«Москва и Питер, Питер и Москва. Сколько кривотолков о вековом соперничестве этих двух городов!? А ведь нет никакого соперничества! Как могут соперничать друг с другом две принципиально различные ипостаси России? Вот и герб страны отражает сей факт – двуглавый орёл. Причём каждая из его голов обращена строго в свою сторону, как бы определяя тем самым пространство своего доминирования: у одной головы, Москвы, сфера интересов – Русь и всё, что связано с русской цивилизацией, а другую голову, Санкт-Петербург, интересует весь остальной мир с приоритетом системы ценностей западноевропейской цивилизационной формы жизни. Эти две сферы жизненных интересов не совместимы между собой на глубинном уровне, ибо основаны на принципиально различных моральных и нравственных устоях, что в обыденной жизни проявляется буквально в каждой мелочи, отчего между москвичами и питерцами, если они вдруг надумают жить совместно друг с другом, с завидным постоянством возникают противоречия и недопонимания, по любому незначительному поводу вспыхивает раздражение и накапливается злость, что выливается в ссоры и размолвки», – такие и подобные им проникновенно-праведные утверждения одно время частенько высказывал в кругу друзей Петр Матвеевич.
Слушатели принимали его слова как некие откровения, не возражая ему и не оспаривая его суждения. И на то были веские причины: все знали, что этот убелённый сединами человек совсем недавно предпринял отчаянную попытку кардинально изменить свою жизнь, встретив, как ему казалось, свою судьбу на берегах Невы. Естественно, ни к чему хорошему это сумасбродство, может статься, последнее в его жизни, насыщенной мощными пульсациями различных событий, не могло привести по определению. Однако Петр Матвеевич, имея за плечами колоссальный жизненный опыт, включая практическое владение множеством тончайших психологических приёмов руководства большими и малыми коллективами людей в различных областях деятельности, обладал высокой самооценкой и нисколько не сомневался, что ему по силам разрулить всевозможные противоречия в случае их возникновения между ним и его питерской избранницей.
Но, как гласит народная мудрость, «И на старуху бывает проруха». Оказалось, что его представления о глубине и напряжённости противоречий, посыпавшихся на его голову буквально с первых шагов их совместной жизни в Питере, были, мягко говоря, крайне примитивными. На бытовом уровне они с подругой оказались полнейшими антиподами. Между их миропредставлениями не удавалось проложить даже узкую тропочку взаимопонимания. Продраться сквозь ядовито-колючие заросли взаимных упрёков они так и не смогли, хотя прилагали к этому все свои недюжинные душевные и интеллектуальные силы. После того как в пропасть взаимоотчуждения свалился последний шаткий мостик, ведущий к сердцу любимой, Петр Матвеевич, возвернувшись в Москву, впал в состояние полного безразличия к жизни.
Ожесточение сердца, случающееся после какого-либо душевного надрыва, дано преодолеть далеко не каждому человеку. В таком вопросе душевно раненому человеку практически невозможно помочь, разве что оставить его в покое и создать ему условия обретения себя самого, понимая, что это наверняка будет уже другой человек, ибо тяжёлые душевные травмы способны принципиально изменить любого человека. Друзья и родственники хорошо представляли себе духовный потенциал Петра Матвеевича, знали, что в прежние времена он мог преодолеть любой катаклизм, случавшийся между людьми. Поэтому они особо и не лезли к нему в душу со своими сожалениями, советами и вспомоществованиями. Просто наблюдали со стороны за его состоянием, общаясь с ним только по самым прозаическим, утилитарным вопросам.
Близкие ему люди вздохнули с облегчением только тогда, когда он начал выдавать абстрактно-категорические перлы относительно питерского антимира. Исходя из прежнего опыта, они знали – дело идёт на поправку. Отлично представляя себе, какая гигантская внутренняя работа души произошла у Петра Матвеевича, какие разряды молний негодования ему пришлось погасить в своём мозгу, люди его круга воспринимали фактически в качестве постулатов всё, что говорилось им по поводу московско-питерских разносторонний.
Однажды один из его задушевных друзей попросил выделить самое стержневое звено во всей той мешанине тотального непонимания, которое разделяет москвичей и питерцев непреодолимой стеной. Ненадолго задумавшись, Петр Матвеевич сказал, что таким звеном является отношение к юмору. Спустя некоторое время, этот любознательный друг по делам своего бизнеса поехал в Питер, где он, привыкший в московских компаниях к амплуа весельчака и юмориста, постоянно попадал впросак при попытках шутить в обществе питерцев. Слова Петра Матвеевича, таким образом, быстро нашли своё подтверждение в реальной жизни: шутки москвичей, если и не обижают питерцев, то вводят их в состояние ступора той или иной степени тяжести, а редкие шутки питерцев настолько просты и прямолинейны, что конфузят москвичей, не знающих как себя вести, когда и не смешно, и оскорбить хозяев своим мнением поэтому поводу не хочется.
Именно на этой глухой прозе жизни, сопровождающейся гипертрофированной рациональностью и всепронизывающей расчётливостью, и споткнулся Петр Матвеевич, легкомысленно попытавшись связать свою судьбу с питерской красавицей, в голове которой, как ему затем представлялось, всегда работал компьютер или на худой случай арифмометр. После того, как он более-менее оправился от холода чувств жителей Северной Пальмиры, ему было уже неприятно говорить на питерскую тему. Если же его всё-таки настоятельно просили высказаться о каком-либо единении с питерцами, он всегда категорично остужал горячие головы «объединенцев». «Питером и питерцами можно только любоваться со стороны, как некоей живой картинкой в музее под открытым небом, – изрекал он непререкаемым тоном. – Но я бы не советовал вам погружаться в эту картинку, дабы не потерять себя в трясине этого болотного места, где на погибель Руси немецкий пасынок Петр выстроил свою нерусскую столицу».
2.07.2009
Сергей БОРОДИН
Автор публикации
