По дороге на работу одни и те же навязчивые мысли преследовали меня. Заядлый перфекционист, с трендовыми мешками под глазами – модная черта трудоголика нашего времени – , ворошил, разбрасывал и заново пытался систематизировать копны бумаг в моей головной библиотеке. Впереди, на трамвайной остановке, существовали два человека. Первый, мальчик, наверное, – первоклашка. Дрыгающие ножки еще напоминали ему детство, но по-взрослому опустевшие глаза уже не первый раз бессмысленно читали одну и ту же строку в учебнике по информатике.
Но странно вёл себя тот, второй. Потянулся сигаретный дым, а зрачки даже не сузились при накрывшей их полосе солнечного света: такие равнодушные и, как будто бы, счастливые в один и тот же миг. Неряшливая кожанка, кроссовки, далеко не новые. Небритая щетина. Запах алкоголя. Гитара, прижатая к колену. Типичный набор неудачника, встреченного по одежке.
Неужели, чтобы стать спокойным, нужно вести себя вот так, и одеваться вот так?
В природе навозные мухи наслаждаются, простите, дерьмом. А трудолюбивый муравей изнемождает свое сантиметровое тельце всю жизнь, и при том всё равно страдает. Его дом растет с каждым днем, а он недоволен его размерами под вечер каждого дня. И каждое утро пытается взвалить на себя непосильную ношу. Даже погибший родственник может запросто стать фундаментом для муравейника.
Другое дело – навозная муха! Увидеть счастье и радость в, откровенно говоря, дерьме – эта искусство. Или наука. Но вряд ли такие мухи различают эти понятия.
Но одну деталь, и очень важную важную, упускаем мы с вами.
И муха, и муравей движимы инстинктами. Они не думают, не рассуждают , не осмысляют критически. Муха не наслаждается жизнью, садясь на прогнившую апельсиновую корку. Для нее это тоже пунктик, галочка в плане. То есть, муха – это тот же чёртов невротик, со своими бззззиками?
А муравей ничуть не трудолюбив. Тысячи лет эволюции говорят ему строить дом. Он не задумывается о своем истинном предназначении в жизни, потому что его просто нет. И всё.
А человеческая личность формируется под воздействием сотен факторов. Что делает излишне бесчеловечным возможность на сухую сравнивать инстинктивный животный мир с миром всепоглощающего сознания.
Парень на остановке, в глубине души, знает, что протертая сеточка на полуразвалившемся кроссовке неприятна и ему самому. Он способен, в отличие от мухи или муравья, критически осмыслять свою жизнь. Но будет затыкать рот внутреннему критику граммами спиртного и искрами сигарет.
Интересно, можно ли одолжить у него эту искру, дабы сжечь бумаги моего головного ОКРщика-библиотекаря?
***
Как по сбою в матрице, черты лиц мальчика и молодого человека совпадали: будто две матрешки, одна поменьше, другая побольше. Жестикуляция, мимика – всё было похожим.
Неожиданно, парень приблизился к второклашке, и резким движением вырвал из рук учебник по информатике.
– Что вы делаете? Отдайте ребенку его вещь. Пожалуйста! – громко возразила я, с испугом взглянув на мальчонку. Однако, на свое удивление, не прочитала в его таких же опустелых глазах никакого страха.
Несколько секунд прошли в замешательстве.
– Вот был бы у меня в свое время такой учебник, – пьяным, и от того излишне проникновенным голосом затянул он, – а родители всунули гитару. Никогда не хотел я петь!
– А я, наоборот, всегда хотел играть на гитаре… Но мама против…
Струна лопнула.
И маленький, и большой одинаково завели за затылок левую руку. Почесались. Такие похожие. И такие разные. Две версии одного и того же человека. Будущее одного – прошлое другого. И наоборот. Но оба потеряны в настоящем.
А может, мне все это показалось.
Левая рука потянулась за затылок. «Нет, лучше правой», – переплюнув три раза через плечо, суеверно подумала я.
Автор публикации
