Расстрел

Возняк вошёл в комнату. Садись – сказал майор Нефёдов. Он взял со стола лист бумаги. –  Это ваша очередная писулька с жалостливой просьбой теперь уже к Папе Римскому защитить вас. Не от беззакония, от справедливого суда.

Вас на чём воспитывали? На примерах насилия, жестокости, убийств – внедряли в вас энергию зла, чтобы пропитались ею насквозь, как губка. Ваши души не отторгали этого, не противились, значит, зло нашло благодатную почву. Здесь, в плену вам показывали документальные кадры изуверств фашистов и нацистов снятые ими же в годы второй мировой войны. Они гордились своими «подвигами», потому что им вбили в головы, что они призваны очищать Землю от тех, кто не имеет права осквернять её своим присутствием. А потом показали ролики, снятые вашими «ассенизаторами» с нацистской и гитлеровской символикой на обмундировании, на теле. Вот уж точно, насквозь пропитаны – в вас ненависть, только более ярая, к россиянам, их языку, культуре, к тем, кто им помогает, сочувствует.

Вашими действиями руководит цинизм, безжалостность, человеконенавистничество. Так чего взывать к соблюдению прав человека в рамках Венской конвенции, если это противоречит идеологии, которую вы пропагандируете? Поступить с вами по международным правилам будет с вашей точки зрения неправильно. Справедливость, какою вы её себе представляете, будет соблюдена, если вас безоружных будут убивать люди с оружием.

– Война это не пикник, на ней убивают, и мы убивали.

– Не стройте из себя общепитовских советских официанточек – ничего никому плохого никто не сделал, только прислуживали и обслуживали. Храбрые, когда вас много и автоматы в руках, а без оружия, оказавшись в плену? Штаны промокли? Может ещё и завоняли? Двое твоих избивали, пытали, а потом резали ножами нашего бойца. На другой день ты приказал выбросить мёртвое, как вы посчитали, тело. А парень выжил – он живой свидетель ваших изуверств. Наши медики не только вернули его к жизни, но и основательно подлечили, чтобы он мог посмотреть в глаза своему убийце и на его – «простите меня» ответить – «Бог простит». Вот сила добра, беззлобия, немщения! Кто-нибудь из ваших упырей способен на такое благородство? С вами обращаются как вы с пленными?

– Нет. По хорошему, гуманно.

– А вы заслуживаете это?

– Получим каждый свой срок, отсидим. И – поминай, как звали.

– Ишь ты, поговорку врагов своих вспомнил. А то, что у нас смертная казнь не отменена, забыл?

–  Мы под неё не подпадаем – так нам сказали.

– Официально – да. Киевский режим официально обещал придерживаться Минских соглашений не открывать огня по отделившимся от Украины территориям, и стрелял по мирным жителям, бомбил их восемь лет. Ну, прикинься невинной овечкой, которая, яко бы, об этом ничего не знала. Знал! И сам стрелял! Верил в свою исключительность, как немецкий фашист. Чем это для них закончилось, напомнить? Им тогда, а вам сегодня, не верилось, что может наступить час расплаты. Он пришёл.

–  Ты это к чему? К нам могут применить смертную казнь?

–  Я надеялся вызвать в тебе чувство вины за действия своего руководства, услышать хоть слово раскаяния от самого. Кроме того, что дрожишь за собственную шкуру, ничего не увидел. Из гниды появляется только вошь, способная кусать. Такую тварь нужно истреблять! Уведите арестованного.

Возняк поднялся и пошёл к двери. На выходе из помещения его догнали слова. – Завтра увидишь, как это делается.

Нефёдов поднял трубку телефона. – Мирошников, всех заключённых из третьей камеры после ужина перевезти в старые склады. Там всё подготовлено.

Бетонные крашеные стены, два окна второго этажа, зарешеченные толстыми решётками и двухъярусные койки, на которых лежали тринадцать нацгвардейцев из радикальных украинских формирований. Разбудил их шум во дворе. Кто проснулся, подходил к окну, из которого был виден узкий бетонный двор метров на сто между стенами с воротами.
В конце обе стены заканчивались большими закрытыми стальными воротами. Пространство между ними было ниже по высоте с бетонным двором, чтобы быть на одном уровне с кузовом заходящего на погрузку или разгрузку автомобиля. Стиль прежних времён. Сейчас там стоял грузовик с длинным кузовов. Откинутый боковой борт открывал пол, засыпанный не толстым слоем песка. Вдоль стен двора стояли солдаты с автоматами, а между ними  – с овчарками.

Все заключенные собрались у окон. Через некоторое время снизу стали выходить по одному люди в камуфляжной форме. По коридору из солдат и собак их направляли к концу двора и у самого края поворачивали спиной к открытому кузову. Окрики, лай собак гулко разносились по двору. Наблюдавшие сверху напряжённо молчали.

Откуда-то выехал УАЗ без верха. То, что было за водителем, закрывал брезент. Перед выстроившейся шеренгой УАЗ развернулся, и охрана с собаками отошла за него. Прозвучала команда, и водитель УАЗа рывком отдёрнул брезент на себя, открыв закрепленный пулемёт и солдата за ним. Тут же последовала ещё команда, и пулемётчик открыл огонь по шеренге. Люди падали назад на песок, кто-то сгибался, падая набок или вперёд. Всё закончилось быстро. Подошли солдаты и втащили в кузов тех, кто остался на бетонке двора. Ворота перед грузовиком открылись и он выехал.

Заключённые отхлынули от окон. Кто-то бросился на койку, кто-то сел. Возняк тоже сел на своё место и опустил голову на руки, упёртыми локтями в колени. Несколько человек собралось около него.

– Всё, Степан? Теперь – нас?

– Что тебе майор сказал – завтра увидите?

– Увидели. Точь-в-точь, как фашисты – и автоматчики, и собаки.

– И пулемёт.

– Мы из пулемётов не расстреливали.

– Тебя, Греча, пожалеют – из автомата прикончат.

– Пошёл ты…

– Сейчас все пойдём. В расход.

– Хоть бы покормили напоследок.

– Зачем жратву тратить на тех, кому не жить?

– Чего тянут! Скорей бы, уж.

– Жить надоело, дышать устал?

– Может, переиграют, отменят расстрел?

– А ты, Сёма, отменял, когда мужиков, баб убивать выводил?

– Та, я ж под наркотой был, не соображал, что делал!

– Это ты следаку мог мозги пудрить. С наркотой, пьяный, трезвый – всё ты Семён соображал. И хотел убивать. Мы все убивали! Теперь – нас.

Время для приговорённых, казалось, остановилось. А может оно прекратилось в вечность? Каждый ощущал его по-своему, но слух старался уловить малейший шум в коридоре за дверью камеры. Ни звука. Давящая тишина действовала, как занесённый над головой топор. Когда он опустится, когда? Один нервно ходил от стены до стены, двое уткнулись лицом в подушку, большинство лежали на спине, закрыв глаза или невидяще глядя в потолок. Что представало перед ними, какие живые картины рисовала память?

Звук шагов из конца коридора вернул к действительности. Железную дверь отперли и распахнули. – Ляшко, на выход. – Дождавшись, когда первый арестант скрылся за дверью коридора, конвоир выкрикнул фамилию второго. Возняк был последним. Пройдя под пристальным наблюдением охранников весь путь, он вышел во двор.

Его не подгоняли, как было на кадрах фашистской хроники, но коридор из солдат с автоматами и овчарками невольно возвращал к ним. Он шёл прямо к центру шеренги, и стоящим в ней пришлось раздвинуться, чтобы дать ему место.

Как и утром, выехал УАЗ, подъехал к смертникам и развернулся. Водитель попытался сдёрнуть брезент, но ему это не удалось, и он начал дёргать верёвочные крепления. Солдат долго возился с каждым, словно  развязывал туго затянутые узлы. Сначала показалось выходное отверстие ствола, немного погодя и он сам. Потом брезент сполз с коробки, приклада и упал на пол кузова. Сиденье за пулемётом было пусто. Водитель сгрёб брезент в одну сторону и сел на своё место.

Из двери здания вышел солдат с коробкой пулемётных лент. Неторопливыми шагами он подошёл к УАЗу, поставил коробку рядом с пулемётом и стал что-то негромко говорить водителю. Водитель тоже тихо  отвечал ему, потом махнул рукой, словно соглашаясь, и засмеялся. Солдат забрался в кузов, вставил ленту, сел за пулемёт, и, поводив стволом вправо-влево, передёрнул затвор. Он прижал приклад к плечу и дал короткую очередь, направив ствол пулемёта выше голов людей.
Один из стоявших резко развернулся, пробежал по песку и перепрыгнул через противоположный борт машины. Послышался шум борьбы и несколько рук перекинули беглеца в кузов. Следом туда взобрались четверо солдат. Они подняли «гвардейца» и на весу в вертикальном положении пронесли до того места, где он стоял. Сделав своё дело, солдаты перепрыгнули обратно за борт.

Ствол пулемёта опустился на уровень груди и остановился на крайнем левом в шеренге. Было видно, как дрожат колени пытавшегося бежать, стоящий рядом повернулся спиной и закрыл руками уши, другой трижды перекрестился и сложил руки на груди крестом. Предпоследний справа опустился на колени.

Пулемёт затрясся, пустые гильзы зазвенели, разлетаясь по металлическому полу машины и бетону двора. – Слава Украине – выкрикнул Возняк, и выбросил руку в фашистском приветствии. Пройдясь по всей шеренге, ствол пулемёта замер. Наступила тишина. Её прервал звук въезжающего во двор автозака.

– Всех в машину. – Распорядился Нефёдов. – Увезти в тюрьму. Арестованные медленно неверными шагами потянулись в машине.

Гляди. – Лейтенант кивнул головой в сторону автозака. Задняя часть штанов до колен заключённого, забиравшегося в будку, явно была увлажнена.

– Майор усмехнулся. – Хорошо, что их утром не покормили. Послезавтра кто-то из них первым предстанет перед судом. С артистами расплатились?

– Они отказались брать деньги. Говорят, это лучший спектакль в их жизни.

– Молодые. У них впереди ещё много ролей, и значимых тоже.

– Их старший сказал, что не каждому великому мастеру сцены посчастливилось сыграть в таком драматическом спектакле.

– Тогда поблагодари за проявленную реалистичность в сцене расстрела.

– Уже сделано.