Сумасшедшие фрукты

«Игроку всего тяжелее перенести не то, что он проиграл,

а то, что приходится прекращать игру»

Мадам де Сталь.

Я тогда был молодым специалистом и проходил интернатуру у ещё малоизвестного в то время доктора Самуэля Стоуна, в его психиатрической клинике в Филадельфии, штат Пенсильвания.

Большую часть времени мы, молодые врачи, корпели над стопками папок с описаниями текущих и архивированных историй болезней пациентов нашей клиники: читали, изучали, зубрили, набирались опыта правильно и точно диагностировать болезни. Особенно важным в нашей работе является умение распознать расстройство во время первичных собеседований, или “допросов”, как мы их называли, дабы в дальнейшем точно классифицировать заболевание, а затем подобрать правильный и, главное, результативный курс лечения с применением соответствующих лекарственных препаратов. Стоун постоянно напоминал нам: “Для точной диагностики расстройства, если таковое будет иметь место, вам будет служить практический опыт личной беседы с пациентом, впервые обратившимся за помощью”. Потому мы были частыми гостями в кабинете доктора Стоуна, когда он проводил такие беседы лично.

Как вчера помню тот день, когда к нам обратился Луис Родригес Диаш. Именно я накануне принимал его звонок и записал на приём к доктору. Именно тогда, разговаривая с ним по телефону, я впервые ощутил укол какой-то непонятной тревожности, вдруг ни с того ни сего возникшей у меня: появилось ощущение сродни тому, когда возникает ничем не обоснованное предчувствие какой-то беды. Вроде и голос его был приятным, хотя немного дрожал от волнения, вроде ничего такого странного и необычного в нашем диалоге не прозвучало — обычная формальность: имя, адрес, номер телефона… Но вот во время разговора я почему-то почувствовал, что этот пациент что-то такое новое привнесёт в нашу (либо мою) размеренную жизнь своим появлением. Причём что-то отнюдь не радостное. Но что, я не мог понять. Может жалобу напишет в связи с тем, что мы неверно поставим ему диагноз? А может он в порыве бешенства ранит доктора или, хуже, — убьёт его? О, нет! Не хотелось бы думать о таком. Что же касается самого Диаша, единственное, что беспокоило его самого в тот момент больше всего, так это анонимность. Раза четыре за время нашего пятиминутного разговора он настоятельно просил о полной конфиденциальности своего визита в клинику.

Луис Родригес Диаш явился точно в назначенный час. Это был молодой человек двадцати восьми лет. Слегка смуглая кожа лица и кистей рук, плюс лёгкий акцент, выдавали в нём испанское происхождение (как в последствие выяснилось, он был португальцем). Опрятно одетый, аккуратно подстриженный, на первый взгляд он не производил впечатления человека, страдающего психическим расстройством. Лишь напряжённая маска лица и настороженный взгляд выдавали его внутреннее переживание. Ну, а кому удавалось скрыть беспокойство при посещении кабинета психиатра? Это и понятно: не каждый по своей воле готов прийти к нам самостоятельно, признавая себя, выражаясь языком обывателя, душевнобольным. Тут уж не до улыбок и шутовства. Но Диаш держался молодцом. Строгие тёмные глаза оценивающе осмотрели интерьер кабинета, потом изучили меня и остановились на докторе Стоуне. Психиатр предложил гостю расположиться, как тому будет комфортно: на кушетке или в кресле. Диаш выбрал кресло. Сел, стал ожидать вопросов доктора. Моё место находилось у противоположной стены, где я сидел за небольшим столиком, наблюдая за ними сбоку. Это место служило чем-то вроде чайно-кофейного уголка: на нём располагались пачки чая, кофе, сахарница, чашечки и массивная кофе машина, занимающая почти треть всей поверхности стола.

После нескольких дежурных реплик про политику и погоду, доктор, как бы невзначай, перешёл к делу:

— Что вас, мистер Диаш, в столь прекрасный летний день заставило посетить наш угрюмый мир?

Ответ последовал незамедлительно, словно Диаш только и ждал этого момента, когда его спросят об этом. Ответ был столь неожиданный и необычный, что лично меня поставил в ступор:

— Фрукты.

— Фрукты? — переспросил доктор, не поведя и бровью и не отрывая глаз от журнала, в котором с невозмутимым видом продолжал делать какие-то пометки. — Какие фрукты?

— Сумасшедшие, — словно скаут, отчеканил Диаш и посмотрел на нас, оценивая нашу реакцию. — Сумасшедшие фрукты.

— А как вы определили, что они, гм, того… сумасшедшие? — Только теперь доктор посмотрел на пациента.

— Потому что нормальные фрукты и овощи так себя не ведут…

— А как же, по-вашему, нормальные фрукты должны себя вести?

— Нормальные преспокойненько дожидаются на прилавках магазинов, на полках холодильников своей закономерной участи — быть нами съеденными и переваренными в наших животах, не так ли? — Доктор в знак согласия кивнул и в то же время пожал плечами, видимо, пытаясь уловить ход мыслей Диаша. — Нормальные фрукты не пытаются нанести вред человеку, а, тем более, его шантажировать… Они не должны так себя вести, они просто не могут вести себя так…

— Как? Как они не должны себя вести? — пытался выяснить доктор. Я, признаться, был заинтригован необычным началом беседы.

— Вам может показаться это смешным… Вы, небось, каждый день выслушиваете подобный бред, что там говорить. Но только у меня не бред, и крыша моя не поехала. Фрукты, доктор, на самом деле сумасшедшие. Хотите, верьте, хотите — нет.

— Как это проявляется, э-э… — Стоун посмотрел в анкету, — Луис. Позвольте обращаться к вам по имени? — Диаш утвердительно кивнул.

— Они пытаются меня убить. — Диаш сглотнул. Стоун оставался невозмутимым, будто к нам через день обращаются с жалобами на свихнувшиеся овощи и нам привычно слышать подобное точно так же, как жалобы на насморк или головную боль.

— Каким образом?

— Разве фрукты могут убивать, доктор? — Диаш, казалось, не слышал вопросов доктора.

Стоун редко уступал своё место, тем более пациенту, и не допускал во время беседы для себя роль второго плана, позволяя кому бы то ни было задавать вопросы ему, а не наоборот. Но тогда он решил подыграть и позволил Луису на время сыграть роль лидера, что так не было похоже на него, и ответил Луису:

— То, что растения неодушевлённые, мы знаем со школьной скамьи. Наблюдая за ними, можно, конечно, считать, что они живые, принимая во внимание то, что они дышат, растут, развиваются и даже чувствуют негативную атмосферу вокруг себя. Некоторые виды, согласен, опасны и способны нанести вред человеку, потому что ядовиты, при этом оставаясь неразумными, что и отличает растения от нас, скажу вам откровенно. У растений нет разума, который управлял бы их поведением, а раз его нет, то и повреждён он быть не может априори. То есть, они не могут сойти с ума, так как ума у них нет. Посему они убить человека сознательно растения тоже не могут. Здоровью навредить — да, на это, конечно, они способны, если долго или неправильно хранятся на складах, в магазинах или в наших холодильниках: портятся, гниют… Но чтобы убить? Нет, это, пожалуй, надо подавиться целой косточкой персика, чтобы стать его жертвой.

На последней фразе Диаш вздрогнул. До этого более-менее уверенный вид его лица сменился маской отчаяния и… страха. Он вперился в глаза доктора, пытаясь разгадать: шутит тот, смеётся над ним или на самом деле что-то знает про фрукты? Верит ли он ему или только делает вид, что понимает? А может просто подыгрывает, как того требует медицинская этика?

— Значит, всё-таки могут, — с сожалением произнёс Луис.

— Но в том контексте, в котором я предположил, — напомнил доктор.

— Доктор Стоун, я понимаю, что выгляжу смешным. — Он виновато опустил глаза, потёр друг о друга вспотевшие ладони. — Да что там! Меня со стороны послушать, точно скажут чокнутый. Аж самому смешно… Но страшно. Мне больше никто не поверит. И поделиться не с кем. А носить этот груз в себе, сами понимаете, тяжковато. К тому же, надеюсь, что с подобными случаями вы тут сталкивались, и сможете помочь мне избавиться от них. — Луис сделал акцент на последнем слове, называя их — фрукты — одушевлёнными. При этом глаза его в этот момент остекленели; он смотрел сквозь доктора; его отрешённый взгляд застыл в одной точке, где-то за спиной психиатра, в видимой только ему одному параллельной реальности, в том мире, в котором растения умеют говорить и думать, смеяться и плакать, где могут быть добрыми, а могут и убить.

— Итак? — нарушил молчание доктор, “разбуживая” Луиса.

— По большому счёту, мне плевать, поверите вы или нет. Я устал от всего этого. Расскажу, а дальше вам решать: считать меня идиотом или помочь мне. В любом случае, буду благодарен вам хотя бы за то, что выслушаете. Но сразу хочу предупредить: я — здоров, и ложиться к вам не намерен, так как в этом нет никакой необходимости.

— Луис, мне трудно судить о вашем здоровье, и, тем более, делать какие-то заключения на основании лишь тех нескольких предложений, которые были вами озвучены. Договоримся так: мы тут затем, чтобы выслушать, понять и, если понадобится, помочь вам. Пока что не понятно, что же с вами происходит. А чтобы во всём правильно разобраться, необходим диалог и доверие. Вы также облегчите нам эту задачу, а заодно и себе, изложив всё по порядку, подробно и с самого начала: когда, как вы считаете, всё это с вами началось. Времени у нас достаточно. Итак, Луис, прошу успокоиться, раскрепоститься и всё рассказать.

Я был весь внимание, как на премьере нового фильма. Лёгкое беспокойство кружилось внутри меня в предвкушении загадочного сюжета картины под названием “Сумасшедшие фрукты”. Я наблюдал за Диашем и ловил себя на том, что воспринимаю его как-то двояко. С одной стороны, он не казался мне сумасшедшим. С другой стороны, если на него не смотреть, а только слушать — он точно великий фантазёр, чокнутый писатель либо режиссёр. Тем не менее, воспринимая каждого входящего в наш “храм” клиента сумасшедшим в той или иной степени уже, я впервые желал, чтобы этот пациент, собирающийся нам рассказать сказку о фруктах, оказался здоров, а сюжет его рассказа был не вымыслом больного сознания, а существующий реально. Согласен: с моей стороны подобные желания могут восприниматься, как отклонение от нормы — ведь я психиатр! Но в то время я был ещё молод, у меня играло воображение, мне хотелось столкнуться с чем-то необычным, мечталось, чтобы сказка обернулась былью. Плюс ко всему, меня подогревало то странное неотступающее чувство тревоги… Оно не покидало меня, немного пугая своей загадочностью и… и в то же время возбуждало.

— Что ж, мы вас внимательно слушаем.

Несколько успокоившись, Луис Диаш удобно расположился в кресле, вытянул и скрестил ноги, и вот что нам поведал:

— Началось это три года назад, летом. Свежие овощи и фрукты заполонили прилавки магазинов, уже не тепличные, а настоящие. Люсия, это жена моя, скупала их тонами, забивая холодильник. Эти женщины, знаете, помешанные на диетах, похудании, весь год сидят на фаст-фуде, а перед наступлением лета за траву и салаты принимаются. В общем, заглянул я тогда в холодильник, достал черешню, отсыпал в миску, вымыл её и устроился на диване перед телевизором. Люси с Денни, сынишкой, в этот момент на прогулке были, ему тогда полгодика было. Так вот. Подавился я тогда. — Диаш потрогал свою шею. — Подавился черешеной. Да так подавился, что думал, помру. Эта чёртова ягода мёртво застряла поперёк горла: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ужас. Еле выкашлял. И всё бы ничего, мало ли кто, когда и чем давится, не правда ли? Но дело в том, что со мной такое произошло впервые, понимаете? Никогда ничем не давился. И прошу заметить: я не лёжа ел, не разговаривал в тот момент, не прыгал на диване — я спокойно смотрел телевизор и ел, тщательно пережёвывая каждую ягоду, отделяя во рту косточки от мякоти. Дед мой, помнится, всегда повторял: “Дольше жуёшь — дольше проживёшь”. Я до сих пор придерживаюсь этого правила. Но, всё-таки, подавился. Причём подавился как-то странно. Это сейчас-то мне всё понятно, а тогда я и подумать не мог, что такое может быть на самом деле. Мне показалось, будто не сам по себе я подавился, а… как бы это точнее объяснить, ну, мне показалось, что черешена специально это сделала. Ведь я даже не успел её раскусить, как она ожила во рту. Я почувствовал, как у неё выросли лапки, дюжина таких, знаете, мохнатых ножек. И цепких. Ещё, помню, в голове промелькнуло: а не паука ли я проглотил, не глядя! Я реально ощущал, как эти лапки скребутся, упираются в нёбо и язык, как черешена протискивается, протискивается к горлу. И до того сильная, тварь, что невозможно было остановить её: лезет и лезет напролом. Вот как мне тогда показалось.

Диаш сделал паузу, облизал пересохшие губы и продолжил:

— Когда отдышался, пришёл в себя, посмотрел на пол: миска, понятно, валялась вверх дном на полу, всюду раскатившаяся черешня. И вдруг вижу — на меня смотрят глазки. Протёр свои глаза от слёз, внимательнее присмотрелся к кучке ягод, и точно — одна из черешенок имела глазки. Ха! Представляете, у неё даже ротик оказался. Смотрит такая на меня, улыбается. А спустя минуту рожица исчезла, и я списал всё на временные галлюцинации, вызванные нехваткой кислорода во время того, когда я подавился и задыхался. Такое бывает, я знаю. В детстве частенько дурака валяли: на спор задерживали дыхание, соревнуясь, кто дольше всех сможет не дышать. После таких игр всегда голова кружилась и звёздочки летали в глазах. Бывало такое у вас в детстве? — Обратился он к нам, на что мы с доктором синхронно пожали плечами. — Вот я и решил, что всё это мне померещилось: эти глаза, паук во рту вместо ягоды… К вечеру я забыл об этом инциденте — ерунда надолго не задерживается в голове, сами знаете. Вот так всё и начиналось, доктор.

— А спустя примерно месяц, сижу я за кухонным столом, — продолжал Диаш, — жую что-то. Напротив, миска с овощами стояла — жена собиралась приготовить обед после возвращения с прогулки с сыном. Мельком посмотрев на натюрморт, я различил еле заметное движение. Присмотрелся — на одном из помидоров виднеются нечёткие очертания рожицы, точно такой же, какая была у той черешни, которой подавился.

— Простите, Луис, — перебил Стоун. — Опишите эти рожицы подробнее, чтобы иметь более точное представление.

— Они… ну, как будто карандашом подрисовали два карикатурных глаза, нос — две точки и рот, растянувшийся дугой от уха до уха. Представляете? Ну не хохма, а? — Диаш обвёл нас вопросительным взглядом, затем подозрительно посмотрел на доктора и, прищурив глаза, поинтересовался: — Вам, похоже, привычно выслушивать такие истории от психов? Вы даже ничему не удивляетесь, не задаёте вопросов…

— Луис, у меня много к вам вопросов, поверьте. — Стоун поднялся со стула, вышел из-за стола. — Если мне что-то будет не понятно, я вас обязательно переспрошу. Продолжайте, пожалуйста.

— Хорошо. Так вот, помидор, значит. В тот момент, помню, я просто рассмеялся. Реакция самозащиты, так сказать, от увиденного иррационального. Я не испугался, нет, а просто смеялся над собой. Не верил своим глазам, потому что не мог дать этому разумное объяснение. Даже помидор этот взял из миски, чтобы лучше разглядеть, нисколько не сомневаясь, что вблизи рожа исчезнет…

— И… — Доктор обошёл стол и присел на его край напротив Луиса.

— Но рожица не исчезла. И хочу напомнить, док, что я был трезв.

— Я вам верю.

— При ближайшем рассмотрении мордочка, правда, оказалась не такая… как бы это сказать, выразительная: вблизи рисунок выглядел размытым, смазанным, будто нарисован был изнутри, под кожурой. А то, что я принял за рот, оказалось вогнутой неровной поверхностью. Но глаза — глаза были живые, господа! И бог тому свидетель: они смотрели на меня из-под кожуры и… они двигались. Я смотрел на помидор и смеялся… — Невидящий взгляд Луиса застыл в одной точке, где-то на полу, на плинтусе. Потом, как будто что-то вспомнив, он с грустью добавил: — Да-а уж, тогда я ещё смеялся. Мог смеяться.

— Что было дальше?

— Я запустил помидором, как бейсбольным мячом, в раковину. Промазал, правда, попал выше, в кафель, но зато — всмятку. Смех смехом, конечно, но на этом инциденте я заострил своё внимание: второй раз увидеть рожицу — это уже не было похоже на галлюцинации.

После того случая постоянно стал проверять себя. Каждый раз, когда Люси готовила еду, чистила или шинковала овощи, я как параноик заглядывал на кухню, подглядывал, чтобы проверить и убедиться: не смотрят ли Они на меня или на неё? Люси думала, что я ей улыбаюсь, выглядывая из-за двери. На самом деле я радовался тому, что фрукты, которые она ещё не тронула ножом, оставались обычными фруктами: безликими. И это меня успокаивало.

— Примерно весь следующий месяц, — продолжал Диаш, — всё было спокойно: они не появлялись. Конечно же, я не хотел, чтобы это повторилось вновь, иначе, мне пришлось бы серьёзно задуматься по поводу своего здоровья. А значит, надо будет делиться проблемой с женой, а там, смотри, и с врачом, и с соседями, и так далее, покуда весь штат не узнает о моём недуге.

Но, к сожалению, спокойствие длилось не долго. Вскоре его нарушил очередной гость — банан. Не посмотри я в ту секунду на вазу с фруктами, стоящую на столике в гостиной, то ничего и не заметил бы. Словно начерченные чёрным маркером, с жёлтой кожуры на меня смотрели насмешливые, хитрые такие, знаете, глазки. Банан улыбался. — Диаш сглотнул, начиная волноваться. — Он мне у-лы-бал-ся! Понимаете? Улыбался именно мне.

— Почему вы так решили?

— Он видел меня точно так же, как я его. И видеть хотел он именно меня.

— Как вы это определили? — Стоун повторил вопрос.

— Потому что и Люси сидела перед этим столиком, и смотрела поверх той вазы на экран телевизора, но ничего не замечала. Ни-че-го! Получалось, рожицу видел только я. С того дня мне стало, скажу честно, не до смеха. Рассказывать жене ничего не стал. К тому же рожа сразу исчезла, а всё происшедшее, даже если бы я поделился с Люси, показалось бы бредом. А дурачком в её глазах мне выглядеть не хотелось. Но то, что произошло наутро следующего дня, меня не на шутку напугало, и я всерьёз задумался о своём состоянии.

Дело было так. Люси уложила Дэнни спать — его кроватка находилась рядом с нашей. Мы тоже легли. Я спал у стены. Пока дети маленькие, мы край кровати уступаем жёнам — ведь им чаще приходится просыпаться и подходить к малышам. Ту вазу с фруктами она поставила на прикроватную тумбочку, в изголовье: вдруг, если не уснёт или захочет почитать, то перекусит, как говорят, заморит червячка. В общем, уснули.

Проснулся от голоса Люси, которая ругала меня на чём свет стоит. Склонившись с кровати и что-то вытирая на полу, она причитала, почему я, мол, уронил что-то на пол и не убрал за собой? Когда она выпрямилась, в её руке я увидел раздавленный банан. Люси ещё раз спросила у меня, почему я оставил его на полу и не положил на место? Я ответил, что ночью постель не покидал ни разу. — Диаш нервно кашлянул. — Улавливаете? Ни я, ни она, ни, тем паче, Дэнни, который без нашей помощи никак бы не перелез через высокие перила кроватки — никто из нас в ту ночь не трогал этот чёртов банан. Но, как не крути, он оказался на полу. Мистика, да и только. Я помнил, как накануне он улыбался мне. Но каким образом он смог выбраться из вазы, не понятно. Мне становилось не по себе от тех выводов, которые выстраивала моя логика. Долго я ещё терзался страшной мыслью: не проснись Люси в ту ночь и не наступи на него, — что было бы дальше? Куда направлялся банан? К кому? Я не на шутку был напуган, но вида не подавал. Уже не помню, что решила жена, но, кажется, как всегда списала всё на меня, на мою невнимательность. А потом, когда проснулся сын, и вовсе забыла про него.

— До описываемых событий вы переносили какие-нибудь инфекционные заболевания? — поинтересовался доктор.

— Нет, док, ничем не болел. Я здоров, как бык.

— Может какие-то неприятности происходили ранее? Или вы оказывались свидетелем чего-то негативного?

— Нет-нет, ничего такого. Я тоже вспоминал и сопоставлял, что могло повлиять на меня, чтобы вызвать эти, как тогда я считал, глюки.

— Хорошо, продолжайте.

— Дальше всё закружилось, как на карусели. Я стал видеть их всё чаще и чаще. Вспоминается эпизод, который произошёл года два тому назад. Снова на кухне… Как же я ненавижу это место! Опять я увидел знакомую рожицу помидора, когда открыл холодильник. Вот только в этот раз улыбку он уже не демонстрировал, а смотрел на меня через стеклянную полку ящика для овощей с такой нескрываемой злобой, что у меня мурашки пробежали по спине. В тот момент я, видимо, громко выругался, потому что на мои крики прибежала Люси. Преодолевая отвращение, я выдвинул ящик и брезгливо, двумя пальцами, достал злой помидор и поднёс его к лицу жены, повернув той стороной, где находились глаза. «Что видишь?» — спросил я её. «Помидор», — ответила она, не понимая, что здесь происходит. «На помидоре что-нибудь ещё видишь?» — «Нет». Вот тогда, доктор, моё сердце и ёкнуло от страха. Представляете, она ничего не видела, в то время как томат в моей руке продолжал корчить рожи, и я пальцами ощущал, как он пульсирует, будто живое существо. Я демонстративно выбросил его в мусорный пакет, но перед этим раздавил. И в тот день впервые поделился с Люси о том, что мне мерещится в последнее время. Ха! Знаете, как она отреагировала на мои откровения? — Луис ждал нашего ответа, но мы только пожали плечами. — Она сказала «доигрался”. И в тот день я понял, что решать мою проблему мне придётся самому. Все описания моих видений она пропустила мимо ушей, и пуще прежнего принялась корить меня за все, что было и чего не было.

— В смысле, «доигрался»? — переспросил Стоун.

Я полностью был поглощён рассказом Луиса, сюжет которого всё сильнее начинал заинтриговывать меня своей фантастичностью. Будто книгу читал, я с нетерпением ждал развязки, позабыв, что перед нами не писатель, а пациент (и, возможно, с расстройством психики); и что мы не на встрече с ним в литературном клубе, а в кабинете психиатра.

— В смысле? — повторил Луис и многозначительно задумался. — Да, именно в тот день я и начал понимать весь смысл происходящего. Я, наконец, стал догадываться… — Внезапно он прервался и одарил нас хитрым (или безумным!!!) взглядом. — Знаю-знаю, вы, психиатры, сразу же захотите пришить мне это… Потому-то я и не начал с этого, чтобы не спутать карты. Не стал вам рассказывать про свою маленькую страсть, которую имел в то время. Упомяни я о ней в самом начале нашей беседы, вы бы решили, что это она и есть виновница моих галлюцинаций, что именно она довела меня до такого состояния. Только вот что я скажу вам, уважаемые врачи: некоторая доля правды в том есть, но всё же, это далеко не так, я не чокнутый. Несчастных страдальцев, подобных мне, вокруг немало, и про эту болячку знает каждый. Вот почему-то только один я вижу ожившие, мать их, бананы, и не во сне, не при галлюцинациях, а в действительности. К тому же, что-то не слышал я, чтобы кто-нибудь, как и я, видел подобное тоже.

— Какую болячку вы имеете в виду?

— Сейчас поясню… Простите, что не начал с этого. Решил подготовить вас, так сказать, чтобы вы не сделали поспешных выводов. Дело в том, что я работаю в крупной фармацевтической компании, хорошо вам известной, офис которой находится в Атлантик-Сити, в фирме «Медикэл Продакшн Америкэн». Работать там мне нравится, мне платят хорошие деньги, я не жалуюсь на жизнь. Эту работу нашёл среди объявлений в прессе лет шесть назад и до сих пор не жалею, что позвонил им. На тот момент присутствовал лишь один минус: живу-то я тут, в Филадельфии, а рабочее место в Атлантик-Сити. Благо, Атлантик недалеко, и поначалу я пользовался железной дорогой, чтобы добраться до офиса. Ежедневные поездки, признаюсь, сильно утомляли меня, но терпеть стоило. Спустя год, до офиса я добирался уже на собственной машине — дела пошли в гору. А ещё через год руководство пошло мне навстречу: компания стала оплачивать мой номер в отеле — один из этажей «Тадж-Махала» был полностью забронирован за ЭмПиАй для гостей и партнёров, приезжающих к нам со всего мира на семинары и переговоры. Так вот, чтобы я даром не терял время на поездки домой, а мог и дольше поработать и спокойно отдохнуть, мне предложили такой вариант: пять дней в неделю я живу и работаю в Атлантик, а на уик-энды и праздники уезжаю домой. Что ж, меня это вполне устраивало. Со временем Люси смирилась с моим отсутствием. Хотя, а что ей оставалось, — ведь денежки-то потекли, да потекли рекой. А женщин это вполне устраивает, даже если приходится несколько ночей одной греть холодную постель.

Так вот. Жил я в роскошном «Тадж-Махале», и, как вы уже догадываетесь, нередко проводил время в казино. Зачем? Ну, понимаете, чисто из спортивного интереса да чтобы скоротать долгие вечера. Это лучше, чем тусить в клубах или заказывать в номер девиц. Это, если хотите, как лекарство от соблазнов и измены. Семья — святое.

Поначалу играл в рулетку, потом в Блэк-Джек, а затем и в игровые автоматы. Помню, как с первого взгляда полюбился мне автомат «Крейзи Фрутс», или «помидоры», как говорят в простонародье. Так вот… — Диаш подозрительно посмотрел на меня и на доктора. — Я так и думал, что вы посчитаете меня игроком и решите: все мои глюки из-за казино, верно? Потому я с самого начала и не стал об этом говорить, чтобы не сбивать вас с толку.

Самуэль Стоун бросил беглый взгляд в мою сторону, проверяя мою реакцию на услышанное. Если бы не присутствие пациента, он тотчас же устроил бы мне «экзамен» с пристрастием: «Что вы думаете, молодой человек, по поводу состояния мистера Диаша?» Когда Луис уйдёт, не сомневаюсь, док именно об этом и спросит меня.

А пока что я молчаливо сидел в стороне, наблюдая за «допросом». Ещё несколько минут назад я был полностью поглощён историей про ожившие фрукты. Сюжет истории был захватывающим, интересным, но лишь до того момента, пока Диаш не замолвил про игру в казино. С этого места я несколько разочаровался и заскучал; в голову хлынули мысли о предстоящей вечеринке в одном из клубов города, где мы с друзьями собирались встретиться тем вечером. «Игроман», — сделал я вывод, раздосадованный тем, что сумасшедшие фрукты, к сожалению, всего лишь нереальная картинка больного воображения человека, имеющего игровую зависимость. Как жаль. Порой, слушая описания бреда или галлюцинаций, так хочется, чтобы то, о чём рассказывают пациенты, хотя бы раз оказалось правдой. Некоторые сказочные сюжеты порой кажутся до того реалистичными, что просто сам жаждешь оказаться на их месте и побывать там, в мире грёз, в которых пребывает больной. Хочется вместе с ним оказаться вне реальности бытия, которое рождает их поражённый болезнью разум. По-детски мечтаешь увидеть пришельцев из далёких галактик, полетать над холодной Луной, как они; почувствовать прилив адреналина во время погони, во время которой тебя преследуют шпики в штатском, посланные по заданию тайного мирового правительства уничтожить тебя, а заодно и ту важную и секретную информацию, которую некие таинственные учёные из параллельной вселенной надёжно спрятали внутри тебя, зашив, например, в голове. И хотя ты понимаешь, что всё это глупости, а сказки бывают только в книжках, всё равно продолжаешь мечтать и верить, что однажды такая сказка может обернуться былью; что во вселенной мы не одни, а гуманоид существует; и что в недалёком будущем мы сможем преодолевать огромные расстояния между звёздами со скоростью света, а то и быстрее.

Для меня рассказ испортился в том месте, когда в сюжете появилось казино. Как же всё банально, просто и предсказуемо! Игроман, и этим объясняется зрительная галлюцинация Луиса Диаша. Я вспомнил лекции, архивные материалы на тему пристрастий и зависимостей, и мне стало как-то скучновато. Казалось, диагноз Луиса определён, и больше ничего нового своим рассказом он нам, для определения причины заболевания, не привнесёт. Доктор тоже, как мне показалось, заскучал. Наверное, он тоже уже понимал, с кем имеет дело. Возможно, он даже вынес в уме собственный вердикт, как и я, обозначив предварительный диагноз. Вернувшись за стол, Стоун сделал несколько пометок в журнале и посмотрел на Луиса, призывая того продолжить повествование.

— Я тоже не дурак, — не унимался Диаш, — и умею находить нужную информацию, доктор, и точно знаю, что ничем не страдаю, никакой игровой зависимостью. Я не заядлый игроман, как многие. По мне, так хоть все казино в стране закрой, не расстроюсь. Мне вообще плевать, есть ли в мире игровые автоматы и покер или нет. — «Да, верно, — подумал я в этот момент, — именно так вы, игроки, и оправдываетесь». — Даже у заядлых игроков нет, и не может быть никаких галлюцинаций, я читал об этом. Может кому и снится зелёное сукно покерного стола, если его не допускают к игре насильно, может кого и преследуют крутящиеся барабаны одноруких бандитов, если его не подпускают к автоматам, не стану спорить. Но чтобы оживали герои сюжетов игр, — таких случаев, увы, я в справочниках не обнаружил. Игроманов преследует страсть, а меня — сами фрукты. Понимаете? Чтобы… чтобы… — Луис облизал пересохшие губы.

— Не стоит не доверять нам, Луис. — Доктор знаком руки попросил меня приготовить кофе. — Пока что в моих глазах вы не выглядите зависимым от игры человеком, и ваше откровение тому доказательство. — «Ну, док, ну хитрец!» — подумал я. — Продолжайте, а потом решим: что с вами происходит и как с этим бороться. Итак, с какой целью, как вы считаете, преследуют вас эти самые фрукты?

Я приготовил кофе и подал им. Диаш поблагодарил меня, жадно отхлебнул пару глотков.

— Для того, чтобы меня убить! — отрезал Луис, и я чуть не выронил поднос. — Сейчас, сейчас вы поймёте меня. Осталось немного. Поверите — хорошо; а нет, и на том спасибо, значит, не судьба мне избавиться от них. Придётся с этим как-то смириться.

Фрукты продолжали жить в нашем доме своей жизнью: то улыбались, то злились, но всё чаще смотрели на меня с ненавистью, и, не прекращая делать попытки приблизиться ко мне. Иногда я ночью слышал их; слышал, как тихо открывается дверца шкафа на кухне, а затем что-то мягкое глухо падает на пол. Вскоре, стало привычным по утру находить то тут, то там разбросанный на полу или редис, или помидор, или гроздь винограда. Они неумолимо пытались добраться до меня, но не успевали до утра преодолеть большое для них расстояние от кухни до спальни, что и спасало меня. По-прежнему их рожи видел только я. Лишь однажды мне показалось, что Дэнни тоже их видит. Как-то раз я протянул ему мандарин, а он, вдруг, как одёрнет ручку, как отпрянет от него, будто я давал ему не мандарин, а голову крысы. Сынишка заплакал, завизжал, стал отмахиваться от цитруса, и давай скорее лезть ко мне на руки, испуганно озираясь на мандарин, как на куклу Анабель. И пока жена не убрала мандарин из поля его зрения, Дэнни исходил диким плачем в моих объятиях. Сильно я тогда испугался. Подумал было, что он видит их тоже. Но в дальнейшем подобное не повторялось, и я успокоился. Правда, после того случая мандарины он, всё-таки, ел с неохотой. — Диаш лукаво прищурил глаза. — Вы понимаете, что произошло? — Доктор пожал плечами. — Они давали понять мне, что я не один, кто их видит. Этим случаем с мандарином они как бы предупреждали меня, подавали мне знак, так сказать. Это много позже я всё понял, расшифровал их язык. Но тогда ещё не догадывался. Оказывается, они тогда ещё пока не торопили события, а просто терпеливо выжидали. Ночами шуршали в пакетах, скреблись по полу и приближались, приближались ко мне… Звучит, конечно, смешно.

Однажды утром Люси обнаружила приоткрытую дверь холодильника. И что же вы думаете? Виноватым оказался, как и всегда, я, и моя рассеянность. Она решила, что это я не закрыл холодильник, когда якобы решил ночью втихаря похомячить. Да вот беда — я спал всю ночь, как убитый! Но Люси меня не слушала. Или не слышала. А может не хотела слышать. Не поверила ещё и потому, что заметила вишенку, зажатую между уплотнителями корпуса и дверцы. Ягода была немного сплющена, с одной стороны на кожуре зияла трещинка, из которой, как кровь из ранки, сочился тёмно-красный сок. Жена высвободила вишню и с укором посмотрела на меня, демонстрируя улику. Глазки вишенки в этот момент были закрыты, длинные ресницы — я почему-то решил, что она женского рода — накрывали условные щёчки: казалось, она спала. Но, к моей радости, судя по помятости, вишня была давно мертва. В то утро я сделал очередную, и последнюю, попытку поговорить с Люси и поделиться своими видениями. Но это получилось у меня как-то неуклюже: только начав делиться, я ощутил неловкость, и даже сам себе показался смешным, рассказывая про ожившие оливки и помидоры, выпрыгивающие из вазы.

— И всё же, если можно дословно: как отреагировала супруга? — попросил доктор.

— Как? Ха! Помню, как я отреагировал! Да так, что до сих пор реагирую…

— Не говорите загадками.

— «Это всё твои автоматы! Скоро совсем свихнёшься!» — вот как она отреагировала. Женщине только дай повод, и она найдёт к чему придраться, сразу определит причину всех бед. У них вечно виноватые: виски, карты да наши холостые друзья. Но только не здравый смысл. Хотя, мне с того дня было уже наплевать на её мнение, потому что именно тогда, после тех её слов, ко мне, наконец-то, пришло озарение. Да-да, я начал понимать… до меня дошло. И это даже хорошо, что она упомянула про казино — мне сразу стало понятно, откуда дует ветер. Объяснение всему происходящему было очень простым: фрукты из игрового автомата преследуют меня, и преследуют повсюду, и будут преследовать всегда!

— Зачем? — Стоун задал вопрос, который вертелся и у меня на языке.

— А вот зачем, в этом я убедился спустя неделю, когда вернулся на выходные домой. Понял вот каким образом. Стал вспоминать, когда и при каких обстоятельствах фрукты меняют своё настроение. И пришёл к выводу: когда я нахожусь в Атлантик, когда каждый вечер играю, когда рядом с ними, — они по отношению ко мне паиньки, счастливые и добрые. В такие дни я про них даже забывал, а их рожицы не проявлялись, даже если они попадались в поле моего зрения. Но стоило мне только покинуть казино, особенно надолго, и вернуться домой, как они тут же появлялись, и тогда их агрессия была налицо. В такие дни они становились злыми, вновь оживали ночами и двигались. Вот таким образом они воздействуют на меня до сих пор, понимаете?

— С какой целью?

— Они хотят, чтобы я играл. Чтобы продолжал играть. Ведь, пока я играю, — всё тихо и спокойно, как только перестаю — они тут как тут. Они хотят, чтобы я не покидал их даже ненадолго.

— И всё же странно, что ваша жена не верила вам, и вообще, слабо реагировала на происходящее. Если продукты, как вы говорите, порой находились не на своих местах, она не могла не замечать этого и так легко относиться к вашей рассеянности, если считала её причиной беспорядка.

— Не знаю, — пожал плечами Луис, — может просто игнорировала. Не удивительно: если подобное рассказать, это любому покажется чушью. Она продолжала считать, что это я разбрасываю продукты. Порой даже поддразнивала меня: поднимет иногда с пола помидор, например, и давай в шутку тыкать им мне в лицо, пугая, как перчаточной куклой, словно ребёнка: «Я синьо-ор, помидо-ор! Я сейчас тебя съе-е-ем!» Я подыгрывал ей, как мог, улыбаясь сквозь зубы. Она и не подозревала, что помидор, которым она меня пугала, размахивая перед моим носом, был на самом деле живой, и своими злющими-презлющими глазёнками смотрит на меня, готовый в любую секунду сожрать меня заживо.

— Со временем, а прошло более двух лет, я привык к их присутствию в моей жизни, к их недовольным рожам и тщетным попыткам приблизиться ко мне. Я воспринимал их как некую данность, как неотъемлемую часть природы, как привычных всем домашних животных. Хи! Эдакие домашние фрукты: киви — ко мне! — Диаш похлопал себя по бедру. — Ананас — фу, на место! Ха, смешно, не так ли! Я считал их одушевлёнными. Бредятина полнейшая! И всё же страх не покидал меня. Одно дело, когда мерещатся цветочки, совсем другое, когда тебя преследуют помидоры-убийцы. К такому соседству так сразу не привыкнешь, тем более, когда они постоянно напоминают о себе. Однажды снова подавился, но уже сливой. Думаю, вам не нужны подробности, вы и так уже догадываетесь, что не сам по себе подавился я ею.

— Год назад, тем летом, был у меня отпуск, и мы семьёй провели недельку на пляжах Атлантик-Сити. Сразу отмечу тот факт, что я ни разу, за всё время, проведённое там, не зашёл в казино. Такой уговор был с Люси: никаких игр! А мне и не сложно было пережить это. К тому же, я научился контролировать себя, и к тому времени научился не смотреть на фрукты ни при каких обстоятельствах: ни в супермаркете, где они лежали на стеллажах, ни в руках прохожих. Даже дома я приучил себя не замечать их, когда открывал холодильник или, когда Люси выкладывала их из пакетов. Только изредка, боковым зрением, я замечал движения их глаз, но заставить смотреть на себя они меня уже не могли. Это обстоятельство их очень-преочень злило. Их бесило и то, что к тому моменту, начиная с первого дня отпуска, я уже не играл недели как четыре. И перестал их есть целыми, а только чищенными и порезанными. Но иногда, не скрою, мне нравилось издеваться над ними. Особенно, если перед этим на грудь принимал бокал бренди. Тогда я смелел и намеренно выкладывал их на тарелку целыми и медленно так, не спеша разрезал на части. А потом отправлял в рот и также не спеша, смакуя и тщательно пережёвывая, я получал неземное удовольствие, слыша их предсмертные попискивающие стоны. Хуже всего, что они читали мои мысли, а потому злились на моё намерение окончательно и навсегда покончить с играми… — Луис снова уставился в одну точку перед собой, что-то вспоминая.

Доктор постучал карандашом по крышке стола — Диаш «проснулся» и тихо прошептал: — Да, они стали слышать меня, слышать мои мысли и понимать мои намерения…

— Как вы это определили?

— Они убили Дэнни…

Тут я снова ожил: такой поворот событий встормошил меня и несколько взбодрил. Я снова с нетерпением стал ждать продолжения этого бреда, так похожего на правду. Тут, знаете, мне стоит признаться, что в тот момент я пребывал в некотором сомнении и замешательстве, потому что не воспринимал Луиса Диаша душевнобольным, понимаете? С одной стороны, судя по его внешности, красноречию, логике мышления, он казался мне вполне обычным и адекватным человеком. Но вот что-то не стыковалось. Сам бред — да, его можно было по схожести отнести к описаниям тех бредовых картин, часто описываемых психически больными людьми, но вот некоторые мелочи, например, в повествовании, в порядке построения слов, фраз и предложений, которые озвучивал Диаш, говорили об обратном, и, судя по этим фактам, он никак не претендовал даже на титул шизофреника, хотя это первое, что сразу приходило в голову, не беря во внимание явно присутствующую игровую зависимость. Но и тут присутствовала закавыка: он, судя по его словам, мог спокойно обходиться без игры, причём довольно длительное время. Получалось, что под категорию зависимостей и пристрастий он никак не подпадал.

С другой стороны, слушая его историю, любой здравомыслящий, и не то чтобы специалист, но и обычный человек, заподозрил бы в нём что-то неладное. И тут ко мне пришло понимание: вот что меня так тревожило с самого начала знакомства с ним, вот чем он отталкивал от себя. Когда подобные описания слышишь от страдающих психическими расстройствами людей, — это одно: ты готов к этому, и воспринимаешь сказочные фантазии как должное, понимая то состояние, в котором находится пациент, расценивая описываемые им картины, как плод его больного воображения. В этом случае всё ясно, как день: человека надо лечить и избавить от этих глюков. А вот если, допустим, здоровый человек, которого ты знаешь давно, а ещё лучше — он твой друг или родственник, вдруг начинает тебе рассказывать подобную историю. Вот тогда становиться поистине не по себе. И дело уже не в самом сюжете его рассказа — он может быть какой угодно, не это пугает. Причиной страха будет являться сам рассказчик и его неожиданная перемена, прежде всего, в мышлении. Ещё вчера ты вместе с ним сидел в пабе, спорил, разговаривал и считал его интеллектуалом или просто умным и отличным парнем; а сегодня он — бах! — с таким маниакальным возбуждением втирает тебе историю о том, что за ним ведётся наблюдение из космоса, а вся его квартира напичкана «жучками» и скрытыми видеокамерами; или его пытаются завербовать внеземные существа… Услышать подобную чушь из уст знакомого и, как казалось, до сей поры здорового человека, согласитесь, будет несколько пугающе. Непривычный ход его мыслей для тебя будет восприниматься как нечто инородное, чуждое, что и будет отталкивать и пугать. Это то же самое, что смотреть на людей с врождёнными уродствами скелета или лица. Мы понимаем причину их аномалии и непохожесть с нами, но сознание всё равно не готово принять и смириться с реальностью. Мы всегда будем смотреть на них, как на иноземцев.

Я продолжал испытывать неуёмное чувство тревоги, которое не покидало меня. Возможно, думал я, какая-то отрицательная энергия исходила от Луиса, отрицательно воздействуя на меня. Именно этот негатив и наполнял меня ложным предчувствием надвигающихся неприятных событий. Кто ж знал, что те мои предчувствия были всего лишь безобидными весточками (ягодками-фруктиками) тех странных и не поддающихся объяснению последующих событий, которые произошли в моей жизни в будущем.

Ну а пока что я с интересом и некоторой тревогой продолжал слушать историю португальца, который к тому времени уже порядком подустал и выглядел очень подавленным. Всё чаще он смотрел «невидящим» взглядом в пустоту пространства перед собой, будто там находил своё прошлое, о котором рассказывал.

— Они убили его в том году, спустя месяц после того самого сентябрьского отпуска.

— Мне очень жаль, Луис.

— Я оставил Дэнни одного в комнате буквально на минуты четыре. Вручил ему большую грушу, чтобы он не скучал, а сам пошёл к Люси на кухню, она готовила ужин. Обычно шумный малый, Дэнни эти четыре минуты был неслышный, как никогда. Люси ещё забеспокоилась, зачем я оставил его одного, и просила вернуться к нему в комнату. Но я заверил её, что всё, мол, под контролем: Денни на полу на коврике, я дал ему грушу, и он, скорее всего, занят ею. Спохватились только тогда, когда послышался глухой стук (нам был знаком привычный звук частых падений сына на пол), но в этот раз мы не услышали обычно следующего за этим надрывного плача. Это-то нас и напугало: стук, короткий захлёбывающийся кашель — и тишина. Мы бегом к нему. Дэнни лежал на полу, на спине. Его неподвижные открытые глазки смотрели на свисающую с потолка люстру. Раскинутые в стороны ручки, слегка согнутые в локтях — он так их вскидывал во время сна, — подёргивались в конвульсиях. Изо рта на шею и пол сочился пенный ручеёк слюны и фруктовой мякоти. Рядом валялась единожды надкушенная груша. Её сумасшедшие глаза бешено вращались вокруг своей оси, иногда выпрыгивая из орбит; зубастым кривым ртом груша злобно улыбалась. Безуспешно я пытался освободить лёгкие сына и восстановить дыхание, пока Люси звонила в Службу Спасения, — все попытки оживить Дэнни оказались тщетными. Парень умер, что подтвердили и прибывшие медики, и полицейские…

— А что показало вскрытие?

— Остановка дыхания, асфиксия. В лёгких находилась жидкость… Догадываетесь, какая? Ха, я сразу догадался! Грушёвый сок, доктор. Много грушёвого сока. Он захлебнулся им, словно утопленник речной водой. В лёгких было столько сока, как если бы ему туда залили целую унцию. — Глаза Луиса заблестели. — Похоронили мы его. И трёх лет не исполнилось парню… Полгода психологи таскали Люси по разным клиникам — еле ожила. Думал, свихнётся от горя. Но пришла в себя. Нет, она не ненавидела меня, но считала, что не надо мне было в тот день оставлять Дэнни одного. В чём-то она права. Себя я виню только за то, что дал ему эту чёртову грушу. Но Люси — умничка, она была хорошей женой, понимала меня… Любил я её очень сильно, простите… — Диаш достал носовой платок, вытер слёзы.

— Прости меня, господи! — Стоун снял очки и с сочувствием и опаской уточнил: — Что значит… «была»?

— Док, я перестал посещать казино, и фрукты убили Дэнни. А ведь они предупреждали меня, делали намёки, чтобы я не вздумал оставлять игру, иначе они тогда возьмутся за сына. Но я же не думал, что они на самом деле способны на такое. Это теперь я понимаю: вернись я за игровой автомат, — и семья была жива. Но я же, как вы помните, завязал с играми, завязал окончательно, и больше никогда не вернусь в казино, чем бы они меня не пугали. Я сильнее их. — Луис окинул нас безумным взглядом человека, горем загнанного в угол. — Я не верил им никогда, понимаете? Никогда! До конца не верил, как не верите мне вы…

— Будет вам…

— Месяц назад не стало моей Люси. Всё произошло банально — поскользнулась на кафельном полу кухни на кожуре от банана. На кожуре, хи-хи. Банан убил её. Убил потому, что я не играю уже как год!

Они думают, что таким образом смогут заставить меня вернуться? Нет, они ошибаются. Теперь-то я уже из принципа не стану играть. Они отняли у меня самое дорогое в жизни, и терять мне больше нечего. Мне уж всё одно: сдохну я от болезни какой или от их рук… Ха-ха!!! — Луис нервно засмеялся. — Нет, ну вы слышали? От рук! Я сказал «от рук»! Во, до чего докатился!.. Н-да уж. Как я могу, пережив такое горе, теперь пойти им на уступки? Даже убийством моей семьи эти твари не заставят меня переступить порог казино. Никогда. Конечно, они, в конце концов, доберутся и до меня и убьют. Я это точно знаю, потому что постоянно, каждую ночь, Они предупреждают меня об…

— ???

— … этом своим мерзким шуршанием под кроватью. Как могу, я оттягиваю приговор. Уже давно не покупаю, и даже не ем, ни овощи, ни фрукты в сыром виде, — только в готовом. В основном предпочитаю питаться в «Сити Тавернс», там вкусно, кстати, готовят. И всё бы ничего, доктор, но эти твари появляются всё равно, появляются просто ниоткуда. Перед тем как ложиться спать, я постоянно заглядываю под кровать, и всегда там пусто, ничего нет, кроме пыли. Но ночью начинается возня, шорох, противный такой звук, будто в целлофановом пакете копошатся десятки пауков. Каким-то образом фрукты рождаются там: и кряхтят, шипят и пытаются взобраться на кровать — достать меня. Я не сплю почти всю ночь и стараюсь не заглядывать под кровать, чтобы не увидеть их. Сплю при включённом свете, но уснуть удаётся лишь под утро, и то, на пару часов. Утром первым делом лезу под кровать с метлой и совком: там десятки этих тварей уже ждут своей печальной участи: я собираю их в мусорный мешок и давлю, давлю гадов, а потом выношу в мусорный бак или сжигаю в камине. Но на следующее утро всё повторяется вновь.

— А если вы не дома, а в отеле, например, спите?

— Они и там появляются. Везде, где я нахожусь. Всюду, где мы можем находиться один на один. Когда-нибудь я прозеваю момент, и они доберутся до меня и прикончат. Вот такие у меня дела, док. На этом всё. Поможете — хорошо. А нет, и на том спасибо, что выслушали. В любом случае, я не жалею, что высказался, сбросил, так сказать, груз с плеч. Мне и правда не с кем было поделиться. — Луис замешкался, и с мольбой в глазах спросил доктора: — Вы мне верите?

— Хм-м-м… — промычал психиатр.

— У меня есть шанс?

— А вы мне поверите, если я скажу, что подобные галлюцинации не часто, но встречаются в практике? Но являются они следствием многих причин. Однозначно, да, мы вам поможем избавиться от преследования ваших фруктов…

— Значит, вы считаете это выдумкой, галлюцинацией? — Луис поднялся с кресла, явно разочарованный. — Что ж, я всё понимаю, в такое трудно поверить… Так и знал! Спасибо, доктор, что потратили время на мой бред… — Он собрался уходить.

— Мистер Диаш, — остановил его доктор, — погодите минутку. Не стоит делать поспешные выводы. Мои сомнения, как врача, оправданы, и вы должны меня понимать тоже… Чтобы дать заключительную оценку, необходимо всё проверить, тщательно исследовать и убедиться в том… Короче, для начала можно назначить кое-какие препараты, которые на первое время помогут вам избавиться от кошмаров и вернуть здоровый сон. Однако, в дальнейшем, если вы согласитесь или если данные лекарства не принесут положительного результата, будет необходимо пройти более тщательное обследование…

— Что вы, что вы, доктор, — замахал руками Диаш, — об этом не может быть и речи! У меня работа! — Тут он замолк, подумал и согласился: — Впрочем, на ваши пилюли я соглашусь. Надеюсь, они чудотворны, и фрукты перестанут меня преследовать. Но проходить лечение я не стану. Не стану, док, так как, повторяю, я в здравом уме. Препараты — да, выписывайте. В конце концов, вы же не предлагаете мне поиграть в «Крейзи», не так ли?

— Вот и славненько, — успокоился доктор, и пошутил: — Если не помогут антидепрессанты, именно такой способ терапии я вам и порекомендую. — После чего они рассмеялись и на прощание пожали друг другу руки.

В общем, договорились так: Луис в течение двух недель будет принимать выписанные доктором препараты, а через неделю они встретятся вновь, и, если к тому времени Луис согласится, то они продолжат более тесное сотрудничество.

Как я и думал, стоило Луису покинуть кабинет, как доктор меня спросил: «Что вы, молодой человек, думаете по поводу недуга мистера Диаша?»

Винегрет из набора профессиональных и специальных медицинских слов, и терминов, которыми был напичкан мой мозг молодого интерна, мой непослушный язык воспроизвёл примерно следующее:

— Это, э-э-э, последствия вследствие… э-э-э, ярко выраженный аддиктивный синдром… А запрет игры послужил развитию лёгкой депрессии, отчего… э-э, возникли слуховые и зрительные галлюцинации у больного. Ну-у, ещё налицо нарушение цикла “сон–бодрствование”. Возможно, имеется парциальная некритичность… алексетемия… А возможно, присутствует аффективное или тревожное расстройство, э-э… Короче, он страдает лудоманией, сэр. Хотя…

— Что — «хотя»? — улыбнулся доктор. — Есть сомнение, что он не подходит под категорию обсессивно-компульсивного или депрессивного синдромов? Вы это хотите сказать?

— Ну, в общем-то… это… да, — согласился я. — Вроде и на параноика не похож, хотя бред можно привязать к данному расстройству. А вообще, мне сложно дать чёткую характеристику, сэр. Он с виду здоровый человек, речь и мысли у него адекватные. Но вот эти его фрукты, все эти видения, говорят об обратном — он точно шизофреник.

— Хорошо бы его тщательно изучить, — Стоун вернулся за стол. — Да уж, удивительная фантазия. Пока что будем исходить из того, что предварительным диагнозом обозначим тревожное расстройство. Расстройство личности оставим под вопросом. Ну, а игромания-лудомания… — доктор задумался, прикусил кончик заушины очков. — Он не игроман. Не игроман он вовсе.

— Почему, сэр?

— Не подметили? Его не тянет к игре. Наоборот, он отказался от игр и равнодушен к ним. Не азартный он. — Доктор задумался. — Вот это и странно. Ну да ладно. Надеюсь, удастся уговорить его на обследование. — Стоун стал перечитывать записи в журнале, бормоча себе под нос: — Какая удивительная фантазия, поразительное воображение…

 

Прошли две недели. Я не забывал про Луиса Диаша, и каждый день помнил про его сумасшедшие фрукты. Однажды доктор ему позвонил и поинтересовался самочувствием. Ответ Луиса я не слышал, но на вопрос Стоуна «прекратились ли, хотя бы частично, видения?» я, судя по недовольной интонации доктора и его протяжному «м-м-м», догадался, что фрукты по-прежнему преследуют бедолагу.

При повторном посещении Диаша, спустя две недели, я не присутствовал, но позже, со слов доктора, узнал, что транквилизаторы и антидепрессанты тому не помогли ни на йоту. Не знаю каким образом, но Стоун сумел уговорить его, и в своё третье посещение Луис Диаш всё ж таки согласился на терапевтический курс, что уже было успехом. К тому времени португалец выглядел плохо, если не сказать хуже — прескверно. Он выглядел, как человек, которому не дают спать сутками, оставляя в покое лишь на пару часов. Он заметно похудел и, как мне казалось, постарел. Вероятно, уговорить его продолжить обследование и лечение удалось не столько доктору, сколько той девушке, с которой он приходил в последнее время: она всегда ожидала его в холле. В тот день он посетил невролога и прошёл эриксоновский гипноз. Док снова выписал ему кучу медикаментов, и Диаш с подругой ушли, пообещав вернуться в следующий день приёма.

Но в назначенный день Луис на процедуры не явился. И вообще, больше не приходил и о себе не сообщал. Только однажды доктор попросил меня позвонить ему и поинтересоваться, в чём причина его отсутствия. Я несколько раз набирал его номер, но никто так и не ответил. Спустя месяц, Стоун отправил в архив историю обследования Диаша и забыл о нём навсегда, погрузившись в водоворот очередных «допросов», научных исследований и семинаров.

А я не переставал помнить о нём. Мне хотелось знать: что с ним и как? Что-то продолжало волновать меня и постоянно тревожило: его недуг не давал мне покоя. Рассказ оставался недочитанным, и мне не терпелось дочитать книгу до конца, узнать о португальце, о его состоянии не столько из праздного любопытства, сколько из чувства сострадания. К тому же, эти его живые фрукты всегда вертелись перед моими глазами: а вдруг это правда, и фрукты на самом деле преследуют беднягу? Глупо, конечно, рассуждать о подобном, и даже думать об этом, будучи самому психиатром — не дай бог такое услышали бы мои коллеги, — но что-то меня, однако, затронуло в этой истории, что-то всколыхнуло внутри, забеспокоило и уже не давало покоя, постоянно напоминая о себе. Внутренний голос подсказывал: необходимо навестить Диаша и узнать обо всём самому. К тому же, это было не сложно сделать: его домашний адрес имелся в книге регистрации, а жил он неподалёку от клиники. Так я и поступил: спустя месяц после последнего посещения Луисом доктора, я, возвращаясь с работы домой, заехал по адресу, который он указал в анкете.

Дверь мне открыли не сразу, и то, недовольный женский голос сначала лениво спросил: «Кто там?» Я представился, и озвучил цель визита, после чего дверь распахнулась. Хозяйкой квартиры оказалась та девушка, которая сопровождала Луиса Диаша в клинику. Судя по её мученическому выражению лица, не трудно было предположить, что она пребывает в несчастье; с нескрываемой ненавистью на меня смотрели опухшие то ли от слёз, то ли от бессонницы глаза.

— Ах, это вы, психиатр. Я узнала вас. — И не успел я задать вопрос, как она с неприязнью «бросила» мне в лицо: — Похоронили мы его три недели назад. Нет его больше… Что ж, эти ваши хвалёные методы, не помогли?! Мошенники…

— Что, что с ним случилось? — Я начинал пугаться собственных догадок, которые назойливо утверждали мне то, во что я не хотел бы теперь поверить, но подсознательно понимал: если я желал такого завершения истории, то именно такой исход и должен был произойти по сценарию. Ведь в глубине души я ждал этого с того первого телефонного звонка Луиса в клинику. Я же сам мечтал, чтобы сказка оказалась былью. Вот она, причина тревожности, которую я испытывал с самого начала знакомства с португальцем. Ни это ли вызывало у меня беспочвенную тревогу и чувство приближающихся неприятностей?

Шокированный неожиданной кончиной Луиса, я попытался расспросить о причине смерти:

— Как же он?..

— Умер он. Убили его…

Меня обдало холодком. Заметив, что девушка собирается закончить диалог и закрывает дверь, поспешил задать самый главный, волнующий меня вопрос, в то же время опасаясь возможного пугающего ответа, который теперь мне совсем не хотелось бы услышать: — Кто?

— Фрукты! — крикнула девушка, но уже из-за закрытой двери.

И мои стопы вспотели.

 

На следующий день я не поленился заехать в местный полицейский участок и выяснить (выудить) все обстоятельства смерти (или гибели?!) Луиса Родригеса Диаша. Не без труда удалось убедить шерифа позволить мне это, и то, благодаря тому, что я представлял в своём лице клинику, в которой покойный проходил обследование (о чём в полиции не знали). Немаловажный фактор сыграло и имя доктора Стоуна, которое тогда набирало популярность. Фрэд Хэммет, лейтенант средних лет, которого приставил мне в помощь шериф — именно Хэммет выезжал на вызов и был непосредственно на месте случившегося в квартире Луиса — сначала зачёл мне формальные оперативные данные осмотра, а потом передал заключение судмедэкспертизы. Кое-какие детали из досье меня несколько озадачили, но в целом, всё как обычно: Диаш умер естественной смертью, а вовсе не был кем-то убит. От себя Хэммет добавил:

— Странная, повторюсь, смерть. — Коп сделал недвусмысленный акцент на первом слове, и я снова поёжился от неприятного холодка. — Его убили фрукты.

«Чёрт! — выругался я про себя. — Они что здесь, сговорились или все посходили с ума?» Я переспросил, стараясь делать вид, что не понимаю, о чём речь: — Простите, кто его?..

— Да не пугайтесь вы так, мистер. Я хотел сказать: жадность его погубила.

— Что вы имеете в виду?

— Любил поесть парень. Особенно фрукты. Обжорство и погубило его. Вы же прочли заключение!

— Да, но… — Моё волнение чуть отступило: слава господу, он не в прямом смысле имел в виду, что кто-то убил его. Добродушная улыбка лейтенанта также выровняла моё сердцебиение, но… как оказалось, ненадолго. — А, я думал, что и правда, его убили фрукты…

— Он обожрался разными фруктами до не могу. А напоследок подавился апельсином, отчего и умер. — Хэммет захлопнул папку с делом о смерти Диаша,

На выходе, провожая меня, он спросил меня: — А на что он жаловался вам, если не секрет.

— Да так, на депрессию, — уклончиво ответил я. — Но чрезмерный аппетит не беспокоил его. Что ж, спасибо, лейтенант. Хотя, мне одно не понять: почему его сожительница сказала то же самое: его убили. Он же подавился сам. Что же тут странного?

— Не знаю, что там сожительница сказала, но если я говорю «убили», я имею в виду именно это: он умер насильственной смертью. — «Вот-те, здрассьте!» — я снова напрягся.

— А как же экспертиза? Там же указано, что… — И тут меня одолели противоречивые чувства.

— В документах мы опустили некоторые детали, док. К чему лишние хлопоты, к тому же, родственников у него нет, настаивать на доследовании будет некому. Да и никакой судья нашим, так сказать, объективным данным не поверил бы. А кому и что надо доказывать, если вскрытие показало, что он наглотался фруктов по горло, а напоследок подавился соком апельсина, который оказался последним продуктом, который бедняга отправил в рот в этой жизни.

— Так что же здесь странного? Не один он умирает при таких обстоятельствах? — Я пытался выудить у лейтенанта, как мне казалось, его личную версию, не схожую, как я уже догадывался, с официальной. Похоже было, что он чего-то не договаривал. Мне хотелось понять, насколько Хэммет осведомлён. Если смерть Диаша окажется и правда не естественной, как он утверждает, тогда что он видит в ней такого необычного? И знает ли он о бреде, которым страдал покойный? — Мало ли кто чем наглотался по горло… — продолжил было я, но осёкся на полуслове — промелькнули знакомые фразы: «наглотался по горло…», «подавился черешеной…», «протискивается к горлу…», «подавился сливой…», «единожды надкушенная груша…»

Убили…

— Если я говорю «по горло», я имею в виду буквально: по горло. Даже наш патологоанатом не видывал никогда подобного. Желудок бедняги и пищевод по горло были напичканы помидорами, огурцами, яблоками, сливами и роковым апельсином. По гор-ло.

Я облегчённо выдохнул: — Так вы образно имеете в виду, что его убили фрукты, а не кто-то? — Не хотелось мне верить, что бред Диаша — это реальность, что фрукты из сюжета игры на самом деле могли преследовать и убить его. Вот уж бред, так бред.

— Док, вы опять меня не поняли. — Полицейский приблизился ко мне вплотную и вполголоса произнёс, озираясь по сторонам: — Фрукты в нём находились целыми, понимаете, доктор? Це-лы-ми. Ни один не был надкушен. Странно, не правда ли? Его нафаршировали цельными плодами, да так аккуратно, что даже не повредили ни ткани желудка, ни стенки пищевода. Возможно ли такое сотворить самостоятельно?

Из территории полицейского участка я вышел на ватных ногах и посмотрел на мир, как на чей-то спектакль.

 

Этот случай с Луисом Диашем заставил меня пересмотреть свои взгляды на мир и на психиатрию в целом, сами понимаете. Нет, я остался в профессии, до сих пор работаю, даже ещё с большим рвением и азартом (точно, именно азартом!) работаю. Жажда изучения и исследования природы происхождения галлюцинаций и возможность реального существования мира видений, который рождает сознание больного человека, полностью захватили меня, окунув в работу с головой. На протяжении вот уже пятнадцати лет я бьюсь над этой проблемой, пытаюсь выяснить и доказать (либо опровергнуть) факт существования мира галлюцинаций в действительности. Может, я когда-нибудь произведу сенсацию в области психиатрии и получу Нобелевскую премию! Ха-ха!

Как неверующий Фома, я все эти годы стремлюсь добраться до истины, чтобы ответить на мучающий меня вопрос: правда ли, что Луис Диаш видел свои сумасшедшие фрукты? Могли ли они его убить? Правда ли всё это, чёрт возьми? Вот, что гложет меня всё это время и сподвигает на изучение данной темы.

Я одержим одним: поиском истины. Когда-нибудь я докажу, что они — фрукты — существуют, обязательно докажу. Хотя бы самому себе, но докажу. И вы знаете, у меня уже кое-что есть в заначке. Кажется, я знаю точно, что Луис говорил правду. И болен он не был, и игроманией не страдал. Он на самом деле видел свои фрукты, и они по-настоящему преследовали его. Это не был галлюциноз. Неоспоримые факты и доказательства у меня теперь имеются. Загвоздка лишь в том, что я не знаю, как всё оформить, как задокументировать, чтобы подать заявку в комиссию на рассмотрение, чтобы обнародовать сенсацию. Пока все доказательства только на бумаге. А на словах, как вы понимаете, мне никто не поверит, как когда-то мы с доктором не поверили Диашу. Но я работаю над этим, думаю. Дело за малым: сфотографировать их. Пока что не получается. Как только я навожу на Них объектив, Они как чувствуют, тут же исчезают. Своим открытием я пока ни с кем не делюсь, как в своё время не поделился с доктором Стоуном по поводу смерти Луиса. Сомневаюсь, что он поверил бы мне тогда. Он бы просто высмеял меня, это точно.

Я даже перебрался в Лас-Вегас, чтобы изучать всё прямо на месте. Я тут уже 14 лет. Живу здесь. И работаю. Лучшей лаборатории, скажу вам, в мире не сыскать. Тут просто рай для психиатра: пруд пруди подобных Диашу игроманов. Я даже сообщество основал под названием «Жертвы зелёного сукна», что наподобие «Ассоциации Анонимных Алкоголиков». Работы много — от клиентов нет отбоя. Но это так, для отвода глаз — я ж всё-таки психиатр. Главные задачи и цели у меня иные.

Всё началось с банального любопытства, чисто спортивного интереса, как говорил Луис Диаш. Пятнадцать лет назад, здесь, в Вегасе, проходила международная конференция по психиатрии, куда я был делегирован в составе группы врачей от клиники доктора Стоуна. И как-то вечером, оказавшись возле казино, я вспомнил про португальца, смерть которого мне постоянно не давала покоя. Я вошёл в зал, шутки ради нашёл игровой автомат «Крейзи Фрутс» — мне захотелось увидеть героев игры, тех самых сумасшедших фруктов, которые якобы преследовали Диаша. Захотел увидеть их глазами Луиса, побывать в его шкуре, так сказать, и испытать болезнь на себе. Мы, медики, порой чокнутые не меньше, и готовы пожертвовать собственным здоровьем ради науки. Так вот, сама игра мне не понравилась, честно признаюсь. Прыгают там эти помидорчики с сумасшедшими и выпученными глазами, накрывают собой выигрышные линии, — ничего интересного. А вот игра «Вольф Мун» — Луна Волка — мне пришлась по душе. Очень интересная, и анимация красивая. Так увлекла меня, помню, заинтриговала, что я аж под утро вернулся в отель. С тех пор увлечён этой игрой целиком и полностью. В буквальном смысле.

Нет, я не азартный, не подумайте, и не страдаю какой бы то ни было зависимостью (кроме психиатрической науки, хи-хи!). Просто вы поймите — это часть моих исследований, моё детище. Это так надо. И это так надо ИМ! Я периодически играю в «Луну Волка» вот уже почти как пятнадцать лет. Послушно играю, не перечу ИМ и не противлюсь. Потому-то я и счастлив, и живу спокойно, в достатке и беззаботно. И сам я, и семья моя в полном порядке, потому что в отличие от Диаша, я не стал ИМ противиться. Супруга, естественно, давно развелась со мной — ей надоели мои посиделки в казино. Она всегда считала, что я слишком много времени уделяю работе и игровым аппаратам, а не семье. Глупенькая! Для меня же главное, чтобы она и мой десятилетний сын были живы и здоровы. Они сейчас находятся в полной безопасности. А всё благодаря тому, что их папочка регулярно навещает Лунных Волков (прикармливает их, хи-хи!). И ОНИ, между прочим, в долгу не остаются — я почти всегда в выигрыше! ОНИ знают, гады, чем взять и как не отбить у меня желание. Всё о’кей.

Как только Арни, когда ему исполнилось четыре годика, стал пугаться темноты и бояться засыпать один в своей комнате, я сразу заподозрил что-то неладное. Как-то ночью он разбудил нас с женой своим истеричным плачем. Когда мы вошли в детскую, он перепуганный стоял в кроватке, плакал и указывал на окно, всё время заикаясь, повторял: «В-вольки, папа, в-вольк-ки, у-у-у… Ввволь-ль-льки, п-папа…» В ту ночь, помню, было полнолуние; и тогда-то я всё понял. Я понял ИХ намёк: ОНИ не желали, чтобы я делил свою любовь ещё с кем-то! Моя семья отбирала меня у НИХ, а это ИМ не нравилось. И я предпринял всё, чтобы обезопасить жену и сына. Я вынудил супругу развестись со мной. Сделать это, как оказалось, было совсем не сложно: я просто стал чаще задерживаться в казино, причём иногда вообще не вылезал оттуда неделями. Ну какой жене такое понравится?

А теперь я один, и шантажировать меня некем. Меня ОНИ не тронут — я же исправно посещаю зал игровых автоматов, и причём делаю это с большим удовольствием, в отличие от неразумного португальца. К тому же, это является частью моих исследований. Я часто тайком наблюдаю за игроками, сидящими за соседними аппаратами и размышляю, всматриваюсь в их сосредоточенные на игре лицах, отыскивая знакомые мне (а когда-то и Диашу) признаки чего-то такого необычного, странного, чего обычные люди не видят. И вы знаете, нечто похожее и знакомое я нахожу в их одержимых азартом глазах!

 

Позавчера утром я решил об этом написать, да так увлёкся, что не заметил, как пролетело время — почти трое суток. И у меня совсем вылетело из головы, что сегодня полнолуние! С минуты на минуту ОНИ могут нагрянуть ко мне в гости. Обычно заходят прямо в окно, со стороны пустыни. Заходят тихо и незаметно — сквозь стекло. И в кровавом оскале стоят передо мной, ждут, пока я не соберусь в путь. Иногда мне кажется, что ОНИ и не волки вовсе, а демоны, спрятавшиеся под грязными, серыми шкурами собак…

Так, уже вижу за окном светящуюся пару красных глаз. И слышу заунывный вой, как напоминание, что пришло время игры. Но не подумайте, это не какие-то там слуховые галлюцинации, нет…

Всё, не буду ИХ злить. Мне пора в «Белладжио». По мне соскучилась увлекательная игра, а я — по работе. Ведь я — психиатр!

 

 

 

 

К О Н Е Ц