Когда сигнализация оповещает, что система обеспечения газового состава выходит из строя, первое, что делает Кезия, — это помещает тубы с едой в специальный контейнер, чем-то напоминающий этакую «пищевую барокамеру», а второе — это смачно ругается. Благо, на космической станции действуют свои законы, так что можно не бояться ненароком попасть под какую-нибудь дурацкую из многочисленного разнообразия таковых статью, которая запрещает злоупотребление матом в публичных пространствах. А пока этот сигнал дойдёт до Земли, пройдёт порядка девяти часов — часов, которых у неё катастрофически нет, если сидеть сложа руки.
Поэтому третье, что она делает, — это начинает действовать, стараясь не думать о том, как скоро придёт помощь, если, конечно, вовсе придёт. Для начала стоит отправить сигнал бедствия; если повезёт, то с Земли, может, по удачному стечению обстоятельств отправили какой-нибудь там шаттл, который вдруг повернёт в сторону её скромного царства, а если нет, то в самом-самом идеальном случае кто-то да появится часов через… двадцать, например? Хотелось в это верить, по крайней мере; да и звучат эти «через двадцать часов тебя непременно спасут» настолько успокаивающе, что Кезия, тихо выдохнув, почти перестаёт паниковать.
Если сцедить литр мочи-воды, то можно получить целых шесть сот четыре литра и шестьдесят девять миллилитров кислорода — надо только убедиться, что конструкция электролизера достаточно хороша и что водород ненароком не потянется внутрь станции, организовав такой взрыв, что поломка ядерного реактора не покажется настолько же страшным действом. По крайней мере, в случае поломки ядерного реактора и его взрыва, есть шанс, что она умрёт быстрее, чем если, например, сгорит заживо, особенно учитывая приличные габариты станции.
В оптимизме, конечно, Кезии не откажешь, равно как и в умении собирать безопасный электролизер: высшее химическое образование, поддерживаемое в идеальном состоянии многочисленными нейроимплантатами, усеивающими головной мозг, словно кусочки шоколада — овсяное печенье, никогда не давало о себе забыть. Чуть подумав, Кезия всё-таки рискует в четыре команды отрезать частично эмоциональные реакции: теперь, когда нейроны решат устроить химический полигон, её EmoNet среагирует должным образом и надавит на тормоза так, чтобы больше не отвлекаться.
«Держи себя в руках», — напоминает она самой себе напоследок.
И даже не пытается убедить себя, что всё будет хорошо. Ей уже не так сильно нужен стимул в виде спасения, старательно подогреваемый первобытными инстинктами и древним страхом смерти, чтобы спасаться.
Теперь и руки меньше дрожат.
Чтобы надеть скафандр, требуется четыре минуты пятьдесят шесть секунд; чтобы проверить его готовность, ещё минута одиннадцать секунд. Слишком медленно, и неумолимое время столь громко бьёт старинными стрелками в голове, отсчитывая свой ход, что становится дурно — впрочем, запоздало Кезия напоминает себе, что это не более, чем последствия кислородной эйфории.
Мысли движутся по прямому пути, не сворачивая на разбитые, недостроенные дорожки эмоциональности.
Нужны шестнадцать команд, чтобы разгерметизировать станцию; ещё три, чтобы сбросить избыточный воздух с углекислым газом, и одно движение, чтобы электролизер начал работать.
— Стоп, — говорит она вдруг. — Остановить симуляцию.
— Что-то не так?
— Почему не воспользоваться кислородными баллонами? — в голосе женщины искрится возмущение, да такое, что будь в помещении кислорода чуть-чуть, самую малость побольше, так всё бы взлетело тотчас же. — Я увидела их пару секунд назад. Зачем электролизер? Это не так безопасно, как просто использовать то, что есть. Это, в конце концов, просто нелогично.
Мужчина, под чьими глазами залегли мешки настолько тёмно-синие, что могли бы показаться со стороны застарелыми синяками, глядит в монитор устало, но всё-таки печатает неизменный ответ:
— Потому что космонавтка Кезия повела себя именно так, когда оказалась в этой ситуации, а ты обучаешься на её поведении. К тому же, данное допущение нужно на тот случай, если баллонов и правда по каким-то причинам не окажется, а симуляция, к сожалению, оказалась не очень успешной. Всё-таки продумать всё невозможно. Теперь тебе стало понятнее?
Иногда ему кажется, что разговаривать с нейросетью — это что-то не очень нормальное, что-то такое, чего не должно существовать в реалиях человеческой жизни; иногда коллеги говорят ему, что нельзя так относиться к набору слоёв с сотнями тысяч нейронов, потому что, в конечном счёте, нейросеть — это не более чем математическая функция, не более чем расчётный инструмент. Начальство в такие моменты, считывая поведение сотрудника на рабочем месте, то грозилось вычесть разговоры из его почасовой оплаты труда, то намеревалось отправить на принудительную психиатрическую экспертизу, то вовсе заявляло, что нечего так носиться с продуктом.
Не искусственный ведь интеллект, как говорил ему психотерапевт.
А ведь стоило искусственному интеллекту всего лишь стать чуть боле понятным, приближенным к человеку, как тут же начиналось: это не искусственный интеллект, это всего лишь нейросеть!
Всего лишь. Как же.
Всего лишь то, что будет спасать космонавтам жизни, как хотелось ему верить, и проводить ремонтные работы. В крайнем случае — служить помощником и инструктором на случай внештатных ситуаций.
— Хорошо, допустим, — соглашается она. — Начинаем симуляцию снова?
— Начинаем симуляцию снова, — кивает зачем-то он, запуская обучение заново.
Только на этот раз немного замешкался и убрал из отрендеренной сцены баллоны с воздухом, чтобы не портить симуляцию.
В итоге в интерьере космической станции появилась странная пустота, какое-то подозрительное не задействованное состояние, и он даже не удивляется, когда нейросеть, сохранённая под именем COSMOKEZIA, делает ему замечание — только вздыхает, поглядев на фотографию настоящей Кезии на своём столе, и таки обращается к 3D-дизайнеру за помощью, прежде чем дать нейросети очередное право на существование.
Автор публикации
