Почтенные аксамальцы, живущие на улице Адмирала ди Вьенцо, по праву гордились соседями. Еще бы! Целых три дипломатических миссии на коротенькой в общем-то улочке — она начиналась у глухой стены гвардейских казарм, тянулась сотни четыре шагов и ныряла в Прорезную улицу неподалеку от Клепсидральной площади. Ее давно понизили бы в звании, переведя в менее уважаемый род переулков, если бы не громкое имя его высокопревосходительства, адмирала браильской эскадры, благородного Джотто ди Вьенцо, разгромившего пиратский десант с острова Халида, сумевшего провести флот в обход Фалессы в середине месяца Филина, среди туманов и штормов, и поддержать дружественную Вельсгундию в войне с Итунией. В главном торговом порте Каматы даже стоял памятник его высокопревосходительству — пятнадцать локтей высотой, красная бронза, работа знаменитого скульптора Аваромо Кривца.
Наверное, кто-то в аксамальском магистрате считал себя записным шутником, иначе не разместил бы рядом посольства Итунии, Вельсгундии и Фалессы.
В самом начале улицы, в двух шагах от гвардейской конюшни, расположились фалессианцы. Кованый заборчик окружал палисадник, переполненный розами — белые, желтые, алые, бордовые, черные. Днем за всем этим богатством ухаживали пять садовников, а ночью три сторожа охраняли цветы от покушений аксамалианских повес, устремляющихся в сумерках петь под балконами возлюбленных. Великолепие роз затмевало чистенький беленый домик с красной крышей, несмело примостившийся в глубине двора. Издали он производил впечатление игрушечного. Так же и его обитатели казались вечно веселящимися на карнавале. Житель какой другой страны способен натянуть панталоны со штанинами разного цвета, дополнить гардероб камзолом в мелкую полоску и шляпой со свежесрезанной розой?
Через три дома, рядом с пекарней хромого Рольма, возвышалось здание, занимаемое итунийцами. Облупившаяся штукатурка и буйный плющ, увивший стены. Зато у крыльца постоянно стояли в карауле два латника в глухих шлемах-бацинетах[1], пластронах[2] и кожаных юбках до колена. Уроженцы этой страны всегда считались отличными воинами — умелыми, стойкими и беспощадными к врагам. Многие сильные мира сего готовы были отдать любые деньги за десяток-другой итунийских бойцов в личной гвардии. Но северяне, привыкшие жить и сражаться в мрачных холодных лесах по ту сторону гор Тумана, презирали наемников, сражавшихся за деньги. Вот за честь рода, за землю, за стадо мохнатых коров — пожалуйста, сколько угодно. А за презренное золото — увольте.
И уж совсем у перекрестка, почти на величавой Прорезной, торчал, высовываясь на мостовую, приземистый дом, занимаемый вельсгундцами. Лет сто назад тогдашний посол королевства приказал перестроить выделенное ему столичным магистратом здание, приведя его в соответствие с обычаями и привычками своего народа. Теперь миссия располагалась в четырехугольном доме с внутренним двориком, посыпанным желтым песком, с узкими окнами-бойницами, глядящими на прохожих, и плоской крышей, по краю которой торчали каменные зубцы, отлично прикрывающие лучников, если кому-то из горожан придет в голову штурмовать посольство.
До недавнего времени объединенное королевство Вельсгундии и Южной Гералы было не просто дружественным по отношению к Сасандрийской империи, а питало серьезные надежды по добровольному присоединению к величайшей державе материка. Но, как говорится, человек предполагает, а Триединый располагает. Король т’Глиззен фон Торберг скончался, не оставив наследников. Регентский совет серьезно задумался об избрании новой королевской династии из наиболее властных и богатых дворянских родов страны. Знать тоже задумалась, подкрутила усы и включилась в увлекательнейшую борьбу. Надежный фаворит, на коронацию которого рассчитывали правящие круги Сасандры и сочувствующая Империи элита королевства, молодой князь т’Оборк по глупой случайности погиб на охоте. А по случайности ли? Кто же его знает? Многие говорили об участии засланцев из Айшасы — единственного королевства, осмеливающегося в открытую бросать вывод Сасандре. Но подпилов на сломавшемся держаке рогатины не обнаружили, а следовательно, оснований для обвинения шпионов какой бы то ни было страны не нашлось. Так или иначе, честно или не вполне, гонки за королевской короной выиграл немолодой, небогатый князь из предгорьев — т’Раан фон Кодарра. Уж кто-кто, а он Империю не любил. В юности даже сбежал из дому и, по слухам, поддерживал восстание дроу против Сасандры. Может, и поддерживал, но, скорее всего, лишь разговорами по трактирам…
Но, как бы там ни было на самом деле, а король т’Раан объявил о сокращении дипломатической миссии вдвое, отозвал влиятельного и уважаемого князя фон Штанберга, сделав его чрезвычайным и уполномоченным послом в Айшасе — то есть попросту отправил от греха подальше за Ласковое море. Представителем Вельсгундии в Аксамале его величество назначил своего троюродного дядьку, князя т’Клессинга, старого, желчного, сварливого.
Прежде ухоженное здание начало потихоньку приходить в запустение. В конюшне пустовали стойла. Пять из восьми. Углы в комнатах зарастали паутиной. Тускнели изящные кубки. Точнее, они потускнели бы, когда б успели. Т’Клессинг быстро понял, что государственное имущество, порученное его надзору, может стать личным. Фалесские занавеси, итунийские ковры, дорландский малахит, айшасианская яшма, столовое серебро ушли через черный ход. Князь серьезно подумывал отдавать комнаты первого этажа в наем. К сожалению, желающих пока не находилось.
Поэтому в одном из пустующих чуланов — тесном и темном — т’Клессинг разрешил временно пожить молодому дворянину, который до недавнего времени учился в Аксамалианском императорском университете. Учился, нужно сказать, неплохо. Закончил подготовительный факультет пусть не с отличием, зато в срок, не просиживал по пять-шесть лет на каждом курсе, как некоторые. Парень мог бы посвятить себя теологии или юриспруденции, но по глупости ввязался в пьяную драку в борделе. Само по себе поведение не предосудительное ни для аксамальского школяра, ни для дворянского сынка из Вельсгундии. Никуда не денешься — кровь играет, кулаки чешутся, а языки так и норовят пощекотать самолюбие имперских гвардейцев или просто столичных хлыщей. Драться не стоило в день тезоименитства матушки государя императора. Тем более с кровопролитием, а во время потасовки двое забияк погибли и еще двое получили довольно тяжелые увечья. Городская стража живо сцапала как студентов, так и офицеров и препроводила их в тюрьму. Всех их ждало суровое наказание. Самое малое, солдатчина, а так — каторга в каменоломнях или железорудных копях, возможно, галеры. Это наказание равносильно, по сути, смертной казни. Два-три года и человека нет. Суд магистрата Аксамалы не поглядел бы на то, что т’Гуран фон Дербинг — так именовался бедный малый — подданный чужого государя. Подумаешь! Живешь в Сасандре, подчиняйся законам Империи. К счастью ему удалось передать весточку из тюрьмы. Ее т’Клессингу принес университетский профессор, похожий статью скорее на молотобойца, чем на астролога. Послу пришлось выказать немало изворотливости и таланта убежать самодуров-чиновников, прежде чем парня выпустили с условием немедленной высылки за пределы Сасандры. Немалую роль, сыграло, пожалуй, и серебро, которое т’Клессинг изрядно сыпанул в карманы начальника стражи и судьи Нодрельма, чтобы роль молодого фон Дербинга в досадном происшествии выглядела настолько незначительной, настолько маленькой… Словом, высылка должна искупить ее полностью.
Нынче утром доверенный слуга господина т’Клессинга заседлал двух коней. Не самых лучших. Один — костлявый чалый мерин с поседевшей от прожитых лет мордой. Будто в муку обмакнули. Второй — помоложе, гнедой, со следами породы в поставе головы и шеи, но с раздутыми путовыми суставами. Ставил он ноги так, словно прикасался копытом к острым клинкам. То ли последствия опоя, то ли порвал связки на непосильной работе.
Спустившись на чисто подметенный двор, господин посол оглядел коней, склонив голову набок, и остался доволен. Не хватало еще отправлять в неизвестность дорогих скакунов. Ничего. Сгодятся. Тише едешь, дальше будешь. Опять же, у разбойников, дезертиров и армейских ремонтеров меньше желания возникнет лишить путешественников средств передвижения. А ведь им предстоит пересечь Вельзу, бурлящую от временных лагерей наемников и воинских частей, оттянутых на переформирование; северную Тельбию, где идет самая настоящая война — король Равальян с радостью воспринял приход сасандрийских полков, но ландграфы полезли на стену от возмущения и подняли народ на борьбу; Гоблану, неспокойную и в мирное время, а теперь наверняка полную беженцев, Дорландию, не отличающуюся дружелюбием по отношению к жителям к соседней Вельсгундии; наконец, родную державу, где запросто можно было нарваться на вооруженные отряды охотников за приключениями и добычей. Если погибнет молодой фон Дербинг, значит, так тому и быть — не повезло парню. А вот если украдут коней, находящихся в личной собственности т’Клессинга, это уже обидно. Для того ли он страдает на чужбине, чтобы еще и разориться из-за какого-то молокососа?
— Зачем новую уздечку нацепил? — хмуро проговорил посол, позевывая спросонья.
Слуга — вертлявый мужичок годов сорока от роду — лениво пожал плечами:
— Какая ж она новая, ваша милость? Три раза уже чиненная… — Он ткнул пальцев в нащечный ремень. — Вона, свеженькое еще. Не затерлося. И вот тута… И вота еще…
Т’Клессинг недоверчиво прищурился:
— Да? Ну, ладно. А седло? Из тех выбрал, что я сказал?
— А то как же? Нешто я не понимаю? — Конюх хитро усмехнулся. — Ежели Триединый поможет, до Гобланы доберутся. А там…
— А там — не твоя забота. И не моя! — отрезал посол. — Тряпочкой потри, чтоб блестело, и годится!
Слуга кивнул и принялся елозить по покрышке старым вальтрапом, высунув от усердия язык. По правде говоря, насквозь пропитанная конским потом тряпка, поднятая с навозной кучи, могла скорее испачкать седло, чем вычистить.
— Как новенький солид! — расплылся в довольной улыбке конюх.
— Так уж и… — сморщил нос т’Клессинг, но, услышав скрип песка под шагами, обернулся.
Ага! Вот и молодой фон Дербинг.
Нарушитель порядка приближался в сопровождении слуги, которого, как и коней, пожертвовал ему нынешний хозяин посольства. Невысокого роста, скромно одетый молодой человек с темными, расчесанными на косой пробор волосами и ровно подстриженной бородкой. На поясе меч, через плечо перекинута дорожная сумка на длинной лямке — т’Гуран, в отличие от большинства благородных сверстников, не чурался носить собственные вещи и не перекладывал всю заботу о себе на прислугу. Он подошел, поклонился:
— Доброе утро, господин посол.
— Надеюсь, оно в действительности будет добрым, — поджал губы т’Клессинг. Он всячески старался показывать мальчишке свое неодобрение. Будет правильно, если старый князь фон Дербинг примерно накажет повесу.
— Мне тоже хотелось бы так думать, — сдержанно ответил т’Гуран. — Сказать по правде, Аксамала начала тяготить меня.
— Неужели?
— Да, господин посол. Где березовые рощи и заливные луга милой моему сердцу Вельсгундии? Жду, не дождусь встречи с ними!
— Хотелось бы верить в ваше искреннее раскаяние, господин фон Дербинг, — наверное, в сотый раз повторил т’Клессинг, и получил сотую обворожительную — искреннюю и честную — улыбку в ответ. — Надеюсь, прогулка через половину материка освежит вашу горячую голову.
— О, господин посол, я рассчитываю вынести из нее много нового и поучительного… А главное, вынужденное уединение, ночевки у костра под открытым небом так способствуют размышлениям о сущности бытия, о современном падении нравов, о судьбах Отечества… — Гуран возвел глаза к небу, ярко-синим лоскутом повисшему над внутренним двориком посольства.
Т’Клессинг нахмурился. Порой он не мог понять — издевается над ним молодой дворянин или его раскаяние глубоко и серьезно? Впрочем, какая разница? Пусть убирается ко всем снеговым демонам Гронда. Вряд ли их жизненные пути пересекутся еще раз.
— В таком случае, — язвительно проговорил посол, — я думаю, вы будете счастливы немедленно отправиться навстречу уединению и сопутствующему ему размышлению о тщете сущего. Кони готовы. Припасы уже в седельных сумках. В добавление к ним могу ссудить вас лишь очень малой денежной суммой. — Он запустил ладонь под кафтан и извлек тощий потертый мешочек, где позвякивали тридцать скудо.
— Моя благодарность не знает границ, — изысканно поклонился Гуран, принимая кошелек. — Я прекрасно осведомлен о денежных затруднениях дипломатической миссии. Поверьте, господин посол, для меня важен не размер помощи, а доброе участие вашей милости в моей судьбе.
— Если расходовать бережливо, может хватить до границ Дорландии, — буркнул посол. Соревнование в великодушии он, кажется, проигрывал, что не могло не испортить настроения.
— Поверьте, я никогда не осмелился бы прибегать к займу у родной страны, если бы не бедственное положение, в которое…
— В которое вы попали по собственной глупости и безрассудству! — припечатал т’Клессинг. — Но довольно разговоров. Настоятельно прошу вас в пределах Вельсгундии немедленно передать письма, которые находятся в вашей сумке, ко двору его величества т’Раана. Еще раз призываю вас к осторожности и благоразумию. Попасть в тюрьму! Это несовместимо, на мой взгляд, с честью дворянина. Очень надеюсь, что этого не повторится.
— Смею вас заверить…
— Не стоит. Докажите делами, что встали на путь исправления. А теперь в дорогу!
Посол повел ладонью в сторону коней, приглашая молодого дворянина с сопровождающим слугой отправляться в дорогу.
Т’Гуран поклонился, от всей души надеясь, что это самый что ни на есть последний раз, и не заставил себя уговаривать. Носок в стремя. Толчок. Во имя зеленых просторов Вельсгундии, как же здорово ощутить под собой сильное послушное животное! Он тронул гнедого пятками.
«Только попробуй сказать, что кони плохие», — подумал посол.
Фон Дербинг обворожительно улыбнулся.
«Где ж ты взял этих одров? — подумал он. — Разве можно их под седло? Даже на бойню сдать стыдно…»
Ворота миссии медленно проплыли мимо.
Копыта зацокали по брусчатке.
Прорезная.
В двух кварталах отсюда должна быть «Роза Аксамалы»…
«Роза Аксамалы»! Сколько приятных воспоминаний связано с этим борделем! И дело вовсе не в плотских утехах, хотя их хватало. Они — не главное. Сюда Гуран приходил с друзьями. Здесь они делились друг с другом мечтами, смелыми и порой несбыточными. Здесь обсуждали новости, удачи и неурядицы. Здесь они поклялись всегда помнить товарищей по университету и всегда прийти на помощь, если друг попадет в беду.
И что теперь?
Летгольм убит в пьяной драке.
Бохтан умер в тюрьме без должного ухода и лечения.
Антоло, Емсиль и Вензольо в армии и теперь несут в Тельбию имперские понятия о справедливости на кончиках пик. Может, тоже уже погибли? Говорят, тельбийцы сопротивляются вовсю. И землевладельцы, и крестьяне.
Один только он на свободе. Подсуетились, вызволили.
Ничего, не вечно тирану восседать на престоле! Скоро зарницы свободы вспыхнут по всей Сасандре. Народ восстанет с колен во имя свободы, равенства и братства! Сбросят ненавистных чиновников — вымогателей, мздоимцев, самодуров. Народ сам будет выбирать заседателей магистрата, судей, стражников. И когда воцарится подлинное народовластие, придет счастье. А он, т’Гуран фон Дербинг, вельсгундский дворянин, приложит все усилия, чтобы ускорить воцарение справедливости по всей земле. Как учит величайший мудрец Дольбрайн, заключенный деспотическим режимом в застенки Аксамалы, великан духа и гений мысли, вольнолюбивый сокол Сасандры…
Как ни был Гуран увлечен мыслями о грядущей свободе и равенстве всех людей пред ликом Триединого, знакомый бордель он не пропустил. Загодя приосанился в седле, легонько подкрутил усы, смахнул клок кошачьей шерсти, неведомо каким образом приставший к рукаву черного дублета[3]. А вдруг кто-то из девочек выглянет в окошко? Хорошо бы, Лита… В ней не было вызывающей красоты Риллы, непоседливости Фланы, переменчивости Аланы. Мягкая, домашняя и уютная. С ней или с похожей на нее вельсгундец мог, пожалуй, связать жизнь, если бы… А впрочем, что болтать попусту?
К удивлению молодого человека «Роза Аксамалы» встретила его заколоченными крест-накрест окнами и сорванной, висящей на одном гвозде вывеской.
Как же так?
Насколько он помнил, хозяйка борделя, фрита Эстелла, не собиралась продавать заведение или переезжать в другой конец столицы. Да и разориться она тоже не могла. Не та хватка. Скорее бы он поверил в то, что черноволосая бордельмаман прикупила себе еще одно доходное дело — игорный дом, к примеру, или гостиницу. А тут доски, перечеркивающие ставни, словно ошибку в ученическом задании.
— Ты слышал что-нибудь? — повернулся Гуран к спутнику. — Что с «Розой Аксамалы»?
Слуга пожал плечами. Потер усыпанный веснушками нос.
— Так вроде бы съехали они, — сказал он и полез пятерней в затылок. — Я тута не бывал. Дорого. Так, слыхал краем уха.
— Ох, ты и шельма, Боррас! — погрозил ему пальцем Гуран.
— Я чо? Я ничо… Другие вон чо и то ничо… — Слуга состроил простецкую рожу. Толкнул чалого пятками.
Клепсидральную площадь они миновали в полном молчании. Дальше путь лежал по улице Шести Побед до Тьяльских ворот. Рысить в черте города разрешалось лишь гонцам, спешащим со срочным донесениям, и военным, но только в случае осады столицы. Плотная толпа, запрудившая улицы, не позволяла коням прибавить шагу. На городских улицах пеший имел все преимущества перед всадником. За ворота они выехали лишь в третьем часу[4].
Вот и широкая, мощенная камнем дорога. По обочинам — сребролистые тополя, вытянувшиеся к небу, словно пламя свечи. Из близлежащих сел тянутся в Аксамалу повозки с яблоками, инжиром, виноградом, мукой, курами и гусями в ивовых корзинах, дынями, морковью и луком, медом и орехами, тушами свиней и коров.
Гуран подмигнул рыжему Боррасу.
— Не передумал?
Парень ответил степенно, хотя и побледнел от волнения:
— Нешто я трепло? Ежели Боррас сказал, то Боррас сделает.
— Чудесно! — воскликнул дворянин, ударяя пятками гнедого. — В рощу!
Слуга кивнул, повторяя его движение.
Но, чтобы разогнать скакунов хотя бы до рыси, им пришлось изрядно попотеть. Ход у гнедого оказался неимоверно тряским. Должно быть, сказывались больные бабки. Гуран успел проклясть все на свете, а в особенности, скрягу т’Клессинга, пожадничавшего и подсунувшего разбитых одров вместо достойных дворянина животных.
Когда дорога скрылась за деревьями, они спрыгнули на землю.
Боррас на лету поймал брошенный Гураном кошелек со скудо.
Дворянин расстегнул перевязь, бросил на траву ножны с мечом, скинул дублет и сапоги.
Слуга тоже избавился от пояса с охотничьим ножом в липовом футляре, потертой курточки и обуви.
— Рубашками не будем меняться, — усмехнулся фон Дербинг.
Боррас глянул на заплатку на своей груди, грубо зашитый рукав и вздохнул с сожалением.
— Вшей твоих мне не хватало! — подмигнул Гуран.
— Да нешто я их развожу? — развел руками слуга.
— Продавать не пробовал? Говорят, их колдуны скупают. Для зелья вроде бы…
— Шутите?
— А ты как думаешь? Одевайся.
Они поменялись одеждой.
Гуран взъерошил волосы, потер ладонь о землю и провел ею по щеке. Растрепал усы и бородку — надо будет или сбрить, или уж отпускать, как мастеровой какой-нибудь.
— Ну, как?
— А чо?
— Чо, чо… Похож я, скажем, на подмастерье?
— Оно… С виду, ясное дело, да… А вот не говорит простой люд так…
— Это дело поправимое, — отмахнулся дворянин. — Выучусь. Ты-то куда подашься?
— А! — махнул рукой Боррас. — Да куда ни попадя! Абы от господина посла, — он сплюнул, — подальше!
— Гляди, денег надолго не хватит.
— Мне бы до Вельзы. А тамочки в наемники запишусь.
— Воевать хочешь?
— А то?
— Как знаешь. Только на войне убивают.
— А! Помереть и от поноса можно. Или от вина угореть. Кому на роду написано утонуть, тот и на пожаре не сгорит.
— Да? — Гуран поежился, вспоминая свой гороскоп, составленный на выпускном испытании по астрологии. Звезды сулили ему участие в великой смуте, скитания и борьбу за власть. А после — смерть от огня. — Ладно. Спасибо за помощь…
Он протянул руку слуге. Боррас, смутившись на мгновение, пожал его ладонь.
— Вам спасибо, господин…
— Я больше не господин! — блаженно потянулся фон Дербинг. — Прощай, дружище.
Оставив слугу моргать в недоумении, он зашагал к дороге. Оглянуться не хотелось. Что он оставил? Двух полудохлых коней, кучку презренных монет, орудие убийства… Ну, последнее возможно еще пригодится, но попытка войти в Аксамалу в одежде простолюдина и с мечом на поясе обречена на заведомый провал.
Мимо проезжала длинная фура, заполненная душистым сеном. Клевер, похоже.
Седобородый возница наградил парня строгим, но беззлобным взглядом, а сидевшая сверху молодка в подоткнутой до колен юбке приветливо взмахнула рукой.
Недолго думая, Гуран догнал телегу, вспрыгнул на нее и, зарывшись в траву, задохнулся от дурманящего аромата. Пара могучих быков, налегающих на ярмо, даже не заметили лишний груз.
— Ты откуда такой смелый? — блеснула ровными зубами девица.
— Неправильно спрашиваешь! — весело ответил Гуран. — Не откуда, а куда. Прошлое — тлен. Все в будущем.
Он вдохнул полной грудью и полез наверх.
Сам того не замечая, фра Корзьело втянулся в размеренную жизнь мансиона. Спал почти до обеда. Потом неторопливо прогуливался по окрестностям. Слушал щебетанье птиц в рощах, следил за порхающими над лугами бабочками, любовался облаками, скользившими в синем небе. Несмотря на начавшуюся осень, погода стояла отменная. Солнце, легкий ветерок. Уже не жара, но еще нет слякоти и сырости. Самое лучшее время года.
Вдоволь набродившись полями и перелесками, табачник возвращался, чтобы отдать должное великолепной кухне фра Морелло. Правда, строгий лекарь запретил ему употреблять тяжелые блюда — мясо, грибы, сыр. Но изобилие фруктов и овощей скрашивало вынужденное ограничение. Морковь и капуста, печеная репа и тушенный горох, яблоки и груши, всевозможные каши — овсяные, пшенные, гречишные. С топленым молоком и коровьим маслом. С ломтиками сушеных абрикос и персиков, винными ягодами и лесными орешками.
Хозяин гостиницы воспринял неожиданную болезнь гостя, как личный вызов, брошенный ему судьбой. Пусть только кто-нибудь подумает, что в этом его вина! Хворь могла приключиться от чего угодно, но не от пищи, съеденной Корзьело в мансионе.
Кстати, лекарь — и не просто лекарь, а дипломированный медик, окончивший императорский университет Аксамалы — так и не обнаружил причину болезни, скрутившей фра Корзьело прямо на ступеньках, ведущих с жилого этажа в обеденный зал. Предположений строилось много, но ни одно из них не подтвердилось.
Желудок? Кишки? Печень? Желчный пузырь?
Все мимо.
Медикус отпаивал табачника отваром цветов ромашки и корней аира. Заливал крутым кипятком траву тысячелистника и спорыш, мать-и-мачеху и листья малины, толченый шиповник и тмин. Настаивал горечавку и цикорий. Временное облегчение приходило, но причина боли не исчезала. Будто демон поселился у фра Корзьело в утробе и рвал ему кишки зазубренным когтями. Так продолжалось почти пять дней. За это время удравший из Аксамалы лавочник едва не сошел с ума от боли. Выл в беспамятстве, грыз подушку и пытался рвать простыню скрюченными пальцами. А потом вдруг все прошло. Будто ничегошеньки и не было.
Лекарь чуть не впал в истерику. Стоило семь лет зубрить науки на подготовительном факультете, а потом еще пять лет вон из кожи лезть на медицинском, чтобы так опростоволоситься! Он, дипломированный медик, не смог ничего сделать, пока болезнь не отпустила сама. А все его ухищрения лишь частично уменьшали страдания болящего. Тоже, конечно, немаловажно, но ведь обидно как! До кончиков пальцев…
Фра Морелло, человек старой закваски, не слишком-то признающий достижения современной медицины, вполголоса бурчал о злом — «черном» — колдовстве, сглазе и наговоре. С тоской вспоминал далекие дни, когда с любой болезнью мог справиться волшебник, помогающий людям почти забесплатно. Жаль, что эти времена безвозвратно минули[5].
В конце концов, посрамленный медик уехал с посеревшим от отчаяния лицом. А фра Корзьело остался выздоравливать и восстанавливать силы в мансионе Морелло. После перенесенной болезни он был слаб, как ребенок, и дальнейшего пути не выдержал бы.
Постепенно он сблизился с хозяином гостиницы. Назвать дружбой их отношения не поворачивался язык, но кое в чем суждения столичного лавочника и провинциального трактирщика совпадали. Оба не слишком-то любили стражников и сборщиков подати, считали количество чиновников в Сасандре избыточным. Известно, два собравшихся вместе обывателя, которым стукнуло за пятьдесят, поучат жизни правителя области; трое — вице-короля провинции; четверо — самого императора, да живет он вечно. Почтенные фра живо обсуждали цены на зерно в Уннаре и поставки шерсти из Табалы, набеги кентавров на рубежи Окраины и непрекращающуюся войну за независимость горных дроу. Оба оказались сторонниками идеи — земля для людей, а остроухие карлики и проклятые «конежопые» пускай убираются хоть за океан Бурь, хоть в великие снеговые равнины севера. Только фра Морелло единственной нацией, достойной воцариться на освобожденных от нелюдей землях, считал сасандрийцев, а фра Корзьело — айшасианов. Но поскольку ни один, ни второй своих сокровенных мыслей собеседнику не открывал, они оставались вполне довольны друг дружкой.
По вечерам они любили, сидя на веранде, сыграть партию в шашки. Да не одну, а самое малое, десяток. А чем еще заняться двум пожилым мужчинам, не обремененными заботой о семействе? Если прибывала каррука[6], фра Морелло отвлекался от развлечений и шел отдать распоряжения прислуге. Для особо достойных гостей отправлялся на кухню, чтобы лично приготовить несколько блюд, благодаря которым снискал заслуженную славу лучшего повара на десяток дней пути от Аксамалы.
Табачник серьезно задумывался в последние несколько дней — не пора ли вновь сниматься с насиженного места? Дикие звери доживают до старости и умирают своей смертью, если не ночуют дважды в одном и том же месте, не ходят постоянно на водопой по одной и той же тропе. То же верно и в отношении человека, вынужденного скрываться одновременно и от айшасианской разведки, и от имперской контрразведки. И так он слишком уж долго оставался прикованным к постели. А ведь враги не дремлют… Взять хотя бы того парня, из аксамалианской гвардии, что притворялся каматийским наемником. Неспроста он появился здесь, ой, неспроста… Может, и внезапная болезнь Корзьело тоже с ним связана? Хотя… Яда подсыпать он не мог. Колдовать тоже не колдовал. Да и смешно предполагать волшебника на службе в гвардии. Что-что, а подобные случаи неизвестны в Сасандре от начала времен. Гвардеец не может быть чародеем, а волшебник не пойдет служить в армию. Ведь занятия волшбой предполагают, прежде всего, внутреннюю свободу, вольнодумство в известной мере, а солдатская жизнь подчинена уставу — все расписано: и как ходить, и как говорить, и когда спать, и когда есть.
— О! Гости у нас! — отвлек табачника от невеселых размышлений фра Морелло.
Во двор мансиона медленно въезжала повозка, запряженная разномастной шестеркой мулов. Цугом попарно, как принято в южных провинциях империи. На козлах двое мужчин. Один — пожилой, с пегой кудлатой бородой, а второй — совсем мальчишка, не старше семнадцати лет, голубоглазый, курносый, румяный, про таких по деревням говорят: кровь с молоком.
— Кого это Триединый послал? — удивился Корзьело, продолжая внимательно разглядывать повозку.
Она отличалась от обычной карруки. Более легкая, но длинная. Настолько, что пришлось ее снабжать еще одной осью и парой колес — посередине. Это для того, чтобы днище не прогибалось. Дощатые стены и слабонаклонная двускатная крыша. Словно маленький домик на колесах. А впрочем, не такой уж маленький. Наверняка человек пять может жить, не особо мешая друг другу. Сбруя мулов украшена блестящими заклепками, пряжками, ленточками. Колеса, борта, козлы, даже крыша раскрашены в кричащие цвета — алый, зеленый, сиреневый, лимонно-желтый. На стене надпись, тянущаяся от двери с глазком в виде сердечка до задернутого пестренькой занавесочкой окошка.
«Запретные сладости».
Тьфу ты!
Безвкусица какая!
Корзьело передернулся. Считая себя наследником великих традиций королевства Айшаса, он уважал скромность и умеренность во всем.
— Бордель на выезде, что ли? — задумчиво проговорил Морелло.
— Похоже, — согласился табачник. И добавил: — Вы только подумайте, фра, как упали нравы!
— И не говорите, фра, — в тон ему отозвался трактирщик. — Это все война, будь она неладна. Вслед за армией в Тельбию ползут.
— За армией? И они после этого будут говорить мне о порядке и высокой нравственности среди имперских солдат и офицеров?
— Ну… Если подумать, — протянул Морелло. — Должны же быть у военных хоть какие-то радости. Хоть малая толика счастья.
— А счастье умереть за Империю?
— Это само собой, конечно. И все-таки плотские утехи не помешают.
— Вы считаете, фра, они способны поднять боевой дух?
— Ну… Не знаю. Одно могу сказать — избежать какой-то части недовольства помогут.
Он поднялся. Одернул фартук, обтягивающий объемистый живот. Поправил несколько седых волосков, выбившихся из-под повязанного на голове платка.
— Как бы то ни было, а это мои гости, — Морелло решительно шагнул с веранды. — Пойду, узнаю, чего они хотят. Работа есть работа.
Пока хозяин мансиона пересекал двор, старик натянул вожжи, парнишка соскочил с козел и, подбежав к дверям, прорезанным сбоку повозки, опустил раскладную лесенку.
Тут же дверь открылась и…
У фра Корзьело глаза полезли на лоб.
По лестнице спустилась, благожелательно улыбаясь Морелло, черноволосая женщина в бордовом дорожном платье, из-под подола которого, приподнимаемого, чтобы не споткнуться на ступеньках, выглядывали остроносые красные сапожки.
— Чем могу служить вам, уважаемая фрита? — поклонился трактирщик.
— Мы остановимся у вас ненадолго, — низким голосом произнесла женщина. — Я, мои девочки и наши охранники.
— Я польщен оказанной мне и моему скромному заведению честью. Я — Морелло, здешний хозяин и управитель.
— Очень приятно, фра Морелло. Можете называть меня фрита Эстелла.
Табачник сглотнул внезапно пересохшим горлом. Конечно, он узнал ее в тот же миг, когда сапожок коснулся верхней ступеньки. Хозяйка «Розы Аксамалы», маленького уютного борделя на Прорезной улице. Борделя, который фра Корзьело посещал не столько ради поиска удовольствий, сколько ради встреч с агентом айшасианской разведки. Его кличка была — Министр. А собственно, почему была? Он ведь никуда не делся. Это Корзьело в бегах.
Самого Министра табачник так ни разу и не видел. Просто получал от него записки, спрятанные в полой рукояти плетки. А для этого приходилось делать вид, будто получаешь наслаждение, когда этой плеткой тебя охаживает по плечам, спине и пониже спины рыжеволосая Флана — строптивая и своенравная девчонка.
Значит, фрита Эстелла решила половить рыбку в мутной воде тельбийской кампании? Освободительной кампании, обязательно добавил бы истинный патриот Сасандры. Но Корзьело было глубоко начхать на ширмы, которыми Империя прикрывает свое ненасытное желание подгребать под себя все новые и новые земли.
Вот, снова совпадение, снова встреча со старыми знакомцами. Не многовато ли? Еще немного и он поверит, что Сасандра на самом деле не величайшая страна мира, захватившая одну шестую часть суши, а просто-напросто большая деревня, где, куда ни пойдешь, всюду нарвешься на соседей.
Но это совпадение, пожалуй, более приятное, чем с тем хлыщом-офицером.
Они собрались в Тельбию? Что ж, фра Корзьело тоже едет в Тельбию. Вряд ли шпионы и сыщики, наточившие на него ножи, станут искать скромного лавочника в горниле военных действий. Пусть ищут его в тихой и мирной Камате, пусть проверяют направляющиеся через Ласковое море купеческие суда. Он пересидит возможную погоню. Тельбия сейчас наводнена беженцами, маркитантами, обозниками, фуражирами, искателями приключений и поживы. Тысячи имен и лиц. Попробуйте-ка отыщите его в этой круговерти!
Табачник вскочил с плетеной скамеечки и зашагал к фургону «Запретных сладостей», на ходу натягивая на лицо самую обаятельную из своих улыбок.
Вот фрита Эстелла, сперва скользнув равнодушным взглядом по нему, встрепенулась, повернула голову… Узнала!
Только почему это бордельмаман побелела, словно увидела крысу величиной с годовалого котенка? Почему тонкие пальцы с ухоженными ногтями вцепились в подол платья мертвой хваткой? Почему ее рот открывается, судорожно заглатывая воздух, как у вытащенного из садка карпа?
— Добрый день, фрита Эстелла, — проговорил Корзьело, прикладывая ладонь к сердцу и отвешивая немного неуклюжий, но учтивый поклон. — Вот уж не чаял свидеться. Вы себе представить не можете, как я рад вас видеть. — Он повернулся к трактирщику. — Правду люди говорят. Мир тесен. Не думал не гадал, что повстречаю старых добрых знакомых. Думаю, фрита Эстелла тоже рада меня видеть.
Табачник улыбнулся еще раз, продолжая в душе поражаться — выглянувшие на его голос из фургона зеленоглазая Флана и пухлая простушка Лита, застыли, будто обмерли от страха, да еще и схватились за руки в поисках защиты.
К чему бы это?
[1] Бацинет — закрытый шлем с коротким плоским или полукруглым забралом.
[2] Пластрон — жесткий нагрудник, предшественник кирасы.
[3] Дублет — узкая одежда типа куртки из полотна или шерстяной ткани на подкладке, носилась поверх рубашки.
[4] В Сасандре светлое время суток (от рассвета до заката) разделялось на десять часов. Ночь — на три «стражи».
[5] Тридцать семь лет тому назад почти все волшебники Сасандры погибли, пытаясь противостоять эпидемии бубонной чумы.
[6] Каррука — большая четырехколесная повозка, на которой граждане Сасандры могли ездить из города в город.
Автор публикации
