Страшный Монгол

Страшный Монгол

 

Правым бедром я чувствую ее бедро. Она пытается не двигаться, чтобы не обращать на себя внимание. Левым бедром я чую жар ноги Страшного Монгола. От него несет кислым перегаром, луком и куревом. Рядом с Монголом сидит непримечательный его подмастерье. Я не знаю, кто он и даже как его зовут. Он скучно пострижен. У него квадратный череп. И он постоянно носит дешевые пластиковые солнцезащитные очки. Классический герой русского гей-порно 90-х. Страшный Монгол тоже как будто бы оттуда. И тоже в черных очках. Если это закос под «Матрицу», то «Матрица» выходит очень запираченной.

Эта парочка старомодных любителей одноголосых боевиков каким-то чудом добыла нам извозчика. Нам – это всей четверке. На нашу беду, они взяли меня с моей невестой под свое крыло. И пока неизвестно, что страшнее: опасности в дороге или эта сомнительная протекция.

Стояла кошмарная жара, когда мы с невестой забрели в ту судьбоносную таверну. Наше путешествие тогда длилось уже три дня. Питались мы преимущественно яблоками, растущими у обочин. Мясо и молоко было только тогда, когда мне удавалось это украсть у фермеров. Благо, получалось оставаться незамеченным. Иначе по нынешним законам – фермер безнаказанно мог меня пристрелить и пустить своей семье на пропитание. Примечательно, что в одном из дворов я стащил здоровенный кусок мяса и, зажарив его на костре, я не смог его опознать. Возможно, это была вырезка из человека. Но, стоит признать, было вкусно. Даже и без соли.

В таверне работали одни узбеки. Или китайцы. Или беженцы из Вьетнама. В общем, зацелованные Балабановым музы с эпикантусом. Там было темно и сыро, как в конюшне. За столами сидели угрюмые рабочие в дубленках и ели густые щи с фасолью. В тусклом освещении от полудохлых электрических настольных ламп эти массивные сидячие фигуры походили на героев из смеси романов Горького и Золя.

Мы с моей невестой примостились в углу за свободный стол, сколоченный из толстых досок, сплошь усеянных дырами и червоточинами. Заказали поесть. Щи с фасолью – никаких альтернатив в меню не было. Из напитков – только вода и самогон. Сошлись на воде. Хоть самогон и был дешевле.

На каждом столе была настольная лампа с мутной лампочкой накаливания. От ламп шли перемотанные изолентой провода, которые следовали далее по полу, соединялись кое-где в целые электрические системы и развилки. Эта паутина покрывала весь пол, стены и потолок и уходила сквозь крышу к генератору. Там под палящим солнцем трудились местные дети – в их обязанности входило крутить педали, чтобы вырабатывать электричество. Как правило, родители сами приводили своих чад в подобные заведения, так как прокормить их не могли. Порой сдавали за гроши, а порой приходилось и доплачивать, иначе ребенка не брали. Пот детей собирали в канистры и варили из него самогон, так как вода для многих служила роскошью. Детская смертность от такой работы была высокой, поэтому щи с фасолью получались всегда наваристыми и с мясом.

На нас не обращали внимания другие посетители таверны. Они были заняты только своей едой и тем пеклом, на которое себя обрекали в дубленках – пот в промышленных масштабах скупали нынешние предприниматели, которые путем выпаривания добывали соль и пресную воду. Поэтому каждый простой рабочий носил на себе несколько кофт и штанов, дубленку, шерстяную шапку, а с рук не снимал варежки. К одуряющему запаху немытых, распаренных, спекшихся тел друг друга людям пришлось привыкнуть. Как пришлось привыкнуть и к смертной казни через повешение за частное выпаривание пота.

В таверне мы с невестой из-за легкой и удобной одежды казались сами себе белыми воронами. Такими же отщепенцами предстали и Страшный Монгол с непримечательным подмастерьем, когда вошли спустя какое-то время после нас. Страшный Монгол и вовсе был в белой майке и спортивных штанах адидас. Подмастерье – в болотного цвета брюках и растянутой олимпийке с отрезанной молнией. На ногах обоих были заношенные кеды. К ним тоже не пристало ничье внимание, кроме моего. Я вообще стал очень восприимчив к происходящему. Оно пульсировало.

По вкусу щи, которые нам принес в металлических мисках лично хозяин таверны, варили на поту. Иного ожидать и не приходилось. Но мясо было вкусным и нежным. Попробовав его, я все же пришел к выводу, что тот кусок мяса с фермы вырезали из человека, так как эти щи наверняка варили на детских косточках. Вкус того и другого мяса едва ли разнился. Мы съели щи с аппетитом. Запили все холодной водой, почти не мутной.

Моя невеста дрогнула от неожиданной прохлады, коснувшейся ее губ и горла, и выронила из рук кружку на пол. Та звякнула и покатилась к барной стойке. Нам повезло – кружка была металлической. Иначе бы за разбитую посуду хозяин имел право нас или убить и пустить на прокорм клиентам, или взять в рабство на неопределенный срок. Чаще всего рабство оказывалось пожизненным, так как долго выдерживать выработку электричества на генераторе не представлялось возможным.

Однако, бросившись поднимать укатившуюся кружку, я зацепился ногой за провода, тянущиеся по полу, и снес с нескольких столов лампы. Они-то и разбились…

Звон ложек о дно тарелок оборвался. Монотонное чавканье тоже.

Моя невеста с ужасом смотрела на меня.

Я с ужасом смотрел на разбитые лампы.

Хозяин таверны спокойно продолжал разливать самогон черпаком из бочки по металлическим бокалам. За брызгом осколков не последовало как будто бы ничего. Но как только последний свободный бокал был до краев наполнен самогоном, хозяин таверны крикнул что-то на своем языке в сторону кухни и отвернулся к шкафчику с посудой, продолжая заниматься делами.

На зов из кухни вышел тощий, ссохшийся, сморщенный азиат. В руках он держал две петли из тонкого каната. Эту удавку он надел мне на шею. Я покорно принял свою участь. Вторую он надел на мою невесту. Она последовала моему примеру и не стала устраивать истерику. Толку бы от этого все равно не было – хозяин только бы разозлился и заставил всех гостей таверны по очереди изнасиловать ее особенно жестоким образом. Желательно до смерти. Щи с фасолью были самым ходовым блюдом этой забегаловки.

Но за нас вступился Страшный Монгол. Он вальяжно оттолкнул морщинистого азиата. Снял с нас удавки. Бросил их на пол. Когда же морщинистый азиат опомнился и начал протестовать, Страшный Монгол плавным движением достал из кармана самодельную заточку и покрутил в пальцах. А потом воткнул ее в шею напрягшемуся азиату. С кряхтением вытащил лезвие – из раны брызнула кровь – и воткнул снова туда же. Вытащил опять и опять воткнул. Он продолжал тыкать заточкой в шею азиату до тех пор, пока тот не сник на пол, наконец прикрыв пробоину в шее рукой. Но остановить поток крови было уже невозможно. Она сочилась непрерывным маслянистым потоком, быстро скрыв ладонь азиата бурой чернотой.

Хозяин таверны не заинтересовался потасовкой. Когда Страшный Монгол повел нас с невестой к выходу, хозяин так и не обернулся. Как не обернулись и фигуры в дубленках за столами.

Я, как пришибленный, следовал за Страшным Монголом. Невеста послушно следовала за мной. Это было принято как должное – теперь мы путешествуем вчетвером. Зачем мы с моей невестой понадобились Страшному Монголу, было не ясно. Но факт остается фактом – он спас нас от рабства у азиатов, за которым бы в скором времени последовала наша смерть. А значит, стоит проявить хотя бы вежливость, если и не благодарность. Мне было жарко. Но не от зноя. Пот не покрывал мое тело. Меня просто охватил жар.

 

… Добытая Страшным Монголом повозка оказалась дилижансом с дырявой крышей. Я наблюдаю за взвесью пыли в воздухе, стараясь не думать о той близости, в какой нахожусь от Страшного Монгола. Тепло его тела мне омерзительно, как и его мужицкий запах.

Лицо Страшного Монгола обезображено глубокими морщинами. Лицо его кажется навечно заплывшим из-за толстых губ, огромных скул и мясистого носа. Черные очки скрывают глаза. Но предполагаю, что за стеклами – две узенькие щелки, окруженные массивами дубовой шкуры.

Во мне блуждает нехорошее предположение, которое ужасает своей практичностью: мы с моей невестой до сих пор живы только потому, что Страшный Монгол с подмастерьем хотят сделать девушку своей сексуальной жертвой. И пока я не знаю, как исправить эту данность. Сейчас мы в полной их власти. Они подозрительно инертны и спокойны. Даже не смотрят по сторонам. Ямщик молча правит всхрапывающих лошадей. Вполне может быть, что Страшный Монгол запугал бедного возницу. Иначе бы мы слышали хотя бы команды животным. А так – полное молчание, как в той таверне.

Странно, но молчание следует с нами по пятам. За все время нашего с невестой путешествия мы едва ли услышали десяток слов от попутчиков и случайных встречных. Да и между собой мы очень редко перекидывались репликами. Сказалась ли утомительная дорога или страх перед неизвестностью – не могу точно уяснить себе причину этого нашего с ней внезапного разлада. Но, так или иначе, – мы молчали почти на всем протяжении нашего пути от самого дома и до той таверны, где нас присвоил себе Страшный Монгол с подмастерьем.

Конечно, еще неизвестно – действительно ли Страшным Монголом движут садистские мотивы или же он попросту решил бескорыстно проявить в отношении нас доброту. Вполне может быть, что сейчас я себя накручиваю. Но вид Страшного Монгола и его напарника наводят только на негативные мысли, которые в данный момент полнят мою голову и не дают даже взглянуть на дорогу за разбитым окном дилижанса. Я мог бы хотя бы опознать маршрут и понять, в какой части провинции мы с невестой оказались. Но я не в состоянии что-то вспомнить или сопоставить. Мне сейчас просто страшно. Страшно, прежде всего, за мою любовь. Я не смогу смириться с тем, что ее будут истязать и мучить. Сейчас, в эту минуту, я наконец осознал философию харакири, когда обида настолько велика, что вынести ее нет никаких сил, и только меч, забирающий у тебя жизнь, может избавить от горя, рвущего тебе внутренности. Притом, однако, меч тоже нарушает целостность твоих кишок. Получается, что – диалектически – физическая деструкция предпочтительнее деструкции психической… Так ли это на самом деле – мне только предстоит выяснить. И, похоже, весьма скоро. Неужели это путешествие завершится смертью всех от моих рук? Месть. Милосердие. И мука.

Я должен ее защитить. Чего бы мне это ни стоило. У меня есть охотничий нож на поясе. Есть маленький нож в сапоге. Но Страшному Монголу не составит труда меня обезвредить. Белая майка нисколько не скрывает его высушенные жилистые мускулы. Выглядят внушительно, рельефно, хоть и напоминают больше скопление раковых опухолей, готовых прорвать кожу и выйти наружу сгнившей массой.

Мы едем по кочкам. Нас потряхивает. При каждом подскоке на неровностях я вспоминаю, насколько мне жарко и как я вспотел. Одежда прилипла ко мне намертво и, точно кислота, разъедает кожу. Мое жирное лицо покрыто пылью. А сальные волосы всклочены. Поправить их мне страшно, потому что любое движение теперь – это роскошь.

Убить их ночью? Но до ночи нужно еще дожить. И еще неизвестно, что произойдет, пока солнце высоко в небе. Вполне может быть, что во время привала Страшный Монгол употребит ямщика в качестве ужина. А за ямщиком последуем и мы с моей невестой. По очереди. Или только я? А моя невеста станет их карманной наложницей, пока ее организм будет это выносить?

Пока же мы молча трясемся в старом дырявом дилижансе. Жарко. От Страшного Монгола несет потом. Острый запах затхлых подмышек. Мне становится дурно от мысли, что это омерзительное тело накроет мою нежную… сочную. Я боюсь поворачивать голову. Но так хочется взглянуть на нее. Я смотрю вниз на свои вспотевшие ладони. Это длится очень долго. Я мог бы занимать себя нескончаемой нервотрепкой, воображая себе самые нелицеприятные сценарии развития дальнейших событий. Но предпочел впялиться в свои мокрые ладони и так коротать тяжелое время.

Но безуспешно. Я вижу их прерывистое, комканое совокупление. Вижу его слюну. Вижу их жидкости: прозрачную, белую, красную. Вперемешку.

Солнце снаружи темнело. Об этом свидетельствовал свет, проникающий в разбитые окна дилижанса. Он становился оранжевым. Затем покраснел. Мы остановились. Молчаливый подмастерья распахнул дверь дилижанса и соскочил на землю. За ним последовал Страшный Монгол. Он вышел аккуратно, сохраняя на непроницаемом лице важный вид. Я же был заторможен. Я не последовал за Страшным Монголом. Это могло вызвать его гнев и кончиться для меня плачевно. Но Страшный Монгол сохранил спокойствие. Он лишь хмыкнул и махнул мне рукой в знак того, чтобы я выходил. Я взял невесту за руку и потащил за собой, неуклюже вывалившись из дилижанса.

 

… Страшный Монгол добыл несколько больших кусков соленой сельди, и сидел теперь за грубым столом, вкопанным в землю, и смачно соскабливал зубами мясо с эластичной рыбьей кожи. Заметно стемнело. Солнце стало коричневым. А свет от него напоминал застарелую ржавчину. Под ногами валялись гнилые луковицы. Я топтался на месте и старался на них не наступать, чтобы не выпустить из размягченных луковиц приторный пряно-алкогольный запах.

Моя невеста стояла под раскидистым деревом, скрестив на груди руки. Ее белое платье износилось. Волосы растрепались. На потное ее лицо лег слой пыли. Она, как и я, ждала, когда Страшный Монгол насытится соленой сельдью. Его подмастерья куда-то делся. Он как ушел на базар, так там и исчез.

Стол мы нашли на холме под деревом невдалеке от дороги. Возможно, здесь была чья-то могила. И сейчас Страшный Монгол поминал соленой сельдью чей-то труп. Лишь бы ему не взбрело в голову разрыть могилу, чтобы вытащить тело. Я смотрел на согнутую спину Страшного Монгола, который сосредоточенно соскабливал мясо с кожи, и думал, что такое развитие дел вполне реально. Уровень абсурдности, весьма вероятно, может достичь той грани, когда Страшный Монгол в порыве безумия начнет руками разбрасывать землю. В сторону полетят влажные луковицы, распространяя свой гнилостный сладкий аромат. Наконец Страшный Монгол достигнет тела, которое спеленали в простыню, уже истлевшую, вытащит его на поверхность. И съест его? Надругается над ним? Нет. Такое немыслимо. Жара распалила мое воображение. Нужно просто дождаться, когда Страшный Монгол доест рыбу. И мы снова пустимся в путь в дырявом душном дилижансе. Мы с моей невестой сутулимся от тяжести наших сумок за спиной. Ямщик ждет нас на обочине. Он даже не сошел с козел. Старик послушно ждет нас. Даже не двигается. Из-за его грузной одежки не видно его лица. Судя по всему, он сдает свой пот. Этим заняты все бедняки. Поэтому в такой жаркий вечер на нем черная широкополая шляпа, черное толстое пальто и черные толстые штаны. На руках – черные перчатки. А на лицо повязан – снова же черный – шарф. Глаза скрыты черными очками, как у Страшного Монгола и его подмастерья. Лошади тоже не двигаются, как и их хозяин. Все это очень странно. Будто реальность бодрийяровых симулякров сильно заглючила и не прогружает некоторые персонажи.

Страшный Монгол обсасывает пальцы. На столе валяются скомканные лоскутки рыбьей кожи. Насосавшись пальцев, он с кряхтением, сопя, встал из-за стола. Высморкался на землю и обернулся ко мне. Мое отражение застыло в черных пластиковых линзах.

– Покушай.

Страшный Монгол пригласил меня за стол. Моя невеста так и стоит неподвижная под деревом. Кругом все приобрело цвет гнилого лука. Глаза окислились и покрылись ржой. Меня смущает всё. В том числе и безучастность моей невесты. Причем, на протяжении всего пути, даже еще до появления Страшного Монгола.

Я только сейчас вдруг осознал это – она все время молчала… я лишь выдумал, что получал от нее ответы. Я выдумал ее скупые рассказы. Только молчание. И больше ничего. На ветку села ворона.

– Ешь.

Страшный Монгол настаивал. Но не проявлял агрессии или властности. Мне даже показалось, что в его голосе мелькнула нежность. Нежность ко мне. И я сумрачно осознал, что моей невесте в этом путешествии ничего не грозит…

Я сел на лавку со Страшным Монголом. Он пододвинул ко мне сверток с недоеденной сельдью. А сам стал обсасывать хребты, которые накидал кучкой на стол. Во мне копошились сомнения. У меня были грязные руки, и брать ими рыбу мне совсем не хотелось. Страшный Монгол заметил мои переживания и положил одну руку мне на колено, приговаривая прокуренным шепотком:

– Давай-давай.

Он сосал хребет селедки и гладил меня по коленке. А во мне муравьями носился страх и отвращение. Муравьи заползали в пенис, и мне было щекотно в паху. Щекотка распространилась на ноги и руки. По мне равномерно расползся зуд. Я стал есть. А Страшный Монгол переключился с моего колена на спину. Игриво он меня, чуть касаясь, царапал ногтями. Мне было стыдно. Я не мог поверить, что это происходит со мной. Хуже всего то, что моя невеста видит этот позор. Лучше бы мы умерли у тех азиатов в таверне. Это произошло бы не столь скверно и сомнительно. Хотя, возможно, я зря нервничаю. Ведь пока, кроме легких ласк, Страшный Монгол никак себя не проявлял. И, вероятно, все на том и кончится. По крайней мере, я хочу в это верить. А пока – мне нужно через силу глотать селедку, чтобы не рассердить Страшного Монгола. Рыба очень соленая. От нее щиплет язык и душит подступающий кашель. В горле свербит. И очень хочется пить.

Продолжая гладить меня по спине, Страшный Монгол спросил:

– Вкусно?

И внимательно заглянул мне в лицо. Я снова увидел себя в черном отражении.

Я кивнул и хмыкнул. Я намеренно набивал полный рот, лишь бы не вступать с ним в диалог.

– Вкусно, – повторил утвердительно Страшный Монгол, удовлетворившись моим аппетитом.

Он помолчал, не отнимая от меня руки. Потом похлопал по плечу и положил потную ладонь мне на шею. Ласково.

– Кушай.

А затем снова односложно спросил, вкусно ли мне. Я снова же кивнул и хмыкнул. Старался жевать медленно. Но я чувствовал, что моя угрюмость не нравится Страшному Монголу. А это могло для меня плохо кончиться. Я решил задобрить его… я проглотил соленый вонючий комок рыбы и кое-как выговорил сипло:

– Вкусная рыба. Спасибо.

При этом прикоснулся к его голому плечу и потер прямой, напряженной ладонью, топорно имитируя поглаживание. Страшный Монгол пристально уставился на меня. Даже сквозь очки я почуял его вожделение. Хочу ли я сохранить жизнь? Хочу ли сохранить свою нетронутость? Хочу ли достичь ту фата-моргану, за которой мы с моей невестой пустились в путь? Ответа нет ни на один из этих вопросов. А есть лишь невидимые скрозь черные очки глаза Страшного Монгола, который меня домогается…

Наконец на лице Страшного Монгола возникла довольная улыбка. В его очках я опять увидел себя. Я улыбался нелепо, заискивающе. Как избитая собачонка, которая надеется своей раболепной улыбкой вызвать жалость у живодера.

 

… Молчаливый подмастерье так и не явился с базара.

 

… В дилижансе мы втроем доехали до гостиницы.

Мрачное двухэтажное здание с грязными окнами.

Страшный Монгол договорился о номерах. Для него это не составило труда. Думаю, хозяевам гостиницы не хотелось получить заточку в шею. А затем еще и еще, пока бы их кровь не начала хлестать фонтанчиком.

Страшный Монгол бренчал двумя ключами, пока мы поднимались по лестнице. Одним из них он открыл дверь нашего с невестой номера. И любезно оставил нас одних, тихо притворив дверь.

Я скинул с плеч сумку. Подошел к занавешенному окну и распахнул шторы. За мутными окнами виднелась жженая пустошь и вечернее небо. Дилижанс увез нас далеко от провинции и, соответственно, от тесного скопления сельских домиков. Эта гостиница торчала в бесплодном поле у дороги как деревянный кубик в песочнице.

Моя невеста разбирала вещи из своей сумки. Искала чистое белье. А мне было страшно снимать с себя одежду. Очень может быть, что ее придется сдирать вместе с кожей.

Мы заказали в номер ведро воды, чтобы освежить горло и помыться. Я слил немного в графин. Денежные запасы ощутимо истощались.

Моя невеста не подпускала меня к себе. Она была похожа на побитого испуганного зверька. Я сидел на аккуратно застеленной кровати и наблюдал за тем, как девушка обтирает свое обнаженное тело полотенцем, смоченным в воде. Обтирает полную грудь, обтирает под ней. Обтирает живот и низ живота. Смачивает полотенце. И проводит им по ягодицам и между бедер. У меня в промежности вспухает комок желания. Пенис упирается в ширинку. Но моей невесте не хочется, чтобы я смотрел на нее. Она старается укрыться от меня. Но предпринимать нечто радикальное, возводя самодельную ширму, она не желает.

Слышно, как в коридоре появился человек. Портье. Он громко сообщает, что через десять минут отключат электричество. Какое-то время моя невеста обмывает себя при свете настенной лампы. Потом она гаснет, как и все лампы в гостинице. В синем мраке я смотрю, как моя невеста доканчивает свои купания… На моей ширинке мокрое пахучее пятно.

Она ложится спать. Голая, укрывшись тонким покрывалом. Я тоже помылся. Выпил стакан воды из графина. И тоже голый лег в кровать. Укрылся вторым покрывалом. Между нами на кровати внушительное расстояние. Но сократить его никто из нас не попытался.

 

… Я проснулся посреди ночи.

С мыслью о том, что теряю драгоценное время. Сейчас есть реальный шанс сбежать и спастись. Но если Страшный Монгол пустится в погоню за нами, то уже точно не пощадит. И если сейчас существует лишь одна опасность – это потеря чести, а если не разводить соплей – потеря моей анальной целостности, то потом, когда, как загнанные крысы, мы с моей невестой будем пищать от страха и молить о пощаде, нас уже ничто не спасет. Даже мой тугой анус.

Я уставился в синий мрак на стене и с нездоровым азартом прокручивал в голове сцены насилия. Мне всегда казалось, что стерпеть можно любое унижение, если оно не заходит дальше и не перерастает в физическое истязание. Но сейчас, лежа в той черной синеве, укутанный в перманентный ужас, я не могу отделаться от мысли, что вскорости после этой похабной экзекуции надо мной я не выдержу и совершу самоубийство. Мне не вынести этого тотального уничтожения. Как это? Когда в тебя проникают чем-то широким и твердым? Как это? Когда в тебя это что-то широкое и твердое с трудом вклинивается, распирая внутренности, разрывая катастрофически сухую кожу, а потом вымученно выходит с остатками слизи, кровью и калом. Раньше я со скепсисом глядел на жертв изнасилования. Не мог уразуметь их затворнических настроений и апатии. А теперь я сам – эта жертва. И с этим нужно что-то делать. Нет. Прежде чем убить себя, я убью тех двоих. Насилие должно караться насилием. И не лучше ли в таком случае опередить свой неутешительный фатум и не лучше ли еще до следствия уничтожить причину? Нож на поясе. Нож в сапоге. И кого убивать сначала? Страшного Монгола? Или молчаливого подмастерью? Вдруг я недооцениваю опасность, которую несет в себе этот нелепый молчун? Который, кстати сказать, так и не вернулся с базара. Значит, в номере гостиницы сейчас находится только Страшный Монгол. Но спит ли он? И заперта ли у него дверь? Или же мне стоит постучать и сделать вид, что и сам не против связи с ним? Соблазнить эту жилистую тушу. Уложить на кровать. Залезть на его высушенное мускулистое туловище, воняющее потом с луковым духом. И когда его возмутительно оттопыренная плоть упрется мне в бедра, вонзить в Страшного Монгола лезвие… смогу ли я проделать все эти действия? При том, что ни разу не делал ни того, ни другого. Не соблазнял опасных уродцев и не втыкал в них ножей.

Нет. Не смогу. Нужно просто собрать вещи и смыться. Куда только можно, лишь бы подальше от этой сомнительности.

 

… Невеста, как на зло, копошится. Моя сумка уже валяется у входа. Сижу на кровати и нервничаю. Наблюдая за тем, как моя невеста, снова не говоря ни слова, недовольно укладывает вещи в торбу. За окном уже рассвело. Повторяю про себя, как мантру: «Только бы еще спал». Но торопить девушку не хочу и терпеливо жду. Почему она сама не понимает важность спешки? Зачем эта стервозность? Откуда она взялась и чем вызвана? Мы гуляем по краю, нам грозит надругательство и смерть. А она даже не пытается сделать вид, что торопится. Рассматривает свои поганые тряпки, прежде чем запихать в сумку. Ощупывает. Порой нюхает. Мне хочется броситься к ней, усесться рядом на пол и залепить ей пощечину, чтоб она очнулась от своего идиотского транса. Но я этого не делаю. Я снова, как в дилижансе, боюсь пошевелиться.

Моя невеста еле двигается. Я и вовсе застыл. Будто воздух с каждой секундой становится все гуще. Наконец я все ж таки слышу звук молнии на сумке. С меня спадает пелена отупелости. Я вскакиваю с кровати, хватаю свою сумку у выхода. Подхватываю невесту под руку. Она словно не в себе. Я тяну ее за собой, а она не сопротивляется, но и не помогает. Ноги ее подгибаются, тело валится на пол. И мне приходится волочить его до двери. Воздух снова становится непролазным. Распахивается дверь…

В номер вваливается Страшный Монгол. На нем нет солнцезащитных очков, и я впервые вижу его глаза. Страшные шары, из которых пышет сатанинская чернота. Будто вспороли зрачки, и краска залила белок. Страшный Монгол великаном глядит на меня сверху вниз своим маслянистым взглядом. И улыбается. Я вижу, что он видит. И понимаю, что он понимает. Я в ступоре.

Он аккуратно забирает у меня сумку и бережно кладет на пол. Другой рукой я все еще держу девушку. Но Страшный Монгол забирает у меня и ее. Она очнулась от прикосновения чужой руки и уползла к кровати.

Я вытаращил глаза и испуганно смотрю на Страшного Монгола. А он протягивает мне руку и ласково обращает ко мне свой голос:

– Пойдем. – Даже в чернильных его глазах проступает нежность ко мне.

– Нет, я не буду… – едва выдавливаю из себя ответ

Из-за спины Страшного Монгола возникает его молчаливый подмастерья на высоких шпильках. На базар он ходил не просто так. Его волосатые дряблые ноги просвечивают сквозь черные капроновые колготки с затяжками. А зад стянули брючные шорты горчичного цвета. Сморщенное пузо вываливается из-под женского черного пеньюара с пушистыми, болтающимися помпонами на плечах. На шее – кожаный чокер с металлическими клепками, а глаза скрыты черными очками-милитари.

– Ну что? – говорит подмастерья.

– Начнем тогда с нее, – отвечает Страшный Монгол, хватает мою невесту и держит ее перед собой, как куклу.

На меня валятся их голоса, как камни. Каждое их слово – это неизбывный ночной кошмар. Они, где-то надо мной, обсуждают свои дела, но они так высоко, что я ничего не могу разобрать. Я уменьшился и стал плевком под их ногами. Я весь сжался, скукожился и оглох.

– Выебем ее во все дырки. – Страшный Монгол знает, что я слышу его. А я знаю, что с моей невестой ничего не случится. Меня просто хотят вынудить самолично отдаться в жертву. И я не могу не сделать этого, потому что не уверен окончательно, все ли с ней будет хорошо. Лучше пусть я изорвусь в кровь от их конских членов, чем моя девочка испытает боль и унижение от их рук, ног, пальцев, языков и ногтей.

– Нет! Стойте! Я Согласен!

Страшный Монгол теряет к девушке интерес и бросает ее на пол к ее сумке. Страшный Монгол стал суровее. В его черных глазах уже нет ласки ко мне. Он хочет меня наказать за непослушание и предательство.

Он жестко берет меня за плечо и нависает надо мной, алчно улыбаясь.

– Пойдем. – Несмотря на гнев обиженного любовника, голос его остается спокойным. Он начинает меня уводить из номера. Его приодевшийся подмастерья уже исчез в дверном проеме.

– Я не хочу… я не хочу… я не хочу… – скулю я шепотом.

Я гляжу наверх на Страшного Монгола и говорю ему (в поле моего зрения на мгновение появляется моя невеста):

– Я еще девственник, – думая, что это разжалобит его.

Но Страшный Монгол не обращает на мои мольбы внимания. Он лишь глядит на меня покровительственно и улыбается, смакуя этот момент. А я все уменьшаюсь в пространстве. Я снова становлюсь двенадцатилетним беспомощным ребенком, которого будут безнаказанно мучить и унижать. Мне хочется плакать.

– Ну… не самый лучший выбор, – ехидствует моя невеста.

Страшный Монгол пропускает эту реплику мимо себя.

А для меня эти слова – катастрофа.

С этим громом внутри я покидаю номер, где моя невеста остается одна.

И каждый мой шаг отдается гулом в пространстве. Все сотрясается.