, и по инструкции должен оставаться на борту, всё же, пользуясь служебным положением и тем обстоятельством, что у Мэла на Земле осталась семья, я категорически настоял на своей персоне. И никаких «нет».
— Не задерживайся, Сэм. Если там встретишь красоток, передай им, что ты не один, — шутил Мэл.
— Нет, братец, я им всё про тебя расскажу: про детей и жену! — смеялся я, усаживаясь в тесную кабину спускаемого аппарата. — А вот сам на пару вечерков зависну, если там поблизости окажется паб. Шучу! Не переживай, Мэл, прихвачу я и для тебя инопланетянку, поделюсь.
Посадка была мягкой — на песчаную прибрежную зону. В отличие от зондов, нашпигованных датчиками и фото-, видеокамерами, модуль не был оснащён никакой аппаратурой. Всё оборудование находилось на мне, на скафандре. Настраивать датчики, записывать параметры, производить съёмку должен был я сам. Но, приземлившись, я не торопился их включать: меня заворожил мир снаружи.
Через иллюминатор просматривался берег океана с зелёной, прозрачной водой при полном штиле. Вдалеке возвышался высокий утёс. Вокруг летало множество птиц, что означало: на планете есть кислород.
Я выбрался наружу, отстегнул шлем — просоленный морской воздух, насыщенный не знакомыми мне ароматами, тут же распространился по всем клеточкам моего тела и наполнил ободряющим эликсиром. Воздух был во сто крат чище, чем на Мальдивах, и, если можно применить такое сравнение, вкуснее. Я разомлел. Огляделся. Меня окружала красота! Сочные, ярко-зелёные листья деревьев, мелкий жёлтый песок, точно золотая пыль, иссиня-изумрудная, кристально-чистая вода океана; всюду летающие необычайной раскраски птицы — всё это, увиденное мною, свидетельствовало об одном: это поистине райское место. Дугой изогнутая береговая линия неохватной ширины бухты плавно уходила в сиреневую даль на десятки миль, и, по мере удаления, берег постепенно возвышался, образуя обрывы с крутыми склонами, а у самого горизонта вырастал в высокий утёс из меловых пород, нависающий исполином над океаном.
— Ну, как ты там, Сэм? — голос Мэла вернул меня на… Ха! Чуть не сказал «на Землю». Хотя, так оно и есть: планета была похожа на нашу.
Приглядевшись, на вершине утёса я различил движение группы… инопланетян, направляющихся ко мне, а из лесного массива, позади меня, показались ещё несколько гуманоидов в одинаковых разноцветных туниках. Моему изумлению не было предела, когда они приблизились. Это были — люди! Такие же, как мы — люди, мужчины и женщины. Лишь незначительно они отличались от нас, землян, а именно, лицом. Но чем конкретно, я вначале не мог понять. Как туземцы, впервые увидевшие иноземца, они боязливо, с неподдельным любопытством, осторожно приближались ко мне, и я живо представил себя Миклухо-Маклаем, сошедшим на берег Новой Гвинеи. Сначала было испугался, опасаясь нападения, но расслабился, когда не увидел в их руках ничего опасного, — имею в виду оружия, — что могло причинить мне вред. Пока они не подошли, я спешно расстегнул скафандр и стянул его с себя: пусть видят, что я такой же, как они, и пришёл к ним с миром — не хотелось напугать их собой. Возможно, им никогда раньше не приходилось видеть пришельца, который внезапно упал с неба, как и той металлической штуковины, из которой я вылез, как из кокона доисторической бабочки.
Подойдя ближе, они не столько удивлялись мне, сколько костюму, который я снял с себя, и модулю позади меня. Мужчины с большим интересом и нескрываемым любопытством принялись рассматривать и трогать руками корпус аппарата, но внутрь заглядывать боялись. Женщины остались рядом со мной и силились поднять тяжёлый скафандр, ощупывали его, переворачивали, недоумевая, качали головой.
— Ну что там, Сэм? Ты как?.. — снова захрипела рация.
Туземцы (я поначалу их так называл) переглянулись, в изумлении уставились на меня: решили, по-видимому, что голос Мэла — мой собственный голос.
— Норма, Мэл. На связи. Позже… — ответил я. Теперь туземцев несколько успокоил тот факт, что у меня есть ещё один голос, без хрипов и эфирного треска от помех.
Итак, передо мной были люди. Самые обыкновенные люди, такие же, как мы, земляне. Смуглые, красивые; те же волосы, носы, уши, такое же строение тел, тот же голос и, что для меня явилось совершенной неожиданностью, они обладали такой же речью — владели английским. Только их язык был малость неразборчивый. Но большая часть букв, ей-богу, была из английского алфавита. Не без труда, но я понимал, о чём они говорили.
Вблизи я сумел лучше разглядеть их лица, и понял, чем они отличаются от наших — выражением. Лица милых туземцев были одинаково добрыми и безмятежными. Понимаете? Их глаза, в которых не было не то что злости или опаски, но и намёка на неудовольствие, излучали добродушие. Казалось, они не умеют хмуриться: ни у кого из них я не заметил ни одной морщинки на лице. «Инопланетяне» излучали беззлобие и человеколюбие, и, должно быть, для них это являлось естественным состоянием, что тронуло меня до глубины души: я давно не видел таких искренних лиц и такого благодушия.
— Здравствуйте! — поприветствовал я людей.
Они отвлеклись от изучения аппарата и одежды и посмотрели на меня, заулыбались — видимо, их рассмешил мой корявый (для них) английский. Затем подошли ко мне вплотную. Один из мужчин протянул мне руку для пожатия. Следом остальные поочерёдно начали подходить, и мы обменялись тёплыми рукопожатиями. А потом люди стали расходиться кто куда, потеряв ко мне и модулю всякий интерес: одни вернулись в лес, другие пошли в сторону утёса, на вершине которого толпились люди.
Я размялся, потянулся, пару раз присел, а когда полностью привык к притяжению, присел на ступени модуля.
Через время ко мне вернулись двое мужчин и три женщины: принесли завёрнутые в пальмовые листы кусочки мясной мякоти с варёными зёрнами и кувшин с напитком.
Пока я ел, мы общались. Из нашего разговора мне удалось выяснить, что живёт их здесь много, а ещё больше — на далёких отсюда землях. Такого, как я, они видели впервые. Судя по самодельной глиняной посуде, по их одеянию, орудиям труда и жилищам, я сделал вывод, что они не такие уж и примитивные люди. Просто ещё не цивилизованные.
Следующие четыре дня я изучал новый мир, каждый день удаляясь в глубь континента и поднимаясь на вершины близлежащих невысоких нагорий, откуда хорошо просматривались окрестности. Вскоре ко мне пришло понимание, что эти люди — это сообщество — находится на своей ранней фазе цивилизационного развития. Одним словом, они — это мы, земляне, жившие задолго до постройки египетских пирамид и образования Римской империи.
Живут они здесь по своим законам, и никто им «сверху» не указывает, как надо жить и что делать — правителей, в нашем понимании: президентов, королей — над ними не существует. Они владеют технологией возделывания сельскохозяйственных культур, умеют строить лодки, изготовлять кирпичи и выкладывать из них жилища. И всё у них есть; и всё у них хорошо и прекрасно; и всё у этих людей ладится; и не знают они, счастливые, ни про горе, ни про печаль, не присуща им ни жестокость, ни алчность. Как-то мерно протекает их жизнь, которая для нас, цивилизованных, может показаться скучной; но все они одинаково довольны: живут спокойно, без всплесков ликования и ажитации, просто, скромно и тихо, а главное, мирно; и ко всему, что их окружает, относятся ласково и бережно, будто боятся спугнуть своё счастье шумом (или внеземным вторжением).
Все дни моего путешествия по континенту мне никто не мешал, наоборот, все с удовольствием мне помогали, чем могли. О еде я уж не говорю. И отовсюду — как от людей, так и от зверей и зверушек, которые живут здесь повсеместно, мирно соседствуя с людьми, — исходило Добро. Даже воздух планеты был пропитан Любовью.
Один раз в день я выходил на связь с Мэлом, и каждый раз ему врал.
— Дружище, ещё пару дней…
— Никак и вправду пляжный бар нашёл? — смеялся поначалу коллега.
— Если бы нашёл, — отвечал ему, — то и тебя позвал бы.
— Какие там условия? — Об этом он каждый день спрашивал: его постоянно теребили из Центра.
— Я в скафандре. Можешь представить, каково здесь?
— А чего тогда тянешь? Возвращайся, да валим обратно, — раздражался напарник, когда я третий день продолжал гулять по поверхности «зловещей», с моих слов, планеты.
— Забрёл далеко. Изучаю на наличие минералов, собираю пробы. Сегодня или завтра вернусь, — обещал я, а сам в это время находился в хижине, специально построенной для меня на тенистом берегу океана. — Здесь мало кислорода, трудно дышать.
Мэл переживал за мою безопасность, и всегда торопил.
Вскоре у меня появились друзья. А на пятый день — подруга.
Оаоу — такое у неё имя. О-а-о-у. Мне хватило секунды, чтобы попасть в плен её очарования. Мы с ней часто гуляли по берегу, разговаривали. Таких добрых глаз, как у неё, у земных женщин давно уже нет. Были когда-то, миллиард лет назад, но теперь уже нет. Индустрия, постоянный труд ради денег, испорченная экология, болезни, ко всему этому парниковый эффект и жестокость, — всё это сделало наших женщин грубыми. Да как и всех людей в целом.
Здесь ещё не знают про войны. И оружия у них нет. И далеко им ещё до архимедов и коперников, до цезарей и президентов, до парового двигателя и компьютера.
Оаоу приходила ко мне всегда под вечер, и мы подолгу разговаривали, сидя на крыльце моего жилища, откуда хорошо просматривался меловый утёс, возвышающийся над океаном, на вершине которого каждый день веселились молодые люди. Отважные парни поочерёдно прыгали с трёхсотфутовой высоты, прикрепив на спине что-то типа мини-крыльев, и парили.
— Оаоу, зачем они это делают? — спросил я однажды. — Они же рискуют разбиться.
— Как птицы! — она смеялась надо мной, думая, что я глупый, что не понимаю этой игры. — Они пробуют летать. Как птицы. Понимаешь? Внизу же вода, они не умрут, если упадут.
— Ветер снесёт их и ударит о скалы или камни внизу, — объяснял я причину своей тревоги.
— Они выбирают тихий день, без ветра. Это смелые люди. Но не все умеют летать, как птицы. — Оаоу мечтающим взглядом следила за очередным смельчаком, парящим над океаном. Он летел, расправив в стороны бутафорские орлиные крылья; в какой-то момент его приподняло потоком горячего воздуха и перевернуло: «лётчик» опрокинулся на спину, сложил крылья и спикировал, погрузившись в пучину, как в перину.
— Мы уважаем смелых, — с грустью произнесла Оаоу, — и не плачем по ним. Мы гордимся ими. Но иногда они погибают.
— А зачем им это? — поинтересовался я, и понял, что задал глупый вопрос: сам же в детстве мечтал стать лётчиком, и в десять лет прыгал с обрыва со старым грузовым парашютом, который мы с друзьями нашли недалеко от военного полигона.
Оаоу посмотрела на меня и снова рассмеялась.
— Почему ты надо мной смеёшься?
— Ты глупенький. — Она протянула руку к моему колену и кончиком указательного пальца погладила чашечку.
Я сдержал гордыню: «Эх, знала бы она, о чём ведаю я и моя цивилизация». Их пока не удивляют инопланетные новшества: уже никого не интересует модуль, который стоит, как изваяние, посреди пляжа. Только дети иногда возле него играют. Какова была их реакция, если бы они увидели автомобиль, корабль или телевизор?
— А там, где ты живёшь, есть смелые люди? — спросила Оаоу.
— Есть. — Я вспомнил о героях, о Земле, и с сожалением вздохнул, понимая, что приходит пора возвращаться на орбиту.
— Вы играете в птиц?
— Да, когда-то играли… давным-давно. — Припомнилась древняя история самолётостроения и первые полёты братьев Райт. — Теперь мы в другие игры играем. А ты знаешь, что такое самолёт?
— Са-мо-лёт, — повторила она по слогам и отрицательно покачала головой.
— Когда-нибудь я покажу тебе, как он выглядит.
— Твои земли красивые?
— Да… — Я сделал паузу, вспоминая Землю, подбирая слова характеристики, которыми можно было описать её. — Раньше были красивые. Как у вас. Сейчас не так всё. У нас грязно и шумно.
— Почему?
— Индустрия.
— Что это?
Теперь улыбнулся я.
— А ты знаешь, что такое война, Оаоу?
Девушка повторила это слово, и ответила, что не знает.
— Вы счастливые. — Я лёг на спину и поднял руки к небу. — Вы счастливые!
— Какие?
Она даже этого не знала! Воистину — они здесь счастливые.
Оаоу легла рядом со мной набок, подперев голову рукой, как-то виновато посмотрела на меня, и, собираясь о чём-то сказать, замешкалась и в нерешительности опустила глаза, разглядывая и нервно теребя клапан нагрудного кармана моей рубашки. Я молча, терпеливо ждал.
— А ты улетишь обратно?
* * *
— Мэл! — Я первым вышел на связь, когда уже стемнело, а Оаоу вернулась в деревню. — Мэл.
— Да, Сэм. Ты где?
— Извини, что…
— Меня тут…
— Кх, кх, — кашлянул я — это был наш тайный сигнал на случай, если мы не хотим, чтобы разговор прослушивался. «Кх-кх» — значит надо переключиться на внутреннюю связь, и тогда можно спокойно болтать о чём угодно и о ком угодно.
Послышался щелчок переключателя тумблера.
— Сэм, что там с тобой? — Он был зол, и я прекрасно понимал его: сидеть в одиночестве неделю, не иметь полной информации обо мне, — кому ж такое понравится. — Меня замучил центр. Они ждут результаты, просят параметры, параметры, что б их. Что там у тебя?
— Мэл…
— Жить там можно? — Он постоянно перебивал меня. — Да или нет? Что им ответить? Они не дают мне покоя…
— Мэл, погоди. Всё нормально… — Мне надо было успокоить его и перестроить на новую информацию. — Ты же мой друг, Мэл? Так ведь?
— Сэм, ты о чём? Возвращайся! Что им передать?
— Мэл, извини…
— Да что там с тобой такое?
— Я остаюсь.
В эфире молчание.
— Извини. Я долго не решался… Хотел убедиться…
— Сэм, ты с ума сошёл? Возвращайся, не глупи.
— Мэл, если ты настоящий друг, ты поймёшь меня…
Молчание.
— Я тебе не предлагаю, у тебя семья… Но я остаюсь.
— Сэм! Зачем? — Его голос стал спокойнее. — Что случилось? Ты нашёл гуманоидку?
— Вот теперь я узнаю тебя, напарник! — В душе я желал, чтобы он остался со мной.
— Что там у тебя случилось? Почему такое решение?
— Я остаюсь, дружище. Здесь всё хорошо. Как на Земле. Представь нашу планету три миллиарда лет назад, когда зарождалось общество. Так и тут.
— Ух! Так там есть живые?! — Он присвистнул.
— Мэл, ты не поверишь, но это всё равно, как попасть в прошлое. В чистое, ничем не изгаженное прошлое. Ни денег, ни заводов — просто живут, не ведая про войны и раздоры.
— Ничего себе.
— Прошу тебя, поклянись, что не сообщишь об этом в Центр. Пообещай, что никто не узнает об этом месте, дружище.
Мэл некоторое время молчал.
— Сэм, ты хорошо подумал? Ведь обратного пути у тебя уже не будет.
— Мэл, пообещай мне. Я не хочу, чтобы они испачкали её.
— Я тебя понял. — Напарник знал мой характер: переубедить меня в чём-то трудно. — И в то же время не могу поверить.
— Здесь всё кристально чистое, Мэл. И люди чистые. Они… они как дети, понимаешь. Здесь добрый мир.
— Я понял тебя, командир. Значит, это твоё окончательное решение?
— Да.
— Не могу свыкнуться с мыслью, что возвращаться буду без тебя.
— Здесь есть будущее, Мэл. — У меня наворачивались слёзы. — Обещай мне, что они не узнают про этот райский уголок.
— Обещаю, — с грустью, но уверенно ответил Мэл. — Эти засранцы никогда не появятся тут, будь спокоен. Пусть прячутся на своих Багамах… или ищут другое место в космосе…
— За которое, если там окажутся зелёные и злые человечки, надо будет ещё побороться, прежде чем уложить свои толстые задницы на лежаки, — продолжил я.
— Верно.
Мы задержано посмеялись.
— Модуль я буду поддерживать в рабочем состоянии, рацию заряжать от солнца… Тьфу, ты! — осёкся я, — от их, конечно, звезды. Я не уговариваю, Мэл, но, если что, жду тебя. Если надумаешь, я заберу тебя…
— Нет, — он наотрез отказался. — Викки, дети… Нет, я не смогу.
— Поэтому и не настаиваю.
У меня покатились слёзы. Последний раз я разговаривал с землянином.
— Передавай всем привет, Мэл! И придумай что-нибудь… ну, насчёт моей гибели.
Мэл вздохнул.
Мы попрощались, и он улетел.
Это было четыре года назад.
* * *
— Ты вернёшься в свой мир? — Оаоу повторила вопрос.
Я смотрел на утёс, на летающих над океаном людей, и всё вдруг во мне заиграло, зашевелилось, запело. Моя неугомонная душа освободилась от тревоги и печали. От осознания того, что я собирался сделать, мною овладело счастливое состояние безмятежности и покоя.
— Нет, Оаоу, не вернусь. Я остаюсь.
Её реакцию я не видел: меня заворожил уверенный бреющий полёт одного из смельчаков, который ловко находил потоки горячего воздуха и умело планировал, как бывалый лётчик.
— Ты остаёшься… — повторила она, и её пальцы коснулись моей шеи.
Возвращаться туда, рассуждал я, где всё давно испорчено аморалью, в этот грязный и суетливый мир, в котором правят деньги, секс и наркотики, а миром заправляет пара сотен олигархов — нет, я не хотел. Земля изживается. Климат меняется, грядёт глобальное потепление. Плюс ко всему эти извечные военные конфликты, теракты религиозных фанатиков-сумасшедших — будь они прокляты их же богами, — от которых никому нигде нет покоя: ни в прессе, ни на телевидении, ни в жизни; всюду эта политика, полемики, грязь, пошлость, ложь… Нет, господа, благодарю, я сыт по горло. Ну почему людям неймётся, не живётся спокойно и мирно? Не хочу больше! Мне надоели ваши деньги, пыль и города.
Знать бы точно, что вернусь сюда, может быть и…
Но нет, я был уверен на все сто, что они не возьмут меня с собой. «Свой» рулевой давно ими назначен, и ждёт команды на взлёт.
— Мне нравится твой мир, Оаоу. А ещё больше — ты. — И тут я впервые увидел проступивший на её щеках лёгкий румянец: «Ха! Они умеют стесняться».
«Пилот», подросток семнадцати лет, размахивая самодельными крыльями из пальмовых листьев, летел в нашу сторону вдоль береговой линии на высоте тридцати футов. Из последних сил он размахивал руками, удерживая себя в воздухе. Я отметил его умение планировать и находить нужные потоки, чтобы как можно дольше продлить полёт. «Будь в этом мире самолёты, из него получился бы хороший пилот», — подумал я.
— Мой брат! — воскликнула Оаоу, и принялась теребить мои волосы на затылке, заставляя подняться и посмотреть. — Это мой брат, Еия! Эге-ге!
Мальчишка махнул нам «крылом» и, потеряв равновесие, завалился набок, а потом с высоты десяти футов упал в воду. Вынырнул, засмеялся, счастливый, и поплыл к берегу, оставив поломанные «крылья» волнам океана.
— Почему он тебе нравится, наш мир? — снова переспросила она.
Я улыбнулся: «Ох, уж эти девушки! Они везде одинаковые: любят, когда им повторяют приятные слова», и посмотрел на утёс. Очередной «лётчик» отделился от толпы, разбежался и прыгнул с обрыва; над его спиной выросло что-то прямоугольное, похожее на парус; ветер наполнил его и раздул, как парашют, притормозив ускорение: пилот плавно полетел, медленно опускаясь к воде.
«Братья Райт, — я снова вспомнил историю авиации. — Когда-то точно так же всё начиналось».
Потом повернулся к Оаоу, и в предвкушении счастливого будущего, находясь в мире прошлого, ответил, почему хочу остаться:
— Потому что здесь, у вас, ещё всё впереди.
* * *
Я пятый год живу здесь. Не жалею, что остался. Нисколько. Живу с Оаоу, у нас трое красивых детей. Младшие похожи на маму, а старший — весь в меня, с голубыми, земными глазами. Постоянно просит меня сделать ему самолёт — будущий лётчик.
Я много путешествую по материку. Изучил, по моим подсчётам, четверть континента. Составляю географическую карту планеты. Везде, где бы я ни был, живут добродушные и мирные люди. В общем, я — счастлив!
Единственное, что портит моё настроение, это мысль о том, что сюда могут заявиться земные гости. Если Мэл, ещё тогда, после расставания, проболтался, то наверняка они, не дождавшись его возвращения, рванули сюда. Прошло четыре года. Весь путь составляет ровно столько же. Если им всё с самого начала известно, то они уже на подлёте к Ельпиде — так я назвал эту планету. А если Мэл вскроется по прилёту, а он, скорее всего, уже приземлился, то у меня в запасе есть ещё четыре года.
Вот так и живу — в постоянном ожидании гостей. Успокоюсь, если в течение ещё пяти — а лучше шести — лет никто не прибудет. Только тогда мне станет понятно, что это место им неизвестно.
С этой тревогой я жил вплоть до вчерашнего дня.
Вчера же, глубокой ночью, мой покой нарушила рация. Спустя четыре года молчания, скрипящий звук помех разбудил и напугал меня до чёртиков. Шлем от скафандра, куда она встроена, я храню на видном месте: он висит на крючке над выходом из хижины. Услышав рацию и человеческую речь, я решил было, что всё, пришёл конец моей идиллии: они — переселенцы — прибыли.
Но, слава господу, на связи был Мэл. Оказывается, на полпути к Земле — через два года полёта — он передумал и решил вернуться ко мне, потратив ещё два года. Из-за помех я плохо слышал, о чём он говорил, и толком не разобрал причину его решения возвратиться (думал, что случилось какая-то неполадка с кораблём). Но пока не нарушилась связь, мы торопились скоординировать действия, а не вдаваться в подробности.
Так вот, сегодня вечером он выйдет на низкую орбиту Ельпиды, а ближе к полуночи я заберу его. Благо, все эти годы поддерживал модуль в рабочем состоянии, как чувствовал — ещё пригодится.
Последнее, что я расслышал, перед тем как связь прервалась, это слова, хорошо мне знакомые. Мэл озвучил фразу, которую я ему же и произнёс в день нашего расставания четыре года назад:
— Сэм, я хочу жить в мире, где всё впереди… Где есть будущее.
КОНЕЦ
Автор публикации
