Много месяцев меня терзала жажда, и я не знал, кем её утолить. Каждый день мне встречалось множество людей, но все они меня разочаровывали. Часами я бродил по улицам, следуя за мужчинами и женщинами, за детьми и зверьми, как вдруг какая-нибудь, казалось, незаурядная личность совершала что-то такое, отчего её окружал непроглядный ореол заурядности, и я терял к ней всякий интерес. В какую глубокую печаль впадал мой разум после таких разочарований! Иногда доходило даже до того, что я смотрел на себя в зеркало и думал: “Я и сам весьма незаурядная личность”. Но такие мысли нужно гнать прочь, и мне пришлось накрыть все зеркала в квартире плотной непрозрачной тканью. А незадолго до события, вернувшего мне вкус жизни, я везде стал носить с собой пистолет, готовый использовать его при первом же незаурядном случае.
Я не верю в совпадения или слепую удачу, но поначалу объяснить случившееся ни чем иным не мог. Теперь, когда волнения моего разума улеглись, я знаю, что лишь долгие месяцы тоски и раздумий настолько возбудили моё воображение, что оно смогло увидеть ту спасительную картину. На втором – последнем этаже нашего дома – две квартиры: в одной живу я, в другой – старый рыбак. Мы часто видимся, и он всегда приветствует меня “добрым утром” или “добрым вечером”, а я отвечаю молчанием. Я не знаю его имени, он – моего; мы не сделали друг другу ничего плохого и никогда ничем не помогли. В его глазах я – угрюмый мужчина средних лет, с которым из вежливости нужно поздороваться; он в моих – обычный старик без родни и друзей, пустое место. “Доброе утро”, – сухо сказал он и начал спускаться по лестнице в ту роковую для него и счастливую для меня встречу. Я за ним, и мой взгляд за неимением других мест упал старику на спину. Там-то, а вернее, чуть выше, глаза мои узрели: крючок удочки, закинутой на плечо, зацепился за ворот рыбацкой куртки. Я замер, будто бы в каталептическом припадке, пока старик не скрылся этажом ниже. И стоило мне упустить его из виду, как бессвязный, хаотичный хор мыслей охватил голову, она в раз потяжелела, придавив меня к земле. Я опустился на пол под дверью своей квартиры и попытался из беснующего урагана слов выхватить хоть несколько осмысленных. Но я не мог сосредоточиться: подумав об одном, даже не поняв о чём, внимание тут же переключалось на следующее, и так дальше, пока я окончательно не выбился из сил. Когда я смертельно устал, что на деле заняло немного времени, а по ощущениям – несколько часов, ход мыслей замедлился, и наконец среди сонма голосов я разобрал те три совершенно обычных по звучанию слова – рыбак на крючке. Столько мук в погоне за неизвестно чем! Что искал я в одиноких псах у трактиров; в пьяницах во фраках; в детях со взглядами старцев, и в старцах со взглядами детей? Какое неведомое чувство я хотел найти? А может, то был некий особенный запах? Или звук! Я не знал этого тогда, не помню сейчас и не хочу вспоминать. Кроме слов “рыбак на крючке”, кроме их совершенно заурядного звучания мне больше ничего не нужно. Рыбак на крючке Смерти. Убийство ради убийства. Прямо там на полу, обхватив голову руками, я разрыдался. Если кому-то суждено прочесть эти строки, пускай он произнесёт слова вслух и послушает! После даст другому произнести их и они поймут, что слова звучат одинаково из разных уст. Рыбак. На. Крючке.
Мы живём со стариком по соседству уже долгое время, и я заметил, что к нему никто не приходит и что сам он покидает квартиру и возвращается всегда в одно и то же время. Тем не менее я должен был убедиться в отсутствии каких-либо угроз, и решил: месяца пристальных наблюдений хватит, чтобы отбросить любые сомнения. Я не изменил своего отношения к старику. “Доброе утро” или “добрый вечер” говорил он мне и ничего не слышал в ответ. Я дал ему понять, что мне всё также нет до него никакого дела. Я подслушивал под дверью: рыбак просыпался в четыре утра. В половину пятого он покидал квартиру – “доброе утро” – и в пять появлялся на причале. Там он занимал крайнюю скамью у высокой стены заброшенной мастерской. В этот час на причале никого не было и мне приходилось осторожничать, наблюдать издалека, через густые деревья и кусты. Вскоре подтягивались другие рыбаки, они почти не общались со стариком, лишь те, кто пришёл сразу за ним, спрашивали про улов и занимали свои скамьи. К девяти часам причал наполнялся людьми, вышедшими на прогулку или по другим делам, и я мог перебраться ближе. Почти в двенадцать рыбак шёл в ближайшую рыбную лавку, где продавал улов, там же он обедал. Я знаю, что он ел, один раз я сам это заказал: горячая уха, ржаной хлеб, до мерзости крепкий чай и сладкая вчерашняя булка. Всё это занимало около часа. Затем старик возвращался домой, где ложился вздремнуть. В четыре он уже снова сидел на причале, в восемь сдавал улов, в девять – “добрый вечер” – оказывался дома. Если улова не было, днём либо вечером, рыбак сразу отправлялся домой спать. За тридцать дней никто не пришёл к старику, он слышал только “каков улов?” и сам за раз не сказал больше двух слов. Старик был обречён исчезнуть незамеченным, и в полночь перед своим торжеством я довольно громко прошептал ему в замочную скважину: “Ты Заурядность. Исчезнешь – никто и не заметит.” Кровать под стариком скрипнула. Я подождал, пока он не решил, что голос ему просто послышался сквозь сон, после чего бесшумно вернулся к себе. “Доброе утро”, – сказал рыбак в половину пятого.
Незадолго до вечернего возвращения я пробрался в квартиру старика, взломать его простой замок не составило труда. Внутри я надел кастет на правый кулак и спрятался за дверью. Скоро услышал, как рыбак волочит ноги по ступеням. Вот он прошаркал до двери и вставил ключ, но тот не поворачивается. Старик понял, что дверь открыта, но открыта ли она кем-то или он сам забыл запереть её? В квартире кто-то есть? И тот голос ночью. Может, это он? Ручаюсь, я угадал все мысли, промелькнувшие в голове старика, пока он стоял там, не решаясь войти. Но рыбак медлил слишком долго, и я испугался, вдруг он сейчас уйдёт. В страхе я перестал дышать. Всё же дверь отворилась, старик осторожно вошёл внутрь, силясь разглядеть кого-то в темноте. Как только дверь вновь затворилась, я вышел из тьмы и ударил всего раз правым кулаком в висок. Слабое, дряхлое тело сперва врезалось в стену и затем упало, словно камень. Грохот от падения наверняка услышали другие жильцы, но никто не обращает внимания на странные звуки древних домов. Из лёгких старика вырвался хрип о помощи, но я уверен, он осознавал свою безысходность. Его руки протянулись ко мне, чтобы он мог если не увидеть, то хотя бы нащупать своего убийцу. Старик коснулся моей ноги, и, ощутив предсмертную хватку костлявых пальцев, я присел и перерезал ему кинжалом глотку. На полу быстро образовалась тёмная лужа и она всё росла и росла. Меня осенила бесспорно безумная мысль. Я нагнулся над стариком и кончиком языка коснулся раны, из которой крохотными волнами хлестала кровь. О, что за вкус я испробовал! Вкус безумства. Я безумен! Насладившись им сполна, я обставил старика свечами, поставил стул и любовался содеянным, пока сон не одолел меня.
На этих страницах я не поведаю, где спрятал тело. Знание это останется при мне. Так я буду знать, что никто не осквернит моё деяние. Скажу лишь, что оставил рыбака лежать ничком в куртке, за ворот которой прицеплен крючок удочки.
Автор публикации
