ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

 

Хриплый голос прокряхтел:

— Ишь, тяжелый какой, ровно каменный…

— Молчи уж, слабосильный, — ответил второй, басовитый и густой, как патока. — Сам вызвался.

— Дык, кто ж знал-то, Пегаш…

— А никто не знает. Зато все молчат. Один ты.

— Дык, Пегаш…

— Заткнись, сказал. А то обижу ненароком.

Хриплый замолчал.

Зато встрял другой, странно пришепетывающий, словно полный рот каши набил, а проглотить забыл:

— Ты, знамо дело, Пегаш, мужик суровый, но дай мне его вдарить как следоват…

— Дам. Потом. Может быть.

— Не… Как так — «может быть»? Как он меня башкой засветил-то? Знамо дело! В очах засверкало, аж Дыбще увидал…

«Вот чего он шепелявит, — подумал Годимир. — Это я его головой по зубам стукнул. Правильно. Мало еще. Эх, жаль, не успел меч вытащить…»

— Дыбще… — басил Пегаш. — Тоже мне, сказанул… Откель тебе знать про Дыбще-то?

— Во-во! — подхватил хрипатый. — Ишь, знаток выискался. Говорил тут один…

Тут Годимир больно стукнулся левым плечом о землю. А после и правым. Видно, тащившие его под мышки люди почти одновременно разжали пальцы. Словно для смеха, державший за ноги сапог из ладоней не выпустил.

«Ну, и зрелище, должно быть, со стороны!»

Послышался звук удара. Не злого и сильного, каким выбивают зубы и ломают кости, а обидного и унизительного — вроде пощечины или подзатыльника. Вся сила в звук ушла, зато как ляснет, так ляснет!

— Чего он, Пегаш! — заныл хриплый.

— Да я тебя! — это шепелявый.

— Так, мужики, я не понял… — Ноги Годимира плюхнулись во что-то мягкое и скользкое. Хоть бы не в навоз…

Боевые выкрики драчунов сменились болезненным ойканьем. Скорее всего, Пегашу не впервой успокаивать своих приятелей. Управился в мгновение ока. Сказал сурово: — Еще раз, мужики. Еще раз и пеняйте на себя. Обижу, мало не покажется.

Жалобное поскуливание хриплого и шепелявого, должно быть, означало согласие. Во всяком случае, Годимир почувствовал, что его вновь поднимают и тащат. Опять неизвестно куда.

На этот раз «несуны» молча сопели да вцепившийся в левое плечо хрипатый покряхтывал натужно. Наверное, в самом деле, устал.

«Сколько же они меня волочь будут? А главное, куда? Кто они? Откуда взялись в избе Дорофея? Зачем я им? Слишком много вопросов, ответ на которые в одиночку, без помощи похитителей подобрать не удастся, хоть плач, хоть кричи… — словинец пробовал заставить себя рассуждать трезво, но получалось с большим трудом. Вернее, не получалось вовсе. — Что за унизительное положение для странствующего рыцаря — волокут, словно барана на бойню? Попытаться вырваться? Бесполезно. Со связанными руками против троих не попрешь. Нужно выжидать, приноравливаться к обстоятельствам, хитрить по возможности. Главное, чтобы мешок с головы сняли, а там поглядим».

— Все! Хорош, мужики! Кидай его туточки… — скомандовал Пегаш.

Помощники с радостью выполнили его приказ. Даже с излишней прытью. Могли бы и помягче опустить. Снова заныло ребро, поврежденное еще в Ошмянах. Вспыхнул острой болью локоть, столкнувшийся с некстати подвернувшимся камнем.

«Ну, сейчас от мешка освободят…»

Как бы не так. Кто бы ни пленил рыцаря, а возвращать ему зрение здесь не собирались. До поры до времени, по крайней мере.

Вместо этого заговорил новый человек, еще не слышанный Годимиром нынче. Судя по дребезжащему голосу, он разменял, самое малое, семь десятков лет.

— Вон… это… вишь, морда разбойная… кого тебе приволокли…

Ответа не последовало.

— Эй, борода… это… будешь говорить?

— Да пошел ты! — смачно ответил знакомый голос. Ярош? Точно он.

— Я-то пойду… это… куда захочу, хе-хе, — засмеялся старик. — А вот ты… это… вряд ли.

— Давай ужо побыстрее, Сбылют… — прогудел Пегаш. В его голосе слышалась неуверенность. — Давай ужо… А то, не ровен час…

— Поговори мне!! — взвизгнул старик. А после тише добавил: — Это… ладно ужо… сымай ужо… Эх, молодежь без терпения… Юшка, сымай ужо…

Годимира усадили, грубо придерживая за плечо. Мешок сдернули.

Рыцарь открыл глаза и отчаянно заморгал — скопившийся на ресницах мусор попал в глаза. Попытался вытереться о плечо, но чья-то пятерня вцепилась в волосы на затылке, запрокинула голову.

— Гляди… это… борода… Твой дружок?

Глаза рыцаря застилали слезы… Нет, не от обиды или боли, а просто сор щекотал веки. Но сквозь дымку он различил колодезный сруб с журавлем, костерок и десяток кметей — кто стоял, кто уселся прямо в пыль. Вот этот здоровенный, с седыми мазками в вороной бороде — наверняка Пегаш. Сутулый худосочный старичок в домотканой рубахе до колен — Сбылют. Если он не староста Гнилушек, то он, Годимир, благодушный молочник. Рядом кметь средних лет с распухшими губами — вот почему он шепелявил. А хрипатый? Да уж, попробуй угадать, пока не заговорил…

А у колодца, слегка склонившись набок, сидел связанный по рукам и ногам Ярош Бирюк. Видно, что без борьбы разбойник не сдался — левый глаз набряк, бровь над ним рассечена и сочится кровью, не успевшей схватиться корочкой. На правой скуле — широкая ссадина, словно по щебенке провезли лицом.

— Ты… это… говорить будешь? — притопнул ногой Сбылют.

— Еще чего! — Бирюк скривился, сплюнул в пыль.

— Твой же дружок… это… из панычей. Рыцарь поди?

— Рыцарь… — процедил сквозь сжатые зубы Ярош. — Крендель с маком, а не рыцарь.

Годимир задохнулся от возмущения. Он-то спешил, чтобы помириться, а лесной молодец вон как о нем отзывается!

— Ты… это… брось придуриваться, хе-хе. Дорофей нам по пьяни все выболтал. И про дракона, и про сокровища, и про королевну…

— Да слышал уже, — лениво откликнулся разбойник. — Уморили, елкина ковырялка. Что б новое придумали, а?

— Нет, я его! — вскинулся шепелявый. Подскочил к Ярошу, замахнулся ногой, обутой в растоптанный поршень.

— Охолонь! — пискляво воскликнул Сбылют, а Пегаш протянул широченную лапищу, схватил ослушника за ворот сермяги, рванул.

— Махал тут ногой один… — послышался хриплый голос из-за спины рыцаря. Ага! Вот, значит, кого Юшкой кличут.

— Чего вам надо, поселяне? — как можно более строго, но без надменности, спросил Годимир.

— Хе-хе… — Староста переступил с ноги на ногу, зябко, несмотря на теплую ночь, повел плечами. — Мы… это… хотим знать, где есть… это… пещера драконья…

— Зачем? — непритворно удивился словинец.

— Дык золото! — выкрикнул хрипатый, за что получил по затылку от Пегаша.

— О-хо-хонюшки… — протянул Сбылют, укоризненно покачав головой. — Молодежь, молодежь… Никакого… это… терпения…

— Нет золота, — твердо проговорил Годимир.

— И пещеры, может, нетути? — хитро прищурился старик.

— Пещера есть. А золота нету. А вам, поселяне, за самоуправство так влетит от пана Божидара…

Мужики захохотали. Все, кроме старосты. Пегаш даже слезы утирать принялся.

Ярош снова плюнул и отвернулся.

— Вы это что?! — закипая, вскричал рыцарь.

— Эх, паныч, паныч, — едва ли не ласково произнес Сбылют. — Нам же пан Божидар… это… на тебя и указал.

— Как?!

— Ну… это… не сам, поди. Жамок сказывал…

Жамок? Годимир напряг память. Ах, да! Особо и напрягать не пришлось. Один из стражников Божидара, что был у пещеры.

— Все едино связывать меня не имеете права! Не по чину кметям на рыцаря руку поднимать!

Кулак Юшки вяло ткнулся ему в затылок. Годимир прикусил язык, замолк, но попытался вскочить. Ладони того же хрипатого мужика уперлись ему в плечи, вернули обратно.

— Сиди! Резвый…

— Ярош! — воскликнул словинец. — Что тут творится?

Разбойник гордо отвернулся. Промолчал, всем видом показывая, что не из тех, кто так быстро обиды прощает. Ну и леший с тобой!

— Ты… это… сиди ужо… — вместо Яроша заговорил Сбылют. — Не трепыхайся. Никакой ты… это… не рыцарь. Так… видимость одна. Вона, Пегаш завтра на утречко… это… меч твой нацепит, так его… это… тоже рыцарем величать и в ножки кланяться?

— Да как ты смеешь!

— Тю! А кто мне воспретит-то?

— Я пан в двенадцатом поколении!

— Пан… — насмешливо протянул старик. — Паны чем кметей… это… завсегда пугают? А тем, что завсегда… это… друг за дружку. Меч нацепил, на коня… это… вскочил и давай мужичье топтать-сечь… А коли кмети его на вилы, так… это… прочие паны понаедут, деревню спалят… Так или нет?

— Ну так, — вынужденно согласился Годимир, не понимая, к чему дед клонит.

— Ото ж… А ты… это… паныч ты али не паныч, а так, погулять вышел… сам по себе. Уяснил?

— Нет! — Рыцарь попытался вырваться, крутнулся на месте, подсекая Юшку ногой. Кметь упал, но плеча Годимира не выпустил. Словинец трепыхнулся выброшенной на берег щукой, угодил локтем (жаль, что прикрученным к туловищу) мужику в живот, придавил его к земле, дернулся еще раз и, нависая над бородатым лицом с выпученными от неожиданности глазами, ударил его лбом в нос. Еще! И еще раз!

— Ишь охальник! — задребезжал Сбылют. — А ну, мужики!..

Тяжелый опорок врезался рыцарю в бок — прямо в больное ребро.

Годимир квакнул, словно огромная лягуха, и откатился в сторону. Новый удар угодил в скулу. Из глаз брызнули искры. Окажись рядом стог сена — все, сгорел бы до серого пепла.

Кто-то угодил ему в бедро — скорее всего, целил промеж ног. Второй попал между лопаток — аж дух занялся.

Молодой человек скорчился, стараясь защитить живот ногами и уткнуть в колени лицо.

Огненной вспышкой взорвалось правое ухо.

Опять ребра.

Плечо.

Снова ребра…

Да что ж они, нарочно, что ли?

— Бейте его, мужики, бейте! — орал Юшка. Теперь он не только хрипел, но и гундосил.

«Так тебе, сволочь, песья кровь, и надо!»

— Хватит! Довольно ужо! — Это староста. Хоть один разумный человек среди кметей нашелся. Хоть и гад, каких поискать, а все ж разумный…

Град ударов, сыпавшийся на Годимира со всех сторон, ослабел и вскоре вовсе прекратился. Могучая лапища — очевидно, Пегаша — подхватила его за шкирку, как месячного щенка, и бросил к срубу. Рядом с Ярошем.

Рыцарь перевел дух. Потрогал языком передний зуб. Пока что сидит на месте, но шатается. Эх, освободить бы руки, дотянуться до меча, пропали бы Гнилушки. По бревнышку, по колышку…

Он открыл глаза.

Кмети молча топились напротив. Дышали они тяжело. Скорее, не от усталости, от азарта — как охотничьи псы, травящие оленя.

Юшка, сидя на земле, пускал розовые пузыри, отражавшие пламя костра, и тихонько подвывал. Сбылют стоял над ним, увлеченно разглядывая нос мужика.

— Сломал! Это… во дает паныч! Сломал, как есть! — едва ли не радостно воскликнул старик.

Толпа угрожающе загудела, придвинулась к колодцу.

— Куды?! Ужо я вам! Молодежь! А ну… это… все взад!

Годимир слизнул кровь с разбитой губы, сплюнул густой тяжелой слюной. От колодца издевательски тянуло свежестью. Водички бы…

Все тот же Сбылют приблизился, сурово оглядел связанных:

— Это… последний раз спрашиваю, золото… это… драконье где?

— С чего ты взял, что от нас про золото дознаться можно? — устало проговорил Годимир.

— Так… это… Дорофей трепал… это… по пьяни.

— Бортник, что ли?

— Ну да. Дорофей… это.

— А где ж он сам? Пускай в глаза нам повторит. — Годимир вспомнил, какую Ярош обещал бортнику расправу в случае, если тот проговорится. «Под землей найду и на краю земли найду! И кишки вокруг дерева обмотаю…» Признаться честно, рыцарю захотелось поучаствовать. Если не самому мотать кишки, то хотя бы придержать болтуна во время наказания.

— А нетути. Это… убег.

— Убег? Так, может, понял, что набрехал по пьяному делу, и испугался? Оттого и убег.

— О-хо-хонюшки… — вздохнул старик. — Нам-то чо за дело, отчего… это… Дорофей убег? Нам чо надо? Чтоб… это… ты… или… это… душегубец энтот к золоту дорогу показали.

— И вот так полдня, елкина моталка, — буркнул Ярош. — Уперлись, ровно бараны.

— Ты… это… замолкни, — решительно проговорил Сбылют, ткнув в разбойника пальцем. — С тобой… это… ужо поговорили… А ты, паныч, подумай. Господь, монахи говорят, делиться велел… это…

— С тобой, что ли, старый? — едко осведомился Ярош, за что и получил тычок по ребрам от ретивого кметя в драном армяке.

— Помолчь, я сказал! — притопнул ногой дед. — Говорливый! Паныч пущай говорит.

Годимир вздохнул. Да уж, положеньице! Хитрее не придумаешь. Как же убедить мужиков, навоображавших себе невесть чего, да и одуревших от собственных выдумок.

— Скажи, Сбылют, — медленно, обдумывая слова, произнес рыцарь. — Скажи мне: зачем вам сокровища дракона?

— Дык, как это — зачем! — заорал шепелявый.

Пегаш округлил глаза, а сутулый редкобородый мужичок рядом с ним даже по лбу себя постучал — вот, дескать, дурень, а еще паныч.

— Как это зачем? — удивился и староста. — Ты… это… золотишко мне отдай, а зачем оно мне, я… это… и сам разберуся.

— Так я ж не зря спросил, — молодой человек продолжал тянуть время, словно надеясь на чудесное спасение. — Золото, оно притягивает лихих людишек. На дармовщинку, как мухи на дерьмо, знаешь сколько слетится?

— А мне… это… без разницы… Как слетятся, так и разлетятся, — решительно проговорил старик.

— Да? — Годимир прищурился. — А если тот же пан Божидар, каштелян ошмянский, со стражниками приедет? Ему ты мешок на голову не накинешь, а?

— С паном Божидаром… это… — Сбылют за словом в карман не лез. — С паном Божидаром поделюсь. Это… по справедливости.

— А ты разве не слыхал, — подал голос Ярош, — какая у панов справедливость? А? Вот елкина моталка! Он тебе и гроша ломаного не оставит.

— Ну, а если Сыдор прознает про то, что в Гнилушках кмети разбогатели? — снова встрял Годимир. — Об этом ты подумал? Как откупаться будешь?

— Было б… это… золото, — стоял на своем старик, — а откупиться… это… завсегда можно!

— Ага, обдерет вас Сыдор, как охотник зайца, — покачал головой разбойник.

— Чья б корова мычала, Бирюк! — не выдержал Пегаш. Подступил ближе, сжимая кулаки. — Не одним ли вы с Сыдором мирром мазаны?

— Вона какие слова мы знаем! — притворно восхитился Ярош. — Ты вспомни, дубинушка, когда я бедняков обирал? Было такое или нет, ответь! — Он посуровел лицом, подался вперед. — Ну?

— Ты… это… не «нукай», не запряг! — вступился за односельчанина Сбылют. — Мне без разницы… это… кого ты грабишь, а кого Сыдор. Будут в Гнилушках монетки, мы… это… и съехать могем!

— Во-во, к загорцам! Там таким, как вы, самое место! Ни совести, ни стыда…

В ответ легкий кивок старика, Пегаш наклонился и с размаху врезал Яроша в подбородок. Голова разбойника мотнулась, глухо стукнулась о сруб и склонилась на плечо.

«Не убил бы!» — пронеслось в голове Годимира.

— Ты… это… силушку-то соизмеряй… — Сбылют, видно, подумал о том же, а потому погрозил здоровяку-кметю пальцем. — О-хо-хонюшки… Ровно дети малые… Ну, ладушки… Пока Бирюк отдыхает, ты мне, паныч, скажи… это… согласен ли показать, где золото спрятано?

— Эх, мужики! — Рыцарь напрягся, в который уже раз пробуя на прочность веревки и узлы. — Дали бы мне волю, я вас и без меча по ближним лесам разогнал бы!

— Эх, паныч, паныч… — вздохнул дед. — Я ж к тебе по-хорошему… А ты… Вот все вы… это… паны, такие. О-хо-хонюшки… Макните-ка его, мужики… — Староста махнул рукой и отвернулся.

Не успел Годимир сообразить, что же старый имел в виду, как его подхватили под локти, поставили на ноги, что-то прицепили за веревки, обмотанные вокруг тела.

— Навались, мужики! — крякнул Пегаш.

Словинец почувствовал, что взлетает над землей.

«Умом бы не тронуться… Что это я, словно в «Деяниях Господа»?»

Ответ пришел быстро, едва под ногами раскрылся черный зев колодца. Словно пасть голодного чудища. Вроде бы, писал Абил ибн Мошша Гар-Рашан, водятся оные в пустыне, что далеко к югу от Басурмани. Роют огромные ямы в песке, а сами укрываются от палящего солнца на дне и ждут. Ждут неделями и месяцами без воды и пищи, неподвижность сохраняя, пока живое существо не ступит на край ямы. Тогда песок под ногами невольной жертвы начинает оседать, и она скатывается по крутому склону прямиком в пасть монстра, который живое еще тело заглатывает и тем самым насыщается на недели и месяцы. Читал эти строки Годимир давно, еще года два назад. Он ведь не собирался в пустыни, а значит, и звери тамошние ему без интереса были. А вот, поди ж ты, вспомнился вдруг! Тьфу ты! Тут, может, последние мгновения жизни, надо бы Господу помолиться, а он о чем рассуждать вздумал? Вот, значит, как его уморить кмети решили. За крюк журавля привязали и сейчас в воду-то и опустят.

Колодец медленно двинулся навстречу.

Ни одна молитва почему-то на ум не шла.

Сырость и прохлада. Даже приятно.

Не то, чтобы нынешнее лето изнуряло жарой. Скорее, наоборот — дожди да слякоть. Но после утренней схватки с рыжим королевичем, тряске в седле едва ли не половину дня да недавней потасовки Годимир впитывал влагу, как комок сухого мха. Дотянуться бы еще и губами до воды…

— Колодец испоганить не боитесь, мужики? — долетел сверху насмешливый голос Яроша.

— Дык, чего ему сделается? — удивился кто-то из кметей.

— Я б нашел, чем вам насолить, — зло, нехорошо засмеялся лесной молодец.

— Ужо я тебя… это… охальник! — задребезжал Сбылют.

Вода дотронулась до подошв рыцарских сапог. Сразу выяснилось, что левый прохудился. Ледяная струйка скользнул по пятке, словно ма-ахонькая змейка.

Щекотно.

Годимир дрыгнул ногой, но через мгновение вода хлынула уже сверху, через голенища. Полной чашей, так сказать.

— Это… паныч… скажешь чо про сокровища? — Староста перегнулся, нависая над срубом.

— Не о чем нам говорить! — Годимир задрал голову. В смолянисто-черном небе горели яркие, крупные, словно куриные яйца, звезды. Путь Молочника сверкающей полосой протянулся с севера на юг. Сноп. Воз. Сито — обычно в нем видны лишь пять звезд, но если приглядеться, можно различить еще две маленькие. Охотник с вечным спутником Псом. Почему звезды так хорошо видны из колодцев?

— Макай его… это… мужики! — отдал приказ старик.

Кмети повиновались беспрекословно.

Теперь рыцарь погружался гораздо быстрее.

Вот вода достигла колен, паха, пояса, подмышек…

Ощутив пронизывающий холод у подбородка, словинец едва успел набрать воздуха побольше. Полную грудь. И водная гладь сомкнулась у него над головой.

Поначалу это было даже приятно.

Колодезная вода смывала пот, пыль, возвращала бодрость уставшему, измученному телу. Рыцарь чуть-чуть разжал губы и принялся втягивать ломящую зубы влагу.

Здорово! Он едва ли не с полудня мечтал о том, чтоб напиться вволю.

А потом воздуха в легких стало не хватать. Заныла гортань и бронхи, словно моля: вдохни, вдохни, вдохни… Боль перешла на грудину, ребра… До судорог, до спазмов.

«Терпи, терпи, — уговаривал себя Годимир. — Еще не сейчас. Еще немножко. Еще…»

Когда он уже был готов вдохнуть несмотря ни на что, журавль пришел в движение. Миг — вновь над головой звезды, а легкие втягивают воздух со свистом, со стоном, с всхлипыванием. Ребра ходят, как кузнечные меха, а горло горит огнем раздутого горна.

— Ну, чо, паныч… это… говорить будешь?

— С тобой, что ли, песья кровь? — сипло выкрикнул рыцарь. Мог бы дотянуться — впился бы зубами в кадык старому говнюку.

— Макай!

Вдох.

Вода смыкается над головой.

Немеют руки и ноги. Холод проникает, кажется, в сердце, а легкие напротив разгораются пожаром.

Уморить они его решили?

Душегубцы…

Воздух!

Сладкий, желанный.

— Будешь говорить?

— Пошел ты!

Вниз. Годимир едва успел вдохнуть.

Холод, чернота вокруг и удушье.

Удушье. Удушье. Удушье!

На это раз он не выдержал, начал дышать еще не покинув ледяную купель.

Поэтому, оказавшись наверху, зашелся в разрывающем легкие кашле.

— Не скажет, — почти весело проговорил Ярош. — Сдохнет, а не скажет. Плохо вы рыцарей знаете!

— Ах, так! — взвизгнул Сбылют. — Щас… это… по-иному поспрошаем! Тяни его, мужики!

Осклизлые стенки колодца поползли вниз.

Господь милосердный, как же холодно!

Вот голова молодого человека появилась над краем сруба. Пегаш подхватил его, выдернул, как рыбу из полыньи, поставил рядом с собой.

Годимир не устоял — занемевшие ноги подломились, и он упал на колени.

На колени? Перед кметями?

Как ни туманилось сознание, рыцарь заставил себя упасть на бок. Уж лучше так.

— Подкову… это… кали! — распоряжался староста.

Кмети несмело забурчали, возражая.

— На себя я… это… грех беру! Сам перед Господом… это… отвечу. Ну!

— Ты того… Сбылют… — загудел Пегаш. — Мы ж не басурманы какие… Опять же — паныч. Хоть и дерьмовый, а все ж таки паныч.

Годимир глядел на поршни кметей и заставлял себя мыслить по-рыцарски. О чем должен благородный пан вспоминать в последние мгновения жизни? Конечно же, о прекрасной панне. Шарф Марлены из Стрешина в святыни не годился. Словинец попытался вспомнить белокурые локоны, косу цвета спелой пшеницы, ямочки на пухлых щеках воеводши из пограничной крепости, застывшей на круче по-над Оресой… И не смог. Тогда, быть может, образ королевны Аделии? Как там пан Божидар говорил: «Брови соболиные, кожа белее молока…» Только почему же вместо белой кожи видит он перед собой веснушки, вздернутый нос, русую косу, до рыжины выгоревшую на солнце?

— Ладно! — продолжал вещать Сбылют. — Уговорили… это… мужики! Припалим Бирюка. Пущай паныч… это… радуется!

Кмети затопали, зашумели. На это раз, скорее, одобрительно. Кто-то принялся раздувать костер. Едкий дым пополз низом по площади, завиваясь диковинным жемчужно-серым узором журавля.

— Ну, кметки, дайте только срок! — зарычал Ярош. — Ох, мало не покажется, елкина ковырялка!

— Молчи ужо! Говорун…

— Щас… это… все скажешь… И чо знал, и чо… это… позабыл…

«И что не знал никогда тоже», — подумал Годимир. Вскочить бы, порвать веревку и… А что — «и»? Силы у тебя сейчас, пан рыцарь, от воробья не отобьешься. Это в легендах да преданиях рыцарям хорошо — дуб с корнями вырвал и вперед, вали врага, спасай Отчизну!..

Словинец застонал в бессильной ярости.

А это еще что?

Непонятный пока звук. Или рассудок отказывается повиноваться и решил позабавиться маячней?

Да нет же! Когда ухом на земле лежишь, звуки хорошо слышны. А уж топот копыт странствующий рыцарь ни с каким иным не перепутает.

Кони. Много. Не меньше десятка, это уж точно.

Неужели в пане Божидаре совесть взыграла?

Вовремя подоспели ошмяничи, ничего не скажешь. В самый раз!

Кмети тоже услыхали приближение неведомых всадников и поступили, как кметям от веку заповедано — кинулись в разные стороны. Как куры от ястреба-тетеревятника.

Замешкавшегося Сбылюта стоптал конем всадник в здоровенной шапке-кучме[1], нагнулся, вытянул рухнувшего ничком деда плетью вдоль тощей спины.

— Пори сиволапых! — задорно выкрикнул молодой тонкий голос. Девичий, как с изумлением осознал Годимир.

Ей ответили молодецким посвистом — такая трель не у всякого записного свистуна выйдет, а лишь у самого талантливого и удалого.

Темное конское брюхо с ясно выделяющимися лентами подпруг проплыло над головой словинца.

А мог бы зацепить… Осторожнее быть надо!

Оборванный мужичок, плюгавый и узкоплечий, выбежал из-за колодца, нагнулся над Ярошем:

— Не припоздали. Слава тебе, Господи!

Дорофей? Его голос. Вот, значит, кому они спасением обязаны.

Потом вдруг всадников на площади стало слишком много. Кони крутились на месте, перебирали копытами, ржали, приседая на задние ноги. Того и гляди на голову наступят. Вот неосторожные…

Один из спасителей нагнулся в седле, рассматривая Яроша, обрадованно воскликнул:

— Оп-па! Ты погоди, Дорофей, погоди. Никак старый знакомец? Мы, сладкая бузина, еще поболтаем всласть!

[1] Кучма — мохнатая, большая шапка (укр., белорусск.).