Шорох тьмы

ШОРОХ ТЬМЫ

 

На Янгуань путь в десять тысяч ли,

И там тебя не встретит верный друг.

Одни лишь гуси будут спутники твои,

Но и они все улетят на юг.

 

ЮЙ СИНЬ

поэт периода Северных и Южных династий (IV-VI вв.)

 

 

 

Часть I. СКИТАЛЕЦ

 

Глава I. Егор

 

Мы с Жанной расстались. Расстались вполне цивилизованно, без битья посуды и взаимных упрёков: просто поняли, что мы интересны друг другу как люди, но совершенно несовместимы в семейной жизни. Мы пообещали друг другу остаться друзьями, созваниваться по праздникам и беречь в памяти те светлые дни, которых за три года совместной жизни у нас было немало. Жанка уехала к маме в Новосибирск, а я остался один в своей однокомнатной хрущёвке.

Что ни говори, но в таких расставаниях мало приятного: рушатся сложившиеся годами семейные традиции, становятся неуместными планы на будущее и проявляется масса досадных мелочей, на которые ты раньше не обращал никакого внимания. И в завершение всего возникает неисчезающее чувство безысходности, гнетущее, безрадостное.

Я, конечно, старался бодриться, говорил себе, что у меня всё хорошо, что ещё пара дней – и всё наладится, но прошла неделя, прошла другая, а ощущение неприкаянности не исчезало. Хорошо, что у меня ещё сохранился кое-какой опыт проживания в студенческой общаге, и проблем со стиркой носков и заправкой постели не возникало, но вот просыпаться на десять минут раньше, чем обычно, и готовить себе завтрак я оказался совершенно неспособен. И поэтому утром, едва придавив рукой ненавистный будильник, я наскоро умывался, брился и бежал на работу.

Работа моя, пусть не очень денежная, но зато любимая, была почти рядом с домом, было уважение начальства и даже небольшой рабочий кабинет с телефоном и двумя шкафами, полными словарей и справочников. От переводческой поденщины типа «десять дней на один авторский лист в сорок тысяч знаков, включая пробелы» я был на время освобождён, и причиной тому стал приближающийся юбилей установления дипломатических отношений с Китайской республикой. К этой знаменательной дате издательство «Иностранная литература» намеревалось выпустить сборник стихов древних китайских поэтов, переведённых в разное время на русский язык. Значительную часть этих переводов было поручено выверить и подготовить к печати нашей «конторе». На мою долю выпала подборка стихов периода Борющихся царств.

Бегло ознакомившись с предложенными текстами, я предположил, что сумею подготовить их к публикации довольно-таки быстро. Но, увы, при более внимательном прочтении обнаружилось, что некоторые переводы, сделанные ещё в позапрошлом веке, грешили такими вопиющими неточностями, что мне, устраняя их, пришлось окружить себя справочниками и чуть ли не сутки напролёт просиживать на работе.

Впрочем, в такой ситуации оказался не я один: целому ряду моих коллег тоже на время пришлось забыть о нормированном рабочем дне. И вот для того, чтобы мы не закисали в духоте рабочих кабинетов, наше начальство решило приободрить нас проведением корпоративных вечеринок. Культурная программа и совместные чаепития по замыслу руководства должны были сплотить коллектив и подвигнуть его на новые трудовые подвиги.

Инициативу начальства, как и положено, особенно активно поддержали женщины из отдела кадров. Поводов для проведения подобных мероприятий можно было найти сколько угодно, стоило лишь заглянуть в календарь знаменательных дат. Вот и вчерашняя вечеринка, устроенная не то в честь прошедшего Международного дня феминизма, не то приближающегося Дня рождения электрического утюга, сопровождалась культурно-развлекательной программой, по ходу которой каждый из наших сотрудников должен был продемонстрировать своё умение воспользоваться выигранным в беспроигрышную лотерею предметом. Подарки инициаторы заранее приобрели на уличном лотке типа «всё по пятьдесят копеек».

Странная это картина: коллеги, сговорившись, ставят своего хорошего товарища в идиотское положение, а потом всем скопом над ним потешаются. И что странно вдвойне – сам осмеиваемый не чувствует себя униженным, а, наоборот, поддерживает эту жестокую игру, веселится и смеётся вместе со всеми. Не знаю, как кому, а мне было больно смотреть на растерянность обутой в белые туфельки секретарши Эллочки, которой досталась баночка чёрного сапожного крема, на лысоватого пузана Захарыча, не знающего, что можно сделать в банкетном зале с выдернутой из упаковки лентой-липучкой для мух…

Мне досталась жестяная консервная банка с ключ-кольцом. На банке была надпись: «Чудесный консервированный воздух. Вскрыть в случае плохого настроения». Я хотел открыть жестянку, но меня сразу же оговорили, сказав, что плохого настроения сейчас ни у кого быть не может, и поэтому я должен сотворить с банкой что-нибудь другое. Деваться было некуда: и я, представив, что пустая консервная банка – это неплохой ударный инструмент, отстучал по ней кончиками пальцев барабанный ритм пионерского марша…

Да, вчера мне было невесело, совсем не весело и сегодня. То ли всё ещё терзаюсь из-за расставания с Жанной, то ли погода портится, но настроение как было, так и остаётся безобразным. Вот и эта лотерейная банка со своим дурацким пожеланием «вскрыть в случае плохого настроения» стоит передо мной на столе и вроде как издевается. Конечно, это глупость, суеверие, но я, втайне надеясь на чудо, взял её, потянул за колечко и сорвал металлическую крышку. Ничего необычного, естественно, не произошло: из банки повеяло чем-то затхлым, и все чудеса на этом окончились. Я покачал головой и, удивляясь доверчивости людей и находчивости шарлатанов-торговцев, смял банку и бросил её в стоящую около стола корзинку для мусора…

Решив больше не заниматься глупостями, я вернулся к переводу стихотворения и только-только начал вникать в философский смысл древнего любовного послания, как зазвонил телефон. Мне не хотелось отвлекаться, и я решил переждать, не поднимать трубку. Аппарат умолк, однако после минутной паузы зазвонил снова, потом ещё раз. Недовольно поморщившись, я отложил авторучку и потянулся за телефонной трубкой. Звонил Артём.

– Егор? Привет! Ты чего трубку не берёшь? – раздался радостный голос брата. – Слушай, у меня новость! Можешь меня поздравить, нам наконец-то выдали Открытый лист и разрешили продолжить прошлогодние раскопки!!!

Открытый лист – это, по сути, одноразовое разрешение на проведение археологических раскопок. Прошлым летом наша экспедиция уже работала в Заповеднике. И результаты были сенсационные, и одобрение руководства было, но после этого в министерской машине что-то заело…

– Ты понимаешь? Нам наконец-то разрешили! – звенел голос брата.

– Поздравляю! – сказал я и хотел ещё что-то добавить, но Артём не слушал.

– Нет, ты представь, каких трудов это нам стоило! Невероятно, но некоторые засидевшиеся в своих кабинетах чинуши до сих пор не могут понять, что мы стоим на пороге открытий, которые запросто могут переписать всю историю человечества! – Артём просто кипел от избытка чувств. – У этих волокитчиков одно требование абсурднее другого: то им нужна справка от геологов, то от метеорологов, а то и вовсе, ты только подумай, – им нужно согласование на произведение работ от органов местного самоуправления! А какое там местное самоуправление?! Там из населения только лешие и кикиморы! Чиновники, видимо, боятся, что мы найдём доказательства того, что наши народные сказки – это реальные жизненные истории, а не придумки для увещевания капризных детишек!

Артём на секунду умолк, а потом тоном предложения, от которого нельзя отказаться, твёрдо произнёс:

– Я тебя ещё раз приглашаю – поедем с нами!

И действительно, ещё год назад Артём предлагал мне поучаствовать в экспедиции и побывать на разведочных раскопках в Покинутой деревне. Он даже оформил для меня необходимые документы, но срочный заказ крупного издательства не позволил мне тогда оторваться от работы. Да и ехать в ту экспедицию, если честно сказать, мне не очень хотелось: ведь я, в отличие от Артёма, никогда не любил рыться в земле. Это Артёму с детства было в радость разглядывать какой-нибудь обгорелый черепок, мне же больше нравилось вслушиваться в шум прибоя, читать умные книги и выписывать в тетрадь найденные там чудные слова.

И немудрено, что когда мы подросли, брат пошёл по стопам отца и стал археологом, я же по совету мамы поступил в институт на факультет восточных языков и стал переводчиком…

Вот и сейчас, слушая брата, я никуда не собирался ехать и, ещё раз пожелав Артёму удачи, хотел вернуться к работе над переводом, но Артём не унимался:

– Нам через три дня надо отправляться, а тут один из наших товарищей заболел, и ты мог бы его заменить.

– Нет, извини, не смогу. Вам пришлют замену, а у меня сейчас очень важная работа, и я обещал закончить её в ближайшие дни.

– Погоди! – продолжал уговаривать меня Артём. – Ты же знаешь: у нас каждый день на счету, а для того, чтобы к нам кого-нибудь прислать, надо сначала найти такого человека, потом проверить его, потом оформить разрешение на посещение закрытой территории… Это же история не одного дня, а у тебя и допуск есть!

Я промолчал.

– Ну хорошо, – не отступал Артём, – согласись поехать с нами хотя бы на неделю. Хочешь, я с твоим начальством переговорю? Мне не откажут! К тому же ты мне ещё год назад обещал написать очерк о работе археологов.

– Но я же ничего в ваших черепках и железках не понимаю.

– Ничего, ничего! Это даже лучше: так сказать, взгляд со стороны. А с «черепками и железками», как ты выражаешься, мы сами разберёмся.

– Не знаю, – как бы извиняясь, проговорил я, – написать-то я пообещал, но то ли это тема не моя, то ли вдохновения не хватает, но не получается – и всё тут. Изюминки какой-то недостаёт. Дальше «Красный диск древнего юкагирского солнца неподвижно висел над Кодарским хребтом…» дело не идёт…

– А ты чего такой кислый? – встревожился Артём. – Я тебя не узнаю! Что, опять с Жанкой поругались?

– Нет… Мы не ругались, просто посидели, поговорили и поняли, что не подходим друг другу. Жанна решила переехать к маме, я проводил её, вот и всё.

– Дураки. Делать вам больше нечего! Ладно, поживите раздельно, всё равно вы друг от друга никуда не денетесь: через пару недель она тебе позвонит, ещё через две ты поедешь к ней мириться, а потом всё вернётся на круги своя.

Я снова промолчал.

– Слушай, Егор, хватит заниматься самоедством! Послушай старшего брата: собирайся, приезжай, и пойдём вместе с нами в экспедицию!

 

Ещё во время своей институтской учёбы я слышал от товарищей, что где-то на юге России в одной из чернозёмных областей временами открывается странная лощина, пройдя по которой, можно попасть в некую неправдоподобную, но в то же время реально существующую страну. Многие годы слухи об этой стране считались вздорными и научную общественность не интересовали. Однако, россказни о чудесах, творящихся в тех краях, были живучи и, передаваясь из уст в уста, нашли своё отражение в сюжетах русских народных сказок…

И вот в начале двадцатого века на эту природную аномалию случайно натолкнулась, работавшая в тех местах геологическая экспедиция Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук. Был разработан план по исследованию вновь открытых территорий, но из-за затянувшейся череды войн и революций эти работы пришлось прервать на неопределённый срок. Единственное, что тогда удалось – это предельно засекретить всю связанную с открытием информацию.

В наступившее мирное время к этой природной загадке вновь вернулись. В целях освоения заповедных территорий было создано специальное «сказочное» министерство, усилиями которого невдалеке от таинственной лощины, на берегу озера был построен небольшой посёлок Лукозёрский. В посёлке разместилась исследовательская лаборатория, из сотрудников которой и была сформирована первая разведочная экспедиция. Продвигаясь вглубь этих неизведанных земель, первопроходцы натолкнулись на зарастающие лесом развалины покинутого поселения. Судя по найденным предметам, люди из нашего мира жили там совсем недавно, конечно, если судить по археологическим меркам. Однако, несмотря на интерес к руинам, особое внимание разведчиков привлекли не эти, поглощаемые порослью развалины, а находящаяся невдалеке пустошь. Посреди этого безлесного пространства лежал большой, вросший в землю серый камень, одна из сторон которого была испещрена высеченными на нём загадочными письменами.

Кто были эти люди, оставившие потомкам своё послание на камне? Как звучал тот язык, на котором они говорили? Когда и откуда пришли в эти края первые поселенцы? И почему покинули обжитые места? Ответы на эти вопросы  можно было получить только после проведения серьёзных научных изысканий, в том числе археологических раскопок. Тогда-то на работу в «сказочное» Министерство развития и был приглашён Артём Гладышев, молодой, но уже достаточно авторитетный учёный-археолог.

 

Не знаю, какими аргументами оперировал Артём, разговаривая с моим начальством, но вечером того же дня я был вызван к руководителю и срочно направлен в двухнедельную командировку в Лукозёрский научно-исследовательский центр «для обмена опытом».

О самом Лукозёрске, а тем более о том, чем он знаменит, мне, как и большинству наших сограждан, было мало что известно. И не мудрено: до недавнего времени Лукозёрск нельзя было найти ни на одной географической карте. Числился он среди так называемых «закрытых научных городков» и именовался просто: «Почтовый ящик номер такой-то». Въехать на территорию городка, а тем более попасть в институт можно было, лишь имея документы, выданные соответствующими органами. Впрочем, и выехать из городка без нужного разрешения тоже было проблематично.

Хотя сейчас Лукозёрск, разумеется, никакой не «ящик», а небольшой, городского типа посёлок, стоящий на берегу живописного озера. Всё население городка, а это где-то тысячи три-четыре, так или иначе связано с работой расположенного здесь НИИ. Чем занимается этот научный центр, конечно, большой секрет, но жители городка отлично знают, что вся деятельность этого «храма науки» связана с изучением феномена лощины, находящейся в паре километров от городка.

Лощина эта с давних пор имела у местных жителей дурную славу, они сторонились её и называли «чёртовым оврагом». Шли годы, люди уезжали в города, окружающие овраг селения пустели, и рассказы о «страшных историях», случавшихся в этих местах, со временем приобрели статус фольклорных небывальщин. Но история лощины на этом не закончилась, наоборот, ей и находящимся за нею землям официально присвоили статус Заповедника. Потом всю информацию, связанную с этой местностью, в очередной раз засекретили, доступ на заповедную территорию закрыли всем, кроме узкого круга исследователей, а подходы к лощине стала контролировать военизированная охрана. Что же касается самих лукозёрцев, то среди них утвердилось мнение, что рядом с ними находится особого рода природная аномалия. И всякого, попавшего в эту аномальную зону, всю оставшуюся жизнь будут донимать кошмары и навязчивая убеждённость в том, что там, за границами этого чёртова оврага, кроется страшный, населённый жуткими существами мир…

 

Как правило, при организации такого предприятия, как экспедиция в неведомые края, всегда возникают непредвиденные сложности. Вот и у нас с самого начала возникли проблемы: свободных вьючных животных, на помощь которых мы рассчитывали, на перевалочном пункте не оказалось. Но сезон дождей был не за горами, и время, благоприятное для раскопок, упускать было нельзя. Поэтому мы, посовещавшись, решили добираться до места раскопок пешком, взяв с собой только самое необходимое: палатки, одеяла, инструменты и необходимый запас продуктов…

Большую часть пути предстояло идти лесом. Вскоре привычные сосны и ели начали уступать своё место огромным развесистым деревьям с ярко-зелёной корой и кустарникам с огромными, похожими на лилии, цветками. Над редкими полянами, поросшими высокой белесой травой, порхали бабочки-паутинки, надрывно жужжали невидимые осы, кружились в воздушных хороводах похожие на птиц острокрылые стрекозы. И ещё множество других диковинных созданий мелькало, звенело и переливалось всеми цветами радуги. Для человека впервые попавшего в столь необычные места, созерцание этих красот доставило бы немалое наслаждение, но когда на тебя навьючено почти два пуда поклажи – не до разглядывания окрестностей. К тому же, не имея должного опыта, я, кажется, взялся нести непосильный груз…

Кроме профессиональных археологов, которых пригласил Артём, в нашу немногочисленную экспедицию входили двое опытных рабочих-копателей: пожилой и степенный Филиппыч и похожий на деревенского увальня Степан. Они оба хаживали по заповедным местам  не первый год и поэтому лишь сочувственно переглянулись, когда увидели, какую ношу я взвалил себе на плечи. И ошибка вскоре сказалась: я устал и начал отставать. И тогда Степан с Филиппычем подошли ко мне и, не слушая возражений, переложили часть моей поклажи в свои заплечные мешки.

– Послушай, – сказал Степан, продолжая идти рядом, – ты не расстраивайся, здесь такое со всеми поначалу бывает. В этих местах всё не так, как в наших краях: здесь нечисть всякая мелкая на каждом шагу обитает. Сама она мало к чему способна, вот поэтому людям завидует и идти мешает, грузом на плечи давит. А ещё…

– Стёпа, не пугай молодого человека, – перебил товарища Филиппыч, – с той поры как здесь Шорох объявился, спокойные времена настали: ни лисавок тебе, ни анчуток, а про листина и шликунов вообще не слыхать.

– Да ладно вам! – отшутился я, – нет на свете никаких «лисавок»! Это только в песне про них поётся: «В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх…». Да и то – песенка та заканчивается словами о том, что «билась нечисть груди в груди и друг друга извела»!

– Ну про Муромские леса я ничего не знаю – не бывал, а вот здесь, бывалые люди рассказывают, раньше жуть что творилось! И деревья, тебе, разговаривали, и любая тропинка-дорожка в болотные топи вела, и лешие с кикиморами чуть ли не на каждом шагу подшутить над путником старались. Не знаю о чём там в песнях поётся, но только с той поры как…

– Не верю я, Филиппыч, в твоего «шороха»! – покачав головой, перебил его Степан. – Просто время изменилось: здесь костры жгут и тропы протаптывают, там соляркой пахнет, там техника дорожная гремит, вот нечисть и попряталась, а то и вовсе из этих мест сбежала.

– Не знаю… не знаю… Я тебе уже сколько раз рассказывал, что я этого Шороха своими глазами видел и своими ушами слышал.

– Это уже что-то из области преданий, – недоверчиво хмыкнул я.

– Каких преданий! – разгорячился Филиппыч. – Три года назад это было, работал я тогда у дорожников: дорогу мы строили с гравийным покрытием. День работаем, а на ужин и на ночёвку в лагерь возвращаемся: палатки, вагончики, техника разная, столовка опять же; по другую сторону от дороги лесок… А жара в те дни стояла ужасная, душно было, и вот я на ужине лишний стакан чаю выпил. Ну, ночью, естественно, по естественной нужде и проснулся. Сбегал в лесок через дорогу, обратно возвращаюсь и вдруг слышу – шорох какой-то, словно машина с выключенным мотором под горку по гравию катит. И звук этот ко мне в одно мгновение приближается, и слышу я, что не машина это вовсе, а чьи-то лапы когтистые по галечнику топочут! И вижу я в полутьме, что несутся по дороге, вроде как, двое: впереди, что есть сил, наш Тузик лагерный мчится, а сзади его что-то тёмное настигает. И таким ужасом на меня от этого когтистого шороха повеяло, что замер я, пошевелиться боюсь! Промелькнули мимо меня эти тени неясные и через секунду – взвизг! Пронзительный такой, собачий, смертельный. И тишина… Тут люди начали пробуждаться, из палаток повыбегали: огня, – кричат, – огня!

Филиппыч умолк, и как бы ещё раз переживая вспомнившееся, свернул самокрутку и глубоко затянулся табачным дымом.

– И что, пришли с огнём? – поддел рассказчика Степан, намекая на известную басню.

Но Филиппыч то ли не заметил колкости, то ли не обратил на неё внимания. Ещё раз затянувшись, он выдохнул табачный дым и безмятежно добавил:

– Пришли. Ещё и светать не начало, так и пришли. Стучат в вагончик: «волки напали!», – кричат. «Дай ружьё!» – кричат. А я им, где его возьму? Нету его у меня. Вон у соседа, говорю, спросите: хвалился давеча, что когда сторожем у нас работал, то всегда при оружии был.

– Ну а дальше что было?

– Да ничего не было. Дверь закрыл да пошёл спать. Ночь же.

 

От тягот многочасового перехода и моря впечатлений я так устал, что единственным моим желанием было завалиться на лежанку и забыть обо всём на свете. Но у Артёма было другое представление о моём самочувствии, и он, не обращая внимания на мои жалобы о смертельной усталости и стоптанных ногах, поволок меня к легендарному камню.

Этот камень я уже видел прошлой осенью на фотографиях, которые Артём готовил для отправки в научный журнал. Тогда он, очевидно рассчитывая меня заинтересовать, показал мне несколько снимков с изображением надписей на лицевой стороне камня. Я взял одну из фотографий и попытался разобрать написанное, но, вглядевшись, сразу же понял: эти ряды затейливых закорючек, одновременно похожих на буквы латинского, греческого и даже арабского алфавита, не принадлежат ни к одной из известных мне систем письменности!

Более того, у меня возникло подозрение, что это один тех древних мёртвых языков, который перевести на современный язык невозможно! Артёму же хотелось, чтобы я, как востоковед и переводчик, дал этому тексту объективную оценку. И мне, наверное, следовало бы сразу сказать ему, что я не специалист в области палеографии, а об эпиграфике – науке изучающей надписи на камнях – знаю лишь из обзорных лекций, которые нам читали в институте. Но я тогда, к сожалению, просто развёл руками и вернул фото, сославшись на недостаточную чёткость изображения…

И вот теперь Артём, в надежде на то, что я смогу прочесть надписи, ведёт меня на место раскопок. Ему почему-то кажется, что если я воочию увижу это археологическое чудо, то на меня снизойдёт переводческое озарение. Он пытается меня убедить в том, что слава Заповедного камня скоро затмит славу Розетского камня и что тогда… Он говорит, говорит, а я… я так устал, что мне даже думать ни о чём не хочется, и я просто иду рядом и поддакиваю брату.

К счастью, идти было не так далеко, и вскоре мы остановились перед серой базальтовой глыбой, откопанной и частично очищенной от мха ещё прошлогодней экспедицией. Лицевая сторона камня когда-то была отшлифована, но ветры и дожди изрядно поработали над ней, и от прежнего блеска не осталось и следа.

– Он у нас ещё и разговаривать умеет, – сказал Артём и любовно погладил камень по растрескавшемуся краю. – Вот сейчас… Подожди…

Артём, стараясь уловить движение ветра, поднял вверх руки. И ветер подул. Сначала слабо, а потом всё сильнее и сильнее, он дул и в те моменты, когда он переходил на порывы, камень издавал неясные звуки, похожие на шёпот, шуршание или шум от лёгкого движения…

– Не бойся, я не стал колдуном, – рассмеялся Артём, заметив моё удивление. – Просто вечерами здесь всегда со стороны реки дует ветер, а в самом камне есть несколько больших трещин, задувая в которые, ветер издаёт такие вот звуки.

– И давно он это… здесь звучит? – удивлённо спросил я.

– Трудно сказать. По нашим предположениям надписи на нём высечены не менее пяти тысяч лет тому назад, а платформа, на которой он лежит, установлена ещё раньше, в ледниковый период или же сразу после его окончания – культовое место, храм под открытым небом.

Снова  подул ветер, засвистел в трещинах и изломах камня, и мне показалось, что из глубин монолита снова исходят какие-то магические звуки. Они разливаются, заполняют собою всё вокруг, растворяются во мне и поглощают моё «я». Мне кажется, что ещё чуть-чуть, и я, проникнув в суть завещания высеченного на камне, заговорю на языке предков…

 

Ну вот и всё. Моя «командировка по обмену опытом» подошла к концу. Завтра утром я возвращаюсь домой. Сегодня я последний раз дежурю по лагерю. Дежурный должен встать раньше всех, наносить воды для умывания, развести огонь, вскипятить воду, заварить чай и разогреть завтрак… Заготовка дров и уборка территории – это тоже обязанность дежурного. Мои товарищи ещё спят, а я развёл огонь в самодельной печурке и, оставив её разгораться, пошёл к реке за водой.

Солнце ещё не взошло, и над водой клубится туман. Туман густеет, движется, и мне кажется, что он, заботясь о реке, стремится укрыть её тёмную, спящую ещё гладь, спрятать от нескромных взоров и холодного света меркнущих небесных светил. Совершенно чудной, он, подобно маленькому белому кутёнку, осторожно подкрадывается к берегу и, лизнув его, опасливо откатывается назад, но уже через считанные мгновения смелеет, выбирается на сушу и заливает собою заречные луга. Он поднимается выше, становится облачком, клубится, подбирается к моим ногам и чудится, что ещё чуть-чуть – и это белое марево скроет меня с головой, спрячет навсегда в своей серебристой беспечности. Тишина. Такая тишина бывает лишь в тумане: ни пения птиц, ни шороха травы, ни плеска волны… Где-то недалеко с шумом рухнул подмытый стремниной край берегового обрыва, и туман тут же, словно застыдившись своего засилья, вздрогнул, начал менять цвет и из молочно-белого превращаться в светло-розовый…

Я улыбнулся, покачал головой и, зачерпнув в вёдра воды, пошёл вверх по тропинке, ведущей в сторону палаточного лагеря.

Первым из моих друзей почти всегда просыпается Филиппыч, он выходит из палатки, потягивается, смотрит на небо, затем идёт к прибитому на дерево жестяному умывальнику и, шумно фыркая, умывается. За ним тянутся остальные экспедиционеры. Работный люд в экспедиции до разносолов неприхотлив: на завтрак греча с тушёнкой, чай-кофе – на выбор. На столе, сколоченном из плотно подогнанных жердей, – сгущёнка, сухари, печенье, шоколад. Прямо за завтраком идёт обсуждение плана работ на этот день, Артём достаёт блокнот, просматривает вчерашние записи, что-то советует, уточняет… До места раскопок идти почти километр, и поэтому он поторапливает товарищей: с утра, пока солнце не припекло, лучше работается.

Вчера, слушая байки из жизни археологов, которых мои товарищи знали бесконечное множество, мы допоздна засиделись у костра и сами того не заметили, как сожгли весь хворост, приготовленный для растопки печурки. Заготовка сушняка – это моя обязанность. Поэтому, проводив товарищей, я отправился в лес. Пройдя мимо заросших кустами холмиков, возвышавшихся на месте некогда стоявших здесь строений, миновав зеленеющие среди гигантских сосен островки мха и продравшись сквозь колючки орешника, я вышел на край большой поляны. Здесь, собирая ягоды-грибы, я бывал уже не раз и помнил, что где-то тут на краю большой промоины торчит из земли подходящая на растопку хворостина. Я нашёл её, потянул за сучок, но тут сдерживаемая веткой земля осыпалась, и я вместе с глиной сполз на дно канавы, укололся обо что-то, попытался встать, упал, но тут же поднялся и, отмахнувшись от неприятного запаха, исходящего от осыпавшейся земли, выбрался на поляну. Чуть придя в себя, я отряхнул одежду и, прихватив хворостину, зашагал в сторону лагеря. Отчего-то кружилась голова, в ногах разливалась неприятная слабость, ныла поцарапанная спина, хотелось прилечь и лежать, лежать… и ничего не делать…

 

Вернувшиеся на обед археологи нашли спящего Егора возле погасшей печурки. Артём хотел было устроить брату разнос, но увидел, что с ним творится что-то неладное и забеспокоился. До самого вечера Егор никак не мог прийти в себя, на расспросы брата отвечал путано, говорил, что когда ходил за сушняком, упал в дождевую яму, надышался там какой-то гадости, выбираясь из неё, укололся обо что-то, потом почувствовал непреодолимую сонливость, с трудом добрался до лагеря… и вот…

К вечеру Егору стало значительно лучше, и Артём, взяв с брата клятвенное обещание о том, что тот сразу же по прибытии на «большую землю» обратиться к врачу, отправил его следующим утром в сопровождении Филиппыча до перевалочного пункта.

 

В тот вечер я задержался на работе дольше обычного. Работа над переводом, который я хотел закончить ещё в начале позапрошлой недели, продвигалась совсем не так быстро, как мне того хотелось. Я сильно устал и поэтому, вернувшись домой, сразу же разделся, повалился на кровать и моментально уснул. Мне снилось что-то хорошее и ласковое из детства и я, проснувшись утром, лежал ещё какое-то время в полудрёме с закрытыми глазами и не хотел возвращаться в реальный мир… Но сновидения таяли, улетучивались, оставляя лёгкое разочарование и какие-то глупые детские стишки, что-то вроде «я люблю свою лошадку…».

Пора было вставать и собираться на работу. Я поднялся с кровати и замер поражённый: посреди комнаты стоял неизвестно откуда взявшийся ослик. На колёсиках, с мочальным хвостом. Тот самый, из детства, на котором мы с братом по очереди соревновались в искусстве фигурного вождения и выезжали на битвы с полчищами врагов. Но я хорошо помнил, что ещё до того времени, как я пошёл в школу, ослик погиб, потеряв в сражениях сначала хвост и колёсики, а потом и отвалившуюся голову… И вот он – целый и невредимый, в новой сбруе, покрытый сверкающим лаком, стоит передо мной.

Я сначала подумал, что это видение, и стоит мне только протереть глаза, как оно исчезнет. Но ослик не исчезал. Тогда я подошёл к нему, потрогал его руками и даже немного прокатил по комнате. Ослик реально существовал, и я, дурея от недоумения, уселся рядом с ним на пол.

– Что за чушь! Откуда здесь этот осёл? Что это? Розыгрыш? Чья-то глупая шутка? – возмущённо пробормотал я. – Да, домой я вчера вернулся поздно, да, устал, но всё равно отчётливо помню, что никакого осла тогда в комнате не было! Вроде бы… не было.

Я ещё раз потрогал ослика.

– Так… Игрушку могли подкинуть ночью…

Но я был уверен в том, что, войдя в квартиру, я запер за собой входную дверь! Открыть её снаружи можно было только с помощью другого ключа. Так… А где запасные? Жанна свой ключ отдала мне, ещё один был у Артёма, но Артём сейчас далеко, в экспедиции, да и расстались мы совсем недавно. Конечно, можно предположить, что так мог подшутить кто-нибудь из наших общих друзей, воспользовавшись Артошиными ключами… Но всё равно: бесшумно пробраться ночью в чужую квартиру, не включая света, установить там посередине комнаты игрушку и так же бесшумно удалиться?! Нет, это было бы слишком похоже на сюжетную завязку какого-нибудь плохонького детективчика. И к тому же!!! Про этого ослика из детства мог знать и помнить только Артём! Следовательно, все вопросы об этой неуместной шутке надо было задавать ему! Но переговорить с Артёмом я не мог: обычная радиосвязь с теми местами, где работала экспедиция, была невозможна.

В чертовщину я не верил, и поэтому, перебрав в уме все возможные варианты, я остановился на предположении, что это по его поручению кто-то вчера днём побывал в моей квартире… А ослик? Действительно, его, отправляясь спать, я мог просто не заметить в вечерних сумерках! И, удовлетворённый выстроенной версией, я облегчённо вздохнул и, закатив игрушку в дальний угол, пошёл умываться.

Опасаясь повторного визита неизвестного шутника, я поменял дверной замок, но спокойствие всё равно не наступало. Я стал плохо спать по ночам и, просыпаясь от каждого шороха, часами лежал, ожидая невесть чего. Но загадочный посетитель так больше и не появился, а я в результате всех этих бодрствований приобрёл хронический недосып, который вскоре не замедлил сказаться…

Это случилось в тот день, когда перевод предложенной мне рукописи был завершён.

Я положил перед собой стопку листков с переводами стихов и вверху на первом из них вывел:

«Древний Китай, стихи эпохи Борющихся царств. Любовная лирика. Автор неизвестен.

 

Словно лодка плывёт над солёной водою луна,

Это слёзы мои просолили всю реку до дна.

Безвозвратно увяли беспечные листья лозы,

Опустился туман над притихшею гладью Янцзы…

Мне тоску не прогнать, мне и реку не выпить до дна,

Я навеки один, и ты тоже навеки одна.

Долго плыть будет роза, упавшая в волны реки,

На рассвете достанут её из сетей рыбаки…»

 

В последний раз посмотрев на исписанный листок, я улыбнулся:

– Интересно, а может ли оказаться этот туман живым существом? Хотя, почему бы и нет?

Потянувшись, я зевнул и, сам того не заметив, склонился над рукописью. Испещрённый буквами листок начал постепенно превращаться в освещённую восходящим солнцем ярко-зелёную долину реки, а иероглифы древнекитайского письма стали обретать очертания цветов и деревьев. Туман, клубившийся в низине, начинал оседать, и из его него неожиданно вышла девушка в голубом шёлковом халате, расшитом изображениями порхающих бабочек. Она двинулась мне навстречу…

– Это что такое!!! – от громкого возгласа я вздрогнул и проснулся. На пороге кабинета стоял начальник отдела. То, что увидел вошедший руководитель, было выше его понимания: вся дверь, часть прилегающей стены и даже уголок потолка были исписаны замысловатыми иероглифами эпохи древнекитайского императора Хуан-ди!.. При этом надписи были сделаны чем-то похожим на женскую губную помаду!

Большего стыда я не испытывал никогда. Конечно, мне можно было бы пролепетать в своё оправдание: что это, де, не я, что это кто-то… но, понимая, что этим лишь усугублю своё положение, я сказался больным и, рассыпавшись в извинениях, отпросился домой.

Пытаясь прийти в себя, я сначала бесцельно блуждал по улицам, потом забрёл в безлюдный в это время городской сад, нашёл одинокую скамью, уселся на неё и, обхватив голову руками, затосковал. Сомнения одолевали меня, мне начинало казаться, что я сошёл с ума. Но ослик, как и губная помада на дверях, существовали реально! Искать помощи и совета у друзей-товарищей я не мог, так как был уверен, что меня сначала высмеют, а потом посоветуют обратиться к психиатру. Можно было бы позвонить Жанке, пожаловаться… Она бы, возможно, поверила… Но на мою жалобу о том, что некая женская особа разрисовывает губной помадой стены моего кабинета вряд ли бы ответила пониманием.

Что со мною творится? Почему появление ослика, а потом и надписей обнаружились сразу же после моего пробуждения? Что это? Или всё это как-то связано с тем, что я вижу во сне? Чушь какая-то… Обратиться с этим вопросом к врачам и рассказать им о том, чего не может быть? Меня же в лучшем случае сочтут больным и поместят на лечение в одно деликатное медицинское учреждение. Обратиться к учёным? Ещё того хуже: меня как подопытного кролика разместят где-нибудь на одной из закрытых военных баз и будут ежедневно подвергать осмотрам со стороны бородатых светил науки и беседам с безликими людьми в штатском.

Домой я вернулся, когда на улице стало совсем темно. Ужинать не хотелось, накапав в стакан снотворных капель, я разделся и завалился в кровать. В эту ночь мне приснилось, что я с друзьями сижу за широким столом, и мы едим большой спелый арбуз. Нас четверо. Мы все очень молоды, все горазды пошутить и посмеяться, вот и в этот раз, пока несли арбуз с базара, загадали, что больше всего в жизни повезёт тому, кому достанется хвостик. Хвостик достался Саньке. Санька погибнет через четыре года в автомобильной катастрофе… Это будет потом, но во сне это не важно. Напротив меня сидит мой брат Артём. Артоша старше меня на пять лет, он страшный зануда и постоянно достаёт меня своими придирками и нравоучениями. Вот и сейчас Артём берёт нож и, демонстративно показывая мне, как надо это делать, отрезает здоровенный, полный чёрных семечек ломоть арбуза… Четвёртый… Кто это такой, как это часто бывает во снах, я вспомнить не могу, но я знаю, что рядом сидит отличный парень, и мы с ним замечательно ладим… Обгрызенные корки складываются в большую глиняную чашу, стоящую посередине стола. Чашу эту Артём привёз позапрошлым летом из археологической экспедиции в Забайкалье… Но время, как известно, понятие растяжимое, да и во сне опять-таки это не важно…

Где-то внизу на этаже заиграло утреннее радио, и я проснулся. Все сновидения, словно клочки ночного тумана под лучами солнца стали испаряться, исчезать из просыпающейся памяти, последним растаял запомнившийся спелый арбуз – гость из давнего знойного лета… Не открывая глаз, я уселся на краю кровати и принялся шарить ногами по полу в поисках тапочек. Но вместо шлёпанцев нога неожиданно нащупала что-то скользкое и влажное. Я открыл глаза – под ногами лежала большая, плохо обгрызенная арбузная корка. Не понимая того, откуда она могла взяться, я оглядел комнату и ужаснулся: арбузные огрызки были повсюду – в кресле, на подоконнике, на телевизоре, на книжной полке… вызывающе зелёно-белые с пожухшей уже красноватой мякотью.

– Так… – пробормотал я, и в надежде на то, что это всё ещё продолжение сновидения, наклонился и дотронулся до корки кончиками пальцев. Арбузная корка была настоящей. Холодная, слизкая, неприятная… Откуда все они взялись, я не знал! Никаких арбузов я ни вчера, ни сегодня ночью не ел. И, вообще, в глаза не видел никаких арбузов с прошедшей осени.

Мне показалось, что я окончательно сошёл с ума, и даже не попытавшись разобраться в очередной нереальности, я быстро оделся, кинул наспех в рюкзак несколько попавшихся под руку вещей и отправился к единственному человеку, которому доверял как самому себе – к брату Артёму…

 

Ещё недавно я наивно полагал, что дорогу от перевалочного пункта до лагеря экспедиции я хорошо запомнил и легко смогу пройти по ней, не плутая. Но вчера здесь прошёл сильный дождь, и некоторые вроде бы знакомые места выглядели совсем не такими, какими я их помнил. Вот и сейчас, обходя очередное дождевое озерцо, залившее тропу, я уткнулся в непроходимые заросли кустарника. Пришлось возвращаться назад к тропе. Там, как я помнил, лежало упавшее дерево. Я шёл и шёл, но никакого лежащего дерева там, где я рассчитывал его увидеть, не было! Подумав, что сам того не заметив, я пересёк тропу и что надо было бы пройти чуть правее, я продрался сквозь кусты, и… передо мной открылась гладь покрытого зелёной ряской Гиблого болота. Я быстро пошёл, почти побежал в противоположную сторону, но и там зеленело болото, и не было никаких признаков тропинки. Более того, теперь я даже не смог найти и того озерца, что преграждало мне путь. Я понял, что заблудился.

Паника охватила меня: ведь я никому не сказал, что пошёл к брату. Никто не знает, что я заплутал и брожу здесь в одиночестве среди этих бездонных трясин!.. И поэтому даже если меня будут искать, никто не догадается, что я здесь – посреди непонятно откуда взявшихся болот.

Я сел на землю и обхватил голову руками. Прежде всего, надо успокоиться и разобраться, чем я располагаю? Спичек или зажигалки у меня нет – это плохо. В рюкзаке – плащ-дождевик, кроссовки, накомарник, термос с чаем и несколько плиток шоколада «Алёнка»… С питанием не густо, но с учётом того, что в орешниках попадаются спелые орехи, кругом полно съедобных грибов и ягод, а под ногами вертится всякая живность – смерть от голода мне не угрожает. Теперь надо подумать, как мне отсюда выбираться. Сидеть на месте и ждать, пока меня найдут – бессмысленно, в какую сторону идти – я не знаю, а раз такое дело, то пойду я вдоль кромки болота, буду заламывать ветки и оставлять на видных местах кусочки фольги от шоколадных обёрток. И если тропы или следов, ведущих к человеческому жилью, мне найти не удастся, то тогда я смогу по своим же следам вернуться в те места, где я впервые заплутал. Я съел небольшой кусочек шоколада, поглядел на затянутое тучами небо и зашагал вдоль края болота.

Как долго я шёл – не знаю, но вдруг осознал, что наступил вечер и иду я по узкой, поросшей чахлым лесом косе. Справа и слева от меня качалось и пузырилось зелёное болото, в изредка встречающихся и незатянутых ряской оконцах тёмной воды мелькали неясные тени, в зарослях осоки что-то ухало и посвистывало. Напугав меня, из кустов, громко хлопая крыльями, взлетела большая болотная птица. И сразу же, словно потревоженные произведённым шумом, в нескольких местах заквакали лягушки. Сгущались сумерки. Я устал, пробираясь по низинам, где-то недоглядел и черпанул одним сапогом воды. О продолжении похода на сегодня следовало забыть, и я принялся выбирать место для ночлега. Вскоре мне удалось выйти на небольшую возвышенность, поросшую высокой, сухой, похожей на сено травой. Выбрав более-менее сухое место под развесистым кустом, я соорудил из нескольких охапок «сена» импровизированное ложе и, пожалев о том, что погреться у огня мне сегодня не удастся, довольствовался плиткой шоколада и остатками тёплого чая из термоса.

Неприятности прожитого дня остались позади. Небо, кусты, травы, звуки, доносящиеся с болота, – всё погружалось в сон. Стало совсем темно. Сонливость овладела мной, и я, положив под голову рюкзак, укрылся дождевиком и моментально уснул.

И снилось мне, что лежу я не среди болотных хлябей, а в деревянном деревенском доме на настоящем, полном душистого сена, сеновале…

 

Глава II. Остров

 

– И когда ты, Дануся, ума наберёшься! Смотри, опять стежки кривые делаешь, сколько раз тебе показывать! – сердилась бабушка, разглядывая Данусину вышивку. – А всё это оттого, что иголку неправильно держишь!

– Не ругайся, бабуш, я же стараюсь! – Дануся покаянно понурила голову, но тут же лукаво взглянула на бабушку: – Ты мне лучше про вашу деревню старую расскажи…

– Ты мне зубы не заговаривай! Ругала и ругать буду! Козы, небось, сегодня опять отвязались?!

– Бабушка, да что ты! Сегодня они себя хорошо вели: я их сначала на водопой к ручью сгоняла, а потом возле леса нашла им полянку с их любимой козьей травой. Ты же знаешь, как они её любят! А к камню я всего на минуточку сбегала: посмотреть – сильно ли воды в болоте поубавилось. Ведь если оно совсем пересохнет, то мы с тобой сможем сходить на то место, где деревня твоей прабабушки стояла. Мне почему-то кажется, что воздух там мёдом пахнет, и небо над головой синее-синее… а солнышко будто бы в речке купается и искорками своими с речными камушками играет.

Бабушка сняла очки и, улыбнувшись, поглядела на внучку:

– Давай-ка, Дануся, спать будем ложиться. Смотри, на улице совсем темно стало.

– Ну, ба-а-абушка, – взмолилась Дануся, увидев, что та сворачивает своё шитьё, – погоди ещё немножко, мне вот тут в уголочке чуть-чуть осталось! Дай, доделаю – всего несколько стежков…

– И чего ты опять капризничаешь? Глазки побереги, – с укором сказала бабушка, принимая у Дануси вышивку. – Вот завтра, как коз пригонишь, так садись и вышивай. Тебе завтра вставать рано: коз надо будет в сторону болота сгонять, там тоже трава хорошая наросла. А ты, если за ночь не выспишься, то опять привяжешь их кое-как, сама на травку приляжешь, да и уснёшь. А козы у тебя тем временем и разбегутся. Хорошо, если они, как и в прошлый раз, на мельницу убегут, а то вдруг – к ведьминому дому?

– Бабушка, а ты мне и про ведьмин дом обещала рассказать, – проговорила Дануся, расправляя постель.

– Сколько можно одно и то же перебирать? Про дом я знаю ровно столько же, сколько и ты, а про деревню я тебе уже сто раз рассказывала! И ничего нового поведать не смогу: не была я в той деревне. Да и бабушка моя, от которой я эти былины слышала, тоже, думаю, не бывала…

– Бабуш, ну расскажи… – продолжала просить Дануся, забираясь под одеяло.

– Да чего тут рассказывать, – вздохнула бабушка, в очередной раз уступая просьбам. – Давно это было: так давно, что было ли на самом деле – никто не знает. Сказ сказывает, что люди, которые в наших местах изначально поселились, бежали сюда из своих земель, спасаясь от разбойников.

– А как называлась та страна, в которой они раньше жили?

– Слушай, не перебивай! Не знаю я этого! Знаю только то, что мне моя бабушка рассказывала: будто бы жили они раньше в стране, где не было никаких болот, а были леса да степи. И можно было идти по той стране много-много дней: если в одну сторону – то до моря-окияна, а если в другую, – то до высоких гор… И жили они, значит, не тужили до тех пор, пока не начали нападать на их страну кыпчаки-кочевники: деревни грабили, дома поджигали, кто стар или немощен – тех убивали, а всех остальных от мала до велика угоняли и в рабство продавали… Вот и к нашим предкам беда пришла: весть о том, что враг близко, пришла в их деревню, когда солнце уже начинало к закату катиться. О том, чтобы отбиться от налёта своими силами и речи быть не могло – деревня была невелика, да и мужиков, способных держать оружие, в ней было совсем немного. И решили селяне укрыться от набега в степи поодаль от деревни. Похватали, кто чего успел, детишек и стариков собрали и бежать, насколько сил хватало, бросились. А погоня была близка. По крайней мере, им тогда так казалось. Укрыться в безлесной степи негде, да и скрыть от степняков следы бегства тоже почти невозможно. И гнал людей страх, и чудился им приближающийся лай собачий, топот конский, покрики наездников да свист плетей кыпчакских… Так бежали они, бежали, только вдруг предводитель их, шедший впереди, Щебека, оглянулся и беспомощно остановился. Люди выдохлись: дети и старики отставать начали. Понял Щебека, что уйти до ночи далеко в степь не удастся. Глянул он на изрытую буераками равнину, попытался найти хоть какой-нибудь мало-мальски пригодный для укрытия овражек. Надежды на это мало было, но вдруг видит он – чернеет совсем недалеко большая промоина. Хоть и неглубока была лощинка, но зато длинна и извилиста. И пошли они по ней, и вышли к поросшему кустарником пологому склону, поднялись по нему и неожиданно очутились на опушке соснового леса. Откуда вдруг взялся этот лес, и почему никто его раньше не замечал, тогда об этом никто и не подумал. А страх всё гнал людей вперёд и вперёд, и было у всех лишь одно желание: уйти как можно дальше от врагов, укрыться в лесных сумерках. Шли они, шли по лесу, совсем выбились из сил и не бежали уже, а плелись, поддерживая друг дружку да помогая слабым сквозь лесные завалы пробираться. Но надвигалась ночь, совсем темно стало, и пришлось им на ночлег остановиться. Как они скоротали ночь – неведомо, а наутро снова в путь пустились, и шли так, пока не вышли к реке, где на высоком берегу и решили остановиться.

Бабушка немного помолчала, а потом спросила:

– Дануся, ты спишь?

– Нет, бабушка, что ты! Я жду, когда ты самое страшное расскажешь, как они от оборотней спасались…

– Опять глупости говоришь! Какие оборотни! Не было там никаких оборотней! Просто в тех местах, где деревня их располагалась, хворь неожиданно возникла: люди начали умом трогаться. Сначала это наваждение на лешаков местных списывали, которых, к слову, в тех местах в изобилии водилось. Полоумных же сначала пытались травами да заговорами лечить, только напрасно – их всё больше и больше становилось. И стали со временем эти умом повреждённые злобствовать: сначала просто по-волчьи завывали. А потом и вовсе на односельчан, словно звери, стали набрасываться. Лекарства им не помогали, а усмирить их буйства убийством – рука у селян не поднималась. Словом, одолела напасть: беда беду затыкает, да бедой погоняет. Загрустили, закручинились селяне, но тут кто-то вспомнил, что среди болот, что с юга от деревни начинаются, есть остров, на котором живёт колдунья, которая от всех напастей лечит. И тропка туда есть, да только успеть по ней пойти надо, а то её в период дождей водой полностью заливает. Тогда вот селяне повязали своих ущербных верёвками, да силком их сюда… на наш остров, стало быть…

 

Болото цвело, пело и жужжало, переливалось всеми оттенками своей зеленоватости, мириады бабочек, мошек и комаров порхали над его вздыхающей гладью. На краю болота, возле того самого места, где всегда сохранялась окаймлённая тёмно-зелёными лепестками кувшинок, прозрачная до самого чёрного дна глубь, лежал большой серый камень.

Сколько раз, когда Дануся ещё была маленькой, они с братом приходили сюда, к этому камню, сидели здесь часами, и Санко, размечтавшись, рассказывал ей разные истории о том, что там, за болотами, за островками зыбкой суши есть город, в котором много высоких теремов с окошками, украшенными резными наличниками. В том городе после сезона дождей открывается ярмарка, и на неё съезжаются люди со всего света. Они везут туда свои товары, открывают множество маленьких торговых лавочек, и в них можно купить всё-всё на свете. Всё, чего только душа пожелает. И обещал Санко, что как только он на ту ярмарку поедет, то купит ей красные туфельки с серебряными пряжечками, шаль пуховую и ленты разноцветные шёлковые, что в косы вплетают. А ещё Санко рассказывал, что где-то далеко-далеко на краю земли есть волшебная страна, в которой бывает так холодно, что вода замерзает и становится твёрдой как стекло, и что там по небу летают ревущие железные корабли и белые мухи. Дануська страшно завидовала брату и просилась, чтобы он взял её с собой, но Санко смеялся и называл её «малявкой», хотя никакой малявкой Дануся себя не считала, и было ей тогда целых десять лет.

Почти каждый год, когда сезон дождей подходил к окончанию, и залитое дождевым паводком болото превращалось в бескрайнее море, все деревенские мужики вытаскивали из-под навесов сухие брёвна, сбивали их в плоты, конопатили и смолили свои утлые лодчонки. Затем они, кто артельно, а кто и поодиночке отправлялись в плавание до ближайшей твёрдой земли, причалив к которой, можно было выбраться на дорогу, ведущую к ярмарочной площади. Там они меняли свои поделки и запасы продовольствия на необходимые товары и ещё до того, как вода в болоте осядет, спешили вернуться домой.

Вот в такое плаванье и отправился вместе с селянами Санко. Вёз он на ярмарку несколько голов белого козьего сыра, мешочек сушёных коричневых корешков, напоминающих собою человеческие фигурки да горсточку полупрозрачных зелёных камешков, найденных на берегу ручья. Но вот отшумела ярмарка, возвратились с покупками ездившие на торжище мужики, но Санко вместе с ними почему-то не было… На Данусины расспросы мужики только разводили руками и растерянно отвечали: да, мол, туда плыли вместе, да, виделись на ярмарке, но больше ничего определённого сказать не могли.

С той поры миновало почти два года. Годы эти выдались на редкость жаркими, сезоны дождей были скудны на осадки, и поэтому небесная влага не могла полностью затопить необъятную ширь болот. Обмелевшие трясины для судёнышек островитян были непроходимы, а других способов добраться до большой земли у них не было…

Дануся не верила в то, что брат её, которым она страшно гордилась, мог вот так запросто пропасть: ведь он был самым сильным и самым ловким, всегда защищал Данусю и всегда приходил ей на помощь, как только она в ней нуждалась. Конечно, с Санко на ярмарке могла случиться какая-нибудь неприятная история или на обратном пути на его лодчонку могла напасть вынырнувшая из топей кукабара, но Дануся в это не верила. Вот и сегодня она пришла к камню, от которого проводила его в плавание и опять молила всех известных ей богов о том, чтобы они сделали так, чтобы Санко вернулся.

Вспоминая о тех счастливых днях, когда они с братом приходили сюда, Дануся ещё раз произнесла молитву, взгрустнула и, смахнув набежавшую слезинку, огляделась по сторонам. И то, что она увидела, иначе как чудом назвать было нельзя: поодаль, в нескольких десятках метров от неё, в зарослях сон-травы лежал человек!

Дануська сначала испугалась и хотела бежать в деревню – звать кого-нибудь на помощь, но тут же остановилась: задремавший в зарослях сон-травы человек находится в смертельной опасности и может уснуть там навсегда! Данусе почему-то на миг представилось, что этим несчастным может быть кто-то из односельчан. Она осторожно подошла к спящему и хотела его разбудить, но, увидев незнакомое лицо, снова испугалась: это был нездешний, невесть как попавший сюда человек! Данусе ещё больше захотелось убежать, но вдруг подумалось, что это боги услышали её молитву и вернули ей брата!.. Хотя и в другом обличии!

Дануся потрясла спящего за плечо, но человек никак не реагировал. Тогда она сняла с головы косынку и, намочив в болотной воде, несколько раз встряхнула её над чужаком. Холодная водяная пыль осела мельчайшими капельками на лице незнакомца, он открыл глаза, опёрся на локоть и попытался подняться, однако сил ему явно не хватало, и человек со стоном рухнул в траву. Почти сразу же незнакомец повторил попытку, но вновь беспомощно повалился на землю. В третий раз упасть ему не дала Дануся, подхватившая его за плечо.

 

Мне как-то сразу полегчало. Сонная пелена, которая окутывала меня и висела перед глазами, исчезла. Где я? Что со мной? Лежу на чём-то мягком, под головой подушка. Кругом сено, много сена… Похоже, это какой-то сарайчик – потолок, стены из камыша, небольшое оконце, на нём цветастая занавеска, рядом с моей лежанкой стоит стул, на нём аккуратно сложена моя верхняя одежда, чистая и, похоже, выглаженная. Пытаюсь хоть что-то вспомнить. Вроде куда-то шёл, вроде заблудился… Дальше – сплошной туман. Смутно помню только пожилую женщину, которая надо мной склонялась, да девчушку, которая поила меня из глиняной чашки чем-то пахучим и противным на вкус. Дверь чуть приоткрыта. В щёлочку пробивается солнечный свет, и видна полоска синего неба. Я собрался с силами, поднялся, оделся и хотел выйти на улицу, но голова закружилась, и я, едва не уронив стул, повалился на кровать. Посидел, подождал пока пройдёт головокружение, встал и снова пошёл к двери. В щёлочку был виден небольшой участок двора, угол бревенчатого дома, скамейки, дощатый стол. За столом, перебирая охапку травы, сидела пожилая женщина в домашнем халате.

– Ну, чего стоишь? Коли выспался – выходи, – сказала она, не поворачивая головы.

Я приоткрыл дверь и с опаской поглядел на неё.

– Чего стоишь?! – ещё раз сказала женщина и строго взглянула на меня. – Иди сюда, садись. – Она указала маленьким ножичком, который был у неё в руке, на скамейку напротив. – Рассказывай.

Я послушно сел на указанное мне место и, опустив голову, пробормотал:

– Да чего рассказывать? Шёл к брату по лесу, заблудился… Потом ночь наступила, я уснул и больше ничего не помню.

– Да ты меня не бойся! – заметив мою робость, чуть улыбнулась травница. – Спал бы ты сейчас вечным сном, если бы мой отвар не помог тебе от спячки очнуться. А внучке моей, Данусе, ты должен особое спасибо сказать: кабы не она – не сидел бы ты здесь сейчас. Эк тебя угораздило в зарослях сонной травы спать улечься!

– Спасибо… – проговорил я и взглянул на собеседницу.

– А брат-то твой кто будет? Чай не из наших?

– Нет, учёный он, археолог, он сейчас с товарищами раскопки на месте древнего поселения ведёт.

– Учёный, говоришь… В поселении? По ту сторону болота? – бабуся недоверчиво посмотрела на меня.

– Да я… я там тоже был… работал вместе с ними, а потом вернулся домой и… заболел.

– И чего же ты больной по лесу расхаживал, а не дома лежал?

Чувствуя, что толкового объяснения мне не найти, я, сбиваясь, проговорил:

– Я сам ничего понять не могу! Страшно мне… Вы меня лучше не спрашивайте! Всё равно кроме брата меня никто не поймёт. Потому я и шёл к нему. Ну и заблудился…

– Заблудился! – как бы передразнивая меня, сказала хозяйка ворчливым голосом. – А ты знаешь, куда ты попал?

Я попытался что-то объяснить, но у меня ничего не получилось, и я снова сбился на рассказ о том, что заболел, что шёл…

Травница выбирала из охапки какие-то стебельки, неспешно связывала их в пучки и, не перебивая, слушала меня. Когда же я выговорился, она выдержала минутную паузу и, строго взглянув на меня, сказала:

– А попал ты к нам на остров, который стоит посреди болот и пройти по суше на него невозможно! Тебя сюда, что, лешак через топи на крыльях перенёс? Сдаётся мне, дружок, что ты чего-то недоговариваешь! А если так, то…

Хозяйка развела руками и хотела ещё что-то сказать, но тут я не выдержал:

– Я вижу, вы мне не верите! Хорошо! А поверите ли вы мне, если я вам скажу, что стоит мне увидеть что-нибудь во сне как, это «что-то» тут же материализуется и проявляется наяву! Вы в это поверите? Увидел во сне игрушку, которую мы в детстве разломали, проснулся, а она рядом с кроватью стоит! Новенькая, чистенькая, словно только что из магазина! Или вот: увидел во сне, будто бы сидим мы с друзьями за столом и едим арбуз, просыпаюсь, а вся комната обгрызенными корками завалена! Вы в это поверите? Вы думаете, что я сумасшедший? Да?

Я сжал кулаки и готов был заплакать от собственной беспомощности, от обиды, от уверенности, что меня всё равно не поймут, но тут бабушка улыбнулась и погладила меня по руке.

– Тебя звать-то как? – с теплотой в голосе спросила она.

– Егор, – преодолев минутную слабость, ответил я.

– Так вот, Егор, сдаётся мне, что напасть эта к тебе пристала в то время, когда ты бродил в тех местах, где когда-то по преданиям наша старая деревня стояла… Наши прадеды оттого и ушли из тех мест, потому что там с ними похожие несчастья стали случаться. Избавиться от хвори и излечить своих больных они не могли. Вот и то, что с тобой творится – древняя порча, и человеческих лекарств от неё нет. Помочь тебе мы ничем не сможем, и оставаться среди людей тебе тоже нельзя, так как будешь ты постепенно человеческое обличие терять. Но ты не отчаивайся! Наши предки от этой порчи в ведьминском доме исцеленье находили, придётся и тебе этот путь пройти… Этот дом не так далеко отсюда – в тёмном лесу. В нём ты будешь должен найти старую ведунью, которая одна знает, как тебе помочь… Придётся тебе этой колдунье кланяться и совета у неё просить. Сейчас ты ещё слаб, поэтому отдохни, побудь у нас денёк-другой, а потом мы тебя до того дома и проводим.

 

Едва мы миновали кукурузное поле и спустились в низинку, как летучие твари, очень похожие на наших комаров и мух, буквально облепили меня со всех сторон. Не успевал я смахнуть с лица одну стаю, как на меня тут же нападала другая. Не знаю почему, но жертвой эти вампиры выбрали именно меня, Дануся же, судя по её беззаботному виду, их определённо не интересовала.

– И как вы здесь живёте! – раздражённо проговорил я, отмахиваясь от очередного полчища пищащих и жужжащих кровососов.

Дануся, видимо, впервые заметившая мои страдания, удивлённо посмотрела на меня:

– А ты что?.. почему осенницей не натёрся?

– Какой такой «осенницей», не знаю я никаких «осенниц».

– Как не знаешь?! – продолжала удивляться Дануся. – Это же трава такая: ею как с утра натрёшься, так на тебя весь день ни одна мошка не сядет! Сейчас, погоди, посмотрю… Здесь, кажется, она должна расти.

Дануся принялась внимательно смотреть по сторонам и вскоре, чуть отбежав от тропинки, сорвала и подала мне несколько веточек сочной широколистой травы.

– Вот, – сказала она, – разотри её в ладонях, а потом оботри руками лицо и шею.

И действительно, едва я натёрся этим природным снадобьем, как рой насекомых оставил меня в покое.

– Как здорово! – изумился я и с благодарностью посмотрел на Данусю. – А ты молодец, здорово в травах разбираешься!

– Ну что ты! – засмеялась девочка. – Вот бабушка у нас – та действительно разбирается. Она всю жизнь травы собирает и всё-всё о них знает! А я – что? Только то, чего всем известно.

– И всё-таки, какие удивительные травы здесь растут! – продолжал восхищаться я. – У нас про такие волшебства только в сказках говорится! Вот, к примеру, сказывают, что растёт где-то в заповедных лесах плакун-трава, и если в нужное время эту траву сорвать, то откроются тому счастливчику все клады и сокровища, сокрытые в земле. А ещё из корней этой травы, якобы, можно изготовить амулет, который и нечисть отгонит, и в трясину затянуть не даст.

– Ой, интересно-то как! Вот если бы у нас такая трава росла, то мы бы могли через наше болото в любое время перебраться… – мечтательно вздохнула Дануся и поглядела на меня. – А ещё о чём говорится в ваших сказках?

– Про травы? Да я мало чего помню. Вроде бы что-то говорится об одолень-траве, которая от всех болезней излечить может, о разрыв-траве, с помощью которой можно открыть любые замки и проходить сквозь стены…

Дануся о чём-то задумалась, и мы какое-то время молча шли рядом.

– Слушай, а ты тяжёлый какой! – сказала вдруг она и оценивающе поглядела на меня. – Мы тебя с бабушкой еле-еле до сенного сарая дотащили!

Дануся снова замолчала, а потом с сомнением глянула меня:

– А ты и вправду, если не с неба упал, то откуда здесь взялся?

– Не помню я ничего, Дануся. Жил я в своём мире, жил, и вот – сам не знаю как, к вам попал… Ты мне лучше расскажи, что это за дом, к которому мы идём. Мне твоя бабушка о нём почти ничего не рассказала, говорила только, что мне обязательно надо в нём побывать, да ещё что-то про старую колдунью и о чудесах, которые в том доме творятся.

– О, этот дом – всем домам дом, – Дануська сделала большие глаза и, поведя руками, таинственно зашептала: – И стоит дворец о двенадцати этажах, а внутри лестница на верхние этажи такая крутая, что желающих по тем ступеням вверх взбираться вовек не находилось. И вот один парень – работник дворовой, надумал подняться туда да посмотреть, чего там, на этих этажах творится, но не задалось, видать, у него чего-то – быстренько назад воротился, а сам – весь не в себе: всё время шепчет чего-то, глаза кверху закатывает. Что делать, сразу видно – парень умом повредился…

– Да ты, гляжу, мастерица сказки рассказывать, – усмехнулся я.

– Зря смеёшься! – с некоторой обидой проговорила Дануся. – После того ещё случай был, рассказывают, девка одна надумала на первом этаже в горнице прибраться, да порядок на этаже, который выше, навести, так вот с ней тоже беда приключилась – слишком весёлая стала: куда ни пойдёт – всё пританцовывает да песенки поёт. Горя с ней, говорят, хватили. Уж и холодной водой отливали, и к знахарю водили – ничего не помогает, так и доживала свой век на задворках.

– Выходит, войдёшь в этот дом, дверь за собой закроешь и сразу попадёшь в другой мир? – попытался пошутить я.

– Ну… вроде как – да… – Дануся растерянно запнулась, но сразу же продолжила: – В этом доме, говорят, можно найти всё, что тебе нужно. Но дом ничего не даёт даром! Я сама не видела, но Янка рассказывает, что у Багая-скорняка, который там любовное зелье искал, – крылья на спине выросли, да не такие, какие рисуют у ангелочков, а совсем маленькие, и он их под рубашкой прячет. Вот. А ещё горшечница Хаврюша букву «р» разучилась выговаривать, после того как побывала в доме, а Ханыга – так тот вообще назад не вернулся! И ещё случаи были!

– Что ж вы управы на эту нечисть найти не можете? Вот взяли бы…

– Пробовали! – перебила меня Дануся, – и огнём пытались спалить, и топорами изрубить. Только напрасно всё: не горит он, а топоры от него, как от резинового отскакивают. И вообще, мы к нему подходить близко боимся.

– Ты боишься… – улыбнулся я, – а по тёмному лесу одна ходить не боишься?

– А чего бояться, если у меня с собой обережь есть? Вот смотри, – Дануся достала из кармашка платьица небольшой, похожий на помидоринку, плод, – стоит его раздавить, как на твоего обидчика такая чихота нападёт, что он жизни не возрадуется!

– А как же ты сама?

– Я чего? Я же умная: обережь ему под ноги кину, а сама нос рукой зажму – и бежать!

Мы миновали участок леса, поросший густыми лохматыми елями, и вышли на опушку, тропинка сделала крутой поворот, и вскоре в просветах между поредевшими деревьями стала видна крыша деревенского бревенчатого дома.

– Я дальше не пойду, – сказала Дануся и остановилась, – дальше тебе одному идти придётся. И пусть тебе повезёт! А мы с бабушкой будем за тебя молиться. И на вот, возьми мою обережь – вдруг тебе пригодится.

 

Глава III. Сагитта

 

Дом мне сразу не понравился: он был угрюм, невелик и одноэтажен. И это было странно: ведь из рассказа Дануси выходило, что дом должен был быть, как минимум, о двух этажах! Но расспрашивать девчушку об этом несоответствии было поздно: она, едва мы завидели крышу, пожелала мне удачи, развернулась и побежала домой. Её, конечно, можно было бы догнать и ещё раз расспросить, но я посчитал, что это будет проявлением слабости с моей стороны. Поэтому, немного помедлив, я подошёл к дому, огляделся и, внутренне готовясь встретиться с чем-то опасным, постучал в дверь. На стук никто не отозвался, я снова постучал, но ответом вновь была тишина. Тогда я тихонько потянул дверное кольцо на себя, и дверь со скрипом отворилась! Всё ещё опасаясь какой-нибудь неожиданности, я осторожно перешагнул через порог и поприветствовал хозяев. Ответа и в этот раз не последовало, осмелев, я прошёл дальше, заглянул в комнаты, но, увы, дом был пуст!

Мне почему-то подумалось, что хозяйка куда-то вышла на минуту и вот-вот вернётся, но слой пыли на обеденном столе и тонкие паутинки на зеркале в гостиной говорили о том, что здесь давненько никого не было… Хозяйку следовало искать на втором этаже, но ни лестницы, ни входа на второй этаж я не нашёл. Предположив, что лесенка может быть спрятана за какой-нибудь портьерой или за замаскированной дверцей, я ещё раз обошёл все комнаты, внимательно осмотрел все закоулки, потрогал каждую дощечку на стене, каждый гвоздик, но всё было напрасно! Что мне было делать? Я вернулся в гостиную, уселся в кресло и, обхватив голову руками, загоревал. На миг мною овладело отчаяние и ощущение того, что я стал жертвой чьей-то злобной шутки. Но чьей? На Данусину бабушку было бы грех плохо подумать, да и Дануся не была похожа на зловредную девчонку. Хотя… девочка, конечно, могла ошибиться и вывести меня к какому-то другому дому, но это было маловероятно.

Причину неудачи следовало искать в чём-то другом. Припомнились слова Данусиной бабушки о том, что во мне, якобы, происходят какие-то необратимые изменения. Никаких изменений я в себе не чувствовал, но решил-таки взглянуть на себя со стороны, подошёл к зеркалу и ужаснулся. С помутневшего от времени стекла на меня глядело малоузнаваемое, почти чужое лицо: взъерошенные волосы, покрасневшие глаза, впалые, заросшие недельной щетиной щёки… Я стоял посреди комнаты пустого, безлюдного дома и чувствовал, что дом не хочет меня принимать! Что дальше делать, я не знал. Надо было возвращаться в деревню и искать помощи у селян. И я был готов немедленно отправиться в путь, но, взглянув в окно, передумал: на темнеющем небе мерцали первые ночные звёзды…

 

Проснулся я в том же самом кресле, в котором и задремал, рассуждая о своей нелёгкой доле. Было утро, в окна светило солнце. Освобождаясь от дремоты, я протёр глаза, потянулся и, мысленно пожелав себе удачи, направился к выходу. Но едва я сделал пару шагов, как сзади раздался тихий, похожий на вздох, шорох. Я обернулся: на том месте, где только что блестело зеркало, виднелась лестница, ведущая на второй этаж!

Я чувствовал себя как бычок, впервые попавший на бойню!

Затаив дыхание, осторожно, стараясь не спугнуть видение, я нащупал ногою первую ступень. И она, как бы приглашая пройти дальше, тихонько скрипнула. Не теряя времени, я быстро поднялся по лесенке и шагнул в полумрак открывшегося передо мной прохода. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я увидел, что нахожусь в коридорчике, в конце которого едва заметно мерцал угасающий светильник. Коридорчик закончился поворотом, и я пошёл дальше, упёрся в какую-то занавесь, отодвинул её и неожиданно очутился в большой, ярко освещённой комнате.

Свет исходил от десятков свечей, горевших в подсвечниках и на люстре, висящей под потолком. В центре комнаты стоял невысокий, застланный скатертью стол на витых ножках. Слева от входа топился камин, справа в углу ветвилось, посаженное в кадку низкорослое деревце. В кресле, чуть сбоку от камина, сидела седая старушенция в тёплой шерстяной кофте, одетой поверх домашнего халата. На плече у хозяйки сидел бельчонок, а сама старуха, быстро орудуя спицами, что-то вязала…

Я растерялся и вместо заранее заготовленных слов приветствия, лишь пробормотал что-то похожее на «здрасте».

– А, Егор! – хозяйка отложила вязание и поднялась мне навстречу. – Я тебя сегодня с самого рассвета жду, а ты всё спишь да спишь. Проходи, присаживайся… Извини, что вчера встретить тебя не смогла! Я у подруги была, вернулась затемно, захожу в дом, – а у меня гость в кресле спит. – Заметив мою растерянность, она улыбнулась и, заглянув мне в глаза, смущённо засуетилась. – Завтракать будешь? А то вон чайник на столе, горячий ещё. Сахар клади, калачи, печенье – всё рядом.

– Нет, спасибо… я к вам только… пришёл, чтобы… – волнение мешало мне подобрать нужные слова, – я только за советом.

Старушка подошла поближе, внимательно посмотрела на меня и осторожно погладила по плечу.

– А ты что такой зажатый? Успокойся. Все твои беды позади, забудь о них! Расслабься! Проходи, присаживайся к столу, завтракать будем. Руки вымыть не забудь – умывальник вон там в закутке.

Не знаю, то ли пригоршни холодной воды, то ли вкрадчивый голос и доброе расположение хозяйки так подействовали на меня, но тяжесть, висевшая на мне в течение последних дней, почти исчезла, и в комнату я вернулся совсем в другом настроении.

– Зачем ты пришёл – я и так знаю, – сказала хозяйка, усаживаясь за стол напротив меня. – В деревне только и разговоров, что о твоих приключениях. Привирают, конечно… А вот мы с тобой посидим, чаю попьём, – ты успокоишься, а потом мы вместе разберёмся во всём и подумаем, что нам делать дальше!

Хозяйка сняла со стоящей на столе посуды салфетку и пододвинула ко мне овальную тарелку, полную румяных пирожков.

– Угощайся, тёплые ещё. С зелёным луком и яйцом. Специально для тебя испекла. – Она ещё чуть-чуть пододвинула тарелку и подождала пока я возьму пирожок. – Ну чего сидишь?! Чаю наливай!

Я кивком головы поблагодарил хозяйку и, наполнив кружку, принялся размешивать сахар.

– Мне в деревне… сказали, – тут я снова замялся, – что вы… в-в-волшебница?

Старушка, поглядела на меня и лукаво улыбнулась.

– Ты хотел сказать – ведьма? Нет, никакая я не ведьма и не волшебница. Если угодно, я – фольклорный персонаж. И зовут меня – Сагитта. Имя редкое, но хорошо известное в вашем мире. На небе даже есть созвездие – Сагитта, что означает – Стрела. Его так в честь меня ещё древние мореплаватели назвали.

Я удивлённо взглянул на старушку.

– Что ты так на меня смотришь? – усмехнулась она. – Шучу я. Ты думаешь, что я – старая развалина, безвылазно живущая здесь в окружении непроходимых болот? Только знай – болота эти непроходимыми стали лет двести тому назад: климат меняется, дожди иногда месяцами идут… А вот раньше дорога сюда была очень даже хорошая, и я частенько в ваши края наведывалась. Училась у ваших мудрецов всяким премудростям: язык птиц и зверей изучала. Перенимала у древних целителей язык ночных шорохов и почти двадцать лет прожила на острове Кос у Гераклида. Вам этот мудрейший человек больше известен, как отец и учитель Гиппократа. Потом долго жила на острове Самос, где познакомилась и подружилась с Джудасом – путешественником и фантазёром. Ах, какой он был рассказчик! Сказочных историй знал бесконечное множество: его у нас тогда в шутку так и прозвали – «отец историй» –  Геродот.

Сагитта погладила бельчонка, перебравшегося к ней на колени, а потом вздохнула:

– Просто я человек, много поживший на белом свете, много чего повидавший и много чего знающий. Умею с первого взгляда определить, что за человек ко мне пожаловал и чего ему надо. Вот и о твоих бедах я сразу же догадалась, как только тебя увидела. И сдаётся мне, что ты однажды уже побывал в наших краях, а потом, когда домой вернулся, тебя кошмары стали донимать. Сам ты в них разобраться не смог и потому вернулся, чтобы найти первопричину своих страхов, а по пути через лес заблудился и волей случая попал к нам на остров.

– Да… – удивлённо протянул я, – а это вы от кого узнали?

– У тебя на лбу всё написано! – снова улыбнулась хозяйка. – А от человека, который умеет читать по глазам, у тебя и вовсе никаких секретов нет. Хочешь, угадаю, что тебя напугало в первый раз? Что-нибудь из детства? А? – Сагитта испытующе поглядела на меня. – Что, угадала?

– Ослик на колёсах… – смутившись, пробормотал я, – а потом ещё мелочи всякие были, например, стоило мне во сне часы с кукушкой увидеть, как птица похожая на кукушку, ко мне в форточку залетела. А потом ещё корки арбузные…

– Хорошо! – прервала меня Сагитта. – А что ты мне сможешь возразить, если я выскажу предположение о том, что всех этих «осликов, кукушек и арбузов» не существовало! И всё то, что тебя так испугало, на самом деле было лишь видением! К тому же, если я не ошибаюсь, перечисленные предметы никто кроме тебя и не видел?

– Да, это отчасти так, – согласился я, – но вот на работе начальник видел, как на стене моего кабинета появились надписи.

– Что, прямо при начальнике? Так сразу и появились?

– Ну не совсем так, – снова смутился я. – Я всего лишь на минутку задремал! А в это время в кабинет вошёл начальник и увидел, что у меня вся стена испачкана надписями, сделанными губной помадой.

– И это понятно! – Ты же парень молодой, одинокий – вот какая-то деваха глаз на тебя и положила!

– Смеётесь… – не выдержал я, – а мне вот и жизнь не мила! По-вашему выходит, что я сошёл с ума и мне теперь одна дорога – в психушку?

– Не горячись, причиной этих видений могли быть не только особенности твоего мировосприятия, но и внешние факторы!

Сагитта на минуту умолкла, а после вдруг, спросила:

– А у тебя какие-нибудь вещи с собой были?

– Да, рюкзак…

– И в нём?

– Разное всякое: кроссовки, термос, фонарик…

– Ну и где он сейчас?

– Не знаю… А что? – ответил я, не понимая, к чему она клонит.

– А то, что никакого рюкзака у тебя с собой не было, нашли тебя в сон-траве, и на ногах у тебя были не сапоги, а эти обувки, которые вы называете кроссовками.

– Я мог во сне перейти на другое место…

– Угу. И будучи сонным, переобуться! Нет, на лунатика ты не похож.

Сагитта, о чём-то размышляя, снова замолчала, а потом взглянула на меня:

– Тут до меня дошли слухи о том, что будто бы с той стороны болота, там, где раньше деревня стояла, пришлые люди землю копают и чего-то там ищут. И ты, насколько я могу догадываться, побывал на этих раскопах вместе с ними.

Я собирался ей ответить, но она, словно не заметив этого, продолжала рассуждать:

– А ведь именно в тех местах и произрастала когда-то та самая колючка… Да… Давно о ней ничего не было слышно. Давно… – Сагитта подозрительно взглянула на меня, – слушай, а тебе не довелось в тех местах обо что-нибудь сильно уколоться?

– Да там полно колючих кустарников. Разве всё упомнишь? По лесу ходил, сучья для костра собирал…

Хозяйка задумчиво покачала головой, а потом вновь погладила бельчонка и, обращаясь к зверьку, спросила:

– Каспер, а как ты думаешь, мог ли наш молодой человек, бродя по лесам, уколоться какой-нибудь чёртовой колючкой?

Зверёк, услышав обращение, тотчас соскочил с коленей, метнулся к деревцу и тут же вернулся к хозяйке с орешком в зубах.

– Молодец, Каспер, спасибо! – она приняла у бельчонка орешек и, легонько потрепав его по шёрстке, обратилась ко мне: – Каспер, он у меня вроде компаса, – указывает верное направление мысли в море предположений. И, знаешь… я с ним согласна. Слишком редкое это совпадение: и наличие колючек в тех местах, и появление твоих видений…

– И что же это за напасть такая?! – воскликнул я, не скрывая досады.

– О, это не просто напасть, это очень древняя и коварная мерзость! По преданию, враг рода человеческого создал в тёмные времена из своего когтя некую колючку и наделил её свойством внедрять в человека частичку своей злобной души. А ещё он устроил так, чтобы эта колючесть всегда находилась вблизи от человеческого жилья. И, что самое ужасное, опознать эту колючку заранее невозможно! Это может быть и похожий на розу цветок, и куст терновника, щепка, валяющаяся на дороге, и вообще всё, что угодно. Эта мерзость, способная уколоть человека, каждый раз выглядит по-разному! И называют её по-разному: кто-то зовёт её «шипом оборотня», кто-то «чёртовой колючкой», а по мне так это просто порождение преисподней!

Я тяжело вздохнул, и Сагитта это заметила.

– Не вздыхай, – сказала она, – я догадываюсь о том, что ты материалист и в существование души не веришь, но это в данном случае никакой роли не играет… Я вижу, что говорю тебе о вещах малопонятных, но что поделать, если так устроен мир и существование этого зла – истина, в которой ты не должен сомневаться.

Словно желая убедиться в том, что я её понимаю, она ещё раз взглянула на меня, а потом тоном, исключающим мои возражения, продолжила:

– Но это была только часть замысла нечистого! Он рассчитывал на то, что рано или поздно эта мерзость кого-нибудь да уколет и, внедрившаяся при этом в человеческое тело частичка зла, будет пытаться стать частью его «Я»! Будет стремиться полностью поглотить разум несчастного, но у неё это долго не будет получаться, и в голове у человека возникнет мешанина, диссонанс – состояние, которое у вас принято называть «помешательством». Отсюда же и жуткие сновидения, которые будут одолевать горемыку, и повышенная агрессивность, и беспробудное пьянство… Человек, сам того не замечая, становится злобным, завистливым. Непредсказуемость поведения и двуличие этого больного достигают такого уровня, что он становится опасным для окружающих! В редкие минуты просветления он страдает, кается, но все его старания напрасны, и человек всё больше и больше погружается в пучину безумия. В старину таких людей называли оборотнями и сажали на цепь, теперь же их чаще всего помещают в специальные дома с зарешеченными окнами…

Сагитта ещё что-то говорила, объясняла, приводила примеры, но я, честно говоря, несмотря на стремление рассказчицы быть понятной, из её толкований мало чего понимал. Все эти «вражеские когти», «чёртовы колючки» и прочие «частички зла» слились в моём сознании в нечто маловразумительное.

Может быть, в другое время и в другом месте я бы постарался во всё это вникнуть и даже вступил бы со старушенцией в дискуссию, но сейчас… Единственное, что мне было понятно и без разъяснений – это утраченная реальность, в которой я находился…

Ведунья же тем временем продолжала:

– Ну а теперь попробуем разобрать частный случай. Шёл некий человек по лесу, шёл, обо что-то укололся, но не обратил на это внимания и пошёл дальше, а вскоре и совсем забыл об этой неприятности. Но через некоторое время его начали посещать кошмарные видения. Поначалу он боролся с недугом, пытался скрыть его от окружающих, но болезнь проявлялась всё сильнее и сильнее. А потом наступил кризис, и человек начал верить в то, что он обладает некими сверхъестественными способностями! Одному такому больному начинало казаться, что он может проходить сквозь стены, другой же уверовал в то, что умеет превращаться в различных животных или демонических существ…

– А мне, – отрешённо вздохнул я, – в деревне сказали, что такие превращения можно предотвратить, и одно спасение от этого кошмара – ваша помощь.

– Брешут. Я, увы, не всесильна, да и случаи разные бывают. Вот одному такому бедолаге, который всё время пытался пройти сквозь стену, я помочь так и не смогла. Пришлось просить моих друзей, чтобы беднягу для избавления от этой напасти отвезли и высадили на какой-нибудь необитаемый остров. Александр Селькирк его звали. Шумная история была. Потом один ваш писатель, поменяв имя Селькирк на Крузо, написал о нём целый роман.

– И мне, что, тоже отправляться на необитаемый остров?

– Нет, твой случай гораздо сложнее! Для того чтобы избавиться от напасти подобной твоей, надо истребить зло в душе того человека, которого тебе определит судьба! Кто этот человек, в какое время он живёт, я не знаю. Но тебе для того, чтобы помочь ему, надо будет переместиться в прошлое и стать частью его «Я».

– Ничего себе!!! – воскликнул я и даже вскочил со стула. – Это что же такое?! Нет! Я никуда не собираюсь отправляться! И вообще, вернуться в прошлое и изменить ход истории невозможно!

– Что ж, тебя же никто не неволит, и ты можешь хоть сейчас отказаться от предложения и отправиться домой. Правда, если ты действительно болен, то через пару недель тебя снова сюда доставят, но уже против твоей воли и в гораздо худшем состоянии. А вот что касательно прошлого, то я соглашусь с тобой: его изменить невозможно! Но историю «прошлого» пишут люди. Причём зачастую в таком виде, в каком им хотелось бы её видеть. И кому какое дело – отрубили там голову какому-то императору или он сам её кому-то отрубил? Главное, чтобы история выглядела убедительно и нравилась заказчикам! И совсем неважно, что там было на самом деле.

– Такой подход у нас называют историческими измышлениями, – проворчал я.

– Какой ты несговорчивый, – устав от объяснений, снова улыбнулась Сагитта. – Конечно, существуют причинно-следственные цепочки, нарушить которые невозможно, но внесение в них изменений вполне допустимо, стоит только представить, что существует альтернативная история! Вот, к примеру, предположим: задержи всего на пару минут какой-нибудь случай отправление корабля под названием «Титаник» в последний рейс и всё пошло бы иначе! В итоге на корабль почти четверо суток набегали бы другие волны, дул бы другой ветер, менялась сила морского течения – и не встретилось бы на пути корабля никакого айсберга! И плавало бы это судно ещё много-много лет, но репортёр, который должен был отвлечь капитана на эти малые минуты, этого не сделал! А всё потому, что журналист опоздал на встречу, засидевшись в пивном баре! И случилось то, что случилось: в одиннадцать часов пятьдесят восемь минут корабль отправился в свой последний рейс.

– Хорошо, но какое отношение всё это имеет ко мне? При чём тут «Титаник»? Так же легко можно связать наличие разумной жизни с падением астероида на землю!

– Падение астероида – это божья кара! – усмехнулась собеседница. – А вот в случае с «Титаником», если бы он не погиб, то мы знали бы о нём не больше, чем о его копии-двойнике «Олимпике», плававшем в тех же водах и в то же время.

Вещунья умолкла, а потом, многозначительно подытожила:

– Как видишь – история многовариантна. Вот и в случае с тобой: если ты исполнишь то, что тебе предназначено судьбой, – то ты просто проснёшься на том же самом месте, где тебя сморил сон. Проснувшись и оглядевшись, ты даже подумаешь: «Какая чепуха мне сегодня приснилась…»

Сагитта поднялась из-за стола, подошла к креслу и вынула из него своё вязание.

– Вот возьми – для тебя связала. Это обыкновенная повязка, такие люди обычно надвигают на лоб для того, чтобы пот не заливал глаза. Она должна быть у тебя с собой, когда ты решишь отправиться в путь, но она же будет сигналом о твоём избавлении от напасти, когда ты, однажды проснувшись, обнаружишь её на своём челе.

– Ну а если…

– Если нет, то значит, что твой путь продолжается.

– Спасибо… – проговорил я, принимая подарок, и тяжело вздохнул, – похоже, у меня нет выбора…

– Но это ещё не всё: для того, чтобы свершилось твоё превращение, тебе надо будет угоститься орешком вот с этого деревца. – Сагитта указала на растение в кадке. – Но знай: плоды этого дерева это не просто орешки – это сильнейшее снотворное. И едва ты раскусишь такой плод, как тебя начнёт одолевать сон, и ты вскоре уснёшь, а, проснувшись в новом для тебя мире, ощутишь себя другим человеком! Никаких неприятностей и неловкостей ты при этом не испытаешь, даже если этим твоим, так сказать, «телесным хозяином» окажется женщина…

– Женщина?! Вы хотите сказать, что я могу проснуться женщиной?! – я от ужаса задохнулся, но Сагитта не дала разбушеваться захлестнувшим меня эмоциям:

– Это теоретически. До сих пор мужчинам всегда выпадала доля мужчины, а женщинам – женщины.

То, что я чувствовал, приличными словами выразить было невозможно. Но я сдержал себя и, продолжая внутренне негодовать, как можно спокойнее заметил:

– Значит, все проснувшиеся, вернулись домой в своей прежней наружности. И что же? О том, какой подвиг им довелось совершить, они вам чего-нибудь рассказывали?

– Не все… Только некоторые. Один, например, очнулся евнухом в гареме османского султана…

– О боже… – только и сумел пробормотать я.

– Так вот, он вернулся в наш мир после того, как помог бежать из дворца юной наложнице с её возлюбленным, молодым янычаром из юношей-христиан. Ещё был случай, когда человек  вернулся к нормальной жизни, после того как, будучи капитаном корабля, прорубил днище собственной шхуны, готовившееся к плаванию к берегам Африки за чернокожими рабами. Правда, тот капитан, за душу которого боролся наш бедолага, остался в своём веке и вскоре был признан повредившимся в рассудке и помещён в сумасшедший дом.

– Не повезло… – пробормотал я, подумав, что сам готов стать клиентом подобного заведения хоть сейчас.

Сагитта же не расслышала моего ворчания и продолжала:

– Большинство же историй, из тех, что мне запомнились, были вполне обыденными: один человек спас ребёнка во время купания, другой – загасил начинающийся пожар в соседском доме. Но, увы, не всё было так хорошо: были и невозвращенцы, были и без вести пропавшие. Последних, правда, было совсем мало… В большинстве же своём все пострадавшие избавились от своих наваждений и вернулись домой здоровыми людьми. А что касается невозвращенцев, то я про них мало что знаю…

Заметив мой недоумённый взгляд, Сагитта нахмурилась:

– А чему ты удивляешься?! Я же тебе говорила, что я – не волшебница! Например, всё что мне известно о тех, кто очнулся не здесь, а в вашем мире, я узнала от таких же, как и я, выживших из ума старух! Поэтому я полагаю, что у тех горемык в их контакте с героем что-то не получилось, пошло не так…

Сагитта развела руками, и я понял, что наша беседа подошла к концу. Дальше мне предстояло действовать самостоятельно: повязка была у меня в руках, оставалось сорвать орешек, и я направился к деревцу. Среди густых зелёных листьев действительно темнело несколько небольших коричневых плодов. Я протянул руку в сторону одного из них, но тут же её отдёрнул: среди ветвей мелькнула рыжая молния, и на ветке, там, где только что темнел спелый орех, возник грозно шипящий бельчонок.

– Каспер, фу! – взмахнула руками Сагитта и обратилась ко мне: – Ты уж извини за то, что я тебя не предупредила: собирание орешков – это его привилегия.

Она сняла с полки небольшой серый мешочек и вынула из него орешек.

– Вот возьми. Это – твоя дорога туда. Раскуси его перед тем, как решишь отправиться в свою новую реальность.

– В мир иной… – мрачно пошутил я.

– Не совсем, – оценила мой юмор Сагитта. – Это не будет мир сновидений. Это будет явь. И хочу тебя сразу предупредить: будь осторожен! Ведь если там решат отрубить тебе голову, то последним, что ты увидишь, будет плаха. А последнем, что услышишь, будет свист топора палача. И описание того мира грёз, в котором ты исчез, станет возможным лишь в главе фантастического романа какого-нибудь досужего писаки.

 

Глава IV. Готье

 

Я, наверное, плохой рассказчик. Но сейчас, когда позади путь длиной в шесть десятков лет, а впереди скорая дорога на небеса, я просто обязан рассказать о тех невероятных событиях, участником и свидетелем которых мне довелось быть…

Не знаю, может быть, вам это малоинтересно, но начну я свой рассказ издалека. Родился я за несколько лет до легендарного варварийского крестового похода и осады Карфагена. Имя, которым меня нарекли при рождении – Готье, что значит – «правитель армии». Почему мне дали такое имя? Трудно сказать, наверное, родители надеялись на то, что я в будущем совершу великие подвиги, такие же как и наш далёкий предок – граф Готье де Бриенн, который когда-то, где-то, чем-то командовал… На этом, собственно говоря, родительское участие в моём воспитании и закончилось. Лет до шести я рос под присмотром различных мамушек и нянюшек, но стоило мне научиться твёрдо стоять на ногах и самостоятельно выходить за пределы нашего шампанского шато, как меня тут же отправили за тридевять земель от родного дома: в Венецию, к старинному другу нашей семьи сеньору Томазо Мочениго. Там, под его присмотром, я должен был обучаться, взрослеть и становиться «достойным продолжателем рода де Бриеннов».

Здесь я сразу замечу, что «достойным продолжателем» я так и не стал, потому что ещё в молодости принял обет безбрачия. Своих детей у меня нет, поэтому наша ветвь рода де Бриеннов на мне и закончится.

Сеньор Томазо оказался человеком чрезвычайно занятым и поэтому все дела, связанные с моим воспитанием, поручал случайным, зачастую малокомпетентным учителям. И вот эти учителя, пытаясь угодить сеньору, превратили мою жизнь в ад! Я до сих пор с ужасом вспоминаю, как меня, не обладающего ни малейшим музыкальным слухом, заставляли целыми днями дуть в трубу, называемую флейтой, или издавать скрежещущие звуки, пиликая на скрипке. За качество музыки я, естественно, не отвечал.

А вот что мне нравилось, так это барабанный бой! Я так усердно колотил по боевому походному барабану, что замковая челядь, приняв мои упражнения за сигнал о пожаре, начинала в панике метаться по коридорам. Примерно с таким же успехом шло и моё обучение боевым искусствам: устав от ежедневного и бессмысленного тыканья заострённой палкой в набитый шерстью мешок, я вообразил, что мой наставник – это сарацин, и принялся гоняться за ним, понукая его уколами своего самодельного копья, чем немало повеселил сеньора Томазо.

Вот примерно так я и жил до тех пор, пока мне не исполнилось четырнадцать лет. С этого возраста в моей жизни многое переменилось: меня начали обучать стрельбе из арбалета и верховой езде, доверили чистку боевого оружия и рыцарских доспехов. А ещё через год я был принят в свиту сеньора Томазо и стал его младшим оруженосцем. Я страшно гордился этим: ведь теперь мне, кроме услужения сеньору, дозволялось самостоятельно посещать церковь Сан-Джакомо-ди-Риальто!

Слушая проповеди святых отцов, я узнавал о том, как хрупок наш мир, и на какие козни идёт искуситель рода человеческого, чтобы совратить каждого из нас. Во мне крепло убеждение, что спасение от адских мучений, уготованных нечистым, доступно только тем, кто ведёт праведный образ жизни и во всём следует наставлениям священников. Многое в речах проповедников мне было непонятно, что-то меня волновало, с чем-то я не мог согласиться, но товарищей, с которыми я мог бы поделиться своими сомнениями, у меня не было. Я был так одинок, и мне было так горько, что Господь сжалился надо мной, и во время очередной воскресной мессы я оказался рядом с кареглазым мальчишкой примерно моего возраста. Мы взглянули друг на друга и без слов поняли, что на многие годы станем лучшими друзьями.

Моего товарища звали Габриэле Кондульмер. Он учился в университете на богословском факультете и легко смог ответить на большинство моих вопросов. Но что такое – обсуждение богословских вопросов, когда вам с товарищем по пятнадцать лет! Мы были юны, мы жаждали приключений, подвигов и славы, нам хотелось свободы и простора! В чём-то, дополняя друг друга, мы с Габриэле сразу сошлись во взглядах на жизнь и все наши юношеские помыслы, тайны и мечтания без колебания доверяли друг другу. При решении спорных вопросов Габриэле всегда был твёрд и никогда не отступал от своих убеждений, я же предпочитал все наши разногласия разрешать с помощью дипломатических переговоров.

Дядя Габриэле, занимавший в то время высокий пост в церковной иерархии, настаивал на том, чтобы его племянник вступил в отшельнический орден августинцев и готовился стать епископом. Но я видел, что Габриэле не нравится такое «предначертание», и он изо всех сил сдерживает себя, чтобы не противоречить высокопоставленному родственнику.

Меня тоже никто особенно не расспрашивал о том, кем бы я хотел стать в будущем. Мой опекун сеньор Томазо Мочениго, ссылаясь на волю моих родителей, готовил меня к вступлению в орден рыцарей-госпитальеров святого Иоанна… Орден иоаннитов, как его тогда ещё называли, по праву считался орденом избранных, и в рыцари ордена мог быть посвящён только представитель древнего дворянского рода, к которому род де Бриеннов безусловно относился. О боевых качествах и воинской доблести рыцарей ордена ходили легенды, и мне, по мнению сеньора Томазо, чтобы подняться до их уровня, следовало не только духовно совершенствоваться, но и быть одним из лучших в боевых искусствах. Высшей же наградой для меня должно было стать посвящение в рыцари и чёрный плащ иоаннита с белым крестом на левом плече…

Шло время, мы взрослели, детские мечты о рыцарских турнирах и подвигах в крестовых походах уступили место скучной прозе жизни: мне приходилось целыми днями чистить оружие своего господина или исполнять его мелкие, однообразные поручения, а Габриэле должен был до изнеможения высиживать на бессмысленных теософских диспутах и читать скучнейшие богословские книги. И когда от этого однообразия нам становилось совсем уж невмоготу, мы переодевались простолюдинами и отправлялись на поиски приключений. Опасаясь быть узнанными, мы надевали парики, подрисовывали себе синяки и даже пытались приклеивать усы…

И трудно представить, что бы нам сказали наши наставники, увидев нас в таком виде! За самовольное переодевание нас могли обвинить в утрате орденского облачения, за мелочь, потраченную на вино и маслины – в растрате денежных средств ордена, а за времяпрепровождение в «дурном» обществе пьяных матросов и распутных девиц (о, ужас!) в самом страшном – в содомии! Меня за такие провинности ждал всеобщий позор, изгнание из числа воспитанников ордена и отправка на родину, а Габриэле – исключение из университета и ссылка в отдалённый монастырь.

Но запретный плод был так сладок! Мир непоколебимых правил и праведного созерцанья, в котором мы жили с самого рождения, был совершенно не похож на развесёлый быт припортовых питейных заведений. И в этом греховном мире Габриэле Кондульмер звался просто – Габри, а я, Готье де Бриенн, отзывался на короткое имя – Готи. Здесь играла музыка, рекой лилось вино, оказавшись за одним столом с компанией подвыпивших моряков, можно было целый вечер слушать истории о штормах, неведомых странах и несметных сокровищах, покоящихся на морском дне… А если удавалось поднести пару мерок вина одинокому седому ветерану, то можно было часами наслаждаться его рассказами о крестовых походах против сарацин или о битвах с варварийскими пиратами у стен Махдии и Карфагена…

Молодость, как и всегда это бывает, пролетела незаметно. Габриэле окончил университет, получил степень магистра теологии и, став авторитетным богословом, вскоре должен был отправиться к месту своего служения в тосканскую Сиену. Я же выдержал все испытания и был готов к посвящению в рыцари Ордена Святого Иоанна, для этого мне следовало отплыть на остров Родос, предстать перед великим магистром и, пройдя обряд посвящения, воссоединиться с братьями-госпитальерами.

С бесшабашными утехами юности пора было прощаться навсегда, и мы с Кондульмером решили в последний раз пройтись по нашим памятным местам. Как и в былые годы, переодевшись рыбаками, мы запаслись мелкой монетой и отправились в путь. И надо же было такому случиться, что в первой же таверне, которую мы посетили, нас поджидала неприятность: едва мы успели заказать оливки и выпить по глотку вина, как за наш стол бесцеремонно уселась компания мелких торговцев, громко говоривших на каком-то тарабарском языке. Габри, видимо забыв о том, где мы находимся, сделал им замечание, суть которого сводилась к тому, что, находясь на святой земле, следует вести себя более пристойно. В ответ раздался хохот и Кондульмеру на ломаном греческом предложили убираться к чёрту. Габриэле стерпеть этого, конечно, не смог: лицо его покраснело от гнева, глаза лихорадочно заблестели, с искрившихся губ были готовы сорваться проклятья. Видя, что дело приобретает дурной оборот, я ухватил моего друга за рукав робы и попытался его успокоить, но напрасно: отбившись от моих рук, он вскочил и, выплеснув на богохульников остатки вина из своей кружки, назвал их свиньями.

Большего оскорбления выходцам с востока нанести было невозможно! Стол, подхваченный десятком рук, отлетел в сторону, и мы оказались лицом к лицу с нашими обидчиками. Первого рванувшегося на нас детину, разъярённого и потому слепого от ненависти, я опрокинул точным ударом в подбородок, поставив подножку, уронил второго… А тем временем Габриэле, неопытный и неискусный в рукопашных схватках, почти сразу же получил хорошую затрещину и рухнул прямо мне под ноги… Женщины, находившиеся в таверне, визжали, кто-то кричал, призывая на помощь портовых стражников… Я, конечно, мог бы ещё долго отбиваться от наседающих нехристей, но прибытие стражи и задержание в наши планы не входило: известие об участии в пьяной кабацкой драке могло поставить крест на церковной карьере моего друга. Пора было уходить. Воспользовавшись секундным замешательством противника, я подхватил обмякшего Кондульмера и принялся проталкивать его к выходу. Меня сзади ударили по спине, потом вскользь по голове. Пришлось обернуться и укоротить наиболее наглого из драчунов. Габри почти пришёл в себя и, шатаясь, пробирался к распахнутой двери. И тут случилось то, чего я никак не мог предвидеть: один из негодяев, не желая больше встречи с моим кулаком, схватил валяющуюся скамейку и готовится нанести ею сокрушительный удар по беззащитному Габри. Видя, что через долю секунды может случиться нечто страшное, я совершил прыжок и, выводя друга из-под удара, вытолкнул его за дверь.

Больше я ничего не помню. Мир рассыпался на миллион звёздочек и погас.

 

От самого печального меня спасла рыбацкая одежда. Признав в рухнувшем на пол чужаке своего собрата по профессии, местные рыбаки воздали должное распоясавшимся иноверцам и оказали мне первую помощь. Сердобольные женщины остановили хлещущую из раны кровь и наложили на рассечения повязки, а добрые люди переправили меня в рыбачий посёлок, в котором милосердные хозяева небольшого домика, старик и старуха, принялись меня выхаживать…

Всего этого я, конечно, не помнил. Вначале меня не было. Я не знал, кто я такой, откуда я и как меня зовут. Долгие недели я провёл в беспамятстве, которое больше всего походило на облако горячего пара. Но жизнь ко мне понемногу возвращалась: сначала возникли звуки, потом появились цвета, чуть позже я ощутил руки и провёл ими по одеялу. Ещё не в силах говорить, я иногда приходил в себя и подолгу лежал, не открывая глаз. Я слышал, как плакала старуха, вспоминая о Коррадо – своём единственном сыне, ушедшем когда-то в море на рыбацкой лодке и не вернувшемся домой после страшной бури. Я слышал, как она молилась и, подходя ко мне, касалась моих волос. Ей чудилось, что я – не какой-то безвестный рыбак, а её, чудом спасшееся, дитя. Старик в такие минуты корил её за излишнюю слезливость и дрогнувшим голосом старался перевести разговор на другую тему…

Мне очень не хотелось огорчать добрую женщину, и позже, когда она по забывчивости называла меня именем своего сына, я начал на него отзываться. Что ж, Коррадо, так Коррадо… Так было даже лучше: о посвящении в рыцари, после всего произошедшего, можно было забыть. Понимая, что за похождения по кабакам я достоин самого строгого наказания, я решил не обращаться за помощью ни к сеньору Мочениго, ни к своим далёким родственникам. Тем более, что сам я был не в силах это сделать, а просить о такой услуге моих стариков было неразумно: думаю, что они сочли бы такую просьбу, исходящую от человека, находящегося в полубессознательном состоянии, не более чем проявлением болезненного безумия… Следовало начинать новую жизнь под новым именем.

Иногда в дом к моим старикам заходили соседи, и я слышал их разговоры. После обычных рассуждений о погоде и рыночных ценах, разговоры сводились к сетованиям на тяжёлую жизнь и повсеместную несправедливость. Старик жаловался на плохое зрение и на то, что за починку сетей сейчас стали платить сущие гроши. Гости же печалились о том, что близится конец света, что рыбы становится всё меньше и меньше, что люди в городах ведут себя развратно и скоро полностью вымрут от эпидемии чумы.

Прошло лето, наступала осень. Здоровье моё значительно улучшилось, и я по мере сил начал помогать старику в починке рыболовных снастей. Но всё равно я ещё был очень слаб: немела перебитая в драке левая рука, рана на рассеченном лбу не хотела окончательно заживать, головные боли в непогоду донимали и валили с ног. И всё же я старался больше двигаться и ходить по комнате, а однажды даже попытался выйти из дома, но силы меня покинули, и я так и остался сидеть на пороге.

Свидетелем моей неудачи оказалась соседская девчушка, которая пожалела меня и сказала, что все мои хвори пройдут, стоит мне только поглядеться в её зеркальце. Я, конечно, понимал бессмысленность подобной затеи, но, не желая обидеть юную модницу, согласился, и девчушка тотчас же сбегала домой и принесла «волшебный» предмет: отполированную до блеска бронзовую пластинку. Взглянув в зеркальце, я ужаснулся! Из зеркала на меня глядело чужое, изуродованное ужасным шрамом лицо: седеющие волосы, обезображенный лоб, исковерканные переносица и часть щеки… Вряд ли кто-нибудь из моих прежних знакомых узнал бы меня в таком облике! Тем более, если учесть, что к моей изменившейся внешности добавилась хрипотца, появившаяся в моём голосе.

 

С тех пор, как я стал полноправным жителем приморской деревушки, прошло много времени. Я старался помогать рыбакам в ремонте их судёнышек, чинил сети и выполнял другую посильную работу. В море из-за маломощной левой руки они меня с собой не брали, а вот за умение торговаться и знание математики – ценили и иногда даже доверяли отвозить часть своих уловов торговцам рыбой на ближайший пригородный рынок.

Вот и в тот раз, едва я завершил последнюю сделку и, положив монеты в карман, отошёл от прилавка, как меня сзади кто-то ухватил за рукав куртки. Я обернулся – передо мной стоял пожилой монах в чёрной поношенной рясе с длинными широкими рукавами и капюшоном.

– Сеньор Коррадо? – вопросительно произнёс он и пристально посмотрел мне в глаза.

– Да, – по-рыбацки грубовато отозвался я. – Чего тебе надо?

Я почему-то принял его за очередного сборщика пожертвований и не собирался вступать с ним в разговор, но монах всё также пристально глядел на меня и едва заметно улыбался:

– Мне кажется, что вы не тот, за кого себя выдаёте.

– Что тебе надо? – с возмущеньем повторил я. – Мне не о чем с тобой разговаривать!

Я освободил рукав и, повернувшись, собрался уходить, но сзади прозвучало:

– Господин Готье, меня к вам послал ваш старый друг.

Услышав своё имя, я невольно остановился. С той поры, когда я слышал его в последний раз, прошло больше десяти лет!.. Опасаясь подвоха, я остановился и, нащупывая в складках одежды рукоятку ножа, молча повернулся в сторону монаха.

– Если вам о чём-нибудь говорит имя – Габриэле, уделите мне всего пару минут, – негромко произнёс старец.

– Это становится забавным, любезный! – рассмеялся я, всё ещё не доверяя этому вестнику из прошлого. – Габриэле – мой товарищ по рыбацкой артели, но он ваше монашеское сословие на дух не переносит! И если он узнает о том, что вы тут о нём распространяетесь, то бойтесь, он вас найдёт и знатно надерёт вам шею!

– Ваша милость, кто бы вы ни были, умоляю, выслушайте меня! Много лет назад я был послан  прелатом нашего монастыря, его преосвященством епископом Габриэле Кондульмером на поиски его старого товарища, который спас ему жизнь…

– Монах, ты что, хочешь побаловать меня забавной историей? – глядя ему в лицо, продолжал усмехаться я. – Так что ж, если тебе так хочется развлечь меня, то почему бы тебе по такому случаю не угостить меня чаркой винца?

– Как будет угодно вашей милости, – заискивающе произнёс монах и потащил меня в сторону рыночной таверны.

Войдя в харчевню, расположенную на первом этаже, он тотчас заказал кувшинчик красного вина и финики.

– К сожалению, здесь нет хороших вин, достойных вашей милости, – сказал он, приглашая меня пройти к небольшому столику в дальнем углу зала. –  Есть только красное неббиоло, но ему далеко до вин моей сицилийской родины. Ах, если бы я мог вас угостить мамертино – любимым напитком Цезаря или божественным фаро – нектаром поэтов и философов!

Продолжая разглагольствовать, черноризник наполнил наши кружки принесённым напитком и, придвинув стул, неспешно уселся напротив меня, затем он поднял руку вверх и, указывая пальцем куда-то в небеса, мечтательно произнёс:

– Нет ничего лучше, чем старая дружба и старое вино!

– Святой отец, – не выдержал я, – у меня не так много свободного времени, а из кислого винограда сладкого вина не получится! Валяйте, рассказывайте, наконец, вашу историю!

– In vino veritas – истина в вине, – согласно кивнул монах, – вот на поиски этой самой истины я и был послан в ваш город. Как я вам уже говорил, мне предстояло разыскать следы молодого человека, без вести пропавшего в портовом районе после драки. К сожалению, в тех местах тогда прокатилась волна чумной эпидемии. И поэтому почти все свидетели этого происшествия, которые могли что-либо поведать о судьбе молодого человека, увы, перенеслись в мир иной. Немногие из тех наших сограждан, которые пережили чёрный мор и хоть что-то знали о том событии, говорили о той драке неохотно. Причиной тому было то, что в том побоище был тяжело ранен ножом и вскоре скончался другой драчун – влиятельный купец из Дамаска. Всю вину в убийстве задержанные стражей участники драки свалили на неизвестного рыбака, который тоже был тяжело ранен в этой заварушке. Власти объявили за поимку этого молодца награду, но, как водится, так никого и не нашли. Мои поиски тоже зашли в тупик. Всё сводилось к тому, что молодой человек тоже не вынес ранений и схоронен где-то в безвестной могиле…

– Забавная история… – я с сожалением мотнул головой и отхлебнул большой глоток неббиоло.

– Но это не всё, – монах внимательно посмотрел на меня. – На этом мои поиски не были закончены: его высокопреосвященство все годы тяжело переживал утрату…

– Уже  «высокопреосвященство»?.. Кардинал?.. – с недоумением вырвалось у меня.

– Да, – подтвердил монах, не упустивший моей секундной растерянности, – Габриэле Кондульмер два года назад получил сан кардинала и немалые полномочия, благодаря которым он смог повторно послать меня на поиски хоть каких-нибудь следов своего безвестно исчезнувшего товарища. И вот я вернулся в те места, где уже занимался розысками несколько лет назад. Снова в поисках тех, кто хоть что-нибудь помнил о событиях более чем десятилетней давности, я день за днём обходил дома господ и злачные заведения, торговые лавки и городские базары. Но всё было напрасно, пока на одном из рынков торговка пряностями не сказала мне о том, что слышала от товарки, что где-то на побережье в одном из посёлков живёт человек, который после драки лишился памяти. И вот я здесь! Несколько дней я наблюдал за вами, постарался всё о вас разузнать, а после того, как мне сказали, что вы живёте под чужим именем, у меня не осталось никаких сомнений в том, что вы – виконт Готье де Бриенн, наследник графского титула и друг моего патрона.

– Забавная история! – сказал я, допивая вино. – Спасибо за угощение, и если тебе, святой отец, будет угодно рассказать мне ещё какую-нибудь историю – приглашай! Но запомни: угощение – за твой счёт!

Я встал и направился к выходу. Монах же сделал вид, что будто бы не заметил колкости и вслед мне произнёс:

– Жду вас завтра здесь в это же время. И хотите вы того или нет, но вам всё равно придётся предстать перед его высокопреосвященством…

 

Глава V. Руан

 

Я не люблю весну. С тех пор, как мою физиономию разукрасили шрамы, у меня каждый год с её приходом начинает побаливать голова. Раньше, когда я был молод, то не обращал внимания на это недомогание, однако с годами приступы боли участились и стали заканчиваться мгновениями беспамятства. Поначалу короткие, словно вспышки молнии, ослепления не доставляли мне особого беспокойства, но со временем на месте мелькнувшей пустоты стали возникать лики: абстрактные, неясные, размытые и исчезающие в туманной дымке… Лики не то ангелов, не то демонов.

В сути этих видений сам я разобраться не мог и позже, уже будучи в Риме, рассказал о них Кондульмеру. Кардинал внимательно выслушал меня и успокоил, заверив, что «страдающие от ран, полученных в бою за христианскую веру, – это любимейшие из сынов божьих, а боль и тяготы, это то, что должен испытать воин по пути в царство небесное». И я терпел, гнал видения и искал облегчения в святых молитвах.

Так прошло несколько лет. Габриэле был невероятно занят, и мы с ним почти не виделись. Кардинал всего себя отдавал «служению ради возвышения святой веры, мира и спокойствия в христианских народах», а я изнывал от головной боли, безделья и скуки. Видя, что я никак не могу найти себе дела по душе, Габриэле вспомнил о моих дипломатических способностях и предложил поехать на родину, в Руан и «послужить там делу мира» в качестве представителя Святого престола. Я попытался отказаться, сославшись на то, что богослов я никудышный, а лицом больше похож не на дипломата, а на беглого каторжника или разбойника.

Но у кардинала всё было продумано заранее:

– Во-первых, – сказал он, – ты прекрасно знаешь, что все интересующиеся историей наших с тобой отношений, слышали, что ты пострадал, защищая меня и моих спутников от разбойников, напавших на нас невдалеке от города. Ты дрался как лев, но силы были не равны, и я видел, как ты пал с разбитой головой. Нам же, безоружным, тем временем удалось отступить и укрыться под защитой крепостных стен. Когда ж мы при поддержке городской стражи вернулись на место сражения, то твоего тела я там не нашёл и подумал, что ты убит, а тело твоё бандиты забрали с собой в надежде на выкуп. Но я ошибся! Тебя подобрали и выходили проезжавшие мимо рыбаки. История эта достоверна и обсуждению не подлежит. Во-вторых, дипломат не обязательно должен быть священнослужителем! Ты же – граф де Бриенн, достойный потомок древнего знатного рода, ведущего свою родословную от первых французских королей, и вполне достоин быть дипломатическим представителем Святого престола. В-третьих, в твоих дипломатических способностях мне довелось убедиться лично, и поэтому я уверен, что налаживание мирных отношений между враждующими сторонами – это твоё призвание…

 

Здесь надо сказать, что Франция в те годы переживала непростые времена. Многие десятилетия в стране шла война за королевский престол: северо-запад страны и Руан занимали английские войска под началом регента Франции Джона Бедфорда, в Париже, при слабоумном короле и на востоке страны хозяйничал герцог Бургундский, а наследник французского престола – дофин Карл отсиживался на юге в Шинонском замке. Каждая из сторон стремилась заручиться поддержкой Святого престола и хотела видеть своих ставленников на наиболее важных постах в церковной иерархии. Но ни к одной из этих сторон я не принадлежал, и поэтому в Руане меня встретили с плохо скрываемой подозрительностью. Чиновники городской администрации сразу же уверили меня в том, что в самом Руане соответствующего моему статусу помещения найти не удастся, и что единственным подходящим мне в качестве резиденции строением является находящийся в нескольких километрах от города замок, некогда принадлежавший одному из руанских герцогов. Это было далековато и неудобно, но мне не хотелось сразу же по приезду портить отношения с людьми Джона Бедфорда, и я принял это предложение…

Тогда я не знал и о том, что нет в окрестностях Руана места более страшного и проклятого, чем этот замок – замок герцога Роберта. Триста лет пошло с тех времён, когда здесь обитал дикий и злобный властитель Нормандии, но мне кажется, что ужас, который поселился в стенах этого замка, до сих пор гонит от его стен всякого к ним приблизившегося. В рукописи, сохранившейся с тех мрачных времён, говорится о том, что «с раннего детства будущий герцог стал проявлять свой жестокосердный нрав: беспричинные приступы гнева постоянно овладевали им и приводили к тому, что, всякий, кто имел с ним дело, мог в любой момент быть покалечен, а то и убит. Роберт был еще ребенком, но окружающие иначе как Дьяволом его не называли. Он быстро вырос, и с годами его забавы переросли в бесчинства. Собрав вокруг себя таких же, как и он, насильников и негодяев, он грабил и убивал, похищал девушек и женщин, разорял святые места и поджигал селения. Особую радость этим подонкам доставляли издевательства над узниками, заточёнными в подземных казематах».

Подземелья замка… Сколько проклятий и мольбы о пощаде слышали эти своды! Однако все стенания жертв были напрасны. Шли годы, и, казалось, бесчинствам кучки мерзавцев не будет конца. Но однажды терпению нормандцев пришёл конец. Народ восстал. Все члены шайки Роберта-Дьявола были схвачены и повешены, а сам герцог был отлучён от церкви и отправлен в изгнание, где и сгинул всеми отвергнутый…

Но ненависть к герцогу и его гнезду была настолько велика, что за прошедшие столетия замок ещё несколько раз поджигали и пытались разрушить. Страх перед злом, творившимся в этих местах, оказался до того живуч, что и поныне среди окрестных крестьян бытуют поверья о том, что в стенах замка бродят тени не покорившихся Роберту-Дьяволу и замученных здесь девушек и женщин. А в подвалах замка будто бы до сих пор томится призрак самого Роберта-Дьявола, который непогодными ночами выбирается на волю, созывает своих подручных, и они тёмной стаей летают по округе в поисках очередной жертвы. И горе тому, кому доведётся оказаться на их пути!

 

Замок встретил нас безлюдьем, сыростью и запустением. Всюду виднелись следы старых пожарищ и разрушений, нанесённых замку взбунтовавшейся толпой. Прошли столетья, но память о тех кошмарных временах так въелась в память местного населения, что и к нам, новым обитателям этого замка, селяне относились, мягко выражаясь, с неприязнью. В первый год нашего соседства доходило до того, что жители окрестных деревень отказывались продавать нам продукты питания, и за каждым караваем хлеба или кувшином молока моим людям приходилось ездить в Руан! С прислугой дело обстояло не лучше: всеми хозяйственными работами на первых порах нам пришлось заниматься самим, а рабочих для ремонта замка привозить из города.

И получилось так, что весь присмотр и все основные хлопоты по восстановлению замка мне пришлось взять на себя. Работы было так много, что за изучением смет и чертежей я засиживался до рассвета, в результате чего приобрёл хроническую бессонницу и стал путать день с ночью.

Прошло несколько лет, основная часть работ по восстановлению замка была завершена, и необходимость в ночных бдениях исчезла. Однако бессонница продолжала меня донимать, и приводить себя в порядок по утрам становилось всё труднее. Молитвы и настои целебных трав помогали мало, а голова болела всё сильнее и сильнее. И я был вынужден прибегнуть к услугам заезжего врачевателя. Лауданум – зелье, которым меня снабдил лекарь, произвело на меня волшебное действие: впервые за последние месяцы я спокойно и безмятежно уснул.

Через два-три дня после того как я начал принимать лекарство, мне вдруг стали сниться сны! Хотя, при чём тут «вдруг»? Какие-то сны я, наверное, видел и раньше, но в миг пробуждения они рассеивались и навсегда забывались, сейчас же, даже окончательно проснувшись, я помнил их содержание! Мне снилось, будто бы я брожу по райским лугам, слушаю пение птиц, наслаждаюсь запахом трав, любуюсь игрой солнечного луча, отражающегося всеми цветами радуги в капельке росы… Как я великолепно спал! С каким чудным чувством лёгкости я просыпался по утрам! Но приблизительно через неделю всё это великолепие пропало…

В тот вечер странное и пугающее чувство возникло во мне сразу же, едва я улёгся в кровать. Сон, как и прежде, быстро завладел мною, но снились мне в этот раз не райские кущи, а чужой холодный белокаменный мир. Мне грезилось, что я нахожусь на улице какого-то сказочного города. Раннее утро, тишина, людей на улице не видно. Я иду по выложенной тротуарной плиткой дорожке, отделённой от проезжей части полоской яркой зелени. Справа и слева от меня в окружении цветущих садов небывалой высоты здания с тысячами окон, в которых, сверкая, отражаются лучи восходящего солнца. А я будто бы вхожу в здание с колоннами, где под высокими сводами горят десятки, сотни маленьких солнц. Мне надо пройти по лестнице, и едва я ступаю на неё, как она подхватывает меня и несёт куда-то вниз, к реке, к морю… И тут же мне чудится, что вокруг стоит жаркий летний полдень, а я, лёжа на прибрежном песке, перегрелся и поэтому мне надо срочно искупаться. Я осторожно подхожу к реке, и она поначалу мне кажется обжигающе холодной. Стараясь оттянуть момент первого окунания, я захожу в неё медленно, задерживая дыханье и поднимая вверх руки… Но едва я вхожу в воду по пояс, как сзади на меня обрушивается град холодных брызг! Охнув, я оборачиваюсь, и только-только собираюсь возмутиться, как на шею мне бросается молодая смеющаяся женщина. Она прижимается щекой к моему плечу, её мокрые волосы стелются по моей груди, и я, невольно сжимая это чудо в своих объятиях, ощущаю её каждой клеточкой своего тела. Лица девушки я не вижу, мне видна только часть щеки и загорелая шея с небольшой родинкой в виде лучистой звёздочки чуть ниже уха… Я понимаю, что это очередное испытание, попытка нечистого совратить мою плоть, сбить меня с истинного пути, но сделать ничего не могу! Я шепчу молитву и гоню от себя возникшее греховное возжелание, и… прижимаю её к себе всё крепче и крепче. Мир вокруг меня тускнеет, предметы начинают терять привычные очертания, я погружаюсь в беспамятство… и просыпаюсь.

Весь следующий день я провёл в покаянных молитвах и чтении Священного Писания, но ночью этот сон с небольшими изменениями настиг меня снова… Подозревая, что всё дело в лекарствах, перенасыщенных опием, я отказался от их приёма. И это помогло. Спать я стал относительно спокойно, но травма, нанесённая моему рассудку, видимо была настолько глубока, что отрывки этого сна по-прежнему преследовали меня по утрам перед самым пробуждением.

Приходя в себя после таких приступов, я подолгу не мог понять, где нахожусь и что я тут делаю. И так как подобное наваждение настигало меня довольно-таки часто, я, чтобы не выглядеть глупцом, был вынужден завести личного секретаря, который каждое утро, дожидается моего пробуждения и подсказывает, как и что мне надлежит сделать.

Он молод, учтив и исполнителен. Вот он стоит возле моей кровати и, думая, что я всё ещё сплю, вкрадчиво шепчет:

– Ваше сиятельство! Вам сегодня днём обязательно надо побывать в Руане…

Произнёс и замер в ожидании, стоит как истукан…

– Какого чёрта, Жуан! Ты же видишь, что мне нездоровится! – раздраженно говорю я, и пытаюсь ещё глубже забраться под одеяло.

– Ваше сиятельство, сегодняшний полдень – последний срок подписания герцогом указа о помиловании. Но текст указа должен быть согласован с вами.

– Жуан! Ну так отвезите его герцогу и передайте от моего имени, что я со всем согласен!

– Это невозможно, ваше сиятельство, вы должны лично подать этот список герцогу Бедфорду.

– О, господи, неужели мне не дадут и умереть спокойно! Жоан, ну неужели без меня нельзя никак обойтись! – говорю я, злясь на себя за то, что никак не могу запомнить его имя: не то Жоан, не то Жуан.

– Никак. В этом случае помилований в этом году не будет. А ещё, ваше сиятельство, вы хотели сегодня посетить преступников, находящихся под стражей в Фонтен-де-Бургском замке и разузнать, кто эта важная узница, которую тайно доставили в Руан и содержат в замке Руанском…

С твёрдой убеждённостью в том, что меня сегодня точно хотят отправить на тот свет, я начинаю выбираться из-под одеяла и потихоньку сползаю с кровати.

– Ваше сиятельство, – говорит секретарь, услужливо подавая мне домашний халат, – сегодня вы обещали дать ответ на просьбу вдовы суконщика о включении в список для помилования её племянника Жана Легра, обвиняемого в непочтении к… – секретарь заглядывает в свои бумаги, – к городским порядкам.

– Так впишите его в указ, да и дело с концом, – говорю я и, морщась от головной боли, плетусь в умывальню.

Женской прислуги я в замке не держу, поэтому и умываться мне помогает секретарь. Жоан льёт в мои сложенные ковшиком ладони холодную воду, и я раз за разом плещу её себе в лицо. Мне кажется, что каждая пригоршня леденящей влаги смывает и уносит с собой частичку тяжести, звенящей в голове. Мне не хочется прерывать купание, но секретарь торопит: завтрак на столе, а у ворот замка нас ждёт запряжённая парой лошадей карета.

Сегодня на завтрак овсяная каша, слегка сдобренная подсолнечным маслом, хлеб, сыр, на десерт – горсть орехов, питьё – кружка виноградного сока или молодого вина на выбор. Завтракаю без аппетита и с содроганием думаю о получасовой тряске в карете.

Я бы, конечно, предпочёл добираться до города верхом, но моё положение не дозволяет мне такой вольности. И, конечно же!.. получилось так, что из-за дорожной распутицы мы изрядно задержались в пути. Герцог куда-то торопился, поэтому разворачивать и перечитывать свиток с указом не стал, а, раздражённо выговорив мне за недопустимую медлительность, поставил свою печать и передал список для исполнения графу Уорику. Провожая светлейшего до кареты, я попытался расспросить его о таинственной пленнице. Но Бедфорд, отговорившись тем, что «сейчас не время и не место, чтоб говорить об этом», сел в карету и отбыл по своим делам.

 

В том году конец зимы ознаменовался в Руане небывалыми холодами. Все последние дни февраля со стороны Сены дул холодный пронизывающий ветер, а в ночь накануне весеннего карнавала даже выпал снег.

Власти Руана, опасаясь возникновения новых конфликтов между жителями города и английскими солдатами, хотели было сослался на ненастье и отменить народные гуляния, но с самого утра толпы горожан стали стекаться к главной городской площади, где, несмотря на непогоду, раскинулась карнавальная ярмарка, и стояло, приготовленное к сожжению, чучело зимы. И чиновникам мэрии пришлось уступить: всё же, как бы то ни было, поддержка народных обычаев и гуляний – благое дело, особенно когда эти традиции оживляют торговлю, ведут к умиротворению недовольства и страстей, бушующих среди горожан. К тому же, в этот день по традиции перед началом праздника было принято зачитывать указы герцога о помиловании и освобождении заключённых.

Мне очень не хотелось выбираться из своего тёплого убежища и принимать участие в этой процедуре, но, понимая, что отсутствие представителя Святого престола во время зачитывания указов герцога может быть истолковано неверно, я всё-таки поехал.

Сама процедура оглашения указов о помиловании преступников была продумана герцогом до мелочей: после полудня осуждённых на каторжные работы в каменоломнях, обычно в количестве трёх-четырёх человек, в закрытых, охраняемых стражей повозках доставляли на ярмарочную площадь. Потом их по одному выводили на помост, установленный посередине площади, ставили на колени и заставляли просить прощения у народа, и если толпа одобрительно гудела, то зачитывался указ герцога о помиловании, с осуждённого снимались путы и под ликование толпы, прощённый отпускался на все четыре стороны.

Однако в тот день ожидание прибытия помилованных затянулось, а я, отправляясь в дорогу, по легкомыслию отказался от предложенного Жоаном мехового плаща и поэтому ужасно замёрз. Время шло, мои ноги немели от холода, пальцы рук деревенели, и мне начинало казаться, что ещё немного, и я превращусь в ледяной столб. Мне, конечно, следовало бы отойти в сторонку и там хотя бы попрыгать и поприседать в попытке согреться, но я стоял в окружении городских чиновников и солдат возле самого помоста и не мог просто так покинуть своё место. Время, казалось, замерло, но, в конце концов, повозки с узниками всё-таки прибыли. Заключённых одного за другим выводили на помост, заставляли каяться и под насмешливые крики толпы отпускали на свободу. Последним стражники вывели  на помост Жана Легра, глашатай зачитал указ…

И тут порыв леденящего ветра окончательно доконал меня. Мои жизненные силы иссякли, я пошатнулся и если бы не Жоан, то я бы, наверное, упал, но секретарь вовремя поддержал меня и довёл до кареты…

Как я валялся в горячечном бреду, как меня отпаивали козьим молоком и выхаживали монахи-бенедиктинцы из Жюмьежского аббатства, я много рассказывать не буду. Скажу одно: молитвы, а также горячие медовые напитки, кровопускание и паровые бани поставили меня на ноги. В памяти осталось лишь то, что в самые критические дни враг рода человеческого постоянно насылал на меня свои дьявольские видения. Мне мерещилось, что рядом со мной в кровати лежит всё та же черноволосая ведьма с лучистой звёздочкой на шее! Я в ужасе вскакивал с постели и неистово крестился. Воображаемая ведьма исчезала, но на меня тотчас набрасывались другие слуги сатаны! Они запихивали меня в нутро какого-то металлического чудовища, надевали на меня заплечный мешок и, подняв на немыслимую высоту, выталкивали наружу… Наверное, в одно из таких мгновений я должен был умереть!.. Но Господь слышал мои мысленные молитвы, ангелы подхватывали меня и раскрывали надо мной разноцветный шатёр! И я, воздавая хвалу Всевышнему, долго-долго парил между небом и землёй под сенью этого купола…

Твёрдо встал на ноги и впервые вышел на прогулку я только в начале мая.

Во время болезни меня всячески оберегали от эмоциональных переживаний, и поэтому обо всём, что творилось в мире, я узнал только после полного выздоровления. Первой новостью, которую мне сообщил Жоан, была печальная весть о смерти папы римского. Второй новостью было то, что новым римским папой под именем Евгений-IV стал… Габриэле Кондульмер!

Новость потрясла меня своей невероятностью: Габри – дружок моей юности, с которым мы слонялись по кабакам, пьянствовали и шкодничали, – избран новым папой римским! Я искренне радовался, чувство гордости за успехи товарища переполняло меня, но одновременно и возникало понимание того, что и авторитет мой в глазах власть имущих значительно возрос.

 

Налаживание и выстраивание отношений – процесс длительный, особенно, если эти отношения надо выстраивать с человеком, олицетворяющим власть английского короля во Франции. Герцог Джон Бедфорд был одним из самых образованных людей своего времени. Он увлекался науками, был ценителем искусств, хорошо разбирался в музыке и живописи, сочинял стихи и покровительствовал книгоиздателям. Спасая от разграбления, выкупил в Париже и отправил на родину королевскую библиотеку из девятисот томов. Его настроение во многом зависело от положения английских войск во Франции. Если им сопутствовала удача, он бывал весел и великодушен, ежели они терпели поражения, то был раздражителен и жесток.

Последние два года герцог всё чаще бывал не в духе, и мне становилось всё сложнее находить у него взаимопонимание. Конечно, будучи всемогущим властителем Нормандии, Бедфорд, мог бы и вовсе не обращать внимания на какого-то там «представителя», но череда городских бунтов и последовавших за этим жестоких расправ над мятежниками так накалила обстановку в Нормандии, что, казалось, ещё немного и вспыхнет всеобщее восстание. И тогда, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Бедфорд решил прибегнуть к помощи церкви: он настаивал на том, чтобы всех смутьянов священнослужители обвиняли в ереси и предавали суду инквизиции, но публичные казни и сожжения еретиков проводились только с согласия представителя Святого престола!

И вот с середины прошлого года мне «на одобрение» стали присылать не только тексты указов герцога о помиловании, но и приговоры светских судов о сожжении неисправимых еретиков…

 

Самые важные новости мне обычно сообщают после завтрака, когда я начинаю просматривать поступившие за минувший день документы.

– Подходит к завершению инквизиционный процесс по делу еретички, называемой в народе Орлеанской Девственницей, – говорит мне Жоан. – Если вы помните, то ещё зимой её тайно доставили в Руан английские солдаты. Лица узницы почти никто из жителей города не видел, так как её сразу же заключили в башню Руанского замка, где она до сих пор и содержится под усиленной охраной английских стражников. Простых французов к ней не допускают, и даже пищу ей готовит и приносит английский гарнизонный повар. Единственные, кому дозволено общаться с пленницей, это епископ Пьер Кошон и его окружение…

Странно, но из-за болезни я, наверное, упустил что-то важное. Эта еретичка явно не простая узница! Кто она? Мне, конечно, известно народное преданье о том, что Франция будет избавлена от нашествия англичан простой девушкой, родившейся в деревушке близ границы Лотарингии с Шампанью, но мне также известно и то, что при снятии английской осады с Орлеана отличилась некая воинственная девица, прозванная в народе Орлеанской Девой.

С той же особой связывают и целый ряд последовавших побед французских войск над англичанами. Но вот за последний год известий о её подвигах что-то не поступало… Неграмотная деревенская девчушка, до этого лишь пасшая коз у себя в деревне,  – командующая французскими войсками? Что? В окружении дофина Карла все, включая его прославленных маршалов, дружно сошли с ума? Мне что-то не верится.

Что касается Кошона… Этот негодяй мне до того противен, что когда в моём присутствии называют его имя, у меня начинают болеть зубы! До сих пор я старался не связываться с этим ничтожеством и в его дела не вмешивался, считая, что если Господу угодно, то он сам направит его на путь истинный, а если нет, то Пьер Кошон будет проклят потомками, и гореть ему в аду. Французский дворянин по рождению, он готов лизать сапоги любому английскому солдату! Герцог Бредфорд в восторге от этого мерзавца и всегда поручает ему расследовать самые щекотливые дела, особенно в тех случаях, когда кого-то надо отправить на костёр… Что ж, казни еретиков и помилования осуждённых преступников – это, пожалуй, единственно доступные народные развлечения в Руане!

Жоан подаёт мне «на одобрение» очередные решения светского суда: к сожжению на костре приговорены две колдуньи – Аликс ла Русс и Катрин ля Ферте. Аликс – молодая женщина, двадцати пяти лет от роду, мать троих детей, приговорена к смерти на основании показаний соседки, у которой, якобы, из-за колдовства Аликс, издохла курица. Другая приговорённая – Катрин ля Ферте – совсем ещё ребёнок, ей едва исполнилось тринадцать лет. Обвинена в колдовстве возчиком, у которого, возле дома Катрин, перевернулась его телега…

Мне как-то не по себе. Ещё прошедшей зимой я без сомнения признавал подобные приговоры справедливыми, а потом с ликованием вслушивался в вопли сжигаемых на костре дьявольских отродий, считая, что это их устами вопит и верещит дьявол, а душа сжигаемого в это время блаженствует и, проходя обряд очищения, взлетает, несомая ангелами, к райским небесам!  Но сейчас…я не понимаю, что со мной творится… Во мне самом что-то изменилось, и если раньше я с чувством справедливости очищал этот мир от скверны и поощрял казни еретиков, то теперь…

Церковь сама никогда не выносит смертных приговоров, но представителям церкви «одобрять» или «не одобрять» их вынесение никто не запрещал! И я с негодованием перечеркнул крест-накрест оба приговора: женщины невиновны и их надлежит освободить! Пусть обе идут домой: Аликс – растить своих детей, а Катрин – доигрывать детские игры.

Просматриваю другие бумаги: жалобы, сообщения, уведомления… В Фонтен-де-Бургский замок за сопротивление и драку с английскими солдатами заключены десять торговцев рыбой со Старого рынка. По законам военного времени их вполне могут повесить… Надо будет попросить герцога не доводить дело до крайностей: достаточным наказанием для дебоширов будет небольшая порка – иначе рынок останется без торговцев, а город без рыбы.

Ещё одно «несколько запоздавшее» сообщение: председателем инквизиционного процесса по делу воинствующей еретички назначен епископ Пьер Кошон…

Ну хватит! Опять Кошон, опять воинствующая еретичка!

Надо мне самому ехать в Руан, добиваться встречи с герцогом и на месте во всём разбираться. И я готов отправиться в путь, но близится вечер и поездку придётся отложить до утра. Чтобы хоть как-то скоротать время и успокоиться, я усаживаюсь у камина и пытаюсь отвлечься. В руки попадается сборник богословских трактатов. Открываю наугад: Фома Аквинский «О сущем и сущности». Читаю пролог: «Так как маленькая ошибка в начале может стать большой в конце, а сущность и сущее, прежде всего, постигаются разумом». Пытаюсь постигнуть премудрость прочитанного, но напрасно.

Без особой надежды на утешение листаю страницы томика дальше. И вдруг читаю: «Что такое «сон наяву»? Кто возьмёт на себя смелость однозначно определить, что это такое: послание свыше или утехи лукавого? Во время такого сна человек видит себя в необычных местах, совершает безумные поступки и даже разговаривает с якобы существующими людьми. Во время «сна наяву» мозг не отключается от реальности: глаза остаются открытыми, тело расслаблено, человек осознаёт происходящее вокруг него. Но мысли в такие моменты не контролируются мозгом, и поэтому человека посещают всевозможные видения и слуховые галлюцинации. Почти все люди, которые испытали на себе это нервное расстройство, испытывали страх и тревогу, а очнувшись, чувствовали усталость и нервозность, испытывали головную боль».

Выходит, что все мои видения – лишь небольшое нервное расстройство? Не знаю. Но внутреннее напряжение ослабевает и я, вконец измученный, валюсь на кровать и только хочу закрыть глаза, как вновь начинается «это»! И вот я уже не лежу в кровати, а сижу верхом на металлическом чудовище, у которого огромные стальные рога, а вместо ног два колеса! У меня на голове какой-то дурацкий голубой шлем с прозрачным забралом. Не боясь быть сброшенным, я ласково сжимаю рога чудовища, а оно рычит мне в ответ и мчит меня с немыслимой скоростью по бесконечно-длинной дороге… А позади, на одном седле со мной сидит и обнимает меня за талию всё та же молоденькая, но почему-то милая мне ведьма в мужской одежде! У неё на голове такой же, как и у меня, голубой шлем, похожий на наголовье шотландского лучника. Из-под шлема выбиваются и развеваются на ветру чёрные волосы… Мы с ней знакомы тысячу лет, я ласкаю в уме её нежное имя, и… я люблю её!.. Но наступает утро и мне, утихомирив головную боль, надо ехать в Руан.

В этот раз при встрече со мной герцог Бедфорд крайне любезен. Он расспросил меня о моём здоровье, посочувствовал и даже предложил воспользоваться услугами его личного лекаря. На мою просьбу о снисхождении к торговцам рыбой сразу же согласился, заметив, что его солдаты тоже виновны в случившейся драке, так как не проявили должной учтивости по отношению к рыботорговцам. Конечно, я понимал, что герцог, как опытный политик, сразу же догадался, что мой визит вызван совсем не заботой о судьбе нескольких смутьянов, а чем-то более важным и серьёзным. Затеяв светский разговор, он повёл меня в свою библиотеку, где не без гордости показал мне несколько изумительных книг, изготовленных по его заказу. Одну из них – прекрасно иллюминированный «Часослов» он открыл и даже вслух прочёл мне строки ангельского приветствия – «Ave, Maria», потом печально вздохнул и посетовал на тяжёлую судьбу английского солдата, проливающего кровь во славу английской короны вдали от родины. Я ему посочувствовал, но в свою очередь указал на то, что святой церкви противны все войны, в которых христиане проливают кровь друг друга, и спросил об узнице, томящейся в Руанском замке. Бедфорд помрачнел и, понимая, что отказать в просьбе мне не может, сослался на то, что еретичка сейчас передана для проведения следственных действий епископу Кошону, который может воспротивиться этой встрече…

Я сделал вид, что согласился с серьёзностью его довода, но тут же заметил герцогу, что, так как единственным вершителем королевской власти в Руане является его светлость, то мне, личному представителю папы Евгения IV, было бы странно просить разрешения у какого-то епископа. А так как докладывать в Рим обо всём, что касается хода инквизиционных процессов, это моя обязанность, то будет лучше всего, если у меня на руках будет документ, дающий мне право на посещение подозреваемых в ереси. В ответ на это герцог только улыбнулся краешками губ и, вынув из секретера лист пергамента, третья часть которого уже была заполнена, размашисто дописал: «Пропустить предъявителя сего туда, куда он пожелает, и содействовать ему в его деяниях, ибо делается это по моему приказанию и для блага государства. Бедфорд». Затем он заверил указ оттиском своей печати и, подавая мне свиток, сказал:

– И ещё вот что, дорогой граф, не поведитесь на россказни этой сказочницы-еретички, не имеющей ни малейшего понятия о том, что такое современная война.

 

Глава VI. Уорик

 

Замковые лабиринты везде одинаковы: крутые и узкие лестницы, низкие, почерневшие от факельной гари потолки, стены из грубо обработанного камня. Редкий луч света, пробивающийся сквозь узкую бойницу или стрельчатое окно, только подчёркивает безнадёжное положение человека, заключённого в этот каменный мешок.

Узницу, к которой я направляюсь, как склонную к побегу, содержат под круглосуточным наблюдением в подземной части одной из замковых башен, а на ночь приковывают к стене цепью. Меня сопровождают два стражника с факелами – один идёт впереди, другой – офицер замковой стражи, позади. Подземелье здесь такое же, как и в моём замке: везде мрак, сырость и крысы… полчища крыс. Чем там питаются эти твари – я не знаю, но омерзение, которое они у меня вызывают, я преодолеть не могу.

От царящей здесь духоты мне становится дурно, и я требую, чтобы мне для беседы с еретичкой предоставили нормальное помещение с дверями и окнами. Стражники долго гремят ключами, переругиваются, но всё-таки выводят нас с богоотступницей из подземелья и оставляют для беседы в небольшой комнате с камином, украшенным лепниной в виде ангелочков. Я прошу пленницу присесть на стул, а сам сажусь в кресло напротив.

В комнате светло, и я впервые получаю возможность разглядеть девушку. На первый взгляд ей лет двадцать-двадцать пять, хотя человек, содержащийся в неволе, всегда выглядит старше своих лет. У неё густые чёрные волосы, которые коротко острижены и едва достигают плеч. Одета она в домотканую крестьянскую рубаху с чужого плеча и короткие, чуть ниже колен, солдатские бриджи, на ногах стоптанные остроносые башмаки. Узница бледна, губы искусаны до крови, на щеках следы слёз. Внешне кажется, что она сломлена, и силы этой несчастной женщины на исходе, но я вижу, каким огнём горит в её глазах неистребимая жизненная сила.

Пленница тоже изучающе смотрит на меня. Я ей незнаком. На мне подпоясанная верёвкой, поношенная монашеская ряса, скрывающий большую часть лица капюшон, на груди скромный наперсный крест. Мои руки перебирают чётки. Мысленно читая «Pater noster», я вглядываюсь в её лицо, и… вдруг вижу в его чертах что-то до боли знакомое!

Мне кажется, что я уже где-то видел эти губы, эти карие глаза… Но это была другая, до боли знакомая мне женщина, и я был с нею… Мне знакомы эти руки, которые целовал, эти грудь и талия, родинка на шее… Я пытаюсь отогнать наваждение, встряхиваю головой, но видение не исчезает. Более того: передо мною будто бы открывается некая книга судеб, и я знаю, что и когда случится с этой прекрасной женщиной по имени…

– Жанна… – говорю я, и тут же ужасаюсь: разве могу я, доверившись видению, называть эту пленницу Жанной! Но она поднимает голову и смотрит на меня, ожидая продолжения моих слов. – Жанна, – повторяю я почему-то вдруг охрипшим голосом. – Можно я задам тебе несколько вопросов…

– Да, – после некоторой паузы отвечает мне она, – но мне кажется, что я уже ответила на все вопросы вашего суда.

В её голосе слышится вызов, и я, всё ещё находясь под чарами пленившего меня образа, теряюсь.

– Я не судья тебе, – пытаясь овладеть своими чувствами, тихо говорю я. – Просто мне хочется узнать, действительно ли тебя зовут Жанной…

– Да, – как-то бездушно отвечает она. – В детстве меня ещё называли Жанеттой, теперь же всё чаще называют Девой Жанной или Орлеанской Девой.

Её слова почти не проникают в моё сознание, мне хочется спросить её о чём-то важном, о чём-то таком, чего я не могу выразить словами. Мне хочется спросить о той правде, о той тайне, которая нас связывает, но вместо этого я задаю ей совсем другой вопрос:

– Я заметил, что ты хромаешь… Тебя били?

– Нет, – гордо вскинув голову, отвечает она, – ногу я повредила, когда пыталась бежать и выпрыгнула из окна башни замка в Боревуаре.

– Ты склонна к побегу? – задаю я глупый и, очевидно, бессмысленный вопрос.

– Любой узник мечтает об этом.

Я молчу, Жанна тоже молчит. Наши взгляды встречаются. Я растерян. Мне хочется предупредить её об опасности, но я не знаю, как это сделать! И опять не то, задавая вопрос, не то, рассуждая вслух, говорю:

– Жанна – ты отважная женщина. Но догадываешься ли ты о том, что тебя ждёт?

– Я могу предсказывать будущее, – с улыбкой, как мне кажется, произносит она. – И я знаю, что через три недели я буду на свободе.

– Через три недели тебя сожгут на костре, на площади возле Старого рынка! – не выдерживаю я.

Она снова, теперь уже явно, улыбается мне:

– Я не верю вам! Мне слышны голоса святых, которые говорят, что со мной ничего страшного не случится. И я во всём целиком полагаюсь на Господа, создателя моего, которого люблю всем сердцем своим!

Пытаясь преодолеть её легкомыслие, я говорю со всей серьёзностью и повышаю голос:

– Жанна! Тебе предъявлены тяжкие обвинения! Если подтвердится хотя бы одно из них, то ты будешь отлучена от церкви и объявлена еретичкой!

Я вижу, что мои попытки пробудить в ней сомнение достигают цели, и она отводит глаза в сторону:

– С тринадцати лет я слышу голоса моих небесных покровителей, – тихо повторяет она, – и они меня ни разу не обманули!

Мне трудно возразить ей, но мне кажется, что в её миролюбивых словах звучит некое противоречие:

– Но ты же призываешь убивать людей и утверждаешь, что делаешь это по воле Божьей?! – восклицаю я.

– Я призываю английских солдат покинуть Францию, но, если они этого не делают, то их следует уничтожать!

– Жестокосердие – страшный грех, дитя моё…

Мне кажется, что слова мои зависают в пустоте. Слышно, как она ещё что-то говорит мне в ответ, я вижу, как шевелятся её губы, вижу, как меняется выражение её лица, но слов её разобрать не могу. Я снова где-то там, в том бесконечно далёком мире, в котором моя любимая женщина надевает мне на палец обручальное кольцо… Я молод и любим, а моя Жанка прижимается к моей груди, и я вдыхаю аромат её волос, касаюсь губами её шеи, и целую родинку в виде маленького лучистого солнышка, чуть ниже уха…

Родинка?! Опять родинка?.. Где-то в глубине подсознания мелькает невероятная догадка, я пытаюсь уловить её, волнуюсь и с замиранием спрашиваю:

– Жанна, – а есть ли у тебя на шее, чуть ниже уха родинка… в виде…

– Да! В виде звёздочки, – с удивлением взглянув на меня, проговорила Жанна. – Точно такая же была и у моей мамы. А по её словам, и у бабушки тоже!

– А у твоей сестры тоже есть такая родинка?

– Нет, у меня нет сестры. У меня есть только два брата, а родинка у нас в роду передаётся только от матери к дочери.

Я молчу, и вдруг до меня доходит весь ужас моего положения: ведь где-то там, в далёком, памятном мне мире есть и живёт моя Жанка! И… если эту Жанну сожгут, то не будет и той, моей любимой!.. А значит, не будет и меня… Ничего не будет!

– Бежать. Отсюда надо бежать, – одними губами шепчу я и, вновь теряя контроль над собой, повторяю вслух: – Тебе надо бежать отсюда! И бежать как можно скорее!

– Зачем? – с каким-то безразличием произносит она, – я и так скоро буду на свободе!

– Через три недели тебя не станет, – с горечью повторяю я, –  тебя сожгут на костре! Поверь мне!

Жанна молчит, и я вижу, что своего мнения она не изменит… Изменить и я чего-либо не могу…

Я чувствовал себя несчастнейшим из людей и всё время, пока мы возвращались домой, Жоан пытался развлечь меня, рассказывая забавные истории из своей студенческой молодости. Но в голове у меня царила какая-то паническая пустота и я, не вникая в суть рассказа, согласно кивал головой и даже изображал улыбку. Я цепенел от собственной беспомощности и, вместе с пониманием того, что для спасения Жанны я не могу сделать ровным счётом ничего, приходило отчаяние. Подкупить стражу? Не выйдет. У меня сейчас нет таких денег. Вывести её из замка, переодев в моё одеяние? Тоже маловероятно: наша разница в росте и её хромота делают подмену бессмысленной. Грамота, выданная регентом, даёт хоть какой-то шанс на спасение, только вот как его реализовать? Сомнения разрывали меня, и мне надо было с кем-то посоветоваться, но я не мог никому довериться! Мне казалось, что первый же человек, перед которым я рискну открыться, сначала сочтёт меня душевнобольным, а потом сразу же донесёт о моих помыслах власть имущим.

Фантастические варианты один за другим возникали в моей голове, но тут же рушились, как песочные замки! Похитить пленницу во время отправки на казнь, подпилив брёвна моста через речку? Сымитировать нападение бунтовщиков на замковый гарнизон? Поджечь замок и вывести узницу, воспользовавшись неразберихой?

Для осуществления любого из этих замыслов надо иметь большое количество верных людей, многие из которых будут либо убиты в бою, либо сначала схвачены, а потом казнены… Нереально: слишком мало времени на разработку подобного плана, да и нет у меня таких людей… Все варианты плохи. Нужен какой-то необычный, нестандартный ход! Может быть, попробовать взять кого-нибудь в заложники или совершить подкоп…

Подкоп?! – Я даже мысленно обругал себя! – Какой подкоп! В любом уважающем себя замке должен быть подземный ход! А в некоторых как, к примеру, в моём – сразу два! Первый, официальный, за которым следят слуги, ведёт из комнаты, предназначенной под рабочий кабинет, в часовню, расположившуюся чуть поодаль от замкового холма. Другой же, секретный, который я обнаружил, изучая чертежи замка, начинается в… отхожем месте! и выводит в заброшенный склеп на краю ближайшего кладбища.

Но такие же или подобные подземный ходы должны быть и в Руанском замке! Но и тут мне нужен хороший советчик…

– Жоан, – говорю я, прерывая рассказчика, – ты помнишь, к нам как-то приходила вдова суконщика… Как её… кажется…

– Мадам Легра, – подсказал секретарь.

– Да, Легра. Её надо разыскать и пригласить ко мне. И желательно побыстрее…

 

Сегодня граф Ричард Уорик, капитан Руанского замка и правая рука герцога Бедфорда устраивает званый ужин. В честь чего он проводится я, честно говоря, не знаю, да меня это и мало интересует. Важно то, что я приглашён на этот дворцовый приём в качестве «желанного гостя», а это значит, что ехать мне, хочу я того или нет, придётся. По этикету я должен прибыть на торжество в парадном облачении: на мне короткий плащ военного кроя и мягкие кожаные сапоги для верховой езды, на поясном ремне левантийский кинжал для левой руки, оправленный слоновой костью, наложенной на позолоченную сталь. Справа короткий поясной меч венецианской работы с покрытым чернью основанием клинка и золотыми дорожками с листьями. Хорошее, красивое оружие – семейная реликвия, жаль, что оно ни разу не побывало в бою. Да и сейчас ему красоваться лишь до тех пор, пока я не сдам его на хранение слугам при входе в графское шато…

Едва стих гвалт праздных пустословий, и все желающие «высказать свою признательность графу» высказались, как граф Уорик подошёл ко мне и, чуть прихватив меня за локоток, отвёл в сторону от гостей.

– Послушайте, Готье, – сказал он, загадочно улыбаясь, – я не знаю, что вы там затеяли, но мне донесли, что вы неравнодушны к некой девице, находящейся под арестом в нашем замке.

Я невольно напрягся, а моя рука непроизвольно потянулась к тому месту, где ещё час назад висел кинжал.

– Не горячитесь, граф, – продолжал Уорик, по-прежнему улыбаясь, – я вам ничем не угрожаю. Даже наоборот, я готов поддержать вас в вашем душевном порыве. Вы мне симпатичны, и я вижу в вас настоящего воина, чьи подвиги достойны самого высокого уважения. А потому…

– На что это вы намекаете? Вы хотите меня в чём-то обвинить?

– О нет, что вы! Я готов содействовать вам в любом вашем начинании. В отличие от той девицы, которую, будь моя воля, я бы придушил собственными руками.

– О какой такой девице вы говорите?

– Разумеется, о той самой еретичке и смутьянке, позорящей воинское обличие. Об авантюристке, именующей себя девицей д’Арк. И я ещё раз повторяю, что ничего, кроме сожжения на костре, я пожелать этой особе не могу! Но в то же время я вынужден заботиться о ней! Создавать ей максимально возможные удобства и, заботясь о её здоровье, посылать к ней наших лучших врачей.

– Ещё бы, – сыронизировал я, – за иное содержание пленницы герцог бы вас не похвалил.

– Вы ошибаетесь, герцог был бы только рад, если бы она скончалась, объевшись, скажем, тухлой рыбой.

– Ричард, вы жестокий человек! – покачал я головой. – Святая церковь, которой я служу, всегда желает наилучшего здоровья всем детям Божьим и стремится даже самого заблудшего еретика вывести на путь истины и веры во Христа!

Уорик сузил глаза и, твёрдо выговаривая слова, произнёс:

– Простите, Готье, но я сейчас не расположен к выслушиванию проповедей. Мой зять, лучший из полководцев, Джон Толбот, находится в плену у французского дофина. И Карл грозит ему смертью, если с этой мерзавкой д’Арк, или как её там, хоть что-нибудь случится. Поэтому, если вы надумаете устроить ей побег, то я готов вам содействовать.

– А как же вы? – подозревая подвох, с долей издёвки спросил я. – Как отнесётся к этому его светлость?

– Это уже не ваше дело, – помрачнев, произнёс Уорик. – Я вам всё сказал.

 

До дня казни оставалось меньше двух недель, когда я узнал о том, что Жанна сильно заболела. Мне сообщили, что у неё жар и сильная лихорадка, а у постели больной круглосуточно дежурят сиделки. Врачи заподозрили у неё тяжёлое пищевое отравление и меня к ней попросту не пустили. Поэтому моё следующее посещение еретички состоялось только в самом конце мая.

Уведомляя графа Уорика о предстоящем посещении, я заранее сообщил ему, что хочу ещё раз попытаться образумить еретичку, убедить её раскаяться в грехах и вернуться в лоно церкви. В ответ же Уорик снова намекнул на то, что он не только готов посодействовать мне в моих «свободолюбивых начинаниях», но и со своей стороны кое-что предпринял в этом направлении.

Не знаю, как он мог догадаться о моих инициативах, но ещё позавчера в моих планах по освобождению узницы не было ничего кроме этих самых «начинаний». Но поиски, которые предпринял Жоан, наконец-то увенчались успехом: благодарная тётушка Легра вместе с племянником предстали передо мной в замке Роберта. Обменявшись с дамой общими словами, я отпустил её домой, а вот с Жаном Легра мне было о чём поговорить. Зная о его связях в преступном мире, а так же о том уважении, которое жители Руана испытывают к бунтарскому роду Легра, я без излишней дипломатичности сообщил ему о своём замысле и о той помощи, которую я от него ожидаю.

Легра пообещал всё разузнать, и уже на следующий день сообщил мне, что в Руанском замке есть, как минимум, два подземных хода. Один из них, общедоступный, ведёт в замок Буврейль – резиденцию герцога Бедфорда в Руане, другой же, тайный, начинается где-то на первом этаже замка, заканчивается в подвале одного из домов в портовом квартале. А так как «где-то» и «в одном из», меня явно не устраивало, то Жан обещал в ближайшее время сообщить мне более точную информацию. Но время шло, а известий от Легра больше не поступало…

И вот я снова спускаюсь в подземелье, и снова стража сопровождает нас с Жанной в комнату с камином. В комнате, как и прежде, лишь кресло, стул и столик, на котором лежит раскрытая Библия. Жанна бледна и растеряна. Она сильно исхудала за последние дни, на её лице следы ещё не отступившей до конца болезни, и лишь в глазах теплится тот бунтарский огонёк, который был так свойственен этой девушке всего лишь пару недель тому назад. На ней серое крестьянское платье, которое порвано в нескольких местах и явно мало ей.

– До дня казни остаётся двое суток, – говорю я.

– Ах, зачем вы такое говорите! – устало произносит пленница. – Мне предъявили список моих заблуждений, и я их признала. Я отреклась от всех моих поступков, неугодных церкви! Сам епископ сказал мне: «Жанна, церковь прощает тебя!», и вынес приговор: нести вечное покаяние «на хлебе страдания и воде скорби». И когда я увидела вас, когда с меня сняли оковы, то я подумала, что вы пришли, чтобы освободить меня и отпустить на свободу… Только вот, – Жанна горестно вздохнула, – мне стыдно показаться на людях вот в таком рваном платье.

– Что ж, устроители твоего процесса предусмотрели и это. Сегодня в полдень, после того, как мы с тобой расстанемся, к тебе придут судейские и потребуют, чтобы ты отдала им своё платье в починку. И ты отдашь его! Но ты же не сможешь стоять голая перед глазеющими на тебя стражниками?! Перед тобой будет специально выложена твоя прежняя мужская одежда. И ты её оденешь! И это будет поводом для того, чтобы объявить тебя неисправимой еретичкой и приговорить к сожжению на костре! На следующий день тебя обреют наголо, нарядят в балахон смертницы и всё – обратного пути больше не будет!

– О, Господи! – только и произносит Жанна. И я вижу, что она начинает молиться. Она опускается на колени и молится искренне, горячо, но молитва не приносит ей успокоения. Она поднимается и снова, на этот раз с надеждой, глядит на меня.

– Послушай, – говорю я, – мне, как представителю Святого римского престола, здесь пока ещё доверяют и моё слово в Руане кое-чего стоит! А ещё у нас есть грамота, выданная герцогом Бедфордом, которая может открыть перед её владельцем любую дверь. От тебя требуется только одно: поклясться на Библии в том, что ты никогда больше ни словом, ни делом не причинишь вреда ни одному английскому, ни одному бургундскому солдату. А после этого ты сможешь воспользоваться этой грамотой как пропуском и, покинув владения англичан, вернуться к себе на родину в Лотарингию! – Я вынул из внутреннего кармана и развернул перед Жанной свиток. – Вот эта грамота, которая может стать твоим пропуском на свободу! И если бы ты умела читать, то смогла бы здесь прочесть: «Пропустить предъявителя сего туда, куда он пожелает, и содействовать ему в его деяниях, ибо делается это по моему приказанию и для блага государства. Бедфорд».

– Кто вам сказал, что я неграмотна… – произнесла Жанна, взглянув на свиток и отодвигая мою руку. – Но почему я должна верить вам?! О, мои святые заступники! О, Святые Маргарита и Екатерина…

Она снова падает на колени и начинает молиться. И я в бессилии опускаю руки.

– Я сделал для тебя всё, что смог! – в отчаянии восклицаю я. – Выбирай: мир меж христианскими народами и свобода или костёр и смерть!

Жанна, словно окаменев, стоит какое-то время, не шевелясь, а потом, сгорбившись, словно под тяжестью невидимого груза, поднимается и, подойдя к столу, кладёт руки на Библию. Она по-прежнему бледна, глаза закрыты, губы упрямо сжаты… Но вот по лицу её пробегает неуловимая тень, и она, как бы преодолевая внутреннее сопротивление, тихо произносит:

– Клянусь перед Богом…

– Что никогда больше ни словом, ни делом я не причиню вреда… – поразившись произошедшей перемене, подсказываю я.

– …не причиню вреда ни одному английскому солдату… – повторяет за мной Жанна.

Но едва прозвучали последние слова клятвы, едва Жанна убрала руку со Священного писания, как дверь с шумом отворилась  и в комнату, хлопая в ладоши, вошёл Ричард Уорик:

– Bravo! – театрально произнёс он. – Finita la comédie! Прекрасно, де Бриенн! Клятва на Библии в присутствии представителя Святого престола, это было великолепно!

Я замер от неожиданности и бесцеремонности графа.

– Позвольте! – восклицаю я, начиная возмущаться.

Но Уорик меня не слушает:

– А теперь настало время исполнить мою часть договора! – говорит он, взглянув на меня, и тут же добавляет, сделав шаг в сторону Жанны: – И как вы, Готье, отнесётесь к тому, что мы теперь свернём головку нашему ангелочку?

– Что вы имеете в виду?! – теряя контроль над собой, вскричал я.

Но Уорик не обратил на меня ни малейшего внимания. Словно собираясь исполнить задуманное, он двинулся в сторону Жанны и протянул в её сторону руки, но тут же боль разочарования исказила его лицо, и он, развернувшись в сторону камина, резко свернул голову одному из амурчиков. Раздался треск и большая стеновая панель, находящаяся сбоку от камина, сдвинулась в сторону.

– Прошу вас, мадам, – указывая в сторону открывшегося проёма, с издёвкой произнёс Уорик, – вы, кажется, собирались провести остатки своих дней «на хлебе страдания и воде скорби»? Конечно, до конца ваших дней я вас кормить и поить не собираюсь, но на десять дней, которые вы проведёте в этой комнате, оставленных запасов воды и хлеба вам должно хватить. И платье! Немедленно переоденьтесь – ваше старое платье требуется сдать в починку!

– Ричард, – сказал я, обретая дар речи, – что вы затеяли? Что всё это значит? Мы, кажется, об этом не договаривались?

– Не волнуйтесь, граф! Через неделю после того, как отгорит костёр, я приглашу в замок для уборки помещений десятка два незнакомых друг с другом женщин. А когда они выполнят работу и будут собираться домой, мы вместе с ними выпустим на волю и нашу красотку. В лицо эту еретичку в Нормандии никто не знает, поэтому, с помощью надёжного провожатого, например, вашего Легра, она без проблем покинет наши края и предстанет перед своим ненаглядным Карлом.

– А костёр, кого же тогда сожгут на костре? – всё ещё не доверяя Уорику, спросил я.

– В утро казни мои люди заберут в одной из городских покойницких труп какой-нибудь самоубийцы или бродяжки, обреют ей волосы и наденут на неё колпак и балахон смертника. А потом, под видом еретички, потерявшей от страха сознание, труп доставят на место казни, привяжут к столбу и… – Уорик театрально вскинул руки в сторону небес.

– И что же, подмены никто не заметит?

– Почему же «не заметят»? Заметят, но они ведь тоже хотят жить. Так что всё очень просто, дорогой Готье.

 

 

Часть II. КОНТРАБАНДИСТ

 

Глава I. Санко

 

Впервые Санко побывал на ярмарке два года назад. Тогда его, ещё подростка, взяли с собой в Змеево деревенские мужики. Санко оказался парнишкой смышлёным и уже на следующий год обзавёлся небольшой лодчонкой и совершил своё первое самостоятельное плавание в заболотные края. Сейчас же, умудрённый жизненным опытом, он без всяких проблем нашёл посредника, который и в прошлый раз помогал ему подобрать нужные товары. Санко оставил у торговца приготовленные для обмена сыры, корешки и часть камушков, а сам отправился в путешествие по ярмарочной площади. Впереди было несколько свободных дней, и Санко неспешно, переходя от одного торгового ряда к другому, присматривал подарки для бабушки и Дануси. Разных разностей и диковинок на прилавках было сколько угодно, но обещанных сестрёнке туфелек с серебряными пряжками найти не удавалось. Оставить сестру без обещанного подарка Санко никак не мог, и поэтому остановился, когда его окликнул какой-то человек в длиннополом плаще:

– Послушай, ты, говорят, редкий подарок ищешь?

– Да, а что? – насторожился Санко, ожидая услышать предложение.

– Самые редкие подарки – это у меня. Ни у кого другого ты таких чудес не найдёшь!

– Я туфельки ищу красные с серебряными пряжечками. Для сестрёнки, – пояснил Санко, рассчитывая на то, что странный человек от него отвяжется.

Но торговец не отставал.

– А как тебе это? – спросил он и щёлкнул перед носом Санко каким-то блестящим предметом, из которого словно по волшебству вырвалась струйка пламени.

От неожиданности Санко отпрянул в сторону и потянулся рукой к оберегу, висевшему на шее.

– Э-э! Ты это чего? Если ты колдун или чародей, то – чур меня!

– Дурень! – хохотнул торговец. – Эта вещица называется зажигалка! Огниво такое, понимаешь? И трутница и кресало – всё в одном флаконе. Чиркнул – и готово! На, сам попробуй.

– Ну да?! – Санко недоверчиво поглядел на торгаша и чиркнул зажигалкой.

– Меняю! – сказал торговец, смерив юношу взглядом. – У тебя, говорят, камешки цветные есть? Давай, меняемся: я тебе эту чудо-вещицу, а ты мне свои самоцветы. Идёт?

– Не, – вздохнул Санко, возвращая вещицу, – я за товарами для хозяйства приехал. Давай в другой раз как-нибудь.

– А вот у меня ещё одна занятная штучка есть – «будильником» называют, – продолжал  предлагать свои товары меняла. – Скажем, надо тебе утром вовремя проснуться, так ты его настроишь, а он зазвенит и тебя когда надо разбудит!

– А петухи у нас зачем?! – удивился Санко. – Самые первые ещё затемно кричать начинают,  а когда уж третьи пропоют, то у нас тогда почти все на ногах.

Видя, что сделка срывается, меняла вынул из кармана плаща завёрнутую в тряпку вещицу.

– Во, смотри: тебе первому показываю. Будешь у себя в деревне за хабар демонстрировать. Чудо из чудес! «Темнота – темнее нет, а нажмёшь – и будет свет!» – продекламировал он и вынул из свёртка блестящий цилиндр со стёклышком с одной стороны. Он обтёр его тряпицей и, направив его на Санко, что-то нажал.

То, что произошло дальше, было так неожиданно, что Санко отшатнулся: яркий луч света вырвался из цилиндрика и ударил в глаза! На мгновенье ему показалось, что он ослеп!

– Что ты делаешь! Змей! – прокричал он. И отступил, закрывая лицо руками.

– Не бойся, деревня! Эта штучка называется фонарик! – ухмыльнулся меняла. – Его обычно по ночам включают, чтоб на дорогу себе посветить или поискать чего в темноте. Что меняемся на камушки?

– Да ну тебя! – махнул на него рукой Санко, направляясь в сторону ярмарочных шатров. – И где ты только этих окаянных вещиц насобирал!

– Погоди ты! – не отставал торговец, – ну не хочешь меняться – не меняйся. Только я тебе одно скажу: цены своим камушкам ты не знаешь, и обдерут тебя здесь, как липку!

– А ты знаешь, так мне скажи! – хмыкнул Санко.

– Хорошо, скажу. Только что я за это буду иметь?

Видя, что на его предложение Санко никак не реагирует, торговец пустил в ход свой главный аргумент:

– А хочешь, я тебе ещё вот что скажу: я знаю такое место, где за один твой камушек таких вещей, как у меня, можно целый мешок выменять!

– За один? – спросил Санко, засомневавшись, а про себя тут же подумал: «мешок – не мешок, а парочку таких игрушек в подарок Данусе, пожалуй…».

– Да ты что, мне, Пильщику не веришь?! – продолжал наседать торговец. – Спроси здесь любого – и тебе скажут: слово Пильщика крепче железа!

– Ну хорошо, – остановился Санко, – предположим, я поверю тебе и захочу побывать в этом расчудесном месте. Только – где оно? Ведь ты его, как я понимаю, просто так не укажешь!

– Правильно понимаешь! Это место не здесь, до него по короткому пути не меньше трёх дней добираться надо. Но если ты согласишься пойти со мной, то условия мои такие: половина выменянных вещей – моя.

Санко, конечно, сразу догадался, что речь идёт о волшебной стране, рассказы о которой он слышал не раз. Ему очень хотелось побывать там и юноша, мечтая, пытался представить себе, что вдруг случится нечто, и он окажется в незнакомом городе среди людей, которые говорят на непонятном языке, живут в огромных домах, а по улицам своих городов передвигаются, забравшись внутрь металлических чудовищ. Представить общую картину этого великолепия у Санко никак не получалось, но он привык верить людям. Вот и сейчас, поддаваясь на уговоры Пильщика, он даже не подумал о том, что его могут обмануть или того хуже – ограбить. Пораскинув в уме, что до отплытия домой времени ещё предостаточно, а забрать товар у торгового посредника успеется, Санко согласился.

 

Почти весь первый день они шли вдоль реки. Шагая чуть позади спутника, Санко несколько раз пытался заговорить с ним, но товарищ либо отмалчивался, либо отвечал какими-то несерьёзными шуточками. Это начинало настораживать, и в конце концов Санко не выдержал:

– Слушай, Пильщик, а куда мы идём?

– Куда-куда, куда надо, туда и идём.

– Да брось ты свои шуточки! Зря я с тобой связался! Ты всю дорогу или молчишь, или разговариваешь со мной, как с придурком! – возмутился Санко. – По твоим словам, ты хаживал здесь не один раз, и что тебе здесь всё знакомо. Но ведь должен же и я знать, что это за места, по которым мы идём! Что, трудно со мной разговаривать по-человечески?

– Разговаривать я с тобой и так разговариваю, – спокойно ответил Пильщик. –  А вот рассказывать о приметах, мимо которых мы проходим, я не могу, потому как путь, которым я тебя веду, – путь секретный. А секреты надо уметь хранить, в противном случае это ничем хорошим не  закончится. Вот я, к примеру, захочу узнать, где ты свои зелёные камушки добываешь. И что, ты мне вот так всё запросто и покажешь-расскажешь?

– Да как тебе сказать? – смутился Санко, – конечно, про то место, где я их нашёл, я никому пока не рассказывал. Но это никакой не секрет: у нас на острове есть скалы – там когда-то наши мужики камень добывали. И там, среди скал протекает множество ручейков, так вот в одном из них я и нашёл такое место, где эти камушки вода из бережка вымывает.

– И много их там?

– Кто его знает… Я за день перед тем, как на ярмарку ехать, сходил, собрал сколько нашёл… Да что ты мне всё про камушки? Я от тебя, Пильщик, хочу услышать не только про те места, по которым мы идём. Я хочу, чтобы ты мне про город сказочный, в который мы идём, рассказал.

– Меня, между прочим, Иржи зовут, – дружелюбно улыбнулся Пильщик. Или Иржик – кому как нравится…

Наступил вечер, и путники, переправившись на другую сторону реки, остановились на ночлег на опушке леса возле большого ручья. Заметив, что после ужина товарищ находится в хорошем расположении духа, Санко снова попытался его разговорить:

– Иржик, а что ты знаешь о той стране, в которую мы идём?

– Всё. Я живу там, – ответил Иржи и стал укладываться спать.

Видя, что товарищ по-прежнему немногословен, Санко решил сменить тему.

– Слушай, Иржи, а как ты дорогу в наши края находишь?

– Очень просто: пробираюсь через заслон, потом по тропе до ручья, а дальше вдоль реки до самого Змеево.

– И ты часто… – хотел ещё что-то спросить Санко, но Иржи его перебил:

– Часто. Спи, давай, завтра дорога длинная и день трудный.

Но уснуть сразу Санко не смог. Он долго лежал на спине, разглядывая звёздное небо. Чернильная чернота ночи тут вроде бы ничем не отличались от ночной темноты над родным островом, но здесь вдали от дома, она была какой-то неправдоподобной, манящей и в то же время бесконечно-пугающей. Вспомнилось, как он такими же ночами возвращался с вечёрок, на которые бегал в соседнюю деревню, вспомнились бабушка, Дануся…

Впечатления дня всплывали в памяти и ему вспоминались удивительные деревья с разноцветно-радужной корой, белесые травы с их пьянящим пряным ароматом, поющие на все голоса неведомые птицы, невидимые днём и светящиеся в сумерках слабым серебристым светом. Из мрака всплывали похожие на оживших змей, вьющиеся вдоль тропы коренья странных растений, петли шевелящихся лиан, свисающих прямо над головой. Спать не хотелось, но сонный туман смыкал глаза, кружил и плыл вместе с Санко над засыпающей землёй…

 

Весь второй день, стремясь завершить путь до наступления темноты, шли быстро и почти без остановок. Увлечённый разглядыванием природных чудес, более молодой и выносливый Санко почти не устал, а вот непривычный к дальним переходам Иржи почти валился с ног.

– Фу, кажется, пришли! – шумно выдохнув, сказал Иржик и, разослав свой плащ, повалился на землю.

– Сейчас нам надо отдохнуть и дождаться ночи, а как совсем стемнеет, будем двигаться дальше, – сказал он, немного отдышавшись. – А пока слушай меня и запоминай: до тех мест, куда мы с тобой идём, добраться не так-то просто. Дорога между нашей страной и твоим миром перекрыта границей. Ходу через неё для нас с тобой нет. Границу охраняют стражи и если они нас обнаружат, то нам с тобой не поздоровится. Но по ночам они менее внимательны и им хочется спать, поэтому, когда станет темно, мы с тобой по-змеиному проползём мимо них под колючей проволокой…

– Под чем? – удивился Санко, впервые услышав об ограждениях подобного вида.

– Не вникай! – отозвался Пильщик, – главное: ползи за мной следом и старайся при этом свой зад как можно сильнее прижимать к земле. И ещё, чтобы ты заранее знал: в той стране, в которую мы с тобой попадём, люди живут совсем по-другому. Они говорят на малопонятном тебе языке и одеваются совсем не так как у вас в деревне. Их поведение тебе покажется странным, поступки покажутся неразумными и поэтому, хорошо было бы тебе не встревать с ними в разговоры и как можно больше молчать. А ещё лучше – притворись иностранцем и на все их вопросы только разводи руками, мол, не понимаю. Всё решать буду я. После того, как мы выйдем из леса, я схожу в посёлок к нужному человеку и покажу ему один из твоих камушков. Если камушек ему понравятся, то я его ему продам, на вырученные деньги мы купим себе нормальную одежду, а потом…

– А деньги это…

– Ещё раз говорю: не вникай! Лежи и отдыхай, пока есть время.

Отдыхать, однако, долго не пришлось. Сумерки быстро сгущались и Иржи, посмотрев на темнеющее небо, потрогал Санко за плечо.

– Всё! Пора! – сказал он и, раздвинув кусты, пригнувшись, перебежал через поляну.

Внутренне холодея от близкой опасности, Санко тоже пригнулся, побежал, а потом лёг и пополз вслед за товарищем. Сначала они ползли по траве, потом по песку, потом опять по траве и снова по песку. Трава пахла чем-то неприятным, щекотало в носу и хотелось чихнуть, песок набивался в рукава, в карманы, хрустел на зубах…

Где-то позади тревожно прокричала ночная птица, и тут же где-то на возвышении вспыхнул луч света, разорвал темноту, прошёлся по стене леса, по рядам столбиков с натянутой на них проволокой, по песку, по траве. Но контрабандисты уже миновали опасную зону и, отбежав подальше от заграждений, затаились в кустах на краю леса.

– Ну, кажется, проскочили, – прошептал Иржик, – теперь будем ждать рассвета, а потом, как станет светлее, будем выходить на дорогу. А пока можно немного вздремнуть…

Пильщик закутался в плащ и, привалившись к стволу какого-то деревца, сонно засопел. Санко хотел последовать его примеру, выбрал подходящее место, улёгся, но пережитые волнения мешали уснуть, он долго ворочался и едва закрыл глаза, как Иржи принялся его будить.

Светало. Санко поднялся и протёр глаза. Он хотел о чём-то спросить товарища, но тот, приложив палец к губам, приказал ему молчать и жестом увлёк за собой. Шли долго. Изредка Пильщик останавливался и, достав из кармана какую-то штуковину, долго рассматривал её. Санко тоже останавливался и, заглядывая товарищу через плечо, с интересом наблюдал, как в маленькой круглой коробочке крутится красно-синяя стрелка.

– Чего смотришь? – усмехнувшись, спросил Иржи. – Компас это! Устройство такое – помогает с пути не сбиться и всегда показывает одной стрелкой на юг, другой на север.

– Куда показывает? – опасаясь очередной насмешки, робко переспросил Санко.

– Эх, темнота. И чему вас в школе учили?! Мы живём на земном шаре, у которого есть два полюса: южный и северный. Вот на эти полюса всегда и показывают стрелки компаса.

– Нет у нас никакой школы! – обиделся Санко. – Школа – это в Змеево, а нас всяким школьностям жена Ткача обучала. Я, к твоему сведению, и читать, и писать умею!

– Это хорошо, но тебе это здесь вряд ли пригодится. Но ты не переживай. Лучше вот что: давай уговоримся, как только мы из лесу выйдем, так я тебя одного на опушке оставлю. А дальше, как я тебе уже говорил, я пойду в посёлок и покажу там коммерсанту один из твоих камушков. И если камень будет без изъянов, то я обменяю его на подходящую для нас одежду и обувь…

– Ага-а, а вдруг ты его возьмёшь, да и не вернёшься? – недоверчиво протянул Санко, доставая из мешочка один из камушков.

– Не говори глупостей! Была мне нужда с тобой третий день нянькаться из-за какой-то мелочёвки! – с укором произнёс Пильщик и, помолчав, добавил: – К тому же тебе всё равно в твоей нынешней одежде в город показываться нельзя.

– Ещё чего?! – продолжал недоумевать Санко. – Меня моя одежда вполне устраивает!

– Да пойми же ты, чудак, на тебя в твоём балахоне горожане будут глазеть, как на клоуна из цирка! А нам лишнее внимание ни к чему!

Путники прибавили шагу и вскоре вышли к кукурузному полю. Через поле пролегала тропинка, которая вела к видающимся поодаль домикам. Предупредив Санко о том, чтобы он дожидался его на этом самом месте, Иржик направился в посёлок…

Когда он вернулся, близился полдень. Иржи было не узнать: вместо сапог на нём были белые тапочки со шнуровкой и синими накладками на боковинах. Вместо прорезиненного плаща и помятых брюк – тёмно-синяя курточка с множеством карманов и штаны, которые он назвал джинсами.

Принесённая для Санко одежда была упакована в прозрачные пакеты и украшена разноцветными надписями и нашивками. Она была похожа на ту, в которую был одет сам Пильщик, но была новее и ярче. Некоторые экзотические вещи, такие как носки и кроссовки, Санко, конечно, видал и раньше, но сам их примерял впервые. Прежнее одеяние Санко Иржик сложил в бумажную сумку и спрятал в дупле росшего на опушке дерева.

– Во, совсем другой вид! Фирма́! – с удовлетворением сказал Иржи, оглядев товарища. – Теперь тебя ещё бы подстричь! Да ладно, сойдёт и так: вот только волосы заправить под тесьму – и ты начинающий хиппи.

– Кто?! – подумав, что над ним снова насмехаются, возмутился Санко.

– Хиппи, – по-лекторски пояснил Иржи, – это представитель чуждой нам западной молодёжной культуры. Отличительной чертой хиппи являются длинные, убранные под хайратник волосы.

– Ты чего умничаешь? Что по-человечески объяснить не можешь?

– Хорошо. Если совсем просто: то ты – молодой иностранец, который попал в нашу славную страну случайно, и языка на котором здесь говорят, не понимаешь. Так что помалкивай и не задавай лишних вопросов. – Иржик взглянул на Санко как на младенца и по-родительски назидательно объяснил: – А сейчас мы с тобой пойдём на остановку, сядем в автобус, доедем до железнодорожной станции, там купим билеты на поезд и часа через три-четыре будем в городе, где и обменяем твои камушки.

– А потом?

– Потом мы с тобой закупим то, что нам надо и вернёмся в Змеево.

– Вернёмся… – согласился Санко. – Ну а если всё-таки придётся что-то говорить. Тогда что?

– Где говорить? В Змеево или у себя в деревне?

– В городе или ещё где…

– Отвечай коротко: «Я вас не понимаю», – проговорил Иржик. – Запомнил? Повтори!

– Я ва-ас не понимай-ю, – стараясь совладать с непривычном произношением, пробормотал Санко…

 

Восторг, который испытал Санко при виде автобуса, а потом и от поездки в нём, по глубине чувств был сравним лишь с тем ужасом, который охватил его при рёве гудка приближающегося электровоза!

Решенье пришло мгновенно. От этой надвигающейся махины надо было спасаться! Не помня себя от страха, он ухватил Иржика за рукав и хотел оттащить его подальше от края платформы, но, увидев, что товарищ беззлобно хохочет, остановился. Санко стало стыдно за своё малодушие и он поднял голову повыше, расправил плечи и с наигранной смелостью вошёл вслед за товарищем в вагон остановившегося поезда.

В купе, в котором они разместились, было душно и жарко. Иржик, не желая терпеть это неудобство, сразу же открыл форточку, а затем уселся напротив Санко и принялся, глядя в окно, комментировать увиденное.

Санко некоторое время слушал его пространные пояснения по поводу заоконного пейзажа, а потом вдруг спросил:

– Иржи, я заметил, что ты и в автобусе, и на перроне разговаривал с людьми на их языке, а со мной опять разговариваешь на моём. Откуда ты его знаешь?

– Длинная история… – неохотно отозвался Иржик. – Задолжал я одному дельцу денег, много денег. А отдавать долг мне было нечем. И вот однажды, когда сроки возврата истекли, этот нехороший дядя нашёл очень нехороших людей, которые и объяснили мне что и как… Короче, для того, чтобы я смог свой долг отработать, приставили меня к одному старику-контрабандисту, который выучил меня вашему говору и показал мне дорогу в Змеево. Вот с тех пор и мотаюсь туда-сюда – отрабатываю. Туда тащу безделушки всякие, а обратно выношу камушки разные, украшения золотые и серебряные.

Иржик умолк и снова принялся разглядывать проплывающий за окном пейзаж, однако, через какое-то время это ему надоело, и он, демонстративно потерев рукой живот, обратился к Санко:

– Что-то я проголодался. Сейчас будет станция, так я сбегаю куплю пирожков. На тебя взять?

Санко ничего не ответил, и Иржи, покачав головой, направился к выходу из вагона. Вскоре поезд действительно остановился, и Санко видел в окно, как товарищ вышел и направился в сторону построек, видневшихся в конце перрона. Его долго не было, Санко волновался всё больше и больше… и тут поезд вздрогнул и тихонько тронулся! А Иржика всё не было! Санко поднялся с места, выглянул в форточку и увидел, как Иржик бежит, пытаясь догнать ускользающую подножку последнего вагона, как запинается и, едва удержав равновесие, роняет пакет с пирожками… Как пирожки разлетаются по перрону, а Иржик, остановившись, безнадёжно машет рукой вслед уходящему поезду…

 

Оставшись в одиночестве, Санко загрустил. Он понимал: надо действовать, но что следует предпринять – не знал, и поэтому, молча, сидел в ожидании того, что Иржик сам чего-нибудь придумает и придёт к нему на помощь. Но прошло несколько часов, наступил вечер, а товарищ не появлялся. Ночью, наблюдая за проплывающими за окном, тревожно мигающими огоньками, Санко почти не сомкнул глаз. А утром следующего дня к нему подошла проводница и что-то сердито выговаривая, указывала в сторону выхода из вагона. Санко почти ничего не понимал из сказанного и лишь растерянно повторял заученное: «Я вас не понимаю». Проводница ещё долго его в чём-то упрекала, но потом махнула рукой и ушла в своё купе. Санко не знал, как себя вести. Заговорить с проводницей на своём языке он не решался, попросить её о чём-то тоже. И даже больше того: опасаясь встречи с грозной вагоновожатой, Санко не решался пройти по вагону до туалета.

А проводнице было скучно в полупустом вагоне, и она решила не обострять ситуацию. В надежде на щедрые чаевые она несколько раз подходила к чудаковатому пассажиру, но, слыша от этого длинноволосого, одетого во всё импортное пассажира одну и ту же фразу: «Я ва-ас не понимай-ю!», решила вести себя по-другому. В ожидании того, что вот-вот даст о себе знать отставший товарищ интуриста и надеясь получить в конце пути хорошее вознаграждение, она даже угостила «иностранца» горячим чаем и печеньем.

Но никакой информации от отставшего пассажира не поступало, а  «иностранец», давно проехавший свою станцию, по-прежнему сидел на своём месте. И когда на конечной станции все пассажиры покинули вагон, проводница, наконец, поняла, что имеет дело не с иностранцем, а с сумасшедшим. Она не стала докладывать о странном пассажире бригадиру поезда, а пригласила подругу-проводницу из соседнего вагона, и они вдвоём, подхватив Санко под руки, попросту вывели его из вагона на перрон и оставили там, закрыв двери.

 

Поезд вскоре ушёл, а Санко, оставшись один, почувствовал страшную и естественную необходимость. Он не знал, как поступить и, отойдя подальше от скопившегося на перроне народа, нашёл какой-то закуток и испытал облегчение. Но едва он успел застегнуть ширинку, как его сзади схватили за шиворот. Он обернулся – перед ним стояли двое крепких мужчин в форменных фуражках с красными околышами и с красными же четырёхугольниками на петлицах кителей. Из того потока брани, который на него обрушился, Санко не знал ни слова, но понял, что обращаются к нему исключительно через непонятное слово «козёл». Он, конечно, мог бы посопротивляться, но, понимая, что перед ним стражи порядка, последовал вместе с ними в какую-то прокуренную тесную комнатушку.

Мелкие тычки и грубый тон Санко стерпел, но когда дело дошло до того, что стражи стали обыскивать его карманы, не выдержал и, произнеся пару раз заученное «Я ва-ас не…», перешёл на ругань на родном языке.  И это произвело неожиданный эффект!

– По-блатному что ли чешет? – спросил один страж другого.

– Не, не похоже что-то… Иностранец, наверное, – отозвался второй. – Давай-ка, от греха подальше, отправим его в отдел, пусть там с ним начальство разбирается…

Начальник железнодорожного отделения милиции (линейного отдела внутренних дел на транспорте) был человеком опытным. Он хорошо помнил ту историю, на которой погорел его бывший шеф… Произошло это сразу после завершения Московской олимпиады: в отдел с вокзала доставили отставшего от поезда иностранца. Иностранец был длинноволос, слегка узкоглаз и мертвецки пьян. Документов у него не было, денег, часов и других ценностей тоже. В вывернутых карманах удалось обнаружить лишь недельной давности просроченный пассажирский билет на самолёт рейсом Владивосток-Саппоро. Пьяный иностранец по мере протрезвления обрёл дар речи и принялся изъясняться на каком-то тарабарском наречии, понять которое не смогли ни сотрудники милиции, ни языковеды, приглашённые из местного университета. Ситуация с учётом того, что иностранец по всей вероятности был ограблен, складывалась более чем неприятная – назревал международный скандал. Пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, начальник отдела приказал сфотографировать задержанного, к фотографиям приложил ксерокопию авиационного билета и направил все материалы в дипломатическое представительство Страны восходящего солнца – для опознания задержанного.

И это было его ошибкой! Задержанным оказался подданный императора Японии, айн по национальности, проживающий в отдельном поселении на острове Хоккайдо и говорящий исключительно на своём, айнском языке! Всё бы было хорошо, но главный милиционер не знал главного: фотографировать айнов нельзя! Так как по убеждению айнов, фотография отнимает у изображенного на ней часть жизни! Таким образом, получалось, что интуриста из капстраны в СССР напоили, ограбили и лишили жизни! Пусть даже небольшой её части. Скандал был готов вот-вот просочиться в средства массовой информации, а этого допустить было нельзя.

Чтобы хоть как-то загладить свою вину, ибо незнание не избавляет от ответственности, сотрудники отдела (по инициативе руководства), пожертвовали частью своей заработной платы и вручили собранные рубли подданному японского императора. Сам начальник ЛОВД снял со своей руки и подарил айну часы «Командирские», а также лично вручил ему при посадке в вагон поезда Москва-Владивосток новый билет на самолёт из Владивостока до Саппоро… И вроде бы всё было сделано для того, чтобы сгладить последствия этой неприятной истории, но от перевода в сельские участковые тогдашнего милицейского начальника это не спасло. Как говорится, сколь верёвочке не виться…

Ознакомившись с рапортом подчинённых, начальник райотдела узнал, что задержанный гражданин похож на сумасшедшего и на все вопросы отвечает одной фразой: «Я вас не понимаю!», что документов при нём не обнаружено, а «более строгие методы допроса» сотрудники патрульно-постовой службы применять к задержанному остереглись. Ввиду его вероятного иностранного подданства.

Иностранцы без документов – это история, в общем-то, обычная, как и то, что они не знают русского языка. Но, вот то, что у гражданина был обнаружен мешочек с десятком полупрозрачных тёмно-зелёных камушков – это меняло дело. Поместив задержанного «до выяснения личности» в обезьянник, начальник задумался. Каких-то серьёзных правонарушений за иностранцем не числилось, а камушки могли принадлежать ему на законных основаниях…

Конечно, этим драгоценным, по всей видимости, камушкам можно было бы найти совсем неплохое применение, но… Начальнику предстояло скорое повышение в звании, а там и вполне реальный перевод на службу в столицу. И он, решив не рисковать, направил задержанного в психиатрическую клинику, указав в сопроводительных документах, что направляемый товарищ находится в состоянии металкогольного психоза и проявляет странную привязанность к поделкам из зелёного бутылочного стекла.

 

Пожилой врач, дежуривший в тот день в приёмном покое, осмотрел пациента и, не обнаружив внешних признаков психического расстройства, задал ему несколько вопросов. Но пациент долго непонимающе смотрел на доктора, а потом, сказав на ломаном русском языке: «я вас не понимай-ю», взял со стола карандаш и принялся что-то быстро писать на бумаге. И это были не какие-то каракули, которые иногда принимаются рисовать люди с расстроенным рассудком, а стройные группы значков, написанные красивым, ровным почерком. Доктору даже на какое-то время показалось, что он где-то уже видел подобные надписи, изобилующие буквами, похожими на нашу заглавную букву «П», изукрашенную завитушками поверх углов…

Изумившись, доктор сразу же позвонил своему товарищу, преподававшему на факультете  лингвистики, и так заинтриговал того, что учёный-языковед в тот же день пожаловал в клинику.

Целых два часа профессор беседовал с пациентом, и пытался определить к какой стране или народности принадлежит язык, на котором разговаривает Санко. Но безуспешно. По мнению лингвиста, эта «языковая смесь» созвучных с современным русским языком древних и ныне малопонятных слов, принадлежит небольшой, но, вероятно, изолированно проживающей народности. Смысл единственной фразы, произносимой на современном русском языке: «Я вас не понимаю…», пациент понимает, но произносит её, заучив с чьих-то слов.

После беседы с языковедом за необычным пациентом ещё какое-то время велось медицинское наблюдение, а по истечении данного срока, была собрана медицинская комиссия, которая пришла к выводу, что пациент психически здоров. В выводах комиссии также содержалась рекомендация о том, что для дальнейшей адоптации и дальнейшего наблюдения пациента следует направить в лабораторию психологии речи и психолингвистики института психологии Российской Академии наук, которая, к счастью, находилась в нескольких километрах от города, вблизи Академгородка.

Тем временем слухи о необычном пациенте разнеслись по городу, и вскоре в клинику прибыл корреспондент газеты «Вечерний Новосибирск». Он побеседовал с одним из врачей, что-то записал в блокнот и, сфотографировав медика рядом с Санко, отправился писать статейку в вечерний номер.

 

 

Глава II. Артём

 

Вернувшегося в Москву Артёма в дверях ожидала записка: «До 27 буду в Серпухове. Срочно позвони. Жанна». Слово «Срочно» было подчёркнуто два раза, а ниже был указан номер телефона их общей знакомой.

И это было странно: непонятная срочность и необходимость куда-то позвонить. И почему не в их с Егором серпуховскую квартиру?.. Было ясно, что что-то случилось. Но что? Гоня от себя дурные мысли о пожаре или ещё о чём-нибудь похуже, Артём сразу же позвонил по указанному телефону. Но Жанны дома не оказалось, а трубку снял десятилетний сын хозяев, который пообещал сообщить тёте о его звонке «как только та придёт».

Решив перезвонить Жанне через пару часов, Артём позвонил брату. Домашний телефон Егора не отвечал, рабочий тоже. Мысленно ругнувшись в адрес отсутствующих родственников и всё ещё волнуясь, Артём принялся разбирать скопившуюся на журнальном столике корреспонденцию, которую в аккуратную стопочку складывала соседка, согласившаяся на время отсутствия хозяев присматривать за их квартирой. Квитанции, открытки-поздравления, а внизу под стопкой газет апрельский номер журнала «Советская археология» с приложением к нему в виде ежегодника «Археологические открытия».

И, о чудо! На обложке журнала в обрамлении из листьев папоротника красовалась фотография Заповедного камня!

– Наконец-то! – прошептал Артём и погладил обложку журнала. Но радость от долгожданной публикации быстро угасла, и Артём, отложив журналы в сторону, принялся снова звонить Егору. Сначала домой, а потом и на работу, но вновь безрезультатно. Оставалось ждать звонка Жанны.

В надежде получить ещё хоть какую-нибудь информацию, Артём решил прослушать скопившиеся у электронного секретаря записи.

– Привет, Тёма! Не теряй нас, – зазвучал с автоответчика голос жены, – мы в Ольгино у Варвары! –  «Так, ещё одна школьная подруга…», отметил для себя Артём. – Дома будем двадцать девятого августа. За детей не переживай – к школе всё собрано. На три дня по делам в Москву приезжал Пьер Бюан, жалел, что не застал тебя. Сказал, что осенью, возможно, приедет в Москву ещё раз. Оставил тебе синюю папочку с какой-то исторической справкой. Я положила её в верхний ящик твоего рабочего стола. В общем, всё хорошо. Жарь яичницу, вари и ешь пельмени – они в заморозке. Обнимаю. Жена.

Жена Артёма, Алиса, работает аналитиком в министерстве соцобеспечения. Основной частью её профессиональной деятельности является установление вербальных контактов с общественностью, в частности, с гражданами пожилого возраста. Попросту говоря, она специалист по сбору и анализу слухов, сплетен и прочих элементов устного народного творчества. Её профессия – чепухолог, профессия до того редкая, что большинство людей о ней и не слыхивало. Чепухология – это не раздел социологи, как думают некоторые, а самостоятельная дисциплина, изучающая причины возникновения и распространения различных словесных нелепиц. В получении информации, которую собирает и анализирует чепухолог, остро заинтересованы руководители большинства власть имущих учреждений. А также журналисты, пропагандисты, критики и политики, управдомы и прочие представители любопытствующей общественности. Поэтому Алиса, чтобы скрыться от назойливого внимания этой разношерстной публики, каждый год берёт отпуск и на всё лето вместе с детьми уезжает жить «в деревню».

Прослушав до конца все накопившиеся сообщения, Артём ещё раз выслушал наставления жены и заглянул в холодильник, но там кроме кетчупа и подсолнечного масла ничего интересного не было. Жарить и варить ему не хотелось, а идти в магазин за другими продуктами Артём не рискнул – в любое время могла позвонить Жанна. Поэтому он в ожидании звонка заварил себе кофе и принялся разглядывать коллаж на обложке  ежегодника. И то ли кофе был ненадлежащего качества, то ли наступила разрядка после пережитого стресса, но Артём так и задремал, уткнувшись носом в стопку газет, прямо за кухонным столом…

И звонок раздался. Артём вздрогнул и потянулся к телефонной трубке, но тут же сообразил, что это звонят в дверь. На пороге стояла Жанна.

– Егор пропал! – жалобно проговорила она, едва увидев Артёма.

Ей хотелось разреветься, но она сдержалась, взяла себя в руки и, подавив всхлипывания, принялась рассказывать о том, что ещё в июле Егор перестал отвечать на её звонки. Она волновалась, звонила ему на работу, но и там тоже никто не отвечал. Когда же ей удалось дозвониться до начальника отдела, в котором работал муж, и тот сообщил ей, что «Егор ещё дней десять назад ушёл домой, сказавшись больным», поняла: с Егором что-то случилось. И тогда она взяла билет на самолёт и полетела в Москву.

Ключей от серпуховской квартиры у неё не было, и ей пришлось остановиться у подруги. По совету той же подруги Жанна обратилась в милицию с заявлением «о розыске пропавшего без вести». И в тот же день в сопровождении участкового милиционера ей удалось побывать в их с Егором серпуховской квартире. Но ни письма, ни записки, ни других каких-либо указаний на причину исчезновения мужа им обнаружить не удалось. Милицейский опрос соседей по лестничной площадке тоже ничего не дал. Почти всех знакомых и товарищей Егора Жанна уже обзвонила, были и бегущая строка на местном канале ТВ, и заметка в городской газете – но всё безрезультатно… А так как других идей у Жанны не было, Артём предложил обойти и расспросить всех жителей дома, а не только ближайших соседей. И почти сразу же им повезло: оказалось, что старичок, живущий в соседнем подъезде и хорошо знавший Егора, вспомнил, что «где-то недели две тому назад» видел его в последний раз рано утром, когда выгуливал собаку. Егор, по мнению пенсионера, был чем-то расстроен, одет по-походному и за спиною у него вроде бы был рюкзак.

И это была ниточка! Тоненькая путеводная ниточка, полунамёк на то, что Егор решил по каким-то причинам вернуться на место раскопок. Документы у него были в порядке, и в этом случае о прохождения им перевалочного пункта должна была существовать соответствующая отметка! Артём тут же позвонил в Лукозёрск и вскоре получил подтверждение – следы Егора следовало искать на территории Заповедных земель.

Успокоив Жанну и сообщив ей о своей внутренней убеждённости в том, что Егор скоро будет найден, Артём посоветовал ей возвращаться в Новосибирск и продолжать поиски с помощью письменных запросов и телефонных звонков, а сам тут же принялся обзванивать своих друзей, участников последней экспедиции и звать их на поиски пропавшего товарища.

 

Было ясно, что Егор пытался вернуться в археологический лагерь, но по каким-то причинам не дошёл. Со времени его исчезновения прошло не так много дней, и надежда на благополучный исход поисков оставалась!

Руководство научно-исследовательского центра, обеспокоенное пропажей, собрало спасателей на совещание. Обсуждалось разное: Егор, например, мог заблудиться, а потом, встретив геологов, уйти вместе с ними в разведочный маршрут. Или, почувствовав недомогание, найти приют у дорожников, прокладывающих дорогу к строящейся туристической базе, или у ботаников, собирающих в тех местах свои коллекции, или…

Кто-то даже вспомнил легенду о том, что среди болот, якобы, есть остров, на котором живут люди. А на остров тот будто бы ведёт единственная дорога, которая открывается один раз в сто лет.

Версий было много, но всем было ясно, что сначала следует пройти вдоль тропы, ведущей к археологическому лагерю: Егор мог сбиться с пути (а то и, не дай бог, получить травму), и провести в лесах несколько дней, а потом выйти к опустевшему археологическому лагерю и оставаться там, ожидая помощи и улучшения погоды. В конце концов, в заповедных лесах, даже просто заблудившись, можно длительное время выживать, питаясь орехами, ягодами и грибами, а разбираться в них Егор научился за время своего «дневальничества» в лагере археологов.

К группе из пяти человек, которую удалось собрать Артёму, присоединили опытного проводника-следопыта, который хорошо знал прилегающую к болотам местность, и спасатели отправились в путь.

Идти решили вдоль тропы, внимательно осматривая прилегающие к ней заросли. Однако постоянно возобновляющийся дождь осложнял продвижение отряда, к тому же спасателям постоянно приходилось останавливаться и обсуждать различные находки, будь то обёртка от конфеты, пачка из-под сигарет или отметина на стволе дерева. В итоге за первые двое суток поисковая экспедиция смогла преодолеть чуть больше половины пути. В сухое время года с небольшой поклажей этот путь можно было бы преодолеть за три-четыре часа…

В сухое время года… Привычного разделения погоды на четыре времени года в Заповеднике не существует. Здесь, как в какой-нибудь субтропической Индонезии, весь погодно-календарный цикл условно можно разделить на две части: почти шесть месяцев стоит относительно сухая и жаркая погода, другие шесть месяцев прохладно и почти ежедневно идут дожди…

Если это сравнить с нашим календарём, то уже в марте «северные» ветры постепенно стихают, проглядывает солнце и постепенно устанавливается тёплая погода, схожая с коротким восточно-европейским летом. Но это всего лишь на полгода: в августе со стороны далёких морей вновь начинают дуть влажные ветры, и начинается сезон дождей…

Дожди здесь, бывает, становятся затяжными и безостановочно льют неделями. Но в этот раз спасателям повезло: к полудню третьего дня дождь неожиданно стих и выглянуло солнце. Тропа, вдоль которой шли поиски, привела их в низину и уткнулась в разлившееся дождевое озеро. Спасатели остановились, чтобы обсудить ситуацию, и тут один из них обратил внимание на то, что на краю озерца лежит упавшее дерево, а к дереву прислонена потёртая палка со свежими зарубками. Такие палки для опоры при ходьбе выбирают себе в спутники грибники. Но ни о каких грибниках здесь не могло идти и речи, поэтому прилегающую местность было решено осмотреть особенно тщательно. И вскоре кому-то на глаза попалась сломанная ветка с увядшей, но ещё зелёноватой листвой, потом заметили ещё одну такую же, а через десяток метров ещё… Цепочка следов уводила в распухающую от дождя гладь Гиблого болота.

– Шутки лешего… – вглядываясь в болотную даль, проговорил Филиппыч…

Надежда на то, что сказочная тропа существует, а Егор нашёл приют у жителей мифического острова, была призрачной, но она всё-таки оставалась!

 

О том, что поиски оказались безуспешными, думать не хотелось. Завтра, ближе к вечеру их поисковый отряд вернётся в Лукозёрск, а потом, после короткого отчёта все разъедутся по своим домам. Но завтра – будет завтра, а сегодня Артём никак не мог уснуть. Он вышел из палатки и поглядел на очистившееся от туч небо. На небе горели звёзды. Они были ярче и крупнее, чем те, которые он привык видеть на большой земле. Звёздам было много лет, они многое повидали и поэтому мерцали совсем не так, как в своём звёздном детстве. Детство…

Их с Егором детство… Они тогда только-только приехали в эту, считавшуюся родиной предков страну и жили в небольшом приволжском городке. Отец, профессиональный археолог где-то «в глубинке» занимался раскопками исторических памятников и домой приезжал только на выходные. Мать преподавала иностранные языки в местном двухсменном техникуме и домой забегала лишь для того, чтобы покормить их с братом. Потом она снова убегала на работу, и получалось так, что Артём с Егоркой большую часть дня были предоставлены сами себе и всё свободное от школьных уроков время проводили на улице. Артём в их уличной ватаге был самым старшим по возрасту и поэтому за все проделки, включая те, в которых он даже не участвовал, оказывался виноватым и руган был родителями нещадно…

Потом была учёба в Москве. Жить в чужом городе, в котором нет ни друзей, ни знакомых вначале было тяжело. Но со временем всё образовалось, и когда через несколько лет в Москву приехал Егор, Артём был уже без пяти минут дипломированным специалистом, был влюблён и подумывал о том, что настала пора завести собственную семью.

Однако, несмотря на жизненные трудности, Артём никогда не забывал о брате: он помог ему поселиться в студенческой общаге, познакомил его со своими друзьями и готовил его к поступлению в университет на историко-археологический факультет. Но Егор выбрал свой путь и пошёл учиться на востоковеда – в Институт иностранных языков. Он был вполне самостоятелен, быстро взрослел, а когда перешёл на третий курс то познакомил старшего брата с Жанной – молоденькой и самоуверенной, как тогда показалось, особой. Под одобрительные улыбки Егора Жанна церемониально представилась Артёму потомственной французской дворянкой из рода дез Армуаз и праправнучкой Жанны д’Арк, приехавшей покорять Москву. Артём, историк по образованию, не смог стерпеть такого нахальства и решил тут же поставить девицу на место, заявив о несерьёзности её шуточек. В ответ ему пришлось выслушать гневную речь о дискриминации женщин и историческую справку о событиях в средневековом Руане! И что удивительно: девица была точна в деталях! Удивлённый Артём задал ей пару вопросов, но получил такие исчерпывающие ответы, что тут же узрел в Жанне родственную душу и зауважал её как избранницу брата.

Перспектива быть в родстве с француженкой-дворянкой показалась Артёму настолько забавной, что когда на раскопках в Чарских песках он подружился с молодым французским археологом Пьером де Бюаном, то, конечно же, не преминул рассказать ему о подруге брата. Друзья поудивлялись по поводу невероятных совпадений, а Пьер даже пошутил, сказав, что в современной Франции каждый второй является потомком древнего дворянского рода.

Прошло время, и Артем совсем забыл об этом разговоре, но французский друг, помня о сомнениях товарища, отыскал музей, в котором хранился архив рода дез Армуаз… И вот перед Артёмом лежит небольшая синяя папка. В ней три десятка машинописных листков бумаги, несколько фотографий и письмо от Пьера Бюана:

 

«Дорогой Артема́с!

Приветствую тебя, мой друг, и желаю тебе всяческих благ!

Помня наш старый разговор о превратностях судеб, я предпринял некоторые меры по разысканию родословной той барышни, о которой мы с тобой говорили.

Дело в том, что этой зимой мне по личным делам довелось побывать в Лотарингии. Там недалеко от Меца – бывшей столицы провинции – находится коммуна (поселение) Жольни, известная во Франции своим замком рода дез Армуаз. В этом замке, согласно ряду исторических документов, проживала после выхода замуж Жанна д’Арк (в замужестве Жанна дез Армуаз).

Узнав о том, что замок хорошо сохранился и что в нём сейчас находится музей, я выбрал свободное время и посетил это шато. Благодаря любезности смотрителя музея мне удалось посетить хранимый там архив и ознакомиться с его главной жемчужиной – древними документами, относящимися ко времени проживания в замке Робера и Жанны дез Армуаз.

Там много любопытных документов, свидетельствующих о том, что действительно Орлеанская дева, Жанна д’Арк спаслась от сожжения на костре, вернулась в родные места и вскоре вышла замуж за сеньора Робера дез Армуаз, но все эти материалы в разное время публиковались в печати. Поэтому моё внимание привлекла ранее нигде не публиковавшаяся рукопись-исповедь современника Жанны, некоего графа Готье де Бриенна. В этой рукописи граф утверждает, что он был причастен к избавлению Жанны д’Арк от сожжения на костре и стал свидетелем её бегства из руанского плена. Рукопись написана на среднефранцузском языке пятнадцатого века и я, понимая, что с переводом у тебя могут возникнуть сложности, скопировал и перевёл её на современный язык.

Перевод рукописи и фотографии замка прилагаю.

Искренне твой Пьер Бюан.

 

P.S. – возможно, в первых числах ноября мне удастся ещё раз побывать в Москве: на сей раз в составе делегации по обмену культурным опытом. Как было бы здорово, если бы эта поездка удалась, и нам с тобой довелось встретиться».

 

Артём ещё раз перечитал страницы рукописного перевода: «…я плохой рассказчик. Но сейчас, когда позади путь длиной в шесть десятков лет, а впереди скорая дорога на небеса, я просто обязан рассказать о тех невероятных событиях, участником и свидетелем которых мне довелось быть…». Конечно, безоговорочно доверять всему тому, о чём писал этот служитель церкви, Артём не собирался, но стиль повествования и ряд приведённых подробностей, позволяли не сомневаться в его искренности. С точки зрения исторической науки граф во многих местах предавался беспочвенным фантазиям, но Артёма это сейчас мало волновало, и он, не вчитываясь, просто пропускал их, помечая спорные места карандашом. Его интересовали те страницы рукописи, на которых описывалась внешность Жанны, жившей в мае 1431 года.

Если опустить явно присочинённые подробности, посетивших графа видений, то на один факт следовало обратить внимание: де Бриенн трижды обращает внимание на родинку в виде «лучистой звёздочки», находящуюся на шее Жанны д’Арк! Там же Готье приводит слова Жанны, о том, что точно такое же родимое пятнышко было на шее и у её матери! И оно передавалось в роду французской героини из поколения в поколение по женской линии!

– Послушай, Алис, – как бы размышляя, проговорил Артём, – а у нашей Жанны вроде бы тоже есть родинка на щеке. Или на шее?!

– На шее, чуть ниже левого уха, – удивилась жена. – А почему это тебя заинтересовало?

– Да вот в этой рукописи, перевод которой мне прислал Бюан, говорится о том, что у легендарной Жанны д’Арк на щеке тоже была родинка!

– Ну и что? У большинства людей на теле есть родинки.

– Это – да, не спорю, но здесь говорится, – сказал Артём, указывая на рукопись, – что родинка в виде звёздочки на шее передавалась у д’Арк из поколения в поколение по женской линии!

– Хорошо,– сказала Алиса, подхватив догадку Артёма. – Но если ты считаешь, что у Жанны Бусенцовой на шее точно такая же родинка, что и у д’Арк, то подобная родинка должна быть и у её матери!

– Не знаю… Надо бы узнать, уточнить… – замялся Артём. – Да неловко как-то…

 

Сентябрь и октябрь пролетели незаметно. Первый недолговечный снег выпал и успел растаять, оставив после себя небольшие покрытые льдом лужицы. Москва, готовясь к праздникам, украшала себя гирляндами разноцветных лампочек, флагами и кумачовыми транспарантами. В ожидании праздничных торжеств в столицу съезжаются зарубежные гости. В газете «Известия» двухстраничный фоторепортаж: «Делегации из стран народной демократии размещаются в гостинице «Интурист» на улице Горького». По телевизору повторяют вчерашние новости: в Москву прибыла французская делегация, которую возглавил…

– Артём,  к тебе пришли, – обрадовано закричала из прихожей Алиса.

В дверях стоял одетый в шубу улыбающийся Пьер де Бюан.

– Чудак человек, зачем в шубе-то, – обнимая товарища, радостно проговорил Артём.

– Гагарин, водка, белая медведи: Россия – хо́лёдно-хо́лёдно, – наигранно коверкая русские слова, отозвался Пьер…

После того как чай был выпит, сувениры подарены, а все «дежурные» новости и метеопрогнозы были оглашены, друзьям уединились в рабочем кабинете.

– Чувствую, у тебя для меня что-то есть! Ну рассказывай! – глядя на загадочно улыбающегося Пьера, волновался Артём.– Не томи! Опять сенсация какая-нибудь? Что? Лохнесское чудовище изловили или мумия фараона заговорила?

– Выше, мой друг, бери! Выше!

– Выше? Корабль пришельцев из космоса откопали?

– Как вариант – может быть и пришельцев… Помнишь, ты мне ещё в прошлом году послал фотографии Заповедного камня? Так вот я показал их нашим языковедам и знаешь, что мне сказали?

– Что подобные письмена они уже видели?! – предположил Артём.

– Да…–  чуть растерянно подтвердил Пьер, – но это не всё! Мне рассказали, что в Америке в библиотеке Йельского университета хранится рукописная книга – Манускрипт Войнича – иллюстрированный кодекс, который написан неизвестным автором на неизвестном языке с использованием неизвестного алфавита. К тому же и время изготовления рукописи остаётся неизвестным, хотя её история прослеживается с начала пятнадцатого века.

– Но нашему Заповедному камню, как минимум, на 5 тысячелетий больше!.. – заметил Артём.

– Так вот, оказалось, что над прочтением этого манускрипта уже давно и безуспешно бьются учёные разных стран: филологи, криптологи, сотрудники спецслужб и простые любители головоломок! Другого равного по загадочности текста в земных библиотеках не существует, – Пьер посмотрел на товарища, улыбнулся и развёл руками, – послание инопланетного разума, не иначе!

Артём оценил шутку и с усмешкой добавил:

– Ко мне тоже, после того, как в журнале была опубликованы моя статья и фотографии памятника, обратилось несколько человек. Оказалось, что некоторые из них уже многие годы знакомы с манускриптом, а один даже утверждает, что сумел его расшифровать.

– Вот это вряд ли! – возмутился Пьер. – Начиная с семнадцатого века рукопись всё расшифровывают, расшифровывают, в прошлом году даже электронные мозги подключили – но напрасно, не получается прочитать – и всё тут! Идей и суждений по поводу содержания манускрипта – множество, только все они крайне сомнительны!

Пьер умолк, а потом, как бы посомневавшись, доверительно взглянув на Артёма.

– Однако одну, самую любопытную с моей точки зрения версию я тебе расскажу. Её мне высказал один из моих университетских товарищей: он предположил, что значки, изображённые на фотографии камня, вовсе не буквы, а символы, которые нужно воспринимать как образы! Дело в том, что он много лет работал в Африке и в одном из дикарских племён наблюдал такую практику: местный шаман, или кто там он у них, лечил больных туземцев тем, что показывал им вырезанных из кости маленьких человечков, которых у него было чуть больше десятка. От зубной боли он поочерёдно демонстрировал больному двух разных человечков, от головной боли – трёх-четырёх других, а от боли в животе – сразу пятерых одновременно! И что удивительно, как утверждает мой товарищ, это помогало! Больные под причитания целителя выпивали какой-то отвар, потом вглядывались в фигурки и исцелялись прямо на глазах! Правда, по словам товарища, через несколько дней они снова шли на приём к тому же эскулапу, но в нашем случае это неважно.

– Так что? По-твоему выходит, что значки, высеченные на Заповедном камне, вовсе никакие не письмена, а своеобразный лечебный справочник древнего знахаря?

– Я этого не утверждаю, но если верить рассказу моего товарища, то может быть и так! Древний лекарь приводил больного к Заповедному камню, выслушивал его, а затем, срисовывав с камня несколько нужных значков, заставлял пациента, вглядываться в них и испытывать различные ощущения.

– Интересно какие… – полюбопытствовал Артём.

– Да разные! Голод, тоску, любовь, наконец! Что в нашей жизни мало подобных примеров? Возьми эту же Джуну с её бесконтактным массажем!

 

Глава III. Жанна

 

– Анна Сергеевна, видите ли, я… – Воланов решительно взглянул на хозяйку, но тут же отвёл взгляд и принялся вылавливать в чаю несуществующую чаинку.

Было видно, что ему необходимо что-то сказать, но он робеет.

– Я тут на днях, – неуверенно продолжил он, – перебирал архивы и нашёл свои старые записи о разных историях, которые случились в прошлые годы. В то время, когда я их записывал, то никой цели перед собой и не ставил – просто делал записи о том, что мне показалось интересным. На память, так сказать. А здесь собрал все эти листочки вместе, сложил – гляжу, приличная тетрадка получается. И вот, думаю, может быть собрать все эти труды в единую рукопись, обработать, а потом, глядишь, и книжка получится. Записки врача, так сказать. – Воланов доверчиво поглядел на собеседницу. – Я никому ещё об этом не говорил… И вот хочу с вами посоветоваться…

– Наверное, это будет интересно, – улыбнулась Анна Сергеевна и пододвинула поближе к гостю чашечку с вареньем. – Я вот тоже всё время хотела мамины рассказы записать. Она ведь считала себя потомственной дворянкой, праправнучкой Жанны д’Арк и столько рассказывала и про себя, и про Францию, и про то, как они с папой познакомились. Папа был тогда среди офицеров, сопровождавших российского императора во время его визита во Францию, а мама в тот год служила преподавательницей французского языка при нашем посольстве. И звали её тогда Элен Армуаз… У нас чудом сохранилась их парижская фотография тех времён: мама совсем молоденькая в белом платье с букетом цветов, а рядом с ней папа – красавец поручик при шпаге и в парадном мундире…

– Да, я помню вашего отца, – чуть помолчав, отозвался Воланов, – но он мне почему-то всегда казался сугубо штатским человеком. Ведь он работал директором краеведческого музея и никогда не рассказывал о своей воинской службе.

– Что ж, тому были причины… – печально произнесла Анна Сергеевна.

– Понимаю, для возвращенцев из-за границы времена были не самыми радостными.

– О нет, что вы! Возвращение на родину было очень даже счастливым: поручик Бусинцев вскоре после визита императора вернулся в Россию и привёз с собой невесту – молодую француженку. Они обвенчались, но вскоре началась война, и папа ушёл на фронт. А мама, оставшись одна, устроилась преподавателем французского языка в институт благородных девиц в Смольном, но проработала там недолго: папа в первых же боях был тяжело ранен. Он лишился ноги и после годичного скитания по госпиталям был признан инвалидом и направлен для проживания в наш город, где устроился работать собирателем коллекций и смотрителем создаваемого краеведческого музея, а моя мама, Елена Бусинцева, нашла себе работу в городской публичной библиотеке. Тяжёлое время было…

Воланов сочувственно покачал головой и, видя, что собеседница загрустила, постарался перевести разговор на другую тему.

– Я не ошибусь, – предположил он, – если скажу, что перед моим приходом вы читали какой-то журнал. Что-нибудь любопытное?

– Да, вот Жанне брат её мужа подарил. Он археолог. Там статью о работе их экспедиции напечатали. И даже фотографию откопанного ими памятника на обложке разместили. Какие-то неизвестные науке письмена…

Анна Сергеевна надела очки, взяла с подоконника развёрнутый журнал и, сложив его, подала собеседнику. На обложке был изображён испещрённый буквами-завитушками замшелый камень.

– Не может быть?! – изумлённо воскликнул Воланов, вглядевшись в изображение. – Мне кажется, что я совсем недавно держал в руках бумажку с очень похожими буквицами!

Он ещё раз внимательно вгляделся в коллаж на обложке, а потом поднялся и смущённо произнёс:

– Нет, я должен уточнить… Простите, Анна, я благодарю вас за угощение, за тёплый приём, но я сгораю от нетерпения: мне хочется сейчас же пойти к себе и убедиться…

– В чём? Что случилось?

– Помните, я вам как-то рассказывал, что у меня был странный пациент, юноша, который говорил на неизвестном языке, а слова свои пытался проиллюстрировать на бумаге рядами красивеньких, словно им самим придуманных буковок?

– Как же, конечно, помню, тогда ещё ваша фотография в газете была. И вы тогда ещё говорили, что говор этого молодого человека следовало бы изучить в соответствующем учреждении.

– Да, точно так и было! Мы тогда посовещались и направили этого юношу для дальнейшего наблюдения в ведомственную лабораторию психологии речи и психолингвистики! А тот листочек с его закорючками до сих пор у меня хранится! И я немедленно хочу убедиться в схожести букв на моём листочке с буквами на этой фотографии. Если вы, конечно, позволите мне на пять минут взять этот журнал с собой…

 

– Мама! – едва переступив через порог, воскликнула вернувшаяся с работы Жанна. – Наконец-то у нас приняли программу по развитию туризма! И мне, нам поручили подготовить туристический путеводитель: «По пещерам Новосибирской области»! На хорошей бумаге, с красочными схемами, с цветными фотографиями! Нам будет выделена машина с водителем, в поездках нас будут сопровождать фотограф и профессиональный спелеолог. А для посещения отдалённых районов нам, возможно, даже выделят вертолёт!

– Ой, поздравляю! – улыбнулась Анна Сергеевна и с беспокойством  поглядела на дочку. – А справишься ли? Ведь ты и в пещерах-то никогда не бывала!

– А легко! С завтрашнего дня иду в наш краеведческий, там же папу ещё помнят! Помогут, покажут, расскажут. А через пару недель я таким специалистом по пещерам стану, что ты сама удивишься!

– Ну-ну, – не говори гоп, пока не перепрыгнешь! – радуясь в душе за дочку, проворчала Анна Сергеевна.

– Мама, какая же ты зануда! – переодеваясь, отозвалась Жанна. – Я уже много про наши пещеры знаю. Я и названья их выучила: Барсуковская – самая известная, в двух километрах от села Барсуково, есть ещё Крохалевская, Колючая, Изылинская пещера – там, не так давно археологи обнаружили стоянку бронзового века…

– Хорошо, хорошо! Верю. Особенно про бронзовый век. Вот у нас в библиотеке чудаки-краеведы собираются, так те всё спорят о том, существует ли под Академгородком подземный город. Его, по слухам, на случай атомной войны пленные немцы строили…

– Нет, я в это не верю – это ж совсем недавно было! А вот про то, что трофейная японская лаборатория у нас в горах спрятана – в это верю. Ведь все знают, что в ответ на бомбы американцев Япония своё сверхоружие готовила, но не успела его применить – война окончилась…

– Да ладно тебе! – не желая слушать фантазии, произнесла Анна Сергеевна.  –  Иди ужинать.

Жанна хотела ещё что-то сказать, но, пройдя на кухню, заметила в сушилке две вымытые чайные чашечки и с иронией спросила:

– Что, опять Воланд был?

– И чего ты привязалась к человеку?! Воланд да Воланд! Виктор Самуилович – хороший человек, заслуженный врач, всегда к нам с уважением!

– Ну что ты! Я к нему тоже с уважением, но уж больно он на булгаковского героя похож: всегда в сером, сухощав, идеально выбрит, голос с хрипотцой…

Жанна сделала комично-строгое лицо, вытянулась в струнку и, пытаясь изобразить походку соседа, прошлась по кухне. Добившись того, чтобы мать улыбнулась, она уселась за стол и, приступая к ужину, спросила:

– Ну что, ты статью Артёма прочитала? Фантастика, не правда ли! Поверить в то, о чём он там пишет – невозможно!

– Нет, я только начала читать, но тут Воланов пришёл. Решили посидеть по-соседски, чаю попить… Он забавный такой: решил со мной посоветоваться насчёт того, стоит ли ему приступить к написанию книги воспоминаний о своей врачебной деятельности.

– Ну, и…

– А мы и договорить не успели, он, как твой журнал увидел, так сразу разволновался и домой заторопился.

– И чего же он такого волнительного в этом журнале увидел?

– Да у него дома, оказывается, хранится листочек с записями точно таких же букв, как и на камне с обложки… и он хотел убедиться в их схожести.

 

Вечером того же дня, когда Жанна уже укладывалась спать, позвонил вернувшийся из заповедника Артём. Он коротко рассказал о ходе поисков и выразил свою убеждённость в том, что Егор, безусловно, жив и, если судить по найденным следам, он прошёл по тропе, ведущей на затерянный среди болот остров в места проживания родственного нам былинного народа. А так как тропа сейчас залита дождём, и никто из нас в тех местах ещё не бывал, то остаётся дожидаться окончания сезона дождей и поиски продолжить уже с наступлением следующего лета.

На сообщение Жанны о том, что найден листочек со словами очень похожими на слова высеченные на Заповедном камне, Артём высказал крайнее сомнение в их достоверности и попросил по возможности выслать ему фотографию «этого артефакта».

И всё же, несмотря на пессимизм Артёма, схожесть значков, входящих в слова, существовала! Это вселяло в Жанну уверенность в том, что не всё так плохо. Ей почему-то сразу представилось, что автор надписи на волановском листке, и есть представитель того островного народа, о котором упомянул Артём! И, следовательно, он должен знать дорогу, по которой можно придти на выручку к Егору!

Но юношу ещё следовало отыскать, и Жанна обратилась с расспросами к Воланову. Узнав от него, что молодой человек под именем Санко был направлен в находящуюся вблизи от Академгородка лабораторию психолингвистики, она стала добиваться возможности посетить это полузакрытое учреждение…

 

Старинный особняк и парк, посреди которого располагалась лаборатория, были огорожены высоким каменным забором. Единственная автомобильная дорога, которая вела к усадьбе, заканчивалась небольшой площадкой для разворота автомобилей и глухими железными воротами. Рядом с воротами теснилась пристройка с дверью, на которой красовалась надпись: «Пропуска показывать в развёрнутом виде».

Жанна, заранее ожидавшая строгого досмотра и тщательной проверки документов, была удивлена тем, что таящийся за стеклянной перегородкой сонный вахтёр даже не стал разглядывать её пропуск, а просто, дозволяя пройти, махнул рукой. Сожалея о том, что на разрешение о посещении было потрачено столько сил и времени, Жанна покачала головой и вышла из проходной. Узкая, вьющаяся меж вековых деревьев и опустевших цветочных клумб, припорошенная снегом парковая дорожка, вывела её к архитектурному ансамблю, состоящему из нескольких невысоких строений и массивного белого здания с колоннами. Куда идти дальше Жанна не знала, но надеялась, что около главного здания она кого-нибудь встретит и расспросит. Но на площади перед домом никого не было, стояла тишина, и лишь где-то в глубине парка, намекая на человеческое присутствие, жужжала бензопила, распиливающая поваленное недавней бурей дерево…

Войдя в вестибюль, Жанна сразу же уткнулась в турникет, проход через который контролировал серьёзного вида мужчина в форменной одежде. Жанна предъявила документы и, пройдя за ограждение, подошла к группе беседующих меж собой девушек в белых халатах. Разузнав у них о местонахождении начальственного кабинета, она поднялась на второй этаж и остановилась у массивной двери с бронзовой табличкой на которой было выгравировано: «Заведующий лабораторией д.м.н. Эйве Э.Я.». Жанне на миг показалось, что её просьба о встрече с «человеком ниоткуда» покажется научному светилу странной и недостойной внимания, но на этот случай у неё было заготовлено рекомендательное письмо.

Так оно и вышло: пока Жанна рассказывала о том, что она ищет своего мужа, пропавшего на территории заповедника, и что в поисках ей может помочь только коренной житель тех мест, доктор медицинских наук смотрел на неё с такой невыразимой скукой, что Жанна была готова разреветься. Но после того как доктор выслушал её просьбу о встрече с Санко и прочёл письмо Воланова, взгляд его потеплел.

– Виктор Самуилович – мой хороший институтский товарищ, и я ему полностью доверяю, – сказал завлаб, возвращая Жанне письмо. – Вы уж меня старика извините: принял вас за журналисточку. Они к нам под разным соусом частенько наведываются, допытываются, истории разные рассказывают – только мы никаких комментариев прессе не даём.

Эйве внимательно посмотрел на Жанну, а потом, сняв телефонную трубку, коротко распорядился. И буквально через минуту, неся перед собой поднос с чайным набором, в кабинет вошла секретарша.

– Угощайтесь! – сказал доктор и, подождав, пока секретарша, разлив чай по кружечкам, выйдет, продолжил: – Разговор у нас с вами, я думаю, будет серьёзный и надеюсь, что всё сказанное в этом кабинете останется между нами.

Доктор на мгновенье смолк, дожидаясь ответа, и когда Жанна в знак согласия кивнула головой, продолжил:

– Вообще-то я не имею права говорить с вами на эту тему. Но, тем не менее… – Эйве всё ещё с долей сомнения поглядел на Жанну. – Молодой человек, называвший себя Санко, прибыл к нам в мае прошлого года. Имя это его или фамилия, уточнить мы тогда не смогли и поэтому назвали поступившего Александром Санко. Испытуемый вёл себя непринуждённо, в беседы с обследовавшими его специалистами вступал охотно, и буквально через несколько дней мы были готовы вынести своё заключение. Но наши выводы были настолько сенсационны, что мы, отправив предварительный отчёт нашему министерскому начальству, решили дальнейшее обследование пациента временно прекратить. – Эйве на секунду смолк, а потом, словно извиняясь, добавил: – Официальное.

– А неофициальное… – Жанна робко взглянула на доктора.

– Да, любезная, официальное обследование не было доведено до конца! А что вы хотите? Чтобы мы на самом высоком уровне сообщили всему белому свету о том, что некто Александр Санко, находящийся у нас на обследовании, разговаривает с нами на диалекте одного из восточнославянских языков десятого века? Что современные языки, в том числе и русский, ему совершенно незнакомы, и создаётся впечатление, что наш пациент вырос и получил воспитание в какой-то закрытой религиозной секте, члены которой во время общения в своём кругу пользуются только этим языком?

Эйве взглянул на Жанну так, как глядят на неразумного дитятю, объясняя ему в сотый раз одну и ту же прописную истину.

– А ещё мы могли бы сообщить о том, что поступивший к нам на обследование, Александр Санко настолько дик, что практически все достижения современной науки вызывают у него либо искреннее удивление, либо неподдельный ужас! Представьте себе реакцию наших партийных и государственных органов на известие о том, что где-то на территории нашей замечательной страны процветает некая тайная секта изоляционистов, члены которой не знают о том, что живут в стране развитого социализма и разговаривают только на дремучем древнеславянском языке!

– Секта? Хорошо, пусть будет секта, если это так важно! – раскрасневшись от возмущения, воскликнула Жанна. – Я уверена в том, что мой муж заблудился и случайно оказался в поселении, затерянном среди болот, дорогу к которому может указать лишь единственный человек – находящийся у вас на обследовании Санко!

Но Эйве сделал вид, что не расслышал её возгласа и продолжал недоумевать:

– А его писанина? Как вы думаете, что бы я мог сообщить о ней своим коллегам? Что в лаборатории психолингвистики академии наук СССР находится наш современник, который пишет нам послания, рисуя ряды закорючек, не похожих на буквы ни одного известного нам алфавита? – доктор указал на лежащее перед Жанной послание Воланова. – Вот Виктор Самуилович в своём письме спрашивает: можем ли мы перевести тот текст, который Санко написал ему при первой встрече? Отвечаю: нет, не сможем! Даже прочитать вслух не сможем, потому что наш «обследуемый» и сам не может прочесть его во всеуслышанье! И смысла написанного – объяснить не может! Единственное объяснение всему этому, которое хоть как-то отвечает здравому смыслу, заключается в том, что наш молодой человек, видимо, где-то увидел и запомнил несколько строчек странных букв, воспроизведённых на каком-нибудь рисунке или в древней книге. Теперь же, не понимая смысла, он воспроизводит их по памяти! И в этом нет ничего странного. Примерно также, не понимая смысла написанного, вслух зачитывали европейцам тексты со своих табличек жители острова Пасхи!

– А как быть с этим?! – с недоумением воскликнула Жанна, вынимая из сумочки журнал с фотографией памятника, на котором чётко проглядывались ряды высеченных на камне букв.

Эйве надел очки и принялся с интересом разглядывать журнал.

– Увы, время ушло… – он разочарованно вздохнул, – и сейчас лишь остаётся жалеть об упущенной возможности. У нас тогда, к сожалению, и было-то всего несколько десятков слов, написанных Санко. И была уверенность в том, что сути и смысла, написанных слов, он и сам не понимает…

Жанна промолчала и принялась размешивать в кружечке остывший чай.

– Так вот, – успокоившись, продолжал рассказ Эйве, – я тогда с Санко лично занимался и видел, как быстро он осваивается в окружающей среде, привыкает к нашим традициям и всё более осмысленно вступает в разговор. Мне сравнительно легко удалось наладить с ним контакт: всё-таки как-никак восточноевропейский язык, на котором он говорит, происходит от общеславянского, примерно две тысячи слов которого и составляют ядро современного русского словаря. Из его рассказов я понял, что живёт их племя в деревне на острове, затерянном среди болот, что живут они втроём с бабушкой младшей сестрой, промышляет их семья тем, что разводит коз и снабжает жителей деревни козьим молоком. И это ещё как-то соотносилось с реальностью! Но когда Санко начинал мне рассказывать о том, что он и его сородичи ежегодно во время паводка отплывают на плотах на ярмарку, которую открывает Кощей Бессмертный, и что там же на площади стоит его дворец, в котором на цепи сидит змей Горыныч… Сама понимаете, я уже не в том возрасте, чтобы в это поверить… Его рассказы о том, как он очутился в Новосибирске, выглядели не менее фантастично: контрабандисты, пересечение границы, колумбийские изумруды… Всё это очень походило на живость детского воображения, игру которого этот юноша, по сути ещё ребёнок, пытался внедрить в свою придуманную реальность!

Эйве извлёк из-под крышки стола пепельницу и пачку папирос. Молча испросив у Жанны позволения, закурил.

– Ну и что прикажете? Что мы с ним должны были делать? Отправить в интернат для душевнобольных? Оформить паспорт на имя Александра Александровича Санко и выставить за ворота? Ни того, ни другого мы сделать не могли и, приняв Санко на работу в качестве уборщика территорий, оставили его в нашем лабораторном городке. Правда, без права выхода за его пределы.

– Значит, я могу с ним встретиться, – воспрянула Жанна.

Завлаб медленно снял очки, долго протирал их, потом отрешённо поглядел на лежащие перед ним бумаги:

– Мне горько вам об этом говорить, – произнёс он, – но, увы, его здесь больше нет.

Жанна ахнула и с недоверием взглянула на собеседника. Но доктор, словно не заметив её недоумения, продолжал:

– Вскоре после того, как наш доклад был отправлен в столицу, к нам с проверкой прибыла министерская комиссия. Проверяющие почти две недели жили у нас, провели с нашим пациентом несколько встреч, но Санко не понимал их вопросов, и чиновникам ничего не оставалось, кроме как убыть восвояси. Комиссия уехала, и всё вроде бы утихло, но через полгода в журнале «Знание» была опубликована статья о людях временно потерявших память. И вот один из разделов этой статьи назывался «Ловчила из заповедника». В этом разделе автор статьи, сравнив нашего пациента с героем нашумевшего фантастического фильма «Человек ниоткуда», называл Александра Санко притворщиком, симулянтом и спекулянтом на доверии… – Эйве загасил и смял в пепельнице папиросу. – Через несколько недель после выхода статьи к ним пришли товарищи из компетентных органов с предписанием перевода Санко в Лукозёрский исследовательский центр «для проведения дальнейшего наблюдения за его адаптацией».

– Его забрали? – не выдержала Жанна.

– Нет. Прибывшие к нам люди должны были его сопровождать в Лукозёрск, но в ночь перед отправкой Санко исчез.

– Как исчез? – только и смогла выдохнуть Жанна.

– Компетентные товарищи обшарили весь наш городок, но Санко не нашли…

Эйве замолчал, но Жанна, всё ещё пытаясь найти спасительную зацепку, спросила:

– А личные вещи у Санко были? Из них чего-нибудь осталось?

– Трудно сказать… Мне почему-то казалось, что из вещей, которыми он дорожил, у него был только маленький мешочек, который он наподобие оберега всегда носил на груди. Однажды в непринуждённой беседе я спросил у него о содержимом этого странного амулета, на что он мне ответил, что там лежат частички его родной земли, память о которой он хранит.

Эйве снял телефонную трубку и, позвонив в архив, попросил принести ему личное дело сотрудника Санко. И вскоре, когда тоненькая папка с инвентарным номером оказалась у него в руках, он передал её Жанне.

– Вот, – сказал он, – ознакомьтесь. Это нам рекомендовали показывать всем, кто будет интересоваться судьбой без вести пропавшего.

Это было обычное «личное дело» сотрудника, такое же, как и большинство личных дел других сотрудников, хранящееся в отделе кадров. В открывшейся перед Жанной папке лежали: анкета с подколотой к ней фотографией, написанное округлым женским почерком заявление о приёме на работу, отпечатанная на машинке и подписанная Санко автобиография, приказ о зачислении в хозяйственный отдел и… ксерокопия свидетельства о смерти Санко А.А…

Жанна глядела на любительскую фотографию молодого, улыбающегося человека и никак не могла поверить в то, что ниточка, за которую она так держалась в надежде придти на помощь Егору, оборвалась.

– И это всё?! Больше ничего нет…– беспомощно проговорила она.

– Не совсем, – после небольшой паузы ответил Эйве. – В тот же день, когда пропал Санко, произошло ещё одно событие, на которое первоначально мы не обратили внимания. В тот же день на работу не вышел и бесследно исчез подсобный рабочий, которого мы приняли на временную работу в качестве киномеханика незадолго до исчезновения Санко.

– Его тоже пытались разыскать?

– Чисто формально. По отзывам товарищей, он был человеком сильно пьющим, имел судимость, и мы просто предположили, что он, прихватив комплект зимней одежды, который ему выдали в преддверии холодов, попросту сбежал… Я тогда даже сделал выговор начальнику отдела кадров за халатность при подборе сотрудников.

– А как звали того киномеханика?

– Фамилии я не помню, а вот имя припоминаю: Иржи его звали. Я ещё подумал, что знаменитого вратаря чешской хоккейной сборной тоже зовут Иржи – Иржи Холечек.

 

Глава IV. Иржик

 

Тоска, щемящая душу тоска. Она всё чаще доставала Санко. Особенно по вечерам, поднимется, крутит, ноет, зазывает в родные места. Дома, всего вероятнее, уже и не ждут… Бабушка плачет, молится… Дануська, наверное, совсем большая стала. А та, чернявая, которая погладила его по руке на посиделках в соседней деревне… платочек свой подарила…

С той поры, как Санко оказался в лабораторном городке, он грустил и понимал, что рассчитывать на чью-либо помощь – наивно. Хотя все люди, живущие в городке, относились к нему хорошо, улыбались при встрече, жали руку, но едва Санко пытался завязать с ними дружеские отношения, начинали увиливать, ссылаться на нехватку времени и чрезмерную занятость на работе. Что из себя представляла эта «работа» Санко не знал, а для того чтобы войти в дом с колоннами и посмотреть на неё самому, нужен был какой-то особый документ, которого у него не было.

В первые дни пребывания в лаборатории рядом с Санко постоянно находились два-три сотрудника, которые его о чём-то расспрашивали, листали словари и записывали сказанные им слова. Но вскоре, убедившись в том, что обследуемый их почти не понимает, прекратили расспросы и принялись обучать его русскому языку. Через месяц Санко уже довольно бегло говорил на современном русском, через два научился читать… А через три месяца, так и не определившись с тем, что же с ним дальше делать, ему выдали документ, удостоверяющий личность и приняли на работу в хозяйственный отдел – уборщиком территорий.

Санко больше не держали под присмотром, ему дозволялось свободно передвигаться по городку, – но за его пределы выходить «не рекомендовалось». Ему выделили небольшую комнату с совмещённым туалетом в одном трёхэтажных зданий и, изначально обеспечив всем необходимым, стали выдавать небольшие суммы денег. Теперь Санко мог сходить в клуб и, купив билет на вечерний сеанс, посмотреть художественный фильм. К его услугам теперь были и комбинат бытовых услуг, и небольшой универсальный магазинчик, в котором можно было приобрести и продукты, и всё остальное, необходимое одинокому мужчине в обиходе. Телевизор «на новоселье» ему подарил сам заведующий лабораторией Эйве.

С тех пор как у него появилось свободное от работы время, Санко проводил его в библиотеке. Сначала ему были интересны детские книжки со смешными картинками, затем школьные учебники по истории, по природоведению и литературе. Перелистав учебник географии, и увидев в нём карту железных дорог, Санко поразился и понял, что шанс на возвращение существует! И он стал готовиться к побегу. Внимательно изучив график движения поездов и Большой географический атлас, он вычислил ту станцию, на которой они сели в поезд и нашёл тот посёлок, в котором приобрели одежду. К посёлку примыкал лесной массив, но ни в самом лесу, ни в окружающей его местности, если верить карте, ни дорог, ни каких-либо поселений не существовало! Но Санко знал, что они там есть, а для того чтобы пройти сквозь лес и не заблудиться, нужен прибор, красно-белая стрелка которого всегда указывает нужное направление.

Проблему с компасом Санко решил, выменяв его у одного из водителей за килограмм шоколадных конфет. А вот с поисками крупномасштабной карты местности, на которой был расположен лесной массив, дело обстояло сложнее…

– Тс-с-с! – молчи и не оборачивайся, – проговорил сзади чей-то до боли знакомый голос. – Сегодня, как только стемнеет, я буду ждать тебя возле котельной.

Санко готов был взорваться от охватившей его радости, но сдержался и лишь вполголоса, сам себе не веря, прошептал:

– Этого не может быть…

 

Темнота в этот вечер никак не хотела сгущаться, и Санко весь извёлся, дожидаясь, когда же зажгутся уличные фонари. И едва это свершилось, как он, сделав вид, что совершает вечернюю прогулку, неторопливо направился в сторону котельной. Но дойти до места встречи ему не удалось: примерно на полпути, со стороны граничащего с котельной топливного склада навстречу Санко из тени деревьев выступил человек.

– Здравствуйте, Александр Александрович! Прогуливаемся? – весело спросил человек, подходя ближе.

– Иржик?! – не веря своим глазам, ахнул Санко. – Это ты? – Санко был готов броситься в объятья своему товарищу, но обида, копившаяся больше года, не дала этого сделать.

– Как видишь! – всё так же весело отозвался Иржик.

– Ты!.. Где же ты был всё это время?! Почему ты… – злые вопросы лавиной хлынули на Иржика. Столь ненавистного и долгожданного. – Я ждал тебя, я так надеялся, что ты…

– Долгая история… – погрустнел Иржик. – И если ты не возражаешь, я тебе всё по порядку расскажу. Только давай отойдём в сторонку. Я не хочу, чтобы нас видели вместе.

Они свернули на боковую дорожку.

– Это долгая история, – повторил Иржи, приглашая Санко к таящейся в тени скамейке. – Если ты помнишь, мы с тобой расстались, когда я отправился за пирожками.

– Ещё бы!.. – с возмущением воскликнул Санко.

И Иржи, понимая, что в сложившейся тогда ситуации виноват только он, и что любая попытка оправдаться будет выглядеть глупо, продолжил извиняющимся тоном:

– Но там была очередь… А продавщица так аккуратно и красиво заворачивала покупки, что я не рискнул понукнуть эту копушу… и просчитался. Я ещё вполне успел бы заскочить в последний вагон, но запнулся и упал. Поезд ушёл, а меня забрали в ментовку.

– Как ты чуть не упал – я видел. Но ведь мог же ты попросить милицию связаться с поездной бригадой или просто сообщить о том, что в вагоне остался твой товарищ. Без документов, не знающий языка…

– Кто? Кто остался в вагоне? – возмутился Иржик. – Как бы ты приказал мне тебя называть? Марсианином? Путешественником во времени? А может быть ещё проще – контрабандистом и торговцем изумрудами, нелегально проникшим на территорию СССР?

– Ну не знаю, – потупился Санко. – Ты всё равно должен был что-нибудь придумать!

– Я и придумал, но только придумку эту я смог реализовать только сейчас.

Иржик достал из кармана пачку сигарет и закурил.

– Ты вроде раньше не курил, – примирительно заметил Санко.

– Научили… Целый год учили.

– Не понимаю я тебя, Иржик, у тебя всегда какие-то недомолвки да иносказания.

– А чего тут понимать? Год меня не было. Того барыгу, которому мы твой изумруд сбыли, за делишки разные власти прижимать начали, так он, гадина, чтобы вывернуться, взял и донёс, что «есть тут один»: изумрудами торгует. Власти ко мне – где взял? В луже нашёл, говорю. На том вроде бы и разошлись. Барыге-то чего? – С него всё как с гуся вода! А меня, как человека без определённых занятий, в трудовой профилакторий на один год, на воспитание и исправление, так сказать…

Иржик умолк и, словно бы переживая пережитое, жадно затянулся сигаретным дымом.

– И как ты меня нашёл? – помолчав, спросил Санко. – Ведь столько времени прошло…

– Очень просто. Из того профилактория, где меня «перевоспитывали», киномеханик готовился освободиться. А так как фильмы показывать трудящимся было надо, нужна была замена. Мне и предложили у уходящего профессионала этой нехитрой профессии обучиться. Я, конечно, согласился – это всё-таки интереснее, чем тапочки шить или кирпичи на стройке таскать. А так как профилакторий наш был не только трудовым, но и лечебным, культурная жизнь в нём должна была находиться на высоком уровне. Кроме еженедельного просмотра документальных фильмов из серии «О вреде алкоголизма», кружки там разные работали, самодеятельность, турниры шахматно-шашечные, ну и пресса – море всяких газет и журналов в библиотеке. Мы с библиотекарем вроде как бы на переднем крае борьбы за трезвый образ жизни были: он уже непьющий, а ещё и пить не начинавший. Но сошлись как-то, подружились: я приятелю понравившиеся фильмы заказываю, приятель мне газеты разные, журналы про киноискусство приносит. И вот принёс он мне один раз журнал «Знание», а там статья по некоего «ловчилу» из заповедника…

– У нас тоже в библиотеке газет и журналов много, – перебил рассказчика Санко. – Я, когда читать научился, полюбил географические карты рассматривать. Нашёл карту железных дорог, нашёл расписание движения поездов, и мне даже удалось найти ту станцию, на которой мы с тобой тогда в поезд садились…

– Ты что, решил самостоятельно дорогу найти и домой вернуться?

– Да, я твёрдо решил – весной я отсюда ухожу! Вот деньги на билет помаленьку коплю, одежду кой-какую припасаю, учусь при помощи компаса и карты ориентироваться на местности…

– Хорошо, на эту тему мы с тобой ещё поговорим. А пока вот что: дошли до меня слухи, что к нашему начальнику пришла бумага, согласно которой тебя готовят к отправке в какой-то исследовательский центр.

– Чего?! – только и смог выдохнуть Санко.

– А то, что вся информация о той территории, откуда ты родом, является секретной, и ты, как носитель такой информации, должен быть изолирован от общества!

– Не верю я тебе! Опять ты чего-то не то гонишь. Я здесь больше года нахожусь, и никаких проблем у меня не возникало!

– Так я тебе про то и говорю: больше года присматривались, а теперь решили – оперился парнишка, погулял и хватит! Наверное, уже и место приготовили в каком-нибудь следственном изоляторе или в больничке для чокнутых, с решётками на окнах.

– Да я свободный человек! У меня даже документ есть и меня никто не смеет здесь насильно удерживать! Я могу в любое время, хоть прямо сейчас уйти отсюда!

– Ну-ну, попробуй, а как тебя в проходной назад развернут, приходи ко мне в кинобудку. Только помни, что со дня на день за тобой приехать должны.

 

– Убедился? – встретил Санко иронично улыбающийся Иржик.

– Не совсем… Там вахтёрша сидит злая… Пропуск у меня потребовала. А мне его почему-то не выдали. Я ей свою справку показываю, а она в неё пальцем тычет: «А где твоё фото печатью заверенное?». Дескать, она не знает – моя ли это справка или кого другого! Я хотел в отдел кадров идти и потребовать, чтобы и мне настоящий пропуск выдали, только вот подумал: «А вдруг меня и в самом деле в проходной специально задерживают, потому как к отправке готовят?»

– Ну и правильно! Никакого пропуска они тебе так бы и не дали.

– Почему?

– Придумали бы чего-нибудь. Например: на пропуск нужно фото три на четыре с уголком, а где его взять? На территории городка фотоателье нет, а в город тебя без пропуска выпустить охрана не имеет права.

– Ну и как мне теперь быть?

– Думать надо.

– А чего мне думать? Я уже всё передумал. Думал, может быть больным притвориться или подкоп под стену начать копать, чтобы в город сбежать.

– Дурень ты, – по-доброму усмехнулся Иржи, – тебя и больного отправить могут, а подкоп копать – для этого надо знать, где копать!

– А ты чего смеёшься, если знаешь чего, то так и скажи…

– Вот! Я и говорю: давай теперь думать! Во-первых, ясно одно: отсюда надо бежать. И бежать как можно скорее. Возможно, даже сегодняшней ночью, если ты, конечно, согласишься. Для побега у меня в нужном месте лесенка припрятана и моток верёвки, с их помощью можно будет и на стену взобраться, и с другой стороны на землю спуститься. Это – во-первых. Во-вторых, мы должны знать, куда нам податься после того, как мы окажемся на воле.

– Я предлагаю купить билеты на поезд и вернуться туда, откуда…

– Опять глупость говоришь! – не дал договорить ему Иржик. – Вокзалы – это те самые места, где в первую очередь и будут искать сбежавшего хранителя государственных секретов!

– Ну… я не знаю… – Санко беспомощно опустил глаза.

– Так вот: первые три-четыре месяца тебя будут усиленно искать, и шансов остаться на свободе у тебя будет немного, особенно если учесть, что в городе ты никого не знаешь. Я тоже, кроме двух человек, которые мне помогли тебя найти, здесь никого не знаю.

– Ты же сказал, что нашёл меня благодаря публикации в журнале!

– Что ты! Я такого не говорил. Я сказал, что прочёл о тебе в журнале. Но ведь журналы читаю не только я, и о том, что ты знаешь, где находится месторождение высоко ценимых изумрудов, догадываюсь тоже не я один.

Иржи достал зажигалку, прикурил погасшую сигарету и, затянувшись, продолжил:

– Если ты помнишь, я тебе рассказывал, что задолжал я одному авторитетному товарищу очень большую сумму денег. Настолько большую, что отдать её был не в состоянии. Со временем, благодаря продаже вещиц, приобретённых на вашей ярмарке, мой долг значительно сократился и, хотя он всё ещё оставался большим, я уже подумывал о том, что в ближайшее время смогу его погасить. И тут меня задержали… Больше года я не мог рассчитываться с кредитором, а так называемый «счётчик» всё работал, и долг мой опять стал непомерным. Меня, конечно, ожидала незавидная участь, но этот «дядя» и его плохие ребята узнали от барыги про изумруды, в том числе и про те, что остались у тебя. Подходов к тебе у них не было, и их выбор снова пал на меня…

Иржик на секунду задумался, а потом сменил тему:

– У этих нехороших людей есть свои интересы и в здешних краях, но они всё больше связаны с нелегальной золотодобычей.

– С нелегальной… это как?

– Очень просто – в тайне от государства. Набирают бригаду бомжей, на вертолёте забрасывают их далеко в горы, и они там всё тёплое время года моют золотишко. Часть этого чудо-металла идёт на взятки чиновникам, часть за границу в обмен на валюту. На зиму эти прииски, естественно, закрываются, а весной всё начинается сначала. Так вот, на одном из таких выработанных и опустевших приисков я и предлагаю тебе перезимовать. А весной…

Иржик вдруг остановился на полуслове и хлопнул себя ладонью по голове:

– Что ж это я! Совсем забыл тебя спросить: а куда делись те камушки, которые мы с тобой не успели обменять?

– Никуда не делись. Я их как оберег на шее ношу в мешочке.

– И у тебя их не отобрали?! – не веря услышанному, Иржик даже привскочил со стула.

– Нет… Разное про них говорили: бутылочными стекляшками называли… – поспешил дополнить Санко. – Но ты на них не рассчитывай! Я должен их обменять на подарки бабушке, Данусе, селянам нашим.

– Чудак-человек! Я тебе ещё раз скажу: цены ты своим камушкам не знаешь! Да на них можно и с моим долгом рассчитаться, и подарков твоим островитянам накупить столько, сколько унести сможешь!

– Ну да?! – недоверчиво протянул Санко. – Так я тебе и поверил!

– Да ладно тебе! – добродушно рассмеялся Иржи. – Разве Пильщик тебя когда-нибудь обманывал? – Иржик поднялся из-за стола и наставительно поглядел на товарища: – А сейчас, значит, так – собирай свои вещички или чего там у тебя ещё. Самое необходимое бери и как станет темно, приходи к той скамейке возле склада, на которой мы с тобой вчера сидели. Тянуть не будем и сегодня же ночью уходим…

 

За последние дни произошло столько событий, что Санко, знавший об окружающем его мире только из газетных статей и телевизионных передач, попросту растерялся. Что и как было – он помнил смутно. Перебравшись через забор, они долго бежали вдоль ночного шоссе и прятались в кустах и придорожных канавах от проезжающих мимо машин. Потом, когда добежали до автобусной остановки, Иржик забрался в стоящую рядом телефонную будку и принялся кому-то звонить. Ему долго не отвечали, и он, в сердцах, проклиная всё на свете, стучал кулаком по стенке кабины. Потом они снова прятались в кустах и ждали машину. Было ещё темно, когда возле остановочного павильона, просигналив, остановилась легковушка. Иржик сразу же сел на переднее сидение рядом с водителем, а Санко усадили позади, и он в темноте даже не разглядел лица шофёра. Иржик перекинулся с водителем парой коротких фраз, надвинул кепку на глаза и всю оставшуюся дорогу дремал. Ехали молча. Санко смотрел в окно машины на проплывающие мимо дома, в окнах которых уже много где горел свет, на первые пустые ещё трамваи и троллейбусы, на сонных пешеходов, пробирающихся к остановочным павильонам.

Скоро они выбрались из города и поехали по просёлочной дороге, потом свернули куда-то и остановились возле тёмного, одиноко стоящего деревянного дома. Водитель снова просигналил и, высадив пассажиров, уехал, а Иржик и Санко остались дожидаться появления хозяев. Наконец загремел засов, массивная дверь распахнулась, в лица гостей ударил свет электрического фонарика и сиплый мужской голос предложил войти. Хозяин дома, старик лет семидесяти, провёл товарищей в комнату со столом и двумя, стоящими у противоположных стен, заправленными кроватями. Старик назвался Силантием, задал гостям несколько дежурных вопросов, поддакивая, выслушал ответы и, поставив перед гостями посуду, хлеб и кастрюлю тёплого ещё супа, ушёл в свою комнату.

– Ну вот и добрались, – устало проговорил Иржик, усаживаясь на свою кровать. – Здесь нам дня два-три придётся переждать, пока нам не соберут всё необходимое для дальнейшего пути.

– Пути? Куда? – забеспокоился Санко. – И далеко это?

– А шут его знает, сегодня вечером придёт человек, всё покажет и расскажет. А пока давай умоемся, поедим, да спать завалимся. Только один уговор: в туалет там пойдёшь или ещё куда – не выходи на улицу…

 

– Знакомься, – сказал Иржик, впуская в комнату лопоухого с белыми лапками щенка лайки.  – Его зовут Саян,  в простонародье – Сай. Это твой товарищ на ближайшие месяцы. Ему два месяца, и он завтра едет с нами. Так что прошу любить и жаловать. Зимовать вам придётся в охотничьей заимке в предгорьях. Ехать и добираться до неё придётся долго. Машина подготовлена и будет ждать нас завтра рано утром здесь возле дома. Машину поведу я.

– Ты?.. – Санко с опаской взглянул на товарища.

– Не боись! – заметив это, усмехнулся Иржик. – Я водить машину у отца учился! А он всю жизнь баранку на грузовике крутил и меня к этому делу приучал. Хотел, чтобы я, так сказать, дело своего родителя продолжил…

Из пригорода выехали затемно. Иржи за рулём, Санко рядом на пассажирском сидении, Саян под ногами у пассажира. Сначала ехали по шоссе, потом по грунтовке до реки, и Санко был восхищён мощью машины, её способностью преодолевать просёлочные буераки и колдобины. Но он не мог себе и представить, что вскоре этот грузовик, поднимая волны, будет мчать их вверх по руслу неширокой, текущей из предгорий речки! Сидя рядом с Иржиком, он чувствовал себя капитаном корабля, готовящегося выйти в открытое море. Иногда путь вездеходу перекрывали упавшие в воду деревья, и тогда «рулевой» Иржи надевал болотные сапоги, доставал из кузова бензопилу и кромсал стволы лесин на части, освобождая проход для машины. Через какое-то время водный отрезок пути был пройден, и машина выбралась на берег. Впереди был крутой каменистый склон. Двигатель списанного армейского «Урала» надсадно гудел, казалось, что ещё чуть-чуть – и машина выдохнется, остановится, а то и хуже того – опрокинется. Санко, который никак не мог заглушить в себе чувство опасности, с тревогой поглядывал на водителя. Но Иржик был спокоен, а вездеход медленно, преодолевая метр за метром, продолжал ползти вверх по косогору.

– Я же тебе сказал: не боись! – не поворачивая головы, усмехнулся Иржик. – Батя меня за баранку с детства усаживал, в дальние рейсы брал… Так что горок всяких и речек я повидал немало.

Вскоре склон стал более пологим, и машина выбралась на небольшую, но достаточную для разворота площадку на краю леса.

– Всё, приехали, – сказал Иржик и заглушил мотор. – Дальше пешком.

– Далеко?

– Не знаю, я здесь не бывал, но, по словам человека, который подыскал для нас это место – отсюда до избушки где-то час ходьбы. И идти надо сначала сквозь лес по зарубкам на деревьях, потом вверх по долине до ручья, а дальше вдоль него сквозь лес до зимовья.

– До зимовья? Ты же мне что-то говорил о заброшенном прииске?

– Ну и что? Какая разница? Раньше там прииск был – золотишко добывали, теперь заимка, зимовье. А ещё раньше, сразу после войны, в тех краях военные чего-то копались, теперь же только охотники-бельчатники зимуют. Но в этом году белки очень мало и поэтому добытчики сюда вряд ли прилетят.

– Прилетят? – удивившись, переспросил Санко.

– А ты, что думаешь, они как мы с тобой будут по горам карабкаться? В нашей стране о добытчиках пушнины государство заботится! Их со всем необходимым скарбом по зимовьям на вертолёте развозят…

– А военные там, что, тоже золото искали?

– Откуда я это знаю? – Иржи поглядел на Санко, как на ребёнка. – Рассказываю, как мне рассказывали. Нет там больше золота – всё выбрали.

Иржик выгрузил из кузова два тяжеленных рюкзака и, предложив Санко выбирать наиболее удобный, достал из кармана поводок и пристегнул его к ошейнику щенка.

– Глупый ещё, – сказал, поясняя, – пусть пока на поводке побегает. А то вдруг пугнёт его зверина какая – ищи его потом по лесам!

 

На тот путь, который бывалый таёжник может преодолеть за час, нашим друзьям потребовалось почти три. Поэтому к избушке они подошли, когда уже начинало темнеть. Любоваться окрестностями было некогда, и друзья занялись каждый своим делом: Санко принялся растапливать печурку, Иржи зажигать керосиновую лампу, а Сай, оставшийся караулить вход в избушку, лаять на разбегающихся мышей.

Утром, едва начало светать, Иржик поднялся с лежанки и стал собираться в обратный путь: машину, взятую напрокат, надо было возвращать хозяину.

– Как мы и договаривались, – сказал он Санко, прощаясь, – до той поры, пока не растает снег, вы остаётесь, и будете жить здесь. А я, как только просохнут дороги, приеду за вами. Продуктов и топлива, с учётом хозяйских запасов, у вас предостаточно, вода – в ручье. Печка исправна, тёплая одежда, валенки – всё на месте. Лыжи тоже. Всем можно пользоваться. Разрешили. Всё понятно?

– Вроде бы – да… Только я понимаю, что за эти услуги надо платить, – поглядев на друга, произнёс Санко.

– Правильно понимаешь, – вздохнул Иржик. – Причём сейчас, а не в отдалённом будущем…

– Но денег у меня сейчас мало, так, может быть, ты для расчёта мои камешки возьмёшь? – Санко снял с шеи мешочек, развязал его и высыпал на ладонь горсть зелёных самоцветов.

– Ого… – восхищённо выдохнул Иржи и тут же изобразил на лице полное равнодушие к сокровищам.

– На, бери, – сказал Санко, протягивая камешки товарищу, – здесь, наверное, и на твой долг хватит. Себе я только три самых маленьких оставлю… Один в обмен на подарок бабушке, другой – на подарок Данусе, третий… – тоже на подарок.

 

Глава V. Объект повышенной опасности

 

Вчера мне весь день пришлось находиться в городе и заниматься делами, которые требовали моего личного присутствия. Ближе к вечеру во второй половине дня, проезжая по городу, я обратил внимание на то, что на улицах, особенно возле питейных заведений, царит необычайное оживление. То тут, то там можно было видеть компании шумных и, вероятно, уже подвыпивших солдат. Слышались радостные возгласы: «Джон Толбат снова с нами! Да здравствуют король! Да здравствует Джон Толбат!». Я помню, что радостное чувство овладело тогда и мной: «Если Толбат освобождён из плена, то, значит, и Жанна свободна!»…

Наслаждаясь светлыми воспоминаниями вчерашнего дня, я лежу, не открывая глаз. Всё хорошо, всё замечательно, но почему так дурно пахнет моя постель? И почему она сегодня такая жёсткая? Да, врачи рекомендовали мне спать на жёстком, но всему же должна быть мера!

– Жоан! – кричу я и открываю глаза.

Ничего не могу понять – я лежу в каком-то полуподвале, вверху возле потолка подслеповатое оконце. Где я?

Я ещё раз позвал Жоана и увидел, как куча тряпья в углу зашевелилась, и грубый голос произнёс:

– Заткнись! Какого чёрта орёшь!

«Так… дело принимает интересный оборот», – подумал я и поднялся с лежанки. Со вчерашнего дня многое изменилось… Что это? На мне цветастая рубаха в клеточку, штормовка, джинсы, на ногах кроссовки. Откуда всё это? Или моя миссия окончена, и я вернулся домой? Если это так, то по условиям нашего уговора со старухой где-то здесь должна быть и налобная повязка… Но её нигде нет! Нет ни на голове, ни в карманах, ни в складках дерюги на которой я спал.

– Послушай, друг, – говорю я, обращаясь к куче тряпья, – ты здесь повязки такой, какие на лоб надевают, не видел?

– Я тебе сказал: заткнись! – снова отвечает мне куча тряпок, сопровождая свои слова отборной бранью.

– Ого, я, кажется, вернулся в нашу реальность! – вполголоса замечаю я. И, сделав вид, что пропустил мимо ушей и эту неучтивость, продолжаю вслух рассуждать:

– Интересно, а какой сейчас год?

В ответ голос из угла относит меня к семейству полорогих из отряда парнокопытных, вспоминает чью-то маму и спрашивает о том, дадут ли ему хоть немного поспать…

Конечно, по правилам хорошего тона следовало бы указать сквернослову его место, а то и дать ему надлежащую взбучку, но мне сейчас не до этого. Со мной что-то случилось! И я должен с этим «что-то» разобраться, восстановить рассыпающуюся на кусочки мозаику прошлого… В памяти словно из тумана всплывают слова старухиного пророчества: «Если же повязки, которую тебе подарили, ты при пробуждении не найдёшь, то это будет обозначать, что путь твой ещё не окончен и тебе предстоят новые испытания…».

– Если… – мне стало жутковато. Где я? Что-то надо делать! Но что? Ясно лишь одно: сидеть вот просто так и горевать – не имеет смысла.

Я встал с лежанки и, стараясь не беспокоить соседа, начал обследовать помещение: дверь, ведущая из полуподвала на волю, заперта снаружи, окошко высоко да ещё вдобавок и забрано решёткой. Просто так отсюда не выбраться… Ещё раз обращаться к человеку, лежащему в углу, нет желания. Но делать всё равно чего-то надо! Я снова подхожу к двери и ощупываю её, пытаясь найти уязвимые места… И вдруг слышу голоса! Где-то недалеко, то ли в коридоре, то ли в помещении надо мной остановились и спорят двое мужчин. У одного голос нервный и басовитый, у другого – начальственный, с кавказским акцентом.

– Слушай, дарагой, а откуда у тэбя этот хмырь взялся?! – злится южанин.

– А я откуда знаю?! Когда я вчера туда заходил, там Ханыга один сидел. А тут захожу – их двое. Откуда второй взялся – не пойму: дверь же на засов закрыта!

– Мент, навэрное…

– Да что ты мне такое гонишь! Откуда здесь менту взяться?

– Что хочешь с ним дэлай, хоть пристрэли. Я второго на борт нэ возьму!

– А я мокруху на себя не возьму. И оставлять его здесь тоже нельзя! А так – лишние руки на драге пригодятся. Да и Алай там на месте разберётся – мент он или нет.

– Да, Алай – человек серьёзный, но чэрез час я вылетаю. Что хочешь дэлай.

– Вчетвером вылетаем.

– Как ты нэ понимаешь, дарагой: вертолёт это нэ резиновое ведро! Подумай: ты мне чего на борт загрузил? Две бочки солярки – это четыреста кило, запчасти для драги – ещё сто, нас трое – прибавь ещё двести! Семьсот – это предел! Полная загрузка и больше никак нэльзя: вертолёт нэ поднимется!

– Ещё раз говорю: вылетаем вчетвером.

– Тогда железки ваши выгружай!

– Я тебе покажу, «выгружай»! Не повезёшь – Алай с тебя шкуру спустит!

Продолжения спора я не расслышал: голоса, удаляясь, стали едва слышны, а затем и вообще стихли.

Вывод из услышанного был прост: кого-то куда-то собираются отправить на вертолёте. Тот «четвёртый», о погрузке которого шёл спор, видимо, я. Другой информации у меня нет, предпринять чего-либо я не могу, и мне остаётся лишь ждать…

И действительно, вскоре по лестнице, ведущей в полуподвал, загрохотали шаги. Дверь лязгнула засовом и приоткрылась. В образовавшуюся щель на пол что-то кинули, и раздражённый голос прокричал:

– А ну, халявщики, подъём! Быстро! Вот вам по мешку с одной прорезью для головы. Минута на одевание и по одному подходим ко мне.

Из-под зашевелившегося тряпья выбрался худой длинноволосый, похожий на бомжа мужичонка и снова грязно выругался:

– А… чтоб вас…

– Ты, Ханыга, ещё поскули! – проорали ему в ответ из-за двери. – Сейчас снова огребёшь. А ну, пошевеливайся!

Длинноволосый нехотя накинул на голову мешок и, вкручиваясь, натянул его на себя. Не дожидаясь понукания, эту же процедуру проделал и я.

Мешки были специально, наподобие смирительных рубашек, заужены, и руки в них были прижаты к телу. Передвигаться в такой «одёжке» было крайне неудобно. Я всё время спотыкался, и произошло то, что должно было произойти: преодолевая лестничный поворот, я запнулся, не удержал равновесия и полетел по ступенькам вниз головой…

 

…Серая колышущаяся бесформенная масса, заполняя собою всё пространство, прижимала человека к краю пропасти, толкала в пустоту. Отчаяние, ненависть, беспомощная ярость – всё это слилось в последний порыв борьбы жизни со смертью.

Нож в его руке оказался как бы случайно и плотно лёг в ладонь. Совершив какое-то невероятное уклонение, зацепившись за невидимую, едва ощутимую кромку тверди, человек сжал в руке своё оружие и длинно ударил на выдохе. Ватная, наседающая масса всхлипнула, остановилась и чуть подалась назад. Словно заведённый, ничего не соображая, человек наносил удары. Ещё, ещё и ещё… Стало светать. Из-за маячащих на краю долины голых горных шпилей разливалось ярко-красное посередине и лиловое по краям зарево. Серая масса съёживалась на глазах, становилась всё более рыхлой и, обращаясь в клочья тьмы, расползалась и пряталась под обломками скал. Ещё миг и человек остался один. Он стоял на краю обрыва, рубаха его была разорвана от ворота, во рту стоял противный привкус крови. Человек бросил бесполезный нож, повернулся в сторону пропасти и шагнул…

О, боже! Как болит голова… Что это? Опять сон? Но если это сон, то почему всё вокруг так гремит и трясётся? Похоже, меня куда-то везут… И что это так щемит руку? Я приоткрываю глаза. Наручники? Рука прикована наручниками к поручню возле иллюминатора. Да, это вертолёт, и мы куда-то летим. В окно видны раскинувшиеся внизу дома, дороги, дым из трубы теплоэлектростанции… Напротив меня у противоположного иллюминатора прицеплен к поручню длинноволосый. Впереди, вполоборота к нам, рядом с креслом пилота на ящиках сидит рыжебородый охранник с обрезом охотничьей винтовки на коленях.

Я ничего не могу изменить и, потирая свободной рукой здоровенную шишку на лбу, смотрю в иллюминатор. Следы цивилизации постепенно сходят на нет, и вскоре под нами лежит сплошной ковёр тайги. Пейзаж меняется, начинаются поросшие лесом предгорья. Скалы громоздятся одна над другой, и кое-где уже белеет снег. Если судить по солнышку, то мы летим куда-то на юг «в сторону китайско-монгольской границы». Преодолевая поросшие вековыми елями перевалы, вертолёт поднимается всё выше и выше. Но и горы становятся всё круче! И вскоре в рокоте мотора появляется какая-то новая, надрывная нотка. Я вижу встревоженное лицо охранника, он машет рукой и что-то кричит пилоту. Вертолёт разворачивается и, возвращаясь, летит вниз по ущельям, выискивая место для посадки…

Земля совсем близко и вот, едва не коснувшись верхушек елей, мы приземляемся. Пилот, приглушив мотор, опять что-то выговаривает рыжебородому. Разговор у них, видимо, не складывается, и они вновь начинают кричать друг на друга. Немногое из того, что мне удаётся разобрать – это выкрики пилота: «Перегруз!» и малопонятные причитания охранника: «Алалай-я-югай!».

Их перебранка заканчивается тем, что охранник подходит к нам, матерясь, отстегивает наручники и кричит, показывая обрезом на выход из вертолёта:

– Гоу! Гоу!

Почуяв неладное, мы с длинноволосым в знак согласия киваем головами, но подниматься с мест не спешим. И тогда уже пилот выхватывает пистолет и орёт на нас. Путая русские и грузинские слова, он обещает нам такое, что всё сразу становится понятным: безлюдье, горы, снегопад… или-или…

Цепляясь за поручни онемевшими от наручников руками, мы кое-как выбираемся наружу и прыгаем в снег. Вслед за нами из кабины летят два промасленных полушубка.

– Одевайтесь! – орёт охранник и бросает следом полупустой вещмешок с «НЗ». – Вон там, – он тычет рукой куда-то в неопределённом направлении, – у скал какие-то развалины: перекантуйтесь там как-нибудь, а утром мы вернёмся и заберём вас.

Пока мы озираемся и пытаемся отыскать указанные строения, вертолёт позади нас стрекочет, поднявшись, пересекает ущелье и летит в сторону заросшего лесом перевала.

И тут… То, что случилось, было ужасно! Вертолёт, летевший на достаточной высоте, вдруг осел, зацепился колёсами за верхушку одного из деревьев, накренился и рухнул в заросли вблизи от края каменистого обрыва! Через мгновение с места его падения в небо взвился столб пламени, а ещё через секунду прогремел взрыв. Волна горячего воздуха ударила по скалам. Зашумели камнепады, и большущий камень, сорвавшийся где-то в вышине, с лёту ударил по скале буквально в десятке метров от нас…

 

Это была катастрофа. Мой попутчик стоял и, глядя на догорающие останки вертолёта, глупо улыбался. Мне же сразу стало не до улыбок: мороз, глубокий снег и отсутствие соответствующих навыков делали наши шансы на спасение равными нулю. Можно было, конечно, мечтать, что некие спасатели заметят столб дыма, и прилетят к месту аварии на другом вертолёте… Но надеяться на это было бессмысленно. Попытка найти укрытие в развалинах строений также оказалась тщетной: всё, что могло бы послужить для нас убежищем, давно было снесено сошедшими лавинами и занесено снегом. Надвигающаяся ночь в горах могла стать для нас последней.

Пусть это звучит банально, но я был молод, полон сил и мне хотелось жить! К тому же я помнил, что по условиям нашего со старухой уговора я мог проснуться где угодно! Но при этом существовало одно «но»: мне давался шанс, и при счастливом исходе я должен был обнаружить на себе подаренную старухой повязку! А если я её не найду, то… это значит, что зло, которое я должен истребить, всё ещё живо и я всё ещё в пути!

Стараясь найти обусловленную «контрактом» зацепку, я стал озираться по сторонам и вскоре заметил, что в нескольких метрах от меня что-то краснеет из-под снега. Я подошёл и, разворошив ногой наледь, вынул предмет из снега. Это была жёлтая, обрамлённая красной полосой табличка с крупной надписью: «Объект повышенной опасности»!

Нелепость нахождения подобного предмета в безлюдных горах была очевидна. Но это была первая подсказка, подаренная мне судьбой! Подсказка была очевидна, и мне следовало искать следующую. Я стал внимательно разглядывать окружающие скалы, но не было вокруг ничего такого, что могло бы привлечь моё внимание! Тем временем начинало холодать. Ноги в промокших кроссовках мёрзли всё сильнее, и надо было где-то срочно укрыться от снега, снять промокшую обувь, укутать ноги в полушубок и выжать промокшие носки. Подходящего места вблизи не наблюдалось, и лишь под выступом скалы, по которому ударила сорвавшаяся глыба, снега было меньше, чем в других местах. Я направился в ту сторону и вдруг с удивлением заметил, что в тени укрытия чернеет нечто, очень похожее на крышку канализационного люка. И я не ошибся: это действительно был люк! Не задумываясь, я смёл с крышки снежную осыпь и увидел то, что было действительно невероятным: в центре чугунины красовался напоминающий очертаниями сидящего на земле человека, японский иероглиф вэй 危 – опасность!

Какая угроза могла таиться под такой крышкой – было непонятно. Но я уже включился в игру на выбывание и такие мелочи, как «повышенная опасность» меня не интересовали. Я ухватился за выдвинутое ушко люка и, что было сил, потянул его вверх, но то ли люк примёрз к основанию, то ли я ослаб за последнее время, но у меня ничего не получилось. В одиночку даже приподнять крышку я был не в силах.

– Эй, друг, – позвал я Ханыгу, – помощь нужна…

– Я тебе не «эй», и не «друг»: меня Ханом кличут! – подходя, с вызовом процедил длинноволосый.

– Хорошо. Хан, помоги эту штуку сдвинуть. Там под ней что-то есть.

Через минуту крышка поддалась, и на нас из темноты подуло относительно тёплым воздухом. Сначала подумалось, что это карстовая шахта – пещера вертикального строения, столь заботливо прикрытая спелеологами, но я ошибся! Это был самый настоящий колодец, горловина которого была отлита из чугуна, а на стенке виднелись железные скобы уходящей в темноту лестницы.

– Ни фига себе! – проворчал Хан, заглядывая в колодезную темень: – Я туда не полезу! Мне про такие колодцы братаны на прииске рассказывали. Находят их иногда в горах: на первый взгляд колодец как колодец, только ни один человек из тех, кто в такой колодец спускался, назад не вернулся… И во-о-ще, – он выразительно поглядел на висящий у меня за спиной вещмешок с «НЗ», – жрать хочется!

Намёк был понятен.

– Хорошо, – согласился я, развязывая рюкзак, – только сразу, чур, всё делим пополам. Первый предмет берёшь ты, второй – я, третий снова ты, потом – я, и так далее.

Содержимое «Армейского набора выживания» было упаковано в плотный брезентовый пакет в нём, казалось, было предусмотрено почти всё, что необходимо  для спасения человека попавшего в экстремальную ситуацию.

Мне достались банка тушёнки, пачка галет, свечка и коробок спичек. Полуторалитровую бутылку воды и рюкзак я выменял у Хана за нож и плитку шоколада.

Раздел «имущества» был завершён, и я, мысленно пожелав себе удачи, начал спускаться в темноту колодца. Скобы, вмонтированные в стены, сильно проржавели и я каждый раз, нащупав ногой нижнюю ступеньку, замирал, ожидая её обрушения. Но, к счастью, всё обошлось, и вскоре я оказался в полутьме какого-то узкого и тесного помещения. Постояв в темноте и подождав, пока глаза привыкнут к сумраку, я сделал пару шагов вперёд и вдруг запнулся обо что-то мягкое. Чтобы разглядеть, что это, я зажёг спичку, и пока она горела, успел разглядеть, что под ногами у меня валяется свёрток какого-то тряпья, завёрнутого в белый халат. Посчитав, что в моём положении любая такая находка – это подарок, я начал укладывать свёрток в рюкзак, но тут из одежды что-то выпало. Это были ключи. Связка с добротными, фигурно-бороздчатыми квартирными ключами.

Но надо было двигаться дальше. Я зажёг свечу и, прикрывая огонёк рукой, пошёл в сторону виднеющейся в полутьме двери. Дверь была толстая, металлическая, с усиленными запорами, и если бы она была закрыта, то с моей стороны открыть её было бы попросту невозможно. Но она была приоткрыта, и мне удалось пройти в другое более просторное помещение. Я огляделся и заметил, что рядом с моей дверью находится ещё одна. Я поднёс к ней свечу, и мне удалось прочесть начертанную красными буквами надпись: «Электрогенераторная». Стена около двери была украшена устрашающими табличками с надписями «Не курить!», «Не пользоваться открытым огнём!» и длинной красной стрелкой, указывающей в сторону вмонтированного в стену шкафчика. На дверце шкафчика было нарисована электрическая лампочка. Я никогда не страдал излишним любопытством, но эта дверца просто требовала того, чтобы её открыли. И я её открыл. За дверцей на полочке лежал фонарик-жучок, а рядом стояла керосиновая лампа!!!

Это начинало походить на фантастический роман, в котором по воле сочинителя герою выпадает такая невероятная везуха, о которой не стоит и мечтать! Но, увы, в реальной жизни иметь дело с керосиновыми лампами мне никогда не приходилось, и поэтому я выбрал жучок. Оставив горящую свечу в качестве ориентира, я обшарил лучом фонарика помещение и обнаружил ещё одну дверь. Таблички на ней не было, но была надпись: «Без стука не входить!»

Стучаться я, естественно, не стал, и дверь, едва я к ней прикоснулся, легко открылась и так же легко, пропустив меня, закрылась позади. Луч фонарика высветил низкий сводчатый потолок, стоящий напротив входа стол, метнулся левее и наткнулся на многостворчатый деревянный шкаф…  Я вгляделся, и замер в недоумении: дверцы шкафа были распахнуты, выдвижные ящики выдернуты и валялись на полу. Какие-то тряпки, железки, амбарные книги, пузырьки и провода – всё это было раскидано, перепачкано и валялось под ногами. Складывалось впечатление, что здесь что-то спешно искали и, освобождая полку за полкой, попросту вышвыривали их содержимое на пол.

Моё внимание привлёк стол, и мне захотелось подойти нему и рассмотреть лежащие на нём бумаги, но под ногами захрустело битое бутылочное стекло и я, не надеясь на прочность подошв своих кроссовок, остановился. Какое-то время я разглядывал валяющиеся под ногами предметы, а потом поднял и раскрыл одну из книг учёта. Я попытался прочесть написанное, но почерк был мелок и неразборчив, света от жужжалки не хватало, и я уже хотел вернуть журнал в кучу мусора, но тут в комнате… вспыхнул свет! Конечно, горение едва затеплившейся под потолком электролампочки вспышкой назвать было нельзя, но это включение было настолько неожиданным, что я на некоторое время растерялся. К тому же из-за двери до меня стал доноситься какой-то дребезжащий, похожий на рокот трактора, звук…

Я выбежал из комнаты и увидел в другом конце освещённого зала ухмыляющегося Хана.

– Как? Это ты? – только и сумел выговорить я.

Всё также продолжая ухмыляться, Хан демонстративно обтёр о штаны замасленные руки и вызывающе поглядел на меня:

– А ты чё думаешь: Хан может только баб трахать да тушёнку жрать? Хан, к твоему сведению – дизелист!.. И то прикинь, почему к Хану почётный караул приставили? В вертолёте, как министра туда-сюда катают? А всё потому! – Ханыга многозначительно поднял палец. – Всё потому, что Хан – незаменимый человек, и только Хан способен отличить настоящую соляру от того фуфла, которое сейчас впаривают лохам!

– Да, ты действительно мастер, если сумел свет включить, – похвалил я Хана. – Только вот почему тебя, такого уважаемого специалиста, в наручниках держат?

Хан против обыкновения не ответил на мою насмешку выпадом, а наоборот, заулыбался:

– А я, как в город только прилетел да соляру нужную оформил, думаю: а ну вас всех с вашим прииском – «на»! Сыскал себе куклу-неваляшку посимпатичнее и завалился с ней на парочку дней… – Хан умолк, а потом процедил сквозь зубы: – отыскали, суки…

 

Попав в подземелье, я первоначально подумал, что оказался в могильнике ядохимикатов, под который приспособили одну из пещер в малодоступной горной местности. Потом пещеру замуровали, а то и специально засыпали, подорвав парочку скал. И забыли на десятилетия. А через годы здесь прошумели лавины, часть завала смело, и открылась крышка колодца, которую мне удалось обнаружить. И колодец этот оказался не просто колодцем, а аварийным выходом из технического помещения!

Всё было понятно, но едва мы выбрались из технического зала, и пошли по коридору, как моё мнение относительно «заброшенной свалки ядохимикатов», изменилось. Это было нечто другое. Справа и слева находились двери различных служебных помещений с надписями: «Комната персонала», «Архив», «Узел связи», «Пункт технического обслуживания»…

Хан шёл впереди меня и открывал дверь за дверью. Войдя в очередную кабинет, он включал свет, кидался к столам и шкафчикам, рылся в них и дико гоготал, найдя какую-нибудь ценность. Глядеть на него было противно, но я наблюдал за ним, предполагая удержать его от какого-либо крайнего непотребства, если таковое взбредёт ему в голову.

В большинстве же своём помещения друг от друга мало чем отличались: везде унылость запустения, многолетний слой пыли и следы поспешного бегства обитателей. Но одна из комнат в конечной части коридора выделялась даже на этом фоне: входная дверь была сорвана с петель, столы и стулья перевёрнуты и скиданы в угол, а обшивка дальней стены грубо разворочена. За обшивкой находилась ниша, заполненная строительным мусором и щебёнкой. Там же в нише валялись лопата и пара вёдер, которыми, видимо, этот мусор куда-то и выносили…

Крайней дверью, видимой в освещённом пространстве, была дверь в служебную раздевалку. Она была заперта на крепкий замок, но Хана это не могло остановить: он где-то отыскал ломик и быстро взломал преграду. Раздевалка персонала, как и большинство здешних помещений, ютилась в небольшом, вырубленном в скале зале. Тут тоже, как и в комнате с амбарными книгами царил беспорядок. Здесь тоже что-то искали: дверцы шкафчиков были распахнуты, вещи из них выброшены и кучами валялись на полу.

Ханыга, мельком взглянув на пустые шкафчики, разочарованно проворчал и принялся копаться в валяющейся одежде. Он по привычке был мрачен и всем недоволен, но вдруг лицо его просветлело, и он, радостно завопив, вытащил из кучи тряпья пистолет! Казалось, его радости не будет предела: он размахивал находкой, перекидывал её из руки в руку и, притворно вскрикивая, целился в шкафчики.

Не обращая внимания на радость дурака, я вышел из раздевалки и, подсвечивая себе под ноги фонариком, пошёл дальше. Конец коридора терялся во мраке, я навёл туда луч жужжалки и увидел, что дальнейший проход перекрыт металлической дверью, которая почему-то больше чем наполовину завалена кучей щебёнки. А на полу и частично на краю кучи, валяются два свёртка одежды в грязно-белых халатах. И… две пары ботинок!

Я не хотел этого понимать! Ведь точно на такой же белый халат я наступил, когда спустился в колодец! И вот передо мной ещё два подобных свёртка. Мне стало страшно: было похоже на то, что раньше внутри этих одежд были живые люди!.. А то, что сейчас лежит передо мной – это то, что от них осталось… Их тела растворились, бесследно исчезли из своих одеяний!

А эта заваленная щебёнкой дверь, ещё вёдра и ещё одна лопата? Бедняги, очевидно, рассчитывали на то, что «нечто», погубившее их, не сможет преодолеть завал из щебёночного мусора… И не успели довести свою работу до конца.

Вспомнился предупреждающий знак на крышке колодца, вспомнилась институтская лекция по истории Китая, в которой нам рассказали о японских учёных-садистах, служивших в так называемом «отряде 731». Эти нелюди в белых халатах прославились тем, что, разрабатывая сверхсекретное биологическое оружие, проводили в своих лабораториях дьявольские эксперименты над живыми людьми. В том числе и над русскими, которых в те годы в Харбине и его окрестностях проживало немало… Ещё были какие-то неясные слухи о том, что эти учёные мерзавцы спаслись от виселицы за океаном, а их секретные лаборатории были захвачены нашими войсками при наступлении! Но едва я начинал понимать, что нахожусь в одной из таких адских лабораторий, как мой разум начинал бунтовать и гнать меня прочь от этого проклятого места. Но бежать было некуда!

– Ишь, что надумали! – раздался сзади голос Ханыги. – Хотят, чтобы мы испугались! Дверь засыпали, халатиков, типа пугал, понакидали! Но Хан – не лох!

Он поднял лопату и так стремительно стал разгребать щебень, что буквально через пять минут пространство, достаточное для открывания двери было расчищено. Хан первым ринулся в темноту открывшегося прохода, пройдя несколько шагов, он громыхнул ещё одной дверью, и тут опять сработала автоматика: впереди под потолком коридора засветились тусклым светом лампочки дежурного освещения.

В действиях Хана было столько наглой уверенности, что я невольно поверил в его версию «о пугалах», перестал опасаться и шагнул вслед за «первопроходцем». В коридоре было темновато,  но, невзирая на сумрак, мы пошли дальше и вскоре остановились у двери с надписью «Медицинский пункт». С этой дверью Хан возился дольше обычного, но зато внутри его ждала особая удача – нераспечатанная литровая аптечная бутыль с прозрачной жидкостью и надписью «Spiritus aethylicus 70%». Хан вскрыл бутылку, понюхал, чуть отхлебнул жидкости и, скорчив гримасу, уставился на меня:

– Ты, учёный, чего тут написано? Прочесть сможешь?

– Спирт этиловый. С2Н5ОН. – сказал я. – Только пить не советую – вредно для здоровья!

– Это уж я сам как-нибудь разберусь, – услышав знакомую формулу, проворчал Хан и, вынув из своего мешка найденную где-то солдатскую фляжку, принялся сливать в неё содержимое бутыли.

По моим расчётам, на воле уже наступил вечер, и я всё чаще вспоминал о том, что ничего не ел с самого утра. Хотелось пить, но я экономил воду и старался как можно реже прикасаться к своей бутылке из неприкосновенного запаса. Пил и ел ли сегодня Ханыга, мне было неведомо, но я заметил, как он обрадовался, когда увидел дверь с нарисованной чашечкой чая и надписью «Комната отдыха и психологической разгрузки».

Это была небольшая комната с двумя стоящими у разных стен диванчиками, а также с двумя столиками и буфетным шкафчиком, в котором нам удалось обнаружить коробку с окаменевшим от времени печеньем и с десяток бутылок минеральной воды. Мы поделили находку, нашли пустые стаканы и, достав свои припасы, уселись за столики друг напротив друга.

Хан распечатал свою банку тушёнки, плеснул в стакан спирта из фляжки, развёл его минералкой и, смачно крякнув, выпил. Но это, как я и предупреждал, не пошло ему впрок: он почти сразу захмелел, лицо покраснело, глаза заблестели, и его потянуло на разговоры.

– Слушай, – произнёс он, по-пьяному растягивая слова, – ты думаешь, что я не знаю, что вы все меня за глаза Ханыгой называете? Что, обидеть хотите? Нет! Я – Хан! И всегда был Ханом, как бы меня не называли! – Он расстегнул ворот рубахи. – Я есть вольный человек! И на острове у себя я был свободным человеком! Пока… пока лет пять назад… или шесть – не помню, привязалась ко мне какая-то зараза. Стоило мне трезвым спать лечь, как начинала мне мерещиться всякая чертовщина: то шкуры, лежащие на полу, оживали и начинали бегать по комнате, то невесть откуда взявшиеся кошки начинали орать и проситься на улицу. А потом моя подушка превратилась в дырявый чайник с отломленным носиком… И вот я, для того чтобы избавиться от этой напасти и прийти в себя – неделю пил! А когда пойло кончилась, я пошёл к ведьме. Выпивки у неё никакой не оказалось, но пока она охала да бегала по комнате, я у неё колечко приметил: на полочке бесхозное валялось. Я его в карман положил и думаю – золотое, домой его унесу да на пойло у барыги обменяю. А ведьма мне что-то бормочет, проглотить какую-то растительную гадость предлагает… Только я дурак, что ли? Я бочком-бочком да к двери и бежать. А потом, когда к дому барыги подходил, дай думаю, колечко на палец надену… Ну чтоб барыга с расспросами не приставал. И случилось что-то! То ли с перепою, то ли от недопоя, но ничего больше не помню! Очнулся я уже в замечательном городе Новосибирске…Познакомился с хорошими людьми, предложил им поменять моё колечко на выпивку, а они смеются – выкинь, мол, свою медяшку!

Хан тоскливо посмотрел на меня, а потом криво усмехнулся и предложил:

– Хочешь, я его тебе подарю?

Он достал кольцо из кармана и катнул его на мой стол. На этом силы его иссякли и он, уткнувшись носом в стол, захрапел.

Меня тоже одолела дремота, и я, перебравшись на диванчик, задремал, а когда проснулся, то Хан уже был на ногах. Он успел «поправить здоровье», был бодр, энергичен и требовал продолжения похода. Мы отправились в путь и вскоре вышли в вестибюль: слева от нас над искорёженными завалом дверями виднелась надпись «Выход», справа поодаль лестница, ведущая куда-то вверх и в темноту, а прямо перед нами краснела крупнобуквенная надпись «Лаборатория. Контрольно-пропускной пункт».

Хан, рассудив, что наибольшие ценности находятся там, куда вход запрещён, направился в сторону лаборатории. Он, не останавливаясь, перешагнул через лежащий на пороге армейский китель, напялил себе на голову валявшуюся рядом фуражку с кокардой и пошёл дальше. Не обращая внимания на знаки предупреждения, Ханыга принялся открывать и взламывать все двери подряд. Его не могли остановить ни угрожающие таблички типа «Не влезай – убьёт!», ни металлические двери помещений с нарисованными на них оскаленными черепами и надписями «Стой! Опасно для жизни!». Когда же перед ним возникала дверь, которую он не мог взломать, то вопросы её вскрытия он разрешал выстрелами из пистолета в те места, в которых, по его мнению, находились запоры. Иногда ему удавалось что-то найти, и он прятал находку в своём брезентовом мешке, в большинстве же случаев ему не везло, и он с кислой миной брёл к следующей двери.

Как остановить пьяного дурака, стреляющего из  пистолета, я не знал и поэтому старался держаться от него подальше. Но, к счастью, патроны у него скоро закончились, и Ханыга, пройдя коридор с рабочими кабинетами, упёрся в массивную металлическую гермодверь. Не обращая внимания на предупреждающую надпись: «Биологическая опасность. Запрещается входить без специальной защитной одежды» и нарисованного рядом человека в скафандре, он потянул дверь на себя, и она, к моему удивлению, открылась. Понимая, что вот-вот может случиться непоправимое, я кинулся вслед за беспредельщиком.

 

Когда я, преодолев череду технических отсеков и шлюзов, вбежал в лабораторный бокс, Хан, как ни в чём не бывало, сидел в кресле за письменным столом и наливал в какую-то стеклянную посудину зелье из своей фляжки. На стене над ним висел знак, изображающий восьмилапового паука-мутанта и краснела надпись: «Биологическая опасность». А на полу невдалеке от того места, где он устроил попойку, в беспорядке валялось несколько белохалатных одеяний.

Я огляделся. У противоположной стены располагался раскрытый стеклянный бокс, внутри которого стоял похожий на скороварку сосуд из жёлтого, блестящего металла. С крышки «скороварки», украшенной всё тем же японским иероглифом вэй, свешивалась сорванная кем-то пломба. Рядом со стеклянным боксом стоял лабораторный стол, оборудованный различными приборами и приспособлениями. На расстоянии вытянутой руки от стола, очевидно для предупреждения об опасности, находился пульт с разбитым защитным стеклом и большой красной кнопкой под изображением скрещивающихся молний. Рядом со мной, возле выхода из лаборатории на стене краснела похожая на железнодорожный стоп-кран рукоять тревожной сирены. Опасность была кругом! Все стены, шкафы и оборудование казалось, кричали: «Будь трижды осторожен! Кругом опасность! Смертельная опасность!».

– Ты бы здесь не шарил, – сказал я и выразительно поглядел на Ханыгу, вскрывающего ломиком дверцы очередного шкафчика.

Но Хан меня словно не слышал: покончив с осмотром полок шкафа, он обратил своё внимание на стеклянный бокс. Увидев там блестящий сосуд, он что-то пробормотал, потом быстро схватил его и перенёс на стол, за которым только что пьянствовал. Глаза безумца жадно заблестели, дыхание участилось:

– Похоже на золото… – пробормотал он, гладя рукой «скороварку».

– Чего ты делаешь! – гневно воскликнул я.

– Да ладно те, – процедил  сквозь зубы Ханыга, продолжая осматривать свою находку.

– Я тебе серьёзно говорю! Ничего здесь не трогай! – повышая голос, повторил я.

– Да п-шёл ты! – пренебрежительно прошипел безумец, сорвал с сосуда болтающуюся пломбу и принялся свинчивать крышку.

Возмущённый поведением этого идиота, я уже хотел подойти к нему и выразить свою мысль более доходчивым способом, но… тут банка чмокнула, и из неё вверх поднялось небольшое зеленоватое облачко. Оно быстро росло, увеличивалось в размерах и, перевалившись через край банки, коснулось руки взломщика. И рука, вернее та её часть, которую окутало туманное облачко, тут же исчезла!

Лицо Хана исказилось от страха, он отскочил от стола, плюхнулся в кресло и, нещадно матерясь, принялся отмахиваться обрубком руки от чего-то невидимого. А облачко тем временем, пролившись из банки, сползло со стола, подобралось к ногам парализованного страхом Ханыги, и через мгновенье из кресла, в котором он сидел, на пол свисали две пустые штанины!

А облачко разрасталось и, окутав свою жертву, от стола, возле которого сидел несчастный, двинулось в мою сторону! И тут я всем своим существом почувствовал, что плывущая ко мне дымка, это вовсе никакой не туман, а волна дикого животного всепожирающего ужаса…

Понимая, что скорчившемуся в кресле Хану я помочь уже ничем не смогу, я попятился и, стараясь уйти от надвигающейся на меня опасности, стал медленно отступать в сторону аварийной кнопки. Но облако, словно чувствуя моё местонахождение, двинулось вслед за мной. Я стал двигаться быстрее, но и облако тоже увеличило свою скорость. Отступая, я ударил кулаком по красной кнопке, автоматически рванул красную рукоять «стоп-крана» и выбежал из бокса. И тотчас же, словно подгоняя меня, где-то над головой тягуче взвыла сирена.

Когда я вбежал в вестибюль, то облако уже заполняло его. Оно опередило меня и, перекрывая пути отступления, загоняло в дальний угол. Зеленоватая дымка подбиралась всё ближе и ближе, густела и прижимала меня к лестнице, уходящей куда-то в полумрак. Понимая всю безвыходность своего положения, я сбросил тяжёлый полушубок и побежал вверх по ступенькам. Не считая лестничных маршей, я бежал вверх, бежал изо всех сил и остановился лишь тогда, когда лестница закончилась.

Я стоял на верхней лестничной площадке обычного многоэтажного дома. Передо мной были три обыкновенные квартирные двери и лесенка на чердак, загороженная металлической решёткой, запертой на висячий замок.

Надеясь на удачу, я подошёл к двери справа, нажал на кнопку звонка и подёргал дверную ручку. Дверь была заперта. Ждать было некогда, и я метнулся к двери напротив. Снова нажал на кнопку и снова подёргал ручку, но ответа и из этой квартиры не было, а туман уже облизывал нижние ступени последнего, верхнего лестничного марша. В отчаянии я рванул ручку третьей квартиры, но и тут меня ждала неудача. Воющая сирена рвала душу, вселяла безумие, но вдруг умолкла, и в оглушающей тишине зазвучал металлический голос: «До ликвидации осталось тридцать секунд, двадцать девять, двадцать восемь…»

И тут я вспомнил про подобранные мною ключи! Моментально вытащив их из кармана брюк, я стал подбирать ключи к замку. Один, второй… они даже не входили в замочную скважину. А туман… я уже ни на что не надеялся, и тут случилось чудо! Третий или четвёртый ключ вошёл в замочную скважину и там провернулся. Замок щёлкнул… «три, две…». Не теряя ни секунды, я рванул дверь на себя и был готов броситься в спасительную пустоту, но тут сзади что-то сверкнуло, громыхнуло, и взрывная волна, подхватив, грубо выбросила меня наружу…

…Снег. Много снега. Тишина, покой. Я поднялся, смахнул с лица снежную кашицу и, отступив, прижался к ближайшей стене. Но стенка показалась мне слишком холодной, и я обернулся. Позади меня была вовсе никакая не стена, а вековая заледеневшая сосна. На том месте, где только что была дверь, чернела, заносимая снегом, бесформенная куча камней.

Проваливаясь в снег, я отошёл от дерева. Внизу передо мной лежал крутой заснеженный склон, справа и слева стояли занесённые сугробами пихты и ели.

 

Глава VI. Что-то надо делать…

 

Санко остался один. До ближайшего жилья далеко – километров тридцать, а то и все пятьдесят. Просто так до него не добраться… А когда-то к этим золотоносным местам пролегала дорога, вдоль которой стояло несколько небольших деревень. Но с тех пор как прииски истощились, и люди отсюда ушли, дорога заросла лесом, заболотилась, стала непроходимой. Редкие туристы-экстремалы добираются до этих мест по реке, а охотники-промысловики прилетают сюда на вертолёте. Места здесь дикие, нехоженые, зверь – непуганый. В отсутствие хозяев сюда может пожаловать медведь, почуяв запах съестного, он может и в окно залезть, и крышу избушки разобрать. Поэтому все продукты, заранее запасённые на зиму, всякие там сухофрукты и сухоовощи, а также крупы, вермишель, тушенку-сгущёнку и прочие продукты хранят под навесом в железных бочках с плотно прилегающими, привинченными на болты крышками. К бочкам приделана цепь, которая обмотана вокруг ближайшего дерева. Покатает мишка бочки, покатает, да так и уйдёт ни с чем – не умеет он гайки откручивать. В итоге и продукты целы и в зимовье порядок.

Каждый, кто собирается зимовать в тайге должен знать, что ждут его долгие месяцы одиночества, скрасить которое может лишь единственный друг – верная охотничья собака.

Собака… Санко никогда раньше не имел дел с собаками, чем их кормить, поить и как за ними ухаживать, естественно, не знал. Но хозяева щенка, видимо, предвидели возникновение подобных затруднений – об этом говорила «случайно» оказавшаяся в рюкзаке потрепанная книжка: «Лайки. Выбор, воспитание и натаскивание». Обнаружив её, Санко только улыбнулся, но в первую же ночь прочёл от корки до корки. И почти ничего не понял. Но необходимые выводы для себя он сделал: кормить щенка придётся теми же кашами и похлёбками, которые будет варить для себя. Жить Саян будет в избушке, спать на коврике под нарами напротив лежанки Санко. Но это только на первое время. В дальнейшем его основным местом жительства будет уличная конура, которую ещё предстоит соорудить. Что же касается рекомендованного книжкой «обучения собаки», то щенок с самого начала охотно бежал на зов «Ко мне!», реагировал на окрик «Нельзя!», а вот команды «Сидеть!» или «Лежать!» – не воспринимал вовсе. И это было даже хорошо: впереди была целая зима, а наград за успеваемость – изюма и кураги, больше чем достаточно…

Оставшись один, Санко с первых дней принялся обустраивать свой быт. Он наколол дров, подправил кирпичи, которыми были обложены печки в избушке и в баньке, расчистил тропинку, ведущую к ручью. Осваиваясь в незнакомой местности, Санко на первых порах боялся далеко отходить от дома, но со временем освоился и стал уходить всё дальше и дальше. Он брал с собой Саяна и с любопытством наблюдал, как щенок перебегает от одного дерева к другому, принюхивается, а потом останавливается и начинает гавкать на кого-то укрывшегося в гуще ветвей или сплетении кореньев.

Вскоре чуть выше по склону Санко нашёл большую безлесную поляну, на которую, вероятно, и приземлялся вертолёт, привозивший сюда бельчатников. А ещё дальше просматривалась заросшая редким лесом старая дорога, которая спускалась к ручьевине и теснящимся над нею скалам. Где-то там по его предположениям и должен был находиться заброшенный золотоносный рудник, о котором рассказывал Иржи.

И Санко пошёл дальше: спустился к ручью, прошёл мимо размытой насыпи бывшей плотины, по сгнившим шпалам бывшей узкоколейки поднялся на горку и замер в изумлении. То, что перед ним предстало, походило на картину из фильма про войну: сплющенные и разорванные бочки, перевёрнутые ржавые вагонетки, тачки без колёс, какие-то развороченные зубчатые механизмы, сорванные с петель изогнутые решётчатые ворота. И рыжие от ржавчины рельсы… уходящие в страшную темноту подземелья.

Всё это выглядело жутковато, но любопытство пересиливало страх и манило заглянуть в этот таинственный мир. В следующий раз, направляясь в эти места, Санко взял с собой керосиновую лампу, подойдя к подземелью, зажёг её и, набравшись храбрости, шагнул навстречу неизвестному.

Сначала вокруг не было ничего интересного: кругом виднелся только грубо обтёсанный камень, но вскоре глаза привыкли к темноте, и он увидел то, что его окружают невероятно затейливые, похожие на морозную роспись узоры серебристой, местами почти белоснежной плесени. На стенах, на сводах, на брёвнах крепёжа. Белизна нависала сетями, свешивалась со сводов венками цветочных гирлянд, ветвилась и поблескивала вдоль стен узорами самородного серебра…

И вдруг сквозь занавесь паутины Санко увидел седую старуху! Это было до того неожиданно, что он вздрогнул. Язычок пламени в лампе заметался, замигал, и Санко почудилось, что ведьма что-то шепчет и грозит ему пальцем!

 

В конце ноября несколько дней шёл сильный снег, и тропинка к ручью, проложенная Санко ещё до снегопада, бесследно исчезла. И поэтому первый же послеснегопадный поход «по воду» закончился неудачей: санки, на которых он закрепил приспособленную под перевозку воды кадушку, всё время налетали на препятствия, кренились и переворачивались. Пришлось возвращаться домой, брать ведра, коромысло и, проваливаясь в снегу, дважды ходить к ручью. А ведь до снегопадов дорога до ручья была вполне проходима, и если раньше хождение за водой было в какой-то мере событием радостным, то сейчас, увы… И Санко взялся за лопату. За два коротких зимних дня ему удалось прокопать и протоптать достаточно широкую тропинку до ручья и обозначить её нарубленными в лесу ветками. Довольный своей работой, он заново снарядил санки, навозил домой воды, постирал одежду и даже истопил баню…

С той поры, как снега стали глубоки, Санко большую часть времени проводил в избушке, топил печурку, чинил и подгонял под себя хозяйскую одежду, варил для себя и для Саяна кашу с тушёнкой или щи из концентратов, заваривал в чайнике чай или сухую ромашку с добавлением мяты. Щенок подрос и за один раз иногда съедал больше хозяина, а, наевшись, особенно тёмными вечерами, забирался под кровать и на призывы Санко либо реагировал вяло, либо и вовсе старался их игнорировать.

Дни становились всё короче, темнота наступала рано. Санко скучал и чтобы хоть чем-то занять себя, решил заняться рисованием. Он нашёл два карандаша – чёрный и красный, стопку бумаги, зажёг для лучшего освещения обе керосиновые лампы и приступил к отображению задуманного. Но к художествам он, увы, оказался неспособен и кроме уродливых каракуль у него ничего не получилось.

Тогда Санко стал рисовать узоры, которым его ещё в детстве обучила Ткачиха – жена Ткача, известная в деревне тем, что тайно якшается с ведьмой, живущей в лесу. Вот похожая на мышонка палочка с хвостиком и двумя петельками вверху, рядом с ней маленький кружок, а за ним крючок, похожий на металлический «зацеп», выдернутый из деревянных одёжных плечиков, следом за ними круглая скобка, упёршаяся ножками в нижний край строки и ещё один крючок. Вот и всё – глядишь на этот рисунок, и становится тепло! А если следом нарисовать два рыболовных крючочка, соединённых сверху палочкой, ещё кружок и ещё крючочки, то становится жарко.

И Санко в самом деле так проникся нарисованным, что даже вспотел! Несколько минут он сидел, вспоминая забытые ткачихинские уроки, а затем скинул с себя тёплую жилетку и быстро нарисовал кружок, затем заглавную письменную русскую «Н» с петельками по бокам, потом ещё двойной крючок, ещё кружок и значок похожий на кусачки с одной обломленной ручкой и… на него повело прохладой реки.

Санко ещё долго рисовал цепочки значков, и был солнечный день, и плыл он на своей лодке, и была весна, которая пахла ландышами… В каждом нарисованном им значке крылась какая-то эмоция или её кусочек, они дополняли друг друга, сливались вместе и вырастали в одно большое чувство жизни.

 

Всякий раз, когда выпадали свежие снега, Санко замечал на их нетронутой глади следы, оставленные лесными зверушками. Что это за зверьки, как они выглядят, Санко не знал, и ему хотелось их увидеть. Конечно, можно было бы встать на лыжи и попытаться их выследить, а если это не удастся, то просто прогуляться по лесу или пройтись до вертолётной поляны… Но передвигаться на этих двух досках, которые ещё надо было как-то прикреплять к ногам, у него никак не получалось. А вот подросшему Саяну, казалось, всё нипочём: он шнырял по ближайшим ельникам, облаивал их обитателей, потом возвращался и, повизгивая, приглашал хозяина пойти вместе с ним в лес подивиться на некое новое чудо, прячущееся в ветвях деревьев. Но хозяин вслед за своим четвероногим добытчиком не спешил, и пёс, виновато виляя хвостом, умолкал.

Но в этот раз Саян лаял и лаял не переставая. Это было необычно и продолжалось так долго, что Санко стал беспокоиться. Сначала пёс лаял где-то далеко и выше по склону, но со временем его лай стал приближаться и смещаться в сторону ручья. Как раз к тому месту, где оканчивалась тропа, и где Санко набирал воду. Судя по всему, пёс преследовал какого-то крупного и медленно идущего зверя. Опасаясь встречи с неведомым чудищем, Санко вооружился топором и поспешил на помощь другу. И…

Из леса на Санко вышел снежный человек!

Саян прыгал вокруг, лаял и лаял, а йети, не обращая внимания на собаку, шёл и шёл вниз по склону. Он падал, вставал, отогревая, совал руки в подмышки и снова шёл, приближаясь к тропинке. Санко пригляделся и понял, что навстречу ему идёт никакой не йети, а самый обыкновенный человек! И сразу было видно, что человеку худо. Чтобы уберечь пришельца от очередного падения, Санко бросился к нему навстречу, но опоздал.

– Мне плохо… – только и сумел выговорить незнакомец и рухнул под ноги подбежавшему зимовщику.

Человек был облеплен снегом и одет совсем не по погоде: демисезонная курточка, джинсовые брюки, на ногах какая-то лёгкая обувь. Вся его одежда была мокрой, обледеневшей, и было видно, что человек сильно замёрз. Кто он и откуда, выяснять у теряющего сознание незнакомца не имело смысла, и Санко, подхватив пришельца за плечо, повёл его в сторону избушки.

Оказавшись в тепле, человек, до этого ещё сколько-то державшийся на ногах, совершенно ослаб. Он был бледен, руки были холодны, и его начинало знобить, пришелец пытался что-то сказать, но членораздельно не мог выговорить ни слова. Санко, видя, что человек прямо на глазах теряет последние силы, стянул с него мокрую одежду, помог одеться в сухое бельё и, уложив его на свою кровать, укрыл тёплым одеялом. Для лучшего согревания Санко поверх одеяла накрыл незнакомца полушубком, но тот продолжал дрожать, тяжело с хрипотцой дышал, и, казалось, начинал терять сознание.

И тогда – Санко так и не мог объяснить, почему – ему на ум пришла странная идея: он одной рукой взялся за холодную руку пришельца, а в другую руку взял исписанный прошедшей ночью листок: «палочка с хвостиком и двумя петельками вверху, рядом с ней маленький кружок, а за ним ещё крючок…». И тепло, возникшее в груди, стало переполнять Санко, переливаться через край и проникать в ледяную руку лежащего в забытьи незнакомца…

Наступил вечер, потом ночь, а Санко всё продолжал сидеть рядом с пришельцем, держа его руку в своей руке. Неровный свет керосиновой лампы, витающие в полумраке неясные тени… Санко так и задремал, прикорнув рядом с нежданным гостем.

Когда он проснулся, на улице было ещё темно. Было холодно и надо было топить печь, готовить завтрак себе и Саяну. Санко поднялся, добавил яркости огоньку в керосиновой лампе и поглядел на пришельца. Человек спал, дыхание его было ровным и бледность, насколько было можно различить, исчезла.

Рассветало. Стараясь не греметь посудой и не разбудить гостя, Санко позавтракал, накормил и выпроводил на улицу Саяна, но в последний момент закрываемая следом за щенком дверь тягуче заскрипела, и незнакомец зашевелился.

– Где я? – чуть приподнявшись на подушке, спросил он и поглядел на Санко.

– В зимовье. Я тебя вчера в лесу на тропе подобрал. Ты кто?

– Я? – человек на мгновенье замешкался. – Я… Гладышев. Егор Гладышев.

– Ну а меня зовут Санко, так что будем знакомы. Как ты здесь очутился? В горах зимой… Ты, что с неба упал?

– Почти, – Егор закашлялся, –  почти что и так… Длинная история.

– Да ты лежи! Потом расскажешь. На-ка чаю попей, я тут мяты заварил. А ещё тут каша есть. Хочешь?

– Пожалуй… – Егор хотел выбраться из постели, но обнаружил, что на нём нет ничего кроме самого нижнего белья и длинного шерстяного свитера. – А одежда моя где? – спросил он.

– Сушится, насквозь сырая была. А вот эта вещица сухая… – сказал Санко, поднимая с пола и подавая Егору валяющуюся рядом с кроватью шерстяную тряпицу, –  Мы, наверное, её ещё вчера выронили, когда твою мокрую одежду снимали.

– Да это же!!! – Егор вспыхнул от радости. – Это же налобная повязка, которую мне Сагитта связала!

– Кто? – услышав знакомое имя, искренне удивился Санко.

– Сагитта! Волшебница с острова. Она сказала, что если я проснусь и найду эту повязку у себя, то это будет обозначать, что излечился от проклятья!

Теперь настала очередь Санко открыть рот от удивления.

– Так не бывает, – проговорил он, – Сагитта, волшебница с острова… Постой, постой! О каком таком острове ты говоришь?

– Среди болот, в Заповеднике, – всё ещё не понимая, о чём его спрашивают, автоматически ответил Егор.

Радость и удивление, восторг и сомнения – чтобы описать всю гамму чувств, овладевших молодыми людьми, нужно обладать талантами Шекспира или Бальзака! До самого вечера молодые люди рассказывали друг другу о своих злоключениях. Сначала Егор – о том, как он попал в Заповедник, а затем на остров, потом Санко – о том, как познакомился с Иржиком и очутился в Новосибирске…

Егор жаловался на превратности судьбы, сначала связавшей его с человеком из далёкого прошлого, а потом забросившей в подземную лабораторию. В подтверждение правдивости своего рассказа Егор вынул из кармана и показал товарищу кольцо, подаренное ему Ханыгой. Санко взял его в руки и от удивления вскрикнул: на внутреннем ободке кольца чётко виднелся трижды выгравированный знак , обозначающий, что эта вещица является… волшебной! А также наличие этого знака предполагало, что владелец этого кольца может с его помощью перемещаться в пределах волшебного мира… Разговоров хватило и на весь следующий день. Когда же всё наболевшее было высказано, Егор, вспомнив о кольце, спросил Санко о том, каким образом отсюда можно выбраться. Узнав же о том, что до наступления тепла это вряд ли удастся, загрустил.

Шло время, и через несколько дней Егор совсем окреп и стал выходить на улицу. Он наладил лыжи и в сопровождении Саяна принялся прокладывать прогулочную лыжню от ближайшего ельника до березняка на краю вертолётной поляны. Санко же, воспользовавшись отсутствием товарища, решил провести ревизию имеющихся в наличии продуктов. И здесь его поджидала неприятность: запасы продовольствия не были рассчитаны на трёх едоков! По предварительной прикидке, они должны были закончиться задолго до середины мая, то есть до возвращения Иржика!

Санко взял листок бумаги и «на глазок» оценив запасы продуктов, принялся  рассчитывать дневную норму. Но и это получалось плохо: запасы консервов, сухарей ещё можно было как-то распределить по месяцам и неделям, но вот что было делать с крупами, мукой и прочими сыпучестями? Их, чтобы хоть как-то определить дневную норму, надо было предварительно взвесить, но весов у Санко не было!

За этими печальными подсчётами его и застал вернувшийся с прогулки Егор. Увидев составленную Санко продуктовую табличку, он промолчал, а затем упавшим голосом произнёс:

– Я, конечно, понимаю, что на меня… на меня запасы еды не рассчитаны… Значит, мне надо уходить.

– Да ты что! Не зная дороги, зимой, в морозы… – тревожно воскликнул Санко. – Не дури! Мы с тобой чего-нибудь да придумаем! В лесу, наверное, ещё осталась рябина, на стволах деревьев растут какие-то съедобные грибы… Здесь наверху, под крышей хранятся хозяйские капканы и ловчие петли, я ими пользоваться не умею, но мы научимся! На ручье за бывшей плотиной большая вымоина, а в ней полынья – наладим удочки, наловим рыбы… Выживем!

– Ты и в самом деле так думаешь?! – проговорил Егор и с надеждой взглянул на товарища.

– Конечно, выживем! Продуктов до весны точно хватит! А как снега осядут и потеплеет, будем к людям своим ходом вдоль реки выбираться. А пока на такой случай создадим недельный неприкосновенный запас и начнём шить палатку для ночёвок на берегу.

– Точно. Река всегда и прокормит, и к людям выведёт… – повеселев, согласился Егор.

 

Дни тянулись за днями. Приближалась весна, а вместе с её приближением таяли запасы дров и продовольствия. Чтобы возместить первую часть этой убыли, выше по склону было выбрано и повалено большое сухое дерево, его очистили от сучьев, распилили на чурбачки, которые потом где на салазках, а где самокатом переправили к зимовью и уложили на место дров, сожжённых за зиму. Таким образом, проблема с отоплением, то есть, с теплом внешним, была решена, а вот что касается тепла внутреннего, того, которое возникает после хорошего обеда, то с ним были проблемы…

Урожая дикоросов, на который рассчитывали, в ближайших лесах не наблюдалось, охота капканами и ловчими петлями не задалась, поэтому из-за стола друзья поднимались с тем «лёгким чувством голода», которое обычно рекомендуют диетологи.

Но лесные дары всё-таки существовали, и так получилось, что первые грибы нашёл Саян! Во время прогулки по березняку он так долго лаял на затаившуюся в ветвях берёзы белку, что Егор был вынужден пойти к нему, чтобы узнать, в чём дело. А подойдя, он увидел, что на стволе дерева растут грибы! Жёлтые, по цвету напоминающие желток куриного яйца, небольшие, похожие на картофельные толкушки, и более крупные, напоминающие прилепившиеся к стволу оладьи. Ни ножа, ни сумки с собой у Егора не было, но грибы легко отламывались от ствола и он, сняв с головы шапку, наполнил её упругими, чуть похожими на губку дикоросами.

Вечером, припомнив свой опыт приготовления грибов во время пребывания в археологическом лагере, он порезал их на узкие полоски, сложил в чугунок, отварил, а потом снова залил водой, добавил крупы, специй, посолил и поставил в только что истопленную печку на ночь. Наутро вынул чугунок из печи, попробовал варево: грибы размякли, внешне стали похожи на домашнюю лапшу, а вкусом напоминали говяжью печёнку. Правда, они сильно уварились, но на один полноценный обед их нашей троице хватило.

Морозы отступали, и жизнь за пределами таёжных просторов оживала. Пару раз друзья видели в посветлевшем небе пролетавшие в вышине самолёты, а один раз даже слышали далёкий рокот вертолёта. Дни становились длиннее, начиналась весна, и хотя снега ещё были глубоки, друзья начинали готовиться к многодневному переходу в большой мир. Днём чинилась одежда, из мешковины и кусков брезента шились спальные мешки и палатка. В оставшееся от повседневных забот время Егор, перечитавший несколько раз единственную в зимовье книгу, занимался воспитанием полугодовалого щенка, а Санко доставал бумагу и рисовал цепочки магических значков, пытаясь сложить их в такую формулу, которая могла бы внушать голодному человеку чувство сытости.

Успехи Егора были налицо: за последние недели он добился того, что щенок научился исполнять команду «Сидеть» и гавкать по команде «Голос». У Санко же ничего не получалось – не хватало знаний, и неудача следовала за неудачей.

И вот однажды, когда они уже собирались ложиться спать, Егор, заметив необычную молчаливость товарища, напрямую спросил:

– Что случилось? Я ещё днём заметил, что ты сегодня не в себе, пишешь чего-то, нервничаешь…

И Санко, удручённый неудачами и несовершенством своей памяти, не выдержал:

– Не обижайся, но ты же не помнишь, что с тобою было! Ты в то время без сознания был, а я растерялся и не знал, как тебе помочь! Мне тогда казалось, что ты вот-вот умрёшь и я, проклиная свою беспомощность, был готов разреветься… но мне удалось взять себя в руки и я стал вспоминать о том, как нас лечили в детстве. В воспоминаниях всё это выглядело очень даже просто: к заболевшему приходили ведунья или знахарь, прикладывали руку к больному месту, держали её там какое-то время, и болезнь проходила. Меня тогда взрослые пытались отдать в ученики к одной такой ведунье, но я был совсем глупым и не хотел тратить время на запоминание и рисование каких-то закорючек. Взрослые, конечно, настаивали, и мне приходилось через «не хочу» заучивать ряды этих маловразумительных значков. А потом родилась Дануся, у взрослых появились другие заботы, я же был предоставлен сам себе, и проблемы моего обучения уже никого не волновали…

Санко огорчённо вздохнул, а потом снова взглянул на Егора:

– Но с тех пор как я оказался здесь, мне снова стали сниться родные места, детство, много чего снилось! И вот однажды я увидел во сне те причудливые значки, которые в меня вдалбливали на занятьях у ведуньи. И это было чудо! Каждый значок нёс в себе какое-то чувство, группа значков сливалась в образ, из образов складывалась картина!.. Поутру я по памяти зарисовал увиденное, а через день снова вернулся к своим записям и увлёкся этим конструированием! У меня даже стало кое-что получаться… И тут на мою голову свалился ты – замёрзающий и обледенелый. Я сидел рядом с тобой и видел, как тебе плохо, как внутренняя стынь не отпускает тебя. Тогда я, вспомнив о чуде лечебных прикосновений, создал внутри себя образ внутреннего тепла и, прикасаясь к твоей руке, сумел передать его тебе. И ты ожил!

– Извини… Я об этом ничего не знал… Видел, что ты чего-то чертишь, но подумал, что если ты захочешь, то сам покажешь мне свои рисунки.

– Вот, пожалуйста, посмотри, если тебе интересно, – Санко достал из стола исписанные строчками значков листки бумаги.

Егор взглянул на рукопись и был поражён: точно такие же или очень похожие значки он видел на сером камне, стоящем среди заповедной пустоши!

– Постой, – дрогнувшим голосом проговорил он, – я это уже где-то видел. Вот это слово из четырёх крючков, оно там точно встречалось! На камне…

– Какое слово? – перебил его Санко. – Тут нет слов, а то сочетание знаков, на которое ты показываешь – это вызов воодушевления, предшествующего подъёму духа.

– Это как? – удивился Егор.

– Очень просто, – начал было объяснять Санко, – сначала ты мысленно погружаешься во тьму, потом начинаешь различать в ней шорохи, а потом возникает чувство…

– Всё равно ничего не понял! Какая тьма, какие шорохи?

– Ну как тебе объяснить? Это отдалённо напоминает то состояние, в которое впадают йоги, погружаясь в нирвану.

То, что нирвана – это отсутствие волнений, желаний и освобождение от всего-всего, Егор знал ещё со студенческих времён. Но как, созерцая какие-то «буквы» нарисованные на бумажке, внутренне тепло одного человека можно передавать другому? Это было непостижимо.

– Хорошо, предположим, что я что-то понял, что-то – нет, – примирительно сказал Егор. – Но ты-то из-за чего расстраиваешься? Чего случилось?

– Да ничего. Просто я пытаюсь записать символами такое сочетание эмоций, испытав которые, можно будет заглушить чувство голода. Но пока не получается.

– Но мы же не голодаем!

– Это так. Но я хотел на будущее… вдруг пригодиться. – Санко смолк, а потом вдруг смял лежащий перед ним листок и с досадой в голосе произнёс: – Не получается! Понимаешь? Ничего не получается! Знаний не хватает и ещё чего-то… важного. Помню, ведунья там какие-то корешки сушила… толкла…  и запах! Какой там стоял запах… Может быть в нём-то всё и дело?

Егор, видя, что товарищ всерьёз переживает свои неудачи, постарался его успокоить.

– Да не убивайся ты! Вот выберемся отсюда, вернёшься к своей кудеснице, откроет она перед тобой свою волшебную книгу и всё, что надо, ты там прочитаешь.

– Нет у нас такой книги. Вернее, она была у нас когда-то, много лет тому назад, но потом её не стало… Теперь же все записи остались только в памяти знахарей и передаются ими из поколения в поколение. Причём у каждого из них лишь своя небольшая часть книжных знаний. Но записей они не хранят, а когда надо, по памяти свои формулы выписывают.

– Наподобие медицинских рецептов?

– Пусть так, если тебе будет понятнее.

– Так что же? Стоит их запомнить, переписать – и пользуйся!

– Не получается. Значки мало запомнить, для этого надо ещё что-то. Ведь это как: по каждому рецепту можно приготовить лекарство, но должны быть соблюдены условия, в которых оно готовится! А измени условия и у тебя ничего не получится! Вот, к примеру, ощущение тепла во мне возникает только при запахе пота, а солнечный свет я вижу только тогда, когда передо мной горит огонь… Не знаю как это устроено, но если ты, пусть даже мысленно, не видишь перед собой изображения символов, – то хоть заглядись на воду в ведре – ощущение того, что ты на берегу реки, у тебя не возникнет.

Санко вдруг остановился и, припомнив что-то, внимательно поглядел на Егора.

– Послушай, а о каком таком камне ты мне только что говорил?

– О камне? Да я тебе рассказывал, что в Заповеднике, там, где мой брат ведёт раскопки, стоит камень с высеченными письменами, которые очень похожи на твои. И как только мы отсюда выберемся, я тебя туда обязательно свожу!

– Меня туда не пропустят… А при попытке пройти сразу же арестуют!

– Глупости! Мы же с братом моим, с Артёмом пойдём. А у него, знаешь, какой авторитет! Говорят, что к его мнению даже министр прислушивается.

Егор ещё что-то рассказывал о раскопках, но Санко его уже не слышал.

– Если ты не ошибаешься, – тихо проговорил он, – то тот камень с надписями имеет очень большую ценность. Почти такую же, какую имела наша легендарная книга.

– Легендарная?

– Да, по легенде, один из наших молодцев влюбился в девицу из ваших земель, а та возьми да и заболей! Причём не простой болезнью, а болезнью неизлечимой. А неизлечимость, как известно, – это дело тёмное, и лечится такая болезнь только через погружение во тьму. Вот и решил наш молодец исцелить свою возлюбленную с помощью заклинаний записанных в волшебной книге. Какое из них могло ей помочь – он не знал, поэтому не стал вырывать отдельные страницы, а похитил всю книгу целиком. С той поры ни его, ни нашей волшебной книги…

– М-м-да… – Егор задумчиво почувствовал товарищу, – знавал я одного герцога, любителя редкостных книг, вот бы у него про неё спросить! Да ладно уж… другая это история и давно это было.

 

Глава VII. Шорох тьмы

 

Творческая работа над путеводителем для туристов близилось к концу. Большинство трудностей, благодаря сотрудникам краеведческого музея, осталось позади: собранные ими фотографии, зарисовки, кадры кинохроники и рассказы очевидцев – всё это многие годы собиралось, хранилось и находилось в общей доступности. Сложность возникла только в том, что учтённых пещер было не пять-шесть, как считалось вначале, а почти в два раза больше, правда, некоторые из них были узки, неглубоки или труднодоступны. Начальство же, предвидя финансовые расходы на обустройство туристических маршрутов, предлагало ограничить перечень объектов до минимума и оставить в списке только объекты природного происхождения.

Но у составителей справочника было другое мнение. Особенно на расширении списка настаивала Жанна, которая обнаружила в архиве несколько удивительных повествований и историй о ныне заброшенном руднике, что находится в горах на юге области.

Эти рассказы, записанные со слов рудознатцев и старателей, повествовали об обитающей в тех местах таинственной Серебряной Деве, дочери горного царя. Дева эта являлась рудокопам то в виде маленькой девчушки, то в образе хлебосольной хозяйки, а то и в облике разгневанной старухи. И будь перед ней хоть юноша, страдающий от первой любви, хоть лихой человек или умудрённый жизнью старец, напускала она на них морок и, в душу заглядывая, старалась чистоту их помыслов разглядеть. Если рудокоп ей приходился по нраву, то она открывала перед ним отцовские злато-серебряные кладовые, а если нет, то могла и со свету сжить.

Жанна, увлечённая романтичностью этих сказаний, отстаивала своё предложение до конца, и её убеждённость победила: посещение заброшенного рудника было включено в план работ.

За прошедшую зиму большая часть намеченных обследований была проведена, оставалось посетить и осмотреть две самые дальние и труднодоступные точки – горную выработку «Южная №3» и пещеру «Логово снежного барса». Для посещения этих объектов было решено воспользоваться вертолётом лесоохраны и посетить эти оба объекта за один день.

В этот раз в состав экспедиции в качестве обозревателя была включена и Жанна. Она, до этого никогда не летавшая на вертолёте, боялась возникновения непредвиденных трудностей, и её опасения сбылись: пилот долго не мог найти подходящую для посадки площадку и посадил машину в километре от входа в пещеру.

И этот километр, обходя камни и поваленные деревья, надо было пройти, поднимаясь в гору и проваливаясь в снег по пояс. Жанне, конечно, это было бы не по силам, но её попутчики, предвидя подобные трудности, захватили с собой алюминиевые снегоступы и лыжные палки с широченными кольцами…

Прокладывая дорогу, на таких же снегоступах впереди шли инспектор лесоохраны и проводник – местный охотник, не так давно побывавший в этих местах. Цепочку замыкали Жанна и фотограф-краевед Лужецкий, прикреплённый к творческой бригаде краеведческим музеем. Примерно через час героических усилий восхождение было завершено.

– Всё, пришли, – сказал шедший впереди Жанны фотограф и воткнул лыжные палки в снег.

Полузанесённое снегом метровое отверстие в скале выглядело непривлекательно, и лезть в него Жанне так сразу почему-то не хотелось. А вот инспектор и проводник, наоборот, были полны решимости и без лишних разговоров, включив фонарики, отправились исследовать подземелье.

Лужецкий достал фотоаппарат и, оглядывая окрестности, принялся просвещать Жанну:

– Каких-то десять тысяч лет назад здесь бродили пещерные львы и питались они… – краевед выдержал эффектную паузу и с усмешкой поглядел на Жанну. – И питались они пещерными медведями, которые прятались от хищников в таких вот пещерах!.. Но климат стал меняться, медведи и бизоны, которыми питались хищники, начали вымирать, и пещерные львы, последовав за ними, стали достоянием археологов.

– И объектом рассуждений для досужих краеведов, – с улыбкой дополнила Жанна.

Тем временем первые исследователи вышли из пещеры.

– Ничего интересного, – инспектор пренебрежительно покачал головой, – там свободно пройти можно всего шагов десять, а потом двухметровый поворот и тупик. Хоть бы рисунки какие-нибудь наскальные были или эти, как их, сталагмиты-сталактиты… Заходите, описывайте, фотографируйте и,  – инспектор демонстративно посмотрел на часы, – полетим дальше!

Эта показная торопливость показалась Жанне неуместной, но она сделала вид, что ничего не заметила и продолжила разговаривать с Лужецким:

– Послушайте, – сказала она, обращаясь к фотографу, – я не знаю, верите ли вы в существование злых духов и тёмных эльфов, но хорошо было бы сделать такой снимок входа в пещеру, чтобы впечатления о посещении этого места возникли у туриста ещё до того, как он его посетил. Чтобы, глядя на фотографию, будущий посетитель слышал и вой ветра, и доносящийся из пещеры рык зверя, и хруст костей раздираемой жертвы…

– Экая вы кровожадная, – проворчал фотограф. – И как вы посоветуете мне это сделать? – Тут же нет ничего примечательного, только голая скала да обычный бурый камень! Я же не волшебник!

– Так станьте им! Вы же творческий человек! А то, что снимок будет постановочным, – так это для рекламы даже лучше. К тому же кое-что можно заретушировать – вот снег, к примеру, весь истоптан, а на снимке он должен быть свежим, нетронутым!

– Что ж, это я могу сделать. Но при одном условии: автором данного коллажа будете значиться вы!

 

Примерно через час фотосессия была завершена, дорога до места посадки по протоптанной тропе была пройдена и, уже в вертолёте молчавший всё последнее время фотограф спросил:

– Прежнее название пещеры, как я понимаю, вы поменяете на что-нибудь романтичное, скажем: «Пещера горных духов» или «Приют первопроходца»?

– Пока нет. Но, наверное, это стоит сделать…

Жанна сказала это и задумалась – ведь новое название должно быть связано с какой-нибудь существующей легендой. Предыдущим пяти пещерам, представленным в путеводителе, легенды уже были подобраны: одной – о пропавшей в «здешних» горах группе туристов, другой – о призраках юноши и девушки, замурованных в одном из залов пещеры. Третьей – про клад Чингисхана, якобы, спрятанный «где-то здесь» под огромным камнем. Пещере, в которой зимуют летучие мыши, «подарили» легенду про пещерных отшельников, чьи души обратились в рукокрылых мышей. А той, рядом с которой археологи обнаружили стоянку человека бронзового века, – краткий пересказ фрагмента романа Жозефа Рони-старшего «Борьба за огонь»: «В непроглядную ночь бежали уламры, обезумев от страданий и усталости; все их усилия были тщетны перед постигшим их несчастьем: огонь был мертв! Они поддерживали его в трех клетках. По обычаю племени четыре женщины и два воина питали его день и ночь…»

Хороший гид всегда чего-нибудь да придумает: зимой покажет следы снежного человека, летом отведёт в лес, в котором вот-вот зацветёт волшебный папоротник, а потом поведает некую историю, да расскажет её с таким достоверным ужасом, что легковерные слушатели будут помнить его экскурсию до конца жизни. Но гидов и экскурсоводов тоже надо обучать, а для этого нужны хорошие учебники – сборники сказаний и легенд. Пусть даже в авторской редакции!

Легенда, посвящённая пещере, которую только что посетила Жанна, должна была быть необычной, сказочной и в то же время достоверной настолько, чтобы в неё могли поверить люди…

– Да и то, – вступил в разговор о названии пещеры сидящий рядом охотник, – зачем пугать несведущих людей? Во-первых, снежные барсы если когда-то здесь и водились, то это было в допотопные времена, во-вторых, – эти звери днём отлёживаются в пещере, а охотятся рано утром либо поздно вечером. Так что, с точки зрения охотоведа, я бы водить людей к логову настоящего снежного барса не советовал. Назовите лучше это место – «Обитель вещих снов»! Я когда последний раз здесь был, около этой пещеры отдохнуть задумал. Ну и задремал! А во сне увидел, будто сижу я за рулём в «Волге» и еду куда-то. И сбылось! Зять – в лотерею «Запорожец» выиграл!

«Вот и славно! – подумала Жанна, – только вот «Волгу» с «Запорожцем» в легенде надо будет местами поменять»…

До следующей точки маршрута долетели быстро. Пилот уже бывал на этой площадке и поэтому без затруднений приземлился на поляне возле березняка.

– Знакомое место! – проговорил охотовед, выбираясь вслед за товарищами из вертолёта. – Мы осенью прошлого года сюда продукты и всякие мелочи завозили. У здешнего охотника зимовье вон там – за леском в низине. Только мне говорили, что его в этом году здесь не будет: то ли заболел он, то ли белки в этом году очень мало и зимовать тут нет смысла.

 

– Что это? Ты слышишь? – спросил Санко и взглянул на товарища. – Вроде как вертолёт?! Далеко где-то… За горами.

– Да, – насторожился Егор, – я его ещё утром, когда на улице был, слышал. Только он тогда далеко был и быстро смолк, а сейчас вот снова…

– Вроде как в нашу сторону летит?! Высматривают чего-то или ищут кого?

Санко вопросительно посмотрел на Егора, но тот в ответ нахмурился:

– Не нравится мне это! Шум вертолётный не нравится, поиски не нравятся. Я ж тебе рассказывал! А вдруг это опять бандиты из той старательской артели? И ищут они свой пропавший осенью вертолёт? Экипаж ищут… меня?

Тем временем далёкий шум вертолёта стал нарастать, затем превратился в грохот и стих где-то выше по склону.

– На вертолётную площадку сел. Пойдём, посмотрим? – предложил Санко.

– Боязно что-то. Давай близко подходить не будем, а сначала издалека понаблюдаем?

Вертолёт действительно приземлился на поляну. Рядом с ним копошилось несколько человек. Лиц издалека было не различить, о чём говорили – не было слышно. Но вот люди надели лыжи, выстроилась в цепочку, и направились сквозь редколесье в сторону рудника. Возле вертолёта остался один человек, который прохаживался вокруг машины и чего-то осматривал.

– Я пойду, поговорю, – решился Санко, – скажусь охотником, разузнаю, что да как. Это же шанс улететь и упускать его нельзя!

Пилот, увидев приближающегося лыжника в ушанке и тулупе, совсем не удивился. Ему, работавшему с охотниками-промысловиками не первый год, такие встречи были не в диковинку.

– Привет! – отозвался он на приветствие Санко. – Зимуешь?

– Зимую… А вы? Ищите чего-то? С вами, я видел, лыжники прилетели.

– Краеведы это, – проворчал вертолётчик. – Они пещеры обследуют: девица, фотограф из музея, проводник из охотников. А мы с инспектором при них, вроде как воздушное такси… с шашечками.

– Да-а… – посочувствовал Санко. – Только пещер здесь никаких нет, а есть лишь заброшенный рудник.

– А моё дело маленькое: рудник – так рудник. Мне сказано лететь – и я лечу!

– Слушай, – помолчав немного, продолжил разговор Санко, – а можно ли мне с вами домой улететь?

– Да пожалуйста!

– Только я не один. Мы здесь вдвоём зимуем. И я своего товарища одного оставить не могу.  А можно мы с ним вдвоём полетим?

– Если это не Михайло Потапыч, – усмехнулся пилот, – то без проблем.

– Нам бы вещи собрать… – Санко радостно закивал головой и, обернувшись в сторону притаившегося Егора, призывно помахал рукой. – Мы быстро. Вы только без нас не улетайте… Нам оставаться здесь никак нельзя: у нас продукты заканчиваются.

Собирались быстро. Пока Санко сочинял письмо для Иржика, Егор убрал в бочку оставшиеся продукты. Затем они навели порядок в зимовье, сложили в рюкзаки свои нехитрые пожитки и, поклонившись приютившей их избушке, направились к вертолёту.

 

– Так вот она какая, эта шахта! – не удержалась от возгласа Жанна, увидев вход в подземелье. – Я думала, что если здесь такие сказочные богатства добывали, то и выглядеть она должна как-то сказочно…

– Жанна, уважаемая, – поспешил пояснить краевед, – да, действительно, серебро и золото в этих местах когда-то добывали и шахтным способом. Но то, что перед нами – это горная выработка, которая в архивных документах чаще всего называется штольней, потому как разработка здесь велась только горизонтальная. Жильное золото в ней начали добывать ещё лет двести тому назад – в царской России! Богатое было месторождение. И ещё в прошлом веке сюда была проложена дорога, вдоль дороги стояло несколько деревень, в которых жили в основном семьи рудокопов. Но со временем месторождение истощилось и потеряло своё государственное значение. После этого ещё какое-то время здесь промышляли старательские артели и одиночные старатели, но их промысел тоже угас. И вот уже лет тридцать, как люди ушли из этих мест, оставив нам лишь сказания о несметных залежах золота да о россыпях самородного серебра. И архивные документы, разумеется.

Лужецкий окинул взглядом заросшие лесом склоны гор, сделал несколько снимков и снова обратился к Жанне.

– Вы что хотите мне говорите, но если Уральские горы славятся своими золотоносными рудниками и Хозяйкой Медной горы, то у нас тоже есть, чем годиться! У нас тоже есть и свои рудники, и своя воспетая в сказаниях Серебряная Дева, которая вольна распоряжаться всеми залежами злата-серебра в наших горах!

– И легенд о нашей Хозяюшке тоже сложено не меньше! – согласилась Жанна.

– Вот и про эту штольню существует легенда. Которую вы слышали, и, конечно, знаете не хуже меня.

– Да, – печально продолжила Жанна, – я знаю эту легенду, в ней говорится о том, что здесь обитает дух прикованного к тачке беглого каторжника…

– Осуждённого на каторгу за то, что нарушил девять божьих заповедей из десяти…

– А потом нарушившего и десятую: убив в этой… штольне старателя, нашедшего серебряный самородок…

Жанне вспомнились другие волшебные истории, связанные с этими горами, и она на миг представила себе, что здесь, среди целебных предгорных лесов возникла курортная зона с домами отдыха, гостиницей, с горнолыжными трассами и базами проката спортивного инвентаря. И очереди – из желающих посетить самые загадочные в мире шахты и штольни…

– Идите, любуйтесь, изучайте, – прервал её мечтания вернувшийся из штольни инспектор. –  Опасности обрушения нет. Только осторожно! Руками ничего трогайте – там всё прогнило и покрыто белой плесенью.

– А мы с Жанной представим себе, что это серебро! – пошутил в ответ Лужецкий и, подмигнув спутнице, снова приготовил свой фотоаппарат к съёмкам.

Пройдя мимо исковерканных ворот, спутники шагнули в темноту подземелья. Пахло сыростью, гнилью и скрытой угрозой, таящейся где-то рядом. Вскоре дневной свет исчез за поворотом, и спутники оказались в кромешной мгле, мрак которой прорезался лишь узкими лучами фонариков.

– Жутковато как-то… – сказала Жанна, дойдя до первой развилки. – Рельсы кончились…

– А зачем они? – Для тачек рельсы не нужны! – пошутил Лужецкий, фотографируя опрокинутую вагонетку.

Но Жанна шутку не оценила: вокруг стояла непроглядная тьма, и ей действительно было страшновато. Она было потихоньку двинулась дальше, но тут её фонарик, луч которого мог осветить лишь небольшой участок грубо обработанной стены, погас… Погас всего на пару секунд, но этого короткого мгновения хватило на то, чтобы она отчётливо услышала шорох и увидела, как прямо на неё из темноты беззвучно несётся, толкаемая призраком, огромная, тяжелогружёная тачка! Не в силах скрыть свой испуг, Жанна тихонько ойкнула и отступила к стене.

– Э, да вы, уважаемая, оказывается, трусишка! – продолжал подшучивать занимающийся своим делом фотограф.

– Ничуть! – гордо ответила Жанна и смело шагнула в темноту, скрывающуюся за поворотом. Сделала шаг, другой и остановилась, поражённая: она стояла в центральном зале серебряного дворца! И кругом было серебро, море искрящегося серебра: тончайшие, прозрачные кружева, лёгкие светлые цепочки, мостики, придающие особинку краям орнаментов; украшенная самоцветами красочная роспись стен и потолков, цветы, бабочки, паутинки, сплетённые из серебряных нитей и… исходящее от них лучистое сияние! Видение завораживало, и Жанна чувствовала, что это сама Серебряная Дева касается её души своей волшебной палочкой.

Жанна сделала ещё шаг вперёд, и видение исчезло. Поравнявшийся с ней Лужецкий ничего необычного не заметил и, высматривая объект для очередной съёмки, продолжал демонстрировать свою начитанность:

– Кстати о тачке! Я где-то читал, что раньше существовало поверье: если вы в тишине заброшенной шахты услышите скрип колеса тачки, которую катит каторжник, то вам надо немедленно загадать желание.

– Немедленно? – стараясь скрыть проявление минутной слабости, автоматически переспросила Жанна.

– Да, стоит промедлить и мимолётное звучание исчезнет! Так же как и с падением метеора. Про это даже в песне поётся: «Пока звезда летит, летит звезда! Загадай желанье, и оно исполнится!».

«Загадай желанье, пусть оно исполнится…» – чуть слышно поправила Жанна. И вспомнился ей берег Крыма, шум волны, бьющейся о прибрежные камни, и ласковый ветерок, и раскрытый томик стихов… Тёплое, всепоглощающее чувство нежности к единственному и самому лучшему на свете человеку и стихи, которые когда-то ей подарил Егор:

 

Если тёмной-тёмной ночью,

Да такой, что зги не видно,

В миг, когда над морем вспыхнет

След летящего светила,

Ты желанье загадаешь,

Знай, разрушатся оковы

Колдовского заклинанья.

И сольются воедино

Стук сердец, и жар дыханья

двух влюблённых…

 

И тут, словно ниоткуда, в дополнение к воспоминаниям возникли ещё две строки: «Если вдруг во тьме пещеры, Ты услышишь скрип тележный…»

Жанна произнесла вслух эти слова и в тот же миг услышала, как где-то рядом проскрипело колесо каторжной тележки! И она загадала, успела загадать! Пространство-время – колёса бесконечно огромного зубчатого механизма вздрогнули и, стало понятно, что ещё мгновение, и они сдвинутся, завершат оборот и свершится чудо!..

Всю обратную дорогу Жанна пребывала в каком-то забытьи, она поддакивала Лужецкому, улыбалась спутникам, что-то отвечала невпопад, а потом, сказавшись уставшей, надолго умолкла и пришла в себя только при посадке в вертолёт. Её хотелось остаться одной, и она, поднявшись в кабину, собралась пройти на своё место, но увидела, что оно занято незнакомым бородатым мужчиной, а под ним на полу лежит большая охотничья собака! В поисках свободного места Жанна оглядела салон и… замерла, не веря своим глазам: навстречу ей поднялся заросший бородой невероятно знакомый, и в то же время незнакомый мужчина! Жанна никогда не видела Егора заросшего бородой, но глаза… Такие глаза могли быть только у него!

Голова шла кругом: откуда он здесь, да и Он ли это? А может быть, всё это только… И она робко шагнула навстречу видению.

– Жанна?! – удивлённо произнёс бородач и радостно улыбнулся.

Она уловила его встречное движение и не выдержала: взметнулась, взлетела, бросилась к нему на шею:

– Егор, Горушка ты мой!..

 

Терра инкогнита

 

– Артема́с, а скажи мне, ты ведь этого не ожидал? – Пьер Бюан отложил  кисточку, которой сметал пыль с осколков раскапываемого кувшина, и посмотрел на Артёма.

– Чего не ожидал? – удивился Артём.

– Да того, что твой брат выразит желание пойти в ученики к колдунье и вновь отправится на болотный остров?

– Нет, что ты! Скорее всего, я бы был удивлён обратным. Он же по специальности лингвист-переводчик, и к тому же с детства помешан на языкознании: каждое незнакомое слово в отдельную тетрадочку выписывал.

Пьер поднялся, отёр пот со лба, потом подошёл к Артёму и сел около него.

– М-м-да, дела… Уехать в командировку на целый год! К тому же, как там у вас раньше говорилось: «без права на переписку»? Да Жанна без него вся уревётся!

– Ну реветь ей особенно будет некогда, – проворчал Артём, выбираясь из раскопа. – Теперь она у нас ответственный работник и на неё возложена подготовка к посещению туристами заповедных земель. Да и переписка у них с Егором кое-какая останется: он же взял с собой на остров четырёх почтовых голубей, будет слать Жанне приветы.

Друзья поговорили о погоде, о перспективах нынешнего археологического сезона, но потом разговор вот уже в который раз вернулся к проблемам расшифровки заповедных текстов.

– Вот в наших газетах, – сказал Пьер, – появилась информация о том, что некий реставрационный центр, находящийся в Испании, для того, чтобы привлечь наибольшее количество специалистов к расшифровке рукописи, собирается воспроизвести её точные копии.

– Рукописи Войнича? Ну что тебе сказать… Вообще-то я считаю, что расшифровку манускрипта и надписей на Заповедном камне надо производить одновременно. А что касается идеи о том, расшифровка возможна только с самого артефакта или его точной копии, то мне думается, что из этой затеи ничего не выйдет. Точных копий этим умельцам создать не удастся, так как пергамент начала пятнадцатого века невозможно заменить пергаментом, выделанном в веке двадцатом! И идентичный состав чернил и красок не подобрать, мало того, не надо забывать, что манускрипт написан гусиным пером! Даже если найдётся такой умелец, который способен стопроцентно скопировать почерк автора рукописи, то на создание одной копии ему потребуются многие месяцы. Кстати, сколько копий они намереваются сделать?

– Порядка девятисот…

– Так вот и прикинь: до выхода полного тиража осталось где-то лет пятьсот!

– М-м-да, – вновь проговорил Бюан и нарочито почесал у себя за ухом. – Выходит: сплошные миражи – фата-моргана… И что же мы будем делать, если этих новоделов нам не дождаться?

– Состаримся, – усмехнулся Артём, – выйдем на пенсию и будем с тобой на пару сочинять повесть о любви древнего волхва из Заповедной деревни к кудеснице, живущей в нашем мире.