Слово не воробей

Сегодня мой дедушка скажет последние слова. Через полчаса начнется торжество по случаю, а я топчусь в очереди.

Молодая кассирша шарилась под прилавком, а двухметровый покупатель объяснял ей на пальцах, что собственно ему надо. Бумагу с ручкой девушка видимо не нашла, выпрямилась, и с виноватым видом глядела на бегающие по воздуху руки в последней попытке понять. Движения покупателя с каждой минутой становились все более резкими и требовательными. И от очередного взмаха кассирша вздрогнула и отшатнулась.

­— Да чтоб тебя! Дура!

Люди в магазине подняли головы. Остановились, зависнув с пакетом свежих абрикосов над корзиной; замерли, пересчитывая монеты в ладошке; застыли в шаге, не смея опустить ногу на пол. Ощущение, что все играли в старую детскую игру, в которой по команде ведущего нужно превратиться в статую. Сам же невольный ведущий, не выдержав груза всеобщего внимания, сутулясь помчался вон, но его двухметровую фигуру провожали до самых дверей. Кассирша с покрасневшими глазами убирала с конвейера набранные им продукты, а в это время мужчина, следующий в очереди, придвинулся к ней поближе и что-то прошептал. У девушки приподнялись уголки рта.

Какой щедрый человек. Постыдное любопытство вынудило меня подглядеть за его наручными часами: огромное число на них стало меньше на семь. Совсем немного. Может последовать его примеру?

Я глянул на свою левую ладонь. Гибкий экран на перчатке с открытыми пальцами показывал шестизначное число синими цифрами. На самом деле число отображено не полностью и все об этом знают. И разбрасываются словами понапрасну, пока с левой стороны в ряду цифр вдруг не появится нуль. Вот тут-то и начинается трепет за каждое слово.

“Береги слова смолоду”, — говорил мне дед, и я его охотно слушался.

Поэтому, когда очередь дошла до меня, я просто широко улыбнулся. Кассирша пробила мне большой торт, который уже через пятнадцать минут должен стать главным украшением стола. Я рассчитался с терминалом, махнув по нему рукой в перчатке. И помчался, стараясь держать торт подальше от ног: как своих, так и чужих.

На улице из громкоговорителей лилась легкая музыка. Ботинки, туфли и кроссовки выстукивали такт. Люди сворачивали в переулки, скакали по лестницам, запрыгивали в дверные проемы или просто шагали, но каждое движение было частью единого городского танца. Я добавил от себя поворот с тротуара под козырек остановки.

Двое деловых мужчин при моем появлении тут же завершили свой разговор кивками друг другу и достали небольшие текстописцы. Они прекрасно понимали, что я просто не могу их не слушать. Заточенность слуха на голоса у современного гражданина настолько остра, что у всех нас троих, ожидающих на остановке, повернулись головы на далекое “Ура!”, выкрикнутое скорее всего возле университета в полукилометре от нас.

Нужный автобус все не появлялся. Мне надо проехать всего остановку. Пройти пешком — плевое дело, но сейчас каждая секунда на счету. Одна, две, три… Тикали они, отмеряя минуты моего тягостного ожидания. Если бы мы не умели отсчитывать время, никто бы и не задумывался насколько оно ценно. Счет придает значимость. Особенно когда понимаешь, что рано или поздно может настать момент, когда считать будет нечего.

Долгожданный автобус подъехал. Я запрыгнул, исполнив очередной элемент танца. Плюхнулся на сиденье и посадил торт на колени. Автобус загудел, но мягкий женский голос, читающий стих, тут же заглушил звук старого мотора:

Великих помним мы людей,
Открывшие глаза миру,
Что слова страшней ножей
Вонзаются во спину.

Что губили они страны
Ядом гневных фраз.
И молчанье лекарство
От бед, спасение для нас…

Когда ты не можешь говорить — тебе хочется слушать. Человек, который придумал наполнить вдруг затихший мир звуками — гениален. Чего правда не скажешь о людях, которые его заглушили. Простая идея: заставить людей думать прежде чем говорить, добавила в нашу жизнь еще один значимый счет.

В автобусе было не многолюдно. В соседнем ряду девушка беззвучно повторяла строки стихотворения, выполняя ежечасную зарядку по рекомендации Минздрава.  Она открывала рот более широко чем требуется и выглядело это странновато, но подобное сейчас в порядке вещей. А вот бурно выяснять отношения на людях, как это делала парочка, сидевшая передо мной, во все времена считалось неприличным. Даже если ругаться на жестовом языке, который не все понимают.

Сейчас такой вариант общения набирает все бо́льшую популярность, вытесняя текстописец. И наверняка скоро жестовый язык станет обязателен для изучения. А потом появиться еще какой-нибудь способ, и он заменит все остальные. И люди так приучатся общаться без голоса, что будут умирать с неиспользованными словами.

Но увы моему деду не повезло. Он родился, когда ограничений еще не было. И наградили его числом положенных слов в моем возрасте. И теперь я должен успеть доставить торт и себя на такой своеобразный праздник. Потому стоило стиху умолкнуть и скрипнуть тормозам, я помчался во весь дух в едва успевшие разойтись двери.

Дорогу к деду я знаю с детства.
С остановки налево, двадцать шагов вперед, поворот направо в тень торца многоэтажки.

Я ходил здесь с мамой за руку; один с портфелем; с дедом, поддерживая его за локоть.
Потом повернуть налево, срезать угол по вытоптанной клумбе и по лестнице вниз к пятиэтажному дому.

И если вдруг найдут способ “посчитать” зрение, я нащупаю сюда путь и слепым.
Третий подъезд, первый этаж.

Раздражающий уши звонок раздался за обтянутой дерматином дверью. Открыла мама. С тех пор как я переехал в университетскую общагу, мы стали видеться чаще у деда. Она меня наскоро обняла и выхватила торт, но не для того, чтобы унести его на царское место. Она развернула ладонь. Ее морщинка между бровей стала еще глубже.

— Ну мам, не время.

Мой счетчик переключился, из-за чего лицо матери тоже переключилось с хмурого выражения на испуганное. Она пригрозила мне пальцем и дернула за плечо, приглашая в гостиную, где ждал стол с белой скатертью и яствами на любой вкус.

— Здравствуйте.

Все за столом повернули на меня лица и кивнули в ответ. Дед сидел во главе стола с новеньким, еще не распакованным текстописцем перед собой — подарок от семьи и друзей. Он одарил меня белоснежной улыбкой и, не вставая, развел руки. Я с радостью принял объятья, и его седая борода оцарапала мне щеку. Отец тоже приготовился обниматься, но я протянул ему руку.

Да-да, папа, я уже взрослый, теперь обнимать меня позволено только маме и деду.

Дед распрямил с хрустом плечи, выкатил грудь в белой рубашке. Все встали, готовые слушать. Я примостился к последнему пустующему стулу. Голос деда загромыхал по гостиной:

— Приходит Иван-дурак к царю: “Я выполнил свое обещание, — дед вытянул руку в сторону. — Вот голова дракона. А ты выполнишь свое?” “Да, — дед вытянул вторую руку, — вот рука принцессы”.

Дед опустил руки, разглядывая нас. Все склонили головы. Мама плакала, ее ожидание услышать душераздирающий фонтан сердечных слов не оправдалось. Дед, в принципе не склонный к романтичности, повел себя так, как и в любой другой день — просто веселился. Мне стало тошно от похоронного настроения других. Я с горечью смотрел как дед тер пальцем морщину между нахмуренных бровей, которую унаследовала моя мать.

— Да ну вас, — неожиданно рявкнул он. — Деревянные…

Дед вдруг дернулся и приложил руку к горлу, туда где был встроен чип. Он больше не будет отсчитывать слова и передавать значение на различные гаджеты. Он полностью перекрыл деду возможность говорить.

Я, как и многие, невольно потянулся к своему чипу. Каково это? Что чувствуешь в этот момент? Дед конечно сможет все рассказать после того как распакует текстописец. И еще много чего расскажет с помощью него, но это кажется какой-то несправедливостью. Когда получаешь почетное звание старости и у тебя есть особое право вещать о своих знаниях, опыте и прочитанных анекдотах, но уже не можешь.

Надеюсь в будущем все это исправят. Дадут возможность отложить слова на пенсию или получить в дар. Я бы с радостью отдал тебе, дед, слова, лишь бы еще послушать твои истории. Но теперь ты можешь только слушать и писать на новеньком текстописце. Дед провел ладонью по коробке, понимая, что больше не сможет общаться, не держа эту штуковину в руках.

Все продолжали изображать могильную утрату, а я сел и положил себе ложку салата.

— А я знаю еще анекдот, — начал я. — Два охотника наткнулись на медведя…

Дед слушал, не скрывая удивления. А потом засмеялся. Как-то беззвучно, совсем необычно. Но искренне, вытирая заслезившиеся глаза.

Все оживились и опустились на стулья.

—История, — пробасил отец. — Как-то раз…

И он начал рассказывать, не жалея красочных слов и подробностей. После эстафету подхватил кто-то из друзей, и она пошла по кругу. Наши счетчики высчитывали значительные суммы, но этот прощальный вечер с голосом деда, прошел так, как будто мы сами его никогда не потеряем.

И в этот миг я осознал, что ничего не изменилось и не изменится. Чтобы не придумали для улучшения нашей жизни — люди продолжат хамить кассиршам и выяснять отношения. Вести деловые беседы и оповещать улицу о сданном экзамене. Беспокоиться за сыновей и обижаться на отцов. Здороваться, говорить незнакомым людям приятные слова и рассказывать истории. Новые условия, законы, ограничения вносят коррективы в нашу жизнь, но не меняют нас. Каждый найдет способ проявить свой внутренний мир, и не пожалеет для этого никаких значимых чисел, даже если, рано или поздно, считать будет нечего.