Русалка

?

Глава 1

 

Холодные старческие глаза Вавила смотрели на голубое небо, по которому медленно тянулись лёгкие, словно сделанные из ваты, белые облака. Он умирал, но умирал счастливым.

Ранним осенним утром, когда только встало и освятило землю своими горячими лучами солнце, он засобирался на охоту. Жена его, дряхлая старуха Аксинья, спала крепким сном, когда Вавил,по-старчески тяжело кряхтя, поднялся с кровати. Поясницу ужасно тянуло. Он устало зевнул и посмотрел в окно: там, на улице, ещё блестели последние звёздочки, ещё чувствовалась морозная прохлада. Где-то на конце деревни проголосил первый петух. Старик поднялся с кровати, и, потянувшись, зашагал к двери. Пройдя в коридор, он повернулся, чтобы прикрыть за собой, и лишь тогда взгляд его упал на жену. Она лежала положив кривую старческую руку под голову и тихо посапывая. Седые волосы её, собранные в пучок, растрепались, а старая, где-то порваная ночнушка задралась, обнажая острые колени с желтовато-голубыми венами. Только сейчас он заметил, как постарела Аксинья. А ведь совсем недавно были они молоды и жили одним днём, даже не задумываясь о том, что будет дальше. Вот он, совсем ещё юнец, желторотый, безбородый, идёт за ней по зелёному лугу, а она, весело хохоча, срывает цветы. Вот они в берёзовой роще робко целуются, боясь, что кто-то увидит их вдвоем, расскажет родителям. Вот он, уже взрослый, семнадцатидетлий, стоит перед её отцом, и, глупо улыбаясь, сватается. Вот они стоят под венцом, и на душе у него легко, радостно от предвкушения будущей семейной жизни. А потом все своим чередом пошло- быт, дети, внуки-и не заметили они, как все изменилось. Пролетело время чудесной молодости, беззаботная пора, и Вавил, и Аксинья постарели, подряхлели, но казалось им, что ничего не меняется, и не замечали они ни седых волос, ни морщин, уже глубоких, на лицах друг друга. А вот теперь настала пора младшего внука женить. Вавила любил жену. Брак их был одним из тех редких случаев, когда нашли друг друга и больше не расстраивались два одиноких сердца. И теперь, глядя на её уже давно не молодое лицо, на хрупкое, обсыпанное темными веснушками и покрытое маленькими бородавками тело, он ощущал как в сердце разливается умиление от вида той, с кем он прожил большую часть своей жизни. Да, больше не было между ними той страсти как в былые времена, но вместо неё осталось кое-что большее: чистая, искренняя привязанность. Он мягко улыбнулся одними уголками губ, и, стараясь не шуметь, закрыл дверь.

Через час они с сыном, Михаилом, должны были встретиться у дальней развилки и двинуться в лес, в самую чащу. Дело было в том, что у старшего, первого из четырех Вавилиных внука, завтра должна быть свадьба, да не абы с кем, а с Марьей Никитичной, дочерью купца Сафонова. Сафоновы были знатные люди, приличные, с большим достатком. А ради такого надо было закатить знатную свадьбу. Поэтому ещё неделю назад договорились сын с отцом пойти за свежей дичью. Не верилось Вавилу, что совсем скоро женит он всех внуковей, а там ведь и до прадеда недалеко. Странно и в то же время радостно это было для него.

Собрался он быстро: натянул на ноги теплые портки, одел охотничью холщевую рубаху, поясом подвязал да сверху накинул заячью шубку. В лесу им, возможно, пришлось бы быть много часов, и, хоть погода и обещала быть теплой и солнечной, перестраховаться всё же стоило. Потом Вавила проверил да ещё раз прочистил ружьё, хоть и старое, но стреляюшее точно, без промаха. Взял с собой ножик, добротный, когда-то купленный на городской ярмарке, с лакированной темно-зеленой рукояткой, острый, как бритва. На спину закинул он большой короб, чтобы складывать туда пойманную дичь, а заодно бросил туда краюшку хлеба и спички. На охоту привык ходить с пустым желудком- знал, что лес сытых не любит. Выходя из дома, глянул на часы- подарок от будущих родственников, сами бы они с Аксиньей не позволили такую роскошь. Рано собрался, минут двадцать ещё есть. Подумав, Вавила решил посидеть на скамейке во дворе, подумать о делах насущных. Бустро светало; солнце уже успело показаться из за горизонта, освещая поля и луга оранжевым светом. Сойдя на крыльцо, слегка скрипнувшее под тяжестью мужицкого тела, старик вдохнул полной грудью: пахло сыростью, скошенной травой и спелой антоновкой. Вавила блаженно закрыл глаза, прислушиваясь. Ему показалось, что в эту секунду он слышит всё: и как в чужих дворах с ноги на ногу переступают пятнистые коровы, и как нервно кудахчут курицы-наседки, и как с деревьев, срываясь, падают разноцветные листья. Отвлёк Вавила ярко-рыжий кот Васька, громко мяукнув, и, спрыгнув с дальнего конца забора, зашагавший к хозяину. “Эх ты, боец, чего-ж пугаешь?”- протянул старик,медленно опускаясь на корточки и гладя кота по оборванному уху. Васька всегда нравился ему- своевольный, независимый, драчливый, среди всей живности выделяющийся бурным и задиристым нравом, он вселял молчаливое уважение. “Ну что, Вась, пойдем Буяна с цепи снимать?”- ласково спросил Вавила у кота, и, поднявшись, пошел к собачьей будке. Кот двинулся за ним.

Буян уже давно ждал хозяина, но сидел тихо, зная, что тот скоро подойдёт, отвяжет. Завидив издали приближающийся силуэт, он вскочил, и, энергично виляя хвостом, громко залаял. “Ну что ж ты голосишь так, окаянный?,- слегка поморщившись, упрекнул Вавила пса,- хозяйку же разбудишь”. Пока он возился с цепью, собака весело крутилась вокруг него, норовя то ли лизнуть щеку, то ли просто побыстрее высвободиться. Наконец дело было сделано и Буян, высунув язык, помчался по двору, подымая утреннюю росу с травы. Хозяин проводил его весёлым насмешливым взглядом, и медленно побрел со двора. Кот Васька упорно шел за ним, то и дело пытавшийся ласково обтереться о сапоги старика. Подоспел и Буян, завидивший, что хозяин куда-то уходит.

Вавил шел спокойно, медленно, никуда не торопясь.”А может, раз время есть, заглянуть на могилку к родителям?”- мелькнула у него в голове мысль. Давно он там не был. Мать умерла ещё до их с Аксиньей свадьбы, не застав её всего-то на полгода. Она иссохла быстро, за какой-то год или того меньше. Врач, приехавший из города, высокий и полный человек лет сорока в жёлто-сером от грязи халате, вяло заключил- “Съела что-то, вот и померла”. Отец Вавила принял это с каким-то странным унылым спокойствием, а через два года погорел в бане. Сын был готов к тому- давно видел, как тот по ночам, в полном одиночестве пьет, а потом плачет на кровати, согнувшись, лёжа лицом к стене, и бессвязно просит у кого-то помощи. Не знал он, чем тому помочь, тем более у самого дела были, сын-первенец родился, тяжелее стало. Похоронил он отца рядом с матерью, поставив рядом большой, добротный деревянный крест. Ходил на кладбище редко, всё дела, дела, а времени нет. А теперь, когда выдался момент, может быть и стоит заглянуть, посмотреть, как лежится родителям в холодной земле? Он остановился, чтобы прикинуть, есть ли время. Вавил знал, что успеет подойти к развилке до прихода сына. Михаилу до туда было рукой подать- пару тройку домов и всё, на месте. Но он никогда не любил ждать кого-то, поэтому каждый раз при встрече приходил ровно ко времени, ни минутой раньше и ни минутой позже. Вавила же всегда боялся опаздывать и считал это манерой исключительно некультурных людей, поэтому всегда норовил прийти пораньше- лучше уж подождать, чем потом торопиться. Поэтому решил он всё-таки идти дальше, к развилке. Потом, видать, сходит.

Шел он по дороге быстро, широкими шагами, как привык с самого детства. А за ним бежал его верный Буян и, слегка покачиваясь, семенил неотстающий Васька. Так и были они втроём- человек, собака и кот.

И вот, когда до развилки оставалось совсем чуть-чуть, буквально два дома, пёс, забегший вперёд, вдруг ощетинился, прилёг к земле и залаял. Кот прижал уши и попятился назад. Вавил сошюрил глаза, и увидел, что перед собакой мелькает какая-то темная тень. Понял он, что это было, заорал, подзывая Буяна к ноге. Собака полубоком подбежала к нему, продолжая истошно гавкать. На середине дороги лежала жирная, длинная змея. Она то поднималась, то опускалась, пытаясь найти того, кто посмел посягнуть на ее спокойствие. Отродясь не видел Вавила таких красивых змей: красно-коричневая, с черными пятнами по бокам и на голове, она выглядела внушающе, наводя на него неосознанный стах. До этого он, конечно, не раз встречался с этими животными на покосах и в лесу, но все они были обычными, черными или коричневыми, маленькими пугливыми. Никогда они не выходили к людям, а тем более на дорогу не выползали. А эта была какая-то диковинная, словно сумасшедшая. Не уползла она с дороги, будто бы кидая вызов человеку: ” А ну, попробуй пройти через меня, посмотрим, кто кого”. Вавил почувствовал, как по спине и затылку пробежали холодные, противные мурашки, и, сглотнув, взял пса за ошейник и медленно, по кромке дороги, обошел змею. Всё это время она следила за ним, высоко подняв голову и изворачиваясь всем телом. Миновав опасность и отойдя с собакой подальше, Вавила оглянулся, и с ужасом увидел, что гад, не моргая, всё ещё смотрит ему в след. “Пойдем, Буян”- бледными холодными губами тихо сказал он псу и чуть ли не бегом пошел к развилке. Пёс помчался вперед, видимо, тоже напуганный произошедшим.

Подходя к месту встречи, Вавила увидел знакомый силуэт сына, машущий ему длинной рукой, и пошел навстречу.

 

 

Глава 2

 

Вавила с Михаилом шли по осеннему лесу молча, лишь изредка кидая друг другу короткие, куцые фразы. Тихо шуршали листья под ногами, где-то вдали пела птичка, время от времени лаял пёс, глядя далеко в чащу, но не решаясь отходить далеко от хозяина. Мужчины знали, что много говорить на охоте нельзя: нужно слышать лес, улавливать каждое его, пусть даже небольшое изменение, дабы не спугнуть добычу. Отец шел сзади, удивлённо, будто впервые, смотря на сына. Только сегодня он заметил, как тот похож на него. Высокий, ладно сложенный, немного сутуловатый, фигурой в точности походил он на Вавила в молодости. Даже походка, размашистая, с длинными, тяжёлыми шагами была такая же. Разве что лицом он походил на мать: черные, как смоль, брови и такого же цвета борода смотрелись странно на красивом, несколько женственном, с правильными чертами, лице. Голубые глаза блистали из под темных длинных ресниц таким же едва заметным блеском, а почти прямом носу была заметна небольшая горбинка. Когда-то давно за похожую горбинку, за блеск живых девичьих глаз полюбил он Аксинью. И вспомнился Вавилу сладкий дурманящий запах ладана в темной церквушке, и ночное небо, полное ярких серебряных звёзд в тот день, когда впервые он осмелился, неуклюже и быстро, поцеловать Аксинью, а после долго смущался от удивлённого взгляда девушки. Теперь сын, их продолжение, сильный и статный,шел впереди перед стариком-отцом. А ведь совсем недавно было совсем наоборот: маленького мальчугана вел в лес отец, рассказывая тому старые легенды о злых лесных духах, что обитают у кромок леса и, играя с одинокими путниками, заманивают их обратно в лес, о русалках, что живут в дальнем озере в самой чаще, своей красотой и молодостью сводя охотников в могилу, о леших, что воруют детей, забредших в их владения ночью. Смешно было Вавилу смотреть как после ребенок опасливо вглядывался в силуэты деревьев, пытаясь разглядеть в них то ли злобную ухмылку, то ли протянутую к нему цепкую руку с длинными острыми когтями. Теперь уже было не испугать таким Михаила, настало время для более страшных сказок, теперь уже невыдуманных: о войнах, о смертях, о разбойниках, что, по слухам, промышляют на дороге к городу.

Шли они долго, пока верный Буян не нашел след: судя по всему, учуял зайца или другую мелкую живность.

– “Слышишь, батька,- обратился к Вавилу сын,- давай пойдешь ты гнать животное сюда, ко мне, а я уж тута сам разберусь; ступай за собакой, да и веди после сюда”

– “Хорошая идея, Михась, только ты вот что, не спеши. А то я не молод уж стал, пока с Буяном пригоним к тебе зверя, ты уже сто раз вздремнуть успеешь. Так что не торопись сынок, подожди”- ответил отец и, свистнув собаку, направился в лес, оставив сына одного.

Буян, несмотря на почтительный для собаки возраст, шел быстро, но так,чтобы хозяин поспевал за ним. Он чувствовал, что где-то недалеко сидит маленький, ничего не подозреваюший пушистый заяц. Уже был ни раз на охоте пёс, и ходил не только за такими зверями; помнил он и красивую рыжую лису с белым кончиком хвоста, быструю и проворную; помнил лося, высокого и могучего, с большими крепкими рогами, что на своих длинных ногах не мог убежать от людских пуль; помнил и самого страшного зверя- медведя, коричневого, с большими красноватыми глазами навыкате и длинными клыками. Чаще же ходил он на зайцев- маленьких, но сильных и быстрых животных со смешными ушами и пугливым нравом. За многие годы запомнил Буян, что с ними нельзя торопиться- спугнуть их легко, а догнать невозможно. Надо медленно и неторопливо подбираться, словно не кинуться хочешь, а просто рядом проходишь, и тогда они долго будто бы и не замечают тебя. А потом раз!- и бежать со всех ног, куда хозяин крикнет. Тут уже дело стоит за малым, только бежать надо, вот и все дела.

Вдруг пес учуял среди множества ароматов осеннего леса какой то странный, неприятный запах по правую сторону от себя. Он резко застыл на месте и принюхался: несло смесью болотных трав, стоячей воды и чем-то противно-сладким. Необычен был этот запах и оттого пугал пса- в нем проснулся инстинктивный страх, сидящий в самой глубине его маленькой собачьей души. Буян ощетинился и зарычал.

Вавила еле поспевал за собакой: старческие неуклюжие ноги не слушались, отчего он то и дело спотыкался о коряги и корни деревьев, но чудом не падал. “Ох ты ж, окаянный, припустил”- думал он, мысленно в конце добавляя пару-тройку резких ругательств. Ему хотелось остановиться, поглядеть на на раскинувшиеся перед его взором деревья, усыпанные красно-золотистыми листьями, хотелось наблюдать, как медленно, крутясь в волшебном танце, они падали на землю, создавая под ногами разницветный шуршащий ковер. Но, как назло, верный его Буян упорно бежал вперёд, не давая хозяину и секунды на отдых. И вот, когда Вавил уже почти выбился из сил, вдруг встал пёс, ощетинившись, зарычал, глядя куда-то вдаль. Остановился и хозяин, и, тяжело дыша, оглянулся. Там, куда испуганно смотрела собака, не было ничего, только бесконечные ряды деревьев, да далеко-далеко виднелся небольшой просвет.”Чего ж ты рычишь, пустолай старый?”- упрекнул он Буяна, и, уж было хотел идти, как почувствовал, что необъяснимое любопытство тянет его туда, в неизвестность. Донёсся до него необъяснимый, смутно знакомый запах парного молока, вечерней прохлады и бабьего тела. И почувствовал Вавила, будто силы вернулись к нему в тело, будто морщины на лице его разгладились, и ощутил он, как снова юный и сильный нрав закипает в душе. Не в силах преодолеть себя, быстро, почти бегом, рванул он туда, откуда чувствовал пёс беду. Всё ближе и ближе запах; всё ближе и ближе молодость. И он бежит, бежит, не видя преград. Падает,и, не чувствуя боли, встаёт, бежит дальше. А Буян, верный пёс, волочится за ним, медленном, будто какая-то неведомая сила не даёт ему идти быстрее. И вот наконец замирает собака, грустно скуля и провожая мокрыми глазами хозяина. Не в силах он идти дальше. А Вавила уходит туда, вдаль,в чащу, не оглядываясь на преданного ласкового пса.

 

 

Глава 3

 

 

Долго бежал Вавила. Ноги его подкашивались, лёгкие горели, но не мог, не хотел он останавливаться. Не мешали ему ни ветки деревьев, больно царапающие тонкую кожу, ни коряки и корни, торчавшие из земли, о которые он то и дело спотыкался и падал, расшибая колени в кровь. И вот наконец увидел он просвет впереди, заметил, что деревья вокруг становились всё реже и реже, появились под ногами маленькие кустарники, и вышел Вавил на берег маленького лесного озера. Черная гладь воды была неподвижна; разноветные листья лежали рядом с берегом, будто не осмеливаясь упасть в воду. Всё тело неистово ломило от боли. Остановился он, и, почувствовав, как что-то кольнуло в правом боку, уж хотел присесть, отдышаться, как вдруг услышал неподалёку знакомую с детства медленную, неспешную песню. Плохо помнил её слова Вавила, но мелодия её отзывалась глубоко в душе старого человека, разливались сладким медом по жилам его воспоминания о далёких временах, когда, ещё будучи ребенком, лежал он на теплой печи под пуховым одеялом, глядя, как мать, напевая, прядёт. Пальцы ее, быстрые и тонкие, справляются с работой быстро, красиво, а голос льется из уст ровно и глухо. В полудрёме слышит он едва понятные слова, и от них в ребячьей душонке становится так приятно, так хорошо, что тут же засыпает он :

“Окрасился месяц багрянцем

Где волны шумели у скал.

Поедем, красотка, кататься

Давно я тебя поджидал”.

Вавил жадно вслушивался в смутно знакомые мотивы, снова видя перед собой и отчий дом, и двор, и себя, юного, пугающего пестрых куриц на задворках. Ничего не нужно было ему теперь: ни охоты, ни семьи, ни жизни, лишь бы эту слышать прекрасную песню. Но кто же здесь, в этой непроглядной глуши, мог петь ее? Старик, овеянный сладким дурманом, огляделся: ничего необычного не было видно кругом, только далеко, справа, темнели большие камни, выглядывающие из тьмы воды, а на них сидел кто-то, едва заметный, спиной к нему. Вавил, не думая, бросился туда. Чем ближе он подходил, тем отчётливее слышался манящий голос, тем лучше видел он очертания юного, почти детского тела с сильной гибкой спиной и тонкими руками, издали больше похожими на большие вытянутые плавники и длинными светлыми волосами. Кожа девушки была иссиня-бледная, вся в маленьких, едва заметных венках и жилах. Она, слегка оперевшись на камень, тянула заунывно:

“Ты правишь в открытое море,

Где с бурей не справиться нам.

В такую шальную погоду

Нельзя доверяться волнам”.

Вавил шел тихо, боясь спугнуть прекрасную, волшебную незнакомку. Но, как назло, сухие листья под ногами предательски шумели, и дева вдруг смолкла и повернула на мужчину свое прекрасное лицо. Внешне она походила по подростка: большие детские по краям красноватые глаза, светившиеся голубым пламенем смотрели в упор, пухлые алые губы были приоткрыты, обнажая ряд белых крепких зубов, а щеки горели розовым румянцем. Увидев Вавила, она звонко рассмеялась и, успокоившись, сказала: “Чего ж стоишь здесь, даже голосу не подаёшь, аль меня напугать хочешь?”. Он, опешив, стоял, не зная, что делать, что отвечать ей. Тогда девушка, достав из воды ноги, ловко встала на камень и полностью повернулась к мужчине. Он засмущался от наготы юной девушки и поспешно отвернул голову в другую сторону.”Смешной ты, старик, будто человека голого до этого не видел”- с лёгкой усмешкой сказала она, перепрыгнув к нему на берег. Не успел Вавила ничего сказать, как вдруг ощутился в сильных объятиях холодных мокрых рук. “Знаю я, чего ты, Вавил хочешь, чего желаешь.-обратилась к нему девушка,- Скучаешь ты по былым годам своим, молодость вернуть хочешь, снова здоровым и сильным стать. Так слушай: дам я тебе всё это, только спаси меня, спаси!”.

– “Дак что же с тобой?Как помочь тебе могу я?”- отвечал старик, глядч на неё широко раскрытыми, помутневшими глазами.

– “Достань со дна мои косточки, похорони за кладбищем, вот и будет спасение мне”- проговорила дева, развернулась к нему спиной и зашла в воду, поманив за собой Вавила. Он, не в силах противостоять ей, пошел, одурманенный сказкой, подаренной ею, в черную тьму озера. А она всё пела и пела, и чудесный ее голос разливался по лесу:

” Меня обманул ты однажды,

Сегодня тебя провела.

Ты чувствуешь гибель, презренный,

Как трус, побледнел, задрожал”

Ледяная вода зачерпнула в голенища сапог Вавила. Он шел

не чувствуя ни боли, ни холода. Перед собой видел он не прекрасную девушку, а родной дом, себя маленького, отца с длинной тёмной бородой, мать с милым, моложавым лицом, не тронутым морщинами.

Он снова маленький, солнце яркое, а деревья такие большие, и трава в лугу достает до пояса. Он всё ещё боится темноты и злой соседской собаки. Он ещё не разучился радоваться… Стоит в поле, ещё не кошенном, пахнет травой, сушеным сеном и цветами. Ветер треплет его светлые волосы, и мальчик вдыхает теплый воздух полной грудью. Вокруг радостно жужат шмели, медленно опускаясь к земле. Вдалеке он слышит голоса односельчан. Жалобное “Му-ууу-ууу-ууу” протягивает корова. Недалеко идут девицы с длинными, до колен, косами. До него доносятся лишь обрывки их разговоров:

-“Мишка бросил!”- жалобно восклицает один голом.

– Да и черт с ним!- неразборчиво- Ба! Да ты же на сносях!

– Делать-то что?

– А может… Озеро там… Утоплюсь… Или утоплю! Чтоб ему неповадно было…

– Тьфу! Грех же ведь…

Вавилу становится неинтересно, он оглядывается по сторонам и видит вдали мать с отцом. Они стоят, и улыбаясь, кричат его по имени, зовут к себе, махая руками. И он бежит, бежит, но с каждым шагом родители будто становятся всё дальше и дальше. Слезы наворачиваются на глаза, ему хочется упасть на холодную землю и плакать, рыдать что есть мочи, но он уже не в силах остановиться. Детские слабые ноги не слушаются, он спотыкается, но бежит, бежит, бежит в поисках такого близкого, но такого недостижимого счастья…

Помешал ему резкий звук выстрела, и резкая боль в груди, чуть правее сердца. Не в силах держаться на ногах, он упал на спину, почувствовав , как погружается в воду, а потом резко поднимается вверх. Где-то недалеко слышался знакомый голос сына, окликающий его, но было уже слишком всё равно .Холодные старческие глаза Вавила смотрели на голубое небо, по которому медленно тянулись лёгкие, словно сделанные из ваты, белые облака. Он умирал, но умирал счастливым.

 

Михаил долго ждал отца, слушая, как поют птицы, как от дуновения ветра тихо шуршат сухие листья, как где-то там, вдалеке, иногда отрывисто лает отцовская собака. Поначалу нервы его шалили,и каждый раз, издали заслышав что-то хоть отдаленно напоминающее бег, вскакивал и хватал ружьё. Но понемногу он успокоился, и уже сидел тихо, наблюдая за природой. Через пару десятков минут он забеспокоился: что-то странное щемило его душу, к тому же Вавил долго не возвращался, и даже гавканье Буяна перестало слышаться. Михаил напрягся, но всё равно решил подождать немного, мало ли в поисках зверя отцу пришлось зайти слишком далеко. Но ни через пять, и ни через десять минут даже намека на его появление не было. Борясь с недобрыми мыслями, он встал, и покликав отца и не услышав ответа, направился на его поиски. Совсем недалеко он отошёл, как резко, громко и жалобно скуля, из чащи выбежал на него пёс, тот самый отцовский Буян, и, словно плача и расскаиваясь, припал к его ногам. Страх сковал Михаила: что же недоброго могло случиться, что даже бывалая собака бросила хозяина? “Что же ты, сволочь старая, отца бросил?”- в сердцах вскрикнул он в отчаянии, не зная куда кинуться, куда бежать. Пёс упорно сидел, прижав уши, и, видя смятение человека, тоже волновался, опасливо посматривая в сторону, откуда вернулся. Заметил мужчина страх животного, и не думая, бросился в ту сторону, куда взгляд его был направлен. А Буян остался на месте, провожая глазами убегающего человека, не смея двинуться за ним, чувствуя опасность, что проживает в впереди, в недрах леса, на глубине вечно холодного озерного озера.

Недолго бежал Михаил , как перед ним не появилось из-за высоких кустов озеро. Остановился он, почувствовав необъяснимый страх, услышав какое-то шевеление неподалеку, около воды. Боязно было ему высонуться, показаться перед неизвестному. Выхватил он из-за спины ружьё, прицелился в сторону, откуда шел шум, и, в детском испуге закрыв глаза, наугад стрельнул. Раздался короткий глухой всплеск. Теперь только тишина пронзала холодный осенний воздух. Михаил выглянул из кустов, и только тогда увидел, куда на самом деле попал- недалеко от берега, окрасивши воду кровью, плавало бездыханное тело Вавила.

 

Глава 4

 

 

Одинокая брошенная всеми русалка сидела на большом камне, горько плача. Прибившееся к берегу тело старика выглядело жалким и глупым. Неподалёку лежал его сын- большой, неуклюжий, с простреленной насквозь грудью, похожий на отца как две капли воды. Она видела, как он долго бился в отчаянии, плакал, бил себя тяжёлым кулаком в грудь, а потом взял трясущимися руками ружьё и направил на себя. Ей было жалко этих двух людей- молодого и старого. Разве заслуживали они смерти? Разве не была она отдать им всё ради вечного покоя? Она не хотела, чтобы они умирали. Только желание освободиться от ужасного проклятья двигало ей. Когда-то мать младенцем бросила её в это озеро, обрекая на верную смерть, и душа её теперь вовеки будет жить здесь, в этом холодном, отвратном и темном месте,пока кости её не вытащят со дна. Уже много человек умоляла русалка помочь, но никто не смог сделать того: маленькие, хрупкие люди не могли доплыть до дна, не задохнувшись. Тогда она доставала их тела и долго оплакивала. Разве никто не способен ей помочь? Разве теперь никогда не найти ей счастья успокоения? Но ещё не оставила она надежды на спасение своей детской, безгрешной души. Теперь оставалось ей только ждать, пока кто-нибудь другой не услышит ее мольбы, не придет, услышав чудесную песню, и не уйдет в темную гладь воды, пытаясь найти на дне озера маленькие детские косточки.