Дежурить терапевтом я не любил, но этот дополнительный источник дохода заставлял меня продолжать. Деньги и жадность явились причиной случившегося. Моя бабушка всегда говорила: «всех денег, лапочка, не заработаешь», а я продолжал быть терапевтом…
Не имея постоянной практики, я много забыл, мне откровенно не хватало знаний, да и вообще куда естественнее было работать с человеческой плотью – хирургом. Обходы, дневники, пациентов вызовы – смертная тоска и головная боль.
На этих дежурствах я всецело полагался на ординаторов, проходивших у нас обучение. Как правило, они грамотно разбирались в ситуации, предлагали решение, а я лишь авторитетно разрешал: «да, так и сделай». Им нравилось ощущение самостоятельности, а мне то, что они у меня есть. Схема всегда работала, но в этот раз я дежурил с Арсением.
Это был маленький, неприглядный мальчик. Узкая спина, впалая грудь. Глаза как пуговицы – не выражают ничего. Подобно недоношенному детенышу, выброшенному во взрослый мир до срока, Сеня был редким растыкой. Он не мог выполнить простейшую медицинскую манипуляцию: вены он прокалывал насквозь, градусники разбивал, роняя на пол, ну а голова у него, похоже, росла оттуда же откуда и руки. Мы с хирургами любили пошутить над другими врачами, но Сеня был настолько жалок, что нам даже не приходило в голову стебать его. Немудрено, что на дежурствах с ним нам самим приходилось выполнять свою работу…
Я выбирал дни дежурств так, чтобы не попадать на Арсения. Так было и в этот раз, но он, в последний момент поменявшись с кем-то, поставил меня перед фактом. Я удивлялся: неужели у него существуют важные дела?
Впрочем, сначала всё было по расписанию. Спокойно. Дежурство шло, и не происходило ровным счетом ничего. И было даже чуточку грустно, что вот мое время, жизненное время – уходит в песок, а я как бы и рад.
Вечером дежурная сестра померила пациентам давление и температуру, доложила мне о результатах, и я отпустил ее в соседнее отделение к подруге на неопределенный срок.
Потом написал дневники.
– Может, я могу чем-то помочь? – спросил Сеня.
– Завари чаю, – ответил я. – Только осторожней – кипяток!
– Ты считаешь меня бестолочью и растяпой, – тихо, но утвердительно сказал он.
Я поднял брови, удивившись его откровению.
– Нет. Ты неправ. Вовсе нет.
– Я знаю, ты считаешь. Но я докажу, что это не так.
– Хорошо, – протянул я, – Мы же все постоянно друг другу что-то доказываем…
Арсений недобро посмотрел на меня и отвернулся.
Увы, ординаторская была единственной: нам приходилось делить помещение. Диван тоже один. Я улегся на него, накрылся пледом и закрыл глаза.
Наступила ночь. Где-то над степью или пустыней загорелась первая звезда, чтобы редкий человек не страшился бескрайнего неба, а в городе успокоением служил электрический свет, и не было звезды за ненадобностью. Я не смотрел в небо,
а только лишь вперед,
где из окна осенний парк
и в желтом свете фонарей –
всё как всегда,
только деревья вместо листвы были одеты отчего-то… в книги. Книги крепились к ветвям своими корешками. На ветру, ну, как это бывает, страницы переворачивались и шелестели. Потом ветер усилился, и листы книг стали вылетать – деревья опадали. Тогда я выбежал на улицу и рьяно принялся собирать упавшие листы с земли.
Собрал приличную стопку, остановился, выдохнул.
На страницах я видел отрывки текста, но не понимал, о чем он, ведь не было контекста. Более того, на земле валялись, если так можно сказать, отдельные слова и даже буквы. Терялся какой-либо смысл, а листопад всё продолжался… И тогда во сне я увидел, как мало могу успеть, сколько знаний, эмоций и смыслов уходит мимо. Я стоял как вкопанный. Почти голые деревья теряли последние листы – жизнь исчезала… И когда ее почти не осталось, меня спас звонок.
Это был вызов. Вызов одного из пациентов вырвал меня из сна. Где я? Который час? Сеня?
– Сеня? Ты где? – спросонья я крутил головой.
Ординатор сидел, где сидел, копаясь в интернете. В полутьме его освещенное монитором лицо повернулось ко мне.
– Вызов, – констатировал он.
– Ну и? – ответил я, – Будем лечить или пусть живет?
Сеня не отреагировал, но молча встал и вышел за мной в коридор. Я отметил время: половина двенадцатого – в общем, не поздно. Над палатой с цифрой 612 горела лампочка.
Хоть убей, не помню, кто у нас там.
Оказался Григорьев Александр Викторович, которого я спас три дня назад.
Три дня назад он поступил в ночь моего хирургического дежурства с острым трансмуральным инфарктом миокарда.
Я был молодым малоинвазивным хирургом с годичным опытом работы, но в ту ночь у меня не было выбора: мы брали его на стол по жизненным показаниям. Когда я пришел в блок, то увидел тяжело дышащее сто килограммовое тело. Неэтично называть человека телом, но человек это кто-то живой, чувствующий, мыслящий, а тело – что-то неопределенное; живое или мертвое – сразу не скажешь. Но Григорьев спросил:
– Доктор, Вы будете делать?
– Да.
– Мне сейчас никак нельзя умирать, – прошлепали синюшные губы. – У меня внучка только родилась…
Я прервал его трагический пафос штампом:
– Сделаем всё, что сможем.
Ситуация оказалась критическая. Сахарный диабет за долгие годы превратил коронарные артерии Григорьева в труху. Тонкие, изжеванные на всем протяжении сосуды едва питали расползшуюся, ишемизированную сердечную мышцу. Я никогда не оперировал что-то подобное, но, повторюсь, не было выбора, и, возможно, поэтому я действовал спокойно, без суеты, отчасти вдохновенно, и мне удалось.
Пациент выжил, а на утренней конференции меня похвалили.
Автор публикации
