Глава нулевая – БЕГСТВО, – в которой герой узнает зависть по-испански, женское тело по-колумбийски, а читатель – что не такой уж тот герой…
Там, где в мерно покачивались, дремотно кряхтя кранцами меж бортов, буреющие ржавчиной суда с вяло трепыхающимися лохмотьями флагов за кормой, кончался не только длиннющий причал – казалось, здесь заканчивалась сама жизнь. Как раз теперь строители причал споро удлиняли – шум и грохот стоял теперь жаркими днями. Но, как подозревали обретавшиеся на здешних палубах остатки некогда могучего флота, делалось это лишь для того, чтобы задвинуть обветшалые посудины еще дальше. И это при том, что вид живописных плавучих развалин стал неотъемлимой местной достопримечательностью! Тупо – выпуклоглазое туристическое племя не жалело многочисленных ракурсов на фото- и видеосъемку, а детишки местных жителей, бесконечной вереницей едущих на экскурсию по выходным, никак, похоже, не желали поверить родителям, что вовсе не на этих вот бАрках Колумб плыл в Америку.
А за сотню с лишним километров этого острова, в пекле пыльных гор, в семь потов нес трудовую вахту моряк одного из тех самых, забытых Богом судёнышек. Хоть работ ы здесь толком и не получалось – отвлекал то звон колокольчиков пасущихся на горных склонах коз, то бряцанье полицейских наручников…
Впрочем, Стременев сам в этот будний, постпраздничный день беду накликал, чуть не ежеминутно зыркая в щелку притворенных ставень. Дождался- таки! В глухой послеобеденный час тихо, как смерть, под самые ворота подкатила полицейская машина. С захолонувшим сердцем увидел он грозно бездействующие ( «было бы, хавер-авер, с кем связываться!») бело-синие мигалки, и через несколько мгновений стражи порядка уверенно заколотили в железные ворота. Стременев, пропав где-то между прихожей и ванной, стойко отважился не открывать. Тогда полицейские пожаловали в дом справа. Затаившись у кухонного оконца, он едва слышал жалкое лепетание соседки, размышляя между тем вполне серьезно, куда прятаться, если полицейские через забор, и ему-то до подбородка едва доходящий, перемахнут.
Однако, не дошло дело до штурма – полиция, тщетно потарабанив в ворота для порядка напоследок, наконец укатила. Не теряя драгоценных минут, буквально на ходу высвобождаясь от одежды, метнулся Стременев в душ: скорее!.. Скорее смыть следы преступления! И уже через десять, самое большее, минут нахально вышел – свежий, выбритый, в чистое одетый – в залитый палящим солнцем двор, а потом и нагло выбрел за ворота ( он уже успел послать Джоконде косноязычное sms: «ir rapido!» – ехать быстро).
Ну, не умел он еще глаголы испанские толком спрягать!
Напуганная слегка визитом властей соседка – милая женщина (с которой бы не на солнцепеке дня – при свете луны сокровенным делиться!) поведала полушепотом: наслали полицию соседи слева: у старика «мал курасон» – плохое сердце. Больное, в смысле… Шум его тревожит. А вчера еще и праздник церковный был, а «компаньеро» Стременева работал, да еще старику, когда тот не поленился прийти – попрекнуть, нахамил в ответ. В святой-то день… Вот, они в полицию и нажаловались.
Уздечкин скривился: Антонио – охламон канарский!.. Натворил вчера «делов», а ему теперь расхлебывай!
Вернувшись в свой дворик и едва присев на крыльцо, Стременев не успел и словарь, что разумно сейчас из рук не выпускал, открыть, как полицейские нагрянули вновь. Заглянув во двор, смуглый страж правопорядка решительным жестом велел Уздечкину открывать.
Да, пожалуйста!
Открыв засов и отступив перед стражами порядка, нахалюга начал уверенно блеять на своем испанском. Старательные потуги эффект возымели незамедлительный: козы, казалось, оторвались даже от поиска и поедания травы, один полицейский победно воскликнул : «Инстранхеро!» – и мигом потянулся за наручниками, другой же зло выбросил вперед протянутую руку:
– Пасопорто!
Несколько уже сробев ( такой черствой оперативности он все же не ждал), Стременев насколько мог спокойно пояснил: паспорт – с самой что ни на есть испанской визой! – находится, как положено, в полиции порта – можете запросить: фамилия такая-то, судно растакое-то… А что он здесь делает? А сторожит от «ладронес» – воров имущество хозяйки , во дворе расположенное.
Главное, чтоб правдоподобно все звучало! Моряки-то русские, в глухих канарских горах, на другой стороне острова, сплошь и рядом в стороже подряжаются. Да ведь, где еще и сыщешь-то охранника такого, чтоб битых полчаса в ворота ломиться безответно? Уж не в ближайших окрестностях – точно!
Окинув беглым взором двор со стоящими посредине ящиками с керамической плиткой, новенькой, блистающей на солнце сантехникой и грудой строительного мусора в углу, полицейские, переглянувшись, кивнули: «реформа» (ремонт) была налицо.
Дабы не вылилась пауза в уличение, Стременев поспешил поведать: друг он хозяйке. Но после такого признания полицейские на самом деле удивились: «Дуэнья – ту амига?».
Вот, сволочь косноязычная – еще и на добропорядочную, без пяти минут замужнюю, сеньору тень бросил.
Впрочем, другому стражи подивились: хозяйка тоже русская?.. А – чилийка… А в карманах у него что?.. О, словарь!
И, дабы не увязать в лишних уже подробностях, полицейские поспешили удовлетвориться сполна и тем. Смуглый начал что-то без затей кропать в пухлом блокноте, его коллега по ходу дела, да по случаю, решил блеснуть своим кругозором, осведомившись у Уздечкина – он: «Рруссо о бэлоруссо?»
– Рруссо, рруссо, – не без гордости заверил наш герой, не посягая к тому же на морские традиции братского народа.
Рожденная без долгих мук законотворчества бумага между тем была готова. Это был штраф – «мульта» – хозяйке: за то, что без разрешения властей ( а значит и без мзды положенной), ремонт своего дома затеять удумала.
Ну, прямо как в родимой стороне!
Полицейские, расписавшись сами, под третью полагающуюся подпись еще и блокнот свойски подсунули. Так что Стременев еще и расписался третьим, в этот миг даже какую-то социальную значимость здесь почувствовав.
Вот «Traidor»!.. Предатель, в переводе, означает.
Так, еще и повис у отбывающих полицейских на рукаве, шелестя своим словариком: он – не «fuera de la ley»?
Вот наглец-то!..
Нет, уже совсем по-свойски успокоил его смуглый полицейский: Стременев – не вне закона!.. А вот она – хозяйка ( тут строгость вновь набежала на лицо блюстителя, и указательный палец выбросился пистолетом), вот она – «fuera»!
На сей раз полицейские укатили окончательно, а Стременев пошел в дом собираться. Сборы не были долгими. В просторную спортивную сумку навалом последовали бритвенный станок с зубной пастой и щеткой, одноногий пластмассовый солдатик – пират Сильвер, «Сто лет одиночества» Маркеса – все! Теперь, усевшись с краешка крыльца под покров зашедшей уже сюда тени от соседского дерева, можно было созерцать знакомый двор прощальным, без тени печали, взглядом.
Эх, и кто им теперь закончит?..
Геоконда (а именно так звучало имя хозяйки, так высокохудожественно Стременевым искажаемое), прибыла скоро. Расстроенно пробежала глазами строчки штрафа, рассеянно слушая при том, что плёл нижеподписавшийся: должен, де, он срочно убыть по внезапно возникшим делам судовым – неотложным. Но он вернется – обязательно вернется: уладит, вот, только все!..
Трепло! Какие там могут быть неотложные дела судовые? Разве что, крысы остатками провизии потравились!..
Грустно покивав, Геоконда лишь попросила Уздечкина занести белоснежную керамическую сантехнику в дом, и еще улыбаться – непременно улыбаться («Риса!.. Риса») при выходе за ворота. Так и прошли они к машине – улыбающаяся во весь рот Геоконда, и старательно щерящийся Уздечкин – мимо местных кумушек, расположившихся по такому случаю на придорожной лавочке.
Все так же сквозь улыбку, заводя машину, ругнулась Уздечкину вполголоса на соседок Геоконда страшным в этих краях ругательством, и через минуту скромный серебристый кабриолет покинул пыльную раскаленную деревушку в две улицы, споро огибая затянутую в серую унылую холстину банановую плантацию.
– Энбидиа! – натурально уже усмехаясь, пояснила неунывающая чилийка. И, видя, что Стременев сходу не понял, попыталась растолковать:
– Йо – тенго, ту – но: энбидиа.
– «Я – имею, ты – нет…»… А-а, – спохватился, тут же принявшийся листать словарик, полиглот, – «Envidia» – зависть!
Заглянув на секунду в словарь, Геконда удовлетворенно кивнула. Они уже мчали с ветерком мимо каменного карьера – скоро уже и побережье с мощеными мостовыми и летними кафешками у набережной, дыхание свежего бриза и окаеанская горизонт с мириадой солнечных бликов в складках волн.
Вольный ветер беглой свободы должен был сейчас нагнетаться в Уздечкина турбонаддувом, дабы не выдалось ни единого мига затишья, в который бы неизбежно пробилось жалкое поскуливание совести.
И когда они уже перевалили через мостик каменного русла, за которым уже открывался Аргинагин – симпатичное курортное местечко, Геоконда спросила у Стременева, «тенго» ли тот «папель»? На что тот кивнул вполне уверенно: конечно, имеет он бумаги соответствующие – паспорт, например… Что? Разрешение на работу?.. А, ну вот уже и приехали!
Лежащий вдоль побережья Аргинагин исправно притормаживал пешеходными переходами поток автомобилей, несущийся на юг острова. Всучив на прощание обомлевшей от такой выходки Геоконде ключи, по-быстрому от неё Стременев отделался –открестился, свято соврав напоследок, что вернется. Как только, так сразу… И поскакал, черт безрогий, знакомой тропой в лавку на променаде. Смыть ледяным пивом копоть дурацкого дня, да боцманюге – хлипенькому судовому прикрытию, чего-нибудь покрепче купить.
Но запланированного умиротворения за столиком с видом на море на сей раз не получилось. Хоть и был отключен уже телефон: с Антонио он объяснится позже. А может, друг ситный и так поймет, что в горной глухомани, в белом домике под черепичной крышей, так ждущим его рук, Уздечкин не появится больше никогда… Толик – горлопан!.. Кинул его под танк! Под монастырь чуть не подвел… «Пять лет обратно я у её брата апартаменты на юге делал»! Вот, и сладили теперь дело – на полдороги все и бросят.!.. И хоть бежать и бросать Уздечкину было уже не привыкать, кошки на душе скребли вовсю… Хозяева, как не крути, люди хорошие. И верили в него, как дети. Чилийцы вдобавок! Хозяйка Пиночета козлом – а нет здесь ругательства страшнее!- называла (правда, и соседки сегодня, и Толик-Антонио как-то, назывались – но под горячую лишь руку, да за глаза!). И кто теперь этой Геоконде ремонт такой капитальный закончит?.. Кто «реформу» до ума доведет?
Стременев так задрал кружку у рта, что даже облился чуть.
Да – плевать!.. Страница не перевернута – нет! – тихонько выдрана, стыдливо скомкана и незаметно выброшена. Такая, вот, он нынче сволочь – самому тошно!..
Комфортабельный экспресс под литером «91 DIRECTO» – прямой – помчал притихшего у окна пассажира на другую сторону острова. Мимо распахнутого респектабельным европейским туристам, дорогого Маспаломаса; симпатичной Аринаги с целой армадой ветряных электростанций у подножья. Мимо старой столицы – Тельде, – с последним, медно позеленевшим, аборигеном-гуанчей, ловко нанизывающим на длинную пику рыбину, и еще мимо многих, милых сердцу мест. Тех, что увидел впервые два года назад, но по которым вольготно шастал теперь, как по родным. Да что там говорить – этот остров он однозначно знал сейчас лучше, чем свою область. И конечный пункт – пункт отправной! – всегда звучал в ушах, дивным кваканьем: «гуагуа эстасьон» – автобусный вокзал.
Спускающаяся темнота уже зажгла в городе фонари. Но невозможно было вот так просто сесть на желтый городской автобус, под номером первым, и прямиком докатить до порта – там уж на такси… Возвращаться на постылое судно, с которого только сегодня с утра в очередной раз и смылся, таким вот пораженцем!..
Тем более , рядом – две улицы наверх только и подняться – подвигов можно было насовершать!..
Нет, он не ринулся сходу в первые попавшиеся двери – как бы горячо из раскрытых этих дверей (и распахнутых окон тоже) его не зазывали. Нет! Он не жаждал теперь обмана – достаточно того было за последние месяцы в его жизни!.. Пусть она будет настоящей испанкой – а иначе он спокойно, как неспешно следует сейчас мимо череды разноцветных лиц и разнообразных фигур по длинной улице двухэтажных домов, уйдет отсюда, не солоно хлебавши: « Уж лучше голодать, чем что попало есть…»!
Вспомнил, называется, по случаю!.. Шельмец!
Как ни странно, среди большегубых негритянок, пышногрудых метисок и гончей, как борзая, оторвы – якобы с Питера, – он достаточно скоро наткнулся на смазливую деваху, симпатично улыбавшуюся ему.
– Вы точно испанка? – в ожидании чуда речь Стременев зазвучала гораздо более внятно и уверенно, чем давеча с полицией.
– Конечно! – пожалуй, черноглазую и черноволосую можно было бы назвать даже красивой. И улыбалась она вполне искренне.
Драгоценного ей времени Стременев терять не стал…
Большое зеркало, из которого, вкупе с древней двуспальной кроватью, да тумбочкой, только и состояло убранство комнаты, отразило великолепие пышных форм при почти осиной талии. Уздечкин тоже ничем красавицу не разочаровал ( «О, гранде!»), и по ходу действа затеялся премилый разговор.
– Тебя как зовут?
– Андрей. Андрес – по-испански. А тебя?
– Клаудиа… А как будет моё имя по-русски?
– Кла-в-дия. Клава.
– Кла-ва, – черноглазая мечтательно улыбалась. – Семья у тебя есть?
Виделось – ей было действительно интересно.
– Да, – не стал кривить душой Стременев. – А ты – замужем?
– Нет. Зачем? – она игриво пожала плечиками. – Молодость! Мне только двадцать пять.
Он продлил мимолетное счастье еще дважды, протранжирив за час удовольствия большую хрустящую купюру. В эти деньги, справедливости ради, уместился и урок Клавдии – поднатаскала Уздечкина в анатомии: «пэчо» – грудь, «пьерна» – нога, «кулё»… Впрочем, последнее он и без девицы знал – Толик год назад в курс вводил: «… А как чуть что хозяину не понравится: «пор карахо», или «пор кулё» – под задницу, значит, идите!».
– Здорово! – душевно распрощавшись с Клавой и уже выйдя на улицу, решил добавить он очков черноглазой в глазах бандерши, подпиравшей плечом темно-красную тяжелую портьеру. – А она точно испанка?
– Que va ( какие, мол, дела?)! – плотнее скрестив руки на груди, ревниво отозвалась та (все же, целый час ей пришлось двери караулить!). – Колумбийка, ясное дело!
Надо отдать жгучему кабальеро должное – возврата денег за подлог он требовать даже не подумал.
Полуторачасовой путь из Вегетты – исторического района города, над которым высился собор – величественный и мрачный, – купола которого напоминали Уздечкину перевернутые пушки конкистадоров, до серых причалов он проделал пешком. Сначала хотелось пройти по белому, с синими полосами, граниту набережной, оставляя по левую руку высотные дома со спящими добрыми канарцами, и привычно созерцая справа спокойствие могучей Атлантики, баюкающей на рейде разномастные суда. Сколько раз он лихо рулил по этим широким и ровным, с велосипедной разметкой, плитам! Не ведая ни грусти, ни печали, лишь чувствуя попутные порывы океанского бриза и собственной души… Ну, а когда уж за складскими ангарами и портовыми терминалами скрылась вся романтика, брать такси до судна ( «это ж целых пять евро!») показалось несерьезным для размашистого такого ходока: столько уж протопано!
В темноте каюты обесточенного судна, слабо разбавляемой иллюминаторным подсветом причальных фонарей, с безотказным до гостей в любой час дня и ночи, полусонным боцманом они долго давились виски без содовой, переливая бестолковый разговор из пустого в порожнее. И когда уж готов был забрезжить рассвет нового дня, Стременев завалился, наконец, в койку, упрятав лицо в подушку в жалком желании забыться ненадолго хотя бы сном. Надо было жить дальше – такое не обсуждается. Занимающееся утро будет, верно, хмурым, а день, конечно, безрадостным: что уж заслужил! Но он приберется в каюте, надраит коридор своей палубы, приведет в порядок мысли – дел хватит вполне. И уже этим днем, конечно, опять начнет карабкаться, невзирая на груз потерь и неудач – иначе ведь он просто сорвется вниз и сгинет, пропадет.
Он беззвучно заснул за миг до пробившегося в каюту рассветного луча, который с каждой минутой все ярче наливался солнцем нового утра.
Продолжение следует
Автор публикации
