” Сквозь года”

Просыпалась станица, расположенная вблизи минеральных вод, которые распластались по горным местностям Кавказа. Она была облита солнцем, и потому плодородие на землях Подгорной было замечательное. Жители проводили сутки на работах, которая не блистала разнообразием: ты либо пашешь на хозяйство, либо обслуживаешь это хозяйство. Иногда было и нечто сказочное – в станицу приезжали художники – передвижники, восхищенные пейзажами пшеничных равнин тех земель. Но они рисовали не только оскалено – романтичные пейзажи, но и собирали неплохую копеечную кассу с рабочих мужиков и их семей за портреты. Какую – то часть денег они тратили себе на временное жилье, и чаще всего останавливались у одного бывшего моряка с рыбацкого судна « Яблочков». «Сарафанное радио» возвело популярность домиков гражданина Гвардеева в ранг легенды, и тем самым принесли старику настоящее счастье. Поэты, художники ломились в летний сезон к нему в просторные домики, дабы написать что – то ценное для родной страны. Гвардеев был обеспеченным. Но по окончанию « бархатного сезона пейзажей», все деятели улетали, уплывали, уезжали, оставляя старика в одиночестве.

И вот конец сентября подступил к границам станицы. Неспешный ветер последних солнечных дней окутывал все дороги, и земляные холмы; возникала дрожь по упущенным августовским дням, в горле девочки подступала горечь и легкое отчаяние предназначать себя преподобному господину, но такова жизнь. Все семейные дворы готовились к морозам, и потому делали запасы сена, утепляли дома и последние разы выходили к огороду, вынося свою радость напоказ родным детям. Жизнь тем самым приобретала маневр перехода в новую ипостась снежного оледенения сердец и сохранения воспоминаний лета. Это являлось грустной меланхолией существования станицы.

В этой движимой атмосфере старик бродил по проселочным дорогам с ухабами, заполненными травинками. Он практически не поднимал глаз, а шел по наитию, на звонкие голоса людей, которых он мог знать. Николай Семенович Гвардее искал успокоения в разговоре, с медовым ароматом предложенного ему чаю. В этот раз он набрел на семейный сад с открытой верандой и ломаной крышей, на которых умещались плотно посаженные ночные фиалки и душистые резеды нежно алых оттенков. В этих условиях жила семья работника газовой установки в соседней станице – семья Дроздовых. У них было двое милейших детей: Лида и Гена. Они обладали потрясающим свойством характера убегать и продолжать играться, как только в дом приходят незнакомцы. Гвардеев прилежно постучался к главе семейства – Андрею Дроздову:

– Андрей, привет. Можем ли мы с тобой поговорить?

– Думаю, что да. Мы как раз тихонечко, по – семейному в зале собрались с женой, а она очень притомилась в саду, поэтому вряд ли захочет со мной разговаривать (слегка посмеиваясь).

Гвардеев снял куртку, присел за стол и стал дожидаться чая. Повсюду были развешаны картины с вышивкой, причем очень даже аккуратной. По ней было видно, что автор чрезвычайно старательно выделывал свое искусство, с большой любовью и детскостью рассудка.

-А кто это сотворил? (незастенчиво спросил Гвардеев)

– Моя жена, Мария.

– Она талантлива.

– Безусловно. Но давайте лучше поговорим о политике или о военном устройстве. Говоря эти невинные слова, Андрей поставил чай напротив своего собеседника и уселся за плетеный стул собственного производства.

– Андрей, я слышал, что ты со своим детским отрядом скоро в горы пойдешь.

– Да, давно планировал. Собрали уже все справки, родители переживают сильно, раньше мне кажется было по – другому. Сейчас это сплошной мрак. Убедить, что я не « чудной шарлатан», а опытный путник и педагог все- таки, очень трудно.

– Соглашусь. На какие высоты метишь со своими воспитанниками?

– На склоны Шахдага, в ущелья завести их дерзким образом пытаюсь, и в зону минеральных вод, которые вот прямо таки перед взором текут. Вода полезна для детского организма.

– Понимаю тебя, на нашем веку малого практики для сорванцов. Вот как у меня было, и я надеялся, что будет также сейчас. Кстати, ты слышал новость, про пацаненка, который в казарме нашей станичной дебош устроил. Говорят, напился и отхлестал своих же, со своего призыва. (не спеша засмеялся). Вот оно благородство в истинном виде, «молодых» не тронул, а своих до вольной кровушки избил.

-Такой нрав сейчас (отхлебнул немного чая). Давайте я вам анекдот расскажу: Сидят в кабинете трое здравых молодых людей, обаятельных, амбициозных, статных. Переговариваются о чем – то между собой, а в глазах так и блестит преспектива и амбиции, ну знаете бывает так.

– Знаем.

-Так вот, сидят, и вдруг к ним заходит человек постарше и вскричал: вы, молодые и дерзкие, каждый из вас Брут по сути своей.

Молодые были в замешательстве : а кто такой этот Брут?

Гвардеев рассмеялся, старчески покряхтывая.

В это время в гостиную вбежала Мария с бешеным взглядом, который перекрывал ее воздушные черты лица. Она начала говорить:

– Сон – лучшее, что есть у человека; он способствует приходу счастья, особенно когда дети спят в саду и поглощают кипарисовый воздух. Но весь уют разрушает ваше гоготание. Оно мерзко. Андрей, я разочаровалась в тебе, в твоем воспитании.

Гвардеев практически не дышал. Мария продолжала говорить, хаотично передвигаясь по гостиной:

– Николай Семенович мое уважение к вам безгранично, но сейчас не лучшее время для разговоров. У нас в почтовом отделении сокращение и меня завтра вызывает начальство, и я хотел бы выспаться перед таким ответственным мероприятием.

– Хорошо, Машенька. Ухожу.

Послышался детский плач, стук по подоконнику.

– Андрей, не провожай.

– Я тебя понял, но этот визг слушать не буду. Мне нужно электрику проверить, а то опять вечером на керосиновой лампе просидим.

В этой суматохе Гвардеев покинул дом. Уже была ночь, и он двигался к своему дому практически наугад, по пологим тропинкам и редким фонарям. Ему нравилось это приключение, ведь оно возвращало забытые воспоминания с судна «Яблочков», когда его щеки были обожжены ударами океанской волны. Николай Семенович тосковал по родному судну, видя в ней колыбель тех самых важных мелочей, необходимых именно для его измученного сердца. Но сейчас он тоже не жаловался, а ловил ночной холод по своей огрубевшей коже. Дорога показалась длинной, но Гвардеев дошел до дома, накормил свою собаку, которая очевидно скоро приобретет старческую слепоту, и пошел в проветренную до мерзлоты кровать. Ему нужно было следующее утро, чтобы одиночество не забрало его на свой невесомый борт. Во сне снова приходила юность, Николай Семенович представлял ее на верхушке домов, окутанную дымом.

2 часть.

Наступило суховатое утро. Гвардеева мучила надежда устроить ужин для комбайнеров, в нем проснулось благородство, будто рыцарский дух посетил его домик. Старик твердо решил совершить доброе дело. Пока Николай прибирался в своих владениях, на улице обострились тучи, загремел затяжной гром, треск деревьев был предвестником града. Сумасшедший дождь обрушился на станицу. Гвардеев не мог терпеть звука грома, он запер все двери, укутался в одеяло и попытался представить обмеление рассудка.

Спустя час желание постороннего общества улетучилось в район произрастания туманов. Гвардеев ждал « закатной засухи» в станице, чтобы отправиться в сельский клуб. Там вечно играл заржавелый саксофон, и вдохновенная женщина свысока своего жизненного опыта вымораживала стихи Ахматовой и изображала из себя диву. Гвардееву это было по нраву, поэтому он всегда слыл щегловатым модником. Он направлялся туда ради встречи.

И вот Николай Семенович подошел к клубу, сегодня здесь как — то особенно чувствовался дух нежданно наступившей свободы. Собирался народ с моложавым привкусом и лицом влюбленного оттенка. Стены, как древние искры, начинали пестреть и скрипеть. Ноги пускались в неведомый путь, какой – то один задорный паренек развивал смех вокруг себя и все становились примерно похожими. Происходило «великое движение» около сцены, на которой извивался худощавый гитарист. Гвардеев забился в забеленный угол и неграмотно созерцал происходящее. Через несколько минут к нему пришла зловещая тоска, она схватила его за плечо, потом сказала, что ему пора идти домой, покидать эту сумасшедшую общину и возвращаться к хозяйству, которое сильно износится до следующих визитов богемы.

Гвардеев согласился с этим, но перед уходом решил поговорить с одним молодым человеком, показавшимся ему обаятельным и разговорчивым:

– Хорошое у вас время.

– Меня всегда удивляет, как престарелые люди говорят одни и те же фразы, никакого стремления к идеалу.

Николай Семенович удивился и снова начал:

– В общем я вижу вы талантливые ребята. Хочу пожелать такой падлючей и скользкой вещи как удача.

– Спасибо.

Они крепко обнялись. Гвардеев скрылся в тени леса от бесконечных мельканий. Ему стреляла в спину лунная стрела, но он не обращал на нее внимания. Ожидался новый день полных мельчайших огорчений.

3 часть.

Станица потихоньку очищалась от « осенней каши» и утром Николай Семенович решил сходить на озеро, которое славилось в округе своим рыболовством. Все прошло хорошо: Гвардеев пообщался со знакомыми и немного позавидовал роли этих людей в обществе. Они являлись защитниками для своей родословной, мясистым рыцарями, способными держать непримиримый стержень рассудка и благосостояния. по сравнению с ними и их позицией Гвардеев был вошью.

Подходя к своему дому, он вдруг заметил, что дверь приоткрыта, и из нее просачивается незнакомый одеколон с острыми примесями лагунных жидкостей. Гвардеев пробрался в прихожую, и взял кочергу, потом услышал стук тяжелых ботинок по провисшему полу и решил, будучи в холодном поту, что пора действовать, робкой поступью он дошел до центральной комнаты, размахнулся кочергой и побежал наобум. В углу комнаты в эти секунды нагло рылся в ящиках сутулый молодой человек. Гвардееву было все равно, он жаждал воткнуть кочергу в обидчика, и вот дьявольский замах, но молодой человек ухитрился увернуться и отпал в сторону, к окну. Гвардеев в секунду обернулся в сторону окна и получил действительно страшную иглу судьбы себе в глаза. Они вмиг заполнились слезами и ненавистью. Ведь это объявился его единственный сын – Владимир, который покинул его в связи со своим распутством и стремлением закрепиться « птицей удачи» в столице.

Гвардеев сразу понял, что волну гнева нужно убрать в сторону, это проявился отцовская жалость, который застрял где – то в пыли детских простыней. Он не стал отвергать это чувство.

– Успокойся, подожди, я совсем промок.

Молчание. Гвардеев начал:

– Пошли погуляем, я тебя не буду бить.

– Я согласен.

Отец и сын вышли на свет. Николай Семенович запер будки и дома, с трясущимися руками закурил свои сигары, которые достал из – под лавочки, а точнее из портсигары, кототрый был с гравировкой морской фуражки и облупленной снарядами пушки.

Владимир пытался произнести свою речь мягкой пеленой для отца. Он желал горестным повествованием уговорить Гвардеева дать ему немного денег, и дать время посидеть в станице, понабраться мудрости, которой ему не достало в столичных баталиях за денежный достаток. Затем юноша планировал снова вернуться в столицу и вновь пробовать грамотно распоряжаться начальным капиталом при открытии частной юридической компании.

Гвардеев, словно опытный пограничник, осторожно всматривался в лицо своего сына. Что там было? Обреченность и еще не до конца догоревший фитиль. Как он мог отвергнуть родное?

Тут его доброта разворачивалась в сторону сына. Он хотел это прикрыть, ведь жизнь научила не проявлять ласку, оставаться прежним бывшим моряком со взглядом матерого жителя этой планеты.

Владимир почувствовал эту жалость и продолжал давить, вдыхая воздух, заполненный свежестью рябин и промозглого дождя.

– Отец, ты главное не убей меня на следующее утро, и тогда уже лучше станет. Невестку хотел к тебе привезти сюда, так она видите ли барыня, не захотела в такие захолустья ехать. Отец, не сжигай меня взглядом, все село на меня как на паскуду смотрит – видимо много ты им в уши влил про мои искания, что аж зубы скалят. Благо мои ребята приняли в кооператив к себе.

– Я рад за тебя.

– Слушай, я прекрасно помню, что там на холме «кладбище рыбацких лодок». Пойдем сходим туда.

Гвардеев согласился, было уже 4 часа дня, и дело шло к обедне. Но человеческий голод вызывает злость, поэтому путники двинулись дальше.

4 часть.

Отец с сыном взошли на небольшой песочный холм, в каких – то местах были кучки хрустевших недавно углей. Они приближались к воде, едва бежавшей от горных истоков.

Гвардеев присел на бревно, Владимир отошел немного от него, будто пытаясь пройтись кругом.

– Скажи, отец, ты ведь знал, что я люблю рисовать, и в общественных процессах мало чего понимаю, но ты все – таки давил и заставлял заниматься этой нудятиной, чтобы потом на старости лет я тебе копеечку приносил. Вот за это я тебя ненавидел, и бунтом занимался, но на такой психике обиженного мальчика не добьешься успеха в столице.

Гвардеев заплыл искренним смехом.

– Я ничего не хочу говорить тебе, ты остался дураком.

– Возможно. Но сейчас я готов помогать тебе материально, вернуться на эту землю, на этих комбайнах с мужиками лоб о лоб пахать. Просто деньги приперли к стенке, и именно сейчас. Моя невеста лучше меня, гораздо лучше, пытается выживать и активно дела делает специфические, связанные со стариками и детьми. Она будто из благословенного рая спустилась и чрезвычайно ошиблась с местом поиска любви. Во мне же ее нет. Ты этому меня научил.

Гвардеев вмешался:

– Я всеми силами из тебя достойного мужчину делал. Ты ведь даже сверло нормально не умел держать, только бегал к соседским девочкам картинки разглядывал непонятные, да как ошпаренный с утра бегал с камерой. И мне только тащил картинки. Неужели ты не понимал, что у меня была ответственная работа. Ты думаешь, я просто так среди морей барахтался? За мной десятки человеческих душ, за которых я отвечаю, и в любой уродский шторм сердце из груди вылетало. И ты даже не моргаешь в те секунды, смотришь, чтобы все канаты были на месте, чтобы каждая моряк по – возможности сидел в каюте и молился за других.

– И тут ты забегаешь с красными глазами, весь измазанный. Что я мог еще сделать?

– Посмотреть, что я навоял. Этого было бы достаточно, что мой отец окунул свой взгляд в мой набросок или фотографию.

– Я не знаю, откуда у тебя такие крови.

– Что ты заладил: я не знаю, я не знаю. Иди утопись где – нибудь.

– Говори, говори, сынок, всю мерзость, что внутри сидит. Я – то тебя не услышу, может хоть небеса что – то смогут понять.

– Правда не хотелось с тобой ссориться.

– Так чего же ты пытаешься забраться на эту гору? Ты думал добра тебе пожелаю после дел, которые ты намешал? Нет, нет, нет (начал кричать). Я только продолжу тебя унижать, если уж не получилось воспитать. Максимум, что я могу сделать – поселить тебя в отдельном домике.

– Спасибо, – Владимир понимал, что нужны более решительные действия, но пока не планировал, потому что знал, что все зависит от встречного течения)

За их разговорами вечер уже обжил всю округу. В тот день было как – то по очаровательному тихо в станице, она умирала от многих вещей, но продолжала известный ей путь.

Владимир был поселен в самый прохладный барак, там пахло умершей капустой и самым ядреным самогоном. Молодой человек быстро закутался в одеяло, поднял голову наверх и понял, что барак очень похож на хутор, который запутался в лесах, и напоминал планетарием, потому что крыши у этого сооружения не предвиделось. Владимир смотрел на хрустинки звезд и понимал, что нужно дожать своего отца. Но вот в чем вопрос: придется ли это сделать силой? Он предполагал избиение, но не планировал, ведь ждал встречного течения.

5 часть.

По давней привычке Гвардеев заходил сначала в музей собственного имени, где были собраны бортовые журналы, граненые стаканы со всех экспедиций, уже обугленная одежда моряков, курительные трубки, даже пробитая шлюпка была притащена им из неудачного похода рыболовного судна. Затем идет посмотреть на близлежащие фермы, и уже ближе к полудню, приходит к себе домой в кабинет и перебирает бесчисленные бумажки. Владимир прекрасно знал об этой расстановке дня и намеревался серьезно с грубыми словцами заставить отца выдать ему деньги.

И вот спустя все вышеназванные процедуры, « блудный сын моряка» зашел в дом Гвардеева, небрежно разулся, и направился в комнату отца. У молодого человека потяжелели виски и затряслись руки. Он без лишних немых взглядов отворил дверь кабинета и сразу же подперся на рабочий стол и сказал:

– Ну что? Все, приплыли, товарищ адмирал запаса. Подчиненный недоволен вашими командами и нет времени ждать вашего благоразумия, он пришел отбирать у вас деньги. Они в сейфе?

– А почему не в банке?

– У тебя мозгов не хватит туда их положить, ты же у нас смелый и независимый. Где они?

Гвардеев – старший заметил, что его сынок слегка воняет алкоголем, и решил помочь сыну пережить эти буйные часы. В соседней комнате стояла раскладушка с матрасом в горошек и мягеньким пледом из местной овцы. Отец хотел добра сыну. Николай Семенович протянул руку, но получил удар по ней, она сразу же отвисла.

– Отвечай тварь, где сумма за аренду, скажи, умоляю.

– Ты пьян, тебе надо на речку и спать. Потом снова слезливые сцены будешь мне устраивать.

– Поганец, – Владимир взял за шкирку отца, словно кота из подворотни и потащил к выходу. Николай Семенович пытался уцепиться за мебель или углы, отмахивался по личику своего сынка, но не попадал, сильно бранился, но все было тщетно. От ударов сына у старика полилась кровь, а Владимир продолжал тащить его к выходу.

И тут отец вырвался из лап сына, но оставался на коленях, нащупал сквозь облитые кровью глаза плетеный кошелек, вынул все имевшиеся там деньги и отдал их сыну с задыхающимся лицом. Взгляд Гвардеева был схож с дьявольским. Его судьба и та неподвижность сердца вдруг оборвались, теперь он на своих коленках летел вниз раскрошившейся земли. Он любил сына, но не смог это осознать и пойти тому трепетному чувству навстречу еще много лет назад.

Владимир взял деньги, ощупал их, аккуратно прикрыл дверь и заносчиво отправился кутить. Николай Семенович все на тех же коленках впал в истерику, затем начал задыхаться и уже окончательно облокотился на табуретку в коридоре. Он больше никогда оттуда не встал…