СТРАННЫЕ ВСТРЕЧИ

Над сожженным обозом вились тонкие дымные змейки. Серо-голубые, почти незаметные в пасмурный день. На высоте полутора сажен легкий ветерок подхватывал их, наклонял прочь от предгорий и развеивал.

— Хорошо, что ветер не на нас, елкина ковырялка, — пробормотал под нос заросший, как леший, мужик с длинным луком в руках. С этим оружием, как, впрочем, и с любым другим, он управлялся на удивление легко и умело. Хотя… Почему «на удивление»? Прославленный по всему югу Заречья разбойник Ярош по кличке Бирюк не стал бы тем, кем он был, если б не бил из лука в медную монету за полста шагов, не рубился мечом лучше любого стражника да и с голыми руками мог управиться с парой-тройкой купцов.

— С чего бы это? — Его спутник — молодой человек лет двадцати — рассеянно дернул себя за ус, погладил большим пальцем висевшие на боку черные ножны. Он-то выглядел настоящим благородным паном — кольчуга, меч, корд на боку. Светло-русые волосы коротко подстрижены, чтоб не мешали подшлемник надевать.

— Ты слышал, как воняют паленые трупы, пан рыцарь? — едва заметно усмехнулся Ярош, показывая щербатый оскал, поднял руку, намереваясь притронуться к покрытому запекшейся кровью уху, но передумал. К чему теребить незажившие раны? Мочки уха Бирюк лишился совсем недавно — трех дней не минуло. «Гостеприимные» старик со старухой — Яким и Якуня — оказались на самом деле вероломными убийцами, вздумавшими опоить отравой мимоезжих людей, а потом отдать их живыми, но обездвиженными горным великанам, которые нередко пробавлялись людоедством. Особенно в отрогах Запретных гор. Старика, по-юношески неутомимо обращавшегося с мясницким ножом, угомонил Годимир — странствующий рыцарь, нынче беседующий с Ярошем. А вот бабку Якуню разбойник сжег вместе с избушкой. Потом оправдывался, будто плошку с горящим маслом случайно уронил со стола. Так все и поверили…

— Ну… — замялся Годимир. — У нас, в Хоробровском королевстве…

— «У нас, в Хоробровском»! — передразнил его Ярош.

— …мертвых не жгут! — твердо закончил рыцарь.

— Ишь ты! «Мертвых не жгут»! Ты ж говорил, мол, воевал с басурманами?

— Воевал.

— И они, я слыхал, частенько вас, словинцев, теребят. Особенно в приграничье. По-над Усожей. Или нет?

— Сейчас уже нет, пожалуй, — подумав, ответил Годимир. — Прикрутили хвост кочевникам в последнем походе. Том самом, где я… Ладно. Не будем. — Он и впрямь старался пореже вспоминать тот поход, где проявил себя редкостным неудачником и заслужил неодобрение (да что там неодобрение — крепкую нелюбовь) пана Стойгнева герба Ланцюг[1]. — Да и Бытковское воеводство, откуда я родом, чтоб ты знал, все ж таки не пограничье. Близко. Да. Но не пограничье.

— Ладно. Проехали. — Ярош прищурился. — Как думаешь, пан рыцарь, кого-нибудь живого оставили?

Годимир пожал плечами:

— Есть только один способ узнать…

— Выйти из лесу и поглядеть?

— Ну.

— Эх, опять ты нукаешь, пан рыцарь…

— Тебе что за дело? Хочу и нукаю.

— Да ладно. Нукай, елкина ковырялка. А выходить, похоже, придется. Так или иначе, а, не знаючи, что тут приключилось, я в Гнилушки не пойду.

— Что, все Сыдора выискиваешь?

— Выискиваю. И пока не найду… — Разбойник зарычал, сжимая кулаки. Обычно он вел себя куда сдержаннее. Но с недавнего времени одно лишь упоминание Сыдора — не менее известного вожака разбойничьей хэвры[2] — приводило Бирюка в ярость. Еще бы! Ведь именно Сыдор выдал его пьяного стражникам короля Желеслава — владыки соседнего с Ошмянами городка под названием Островец. Королевский суд был скор и беспощаден. А чего церемонии разводить с разбойником? Яроша заковали в колодки у обочины тракта и, если бы не блажь странствующего рыцаря, там бы ему и смерть встретить. С тех пор лесной молодец чувствовал себя не то, чтобы обязанным, но старался по мере сил Годимиру помогать. И не только Годимиру, но и его вроде бы как оруженосцу, а на самом деле шпильману[3] из далекого северного города Мариенберг, Олешеку с многозначительной кличкой — Острый Язык.

Беда в том, что с Олешеком им не так давно пришлось расстаться. Вскоре после схватки у безымянной пещеры[4], где поднятый волшебством неживой навьи дракон (умерший, по всей видимости, очень давно) изничтожил стаю горных великанов, перед обессиленным и потрясенным гибелью зеленокожей красавицы Годимиром предстал отряд ошмянских стражников во главе с паном каштеляном…

 

Они появились на рассвете, вместе с первыми тяжелыми дождевыми каплями.

Десяток, не больше, верховых. Черные суркотты[5] с вышитыми на груди желтыми трилистниками, на головах шишаки[6]. Впереди на толстоногом коне с длинной, заплетенной в косички гривой и достигавшей едва ли не храпа челкой, ехал высокий пан, с трудом разместивший огромный живот на передней луке. На мохнатой шапке красовались три фазаньих пера. Рыжеватые с сединой усы топорщились под носом, словно свиная щетина, а кончики их нависали над уголками рта.

Пан Божидар герба Молотило, каштелян королевского замка в Ошмянах, грузно спрыгнул с коня, бросил поводья носатому, узколицему оруженосцу.

Ливень хлестал по обезглавленной туше дракона, которая, подаваясь напору упругих струй, сминалась, усыхала, словно скомканный лист пергамента. Будто удар, нанесенный Годимиром, лишил ожившее чудовище не только головы, но и всех костей в одночасье.

Годимир переступил с ноги на ногу, притопнул, разминая затекшие колени.

— Ты таки убил его, пан рыцарь! Не зря я в тебя верил, не зря! — восхищенно воскликнул Божидар. И тут же сменил восторженный тон на деловитый. — Где сокровища?

— Какие? — опешил словинец.

— А такие! Драконы завсегда золото и каменья драгоценные собирают! Или скажешь, что уговор наш забыл, драконоборец?

— И что… — Годимир пожал плечами.

— Так веди! Эх, гляжу на тебя, и сомнения меня терзают. Половины для тебя, пан Годимир, многовато будет. Ясное дело, нашедшему пещеру и дракона завалившему, доля полагается, но уж не больше десятой части. А остальное сокровище, не обессудь, в Ошмяны поедет. — Пан Божидар говорил нарочито бодро.

— Куда вести? Куда поедет?

— Ты что, парень, умом тут тронулся? — загремел Божидар уже рассерженно. Каштелян еще раз посмотрел на дракона, изуродованные тела людоедов. Прибавил твердо: — Хотя не мудрено… Где логово-то? Скажи.

— Там, — махнул рукой Годимир.

Не тратя больше слов, ошмянский каштелян свистнул своим людям и скрылся в черном лазе пещеры.

На сидевшую у шипящего костра и настороженно вскинувшую голову королевну он даже не посмотрел. Словно и знать не знал, и ведать не ведал…

И вот тут-то ливень хлынул, как из ведра. Вымочил людей до нитки, смыл пролитую кровь, пригнул верхушки молодых елей. Да и стоило ли ждать иного в лето шестьсот восемьдесят четвертое со Дня рождения Господа нашего? Воистину неудачный год. Удивительно будет, если не ознаменуется он мором, гладом и войной великою…

Годимир смахнул ладонью капли с бровей и усов. Огляделся по сторонам.

— Эк тебя, пан рыцарь, стало быть, жизнь придавила, — сочувственно проговорил пожилой стражник. Из-под козырька шлема участливо глянули блеклые глаза. — Видеть больно…

— Что? — заморгал словинец.

— Обулся бы ты, пан рыцарь… — Сердобольный стражник махнул рукой и пошел следом за паном Божидаром, распорядившись перед этим коней не расседлывать.

И тут только Годимир почувствовал, как впилась в босую пятку гранитная крошка. Да и зябко к тому же…

Поискал глазами сапог.

Он нашелся неподалеку. Рядом с бессильно разжавшейся кистью поверженного людоеда.

Рыцарь наклонился, взялся пальцами за голенище.

Резкий голос привлек его внимание:

— Э-э-э, нет. Сиди, душа воровская! — Двое стражников схватили за плечи рванувшегося было с места Олешека. Толкнули обратно. — Тоже мне, музыкант выискался!

Олешек обреченно опустил голову. Прижал к груди цистру[7].

Годимир хотел броситься на помощь, но подумал, что будет выглядеть просто нелепо в одном сапоге. Сел и принялся совать ступню в голенище. Как назло, озябшая нога не слушалась и отказывалась шевелиться.

Ярош, сидевший тут же рядом, приподнялся будто бы нехотя. Напоказ зевнул. Шагнул было в сторону.

Плечистый стражник, выделявшийся среди прочих мясистым, испещренным красноватыми прожилками носом, толкнул его обратно:

— Куда собрался? Кто таков будешь?

— Дык… это… пан благородный, помилосердствуйте… — гнусаво затянул разбойник. — Проводник я… это… ну… дык…

— Да что ты «раздыкался», в самом-то деле! Толком говори, кто таков? Чей кметь будешь?

— Дык… того… панове… Из Гнилушек я… Местный, значится…

— Сиди! Пан Божидар разберется! Он таких кренделей верченых насквозь видит!

Ярош покорно уселся, пожимая плечами. Вся его фигура так и дышала смирением и любовью к ошмянской короне.

Решив, что внимание ошмяничей перенеслось на Бирюка, Олешек попытался юркнуть по щебенистой осыпи вниз, к ельнику, но ближайший стражник — темноусый, широколицый — сгреб поэта за шиворот ветхого зипуна. И, похоже, не затратил на это ни малейших усилий.

Словинец поискал глазами королевну.

Что ж она не приструнит своих зарвавшихся слуг?

Казалось бы, чего проще? Одного слова, одного движения пальцев достаточно, чтобы Яроша и Олешека отпустили.

Что ж она медлит?

Разве не рисковали они вместе в избушке старичков-убийц? Не бежали через ночной лес, скрываясь от кровожадных горных великанов? Не сражались, в конце концов, у пещеры?

Да! Кстати, о драке… А ведь Аделия может десяток стражников голыми руками разбросать, если судить по тому, что она вытворяла во время схватки с людоедами. Почему же она молчит, не вмешивается? И с паном Божидаром не поздоровалась, хотя, увидев знакомого пана, по правую руку от отца-короля восседающего, должна была по меньшей мере на шею кинуться. Да и он на нее внимания не обратил. Неужели мнимое драконье золото очи застило?

Или…

Рыцарь наконец справился с непослушным сапогом. Поднялся, притопнул, загоняя ногу поглубже. Невольно взгляд задержался на обломке меча. Эх, жаль подарок пана Тишило. Добрая сталь была и верную службу сослужила.

— Вы что это делаете? — грозно нахмурив брови, Годимир в пять шагов достиг входа в пещеру, где, спасаясь от холода и непогоды, сгрудились его спутники и стража из Ошмян. — Самовольничаете? Ну, я вас!

Он взмахнул кулаком, но ни один из наряженных в черное с желтым воинов не отшатнулся, не показал слабины.

— Какое такое самовольство? — твердо проговорил широколицый. — Никакого самовольства, а только приказ пана Божидара. Слыхал, пан, про такого?

— Отчего же не слыхал? Слыхал! — Годимир попытался отжать намокшие волосы, чтоб хоть на глаза не текло. — Как ты мог видеть, и он меня знает. А потому даю рыцарское слово…

— Э-э, нет. Не пойдет, — без всякой почтительности перебил его стражник. — Ты, пан, свое рыцарское слово при себе оставь. Тогда и взад его брать не придется.

— Что? — По правде сказать, словинец опешил. Не мудрено растеряться, встретив столь решительный отпор. Да еще когда не ждешь такого. — Ты как разговариваешь?

— А как надобно, так и разговариваю, — отрезал заречанин. — Мы про тебя, паныч, наслышаны премного.

— Да я тебя! — задохнулся Годимир.

Он шагнул еще ближе и уже примерился для удара, но тут из темноты выступил еще один стражник. Тот самый, сердобольный с блеклыми глазами. В руках он сжимал взведенный арбалет.

— Не балуй, пан рыцарь, — по-прежнему доброжелательно проговорил он. — Мы, стало быть, людишки служивые, подчиненные. Но, ежели что, приказ в точности выполняем.

— Я хочу знать… — Усилием воли словинец взял себя в руки. Голос его почти не дрожал. Почти. — Я хочу знать, почему задерживают моих друзей?

— Так ведь не очень-то добрую компанию ты себе подобрал, пан рыцарь, — охотно растолковал пожилой. — Сам посуди. Шпильман энтот из-под стражи бежал. Из Ошмян. Или ты позабыл, пан рыцарь? Достойно ли рыцаря с таким дружбу водить?

— Да что ты с ним разговоры разговариваешь, Курыла?! — возмутился широколицый. — С него рыцарь, как с курицы птица!

— Охолонь, Жамок, — рассудительно ответил пожилой стражник. — Не нам его в рыцарство поднимать, не нам и из рыцарства опускать. Паны сами договорятся. А наше дело маленькое — воров под стражу брать и в подпол их, стало быть, отправлять.

— Ночью сбежал, как тать! — звучный голос пана Божидара опередил его появление. Лишь через несколько ударов сердца грузная фигура каштеляна появилась из темноты пещерного лаза. — Или тебе не знать, пан Годимир? А может, ты ему и помогал?

Пан Божидар потер шею. Покачал головой. Сказал чуть громче:

— Гурка, коней в пещеру! Передохнем до полудня. — Снова обратился к Годимиру. — Нехорошо выходит, пан рыцарь. Сокровище куда подевал-то?

— Какое сокровище? — Молодой человек развел руками. — Ни сном, ни духом… Именем Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого…

— Ой, не клянись, пан рыцарь, не клянись. Нехорошо это. Грех. Понимаешь, пан Годимир, — каштелян подошел ближе к словинцу, опустил широкую ладонь ему на плечо, — раз есть дракон, должно быть сокровище. Не бывает по-другому… Что ж тут поделаешь?

Рыцарь раздраженно стряхнул руку Божидара:

— Пан каштелян! Я что-то не пойму — свет клином на драконе сошелся, что ли? А королевну ты и замечать не изволишь?

— Какую королевну? — Брови пана Молотило поползли на лоб.

— Аделию! — воскликнул Годимир. — Как это какую?

— А где ты видишь королевну?

— Да вот же она!

— Вот эта? — Божидар глянул сверху вниз на безучастно сидевшую девушку. Вздохнул. — К лекарю бы тебе, пан Годимир. У нас в Ошмянах есть хороший лекарь. Кровь пускает, от ветров, опять-таки…

— Какие ветры? Какая кровь?! — Рыцарь почувствовал, что мир кружится и плывет перед глазами. — Зачем лекарь?

— Ты успокойся, пан Годимир. Успокойся…

— Не хочу я успокаиваться! Ну, объясни мне, пан Божидар, почему ты королевну Аделию признавать не хочешь? — едва не сорвался на крик рыцарь, но вдруг заметил, что все ошмяничи глядят на него, как на юродивого, со смесью жалости и презрения. — Эй, вы чего?

Та, кого он невесть отчего считал королевной, виновато отвела глаза и продолжала сидеть у прогоревшего костерка, засунув ладони под мышки.

— Говорил же я тебе, пан рыцарь, — хмыкнул Ярош. — Говорил — не может эдакая побродяжка королевной быть. Ногти, опять же… — И вдруг вспомнив о необходимости притворяться кметем, затянул: — Дык… это… понимаешь, пан рыцарь…

Стражник, возмущенный болтовней смерда, замахнулся кулаком. Ярош съежился, втянул голову в плечи — ну, точь-в-точь забитый, запуганный кметь.

— Не знаю, что он тут про ногти болбочет, пан Годимир, — проговорил каштелян, — а только не королевна это. — И вдруг пан Молотило хлопнул себя по лбу. — Да ты ж, поди, и не видал нашу Аделию ни разу?

— Ну, не видал…

— То-то и оно. Кто нашу королевну увидит, ни с какой иной девкой не перепутает, — загадочно усмехнулся пан Божидар.

— Да? — Ничего более умного, чем это восклицание, в голову Годимира не пришло.

— Именно! Брови соболиные, кожа белее молока, локоны блестят, словно лиса черно-бурая… А эта что? Ни кожи, ни рожи! Одна коса…

Девчонка зыркнула в его сторону, но не произнесла ни слова. Пожала губы и вскинула подбородок.

— Ишь, как глазами стреляет, — не преминул заметить пан Божидар. — Словно из пращи камни мечет.

— Вот так вот, пан рыцарь! — неожиданно зло выкрикнул Олешек. — Искал королевну, а нашел лягушку! — И уже тише добавил: — По-рыцарски. Ни в сказке сказать, ни пером описать!

Годимир глянул на искаженное — уголки рта опущены, глаза превратились в щелочки — лицо музыканта. Хотел срезать его едким словом, но вдруг передумал. Точнее, не передумал, а попросту расхотелось. Больше того, в носу защипало, как в детские годы, когда, случалось, Ниномысл или Жемовит — старшие братья — подговаривали его слямзить потихоньку крынку сливок с ледника, а потом его же и представляли единственным виновником. В груди зашевелился клубок холодного пламени.

— Чего ты взъелся? — попытался он образумить шпильмана, но тот не слушал никого.

— Завел всех! Что не так, скажешь? Подставил! Дракона ему подавай! Королевну! Вот теперь жри, не обляпайся! — Олешек одной рукой вцепился в гриф цистры так, что ногти побелели, а другой взмахнул, будто хотел ударить рыцаря кулаком. Взвизгнул совсем по-женски: — Нежить зеленая! Старики-убийцы! Людоеды! Дракон! Будь проклят тот день, когда…

Аделия (или как ее на самом деле звали?) резко распрямила руку. Маленький, но увесистый кулак врезался поэту под ложечку.

— Распустил нюни!

Выплюнув с нескрываемым презрением эти слова, девушка поднялась, обернула косу вокруг головы. Как это у нее получается? Шпильки, что ли, в рукаве? После обвела гордым взглядом окруживших ее мужчин и уселась на нагретый камень.

— Кто ты, девочка? — добродушно поинтересовался пан Божидар. — Объясни уж нашему драконоборцу, а то бедняга извелся вконец…

— Надо будет — объясню!

— Экая ты дерзкая, — вздохнул пан Молотило.

— Какая есть!

— А что ж врала, будто королевна?

— Я не врала!

— Да неужели?

— Хочешь правду знать? Тогда вон у них спроси, пан! — девушка кивнула на застывшего столбом Годимира, безвольно обвисшего Олешека и продолжающего опасливо озираться на стражников Бирюка.

— Да? — Пан Божидар пошевелил усами. — И спрошу.

— Спроси-спроси!

— И спрошу! Ну-ка, пан Годимир, ответь мне: с чего ты взял, будто с королевной Аделией повстречался?

Рыцарь пожал плечам. А ведь и правда, с чего бы это? Наверное, просто очень хотелось спасти королевну. Вот и выдал желаемое за исполнившееся…

— Ну, я… — неуверенно протянул он. Можно ли в этой жизни быть в чем-то уверенным? Короли грабят, шпильманы становятся лазутчиками, люди забывают законы гостеприимства…

— Верно! — воскликнула девчонка. Будто мысли прочитала. — Я тебе говорила, пан рыцарь, что я — королевна? Отвечай, ну-ка!

— Нет. Не говорила, — как на исповеди выдохнул Годимир.

— Верно! Ты сам решил, что я — королевна! Себя убедил, его убедил, — ткнула она пальцем в Яроша, — музыканта и того убедил. Едва-едва меня не убедил!

— Так ты ж не спорила…

— А ты бы мне поверил?

— Честно?

— Само собой.

— Не поверил бы. Я бы подумал, что боишься и скрываться решила.

— Вот то-то и оно!

Она победоносно глянула по сторонам.

— А кто же ты? Как в лесу оказалась одна? Не женское это дело — по здешним лесам шляться. Тут случается и рыцарю при мече да на коне небезопасно…

— Я тебе, пан рыцарь, как-нибудь после расскажу. — Девушка отвела глаза, будто застыдилась чего-то.

— Да нет уж… — нахмурился пан Божидар. — Ты давай всем расскажи. И прямо сейчас. А то поразвелось тут, в Ошмянском королевстве, подсылов да лазутчиков! Ступнуть некуда! Откуда мне знать, может, ты из Загорья? Или из Орденских земель подметные письма везешь, как… — Он не договорил, глянул на Олешека и кашлянул в кулак.

— Может, ты обыскать меня вздумаешь, пан Божидар? — прищурилась девушка. Годимир заметил, как она подалась вперед. Чуть-чуть, самую малость.

Стражники и сам каштелян ошмянский не ожидали ни малейшего подвоха. Они привыкли опасаться людей с оружием — здоровенных мужиков с остро отточенной сталью. А тут щуплая девчонка с растрепанной косой. Но Годимир-то помнил, как хлестала ее туго сплетенная коса по глазам страшных, рычащих в боевой ярости горных великанов, как били кулаки, локти, колени, пятки… Вот, сидит будто бы расслабившись, а сама ноги покрепче на щебне утвердила. Одно неосторожное движение ошмяничей… Да что там движение! Слово, взгляд косой! И тут она взовьется в прыжке. Худо же придется всем, попавшим под горячую руку… Кто ж она такая?

— Погоди, погоди… — вмешался рыцарь. — Может, хватит искать лазутчиков, пан Божидар? Вон, Олешека схватил зачем-то… Так и до меня черед дойдет, как я вижу.

— Надо будет — дойдет! — рявкнул пан Молотило. Он чувствовал себя победителем и отступать не собирался. — Ты, пан Годимир, не очень-то передо мной красуйся! Я знаю, кто ты есть на самом деле. И ты знаешь, что я это знаю… Тьфу ты! Вот загнул!

— Чем же я успел тебя прогневить? — Хоть словинцу и не хотелось пререкаться с дородным каштеляном, но он обрадовался возможности отвлечь того от девушки. К его же, то есть пана каштеляна, кстати сказать, пользе.

— Ты обещался королевну найти?

— Ну…

— Подковы гну! Обещался?

— Да. Обещался.

— Нашел?

— Нет, — вздохнул рыцарь. Чего греха таить. Не справился. Не оправдал возложенного на него высокого доверия.

— Вот видишь! И клада драконьего ты тоже не нашел! Хотя обещал.

— Я не…

— Обещал, обещал! Или, может, нашел? Нашел и закопал где-нибудь в лесу со своими помощничками? Оборванцем вот этим, — палец Божидара решительно указал на Яроша. — И вот вторым, певуном!

— Ну, ты же знаешь, пан Божидар, что не успел бы… — начал словинец, но его внезапно прервал Олешек:

— Что с ним разговаривать? Боров жирный. Умишко и был невеликий, а нынче и вовсе салом заплыл!

Каштелян ударил лениво и как бы нехотя. Но голова музыканта запрокинулась назад, и Годимиру даже почудился хруст сломанных позвонков.

— Перестань, пан Божидар! — Годимир вцепился в рукав дорогого зипуна. — Остановись!

Ошмянский каштелян шутя сбросил его ладонь. Обернулся, набычился. Навис туча тучей. Рыцарь, хоть и не жаловался никогда на дарованный батюшкой-матушкой рост, почувствовал себя подростком. Мальчишкой, как в замке у пана Стойгнева герба Ланцюг, где начинал воинское служение оруженосцем.

— Ты меня, пан Годимир, не гневи! — Заречанин дохнул жарким смрадом больного желудка. — Господом прошу, не гневи. Ты пока еще можешь вину свою искупить…

— Какую? — пискнул словинец.

— А такую! — Каштелян придвинулся еще ближе. — Брехню свою перед людьми и Господом! Неудачу с королевной! Неудачу с драконьей сокровищницей! Еще говорить?

— Довольно… — Годимир с трудом подавил желание закрыть лицо руками. Хорош же он был бы, если бы дрогнул и проявил слабость, недостойную странствующего рыцаря.

— А коль довольно, то разговор окончен! — Божидар рычал, словно разбуженный посреди зимы медведь. Куда девались его привычные доброта, обходительность, добрая отеческая полуулыбка? — Музыканта я с собой увезу. Судить будем по справедливости. И кару назначим по закону и совести.

Рыцарь глянул на шпильмана. Олешек висел, не подавая признаков жизни. Видно, здорово пан приложил кулаком. Вот бы его выставить на бой с паном Тишило герба Конская Голова. На кулачках, само собой. Ярош старательно отводил глаза.

— А ты, пан Годимир, можешь еще поискать королевну Аделию. С проводником своим на пару. Хочешь, и конопатую с собой возьми. А нет… Так на нет и суда нет.

Он махнул рукой, повернулся и пошел в пещеру. Следом за ним стражники поволокли пленника.

— Вот, стало быть, паныч, — добродушно проговорил задержавшийся дольше других Курыла. — Ты не серчай, ежели что не так… Мы панскую волю исполняем.

Годимир кивнул. Все правильно. Так и есть. Что с простых служак возьмешь? По крайней мере, они не усердствовали, волю рукам не давали — не то что пан Божидар.

Пожилой стражник нырнул во тьму…

 

— Эй! Ты не заснул часом, пан рыцарь? — Ярош без всякого уважения ткнул его в бок. Он вообще все время вел себя с рыцарем на равных. Только непонятно, себя ли считал приближенным к благородному сословию или Годимира ставил не выше любого лесного молодца из развеселой хэвры.

— Не заснул. Задумался.

— А-а-а… — понимающе протянул Бирюк. — Задуматься — это по-пански. Нам, простым людям, думать некогда. Вертеться надо, чтоб выжить, елкина ковырялка.

Рыцарь не нашелся с ответом. Пожал плечами.

— Ладно, — продолжал разбойник. — Мы идем поглядеть, что да как? Или обойдемся?

Признаться, разоренные телеги на прогалине не давали Годимиру покоя. Чутье странствующего рыцаря, привыкшего во всем ожидать подвоха — от людей ли лихих, от чудовищ ли, — подсказывало: что-то не так. Ну, не от простой же неосторожности с огнем сгорели повозки, люди, нехитрый селянский скарб, обуглилась трава в круге не меньше десяти саженей шириной. Он кивнул, не задумываясь:

— Пошли поглядим!

— Вот так бы раньше! — усмехнулся Бирюк. — Давай помаленьку. Только оглядываться не забывай. А то знаю я вас, панычей благородных…

Разбойник первым пошел через подлесок. Славно пошел. Побеги лишь кое-где колебались, а хворост под подошвой чобота не хрустнул, не затрещал. Посетовав, что не выучиться так никогда в жизни –с этим даром родиться надо, — Годимир направился следом. Черные ножны легко похлопывали его по левому бедру.

[1] Ланцюг — цепь (укр.).

[2] Хэвра — банда, шайка (белорус.).

[3] Шпильман — странствующий музыкант и певец.

[4] С этими событиями читатель знакомится в романе «Пасынок судьбы».

[5] Суркотта (котта) — тканевое покрытие доспеха для защиты его от дождя и солнца. Может нести герб и цвета владельца.

[6] Шишак — открытый шлем с козырьком, нащечниками и назатыльником.

[7] Цистра — струнный щипковый инструмент, имеющий от 4 до 12 струн. Корпус грушевидный, деки плоские. Играют плектром или пальцами.