Русалкин сын

Рассказ из Лонг-листа литературного конкурса “Женские судьбы”

Той весной заболела моя бабушка. Пол-апреля и весь май погода стояла мрачная. Тучи ходили – точно дырявое решето, исторгая дожди на головы горожан почти ежедневно. Суррогатное половодье потоками грязи и нечистот душило асфальт, размывало дороги, выкорчевывало мертвые деревья и тротуарную плитку. Ливнёвки не справлялись, город топило. Резиновые сапоги всех мастей – хит сезона – сметали с прилавков, чтобы хоть как-то добираться на работу, учебу и в магазин. В моду снова вошли галоши. Общественный транспорт задыхался под напором стихии. Вязнул, тонул, захлебывался. Но упертые водители, продолжали отчаянное сопротивление, иначе весь город бы встал. Все чаще вспоминали метро, которое у нас так и не построили. Впрочем, и его бы затопило. Мне пришлось поставить на прикол свою маленькую Матизку и вместе с потоками опаздывающих граждан втискиваться в автобусы, набитые до удушения.

В середине месяца мне позвонили из сельской больницы. Бабушке стало плохо, что-то с сердцем. Тогда от волнения я не вдавалась в подробности. Сказали только, что пик миновал и можно забирать пациентку. В общем, сплавить поскорее хотели. Наверное, их можно понять, больничка эта совсем крошечная, кто станет держать такую ветхую старушку дольше, чем положено. Для молодых мест не хватает. Бабе Тоне-то уже за семьдесят. Будем честными, спасибо, что хоть выходили. Хотя, конечно, несправедливо.

Впрочем, не мне судить, я сама к бабушке наведывалась раз в год по обещанию. Нет, отношения у нас были хорошие. Я даже любила ее по-своему. Только, знаете ведь, как это обычно бывает, в городе всегда найдется повод – работа, дела, с друзьями посидеть в выходные. Это маленькой была – лета не могла дождаться, чтобы к бабушке в деревню – уток гонять, грибы с ягодами собирать, да до полночи с местными мальчишками по полю слоняться, светляков ловить, а то и пришельцев подкарауливать. Ну а что, я в детстве верила во всякое такое – фантастическое.

Бабушка много заговоров, да быличек знала про лешаков, полуденниц и русалок. Поначалу я все в лесу, да у речки караулила, чтоб застать какое чудо-юдо. А как постарше стала, насмотрелась телевизора про всяких агентов, выпросила у брата игрушечный пистолет, приделала значок на грудь и давай уже за космической нечистью гоняться. Помню, одним летом приехала вся такая городская, собрала мальчишек в круг – девчонкам наши игры не больно нравились – говорю мол, давайте ловушку для инопланетян мастерить. Нашли мы старую покрышку от самолета – неподалеку аэродром был – обмазали ее зубной пастой, натащили севших батареек и всяких старых запчастей неизвестного назначения, я еще кота для важности приволокла – дескать, он животина умная нечистую силу чует. Не спрашивайте, как это все работает, теперь и не упомню, что в голове творилось. Но мы отчаянно верили, что наша импровизированная свалка должна кого-то привлечь. Сели в засаду. День так сидели. Два. На ночь, конечно, приходилось оставлять свой пост. На третий, мои дружки совсем в «планетянах» разуверились, пришлось самой тайком к ловушке бегать, вещи переставлять, следы пребывания имитировать, чтобы подогреть интерес в ребятне. Сейчас как вспомню – и смешно, и трогательно до слез. Теперь-то я в такое не верю. Прошла пора, когда деревенский флёр тянул меня к себе как намагниченный. А вместе с тем, всё реже становились и визиты.

Может от того и не езжу, чтобы душу не бередить. Взрослая-то жизнь совсем не сказка. Но от телефонного разговора с врачом душа эта самая мигом в пятки ушла. И вернулась, только когда я бабушку из больницы забирала. Живую, пусть и слабую. Пришлось «расчехлить» Матизку, штатного транспорта нам не выдали. До села я еще кое-как сама доехала, но вот по дороге в деревню пришлось звать на помощь тракториста Васильича. Бедная моя бабулечка охала и кряхтела на заднем сидении, пока наш транспорт выдирали из раскисшей дороги. Хорошо, что Бабу Тоню в деревне все знали и любили, а то куковать бы мне с больной пенсионеркой на руках посреди поля. Деревня-то небольшая, дворов двадцать пять жилых осталось. Дорога глухая. Кто по ней в такую погоду попрётся? Кроме скорой, да меня.

Почему я? Сколько раз я задавалась этим вопросом, пока собирала вещи, писала заявление на отпуск и договаривалась с соседкой, чтоб за кошкой присмотрела. Родители в санатории под Анапой, брат на вахте в Сургуте, а тётя Маша, присматривавшая за бабулей, улетела до осени в Хабаровск к мужниной родне. Так не вовремя.

По правде говоря, она не тётя мне вовсе – бабушкина соседка, по неизбывной доброте взявшая на себя обязанности нерадивых родственников. Наши, то есть. Мы не просили, оно как-то само так повелось, что тётя Маша стала приглядывать за одинокой старушкой. Чувствуя вину вперемешку с благодарностью, я время от времени отправляла ей денег и привозила гостинцы в редкие визиты. Родители наведывались чаще, но и они уже не молоды, пора и о своем здоровье подумать. Пришел мой черед отдавать долги.

***

Первые пару дней мы из дому носа не показывали, а потом немного распогодилось. Я стала выходить на прогулки, пока Баба Тоня забывалась дневным сном. Заново перезнакомилась со всеми соседями. Ну как со всеми. Бабулечки на лавочке не остались равнодушны к моему возвращению и стремились утолить свое любопытство. Конечно, они меня вспомнили. И я их, хоть и не сразу. Агата Петровна совсем постарела, её морщинистые руки заметно дрожали, всякий раз поправляя платок. Теперь она совсем не та мастерица, какой была раньше. А какие пироги она пекла, угощая соседских детишек! Тогда деревня побольше была, с пяток ребят из местных и ещё больше приезжало на лето. Теперь-то все разъехались, конечно. Деревня старела вместе с её обитателями.

Тётя Мотя (Матрена по паспорту), словно застыла во времени, и сейчас, и двадцать лет назад она была такой же ветхой и угрюмой. Помню, как гоняла нас, когда под ее окнами с друзьями шалаш строили. Натянули веревки между деревьев, набрали лопухов и веток (дядя Толя деревья подрезал) обвязали по периметру, постелили старое покрывало – вроде как пол, а низкие ивовые кроны были нам заместо крыши. Принесли помятые игральные карты и гитару без одной струны. Ох, и ругалась тогда старушка! А на утро весь наш шалаш сгинул. Мы ещё долго перешёптывались, мол, козам своим Тётя Мотя снесла.

Тётя Поля, баба Нюра, Василиса Андреевна. Пришлось выложить им всю свою жизнь и судьбы родственников. Сама выслушивала их жалобы и семейные истории. Я была не против. Старикам отчаянно хотелось выговориться, а мне всё равно нечем было занять свободное время. Телевизор у Бабы Тони был старый, чёрно-белый, ещё с шестидесятых, работал с перебоями. Приходилось постоянно скручивать заднюю крышку и шатать лампы в гнездах. Иногда ещё стучать по выпуклому кинескопу. Так, для порядка. Канала ловилось всего три, и те с рябью. Это было ещё до цифровизации. Телевизор я могла больше слушать, чем смотреть. Да и что там нового увидишь? Потому лавочные посиделки случались и мне на радость. Не то чтобы я любитель сплетен, но с такими бабульками никакие сериалы не нужны.

Ходила я и в лес. Травы разные вспоминала, которым меня бабушка учила. Жалко, до ягод ещё далеко, а то бы я их как в детстве на травинки низала, а потом дома с сахарным песочком толкла. На поле ходила, искала то место, где ловушку для пришельцев строили. Не нашла. Все акации вдоль кладбищенской дороги, в тени которых мы играли, высохли, а без ориентиров и не вспомнить. Сходила к мосткам, где с братом плотвичку ловила. Всё болотина затянула. Там теперь кроме улиток в раковинах ловить нечего. Попыталась спустить за одной, едва не увязала. Хорошо хоть сандалии скинула, прежде чем в трясину лезть, а то бы точно босая домой пошла. И всякий раз от запустения тяжко внутри становилось, будто умирало что-то.

Одним днём возвращаюсь я после такой ностальгической прогулки. У края деревни, стоял колодец. Из тех, где раньше вся деревня воду брала, пока во дворах колонки не поставили. Смотрю, у колодца девушка пыхтит молоденькая, силится вертел одолеть, ведро вытянуть. Я её окликнула, гляжу живот огроменный, месяц восьмой – девятый. Кричу, – Ну что ж ты дурёха делаешь?

Та глаза потупила, сжалась вся, словно я её ударить пытаюсь. Уже мягче говорю, – Пойдем, я тебе из дома накачаю.

Она еще больше смутилась и пролепетала сбивчивое «спасибо».

– Ты чьих будешь? – по дороге поинтересовалась я, как в деревне принято.

– Бабы Тани внучка я. Галя.

– Я же помню тебя. Родилась, когда мне лет одиннадцать было. Тем летом жара такая стояла, грядки пожгла. Всей деревней на твоё рождение стол собирали, кто что сможет.

Девушка покраснела и кивнула, – Я Вас тоже помню.

До института я сюда исправно на лето ездила. Несколько раз просили приглядеть за девочкой. Родители-то у неё не сильно благополучные были. Отец пил. Мать немного не в себе была. Одна бабуська в здравом уме, живенькая такая.

– Как там Татьяна Макаровна? – говорю, подхватывая пустые ведра.

– Ничего, потихонечку, – лепечет Галя, – только ослепла почти. Вот я одна по хозяйству.

– А родители что? – спрашиваю удивленно.

– Так померли родители.

Мне как-то неловко стало. Мама ведь рассказывала пару лет назад, что Власовы из крайнего дома палёной водкой отравились. Да, я тогда мимо ушей пропустила. Кого заботит судьба малознакомых людей? Теперь, конечно, я по-другому думаю.

Тогда перед Галей прям стыд пробрал. Девушка, видимо почувствовав моё смущение, машет рукой, – Да не парь… не волнуйтесь Вы. Что было, то было.

Я выдавливаю из себя робкую улыбку. Как она сдержала молодежный сленг. Ей ведь сейчас около восемнадцати. Критически оглядываю раздутый живот, но спросить, где отец не решаюсь.

Как доходим до моей улицы, Галя касается моего плеча, – Можно дальше не пойду? Там эти…

И косится в сторону стариковского лавочного совета. Открываю было рот, но потом согласно киваю, – Я тебе занесу. Двух-то хватит?

Галя благодарно улыбается. Подхожу к своей калитке, бабуськи недовольно шипят. Оборачиваюсь к ним с немым вопросом. Божьи одуванчики, а столько яду.

– Девка гулящая. Свела родителей в могилу, – бубнит Василиса Андреевна.

– Да не она свела, а пьянство, – возражает Баба Нюра.

– А не от того ли запили, что из дому ушла, блудница? – шипит Агата Петровна.

– Совсем твоя память дырявая – они и до того, как сапожники…

– Сама ты беспамятная. До того только батя закладывал. А как сбежала, оба запили.

– От таких, поди не сбеги. Не виновата девочка, – не унимается Баба Нюра.

– А дитя от кого нагуляла? – встревает Тётя Мотя.

– Блудница вавилонская!

– Ветром надуло.

– Невенчанная ведь.

– Будет расти безотцовщина.

– Вернулась старой бабке на голову.

Бабульки закудахтали в лад, едва не сыпля проклятия на голову бедной Гали.

– Полно вам! – осаживаю разгладевшихся женщин. – Не в средневековье живем.

Набрала воды, отнесла Гале. Ума не приложу, как она с такой тягой собиралась справиться. И где до этого воду брала? Неужто таскала сама из колодца, на таком-то сроке.

Галя меня встретила с радостью и, кажется, удивлением.

– Да что ты их слушаешь старых? – подмигиваю я ободряюще и меняю тему. – Как ты тут одна за двоих справляешь?

– За троих, – Галя ласково гладит живот и краснеет. – Есть ради чего.

Мы разговорились. Я с расспросами не лезла, а девушка не спешила все вываливать. И на судьбу не жаловалась, как ни странно. Казалось, стоически принимала все выпавшее на ее долю.

– Одно плохо, – Галя грустно улыбается, – Родится малыш, а я сама сказок никаких не помню. В детстве невнимательная была. А бабушка уже в маразме. Что же я ему рассказывать буду?

– Приходи, – говорю, – к нам. Эта беда – не беда.

***

Стала Галя к нам захаживать, сказки бабушкины слушать. Она было и по дому помочь порывалась, да какой с нее помощник на таком-то сроке. Потому я строжайше запретила даже упоминать об этом. Наоборот сама к ней напрашивалась, воду потаскать, на кухне похозяйничать, стирка там или с грядками, за старушкой посмотреть. Галя нехотя принимала помощь, будто я посягаю на её самостоятельность. Но не мешала. Все только грозилась, как разродится, отплатить с лихвой.

Так приходила она вечерами, в те дни, когда у Бабы Тони силы были, садилась у её кровати, внимала народной мудрости. Я и сама не прочь была вновь в детство окунуться под негромкий певучий рассказ. Больше всего Гале истории про русалок нравились. Бабушкины-то русалки совсем не злые были. Скорее игривые. Но случись беда, не бросят доброго человека. Всегда помогут если сердце у тебя чистое.

Дни тянулись неспешно, как в детстве. Свет будил меня сквозь кружевные занавески. Поднимаясь спозаранку, я готовила нам с Бабой Тоней завтрак, потом под недовольный шёпот старух шла к Галиному дому. Похлопотав у Власовых, возвращалась к обеду, а после уходила гулять. Вечером мы слушали сказки. Кажется, удивительный мир захватывал нас обеих.

Когда настало время Гале рожать, мы забеспокоились. Вроде и срок подошел, а ничего не происходит. Я начала бить тревогу и вопить – «куда врачи смотрят». И тут выяснилось, что она, дурёха, даже на учет не вставала. Потому никто за ней не приезжал и в родильное не вызывал. Ну что за каменный век. Возмущённая таким поворотом, я сама позвонила в больницу. На следующее утро приехали акушеры и забрали Галю в город, в роддом.

Я себе места не находила, ожидая вестей. А Баба Тоня ворчливо приговаривала, – Ой не к добру ты ее спровадила. Защитила бы Земля Матушка, да духи рожаницы. А у вас там, тьфу, один бетон.

Через пару дней Галя сама позвонила. А через неделю вернулась в деревню. Одна. Без ребёнка. Тот остался под присмотром врачей. Роды прошли сложно, но тело Гали шло на поправку, а её младенец, напротив, увядал. В отчаянии девушка раз по пять на дню названивала в больницу. Своего телефона у неё не было, брала мой, но погода снова портилась, а сеть здесь не очень. Мы садились в Матизку, отъезжали километра на три к холму, и там она под тяжёлым дождевым небом с мольбами упрашивала докторов, сказать, что все в порядке. Глаза её опухли, щёки впали и, хотя при мне она сдерживалась, я знала, ночи Галя проводит в слезах. Я уговаривала её отдохнуть, предлагала снотворное, но несчастная молча отказывалась. Чахла на глазах. А я бесилась от того, что не в состоянии помочь.

Несколько раз я заставала Галю и бабушку шепчущихся украдкой. Стоило мне появиться, обе замолкали словно заговорщики. Наверняка Баба Тоня учит её своим дурацким заговорам. Я злилась. Здесь нужна медицина, а не побасенки. Но свое негодование оставляла при себе. Пусть верит во что хочет, лишь бы не сдавалась.

Так прошла ещё неделя.

***

В ночь накануне Ивана Купалы пошла я в лес, хоть на время стряхнуть скопившуюся тягость. Звала Галю с собой, но та отказалась. Попросила только помыть ей голову и высушить феном. Коса у неё была не по-молодёжному внушительная, ниже попы. Такую сложно самой обиходить, тем более, когда из рук всё валится. Закончив процедуры, хотела снова заплести, но Галя отказалась, оставшись простоволосой. Я не стала дальше спорить и направилась в чащу. Больше часа бродила. Хорошо, хоть смартфон взяла, с GPS не заблудишься.

Смотрю, вдалеке меж стволов что-то мелькает, точно огонь. Двинулась к нему, а тот ускользает, вроде бы и на встречу идешь, а он только дальше становится. Ну, думаю, совсем умом тронулась. Невесть откуда взялся ребяческий азарт – не уйдешь от меня. Вспомнила, что Баба Тоня рассказывала, повернулась к огню спиной, и так пошла задом наперёд. Чуть все ноги не переломала – в густую чащобу нелегкая занесла. Слышу, за спиной вроде как огонь потрескивает, и голоса различаются. Не удержалась, обернулась, чуть веткой еловой глаз не выколола. Смотрю, сквозь деревья. Впереди поляна с огромным таким костром. И девицы скачут в белых сорочках до пят. Головы в венках. Сами босые. Неославяне что ли какие или ролевики-реконструкторы. В такую глушь забрались.

Стою, раздумываю, подойти ли поближе. Напугаю ещё, внезапным появлением. А ну какая-нибудь из девиц ещё в костер угодит. Тут в хороводе мелькает знакомое лицо. Волосы светлые, длинные, как фата следом летят. Я оторопела. Галя, кружиться, как ни в чём не бывало, и хохочет со всеми в голос. Звонко так, заливисто, точно соловей. Я шаг навстречу делаю, а она мой взгляд ловит. Сникла слегка и с грустной улыбкой головой мотает. Дескать, не надо. И тут же снова запрокидывается и хохочет, увлекаемая танцем.

Несмотря на навигатор, из леса я только к утру выбралась. Хоть и занялась заря еще ночью, а поплутать пришлось. Солнце встало непривычно яркое и ласковое. На небе ни облачка. У калитки меня встретила Баба Тоня. Впервые с возвращения она сама, без чьей-то помощи, вышла за ворота и держалась вполне уверенно, будто не было никаких шести недель болезни. Я мысленно отругала себя за то, что заставила пожилого человека так волноваться, но глядя на её окрепшее и, кажется, слегка помолодевшее тело расплылась в улыбке. Её же улыбка была печальной.

– Что случилось, бабуля? – спрашиваю, обнимая старческие плечи. Та лишь уклончиво мотает головой.

– Знаешь, что я ночью видела? – прижимаюсь носом к её плечу, а из глаз как потечет само собой.

Бабушка гладит меня по голове, как в детстве, – Я знаю, дитятко, – и шепчет ласково, – к русалкам Галя ушла. Обменялася.

Отодвигаюсь и смотрю на неё сквозь слезы, но молчу, хотя так и просится – «что за глупости».

А на второй день тело Гали нашли у тех мостков, где я плотвичку с братом ловила.

На третий из больнички позвонили, младенец на поправку пошел, так и до выписки недалеко. Да только кому забирать его теперь? Схоронили Галю по обычаю, на местном кладбище. Хоть и шептались бабки, что утопленница, да возражать не стали. Может, моего гневного взгляда боялись, а может, совесть проснулась. Я не стала разбираться.

Участковый повозился для виду, но дело быстренько закрыл. Кому сирота нужна?

Татьяна Макаровна на девятый день следом за внучкой ушла. К тому времени мои родители вернулись и забрали Бабу Тоню к себе. Та хоть и упиралась до последнего, но, когда мама начала хвататься за сердце и охать, уступила.

Галиного мальчика отдали в Дом малютки. Я с месяц колебалась, но всё же подала документы. Ращу теперь Коленьку сама. Уже шесть лет как я его мамой стала. Но иной раз все равно подшучиваю, – Ах ты мой русалкин сын.

Бабушка смеётся. С тех пор как Гали не стало, и в ней, и в Коленьке сила какая-то проснулась. Жажда к жизни. Так что не удивлюсь, если Баба Тоня свои русалкины сказки еще и праправнукам рассказывать будет. А я снова, как в детстве послушаю.