РАССКАЗ. "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ШИРОКО ЗАКРЫТЫЕ ДВЕРИ"

Рассказ.

 

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ШИРОКО ЗАКРЫТЫЕ ДВЕРИ».

 

Было это ранней осенью лет двенадцать-тринадцать назад. Точнее не вспомню. Но Брянский вокзал тогда стоял под ремонтом. То, что там произошло, чему я был свидетелем и в чём принял непосредственное участие, могло случиться в любом другом городе, в любом населённом пункте. Но тогда это был Брянск. И брянцы здесь совершенно ни при чём.

Я выехал из Москвы ночным поездом с Киевского вокзала. Расчёт был таким, что бы быть в Брянске утром к началу рабочего дня. Поездка сугубо деловая – встреча с партнёром и сразу обратно в Москву. Ни званых обедов, ни ночлегов. Что там дороги-то – три с половиной сотни вёрст.

И уже около шести-семи утра я был на Брянск-Орловском вокзале. Времени до встречи с партнёрами было предостаточно. Но ни присесть, ни прикорнуть, ни кофейка глотнуть негде – зал ожидания закрыт на ремонт. А привычка всё делать с резервом, тем более, что в Брянске я впервые, определила – взять такси и сразу же отправиться по адресу. «В случае чего, там и подожду», – сам себе разъяснил я.

Однако, в центре Брянска на проспекте Ленина я был уже через пять минут. «Вот же! – буркнул я себе под нос. – Время – семь. И два с половиной часа до рандеву!.. Ну, и ладно. Погода шепчет ясностью. Погуляем. Ознакомимся с ближайшими доступными достопримечательностями.» Погода действительно была замечательной – настоящее бабье лето. Взблёскивающее между листвы и веток деревьев светило, уже ярко светило. Но ещё не грело, а лишь подавало надежды, что вот-вот обожжёт по-осеннему. А пока оно самостоятельно выпросталось из-за много- и немноэтажек и нераскоронованных ещё деревьев.

Прогуляв из конца в конец весь проспект Ленина, прошагав от него по улице Горького до Десны, я взглянул на часы. Лишнее время было безвозвратно сронено, а требуемое, подкатив к девяти, ожидало через тридцать минут. Через пятнадцать минут я был на месте.

Вход в помещение был отдельным с улицы. Но ни в девять тридцать, ни в десять никто из принимающей стороны не объявился.

Прижавшись лбом к надпольному витринному окну низкого первого этажа, сделав одной рукой полутрубу, создавая полутень, я разглядел внутри заполненную мебелью и безлюдностью темень. Постучав в широко закрытые двери, дёрнув для порядка за дверную скобу пару раз, убедившись в напраслине, я позвонил своим несостоявшимся визави. После неприлично длинных зуммеров, сработавший автоответчик, поведал, что безвременная скорбь вынудила переменить все планы. А ещё то, что абонент станет доступным через несколько дней.

После такого печального объяснения моя злость и досада улетучились без следа. «Что поделать, – с досадой и пониманием сказал я вслух. – Такова природа человеческой жизни.» До отправления моего автобуса, а возвращаться в Москву я запланировал именно так, было ещё два часа. «Неплохо бы кофейку… на дорожку. Да и взбодриться», – просветлев, подумал я и зашагал в направлении вокзала.

Повернув на главную улицу, я увидел ЦУМ – Брянский Центральный Универсальный Магазин. Зашёл в кафетерий на первом этаже.

– Эспрессо, пожалуйста, – не глядя на настенное табулированное меню отрешённо машинально произнёс я.

– Возьмите «американо», – неожиданно врезалось мне в уши и вернуло в реальность. – Цена та же, а воды больше.

Я перевёл свой взор на воскресивший меня источник. Из под сказочных павлиньих ресниц на меня всполохами смотрели чистые, честные глаза совсем юной девы. Она хотела как лучше. Ну, так её научили: помогать неразумным посетителям не тратить в пустую нажитое.

– Спасибо! – искренне, но с капелькой ёрничества ответил я. – Я столько не выпью. А эспрессо – в самый раз.

Выпив свой энергетик, который на вкус оказался в точности, как в столице, я пешком порулил к вокзалу.

На автобусной остановке, на привокзальной площади я был ровно в двенадцать. До отправления оставалось тридцать минут. Подойдя к единственному на стоянке автобусу, больше похожему на музейный экспонат, извлечённый из дальнего угла хранилища для детальной реставрации, я обнаружил суетящегося взъерошенного и не бритого молодца, который то забегал в салон, то подбегал к открытому сзади автобуса агрегату и хрястал разводным ключом, куда не попало.

– Вы до Москвы, – подладно поинтересовался я.

– Да… Но не поеду… стартёр…, – промямлил, переставший казаться “молодцом”, водитель.

– А-а…, – растерялся я.

– Ща… другой подойдёт, – бросил он, гася мои ещё несформулировавшиеся возмущения.

В центре площади на скамейках вокруг неработающего фонтана бивуаком разложилось множество похожих друг на друга людей: все одетые явно во что-то не нужное, с полусмятыми клетчатыми баулами. Подойдя к ним, я выяснил, что они все до Москвы и ждут подменный автобус. Они охотно без вопроса рассказали, что всем табором едут на какую-то базу за товаром для местного свободного ритейла. Посетовали при этом, что привычные много лет и Черкизон, и Лужа закрыты. Потоптавшись рядом с ними, я стал вышагивать по площади, экскурсионно заглядывая в прилегающие закутки.

Потянулись минуты ожидания. Но подменный всё не приходил и не приходил. Постепенно, от получаса к получасу минуты тяжелели и всё сильнее притормаживали часовые стрелки. Я стенал с оптимизмом и призрачной надеждой, которая всполохами озаряла моё лицо и щурила глаза каждый раз, когда из-за скрытого сворота возникали звуки непохожие на звуки легкового автотранспорта: вот-вот, вот-вот, вот идёт подменный. Но всё было не то.

А я всё вышагивал и вышагивал, навострив слух. Часа через три ноги окончательно растворожились и саднились. По всей видимости, мои модельные туфли из кожи питона не были предназначены для пеших переходов через Среднерусскую возвышенность.

Но я продолжал ходить-вышагивать, не обращая внимания на боль в ступнях – так она меньше чувствовалась. При этом я считал: сколько шагов по одной стороне площади вдоль фасада вокзала, сколько шагов вдоль сквера, в уме высчитывал длину диагоналей и площадь. Вышагивал и рассчитывал площадь тротуара перед ремонтируемым зданием вокзала, площадь фонтана, общую протяжённость и квадратуру проезжей части. К тому времени я уже подсчитал и количество фонарных столбов, и количество окон во всех строениях на площади, рассчитал их высоты и длинны. Кроме всего прочего, я высчитал, сколько требуется времени, чтобы дойти и добежать от одной точки на площади до любой другой. Я посчитал всё, что было или могло стать предметами подсчёта. И готов был все свои наработки продать, нет, подарить любому статуправлению или же отделению железной дороги, лишь бы скорее подошёл автобус, который вывез бы меня домой. И всё это я делал на ходу без минутной остановки. Результаты некоторых измерений поражали меня своей корреляционностью, словно кто-то специально определил, что количество фонарных столбов, возведённое в третью степень, должно быть равно длине окружности фонтана умноженной на два. Это занятие вызывало у меня восторг: во-первых, так легче коротать время, а во-вторых… ну, надо же хоть что-нибудь делать.

И видимо вся эта палитра чувств и ощущений проявилась на моём лице. Так как дежурившие на площади полицейские ни разу не подошли ко мне, не остановили. И за это им большое спасибо. Остановить меня было нельзя. Как нельзя остановить доменную печь. Потому что остановка – это смерть. Нет, конечно, поначалу они взирали на меня с подозрением: то ли как на нелегального геодезиста, делающего предварительную разметку местности, то ли как на подпольного землемера-шагомера, разбивающего участок виртуальными межами на будущие огороды. То, что я что-то подсчитываю, они видимо поняли по моим шевелящимся губам. Хотя… Возможно, то были мои молитвы.

Да, я и молился. Шагал, считал и молился. И какой-то транспортный или же автобусный бог их услышал. Часа через четыре пришёл таки подменный вывозитель тел и багажа. Вид у этого автобусоподобного нечто был точь-в-точь, как и у его собрата, стоявшего теперь глухим памятником, немузейным раритетом посреди площади. Чувство некой неосознанной тревоги накрыло меня с головой. Остановившись рядом с омертвевшим братом, он продолжал угарно пыхтеть и чадить двигателем или тем, что было вместо силовой установки. Из открывшейся двери вышел водитель и, то скрещивая руки над головой, то выпрямляя их вверх, подал знак табору, мол, подходите, грузитесь, скоро отправляемся. Я оказался ближе всех. Поэтому стал первым у автобусной подножки.

В этот момент к прибывшему водителю, подошёл другой из соседнего пепелаца. Сквозь невнятное чихание не заглушенного агрегата и неравномерный гуд я услышал обрывки их разговора.

– … Миш, ты главное не глуши… стартер хреновый…, – комуфлил подъехавший.

– Да чё… я не знаю…. На том, – полуобернувшись и вытянув сплоткой указательный и средний пальцы вместе с рукой, указывая на заглохший автопамятник, сипел старый водитель, – такая же х-ня. Ты мне скажи, а задняя втыкается?..

– Ты чё?! – отшатнулся новый подъехавший. – И не вздумай – глохнет тут же…

– А на заправке, чё?!.. Тама как хош, а задить придётся, – настаивал старый.

– Я заправился под завязку – должно хватить в оба конца. Хотя… топливомер не фурычит…, – обнадёжил второй первого.

Из уловленных и расшифрованных фраз стало понятно, что по маршруту на этом чадящем автохламе погонит водитель автохлама первого – заглохшего.

Я топтался у порога не решаясь переступить его после услышанного. Не заходя в дверь, я заглянул вовнутрь. Охватившая меня ранее жуть, усилилась. Подкреплённая тайными знаниями, она деревенила мои мослы и чресла и цепенила разум. Я продолжал мяться у портала в неизвестность. Моё подсознание отделилось от бренного тела и преградило ему дорогу в ад.

По-видимому, водители-заклинатели увидели мою опасливую нерешительность. Чуть сзади справа я услышал знакомое, теперь уже более чем обходительное сипение:

– Проходите! Проходите в салон…

– А… через сколько… в путь? – сбивчиво спросил я, стараясь подбирать слова, более соответствующие содержанию и смыслу предстоящего перемещения из Брянска в Москву. При этом, как бы даже шифруя от прочих попутчиков своё желание, пожить подольше.

– А?… обрывисто раздалось сзади. – А-а!… минут через тридцать.

– Тогда я ещё покурю, – выдохнул я и оттёрся от входа, так как за мной уже начала выстраиваться толпа везунчиков, которые, правда, и не подозревали о том, что задумано этими колдунами.

Народ полез в нутрь, которая без аллегорий вскорости могла превратиться в пекло. Пока пассажиры грузились и рассаживались, я, выкурив одну за другой несколько сигарет, решил выяснить у наших колдунов-заговорщиков, есть ли у них маршрутный лист, который им должны были выписать в автобазе, и в котором кроме прочего указывается техническая исправность транспортного средства. Также меня интересовали и указанный в нём маршрут поездки, и назначение. По хорошему, гараж не имел права выпускать подобное из своих ворот вообще: ни то, что до Москвы, а даже по Брянску или пригороду. Значит это что? Самоуправство водителей? Это же подсудное дело – подвергать людей такой опасности. Да и не только пассажиров, но и другой транспорт на дороге и пешеходов.

– Извините, – перебивая гуд, крикнул я водителям-заклинателям и махнул им рукой. Они обернулись. Я ещё раз махнул рукой и направился к ним.

Вид у меня был столь решительный и грозный, что колдуны подумали: если даже их и не станут бить, то отбиваться придётся точно. Но ни до моих вопросов, ни до обмена мнениями, кто на что имеет, а кто не имеет право, ни до политических предпочтений, ни до взаимных оценок личностей дело не дошло. Имитация двигателя у второго пепелаца пару раз пыхнув и чаднув, глубоко вздохнула и, не выдыхая, затихла. Вызверившиеся колдуны шибко забегали, засуетились, стали без удержу, без ума и заклики хрустать и сандалить то там, то сям, норовя своими колдовскими пассами оживить труп. При этом время от времени, молча вызубиваясь, они бросали на меня косые осатанелые зраки, как на кудесника, не дающего им сотворить нечистое. Но никакие кунштюки им не помогли: кадавр закрыл глаза и простился с нашим миром. А может я и впрямь, своими площадными похождениями и шопотаниями, переворожил их злое чародейство. Ведь в мои подсчёты эти два автоужаса тоже попали.

Воодушевлённый последними событиями, я с уверенностью Моисея вошёл в чрево поверженного монстра. Я наречисто рассказал своим несостоявшимся сопопутчикам то, что случайно услышал от водителей-заклинателей. Рассказал всё, что знал о правилах выпуска автотранспорта на дорожный маршрут. Красноречиво, с примерами и аналогиями обрисовал возможные перспективы путешествия на этом безлошадном тарантасе: и последствия аварии, и вероятность ночлега в их прелестных Брянских лесах, и, в лучшем исходе, просто дополнительных тратах их личных сбережений.

От моей краткой, но глубоко проникновенной речи пассажиры просто ошалели. Из реальных путешественников они перешли в разряд колеблющихся – ехать или не ехать. Да вроде, как и не к спеху, так, что бы уж непременно сегодня, так и нет. Можно и завтра. Или на следующей неделе. Зыбь их сомнений быстро нарастала. Поднялся лёгкий бриз. Все хламное нутро заурчало. Проявились волнишки, сразу увеличившиеся до приличных волн с белыми кудряшками по навершью.

Я был рад этим кудряшкам: “Кудряшки – это хорошо. Хуже было бы, если в дороге они оказались бы агонистической пеной.” Народ, забрав свою коробейную поклажу и прочие пожитки, выдавился из клоаки и отправился восвояси. А я, прошагав по площади и прилегающим закуткам ещё часов шесть, дождался поезда, на котором и отправился домой – в Москву.

 

Я уезжал осиянный. Но со странным чувством. Чувством выполненного долга. Хотя не сделал ровным счётом ничего из того, зачем приезжал.

Хотя… Кто его знает?! Может быть, я для того здесь и оказался, что бы те брянцы не поехали на том автобусе смерти. Может я своими словами уберёг людей от конца и прощаний с ними? Если бы та дьявольская тарантаска заглохла на трассе на скорости сто?! А может быть лопнуло бы колесо, или же заклинил бы редуктор?! Всё что угодно могло произойти с этим ящиком, собранным из позабэушных частей, место которым лишь под прессом?!

Тогда же ещё одно чувство не спросясь вдруг осветило меня. Я, уезжая домой в Москву, покидаю, вроде как тоже свой дом! Свой дом – Брянск!

Так с людьми иногда случается: приехав в первый раз в чужую, абсолютно незнакомую даже по книгам и слухам местность, пробыв в ней малость малую, но отметившись в ней чем-то особенным, запоминающимся на долго, не пропадающим из верхней памяти сразу же на выходе с закрытием дверей, она становится, как бы филиалом, что ли, малой родины. Как медаль ордена – название одинаковые, а статус всё же разный. Но при этом тоже – награда.

И всё же – эта новая малая родина. Почти своё. Мы ненамеренно начинаем улавливать обрывки информации о ней: гордиться успехами и красотой, расстраиваться и возмущаться нерадивостью и промахами. У путешественников таких филиалов, конкурирующих между собой за первенство,  случается множество. При этом, все эти малые родины остаются практически неизведанными, постепенно уходящими с первых ролей в памятную глубину, эпизодами. Но из которых, по сути, и состоит жизнь. По случаю или так – время от времени,  они проявляются более явственно, напоминая о себе, что они есть, и что их нельзя забывать. Да и вообще, лучше бы наведаться туда вновь, подивиться: помнишь, как было? а погляди-ка, как теперь стало, как расцвело! И становится искренне радостно: а ведь и я там был, мед-пиво не пил, но капелюшечку своей души и участливости приложил и оставил. А они мне взамен – свою теплоту: теперь они уже ни чужие, ни посторонние. Свои!

Так значит и правильно: все места, в которых мы побывали в жизни, становятся нам родными. Так и ВСЯ страна, изъезженная, исхоженная вдоль и поперёк нами самими, нашими детьми и близкими, словно связывается, скрепляется воедино и скрепляет всех нас. Так было. И так будет.

 

С этими благостными думами я уснул.

Поезд мерно баюкал меня квадратами и площадями колёс. И добаюкал до самой Москвы.