Василий, двадцатилетний парень, только недавно устроился работать в Новочеркасскую гимназию помощником преподавателя словесности. С первых дней его увлекла романтика казачьего духа, царившего в гимназии. Воспитавшись в семье старых казаков, его интересовала именно история Войска Донского. А здесь, в гимназии, он ежедневно видел живую историю казачества.
Живой, любознательный молодой человек пытался запомнить все, что происходило вокруг – разговоры преподавателей, порядок богослужения, обычаи гимназии. Но особенно его поражало чувство уважения младших к старшим, то почтение подростков к бывалым казакам, к духовенству, к соблюдению ежедневных церемониалов этого казачьего учебного заведения.
По окончанию очередного учебного года в конце весны 1862 года всем ученикам гимназии руководство поручило собрать воспоминания от бывших участников Отечественной войны 1812 года. Таким образом руководство решило отметить пятидесятилетний юбилей окончания войны, в которой донские казаки увенчали себя великой славой во имя служения Отечеству и Государю Российскому.
Василию захотелось тоже подключиться к этим юбилейным мероприятиям, намеченным на начало следующего учебного года. Его тянуло к неизведанному, хотелось быть причастным к этим великим событиям истории своего края. Пожалуй, это было более романтическое чувство, чем патриотическое. Или Василий просто не думал о патриотических чувствах, а больше хотел первым собрать уникальные воспоминания оставшихся еще в живых реальных участников военных событий.
– Бать, а где у нас можно найти бывших казаков атамана Платова? – спросил он вечером за ужином отца – пожилого донского казака, прослужившего верой и правдой царю и Отечеству более двадцати лет.
– Ой, сыну, да их –то таких на каждом углу встретишь, – с улыбкой ответил отец парня.
– Да нет, батя, я о таких пытаю тебя, о которых никто не знает. Ну, тех, кого уже и позабыли.
– А, вот куды тебя понесло… Похвально, похвально, – отец отодвинул чашку и важно утер усы и седую бороду. – И то верно, есть такие, кого вже и позабыли. Никто не спорит, отца нашего Матвея Ивановича, да соратников его все помнят. Они и на устах у нас ежечасно…
– Да, да, батя, а вот мне интересно о таких, кого мало слыхивали, – выпалил Василий, не выдержав отцовского рассказа.
– Да ты, сыну, не перебивай старших. Послухай сюды. Вот у нас в десяти верстах от Новочеркасска станица Жировка имеется. А, поди, никто и не знает, почему она Жировкой именуется. Да и кто он Иван Жиров тоже мобуть позабыли?
– Да…я…что-то слышал, – пробормотал смущенно молодой человек.
– Вот то-то же. Слыхивал. А надо знать и век свой помнить. Вот и сбегай в станицу, да и разузнай.
У Василия аппетит сразу пропал. Ему стало стыдно перед отцом, бывалым казаком, что у него вырос вот такой балбес – неуч, который еще и в гимназию устроился работать, а сам о героях Дона ни капельки ничего не знает. От нахлынувших чувств, переживаний, смущения и волнения Василий тут же решил, что прямо с утра и отправится в Жировку собирать воспоминания у жителей.
На следующее утро Василий переговорил с матерью, еще раз переспросил дорогу до станицы у отца, собрал тетрадки с карандашами для записей и вышел из дому. Десять верст пройти с утречка от города – это пустяк, молодому парню это один миг, как разминка.
Василий спустился по узенькой улочке, миновал последние два кирпичных здания и вышел на узкую дорожку, уводящую в широкое поле. Солнце уже поднялось, день обещал быть теплым и солнечным. Весенняя грязь просохла, и идти по проселочной дороге было вполне удобно.
Через час парень заметил вдалеке небольшой лесок и несколько построек. Буквально еще через полчаса он уже подходил к небольшому хутору со старыми глиняными постройками, крытыми соломой или камышом. Обветшалые ограды почти у каждой хаты покосились, не было никого не видно и казалось, что хутор еще спал. Василий постучался в дверь первой хаты:
– Ну и кого це несет в таку рань? – послышался женский голос из-за двери.
– Отворите, пожалуйста, Я из города, мне спытать вас надобно, – нерешительно ответил молодой человек.
– Ага, кого спытать-то собрался? – дверь отворилась и на пороге появилась бойкая немолодая женщина, повязанная косынкой, с задранной с одной стороны юбкой и закаченными рукавами просторной холщевой кофты. Сразу стало ясно, что женщина была занята утренней уборкой в доме.
– Извините, я тут из города…, – Василий не успел договорить первую же фразу, как бойкая женщина быстро и крепко взяла его за руку и почти втянула в хату.
– Ой, Боженьки ты мой, який молодесенький! И кто такого красавца на двор самого выпустил-то?! – весело воскликнула женщина, поправляя юбку. – Да ты, сынок, проходь, проходь, сидай вот сюды, а то у мэнэ ищо и не прибрано.
От таких слов Василий оторопел, но от женщины пахло какими-то неведомыми ему запахами, её доброе сердце сразу рассеяло весь испуг молодого человека.
– Спасибо вам. Мир дому вашему. Вы уж извиняйте меня. Я тилько поинтересоваться хотел, есть ли в вашей станице бывшие участники войны двенадцатого года?
– Да ты шо, сынку! Яка тут тебе станица? Да на наш хутор городские вообще глазу не кажут. Сидай, милок, сидай.
Женщина заботливо усадила парня на лавку, уселась рядышком с ним сама и, утирая чистой тряпкой руки, продолжила:
– Пытаешь, есть ли у нас участники войны? А якже не быть! Поди все наши старики и есть платовские казачки! Да только поумерали почти все вже… От ран да увечий долго казак не протянет… А ты, сынку, к деду Афоньке загляни. Ага, так вот, Афонька наш с якись генералом дружбу водил. Такмо его лет двадцать назад туточки величали, избу даже ему смастерили. А нонче позабыли. Говорят он важной птицей був. Да нам, бабам, того и знать не надобно… Лишь бы казак добрый був, да мужиком дэбэлым долго оставался! – женщина озорно подмигнула и дружески похлопала парня по плечу.
– Да мне бы к нему зайти… А где он живет? – смущенно пробормотал Василий.
– Ой, дура старая, да я же табэ и не вгостила! Могит быть чарочку с дороги?
– Нет нет, что вы…, – еще с большим смущением пролепетал парень.
– Да ты не смущайся, хлопчик. Таких молодесеньких мы вже сто лет не бачили. Уси в город подались, а нам, бабам, только и осталось, что за стариками приглядывать… Да хоть кваску тогда с дорожки-то, а?
– Вот от кваса не откажусь, благодарствую.
Женщина быстро поднялась с лавки, достала с полочки глиняную крынку и налила в деревянный ковшик кваса.
– Да дед Афонька туточки рядышком живэ. В третьей хате враз, – протягивая ковшик с квасом Василию и снова присаживаясь на лавку, продолжила казачка. – Только с ним громко балакать надобно. Глухой он почти что. На войне французским снарядом ему и ногу оторвало, и слух повредило. Так наш дед Афонька и костыляет с клюкой на одной ноге с войны той самой.
– Ну, благодарствую на добром слове, мамо, вас. Пойду я, а то больно интересно посмотреть на живого героя войны 1812 года, – утирая губы после выпитого ковша кваса, уже осмелевши, важно произнес Василий.
– Ну, коли спешишь, то ступай с Богом, сынок. Господь тебе на помощь! Як це хорошо, что вы, молодежь, старых казаков не забываете. А то вот, поди, скоро и хутор наш совсем заглохнет и никто и не вспомнит, что мол, був такой хутор – Жировка.
Парень поднялся с лавки, поклонился доброй женщине в пояс и поспешил из хаты. Она смахнула с лица слезинку, перекрестила его на дорожку и проводила до самого порога.
Василий как будто ожил. Такого теплого приема он просто не ожидал в хуторе и теперь, уже со всем с другим настроением быстро зашагал к добротному, но уже старенькому дому.
– Да проходьте, дверь не заперта, – послышалось за дверью, когда Василий поднялся на крыльцо хаты и постучал в дверь. – Проходьте, будьте ласко, – повторил нежный женский голос.
Юноша открыл дверь и переступил порог. В центре светлой горнице, убранной старыми образами и украшенными вышитыми рушниками, стоял большой деревянный стол, а за ним сидел старик, одетый в потертый и изношенный казачий мундир.
– Добро дневали! – бойко поздоровался Василий.
– Проходите сюбы поближе, сидайте к деду, – ласково произнесла стройная девушка с длинной косой и светлым лицом. Она так сверкнула удивленными глазами, что у Василия что-то забилось внутри, к горлу подступил комок, а ноги задрожали. Такой красоты он не ожидал увидеть! Он сразу сник, потупил взор и промямлил:
– Извиняйте, что потревожил вас…. Я из города, хотел бы с вашим дедушкой поговорить.
– А что ж вы стоите, проходьте, сидайте. Дед наш рад будет. Только вы громче говорите, глуховат он у нас.
Девушка заботливо пригласила сесть парня за стол и стала быстро что-то собирать в другой комнате, чтобы угостить незнакомца.
– Добро дневали, дедушка! – громко повторил парнишка, присаживаясь к деду на лавку.
– Кого давали? Ты громче гутарь, внучек, не слышу я, – осипшим голосом переспросил хозяин дома и внимательно посмотрел на нежданного гостя.
– Да я из города пришел к вам. Хотел узнать, почему хутор ваш Жировкой зовется, – еще громче продолжил Василий.
– А, ты о нашей Жировке пытаешь? Оно як! Ну, брат, за двадцать лет впервые такое слышу. А что ж тебя, хлопчик, так наш хутор заинтересовал?
– Да, говорят, у вас здесь бывшие казаки батьки Платова проживают?
– Ага, вон оно как… Платовцы, пытаешь? Ага, ага…, – дед опустил седую голову, покачал ею, утер седую бороденку и пододвинулся ближе к незнакомцу.
– Почему Жировка? Да то ж Иван Иванович нам с казаками старыми и выкупил еще в 1815 –ом три хаты. А потом и другие казаки переехали, вот и стали мы в честь нашего прославленного героя и называть хутор Жировкой.
– А кто он был, этот генерал? – смущенно переспросил Василий.
– Кто он був? – старик покачал головой, почесал затылок и замолчал.
– Да это же наш генерал Иван Иванович Жиров. Его все на Дону помнят, он же вместе с Матвеем Ивановичем воевал. Всю матушку Россию освободил, да пол Европы прошел. Да и дед-то наш с ним всю эту войну француза бил.. Как же вы об этом не знаете? – с укоризной, очень быстро выпалила девушка, расставляя на стол чашки.
От неожиданности юноша вскочил с лавки, его лицо мгновенно покраснело от стыда, а руки повисли как плети.
– Что, спужала тебя Галына? Да не не пужайся, она добрая у нас, тилько вот горячая шибко, вся в отца и деда… Да сидай ты, не трусь.
Девушка улыбнулась, смутившись, бросила на парня взгляд, будто обожгла острым железом и быстро поспешила опять в другую комнату. Василий секунду проводил её взглядом, потом медленно присел вновь на лавку.
– Дедушка, да вы извиняйте дурня, я и представить не мог, что встречусь с живым участником войны 1812 года, – смущенно произнес юноша.
– Чего гутаришь? Не слышу я, громче.
– Извиняйте, деду, я не знал, – более громко повторил Василий.
– А бо кто еще помнит? Молодым сейчас этого не надобно… А Галыну ты не бойся. Хороша она у нас, единственная у двох моих сыновей. Они давно в город подались – на заработки. А внучку я им не отдал… Там бестолочи всякой полно, а она у нас скромная, работящая. Да и за мной кому-то присматривать надобно. Вон я на одной ковыляю всю жизнь.
Старик отодвинулся медленно от стола, положил на лавку свою культяпку – отрезанную по самое колено левую ногу и аккуратно её погладил. Сердце молодого человека защемило, краска не сходила с лица. Он, молодой повеса, сидит рядом с истинным героем Отечественной войны! Разве еще вчера он мог и мечтать о подобном?
– Да я и не печалюсь… Знать того Господь пожелал, чтобы мы за родимый Дон – батюшку, за царя и Отечество головы сложили, но не отдали ненасытному французу своей Матушки-России…
Хозяин дома опустил покалеченную ногу, вновь подсел поближе к столу, подпер седую голову руками и задумался.
– Дедушка, а ты гостю нашему расскажи про свои походы. Достать твою тетрадку? – спросила Галина, присаживаясь на деревянную скамеечку напротив мужчин. – У дедушки тут тетрадка заветная имеется. Он никому её не показывает, а что там написано, только мне ведомо.
– От уж болтушка, от балаболка! – покачав головой, произнес старик, догадавшись видимо по губам, что сказала внучка. – Да мне и тетрадки не надобно. И так все помню, як сейчас. Не запамятовал… Вот оно как дело-то бывает – чего надо не в жизнь не запомнишь, а то, что и позабыть надобно – помнишь…
Девушка быстро поднялась, достала из старенького походного сундучка сверток и присела к столу.
– Да вот та тетрадка заветная, – произнесла она и развернула сверток. В нем было два десятка скрученных истрепанных листов бумаги, исписанных мелким почерком.
– Да погодь ты, Галына, не гони коня… Дай сам что вспомню, а что запамятываю, тоди и подскажешь…
– Да вы кушайте, байками сыт не будешь, кушайте, не стесняйтесь, – угощая гостя, пригласила девушка. Было заметно, что теперь она уже не так смущалась молодого симпатичного парня, старше её всего на пару годков. Она увлеклась тоже воспоминаниями и чувствовала теперь себя полной хозяйкой дома.
– И то верно девка кажит. Кушайте, не побрезгуйте… Тебя, хлопчик, як по батюшке-то?
– Василий, сын Ивана Стряпного. Может знаете? – смущенно представился молодой человек и пододвинул поближе чашку с горячей свежей картошкой.
Дед медленно утер глаза, погладил бороду и начал свой рассказ.
– Ага, знать Васятко? Знатное имя… Да нам, казакам, имя заслужить делами своими надобно… Смотрю я, молод ты еще, а сердце уже у тебя доброе. Славный казак из тебя выйдет, коли ты историей своих предков антирисуешься. Вот так оно и было… Слухай сюды. Давно це уже було. Что-то и запамятовал. Что-то и сбрехать вже могу. Но главное и без тех листочков помню. Як сейчас все перед глазами стоит и в голове вертится.
Так вот. Як война –то началась, по всему Дону казаки наши стали в отряды собираться. Да как же им не собираться, когда вже с отцом нашим, атаманом Матвеем Ивановичем Платовым пол Дона службу царю верную несли. Вся молодежь поподнималась. Ну и я туды – шасть! А старики мои, отец с матерью, пожилыми были, не пущают меня с казачками. А разве удержишь хлопца в двадцать годков? Как раз в пору тебе был – и красавец такой же, и буйна головушка на плечах, и коня с детства знавал, да и сабелькой в те времена каждый малец владел ловко. Чем не казак платовский?! Вот и взял грех на душу – перекрестил своих родителей, да и сбежал из дому.
Так вот оно как дело было. Наши верховые атаманы связь с Матвеем Ивановичем имели. Вот я и попал в Донской казачий полк сразу. Полк тот в аккурат в марте 1811 года перевели из Молдавской армии в состав Обсервационного корпуса генерал-лейтенанта Ивана Николаевича Эссена 1-го и повелели нести кордонную службу на границе с герцогством Варшавским, а в мае 1812 года его включили в казачий корпус нашего прославленного генерала от кавалерии Матвея Ивановича. Вот так я сразу и попал в военную карусель необстрелянным салажонком. А чего бояться-то? Когда ты молод – тебе ничто не страшно! А тут ещо и француз на нас полез со своим ампиратором жадным Наполеоном. Якой казак его, антихриста, спужается?! Так мы ему сразу и наломали бока…
Старик замолчал на минуту, покачал головой, погладил свои седые усы и медленно продолжил:
– Полк наш в начале лета состоял в казачьем корпусе генерала Платова и располагался в окрестностях города Гродно. Вот и я сразу попал в бой с полком этим уже 16 июня при этом городе. А 26 июня мы уже при местечке Кареличи неприятеля громили. Во тут-то я впервые и увидел своего земляка – Ивана Ивановича Жирова. Он тогда еще войсковым старшиной был. Знатный казак! Красавец! Высокий, стройный, всегда в военном мундире ходил, лицо выбрито, только черные усы казачьи. А взгляд – як сокол зырит! Правда, ранен уже был и в плечо пулей на вылет, и на теле ран множество имел, но вида не подавал. Удалой казак!
– Дедушка, извините, что перебываю… А до этого вы его не видели? Ничего о нем не знали? – положив свою руку на руку старика, перебил рассказ Василий.
– Чего? А – раньше? Да нет, не слыхивал. Вот только в полку казачки и рассказали мне о нем. А ну, Галына, дай сюды листочки мои.
Девушка быстро пододвинула деду несколько листочков. Он аккуратно перебрал их, затем взял один и на расстоянии вытянутой руки молча прочитал. Василий заметил, что старик уже плохо видит, но пока никакими очками не пользуется. Читать ему уже было тяжело, и старый казак повернулся к свету, на секунду задумался и продолжил:
– Говорят, родился он в 1765 году в семье обер-офицера. Службу начал с восемнадцати лет еще в январе 1783 года в атаманском полку генерала Иловайского. Тоже нашего дончака – знатного и прославленного донского атамана. Вот тут у меня писано, что Иван Ивановича уже в следующем году произвели в урядники, а в 1803 году – в хорунжие. В 1787 году Ивана Жирова из Атаманского полка перевели в полк полковника Барабанщикова. А затем наш лихой казак по году прослужил снова в полку Иловайского, затем в полках полковника Дячкина, полковника Сазонова, в полке нашего земляка генерала Орлова, полковника Кошкина, войскового старшины Гнилозубова, генерал-майора Бокова 1-го, подполковника Сысоева 3-го. Да, а все-таки помогают памяти мои записи…
Старик отвлекся от листочка, повернул голову в сторону Василия и пояснил:
– Грамоте-то я обучился с мальства, вот и решил на войне вести дневник свой. Записывал все-все, самое важное. А вот оно нонче и пригодилось… Ага, вот оно как дело было.
Старый казак снова погрузился в воспоминания, изредка поглядывая на свой заветный листочек.
– Вот как сложилась военная судьба Ивана Ивановича. С юности не слазил с коня и не выпускал из рук саблю вострую. Уже 26 октября 1786 года принял участие во всеобщем походе Войска Донского до реки Еи за Кубань и Лабу против восставших горцев. На следующий год ужо в поход пошел до реки Кубань, а в 1790 году опять пролетел вихрем от Кубани до Лабы. Через три года военные дислокации перебросили полк Ивана Жирова совсем в другую сторону России – в земли польские. В 1802 году проходил службу аж на австрийской границе, затем по Днепру при турецкой границе в числе русских пограничных кордонов. В 1805 году его даже в Римскую империю судьбинушка забросила.
Да ладно, что то вспоминать… Главное, что вояка он был отважный! В каждом бою держал победу и с турком, и с горцем, с польскими шляхами. Вот говорят, с тех самых пор и разнеслась по русской армии слава наших донских казаков, среди которых имя Ивана Ивановича Жирова было не последним…
Старик вновь замолчал и задумался.
– Дедушка, а может чайку хоть хлебнете, коли трапезничать ужо и некогда, – заботливо спохватилась девушка и поспешила налить из горячего старенького самовара чашку чая.
– Ага, вот чайку – зараз…
Видно было, что воспоминания как бы оживили старого вояку, прибавили в нем неведомых молодецких сил. Он постепенно расправлял плечи и на глазах превращался в крепкого и гордого казака. Теперь его мутные глаза заблестели каким-то молодецким азартом, полностью открылись и некий дух бывшего казачьего ополченца войны 1812 года предал уверенность и в голосе, и остроту ума и памяти, и логику рассказа воспоминаний пятидесятилетней давности.
– Так вот. Слухай дальше. С Иваном Ивановичем мы в начале лета 1812 года случайно встретились. Сижу я как-то вечерком около палатки на бивуаке походном и строчу свои листочки. А он подходит ко мне и говорит вдруг: «А ты, брат, грамоте обучен?». «Так точно, ваше блогородь!», – отвечаю. А он мне: «Не пошёл бы ты ко мне вторым писарем, а то мой не поспевает за мною?». «Рад стараться, Ваше благородие!», – отрапортовал я бойко. Вот так и стал я ходить подле Ивана Ивановича. Писал-то я мало, больше в ординарцах ходил. Он тогда еще в малом чине ходил, не положено таким ординарцев было иметь, вот и стал я его товарищем – помощником значит… Так вот, слухайте дальше. Полком тогда нашим командовал подполковник Иван Григорьевич Мельников 3-й. Дюже суръезный мужик был, но грамотный и отважный. Так вот, 27 июля в кровопролитном бою при городе Несвиже поразила его вражеская пуля. В тот же вечер он и скончался. А на утро полк возглавил по решению командования наш войсковой старшина Иван Иванович Жиров 1-й. Вот с тех пор и пошли мы с ним по всем боевым действиям вместе… А ну, Галына, подай вон те листочки…
Девушка от неожиданности вздрогнула, быстро перебрала лежавшие около неё листочки бумаги и протянула деду некоторые их них. Василий тоже перевел дыхание и поерзал на лавке. Молодые люди так увлеклись рассказом, что забыли про все на свете и внимательно следили за каждым словом старого казака, боясь даже пошевелиться.
– Ага, то что надо, – старик взял листочек, пробежался по нему глазами и продолжил:
– Так вот оно как дальше дело-то было. 28 июня, командуя полком генерал-майора Сысоева 3-го, Иван Иванович при славной битве при местечке Мире против польских войск берет в плен трех офицеров и семьдесят рядовых. А уже 2 июля при местечке Романове дает отпор французу, вдвое превосходящему нас, а затем 9 и 10 июля разбивает французскую кавалерию при городе Могилеве. Дальше – пошло, поехало: 15 июля при местечке Шклове деремся; 27 июля при деревне Молево Болото французу «кузькину мать» устроили; 4 августа при местечке Любавичи француз кукиш донских казачков понюхал; 6 августа при городе Смоленске мы неприятеля почти наголо разбили. Вот тут у меня неразборчиво написано дальше… Ага, понял – 7 августа при Валутиной горе дрались, а через два дня уже на Соловьёвой переправе… Да, вот, вспомнил – 11-го августа мы так неожиданно налетели на француза, что они и портки не успели надеть, вот мы и взяли в плен двух офицеров и пятьдесят рядовых французиков. А вот еще одна удачная у нас вылазка была… 12 – го августа мы «вентерь» французу устроили. Ну, «вентерь» – это по нашему, по донскому, по казачьему… Казаки издревле плетут такую большую сеть в виде мешка и забрасывают его посередь Дона. Так вот и мы такую тактику придумали: устроим два засадных отряда по 30-40 конных казаков в лесочке по двум сторонам, а вперед слабеньких вояк отправляем, почти не вооруженных. Казачки прикинутся слабаками, француз бросается на них своими отрядами, а они, не будь дураками, заманивают их вглубь леса или в болотистые места, как будто отступают. Вот тут наши засадные полки с двух сторон их и накрывают! Такую тактику в Отечественную войну наши казачки придумали! Ага, так вот, в тот день мы 32 польских кавалериста в плен взяли. На следующий день мы с Иван Ивановичем уже дрались при городе Дорогобуже; 16 и 17 августа при городе Вязьме. И тут в плен Иван Жиров берет 20 солдатиков, а 23-го августа двух офицеров пленит и 17 рядовых…
Рассказчик замолчал, перевел дух и улыбнулся, глядя на молодых людей:
– Ну, что, заморочил вам голову старый вояка?
– Да…Да вы что, деду, дюже интересно, рассказывайте, – не сводя глаз с рассказчика вымолвил Василий.
– Деду, а тут в аккурат Бородинская битва была. Так ведь? – всполошилась Галина.
– Как? Вы и при Бородино участвовали?! – вытаращив глаза, с удивлением воскликнул парень.
– О, брат, это целая история. Не участвовал, а влип. Слухайте, как дело было-то.
Старик сам дотянулся до остальных листочков, которые лежали перед девушкой на столе, взял их, перебрал аккуратно, отложил парочку самых потрепанных и продолжил.
– Иван Иванович уже возглавлял наш Донской казачий полк. Таких полков у атамана Платова было уже более двадцати. Войска казачье уже прославилось на всю Россию. Сам ампиратор Александр нами заинтересовался. Матвей Иванович уже весь в орденах ходил, но оставался нашим, своим, дончаком настоящим. Не загордился, не забывал никогда нас, обычных казачков. Так и Иван Иванович поступал. Доблестные они у нас командиры были. Вечная слава им в веках… Так вот. Под Бородино нас перебросили накануне самой битвы. Такого побоища я в жизни больше не встречал! Сколько там нашего брата полегло, только Богу одному известно. Два народа столкнулись, два государства! Жаль, что Москву не отстояли, но наш верховнокомандующий правильный ход выбрал. Вот уж Кутузов великий! Да вы сюда слухайте… Мне не велено было никуда нос совать, а сидеть в палатке с бумагами. Я черновики всякие, да письма строчил. Даже черновики Матвея Ивановича перечитывал. Какие-то поручения от Ивана Ивановича писал. Вот у меня что в своих записях осталось… И так.
Матвей Иванович с основными казачьими полками отправился 25 августа на правый фланг 1-й армии под селением Бородино, что в аккурат под Москвой находится. А мы в эту же ночь по приказу Платова с казачьими полками генерал-майора Иловайского 5-го в тайне переместились вправо верст за пятнадцать. Отряд полковника Балабина 2-го, пять сотен Атаманского полка направились немного левее для наблюдения за передвижением француза. Еще одному прославленному нашему дончаку подполковнику Власову 3-му с его же полком было приказано тайком наблюдать за неприятельским движением, а в случае необходимости выступить на подмогу малому полку полковника Балабина.
На следующее утро с самого утра началась канонада. Матвей Платов с полками Иловайского 5-го, Грекова 18-го, Харитонова 7-го, Денисова 7-го, Ивана Жирова, с некоторыми частями Атаманского полка и Симферопольского конно-татарского в 7 часов утра 26-го августа поспешил на левой фланг наполеоновской армии. Началась кровопролитная битва. Мы атаковали француза более двух часов, пока не подошло еще подкрепление – кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Уварова. Саблями, дротиками, казачьими пиками мы атаковали француза и не давали им опамятоваться. В первом же бою платовцы взяли в плен до двухсот конных и пехотных перепуганных французиков. Ближе к полудню генерал-лейтенант Уварова повел в атаку своих молодцов на левом фланге боевых действий почти у самого селения Бородина. Казачки уваровские своим натиском смяли французскую батарею и разгромили все пушки. Наши полки, вместе с моим полком, которого мы уже прозвали Жирова 1-го, соединились с полком донского генерала Власова. Теперь наши казаки приняли бой немного правее основного поля битвы, частично обошли во фланги французские укрепления через небольшие лески и нанесли сокрушительные удары по Наполеону. Мне тогда казалось, что всю Бородинскую битву только наши казаки и выиграли… Это позже я понял, что атаман Платов так здорово распланировал, что его полки действительно сыграли решающую роль в Бородинском побоище, но кроме нас там и тысячи других русских офицеров и солдат свои головы сложили за Александра I, за Москву и за Отечество.
Так вот. Неприятель под натиском наших полков не устоял, попятился и поспешил бегством с поля боя. Казаками более двухсот пятидесяти пленных французов взято было. К ночи десятки казаков остались лежать на земле бородинской, не пропустив неприятеля до Москвы. Днем солнца почти не было видно от дыма пожарищ и взрывов. От разрывов снарядов, от пушечной многочасовой канонады в тот день я и потерял слух… Лекари позже сказывали, что это контузия временная, слух, мол, вернется… А оно вот почти и не возвратилось…
Да ладно. Дальше слухайте… Особливой похвалы заслужили в той великой битве Донские полки под командованием генерал-майора Николая Васильевича Иловайского 5-го, подполковника Максима Григорьевича Власова 3-го, подполковника Константина Ивановича Харитонова 7-го, войскового старшины Ивана Ивановича Жирова, командующего полком Василия Тимофеевича Денисова 7-го, войскового старшины Григория Петровича Победнова и Семфиропольского конно-татарского полка подполковника князя Кирилла Матвеевича Балатукова.
Да, тут я должен вам, братцы, сказать, что Кирилл Балатуков – это адыгский князь Кая-бей Мемет-беевич, которому наши дали свое русское имя и который долгие годы служил в российской армии, возглавляя храбрый Симферопольский конно-татарский полк и, говорят, дослужившийся в русской армии до звания генерал-майора.
А вот нашему прославленному Ивану Ивановичу Жирову в том бою не повезло. От разорвавшегося рядом с ним снаряда, он получил тяжелейшее ранение в голову и был срочно доставлен в полевой госпиталь. Я сопровождал израненного своего командира, но тут и меня скрутили – заставили тоже отправиться на лечение. Так мы с ним и расстались.
– И что, вы так и не встретились больше? – почти шепотом, боясь перебить старика, промолвил Василий. Он обратил внимание, что увлеченный рассказом старик почти перешёл на чисто русский язык и забыл про донской говор. Лицо старика как будто помолодело, оно сияло и излучало невидимый свет, глаза блестели. Из дряхлого старика он незаметно превращался в прежнего вояку – доблестного платовского казака времен Отечественной войны 1812 года.
Старый казак не услышал слов, но догадался по губам, что произнес гость и улыбнулся:
– Ну, как сказать… Через пару месяцев после лечения я вернулся в полк Жирова 1-го. Там я узнал, что вместо его полком временно командовал есаул Атаманского полка Матвея Платова Михаил Пантелеев. В марте 1813 года к командованию полком вернулся выздоровевший Иван Иванович Жиров. Но вместе с ним мы уже не встречались – я попал в другое подразделение этого полка и видел изредка своего командира и друга только издалека. Начались наши заграничные походы. Уже 21 марта мы сражались под городом Люнебурге, 18 мая при городе Гальберштадте, а в конце мая уже при местечке Таухе. В июне – июле это же года, во время перемирия, полк содержал передовые посты по правому берегу реки Эльбы, а я был откомандирован на Дон, так как в бою мне снарядом оторвало пол ноги. С сентября месяца по распоряжению Ивана Ивановича нам, троим бывшим казакам его полка, отстроили новые усадьбы и мы начали мирную хуторскую жизнь. Из моих сотоварищей в живых остался только я один…
– И вы так ничего больше о генерале Иване Жирове и не слыхивали? – спросил удивленный Василий.
– Да в 1826 –ом приезжала ко мне военная миссия навестить. Миссия навещала всех увеченных бывших вояк Отечественной войны, вот и к нам заглянули… Среди них были парочку моих сотоварищей, прошедших с боями весь боевой путь полка Жирова 1-го. Вот они мне и поведали, что полк наш прошел по всей Европе, освобождая одну страну за другой от ненавистной армии Наполеона. А сам Иван Иванович так и не покидал поля военных действий. Говорят, он был женатым и мел пятерых сыновей и двух дочерей. Казачки мои рассказывали, что наш прославленный дончак за свои боевые подвиги и преданность служения Отечеству награжден орденами святого Георгия третьего класса, святого Владимира четвертой степени, тремя орденами святой Анны первого, второго и третьего класса с алмазами, да золотой саблей с дарственной надписью «За храбрость». А за заграничные походы он удостоился прусского ордена и шведского Северного Меча. Тал ли это – мне не ведомо. Да, вот что они мне еще поведали… Государь назначил ему пожизненную пенсию в пять тысяч рублёв, но воспользоваться ими так Иван Иванович и не успел. Старые ранения давали о себе знать. 25 декабря 1829 года, проходя службу в Турции, он подхватил злую чуму и умер. Там же, в селении Татарлар, что в 27 верстах от главного их города Адрианополя, на дороге в селение Киркилисы его тело и захоронили казаки нашего полка и несколько местных жителей. Говорят, что они и поставили на могиле каменное надгробие, на котором выбили памятные слова… Сейчас, они у меня даже записаны с их слов. Ага, вот та надпись: «Здесь погребен российской службы войска Донского генерал – майор и кавалер Иван Иванович Жиров», а на обратной стороне того камня выбили: «Скончался 25 декабря 1829 года 64 году же рожденного». Что стало с той могилкой мне и подавно не ведомо…
Старик замолчал и медленно утер выступившие из глаз слезы. Мгновенно он вновь осунулся, опустил голову и задумался. Василий с Галиной пару минут сидели молча и не отводили глаз от старика. Они еще некоторое время оставались под впечатлениями только что услышанного рассказа – воспоминания.
Первым прервал молчание Василий:
– Спасибо, дедушка. Как здорово вы все рассказали… Да, каких великих полководцев уродил наш Дон-батюшка. А можно мне переписать ваши листочки?
– Да что ты, сынок, разве ты что поймешь в моих каракулях? – как бы очнувшись, засуетился старичок.
– Да разберусь я, разберусь.
Василий аккуратно взял листочки и сложил их в единую стопку. Галина быстро поднялась, утерла вслед за дедом выкатившуюся из глаз слезу и поспешила убрать со стола.
– Ой, да вы хоть на двор прогуляться бы вышли, а то вот уже два часа сидим без движения, – скороговоркой проговорила она, унося со стола посуду.
– Да нет, вы дедушка, прилягте, а я тут быстренько попишу. Можно?
Старик приподнялся с лавки, оперся на костыль и медленно и без разговоров поковылял к кровати. Василий помог ему улечься, а сам вновь сел за стол и стал быстро переписывать в свою тетрадь записи бывшего вояки Донского казачьего полка Ивана Жирова 1-го.
Через несколько минут старик захрапел, а Галина тихонько вышла из горницы на улицу. Переписав основные даты событий, фамилии и имена, названия населенных пунктов и мест сражения казачьего полка, Василий вернулся к началу своих же записей и жирным шрифтом вверху первой страницы вывел: «Рассказ об Иване Жирове».
***
Автор публикации
