Кра-со-та!
Главное – от соседа слева по поводу нового забора отбиться, и мимо мусорки общей пройти, и не глянуть – чтоб не стошнило.
С мусоркой и вправду была беда! Огромный контейнер на оборудованной для него площадке, с бетонном заборчике по трем сторонам, заполнялся катастрофической быстро. Но – только с ближней стороны. Потому что, на дальний его край мало кто швырнуть мусорный мешок удосуживался, а кто-то и вовсе рядом с контейнером оставлял: спасибо, мол, что хоть до сюда донесли, а не соседу под забор подбросили!
Так и получалось – к абсолютному торжеству пессимистического видения, – что контейнер только наполовину пустой, а подойти к нему ни с какого края уже невозможно из-за груды мусора.
Вдобавок, рыскающие в окрестностях бомжи гадить именно сюда повадились: мол, чего пейзажи-то живописные оскорблять – здесь, все ж таки, ближе к теме.
Культурные!
Охламонов каждое второе утро все это безобразие наблюдал поневоле, свой мусорный пакет исправно в пустой конец контейнера, как Майкл Джордан трёхочковый бросок, закидывая . А потом до самой автобусной остановки (а это метров триста, не меньше), размышлял о глобальной угрозе мусора и отходов для человечества. И, с тягостным вздохом уже восходя на подножку автобуса, каждый раз приходил к одной и той же мысли, что современное общество ненасытных потребителей в отходах этих скоро погрязнет – утопнет -туда ему и дорога! – но на его, Охламонова, век хватит, пожалуй.
Да, и чем он безумному миру поможет?
Но однажды шел Охламонов с работы пораньше, и, только завидев мусорку, умилился чуть не до пьяной слезы: «Да растудыт твою туды!.. Да вашу же мамашу!». Манипулятор с ковшом чистил периметр! До чистоты, до бетона выгребая всю шайзу. Неравнодушный к своему делу водитель – одних, примерно, с Охламоновым лет – чуть не на балетной растяжке стоял одной ногой на борту грузовика, второй на краю контейнера.
Ну, остались же еще люди на свете!
Не смотри, что был Охламонов под шафэ (признаться, по этой лавочке бригадир его пораньше с работы и отправил: «Петрович, ты бы уже шел сегодня домой»)! Нет – просто любой труд должен быть оплачен – тем более, такой!
– Братан! – подлез под ковш Охламонов. – Возьми – это тебе за труды твои великие.
И протянул триста рублей: он их заранее в кармане отсчитал. «Сотку» дать – смешно: как бестолковому официанту в ресторане, а ведь это свой трудяга-парень. Двести – тоже еще не по-нашему, а вот три сотняги – в самый раз оно будет.
– Зачем? – не удивившись, по-доброму улыбнулся сухощавый водитель. – Я ж на работе, мне за нее платят.
– Возьми, возьми! – по-свойски всунул деньги в карман водительских джинсов Охламонов. – Доброе ты людям дело делаешь!
И на следующее утро, на трезвую уже голову, нисколечко Охламонов от содеянного не ужаснулся, не пожалел, а напротив – возгордился малость. Не щедростью барской своей, но мудростью мужицкой: «Все правильно сделал!».
А проходя в это солнечное, щебечущее радостными птахами, утро мимо мусорки лишь привычно отвел взгляд: груды черных мешков и всякого хлама уже были навалены непроходимой баррикадой вокруг полупустого контейнера.
Автор публикации
