Сколекс

Кто заметил это первым — до сих пор неизвестно. Только все три бродячие собаки издавна прижившиеся около здания больничного морга в одну ночь куда-то бесследно исчезли. Никто их специально не отлавливал, не травил и не отстреливал. Потом в клинике говорили, что именно этот малозначимый факт и стал предвестником разыгравшихся впоследствии событий.

Тем майским утром профессор, доктор медицинских наук Ираклий Соломонович Беция поднимался в лифте на девятый этаж руководимого им центра нейрохирургии. Приезжал он всегда за час до начала работы, выслушать доклад врачей ночной смены у себя в кабинете.

Внешне крепкий и крупный, с мефистофельским, чуть горбатым носом, седеющий мужчина за шестьдесят Беция обычно очень ценил и берег свое хорошее настроение. Несмотря на всю внешнюю мужественность, сильную и упрямую натуру, руководитель клиники подвергался внутренне частым перепадам душевного состояния. Физиономисты считают, что люди с такой формой носа легко впадают в панику. Они очень великодушны, но при этом не забудут и о себе, потому их не редко называют людьми со вкусом к жизни. Отличаются они нетерпеливостью, из-за чего иногда не доводят начатое до логического конца. Таким был и выдающийся нейрохирург Ираклий Беция.

Именно поэтому он крайне расстроился, когда вне всякого обычая, не дав ему даже привести рабочий стол в порядок, задолго до планерки в кабинет буквально ворвалась начмед с трагическим сообщением.

— Ираклий Соломонович, у нас смерть на рабочем месте! — вывернула она новость, не поздоровавшись.

Кира Коноводова, изящная, сорокапятилетняя красавица слыла женщиной крутой, тщеславной и беспощадной к коллегам. Казалось, она родилась начмедом. Теперь находилась в разводе, втайне от всех любила своего шефа и метила на его место.

— Сад арис… ?! — перешел он на грузинский от неожиданности. — Что вы говорите, Кира? Кто? Когда?

— Тетя Дуся, санитарка из пятого отделения. Сегодня рано утром. Я не стала вам так рано звонить…

Беция поднялся с кресла:

— Где она? Мне, наверное, нужно пойти? — спросил Ираклий Соломонович. Ему тотчас показалось, что он слышит за стоящим в ближнем углу холодильником какие-то новые звуки.

— Нет, это ни к чему, — подняла руку начмед. — Скорее всего — сердечный приступ… Возраст… Днем вчера она убирала в операционной, потом относила удаленные биоматериалы в патанатомию. Ночью было спокойно, как говорят… Единственное… — Кира замешкалась.

— Что там?

— Внешний вид…

— Я все-таки посмотрю, — засобирался Беция. — Пойдемте… да, вызовите эту… службу ко мне в кабинет. Здание у нас новое, я думаю, что мышей быть не может… но у меня за холодильником кто-то шуршит второй день.

— Хорошо… Подождите, Ираклий Соломонович. Уже были опера. Всё составили. Опросили… Я вам на словах передам. Это, может, и мои личные ощущения.

— Да, что там за вид? Что вы напускаете?! — загрохотал Беция, сожалея об испорченном с утра дне.

— В общем, застали ее сидящей за столом в столовой, — начала Коноводова. — Женщина она в теле всегда была, вы помните, а сегодня мне показалось, что слетело с нее килограмм пять. Но не это главное. Она сидела с куском не прожеванного бутерброда во рту…

— Поперхнулась, что ли? Асфиксия?

Эта подозрительная Кира становилась ему до ужаса ненавистна.

— Да нет, Ираклий Соломонович. Если бы это, она лежала бы синяя на полу. Поперхнувшийся человек несколько секунд борется инстинктивно. Вскакивает, беспорядочно мечется, хватается за всё руками. А уж потом теряет сознание. Да, что я вам рассказываю…

— А она что? — раздражался все больше Беция.

— Как сидела, ела бутерброд, смотрела в окно — так и умерла. Ни синевы, ни признаков грубой агонии, только глаза открытые и в них страх.

— Знаете?! — стал заводиться начальник клиники. — Мне, между прочим, сегодня две опухоли оперировать. Мне доклады слушать. Настраиваться. А вы несете ахинею с утра! Какое же у нее должно быть выражение в глазах? Про стенокардию почитайте! Смеяться она должна была по-вашему, когда почувствовала боль в сердце? Всё! Идите, работайте. И позовите ко мне после планерки кого-нибудь из санитаров с пятого.

Кира, поджав губы, вышла, а тем временем стала заходить в кабинет на доклад ночная смена.

На планерке, слушая отчеты коллег и пытаясь восстановить внутреннее равновесие, Ираклий Соломонович ждал доклад об одном пациенте, которого вчера оперировал. Это был интересный случай. Мужчина импозантного вида, бывший летчик испытатель обратился в клинику со странными жалобами. Он говорил, что в последнее время стал чувствовать в середине головы какое-то шевеление, а изо рта появился запах гнилого мяса. Томография выявила объемное образование в лобной доле. Ни головных болей, ни тошноты или рвоты, ухудшения зрения или головокружения. Не страдала речь, не было умственных и психических нарушений. После краниотомии Беция вскрыл твердую мозговую оболочку, проник в лобную долю, нашел эхинококковую кисту и удалил ее без нарушения целостности капсулы. Паразита в кисте с чрезвычайной осторожностью, как супер заразного, поместили в герметичный контейнер, чтобы отправить на исследование и подтверждение диагноза. Из рассказа коллег, эту ночь пациент провел нормально. Ираклий Соломонович остался доволен, и самочувствие его улучшилось.

Закончив к двум часам операции, Беция поднялся в кабинет, где переоделся в новое белье и костюм. Он достал из холодильника балык, нарезал три тоненьких ломтика, потом налил стопку бренди. В это время в дверь тихо постучали. Робея и пряча за спину руки, вошел молодой человек в помятом больничном костюме и шапочке не по размеру на длинноволосой голове. Проглотив бренди, Беция протянул руку на сервировочный столик за балыком, но блюдце оказалось пустым. Показав жестом молодому человеку на кресло, Ираклий Соломонович поднялся и еще раз проверил блюдце, даже заглянул в холодильник и за него, но нарезки не нашел. Он пощелкал по клавиатуре, на мониторе появилась насупленная Коноводова.

— Вы вызывали дератизацию? — спросил ее Беция.

— Да… они были, но у вас ничего не нашли, — процедила Кира.

— А где нашли?

— Нигде…

— Завтра я переберусь к вам в кабинет, а у меня пусть займутся барабашками.

— А я куда? — оторопела начмед.

— Не знаю… хоть в бухгалтерию. Всё. Пока, — он стукнул по клавише и возмущенная Кира исчезла.

Юноша в кресле оказался санитаром Гришей из отделения умершей тети Дуси. Студент второго курса на подработке, он в прошлые сутки дежурил вместе с ней, но уйти сегодня не мог, ожидал аудиенции у начальства. Беция налил себе еще бренди и поинтересовался:

— Скажи, она жаловалась кому-то? На боли или еще на что? Может, помощь не оказали вовремя?

— Нет, Ираклий Соломонович, — глядя в пол, отвечал Гриша. — Мы отнесли ту кисту, что вы днем удалили, в морг… ну, в патанатомку… Потом я курил на улице в беседке, а она ужинала. Ночью нас звали перестилать и подмывать три раза. А утром я в столовке ее нашел…

— Ну, ладно… хорошо. Вот, возьми деньги, вы там ведь собираете на похороны… А чего глаза-то прячешь весь час, Гриня? У тебя всё нормально в институте?

— Не, я ничего… — засуетился Гриша, поднимаясь. Беция с удивлением заметил, что руки у парня покрылись розовыми струпьями до локтей а движения стали несуразными и размашистыми, как-будто тело ему не подчинялось.

— Эй, студент! — воскликнул Ираклий Соломонович, выпучивая глаза и изумленно улыбаясь. — Да ты не пьян ли, часом? А ну, наклонись, дыхни.

Он взял Гришу за костюм в районе груди, придвинул санитара поближе к своему выдающемуся носу и втянул воздух. Юноша вдруг обмяк, повисая на руках Беции, глаза его подкатились под раздувшийся лоб, лицо посерело и сморщилось, став размером с кулачок.

— Рас амбобт?! — спросил кого-то нейрохирург. Он немного отпрянул, и так и остался стоять истуканом с открытым от ужаса ртом, не в силах разжать держащиеся за костюм парня пальцы.

Сначала кожа пониже шапочки, а потом и обнажившаяся кость Гришиного лба с хлюпаньем разошлись в стороны, пропуская изнутри его черепа что-то похожее на серого склизкого червя толщиной в руку. По бокам морщинистого переднего конца, на его округлом утолщении смыкались и размыкались зияющие отверстия. Беция увидел похожие на глаза чмокающие гладкими губами присоски. Эти нездешние глаза светились поочередно то любопытством, то лютой яростью. Самая верхушка червя с шевелящимися белыми крючьями качнулась секунду, как-бы примериваясь, и вдруг шелестя и капая на пол серой слизью двинулась по воздуху к совершенно белому лицу Ираклия Соломоновича.

Зуглова вызвал начальник отдела под вечер. Порученное дело оказалось из серии самых любимых, потому что к медикам лучший старший опер Зуглов относился двояко. Медицину вообще он уважал, даже знал некоторых светил и сам когда-то проучился до армии один курс в медучилище. Но от деятельности конкретных лепил в одно время получил столько лицемерного негатива и долго не залечивающихся хроней, что обычно был рад заняться делами о врачебных ошибках, а еще больше о халатности.

На этот день всё обстояло таким образом. Сначала на рабочем месте умерла санитарка операционной пятого отделения центра нейрохирургии, и на вскрытии причиной смерти значилась острая коронарная недостаточность, атеросклероз и диабет в придачу. Следом, через два дня поступило заявление от родителей о пропаже без следа студента второго курса, работавшего санитаром в том же отделении. Когда в патологоанатомическом отделении при центре средь бела дня внезапно умерла непонятно от чего молодая врач лаборант, в комитете зашевелились и возбудились расследованием.

Зуглов уже дважды встречался с вредной начмедшей Коноводовой и могучим, носатым директором клиники, которого про себя окрестил Амбецией. Тот объяснил, что после разговора в кабинете больше санитара не видел. Восстанавливая по минутам день, после которого исчез студент и весь день накануне, опер из журнала учета забил себе в смартфон названия операций, которые делал в эти дни знаменитый нейрохирург. Повстречался Зуглов с сотрудниками морга, но пока там никакой зацепки не проступало. То, что касалось санитаров и лаборантов было прозаично, как сам морг: биоматериал из операционной получили, пока он находился на исследовании, а потом, как полагается, подлежал сожжению.

Сегодня Зуглов ехал, чтобы еще раз поговорить с сотрудниками патанатомии. Собранные раньше оперативные данные по оперблоку и моргу он мельком просматривал на экране закрепленного у лобового стекла смартфона, руля по оживленной трассе. Дойдя до описания эхинококковых кист, которые удаляют из мозга, Зуглов быстро нарыл в поисковике еще информацию, остановил машину и стал внимательно читать похожий на научную фантастику текст.

Это была, как оказалось, не частая находка в практике Ираклия Беции. Второй или третий случай. Слова летели вереницей по экрану, и Зуглов кривился от отвращения: «В роли промежуточного хозяина эхинококка выступает домашний скот или человек. Заражение происходит перорально. В кишечнике из яйца выходит личинка с шестью подвижными крючьями на заднем конце тела — онкосфере. С помощью крючьев она проникает через стенку кишечника в систему воротной вены и с кровью заносилась в органы. Здесь онкосфера развивалась в пузырчатую стадию — финну, которая также называется эхинококком. У большинства видов онкосфера образует пузырь, на стенках его возникают вторичные и даже третичные пузыри, на которых формируется множество сколексов, сходных с таковыми взрослых червей. Пузыри эхинококка растут очень медленно и могут достигать размера головы ребёнка».

Опер присвистнул, поправил вдавившуюся в подмышку кобуру и продолжил читать: «Окончательный хозяин заражается эхинококком при поедании мяса или печени больного или павшего животного, содержащего пузырчатую стадию этого червя. Попадание в человека, как правило, является тупиком для паразита, но причины этого не биологические, а культурные — обычай захоранивать покойников сделал их недоступными для хищников. Исключениями выступают те немногочисленные случаи, когда умершего человека невозможно было захоронить или он был съеден хищником заживо. На территории России окончательными хозяевами эхинококка выступают собака (по преимуществу) и волк».

Здание в котором размещались патанатомия и судмедэкспертиза, было единственным двухэтажным строением в больничном дворе центра нейрохирургии. По обыкновению, оно располагалось вдалеке от современных корпусов.

Зуглов остановился у широкого крыльца, заметив, как к нему спешит озабоченная Кира Коноводова. Поздоровавшись, пахнущая чем-то цитрусовым, свежим и нестерпимым, как утренний секс начмед взяла его под руку:

— У меня новые сведения о наших санитарах и лаборантах… Вам это будет очень интересно, мне кажется. Только, давайте поговорим здесь…

— Так, может… — предложил Зуглов, — зайдем сюда, к вашей заведующей? Я как раз к ней собирался.

Он посмотрел в послушные, беличьи глазки Киры, оценил идеальное каре с осветленными перьями: «Интересно, что приготовила мне эта, похожая на колибри, мегера… Да, такая будет рыть. И нароет своему шефу на голову. Ну, а мне от того и польза…»

— Я у нее недавно была, — замялась начмед. — Давайте лучше здесь. Вот, присядем на эту лавочку…

Они сели в тени под каштанами. Коноводова продолжила:

— Дело в том… вчера один неравнодушный человек рассказал мне, что он видел за день до того, как умерла санитарка тетя Дуся и пропал наш подработчик Гриша.

«Ну вот, опер. Твой хаоспилот исправно рулит. Сейчас будет сливать…» — подумал Зуглов и сказал, изображая тревогу:

— Я весь внимание. Только, если строго процессуально, вы будете обязаны раскрыть мне имя неравнодушного. Вы же понимаете?

— Конечно, конечно… — заверила Кира. — Вы сейчас послушайте. Это может вообще изменить ваши планы. Так вот. Наша простушка тетя Дуся, царство ей небесное, не так проста была на деле. Мой человек видел своими глазами, как она собирала кровь из банок электроотсосов в пяти операционных себе в отдельную посуду вместо того, чтобы сдавать на уничтожение. Но молчал до последнего времени…

Теперь Зуглов перестал внутренне ухмыляться пронырливости маленькой начмедши, и по-настоящему заинтересовался:

— Во-первых, нафига ей была человечья кровь, бабусе? Во-вторых, почему тот до сих пор молчал? В-третьих, зачем сейчас вам сознался? Что-то вам явно здесь чудится… или интерес есть?

— Сейчас… — собралась Коноводова. — Кровью она разводила остатки из пищеблока и этим всем подкармливала собак, что живут за зданием. Чтобы больше унести своим свиньям, я думаю… Может, колдовала, Бог его знает… Человек этот молчал до поры, потому что тетя Дуся сама имела на него компромат. После ее смерти он решился всё рассказать, и теперь — самое главное!

— Еще что-то? — недоуменно промычал Зуглов.

— Да… В день перед смертью, как рассказал мой шпион, она не сразу отнесла удаленные опухоли, кровь, части мозгов и ту злополучную кисту. Человек видел стоящий открытым контейнер, тетю Дусю и Гришу рядом с ним. При нем она руками без перчаток отложила часть биоматериала в свой целлофановый пакет, потом велела парню отнести наш пакет в лабораторию. Вот так. Налицо факт грубого нарушения санэпидемических и протвопаразитарных канонов. Я уже про моральные не говорю.

«И как мне это поможет?.. чтоб найти парня и вообще связать смерти на рабочих местах за это время?..» — спрашивал себя Зуглов. Коноводова придвинулась ближе, заговорила вполголоса:

— Дело в том, мой симпатичный опер… что ни пациент по своим симптомам болезни, ни внешний вид того образования, которое удалил из его мозга Беция не укладываются в клиническую картину эхинококковой кисты.

Представьте. Всё было не так, как в классике. Атипично и фантастически сложно объяснимо, наконец. Наш бедный, рукастый и мудрый Ираклий Соломонович это знал.

— То есть… — потрогал кобуру Зуглов, — удалено у странного больного нечто… чего раньше никто не видел. Нарушены все правила и приказы. Половина больницы может заразиться мозговой инфекцией, и не только ей… Начались странные смерти и пропажи. А ваша сумасшедшая, сердобольная бабка просто так могла выйти во двор и кусок этого самого собачкам скормить? Так вашему Беции, простите за грубость, — амбец.

— Фактически — так, — Коноводова поёжилась от жестких выводов опера. — Он ждал результат из лаборатории, а пока предварительно поставил этот диагноз. Не знаю, как вы свяжете факты для следствия, а мне теперь нужно закрывать на карантин и пятую операционную и, возможно, эту лабораторию. Будет зависеть от того, что вы там сегодня обнаружите. Может, и там халатность? Да я почти не сомневаюсь… Ираклию пока не говорила, пусть спокойно закончит оперировать. Потом…

Они расстались, договорившись встретиться в кабинете Беции после того, как Зуглов проведет следствие в лаборатории. Прикидывая, какие вопросы задать, старший опер открыл дубовую дверь старого здания. Взвизгнули петли и нахлынул запах.

Въевшийся в эти пропитанные бренностью мира стены запах формалина Зуглов перестал замечать давно. Бывая в моргах по работе, он уже не просил, как раньше, душистой мази под нос при входе в секционный зал. Живое его пугало и отвращало больше. Хотя и среди сущего нашлось бы не многое, что по-настоящему смогло бы ошеломить или озадачить. Похожая на степенную крысу, ветхая завлабораторией предстала перед опером в двояковыпуклых специальных линзах. Зуглову подумалось: «Через её стёкла можно узреть лунные кратеры… Что, интересно, эта моль могла в свой старинный мелкоскоп увидеть?..»

Оказалось, заведующая видит всё и еще чуть. В Зуглове же она чувствовала угрозу, поэтому стала вываливать на опера анатомические и паразитологические термины, не дожидаясь его вопросов.

Понял он для себя из этого потока только одно — удаленная киста на самом деле была не эхинококковая. Внешне — да, а внутри оказались скопления таких сколексов и и финн, что даже завлабораторией за свою пятидесятилетнюю практику ни разу не видела. Где их мог набраться летчик испытатель? При чем они росли на глазах прямо под окуляром микроскопа, и пожилой женщине пришлось повозиться, чтобы не перезаражать всю лабораторию. Но Зуглова интересовало больше, от чего умерла на рабочем месте молодая лаборантка, и в каком виде был принесенный из операционной контейнер.

— Лаборантка Света… — напряглась заведующая, — что ж… там на вскрытии разрыв аневризмы, ничего криминального, хотя, могла с ней еще десяток лет прожить. Скачок давления на гормональном всплеске, знаете… эти молодые особы так бывают чувствительны.

— Ну, допустим, еще один несчастный случай, но вы ведь тоже не верите в совпадения? Как и моё начальство, впрочем… А контейнер? Где он сейчас, кстати?

— У нас все биологические отходы такого рода увозит специальная служба, как они точно называются, я уточню завтра, потому что, конечно, не помню… Операционный материал исследуется в патологоанатомическом отделении и только потом подлежит уничтожению. Из операционной приносят санитары в морг.

— А потом заразу сжигаете, конечно?

— По идее должна сжигаться, да. Или отдельно захораниваться на специальном участке на кладбище. Пока эту службу дождешься… — она закашлялась, отхлебнула остывшего чаю из старинной кружки. — Периодически подобные отходы мы подкладываем в трупы, которые пойдут на кремацию. Так что все страхи, что у вас в урне прах не совсем вашего дедушки, не беспочвенны, к сожалению. Ну, целую ногу, конечно, вряд ли засунут, но фрагменты кишок, например, легко. Отдельных законов про это нет, есть только всякие санэпид приказы. Контролируют вывоз санитары и лаборанты, отмечают в журналах утилизации. Собирают такие отходы в одноразовые жёлтые пакеты и жёлтые контейнеры, маркируются, как «Отходы класса «Б».

Зуглову начали надоедать эти лекции и извороты, он вспомнил странности тети Дуси, а инфа про прах подняла в нем старую волну внутреннего сарказма по поводу всего этого раздолбай-катаклизма. Опер поднялся с давно зреющим намерением осмотреть кое-что на месте:

— Ну! Пойдемте, мамаша, как говорится, в закрома. Без обид. Я хочу осмотреть эти два трупа и помещение, где хранятся контейнеры этого класса.

Через минуту двое парней в синих костюмах, дыша перегаром, лязгали отпираемыми засовами и скрипели вращающимися колесами на толстых железных дверях.

В заставленном бутылями и склянками с притертыми крышками холодном помещении на одной из полок заведующая показала Зуглову желтый контейнер с буквой «В».

Из холодильника, послушный рукам санитаров, выехал из стальной ячейки сизый труп кормилицы собак тети Дуси, рядом подкатилось на носилках второе тело не в меру чувствительной лаборантки Светы с роковой аневризмой. Зуглов не мог не обратить внимания на раздутые у обоих животы, еле сдерживаемые грубыми швами после вскрытия.

Завлабораторией остановилась рядом с ними, глядя и недоумевая, от чего это необъяснимое произошло в холодильнике. Уже подходя к контейнеру, Зуглов боковым зрением увидел, что началось в секционном зале.

Швы на животе тети Дуси стали медленно распускаться. Наружу из живота, глядя вокруг глазами-присосками и шевеля крючьями на концах полезли плоские черви огромных размеров. Один из них впился в шов на трупе Светы и, разорвав его вмиг, высвободил из живота еще десяток пятиглазых сколексов. Заведующая, сев просто на кафельный пол и двигая в ужасе вставной челюстью, была замечена одним из них.

Отбросив мгновенно астрономические очки и прижавшись крючьями к ее глазу, пульсирующая голова пила содержимое глазного яблока, подрагивая и урча.

Опер выдернул из кобуры черный, ласково легший в руку «Удав», стал стрелять по животам трупов, поднимая фонтаны черной крови, обрывки кожи и морщинистые фрагменты хрипящих сколексов. Но новые головы лезли, скользко тянули к нему свои, растущие на глазах, крючья.

Зуглов попятился в комнату, где на полке стоял желтый контейнер. Обернувшись, он увидел, что вся комната, от пола до потолка заполняется вылезающими из контейнера пузырями с серой слизью. Он стал палить по ним без разбора. Послышался стон. Один или два бутыля оглушительно рванули. В лицо Зуглову полыхнуло, заволокло дымом и обожгло огненной, смрадной каруселью пожара.

Ни он, ни корчившаяся в пламени вместе с ползучим клубком завлабораторией уже не могли видеть, как прорывается сквозь чад и пламя прибежавший на дым Ираклий Соломонович. Как падает на него горящая балка, а маленькая начмел в респираторе, окатив себя водой и скуля от натуги, вытаскивает вместе с пожарными из горящего морга своего шефа.

Вечером Кира и заклеенный пластырями, перевязанный бинтами Ираклий стояли у окна кабинета, глядя, как догорает старинное, двухэтажное здание морга. Она пододвинулась под него, поместившись вся под руку, чувствуя, как он хрипло дышит.

Кира подняла глаза, и они встретились с призывом. Растаяло былое, вместо него всплыли институтские воспоминания о горячечных ночах. Потянулись губы, чтобы случился долгий, неожиданный для обоих, поцелуй. Она почувствовала, что ее начинает знобить, положила обе руки ему на грудь, и глядя в зрачки и на заострившийся нос, стала опускаться на колени.

Ираклий Соломонович стоял с закрытыми глазами, стонал и гладил слегка подпаленное каре. Кожа и кость на его лбу расходились, пропуская из глубины черепа нечто.