Реконструкция образа “нового человека” в России 1920-х годов

Реконструкция образа “нового человека” в России 1920-х годов
А.В. Марченко

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы исследования. Необходимость обращения к избранной теме продиктована социокультурной ситуацией в современной России. Многие процессы, происходившие в российском обществе в 1990-е годы и начале XXI века, по сути своей являются аналогичными или сходными с теми, которые происходили в 1920-е годы. Ряд учёных (Н.Ф. Наумова, Ю.Г. Марченко, С.И. Григорьев, В.Д. Жукоцкий, и др.) современную ситуацию в стране квалифицируют как рецидивирующую трансформацию, реже – модернизацию .
Интересно обстоятельство. Идеологическое обоснование системы процессов 1920-х и 1990-х годов, можно сказать, прямо противоположны, а существо самих процессов аналогично или сходно. Это выражается, прежде всего, в деструктивном давлении на русскую культуру, в денационализации образования, художественной жизни и других социальных процессах. При исследовании проблемы положено самое начало компаративистскому, сравнительному анализу обозначенных проблем.
XX век полон великих потрясений. Произошли две мировые войны, Октябрьский переворот в России, оказавший сильное влияние на политическую карту мира. Разразилась угрожающая существованию человечества гонка ядерных вооружений, конец 1960-х годов ознаменовался всеобщим признанием глобального экологического кризиса. Эти проблемы породили букет других, производных.
На исходе ХХ столетия в России в очередной раз сменился тип общественного развития. Культура получила актуальный социальный заказ на формирование очередного «нового человека». Это вытекает из основной функции культуры – формировать образцовую личность, носителя эпохальных перемен. Принятие концепции рецидивирующей трансформации неизбежно предполагает рассмотрение процессов, происходящих в российской культуре и обществе в сопоставлении большевистского и либерально-рыночного, современного типов «нового человека». Смысл и истоки обозначенных процессов являются по сути «красной нитью» исторического процесса, куда более глубоки и масштабны, из которых исследуются в данной работе лишь некоторые конкретные аспекты.
От решения проблемы «нового человека» во многом зависит будущее страны, её положения в мировом сообществе. Ведь «новый человек» есть безусловный строитель «нового мира». Так было в недавней отечественной истории и, по всей видимости, будет всегда. «Новый человек» также есть результат и обобщение образовательных реформ и всего культурного развития российского общества. Ещё раз следует подчеркнуть назначение культуры быть «цехом» производства и воспроизводства образцового типа личности.
Актуальность обращения к опыту формирования «нового человека» в 1920-е годы наряду с возможностью что-то принять и что-то отвергнуть из этого опыта, создаются условия для более или менее продуктивного социального прогноза. А будущее всегда таит в себе как приятие трудов поколений, водимых реформаторами, так и отторжение, иногда весьма резкое.
Степень исследованности проблемы может оцениваться по-разному. Если говорить об исследованиях советского периода русской истории, то определённо можно сказать о большом внимании исторической, философской, социологической наук к формированию «нового человека», позже – «всесторонне и гармонически развитой личности». На основании марксистко-ленинской парадигмы исследования обозначенной темы, можно сказать, в общем и целом были совершены, хотя всегда оставались частные проблемы, неизбежно возникающие в ходе общественного развития.
В постсоветское время, когда рухнула коммунистическая футурология, исследовательское поле не только в тактических, частных вопросах сделалось удивительно свободным, но встали новые – стратегические.
Для данной работы принципиально важны труды первостроителей социалистического государства, общества и культуры. К ним в первую очередь относятся В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, А.В. Луначарский,                Н.К. Крупская, М. Горький, руководящие деятели Пролеткульта                А.А. Богданов, В.Ф. Плетнёв и др. Их тексты, безусловно, теоретические, доктринальные, по своему главному значению – стратегические. Однако, указанные и другие подобные по статусу авторы являются, хотя и отчасти, первыми историографами формирования «нового человека» и «нового мира». Они исключительно интересны тем, что были субъектами важнейших событий, их живыми свидетелями и первыми аналитиками. Наряду с концептуальным зарядом труды «первостроителей» коммунизма пронизаны живыми эмоциями, в них запечатлены «голоса времени».
Фундаментальное значение для данного исследования имеет, прежде всего, стратегического плана работа В.И. Ленина «Задачи союзов молодёжи». Это доклад, сделанный вождём революции на III съезде комсомола 2 октября 1920 года .  К этому времени эйфорическое отношение к революции заметно умерилось, градус «кавалерийской атаки на грозные вызовы времени» понизился. И в первую очередь, глубину и сложность решения проблем увидел Ленин. «Новый человек», по его представлениям, возможен как итог длительного и упорного образования и воспитания, самообразования и самовоспитания. «У нас нет другой опоры, кроме миллионов пролетариев, которые несознательны, сплошь и рядом темны, неразвиты, неграмотны, но которые, как пролетарии, идут за своей партией. Они двадцать лет считали, что эта партия своя» .Поэтому политика партии и государства была направлена на общий и скорейший подъём культуры рабочего класса, на ликвидацию резких различий в культурном развитии рабочих, на коммунистическое воспитание, охват системой просвещения всех слоёв населения. В своём докладе на III съезде комсомола Ленин особо подчёркивал задачу для «нового человека» – учиться, органически соединять коммунистическую теорию и практику. При этом он выказывал глубокое недоверие книжной, брошюрной коммунистической образованности. Ленин первым и на какое-то время единственным увидел действительное положение революции и революционеров. Однако основная масса коммунистических руководителей ничего подобного не видела и по-прежнему уповала на методы «военного коммунизма». Приказ, срок, самое жёсткое наказание вплоть до расстрела были привычными инструментами решения поставленных задач.
Ближе других к мыслям Ленина был А.В. Луначарский. В работе «Новый русский человек» он также как и Ленин считал необходимым для «нового человека» учиться, овладевать техникой и организацией труда, но при этом нарком просвещения предостерегал, что «наша культура к этому исключительно свестись не может, что нашей культуре должна быть свойственна ширь мировых горизонтов, огненный энтузиазм, который зажигается от соприкосновения с великими идеями социализма, интерес даже к самым тонким достижениям научной мысли и в особенности научной техники, и положительный страх впасть в колею разумного мещанства, которое нам очень грозит…» . Несмотря на патетическое изложение своих идей, Луначарский замыкает способности «нового человека» целями утилитарными, злободневными, преходящими. В состав его качеств не входят высшие смысложизненные устремления, весь тот духовный состав «старого», дореволюционного человека. В книге «Воспитание нового человека» Наркомпрос, отвечая на родительские обвинения в дурном школьном воспитании их детей, растущих хулиганами, признавал, что «с воспитанием мы до крайности, до нелепости отстали, сосредоточив всё внимание на обучении» . При этом он подал удивительный совет «новому человеку» – женщине о необходимости иметь короткую мужскую стрижку. Тут же и выложил «доказательства»: «Женщине косы не нужны: неудобно, грязно, приходится мыть их, ухаживать за ними …От этого скверного наследия прошлого Европа уже отказалась» .  Женщина в качестве «нового человека», по мнению Луначарского, должна иметь «хорошие мускулы», «ей нужна такая же закалка, как и мужчине» .
Л.Д. Троцкий ориентировал «нового человека» на разрыв с традициями и обычаями, замену старой семьи новой, ибо, как он ярко и образно выразился, «В жестокой и болезненной критике семьи быт проверяет себя. История рубит старый лес – щепки летят» . «Щепок» будет очень много и лететь они будут долго – до середины 1930-х годов. Именно в это время проявятся очевидные доказательства отступления И.В. Сталина и его соратников от идеалов «пролетарской революции». Конечно, процесс этого отступления начался значительно раньше и по мере укрепления положения приемника Ленина углублялся, набирал силу и масштабы. Отступление можно квалифицировать просто как контрреволюцию, но процесс этот проходил обставленным терминами революции, заверениями о развитии марксизма-ленинизма. Можно ли это назвать идеологической маскировкой? Пожалуй, можно.
Тяжело и сурово подходил к формированию «нового человека» «великий пролетарский писатель» М. Горький. В статье «О старом и новом человеке» он преподносит «нового человека» как демиурга, ибо «он обладает доверием к организующей силе разума» .«Новый человек» настолько дорог и близок душе Горького, что он благословляет гибель всех тех людей, которые по составу своих качеств не соответствуют идеалу писателя.   Когда в начале 1920-х годов Россию охватил невиданный голод, на вопрос о возможном результате этого бедствия, заданный ему в Берлине, Горький  ответил: «Я полагаю, что из 35 миллионов голодных большинство умрет» . В этой трагедии «буревестник большевистской революции», видел положительное явление, ибо «…вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень… и их заменит новое племя — грамотных, разумных, бодрых людей» . Подчеркнём – «новых людей».
Пролеткультовские деятели советовали «новому человеку» отказаться не только от старого буржуазного искусства, буржуазной культуры, но и от буржуазной науки. Правда, в первую очередь, Пролеткульт потерпел поражение именно здесь. Далеко в науку он не проник, но и «первые шаги» не могли не настораживать. Руководители Пролеткульта, например, всерьёз задавались вопросом: «Нужны ли обществу старики»? Приводились «доказательства» по поводу полезности… самоубийства стариков. И это потому, что они не работают, не производят продукта. Эти данные содержаться в протоколе заседания научного отдела ЦК Пролеткульта от 7 сентября 1923 года. На этом же заседании обсуждали судьбу больных, перед недугом которых тогдашняя медицины была бессильна. Неизлечимых «нужно кончать» – требовали неистовые ревнители «нового человека» и «нового мира» .
В 1970-е акцент в историографии проблемы был перенесён на «Культурную революцию»(на исследование времени её начала, периодизацию, проблемы завершения). «Культурная революция»– это по своей сути макросоциальная технология создания «нового мира» и формирования центральной его фигуры – «нового человека». В 1967 году вышел знаковый сборник «Культурная революция в СССР», посвящённый пятидесятилетию Октября. Сборник вышел под редакцией академика АН СССР М.П. Кима, среди авторов широко известные в то время теоретики «культурной революции» Н.С. Злобин, В.М. Межуев и другие .
Особое направление – историография темы «Русская православная церковь и революция». В работе использованы труды относительно малоизвестных авторов, концептуально по-новому освещающие отношение церковного и мирского в революционное время, мифологию отделения церкви от государства и, что особенно важно, – раскрывают картины грубого насилия большевиков в отношении православного священства и верующих граждан. Это, прежде всего, М.И. Вострышев, Н.Д. Жевахов, Митрополит Иоан (Снычёв), О.А. Платонов, М.В. Назаров, В. Мосс и другие .
Всегда была актуальной в ХХ столетии, остаётся таковой и теперь история трезвеннических движений в России. Однако советская историография по этой проблеме отсутствовала, ибо тема была табуирована. И только в разгар исторически четвёртого (с 19 века) российского трезвеннического движения появилось несколько историографических работ на эту тему. Впервые предстали перед обществом две группы специалистов – одна, традиционная, по своему характеру эксплуатировавшая весьма уязвимую теорию «культурного питейства», другая, тоже имеющая свою историю, хотя и менее глубокую по времени, – теория трезвости .  В исторической литературе впервые по трезвеннической проблематике пересматривается словарь проблемы, показывается несостоятельность двусмысленности употребляемых терминов. И что особо важно, впервые даётся глубокая научная характеристика алкоголю как веществу, опьянению – как форме отравления и т.д.
При написании работы в первую очередь была использована доступные научная литература и источники. Источники условно можно разделить на три группы: первая – доктринальные речи и статьи вождей революции; вторая – законодательные акты; и третья группа источников – мемуары.
Цель и задачи исследования. Целью исследования является описание революционного типа личности – «нового человека» в контексте его социально-политической, образовательной, семейно-бытовой активности, сопоставление «нового человека» 1920-х и 1990-х годов – начала ХХI века, выявление общего и особенного в их качествах.
Задачи исследования:
– Реконструирование исторического контекста деятельности «нового человека», обращаясь к институтам образования, церкви, семьи и семейных отношений, к проблеме трезвости как острой бытовой проблеме 1920-х годов и современности;
– Исследование духовно-культурной деятельности «нового человека»;
– Прослеживание изменений в смысле и содержании русского образования;
– Прослеживание трансформации русской семьи и семейных отношений в первые послереволюционные десятилетия.

ГЛАВА I.
ПЕРЕВОРОТ 1917 ГОДА В РОССИИ И ФОРМИРОВАНИЕ «НОВОГО ЧЕЛОВЕКА»

§1. «Новый человек» в историческом времени и его большевистский проект

Культура в большевистском применении представлялась некоей социальной макротехнологией, инженерией производства «нового человека». Попытки создания «нового человека неоднажды наблюдались в истории. Первоидеей для новой эры надо считать христианский идеал преображения «Ветхого Адама» в «Нового Адама» (Адам – человек). Христианское мировоззрение признаёт два рождения в человеке – плотское и духовное. Человек родится сначала в естестве своём, затем – в духе. Он дихотомичен, то есть телесен и душевно-духовен, органически соединяющий в себе смертное тело и бессмертную душу. Суть же культурного процесса, по христианской мысли, состоит в вытеснении собственными духовными усилиями ветхого человека из трагического единства с новым, ибо Ветхий и Новый – не порознь существующие два человека, но оба они в одном. Вытесняемый характеризуется такими качествами, как лживость, лукавство, гордость, гневливость, злобивость, ненависть, самолюбие, сребролюбие, плотская нечистота и другими. «Новый человек» христианства духовен, обновляемый живой верой и покоряющий плоть волевым усилием к высшей жизни. Новый, духовный, ревнитель вечного – он же одновременно и свободный человек, свободный даже и тогда, когда находится в узах.
Каждая новая эпоха в истории будет ставить проблему формирования «нового человека» соответственно своим идеалам и интересам. Формирование «нового человека» или, человека нового типа, для послереволюционного советского общества стало центральной проблемой, стоявшей перед советской культурой в 1920-х годах. Новому советскому обществу требовался «новый человек», соответствующий требованиям этого общества.
Большевики не были оригинальными деятелями. Бог и человек были теми полюсами, по тяготениям или отталкиваниям к которым строились программы формирования героя каждой эпохи. Но большевикам надо отдать честь подготовки невиданного в прошлом человека. Человеку прошлого его уподобляет только телесная форма, внешний облик. Состоялся или не состоялся «новый человек» – это вопрос о том, завершилась ли «культурная революция» сама собою или была если и не прервана, то существенно видоизменена противными ей силами.
Перед большевиками были потрясающие примеры физического и культурного воспроизводства новых людей в произведениях утопического социализма Т. Мора, Т. Кампанеллы, Р. Оуэна.  В России во второй половине XVIII века И.И. Бецкий разработал проект воспитания «нового человека» – женщины. И проект этот тогда же начали осуществлять, открыв Смольный институт, для воспитания на одном отделении «нового типа дворянки», а на другом – мещанском отделении – новой породы «третьего чина людей». Однако проект И.И. Бецкого как самостоятельный рассматривать невозможно – так сильно отразились на нём идеи Ж.-Ж. Руссо о «воспитании новой породы людей»  и к тому же, подобные проекты касались небольшой части общества и опирались на культурную традицию. Проекты же и дела большевиков нацеливались на всё общество, а так как они жаждали скорейшей мировой революции, то и на всё человечество.
Свой идеал «нового человека» предложил инженер Гастев Алексей Капитонович, работавший в то время в Центральном институте труда (ЦИТ). Гастев был сторонником «механизации» человека, уподобления его машине с целью повышения эффективности трудовых процессов.
«Мы должны создать автоматы из нервов и мышц, которые мы превратим в естественные рабочие движения, и, одновременно, мы должны создать автоматы общего поведения субъекта…»  Таким образом, Гастев был нацелен на создание «нового человека», подходящего для государственной трудовой культуры.
Однако существовали и другие мнения по вопросу о путях и целях формирования «нового человека». Так, немало было приверженцев идеи физического воспитания, которое должно было осуществляться наравне с интеллектуальным и способствовать воспитанию целостной, гармонично развитой личности. Кроме того, предполагалось, что физическое воспитание, частично отданное в ведение военных организаций, сделает людей подготовленными и в этой сфере. Поэтому в этом пункте идеал спортсмена и идеал воина были очень близки друг к другу.
Внимательное сравнение христианского и большевистского типов «нового человека» открывает возможность увидеть, что «новый человек», как большевистский идеал и главный продукт «культурной революции» является перевёрнутым, переиначенным в свою противоположность христианским идеалом человека. Каждое качество его сохранялось, но ему придавали противоположный смысл.
И этот «перевёрнутый идеал» нередко подвергался критике. «Человечество пыталось за последние два века создать культуру без веры, без сердца, без созерцания и без совести; – писал об этом И.А. Ильин, – и ныне эта культура являет своё бессилие и переживает своё крушение» .
Первое, что как мощное образовательно-воспитательное средство готовилось к применению, – это реконструированная прошлая жизнь страны и народа, потом и всемирная история в подобной обработке. Хотя, подчеркнём, вся культура для большевиков являлась лишь всеобщим средством. Прошлое берётся под жёсткий контроль, и события аранжируются в духе победившей доктрины. Большевики в глубинах исторического времени ищут и находят себе предтеч, недостаток реального компенсируется мнимым; историю отныне движет классовая борьба, понимаемая как самое высокое, до чего история развилась.
В 1920-е годы в основном был выработан и широко пропагандировался идеальный тип «нового человека», началось и его воплощение, и только позже, под давлением действительности, жертвенного видимого и невидимого сопротивления «старины», его идеал будет тускнеть, и человеку вынужденно будут дозволяться некоторые неподдающиеся истреблению родовые качества.
Социальная и антропологическая инженерия на базе новой, «пролетарской» культуры будет, полагали большевики, ещё одним, но самым важным производственным процессом. Но это производство не холодно-вещное. Оно призвано создавать деятельного мечтателя, для которого будущее воспринимается в значении вечного, земная миссия которого окрашена всё-таки в мистические тона. Отсюда и выводы, например, А. Гастева, сделанные им еще в 1919 году в статье «О тенденциях пролетарской культуры»: «Машинизирование не только жестов, не только рабоче-производственных методов, но машинизирование обыденно-бытового мышления… поразительно нормализует психологию пролетариата» . В прозе, как и в драматургии, героем нового времени также становится «производственник».
Отношение к человеку как к биомеханической конструкции, живой машине было перенесено в революционную Россию с Запада, из Америки. Вырабатывались проекты с помощью психотехники и научной организации труда обеспечения максимальных достижений человека в любой области деятельности. Была попытка свести процесс труда рабочего в основном к элементарным движениям – маятниковым, вращательным, легкоанализируемым и измеряемым.
Психотехника была распространена на самый широкий круг проблем – профотбор, профконсультацию, профессиональное обучение, рационализацию труда, борьбу с профессиональным утомлением и травматизмом, психотерапию, наконец, на создание психологически обоснованных конструкций и оборудования .
В 1920-е годы темой психофизиологии труда занимались более десятка научно-исследовательских институтов, тысяча ячеек НОТ, технических бюро, секций были открыты на предприятиях. Только в 1923 году было опубликовано около 60 монографий отечественных и зарубежных исследователей-психотехников и организаторов труда .
Серьёзного осмысления в 1920-е годы требовала и проблема отношения общества к женщине. Еще в журнале «Пролетарская культура» за 1918 год А.А. Богданов совершенно серьёзно поучал пролетарских критиков: «Наше жестокое, грубое время — эпоха мирового милитаризма в действии подсказывает художникам часто жестокие и грубые символы. Например, положим, рабочий-беллетрист, чтобы особенно резко и строго выразить идею отказа от всего личного во имя великого коллективного дела, символизирует её в убийстве героем любимой и сочувствующей ему женщины. Критика должна сказать, что такой символ недопустим: он противоречит самой идее коллективизма, женщина — для коллективиста — не просто источник личного счастья, а действительный или возможный член того же коллектива . Понятно, что такие наставления мало способствовали проявлению интереса писателей к теме любви. Возможно, поэтому большинство женских образов, созданных в этот период, достаточно безлико, в них отсутствует именно женское начало.
Доктрина «культурной революции» предполагала качественный переворот в духовной жизни общества. Генезис культуры – многовековой и многотысячелетний органический, естественный процесс, а революция – сжатый во времени, механический, искусственный, по существу своему разрушительный процесс. Новая культура и «новый человек» формировались на почве разрушения прежде всего русской национальной культуры, превращения её в сырьё и материалы, из части которых и должно было вестись «культурное строительство». Новое качество может быть достигнуто и в темпе революции, но ниже исходного по комбинаторике и сложности. Глубина не допускает скоростей, большой производительности и блеска.
Эйфорическое сознание бойцов «третьего фронта» (так называли большевики культуру) не улавливало в своих победах поражения и не задавалось вопросом о допустимости революции в культуре. Интеллигенция пожинала посеянное. Н.А. Бердяев писал, можно сказать, покаянно, что «революционное начало по существу враждебно культуре, антикультурно. Культура немыслима без иерархической преемственности, без качественного начала» , подчёркивая при этом мысль о враждебности революции иерархичности и качеству.
Для пресечения воспроизводства отвергнутых ценностей классической и традиционной культуры, всего национального космоса в ходе «культурной революции» уничтожалось старое образованное общество. Вошедшее в широкое употребление выражение «перевоспитание старой интеллигенции» по практическому наполнению было далеко от дел действительного воспитания. Образовавшаяся таким образом в обществе огромная ниша заполнялась людьми, жаждавшими подъёма «наверх» без обычных для этого многолетних трудов и усилий. Формула «кто был никем, тот станет всем» была очень соблазнительной для маргинальных слоёв населения. В.И. Ленин вынужден был признавать результаты действия этой «формулы», когда писал, что «слою коммунистов не хватает культуры», и ещё более откровенно – «мы должны прежде всего учиться письму, чтению и пониманию прочитанного» .

§2. Духовно-культурная жизнь «нового человека»

Структурой-лидером «культурной революции» был Пролеткульт. Отношение к Пролеткульту  в советской социально-философской, культурологической литературе  и историографии было как к частному,  побочному явлению «культурной революции», нигилистически  настроенной секте, действовавшей в сфере культуры. Существовала и другая точка зрения (В.Л. Соскин, В.П. Буторин, В.В. Горбунов и др.).  Пролеткульты представлялись пролетарскими организациями, преимущественно художественной самодеятельности, реализующими творческую энергию класса, разбуженную революцией.  Пролеткульт так и остался в истории  в качестве извинительного, хотя и досадного явления, как неизбежная плата за выход российского общества на верную и неизбежную для всего человечества магистраль всеединого прогресса. Немногого, посчитали, стоят «левизна», «перегибы», «торопливость и размашистость», «сектантство»  и ещё какие-то, не вписывающиеся  в обретённый народом идеал, черты и действия отдельных, заболевших «детской болезнью левизны в коммунизме» вождей, объединений, студий, групп и кружков. Рубится «лес» старой, отвергнутой жизни, и неизбежно «щепки летят». Главное достигнуто: революция победила, большевики управляют Россией и энергично работают  на мировую революцию, подбадриваемые провидцем-вождём тем, что победа коммунистической революции «во всём мире, и в срок не чрезмерно далёкий – эта победа обеспечена» .
Идея «пролетарской культуры», которой намеревались заменить русскую национальную культуру, была общей для всех большевиков, несмотря на частные мировоззренческие отклонения. И Пролеткульт, этимологически  концентрирующий в себе эту идею и бескомпромиссно реализующий её, бесспорно, есть воплощённое идеологическое и организационное единство.
Современный пролеткультовец Н.С. Бойко, браня Ленина за критику Пролеткульта, как бы подсказывает будущим пролетарским революционерам, что им делать в области культуры. «Рабочий класс, как правящий, имел полное право на создание своей собственной культуры, поскольку все правящие классы предшествующих формаций строили свою культуру, отражающую классовый характер эксплуататорских классов» .
Ленин после революции, особенно в своих статьях-завещаниях, много касался вопросов культуры, с беспокойством вглядывался во вторые и третьи результаты  революционного пересоздания страны и культуры (первые результаты поднимали его дух).  Вождь попытался несколько придержать своих соратников, остудить их головы, раскалённые первыми разрушительными успехами. Он стал искать способа, «как соединить победоносную пролетарскую революцию с буржуазной культурой, с буржуазной наукой и техникой, бывшей до сих пор достоянием немногих» . Однакокультурное наследие виделось вождю простым сырьём, топливом для построения социализма. И этот тезис лишён каких-либо преувеличений. Русская культура, сгорев в «печах»  «культурной революции», должна была дать энергию  и какие-то материалы для строительства «пролетарской культуры», а она, в свою очередь, и станет всеобщим  основанием социализма как формы жизни. «Без ясного понимания того, – писал Ленин, – что только точным знанием культуры, созданной всем развитием человечества, только переработкой её можно построить пролетарскую культуру…» .
И что особо интересно, так это то, что  коренному видоизменению подвергалась не только так называемая «буржуазная культура», а вкупе с нею  и «дворянская культура», но и базовая, корневая основа национальной культуры – народная традиционная культура. Русские народные песни, танцы и пляски, народная музыка, фольклор высмеивались и отвергались.
Трудно найти область общественной и частной жизни, для которой пролеткультовцы не составляли бы проектов. Они выступили ревностнымизапретителями таких атрибутов «буржуазной культуры», как галстуки, шляпы, портфели, одеколон и многих других. Зло высмеивали они обращение на «вы», традиционные рукопожатия при встречах и расставаниях, деликатное отношение к женщине. Приветствовали пренебрежительное отношение к аккуратности в быту, к опрятности внешнего вида. Образцовым, по-пролеткультовски, был человек с взлохмаченной, нечёсанной головой, нараспашку одетый, не выбирающий выражений и интонаций.
Пролеткультовцы обострили «танцевальный вопрос». С танцами в рабочих клубах боролись в течение всех 1920-х годов.  Танцы запрещали нередко административным путём. Танцевавших комсомольцев сурово наказывали, были случаи исключения их из комсомола. Некомсомольцев «разбирали» в профсоюзных организациях. В печати и на собраниях неистовствовали антитанцевальные «теоретики». «Вряд ли нужно доказывать, что танцевать пролетариату не пристало, что с танцами нужно бороться», «танцы по духу своему являются самым гнилым наследием буржуазной культуры, вредны во всех отношениях», «Пролетариат танцевать не умеет, а тратить время на обучение танцам просто преступно», «рабочие страшно ненавидят танцы и поэтому не ходят в клуб», – эти и другие «откровения» долго не сходили с журнальных и газетных полос. С такой позицией неоднократно выступали всесоюзный журнал «Жизнь искусства» (см. например, 1923, № 37, с. 1), сибирский – «Профессиональное движение» (см. например, 1924, № 8, с. 10, 11) и другие.
Ярче всего Пролеткульт проявил себя в литературе и искусстве, в области художественного образования и просвещения. Из двух крайностей решения проблемы духовного наследия, о которых тогда жарко спорили, – некритическом использовании и тотальном отрицании – была по-настоящему опасной и стойкой вторая. Увлечённые «сбрасыванием с корабля современности», пролеткультовцы в «мусорную корзину истории» выбрасывали А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, музыку  П.И. Чайковского, реалистический театр. Изгонялся психологизм, «диалектика души» как свойства старого искусства, искусства якобы не  способного к грандиозным социальным обобщениям.
Эстетическая неразвитость большинства пролетариев, таким образом, поощрялась и консервировалась пролеткультовцами, фактически удерживавшими рабочих в их невежестве. «Долой красивое!», «Время красоты прошло!», «Практика пролетарского искусства такова, что категории красоты в ней нет места!» .«Изобразительное искусство нового мира будет производственным искусством, или его не будет вовсе», – писал В.Ф. Плетнёв в главной большевистской газете .
Пролеткультовцы резко противопоставляли самодеятельное творчество профессиональному, как якобы уже не современному. Ещё и поэтому увеличился поток покидающих Родину образованных русских людей. С отрицанием духовного наследия отрицалась и интеллигенция.
До XVIII века, более семи веков, служила кириллица русской письменности и русской культуре. Со времён Петра I начались языковые реформы, о которых нет однозначных суждений. Многие исследователи отзываются о них неодобрительно, а то и резко отрицательно. «300 последних лет ведётся планомерное истребление языка», – так, например, пишет автор четырёхтомного исследования С.Л. Рябцева .
Старатели дальнейшего «упрощения» русского языка называли этот процесс «медлительным». В цитированной выше справке-обзоре с удовлетворением говорится о том, что «декреты 1917 – 1918 гг. положили конец этому медлительному процессу».
Декретов, нарушивших весь строй русского правописания, в 1917 – 1918 годах было принято два. 23 декабря 1917 года вышел первый – «Декрет о введении нового правописания». Интересен факт: общегосударственный документ, касающийся «ключа» всей русской культуры – языка, письменности, одновременно создавший проблемы и для культур мира, подписан не главой государства или правительства, а народным комиссаром по просвещению А.В. Луначарским и его… секретарем Д. Лещенко. В мотивационном абзаце декрета сообщалось: «В целях облегчения широким массам усвоения русской грамоты, поднятия образования и освобождения школ от ненужной и непроизводительной траты времени и труда при изучении правил правописания, предлагается всем, без изъятия, государственным и правительственным учреждениям и школам в кратчайший срок осуществить переход к новому правописанию» .
Отрицательные последствия реформы орфографии многочисленны. Наиболее существенные из них: разрушение преемственности в развитии культуры; затруднение освоения литературного и научного наследия послереформенными поколениями; важен и простой факт: буква «i» как-то роднила русское письмо с письмом многих других народов; произошли и фонетические нарушения. Буква «ять», например, – это обозначение особого, не сливающегося с «е» звука.
И.А. Ильин с горечью упрекал «новое поколение» за страшное небрежение к языку, за то, что оно «наполнило его неслыханно-уродливыми, глухонемыми…, бессмысленными словами, слепленными из обломков и обмылков революционной пошлости», но ещё больше за то, что «растерзало, изуродовало и снизило его письменное обличие» .
Большевики унифицировали, «упростили» написание слов, очевидно, для удобства обучения неграмотных и малограмотных. Но стали неразличимыми или с трудом различимыми слова-омонимы.
Что касается религиозного вопроса, то у «нового человека» особые отношения с Богом: он прекрасно осведомлён, что «религия – опиум для народа». Небытие Бога он хочет доказать не верою, но научным путём. Материальные интересы в минувшем столетии стали целью всех целей. Опасность духовной нищеты осознана ещё только минимумом наших современников. Так называемый «советский человек» был грубо лишён подлинной исторической памяти, и беспамятство это структурным путём воспроизводится и сегодня.
Религия в советский период истории России подверглась небывалому разрушительному натиску, извращению и глумлению. Теоретико-методологическую основу для этого заложили классики марксизма. Показательно, что критика существовавшего строя жизни начиналась с религии, тем самым вольно или невольно подчёркивалось её первостепенное, краеугольное значение. К. Маркс так и заявлял: «Критика религии – предпосылка всякой другой критики». Лексика антирелигиозных текстов его свободна от философской тонкости, эмоциональной сдержанности, как впрочем и от уважения к преобладающему религиозному человечеству, к верующим гениям всех времён и народов. «Религиозное убожество», «религия – это вздох угнетённой твари» и, наконец, самое знаменитое – «религия есть опиум народа» . Человеку предстояло, по Марксу, «возвращаться» не только из религии, но и из «семьи, государства и т.д. к своему человеческому, т.е. общественному бытию» .
«Новый человек» начала 1920-х годов – это, прежде всего революционер, движущая сила мировой революции, главная любовь его – коммунизм, и ради его победы все жертвы оправданы. Он активен, по-военному дисциплинирован, обладает большими знаниями, технически подготовлен, аскет в быту, сознательный коллективист. Своего отечества и национальности после революции у него нет – он интернационалист, будущий гражданин всемирной советской республики. Он наполнен классовой ненавистью. У него высокомерное отношение к крестьянству: «После исчезновения старых сословий, дворянства и духовенства крестьянин является единственным органическим человеком, единственным сохранившимся пережитком культуры» .
Природные различия между людьми были вне действия «пролетарского» гуманизма. Место для слабых и больных на этом поприще, по всей видимости, не было предусмотрено, словно согласно уже современным понятиям о социал-дарвинизме. Строители «нового человека» хотели полного владения человеком, его физическими и духовными силами, беспрепятственного доступа к его разуму, чувству и воле. Нужен был человек-инструмент, человек-машина, управляемый, унифицированный, открытый и верящий власти, которая сама лучше него знает, что для него благо. Проблема личности решалась просто. Он – часть массы. У него нет мучающих его особенностей ибо «Мы» давно поглотило его «Я».

ГЛАВА II.
ОБРАЗОВАНИЕ, СЕМЬЯ И СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
«НОВОГО ЧЕЛОВЕКА»

§1. Принципиальное изменение смысла русского образования

После 1917 года произошло принципиальное изменение смысла русского образования. Прежде он состоял, если обобщить далевские истолкования образования, в обработке, возделывании, просвещении ума и сердца, духовном улучшении человека. Научное развитие, сообщение сведений, знаний – умственная сторона подготовки человека к жизни, другая – нравственная, обеспечиваемая воспитанием. В.И. Даль говорит, что «науки образовывают ум и знания, но не всегда нрав и сердце. Учение образует ум, воспитание, нравы». При этом подчёркивается  опытная истина: «ум человека образовывается легче, нежели сердце».
В «Толковом словаре русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой образование сводится к «получению систематизированных знаний и навыков, обучению, просвещению», к «совокупности знаний, полученных в результате обучения». Образование ума и образование сердца здесь уже разведены по разным местам, при этом утратились их единство и сама мысль о первенстве воспитания и указание на его большую трудность. В течение советского периода российской истории поколения руководствовались подобным пониманием образования или иными, по существу своему близкими.В XX веке уже само понятие «образование» было перетолковано, сузилось, опростилось, потеряло ориентацию на душевные глубины человека. С опрощением  представлений о строении человека до биосоциальности и сами эти «глубины» ставились под сомнение и исключались из педагогической практики. Гуманитарное мышление приближалось к естественно-научному и отождествлялось с ним.
В течение десятилетий после переворота 1917 года формировалась бездуховная система общего и профессионального образования. Духовность приравнивалась к сознанию, всему нематериальному, невещественному.
В лучшем случае в состав духовности входили «высокие моральные качества человека». Мироздание преподносилось как ставшее эволюционно-слепым и неразумным путём, всё живое в нём происходило от косного, разумное – от неразумного. Искажалось существо человека и его роль в мироздании. Материализм, часто в самых грубых и воинствующих формах, насыщал и деформировал естественно-научное и, более всего, гуманитарное знание. Государственной, принудительной религией стало безбожие, оформившееся с течением времени в учебную и научную отрасль – «Научный атеизм».
Образование обычно наделяли консервативными качествами, закрепляли за ним воспроизводство всей наличной культуры. В так называемые мягкие, относительно спокойные периоды национальной истории с такой функцией образования мирились, творческую энергию учительского, профессорско-преподавательского корпусов ориентировали на более адекватное, отточенное отражение школой природной и социокультурной действительности и проецирование этого отражения в будущее. Иной подход характерен для времени общественных катаклизмов – радикальных реформ, революционных потрясений. В эту пору прежняя, традиционная система образования, её смыслы и цели идут на слом. Проекты, один другого радикальнее, становятся самодовлеющей ценностью и выходят на первый план. Непререкаемым их содержанием становятся вышеуказанные «трансляция новых жизненных смыслов и ценностей», «изменения в жизни общества».
Абсолютные ценности (даже их уже обжитые, превращённые заменители, симулякры) вытесняются из центра образования в разруганное прошлое. На их место внедряются соответствующие «новому мышлению» ценности и приоритеты. Таким образом преодолеваются сдерживающие, предел всему устанавливающие высшие ценности, сдерживающие всегда существующие в обществе обновленческие брожения и склонности как оппозицию традиции.
Непросто понять (если возможно) образование одновременно как инкультурацию личности, то есть, усвоение ею культурного наследия, и способ «формирования человека новой, будущей культуры». Такое сочетание было бы каким-то удивительно золотым сечением традиции и новаторства в такой «тяжёлой на подъём», консервативной сфере, какой является образование. Образование содержит в своём арсенале и «будущую культуру», но только как воспроизведённое в новом поколении  наследие, затем творчески им развиваемое.
«Образование – явление вторичное и подчинённое по отношению к культуре, – справедливо утверждает А.И. Марру,  – в норме представляет как бы краткое изложение, её выжимку. Это, разумеется, предполагает определённый временной разрыв: культура должна обрести свою настоящую форму, прежде чем она сможет создать отражающее её образование» . Отсюда следует, что образование как конституированная социальная сфера возникает позже всей культуры. Но только как «конституированная» сфера, приобретшая системность социального института, некую автономию. Однако, в «растворённом» виде, встроенно в семейную жизнь, в труд и быт образование всегда было современно культуре, независимо от того, на каком уровне находится создание её «настоящей формы». Культура – живой организм, и в нём изначально присутствуют все его «органы», хотя часто развивающиеся несогласованно, дисгармонично.
Может ли образование изменять мир? – задаются вопросом философы образования. Они находят и основной вопрос философии образования: является ли оно только отражением, то есть следствием материально-производственной, социально-экономической и политической жизни или же причиной, ведущим фактором  её изменений? Есть ли у образования возможности формировать и определять будущее или оно «в лучшем случае  адекватно и оперативно отражает происходящие в данном обществе изменения, все его достижения и пороки?» . Наблюдая происходящее в образовании – общем и профессиональном – на всех его уровнях, можно сказать, да, отражает в разной мере «адекватно и оперативно», «все его достижения и пороки». Это вовсе не значит, что такой вывод, стань он общепринятым, умерил бы силу порывов неких деятелей к «изменению мира» через модернизированное образование, и вряд ли сократил бы количество этих деятелей.

§2. Либерализация семейных отношений; семья в коммунистическом будущем

Семья в русском мышлении есть «малая школа». И теперь ещё в полуразрушенной, малодетной семье это её назначение частично сохраняется. Дети получают в семье первые знания и умения, духовно-нравственный опыт. Малодетная, тем более однодетная и двупоколенная семья утрачивает полноценную воспитательную функцию. У старших детей нет младших братьев и сестёр, нет объекта формирования и упражнения таких тонких качеств как заботливость, ответственность, бережность, формирования и упражнения такой универсальной способности девушки и юноши во всём опекать младшего, бессильного и беззащитного близкого человека. А когда же и пожилые деды-прадеды живут отдельно, то и вовсе старший ребёнок остаётся без душевного дела. И самому ему угрожает эгоизм, ибо его чувства не получают развития, нет для них адреса. Рациональным путём эти чувства не даются, через образование их не обрести. И почти полная педагогическая катастрофа в неполных семьях. В настоящее время эти проблемы касаются огромного большинства русских семей. И их положение усугубляется отсутствием государственной немнимой поддержки – экономической, идеологической, морально-психологической. Хронически нет установки на то, что крепкая многодетная русская семья – важнейшее основание здорового, динамично развивающегося общества, способного обеспечить защиту, материальный достаток своим членам, их физическое здоровье, образовательный и духовно-нравственный уровень, соответствующие современным реалиям.
Семья, отчий дом являются и «малой родиной». Патриотическое чувство, живое и сильное, зарождается в семье. С летами чувство родни, память о лугах, перелесках и речках детства будут доставлять жизненные силы и углублять чувство  патриотизма, укреплять органическое единство с родной землёй и народом, усиливать готовность их защищать. Указано на четыре грани-назначения единого живого организма семьи. Однако все они в огромном большинстве случаев реализуются в современных условиях лишь частично и поверхностно.
Семья, семейные отношения, достоинство женщины, сокровенность интимных отношений в самый первый период после октябрьского переворота 1917 года были подвергнуты теоретическому и практическому «пересмотру», разрушительному давлению строителей «нового человека» и «нового мира».
«Повсеместно происходили падение половой морали, растление малолетних. Эмансипация полов, к которой призывали многие большевики на захваченных ими территориях, на практике выражались в вакханалии массовых изнасилований и даже «социализации» женщин, особенно принадлежавших к буржуазному классу. Конечно, в официальных документах РКП(б), ВЦИК и Совнаркома призывов к «социализации» полов мы не найдём, однако сложилось определённое отношение, которое допускало полнейшую эмансипацию полов. Причём под самый гнусный разврат подводилась идейная большевистская основа» . Секс-эмансипатор А.М. Коллонтай писала: «Не в интересах  класса «закреплять» за отдельным членом революционного класса самостоятельного его представителя, долженствующего прежде всего служить интересам класса, а не выделенной и обособленной семейной ячейке» . Семья как ячейка, отдельность, как место убежища и свободы, сказано, не нужна. Эти идеи видная большевичка распространяла и до революции.
На местах революционные власти изобретали законодательные формы для неприкрытого разврата. А все женщины, которые попадали к ним в руки в качестве арестованных, контрреволюционеров или просто по социальному происхождению, по представлениям большевиков и им сочувствующих, были второсортны, подвергались ничем не ограниченным издевательствам и глумлению.
В советской историографии подобные темы полностью исключались, хотя всякого рода другие аномальные, преступные деяния «пламенных революционеров» квалифицировались как проявления пресловутой «левизны в коммунизме», «перегибов» и т.п. Апологетами же «перегибов», «левизны» выступали коммунистические руководители Крыленко, Коллонтай, Лядов и очень многие другие. Притом, выступали открыто, в массовых аудиториях и печати. Декреты, какую бы «левизну» они не содержали, в условиях «военного коммунизма» исполнялись. И «левизна»-то считалась теми «щепками», которые летят при рубке «леса». Именно технология «левизны», «левацких перегибов», закулисно поощряемая и управляемая, обеспечила резкое ослабление силы и воли русского народа к сопротивлению большевизму.  1917 – 1922 годы вошли в историю страны как самые разрушительные.
Несмотря на упрощённость в своем литературно-критическом опыте, обращённом к массовому и неэлитарному читателю, Коллонтай менее склонна к штампам и идеологической нетерпимости, чем теоретики Пролеткульта и Российской ассоциации пролетарских писателей. Плохо завуалированная любовь Александры Коллонтай к творчеству литератора из «вражеского стана», «буржуазность» взглядов и интерес к человеческой психологии вызывали возмущение «пролетарского» читателя (о чём, однако мы можем судить лишь по опубликованным читательским откликам), и советских идеологов, гневные отзывы которых появлялись на страницах «Молодой гвардии» и не только этого журнала.
П. Виноградская в полемической статье «Вопросы морали, пола и быта и тов. Коллонтай», опубликованной в журнале «Красная новь» за 1923 год, обвиняет писательницу в «грубых ошибках», допущенных в трактовке морали, и настороженно спрашивает: «всё ли благополучно с её марксизмом и коммунизмом? Неужели старой опытной коммунистке больше и писать не о чем?», считая, что сам факт постановки подобных «периферийных вопросов» наталкивает на мысль об идейной слабости их задающего. Виноградская последовательно и подробно разбивает все доводы своего оппонента, разбирает все статьи и художественные произведения Коллонтай. В её статье вновь появляется упрощённое понимание любви, «взятой в социально биологическом разрезе, как прелюдии к воспроизводству – деторождению»62, и, следовательно, упрёк в эротизме теорий А. Коллонтай: «Надо потерять всякое чувство коммунистической ответственности, – пишет Полина Виноградская, – чтобы выдавать свои эротические измышления и «духовно-душевное пустословие за элементы пролетарской идеологии»63.
Однако благодаря появлению статей Коллонтай и многочисленных откликов на них «старая коммунистическая гвардия» обратила пристальное внимание на проблему сексуального воспитания молодежи. В течение 1923-24 годов в журналах появляется масса материалов публицистического, социологического, исторического планов, посвященных выработке новых критериев межличностных отношений среди молодёжи, основой которых становятся особенности физиологии человека и коммунистическая доктрина. Это такие статьи, как «Половой вопрос» А.Л. Берковича64, «Нужна ли женственность?» Н. Семашко , «Половая жизнь и современная молодежь» А.Б. Залкинда66 и другие.
В середине 1920-х годов большевики провели дискуссию об этике. Оправдание дискуссии видели в необходимости воспрепятствования дальнейшей деформации партийных нравов. Эти самые «деформации» объясняли превращением коммунистической партии в массовую за счёт притока всякого рода властолюбцев, карьеристов авантюристов, ловкачей, стяжателей .
Центральным вопросом партийной дискуссии была мораль и необходимость её при социализме. Перевес в итоге получила точка зрения – мораль при социализме нужна, а её ключевой принцип заключался в служении делу рабочего класса и пролетарской революции. «В своей личной жизни коммунист должен всегда руководствоваться интересами коммунизма», – утверждала Н.К. Крупская . Прагматические интересы исключали из человеческой жизни идеалы, относительные ценности брали верх над абсолютными.
Как о важном достижении говорилось об идущем «процессе разрушения старой семьи, иногда болезненном, несущем разнузданность, но неизбежном. Детские дома, ясли и другие общественные учреждения  рассматривались как средства «подрезывания буржуазной семьи»». Отсюда и призывы – «надо усилить работу, расшатывая формы частной собственности и семьи».
Важным пунктом в дискуссиях о семье были дети. Семейное их воспитание, по мнению участников дискуссии, есть уходящее явление. Делались откровенные заявления о том, что «отрыв от семьи детей и приближение их к детскому движению» главное в детском вопросе. «Проникая в дом рабочего, нужно … вырвать ребёнка из душной семейной атмосферы на улицу детского коллективистского движения» . «Организации «Юного Спартака», например, дадут детям лучшее воспитание. Проводилась мысль: «новый человек» с новой, революционной психикой может быть сформирован в новых общественных условиях. И здесь в центр внимания ставилась обрядность, точнее, вытеснение старой обрядности – крещений, венчаний, крестных ходов, праздников, богослужений и т.д. – новой. Борьба за театр, кино, литературу, искусство выдвигалась важнейшим направлением образования психики масс. «Вместо церкви – рабочий клуб!» – программный  лозунг 1920-х годов.
В отдалённых от горячих революционных событий поколениях распространены представления о бараках, коммунальных квартирах, общежитиях как утвердившихся в бытовой культуре от разрухи, бедности, временной невозможности организации иных форм жизни. И эти представления продолжают доминировать и теперь. Однако дома-коммуны, общие столовые, коллективное воспитание, вся замена семейных функций  общественными были явлением программным, концептуальным и выводились из установки на всеобщую коммунизацию человеческой жизни в «новом мире». Наиболее энергичными и производительными теоретиками комммунизации бытовой культуры были А. Шефтель, М. Цукерник, А. Григорович, Л.М. Собсович, которые горячо выступали против отдельных квартир, против всякой обособленности, всяких отдельных мест в домашнем быту, даже спален. Московский совет рабоче-крестьянских депутатов первым объявил конкурс на строительство дома-коммуны. За ним прокатилась волна подобных конкурсов по всей стране. Л.М. Собсович писал о необходимости немедленного перехода к «коллективной семье».
Развод делается рядовым и простым делом. Мужчина  и женщина уравниваются в праве на развод и вообще в семейных правах. Через два дня, 18 (31) декабря 1917 года издаётся «Декрет ВЦИК и СНК о гражданском браке, о детях и о введении книг актов состояния» с главной чертой – антихристианской направленностью. «Российская республика признаёт лишь гражданские браки. … Церковный брак, наряду с обязательным гражданским, является частным делом брачующихся», – говорилось  в декрете  . Муж по желанию мог брать теперь фамилию жены, что понижало статус мужчины в сравнении с прежним.
Вступающие в брак должны были давать подписку в том, что они вступают в брак добровольно. Внебрачные дети уравнены были с брачными в правах и обязанностях как по отношению родителей к детям, так и детей к родителям. Если отец внебрачного ребёнка не подал заявления о своём отцовстве, то мать, опекун или сам ребёнок доказывает отцовство в суде. Эта правовая норма устраняла или понижала барьер против внебрачных связей, и была фактом либерализации в сфере половых отношений. Религиозные организации декретом отстранялись от регистрации браков, рождений и смертей.
18 ноября 1920 года Наркомздрав и Наркомюст за подписями их коммисаров Семашко и Курского приняли Постановление «Об охране здоровья женщин», которым было разрешено внутриутробное убийство детей – аборт, или как этот акт мягче назван в документе – «прерывание беременности». Название постановления – «Об охране здоровья женщин» – было проявлением цинизма, так как аборт только подрывает здоровье, а то и убивает решившуюся на такой шаг. Нелегальные аборты приводили к 50% заболеваний и к 4% погибших из числа абортировавшихся. Больничные условия лишь уменьшали число жертв.
Для смягчения драматизма в документе писалось: «Рабоче-крестьянское правительство учитывает всё зло этого явления, … путём укрепления социалистического строя и агитации против абортов среди масс трудящегося женского населения, оно борется с этим злом и, широко осуществляя принципы Охраны Материнства и Младенчества, предвидит постепенное исчезновение этого явления» . При этом в Постановлении сообщается, что «законодательства всех стран борются с этим злом путём наказаний как для женщины, решившейся на выкидыш, так и для врача, его произведшего». Объяснив меру моральными пережитками прошлого и тяжкими экономическими условиями и желанием «охранять здоровье женщины и интересы расы от невежественных и корыстных хищников», два наркома подписывают документ, разрешающий детоубийство в государственных лечебных учреждениях, бесплатно, только врачом.
В связи с тем, что хозяйственная деятельность семьи при коммунизме обобществляется, вся передаётся государству, даже «убирать квартиру будут специалисты рабочие и работницы», а также к услугам людей будут предоставлены общественные столовые, центральные кухни, прачечные и мастерские, семья станет ненужной. Работница вместо домашнего труда «проведёт вечерний час за хорошей книгой, пойдёт на собрание, концерт, митинг». Воспитание детей станет делом государства. По рождении дети передаются в Дома Младенчества, ясли, колыбельные, детские сады, колонии, очаги, больные – в лечебницы, которые есть уже теперь, – пишет Коллонтай. Духовно-нравственные мотивы брака при таком подходе уступали физиологическим. В итоге всего: «Скрывать нечего: старая семья отмирает»; «семья перестаёт быть нужной.   … На место прежней семьи вырастает новая форма общения между мужчиной и женщиной: товарищеский и сердечный союз двух свободных и самостоятельно зарабатывающих, равноправных членов коммунистического общества» .
В статье «Разрушение семьи в советском государстве» И.А. Ильин обращает внимание на то, что «коммунизм никоим образом не следует понимать лишь как партийную политическую программу; скорее, его следует понимать как законченное мировоззрение, проникнутое своеобразным менталитетом  и старающееся провести в жизнь, а точнее, навязать ей новый план мирового порядка. Для этого нового всемирного плана коммунистам нужны новые люди, люди с новым духовным уровнем, новой моралью, новым образом жизни и новым домашним бытом.  <…> В вопросах семьи и религии они начинают с некоего «освобождения», со всеобщего «разнуздания» и вседозволенности, соблазняя и иссушая здоровую установку человека, чтобы наконец «окончательно» упразднить семью и религию» .
Большевики сформулируют новую семейную и бытовую культуру. Основные тенденции в развитии её базы – советского законодательства о семье и браке – их десакрализация и либерализация.

§3. Трезвенническое движение

До сих пор в научной литературе и периодической печати, антиалкогольной по духу, можно прочитать выражение «алкоголь и наркотики», хотя с научной точки зрения единственно правильно о том же писать «алкоголь и другие наркотики». Ещё Первый Всероссийский съезд по борьбе с пьянством (декабрь 1909 – январь 1910 года) в своих итогах заявил: «Алкоголь – не пищевое вещество, а наркотический яд. Употребление алкоголя, хотя бы и в малых дозах, вызывает отравление организма, <…> а главное, отражается на потомстве, ведя его к вырождению. Алкоголь здесь превосходит все яды. Все виды спиртных изделий, в том числе пиво, способствуют процветанию пьянства. Выбирать в видах спиртного всё равно, что спорить о том, каким ядом отравлять население» .
В XIX – XX веках стало очевидным, что уровень алкоголизации вполне определённо зависит от того, какова алкогольная политика государства, а также и отношение Церкви к этой проблеме. Нет научных оснований, которые бы подтверждали сугубую естественность пьянства и алкоголизма, проявление его как некоего неизбывного качества, присущего одним народам больше, другим – меньше. Пьянство и алкоголизм – явление социокультурное и в его основе лежит целый ряд причин – политических, экономических, духовных, моральных, социально-психологических и, безусловно, каких-то иных, нам пока неведомых.
История массового пьянства в новую эру не столь глубока, как может показаться неосведомлённому человеку. Для Западной Европы можно говорить примерно о трёхвековом возрасте пьянства, для России – и того менее. Возраст массового пьянства совпадает с эпохой капитализма: капитал взял алкоголь в качестве эффективного средства для достижения своих целей. Капитализм и массовая алкоголизация народов – звенья одной цепи.
В России были врачи (А. Зиверт, Л.С. Павловская и другие), утверждавшие, что алкоголь – «пищевое вещество», «укрепляющее средство» и для предотвращения беды требуется лишь «диетическая умеренность». К 1914 году самая широкая научная общественность во главе с учёными мировой величины И.П. Павловым, В.М. Бехтеревым, замечательные русские врачи А.Л. Мендельсон, Н. Щеглов, Р. Коппе, военный врач, полковник медицины И.В. Сажин и многие другие лидеры медицинского сообщества на теоретическом и эмпирическом уровне развенчали эти и подобные им концепты теории «культурного питейства» .
Крестьянские депутаты Государственной Думы И.Т. Евсеев  и  П.М. Макогон разработали законодательное предположение об утверждении в России трезвости на вечные времена и писали в нём: «Да будет стыдно всем тем, которые говорили, что трезвость в народе немыслима, что она не достигается запрещением. Не полумеры нужны для этого, а одна решительная бесповоротная мера: изъять алкоголь из свободного обращения в человеческом обществе» .
Большевики до 1917 года и после захвата власти в России уделяли большое внимание алкогольной проблеме. Ленин критиковал алкогольную политику царского правительства, винную монополию. Есть свидетельства о личной трезвеннической жизни Ленина. Он лучше других своих единомышленников понимал, что власть можно укрепить только в условиях массовой трезвости, особенно в избранном классе – пролетариате. «Пролетариат…  не нуждается в опьянении, которое оглушало бы его или возбуждало…, – писал Ленин. – Он черпает сильнейшие побуждения…  в коммунистическом идеале. Ему нужны ясность, ясность и ещё раз – ясность. Поэтому, повторяю, не должно быть никакой слабости, никакого расточения и уничтожения сил» .
Большевистская печать указывала массам на связь пьяных погромов с действиями контрреволюции. Газета «Правда» писала, что враги революции «хотят превратить наше движение в погром, солдат революции – в пьяную орду…  напоить и одурманить их, превратить их из граждан в идиотов» .В 1917 – 1920 годах советская власть издала целый ряд законодательных актов по алкогольной проблеме. Сначала это были меры против погромов, потом нажим пришёлся на самогонщиков, мотивированный сохранением хлеба в разорённой стране. Так, 9 мая 1918 года Ленин и Свердлов подписали декрет ВЦИК о предоставлении наркому продовольствия чрезвычайных полномочий. Статья 3-я декрета самогонщиков объявляла врагами народа. Им грозили многолетнее тюремное заключение, конфискация имущества, изгнание навсегда из общины, принудительные работы. Декрет вводился в действие по телеграфу со дня подписания .
19 декабря 1919 года Ленин подписал самый радикальный за весь советский период истории России противоалкогольный законодательный акт – постановление Совнаркома «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ». Постановление давало и определение понятию «крепкие спиртные напитки». К ним относились все изделия с содержанием этилового спирта более полутора процентов (градусов) по и ныне действующей шкале Траллеса. Запрещались изделия и с меньшим содержанием этилового спирта, если в них добавлялись какие-либо другие одурманивающие вещества.
Особо важно показать здесь 11-ю статью постановления: «За распитие незаконно приготовленных и незаконно полученных крепких напитков …в публичных местах, во всякого рода заведениях, а также за допущение такого распития и за появление в публичном месте в состоянии опьянения виновные в том лица подвергаются лишению свободы с принудительными работами на срок не менее одного года» .
Значение постановления недооценивается, когда о нём упоминают одной-двумя фразами, либо ставят его в ряд с другими советскими антиалкогольными актами, менее важными, а то и принятыми для создания видимости борьбы с пьянством, для «выпускания паров». НЭП есть возврат капиталистических отношений, пусть и усечённых, с «командными высотами» у государства. Это отступление проявилось во всех сферах общественной жизни и культуры. Иначе останется непонятным, почему вслед за радикальным антиалкогольным постановлением 1919 года 9 августа 1921 года выпускается другой декрет, разрешающий продажу всяких вин крепостью до 14 процентов .
Одержав первую победу, виноделы, торговцы вином и те силы, которые стояли за ними, «расширили прорыв», добились декрета от 8 декабря 1921 года, разрешившего к продаже вина крепостью до 20 процентов . Постановление ВЦИК и СНК от 3 февраля 1922 года восстанавливает пивоварение. А 30 января 1923 года заместитель председателя СНК Л. Каменев подписывает декрет, дающий ход на прилавок наливкам, настойкам . В 1924 году допускается продажа алкогольных изделий крепостью до 30 процентов .
Процесс развивался, и его апогеем стало постановление ЦИК и СНК СССР от 28 августа 1925 года, подписанное А.И. Рыковым и А.Г. Червяковым, «О введении в действие положения о производстве спирта и спиртных напитков и торговле ими» . В силу оно входило с 1 октября 1925 года. Постановление определяло: «Изготовление хлебного вина (водки) составляет исключительное право государства». Итак, восстановлена государственная водочная монополия. Однако водочные изделия – наливки, настойки крепостью до 40 градусов – разрешалось производить как на государственных, так и на кооперативных и даже частных заводах. Крепость ликёров и коньяков допускалась до 60 градусов. Продавать водку могли теперь как государственные, так и кооперативные и частные предприятия. Царский «сухой закон», модернизированный в 1919 году Лениным, окончательно рухнул. Н.К. Крупская выступала против введения винной монополии и за сохранение «сухого закона», подписанного Лениным в 1919 году, но её мнение было проигнорировано.
Председатель СНК СССР А.И. Рыков на учительском съезде в Москве в 1925 году лицемерно говорил: «Для того, чтобы добиться полного искоренения алкоголя при культурной отсталости населения, при первобытных формах самого хозяйства, необходима громадная борьба с потреблением водки в течение длительного периода». Далее, глава правительства в тон всем другим алкоголизаторам высказал тезис о необходимости вытеснения самогона сорокаградусной водкой и сделал выбор: «И лучше иметь «русскую горькую», чем нарождающуюся буржуазию» .
Что же касается идеологии вытеснения самогона водкой, а в других случаях водки – пивом и другими некрепкими изделиями, то эта идеология, время от времени доминирующая, всегда развенчивалась логикой и статистикой. Государственный алкоголь пропорционально поднимал уровень производства самодеятельного.
После Ленина не осталось никаких данных, свидетельствующих о принятии им винной монополии как источника образования госбюджета. С.Н. Шевердин проанализировал отношение Ленина к двум монополиям – внешней торговли и винной: за первую он ратовал, а второй – противился . И интересно, но противники первой и сторонники второй выдвигали поразительные  доказательства. Против монополии внешней торговли выступали, пугая возможностью роста контрабанды. Винная монополия предлагалась как средство борьбы с подобным явлением – самогоноварением и шинкарством! Ленин противился введению винной монополии по «серьёзнейшим моральным соображениям» . И тогда, когда действие «сухого закона» стало ограничиваться, он считал отступление тактическим, временным. Именно по его настоянию в плане ГОЭЛРО была сделана запись о необходимости запрещения потребления алкоголя как, безусловно, опасного для народного здоровья .
В условиях расширявшегося государственного производства алкоголя для питьевых целей преследование тайных винокуров затруднялось. Укоренялось мнение, что алкоголь вовсе не опасный продукт, если его производит и продаёт само государство.Вытеснения самогона казённой водкой не получалось. В 1927 году в сёлах РСФСР 40,5 процентов крестьянских хозяйств курили самогон, в том числе 6,5 процента – для продажи .
Наркомпрос Луначарский уже на закате своей карьеры и жизни в 1929 году писал с оттенком вины: «Советское правительство всегда с тяжёлым чувством сознаёт всю ненормальность государственной продажи водки и других спиртных напитков. Мы счастливы отметить глубокий поворот в нашем общественном направлении. Массы растут, и перед ними встала теперь задача побороть в себе это лихо» .
В 1928 году в стране было уже около 700 тысяч рабочих-алкоголиков, или примерно 10 процентов всех рабочих . Алкоголь, – отмечали работники культуры, – «разъедает эту тягу к знаниям, которую мы стараемся всемерно развивать…  За какое бы дело ни взялись, постоянно наталкиваемся на зелёного змия…» .
2 января 1928 года ВЦИК и СНК РСФСР принимают постановление «О мерах усиления борьбы с самогоноварением» . Теперь уже изготовление и хранение самогона и самогонных аппаратов были строго запрещены независимо от того, для семьи выкуривается самогон или на продажу. Радикальный противоалкогольный государственный акт был принят СНК РСФСР 29 января 1929 года. Большой перечень строгих ограничений в нём был результатом с большим подъёмом развивавшегося массового трезвеннического движения, создания Всесоюзного общества борьбы с алкоголизмом (ОБСА), появления специального журнала «Трезвость и культура».
Когда же большевикам стало ясно, что «пары выпущены», а трезвенническое движение из первой пятилетки готово перетечь во вторую и развиваться до полного отрезвления страны, была запущена технология распыления сил, «совершенствования» деятельности ОБСА путём расширения структуры задач. В 1930-е годы перестал существовать концептуально заострённый журнал «Трезвость и культура» и вместо него стал выходить журнал «Культура и быт». Трезвость в нём стала одним из направлений, всё более уходящим в тень. Якобы по письму некоего читателя началась комплексная борьба с «тремя наследиями» – религией, неграмотностью и пьянством. А для этого предлагалось объединить Союз воинствующих безбожников (СВБ), ОБСА и ОДН (Общество «Долой неграмотность!»).Надежда на излечение усиливала безответственность в отношении самого опасного (из-за легальности распространения и мифологии свойств) наркотика. Трезвенническое движение было оборвано в начале 1930-х годов, надолго был открыт простор для алкоголизации народа.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В ХХ столетии Россия пережила беспрецедентный социально-политический, социально-экономический и социокультурный эксперимент, запущенный большевиками в результате октябрьского переворота 1917 года. Эксперимент этот длился более семи десятилетий. Декабрьский переворот 1991 года принёс России новые тяжёлые испытания в новом идеологическом оформлении (лозунги, мифологемы, термины, новое «светлое будущее»). В 1990-е годы были запущены аналогичные или сходные по существу процессы, происходившие в 1920-е годы. Это деструктивное денационализирующее давление, безогляднаявестернизация российского общества, его хозяйства, культуры и образования. В полосу суровых испытаний вновь вступила русская культура, не успевшая окрепнуть после пролеткультовских на неё атак. В России сменился тип общественного развития. Вновь встала проблема формирования «нового человека», образцовой личности, которая всегда стоит в центре новой эпохи. В сложных, можно сказать, экстремальных условиях надёжнее всего обращаться к силе знания, в данном случае, историко-культурного знания.
Отмечаемая в новой исследовательской литературе аналогичность или сходство по существу событий 1920-х годов и 1990-х – начала XXI века (например, рецидивирующая вестернизация российского образования, либерализация половой морали) остро актуализирует историко-культурные исследования, историческое знание.
«Культурная революция» в руках большевиков служила в качестве макросоциальной технологии, трансформировавшей русскую культуру, человека и общество. А поскольку вполне резонно определить культуру и особенно образование как «цех» производства и воспроизводства образцового типа личности, то «новый человек» и был для неё целевым заданием и целевым «продуктом».
«Новый человек» большевиков не имеет привязанности к Родине, родной земле, он жаждет мировой революции и гражданства во Всемирном Союзе ССР. «Новый человек», отрицая земное Отечество, отрицает и Небесное. Он знает, что религия – «опиум для народа». Он хочет рая здесь и немедленно, он хочет управлять миром без Бога и даже против Него. Все христианские заповеди, которыми жили предки, «новый человек» усваивает, но наоборот. Например, можно почитать отца и мать, но только революционеров. Иных родителей можно предать суду и даже уничтожить. Заповедь «Не воруй» ограничивается классовым критерием. Разрешено грабить («экспроприаторов экспроприируют»). А чтобы преодолеть совестные начала, то, что грабится называется награбленным. Нравственно то, что революционно.
«Новый человек» 1920-х имеет своё крещение – приём в детские и взрослые политические организации, свои крестные ходы – демонстрации, своих святых – портреты вождей, носимых на демонстрациях вместо хоругвей и икон, и в красных уголках. «Новый человек» имеет свой библию – «Капитал»,  у него есть и свои святые мощи…
«Новый человек» 1920-х годов намеревался раскрепостить женщину от семейного рабства путём свёртывания функций семьи и даже освобождения её от «рабства деторождения». Историко-культурная перекличка «новых человеков» 1920-х и 1990-х налицо: современный «новый человек» тоже  вынашивает планы освобождения женщины от деторождения.
Антропологическое измерение периода 1920-х годов при изучении всей судьбы и качеств советского человека исключительно важно. Выработан и широко пропагандирован в ту пору его идеальный тип, началось его воплощение, и только позже, под давлением действительности, под давлением неистребимых выработанных во многих и многих поколениях универсалий, идеал будет тускнеть, и человеку будут дозволяться некоторые неподдающиеся истреблению родовые качества.
Социальная и антропологическая инженерия на базе новой, «пролетарской» культуры будет, полагали большевики, ещё одним, но самым важным производством. Оно призвано создавать деятельных мечтателей. Их вроде бы посюсторонняя, земная миссия окрашена всё-таки в религиозно-мистические тона. Будущее воспринимается в значении вечного.
Для воспитания «нового человека» нужны новые и новые воспитатели. Вместо старой интеллигенции создавалась новая, «красная». Пролетаризация или «орабочивание» высшей школы одинаково касалось и студенчества и профессоров. «Красные специалисты», «красные профессора», подготавливаемые ускоренным методом, заменяли обыкновенных.
Русский народ и другие народы страны, разделившие с ним его историческую судьбу, ещё не выработали единой, однозначной стратегически необходимой оценки происшедшего с Россией в ХХ столетии. Российское общество остаётся расколотым по мировоззренческим, политическим и духовно-нравственным позициям.
Идея «пролетарской культуры», которая должна будет заменить русскую национальную культуру, была общей для всех большевиков, несмотря на частные мировоззренческие отклонения. Ленин после революции, особенно в своих статьях-завещаниях, много касался вопросов культуры, с беспокойством вглядывался во вторые и третьи результаты революционного пересоздания страны и культуры (первые результаты поднимали его дух). Вождь попытался несколько придержать своих соратников, остудить их головы, раскалённые первыми разрушительными успехами. Но и сама критика пролеткульта у Ленина была весьма условна, разделена на обсуждение пролетарской культуры и «пролетарской культуры» из которых первая заслуживала всякой поддержки, вторая – корректировки и даже порицания. В чём же была разница меж ними – толком никто не мог объяснить. Лишь в том, по видимости имелось в виду, что первая есть ещё план, тогда как вторая – уже состоявшийся провал, нуждающийся в немедленных поправках.
Принятие концепции, объясняющей события 1990-х годов и начала XXI века как системной рецидивирующей трансформации культуры и российского общества, неизбежно предполагает рассмотрение современных процессов в сопоставлении качеств большевистского и либерально-рыночного типов «нового человека».
Смысл и истоки сопоставляемых историко-культурных процессов исключительно глубоки и масштабны, из которых в данной работе сделана попытка исследовать лишь только некоторые конкретные аспекты. От благополучного решения проблемы создания «нового человека» эпохи рыночного фундаментализма во многом зависит будущее России, её положение в мировом сообществе.
Если «новый человек» 1920-х был «продуктом» «культурной революции», то его аналог 1990-х годов – начала XXI века будет «продуктом» и обобщением образовательных реформ и всего культурного развития современного российского общества. «Новый человек» 1990-х годов («интенсивный», «креативный») обожествляет уже не станок, как его предшественник, но рынок и потребление. У него, как и у предшественника, нет сердечной привязанности к Родине, родной земле, ему хорошо там, где выше прибыль и ниже налоги (ubibene, ibipatria).В духовной сфере «новый человек» 1990-х развивается к экуменизму, к принятию некоей универсальной, общечеловеческой религии. Он теснит традиционную семью как тяжкое бремя, освобождается от этого бремени «гражданским браком». А разразившуюся в постсоветской России сексуальную революцию считает ступенью культурного прогресса. Так же он воспринимает и падение половой морали.
Острая необходимость обращения к опыту формирования «нового человека» в 1920-е годы наряду с возможностью что-то и принять, скорректировать, или отвергнуть из этого опыта, создаются условия для более или менее продуктивного социального прогноза. А будущее всегда таит в себе как принятие нововведений поколений, водимых реформаторами, так и отторжение их, иногда весьма жёсткое и решительное. Тотальной необратимости социокультурных процессов нет, что прибавляет оптимизма.

БИБЛИОГРАФИЯ И ИСТОЧНИКИ

Источники

1. Богданов А.А.,  Методы труда и методы науки, журнал «Пролетарская культура», 1918 г., N 4;
2. Виноградская П. Вопросы морали, пола, быта и тов. Коллонтай // Красная новь. 1923. №6;
3. Голодный М. Товарищу // Молодая гвардия. 1926. №3.
4. Декреты советской власти. Т. 1. – М., 1957;
5. Коллонтай А. Дорогу крылатому эросу! // Молодая гвардия. 1923. №3;
6. Коллонтай А. Мораль как орудие классового господства и классовой борьбы // Молодая гвардия. 1922. №6-7;
7. Коллонтай А. Каким должен быть коммунист? // Молодая гвардия. 1922. № 1-2;
8. Кривцов Ст. Хроника Пролеткульта // Пролетарская культура. 1918. №1 (июль);
9. Лин И. Эрос из Рогожско-Симоновского района // Молодая гвардия. 1923. №4-5;
10. Лепешинский П. Проблема любви // Молодая гвардия. 1923. №1;
11. Лепешинский П. Что есть нравственность? В вольно-дискуссионном клубе // Молодая гвардия. 1922. №1-2;
12. Лепешинский П. Поход на бога. В вольно-дискуссионном клубе // Молодая гвардия. 1922. №4-5;
13. Луначарский А. Ответы на анкету // Молодая гвардия. 1926. №4;
14. Луначарский А.В. Пролетариат и искусство // Пролетарская культура. 1918. №2 (июль);
15. Молодая гвардия. 1924. №6;
16. Пролетарская культура (ст. редакционная). – 1931. – № 9 – 10;
17. Пролетарская культура, № 5. Москва, 1918;
18. «Горн». Книга первая. Московский Пролеткульт, 1918;
19. Пролетарская культура. 1918. №3 (август);
20. Сапир М.Д. Фрейдизм и его марксистская оценка // Молодая гвардия. 1925. №1;
21. Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства 1917 – 1918 гг. – № 3;
22. СУ РСФСР, 1920, 10 января, № 1;
23. СУ РСФСР, 1928, № 7;
24. СУ РСФСР, 1921, № 60;
25. Собрание Узаконений и Распоряжений рабоче-крестьянского правительства. – 1920. – № 471. – 18 нояб.
26. Собрание законов СССР. – М., 1925. – № 57;
27. Хребес. Быт в деревенскомпеснотворчестве // Молодая гвардия. 1926. №8;
28. Шевердин, С. Активизация человеческого фактора в борьбе за трезвый образ жизни / С. Шевердин // Коммунист. – 1986. – № 12.

Литература

1. Антисери Д. и Дж. Реале: Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта / В переводе и под редакцией С. А. Мальцевой. С-Петербург, “Пневма”, 2002;
2. Бердяев Н.А. О культуре// Антология культурологической мысли/ Авт.-сост. С.П. Мамонтов, А.С. Мамонтов. – М.: Изд-во РОУ, 1996;
3. Богданов А. Наша критика. Ст. 2-ая / А. Богданов // Пролетарская культура. – 1918. – № 3;
4. Бойко Н.С. Причины поражения социализма. – Челябинск, 2004;
5. Бородин, Д.Н. Итоги работы первого Всероссийского съезда по борьбе с пьянством / Д.Н. Бородин. – СПб., 1910;
6. Борьба с алкоголизмом в СССР. Первый пленум Всесоюзного совета обществ в СССР 30 мая – 1 июня 1929 г. – М. – Л., 1929;
7. Вострышев М.И. Божий избранник: Крестный путь Святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси. – М., 1991;
8. Горький М. О старом и новом человеке// Горький М. Преображение мира. – М., 1980;
9. Горький М. О русском крестьянстве. — Берлин: изд-ство И. П. Ладыжникова, 1922;
10. Григорьев С.И., Марченко Ю.Г. Культурология Русского Мира. – М.: «Русаки», 2010;
11. Герцен А. И. Былое и думы // Соч. в 8 т. Т. 4. – М., 1975;
12. Дидактика средней школы / под ред. М. Н. Скаткина. М., 1982;
13. Добреньков В.И., Кравченко А.И. Фундаментальная социология в пятнадцати томах. Том II. Эмпирическая и прикладная социология. – М.: ИНФРА – М., 2004;
14. Жевахов Н.Д. Воспоминания. – М., 1993, т. 2;
15. Жукоцкий В.Д. Реформация как универсалия культуры: перекличка эпох и поколений// Поколение в социокультурном контексте ХХ века. – М.: Наука, 2005;
16. Ильин И.А. Собрание сочинений в десяти томах. Т.6 Кн. М., Русская книга, 1996;
17. Ильин, И.А. Собрание сочинений в десяти томах/ И. А. Ильин. Т. 2. Кн. II. – М.: Русская книга, 1993;
18. Ильин, И.А. Собрание сочинений в десяти томах / И.А. Ильин. Т. 7 – М.: Русская книга, 1998;
19. История русской литературы ХХ века: в 4 кн. Кн. 1: 1910 – 193-е гг. : учебное пособие / Под ред. Л.Ф. Алексеевой. — М.: Высшая школа, 2005;
20. Иоан (Сныячёв), митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Самодержавие Духа. Очерки русского самосознания. – СПб., 1996;
21. Канн, П.Я. Борьба рабочих Петрограда с пьяными погромами (ноябрь – декабрь 1917 г.) / П.Я. Канн // История СССР. – 1962. – № 3;
22. Каган М.С. Лекции об эстетике. – М., 1976;
23. Культурная революция в СССР. (1917—1965 гг.). М.: Наука, 1967;
24. Копытов, А.Д. Методологические основы стратегии развития образования для районов Сибири, Дальнего Востока и Севера/ А.Д. Копытов, В.Н. Турченко, С.И. Ануфриев. – Томск, 2002;
25. Коллонтай, А.М. Семья и коммунистическое государство / А.М. Коллонтай. – М., 1920;
26. Коллонтай А. «О «Драконе» и «Белой птице» // Молодая гвардия. 1923. №1;
27. Коржихина Т.П. Борьба с алкоголизмом в 1920-е – начале 1930-х годов// Вопросы истории. – 1985. – № 9;
28. Крупская,  Н.К.  К вопросу о коммунистическом воспитании молодёжи // Крупская Н.К.  Избранные произведения. – М., 1988;
29. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд. 5-е, Том 41;
30. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Изд. 5-е, Том 42;
31. Ленин В.И. ПСС, т. 40;
32. Ленин В.И. ПСС, т. 38;
33. Ленин В.И, ПСС, т. 41;
34. Ленин, В.И.  О кооперации / В.И. Ленин // ПСС. – Т. 45;
35. Луначарский А.В. Новый русский человек// Собрание сочинений. Том 7, М., 1967;
36. Луначарский А.В. Воспитание нового человека. – Л., 1928;
37. Маркс К. К критике гегелевской философии права / К. Маркс и Ф Энгельс // Соч. – Т.1;
38. Маркс К. Из ранних произведений / К. Маркс и Ф. Энгельс. – М., 1956;
39. Марченко Ю.Г. Русская культура в XX веке: трансформация системообразующих оснований (процессы 1920-х и 1990-х годов, исторические аналоги и особенности) – Новосибирск, СГГА, 2006;
40. Марченко Ю.Г., Григорьев С.И. Культурология Русского Мира. – М.: «Русаки», 2010;
41. Марченко Ю.Г. Культ света. Новосиб. кн. изд-во, 1990;
42. Марченко, Ю.Г. Стратегия отрезвления / Ю.Г. Марченко, П.В. Матвеев, А.Н. Насыров, Н.Г. Загоруйко. – Новосибирск: Новосиб. кн. изд-во, 1990;
43. Марру, А.И. История воспитания в античности / А.И. Марру. – М.: Греко-лат. каб. Ю.А. Шичалина, 1998;
44. Маймин Е. А. Искусство мыслит образами. – М., 1977;
45. Мендельсон, А.Л. Итоги принудительной трезвости и новые формы пьянства / А.Л. Мендельсон. – Петроград, 1916;
46. Мосс В. Православная церковь на перепутье (1917 – 1999). Пер. с англ. – СПб., 2001;
47. Назаров М.В. Вождю Третьего Мира. К пониманию русской идеи в предапокалиптическое время. – М., 2004;
48. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества? – М.: Эдиториал УРСС, 1999;
49. Несмелов Ф.Я. Самогон / Ф.Я. Несмелов. – Харьков, 1930, с. 10;
50. Партийная этика. Документы и материалы дискуссии 20-х годов. – М.: Изд-во. Полит.литературы, 1989;
51. Пархоменко, А.Г. Государственно-правовые мероприятия по борьбе с пьянством в первые годы Советской власти / А. Г. Пархоменко // Советское государство и право. – 1984. – № 4;
52. Последние новости (Берлин). — 11 ноября 1922;
53. Платонов, О. А. Терновый венец России. История русского народа в XX веке / О.А. Платонов. Т. I. – М., 1997;
54. Плетнёв, В.Ф. На идеологическом фронте / В.Ф. Плетнёв // Правда. – 1922. – 27 сентября;
55. Следственное дело Патриарха Тихона. Сборник документов по материалам Центрального архива ФСБ РФ. – М., 2000;
56. Тихомиров, Л.А. Религиозно-философские основы истории / Л.А. Тихомиров. – М., 1997;
57. Тойнби, А. Дж. Постижение истории / А. Дж. Тойнби. – М.: Про-гресс, 1991;
58. Тяпугин, Н.П. Народные заблуждения и научная правда об алкоголе / Н.П. Тяпугин. – М., – Л., 1930;
59. Рябцева, С.Л. Правда о русском слове / С.Л. Рябцева. – М., 1998;
60. Цеткин, К. Из записной книжки / К. Цеткин // Воспоминание о Владимире Ильиче Ленине в пяти томах. Т. 5. – М., 1979;
61. Ципин Владислав, протоирей. Русская церковь (1917 – 1925). Издание Сретенского монастыря, 1996;
62. Шевердин, С. Активизация человеческого фактора в борьбе за трезвый образ жизни / С. Шевердин // Коммунист. – 1986. – № 12;
63. Яковкина, Н.И. История русской культуры: XIX век. Санкт-Петербург, 2000.
Электронные ресурсы

1. Гастев. А.К. Восстание культуры, 1923. Электронный ресурс: http://www.gastev.ru/2015/02/vosstanie-kultury.html#more. 10.06.2015;
2. Ленин В.И. Роль личности в истории. Электронный ресурс: 11.06.2015;
3. Троцкий Л.Д. От старой семьи к новой// Сборник статей. Электронный ресурс: http://litread.ru/pages/181710/169000-170000?page=3;

Автор публикации

не в сети 3 года

Андрей Марченко4

Торговец багетами

Комментарии: 0Публикации: 6Регистрация: 13-03-2021