Путник

«Не суйся ночью в ледяной

Кошмарный темный лес.

Случится там беда с тобой,

Жертв новых ищет бес.

Не выбирайся никогда

Из дома по ночам,

Случится там с тобой беда,

Зверь бродит по лесам.

По хладу тень бредёт, молчит

И чужд ей солнца свет.

Тебе не спрятаться в ночи,

Она найдет твой след.»

– широко известная в ледяных лесах деревенская мудрость, предостережение для детей

***

Смутно различимые огни среди деревьев заставили его ускорить шаг. Снег падал с качающихся еловых веток и оседал на рыхлом белом покрове, лишь для того, чтобы через секунду стать очередным отпечатком войлочных сапог в длинной веренице человеческих следов. Слой снега был основательным, поэтому следы уходили глубоко в него и были бы хорошо различимы, если бы у наткнувшегося на них был с собой факел. Как бы то ни было, метель, которая, вероятно, начнется через пару часов, заметет всё, и сведения о том, что кто-то прокладывал здесь свой маршрут, навсегда затеряются в ночи.

Путник миновал последний ряд деревьев, поправил висящее на плече ружьё и вышел на небольшую опушку, образованную следами людской жизнедеятельности.

Это была деревня, причем по местным меркам не самая захудалая, пусть и не очень цивилизованная. Хорошее поселение от плохого отличало деревянное здание – как правило, баня – стоящее посреди ледяных изб и корявых подобий древних иглу. Если поселенцы способны построить хотя бы одну избушку из дерева, то это что-то говорит об уровне их развития. Здесь таких избушек было две. Одну путник легко опознал по трубе – та самая баня, стоящая в самом центре деревни; предназначение второй, стоявшей на окраине почти у самого леса, оставалось загадкой. Рядом с баней высился ледяной прямоугольный столб, на каждой стороне которого была выгравирована рыба, покрытая чем-то красным, вероятнее всего кровью. Где-то в глуби деревни проблеяла овца, и из ближайшей ледяной избы внезапно выбежал человек с деревянным луком.

– Ни шагу дальше, чужак! – нервно крикнул он, неумело накладывая стрелу и натягивая тетиву. – Чаво здесь надобно? Чай, грабитель какой? Так вот красть у нас нечего, шуруй дальше!

– Чужого добра не надо. – путник остановился. – Я просто путешественник, который надеется провести ночь в тепле и сытости.

– Сказано же, нет у нас ничего, топай дальше, – поселенец пытался нацелить стрелу в гостя, но ему мешала царящая позади путника тьма, в то время как тот отчетливо видел лучника благодаря огням деревни.

– Я не намерен грабить вас или взять лишнего. Мы могли бы решить вопрос мирно. Позволь мне подойти и показать свой гостинец. В гости же не приходят без дара, верно?

Лучник подумал пару секунд, а затем кивнул. Путник подошел к нему, снял со спины походную сумку, открыл и извлек оттуда небольшой мешочек. Одной рукой держа его снизу, другой он развязал веревочку и протянул открытый мешочек поселенцу. Внутри был белый порошок. Лучник с недоверием опустил оружие, облизал палец, опустил в порошок, затем так же неуверенно вытащил и попробовал на вкус.

– Не может быть! Сомь! – восторженно произнес он и расплылся в улыбке. – Зим двадцать уже не видал!

Путник наконец-то смог разглядеть лицо незнакомца. Это был мужчина, волосы и бороду которого уже давно захватила седина. Длинная шевелюра была собрана в конский хвост. Одет он был в уже не раз штопаный тулуп, широкие штаны и плохо сделанные валенки.

– Соль, – поправил путник, завязывая мешочек и протягивая его поселенцу. – Мой тебе дар. Позволь поесть с тобой за одним столом и переночевать под твоей крышей. Дорога была долгой, а ночь обещает быть холодной.

– Стало быть, с этого и надо было начинать, – он взял мешочек и протянул ладонь для рукопожатия. – Я рыбак, но рыбаков у нас тут достаточно, так что все зовут меня Старче, да и ты так зови. Старше меня тут никого нет, тобишь на мою мудрость тут все полагаются, старейшина я в нашей дерёвне. А ты, стало быть, путешественник?

– Обычно меня зовут Путник.

 

***

В иглу было тепло. Небольшой костер, расположенный в центре жилища в маленьком углублении, выложенном камнями, согревал дом и как бы плавил его изнутри, тем самым только укрепляя конструкцию. На огне в небольшом котелке варилась похлебка, и Путник еще на пороге по запаху догадался, что похлебка была рыбная. Он подозревал, что такое блюдо готовится в каждом доме – слишком много признаков указывало на то, что деревня рыбацкая. За костром, скрестив ноги, сидела женщина и зашивала какую-то одежку. Лицо её только начали покрывать морщины, а волосы едва тронула седина. Взгляд, устремлённый на работу иглы и нитки, был очень сосредоточен. Такой, подумалось Путнику, взгляд бывает у мальчугана, впервые взятого отцом на рыбалку или охоту. Детский, восторженный и напряжённый взгляд. Она прервалась, перемешала содержимое котла, взглянула на вошедших и вернулась к своему делу.

– Немушка, встречай гостей, – сказал Старче, снимая тулуп. – Сегодня вот гуляка у нас заночует, а потом, чай, далече пойдет. Ты раздевайся, не пужайся. У нас тут тепло, ночью не померзнешь.

– Для меня большая честь быть вашим гостем, – произнес путник. Он снял сапоги и встал босыми ногами на пол, вперемешку покрытый шкурами, хворостом и измельченной корой.

Женщина отвлеклась от шитья и неловко улыбнулась.

– Она не говорящая у меня, да и понимает мало, – Старче с хрустом плюхнулся у костра и начал развязывать мешок соли. – Смотри, чаво нам подарили! Ты, чай, уж и не помнишь, на кой она нужна-то.

Пока путник садился к костру, хозяин дома насыпал в котелок маленькую горсточку порошка. Немушка смотрела на это действие с явным удивлением. В большинстве таких деревень соль, сахар и любые специи были в диковинку. В ледяных лесах люди умудрялись выращивать кое-какие овощи, но такую роскошь, как белый порошок, достать здесь было почти невозможно.

– Она у меня соображает туго, – пояснил Старче, помешивая похлебку. – но она хорошая, добрая. Да и что молчит оно лучше даже, другие вон без умолку тараторят, а толку? Ну скажи, не прав я разве, а?

– Дом твой, правда твоя, – Путник вытянул руки поближе к костру. Тепло обжигало обледеневшие пальцы, но это была приятная боль. Такими моментами нужно было насладиться, насытиться, чтобы холодными ночами, когда ты пытаешься уснуть без костра и укрытия, воспоминания о них могли греть душу.

– Ой, хорош! – еще недавно угрожающий луком человек залился смехом. – Ну молодец, а, Немушка? Этот мужик знает о правилах приличия! Готов супец, неси посуду! Тарелки, говорю, неси, не понимаешь, что ли?

Путник ел жадно. За последние несколько дней ему повезло подстрелить и съесть только одного худого, скорее всего больного зайца. Живности в этих местах было мало, а снастей для рыбалки в здешних озерцах у него не было. Когда гость заканчивал третью тарелку похлебки, Старче уже со всех сторон изучил его ружье, перекладывая из руки в руку и крутя туда-сюда.

– Диковинная штуковина, Путник, – протянул он задумчиво. – Но колдовством от нее прёт за версту. Мы тут на луки да на стрелы больше полагаемся, хотя, признаться, стреляю я не ахти как метко. Удочка – моё оружие, рыбку-то, чай, ни луком, ни твоей байдой не поймаешь, а? Кто же ты все-таки такой? Чародей какой, стало быть? И эта вот штука для убийств у тебя есть, и соми, тьфу, то есть соли ты принес. Не часто тут такие встречаются.

– Не чародей, – путник вытер рукавом с подбородка остатки еды. – Но история у меня длинная, местами скучная и малоприятная. Может, сообразишь нам к ней огненной водицы?

– Это если ты думал, шо хитрый такой, раз баньку-то заприметил, то прогадал. Топить её в такую ночь никто не станет, а эти ваши старые чародейные грелки у нас уж давно все забрали.

– Кто забрал?

– Да кто ж его теперь разберет, – почесал голову Старче. – Давно это было, из крупного города приехали, да и отняли все. Доразоруженческий хлам искали. Нам, стало быть, говорит, вся эта чародейность на благо страны, говорит, нужна. Ну мы и отдали все. А как тут не отдать, коли они целой армией приходят? Пришлось отдать-то.

– Такая уж жизнь, – задумчиво произнес путник, – но говорил я не о банях и грелках. Я про спирт спрашивал.

– О жарилке, что ли? Что ж ты сразу то не сказал? Чай, это дело мы уважаем. Да только вот закончилось у меня всё. Немушка!

Женщина, все это время занимавшаяся посудой в стороне, обернулась.

– Ступай к Избушнику, попроси у него пару бутылей жарилки. Да не загуливай там, на птиц нарвёшься ещё, – он постучал себя ладонью по шее. – Жарилки, поняла?

Немушка на пару секунд задумалась, затем улыбнулась, повторила жест Старче, кивнула, надела валенки, накинула тулуп и скрылась за шкурой, заменяющей дверь.

– Здесь водятся птицы? – спросил гость, провожая взглядом женщину.

– Как же, водятся, конечно, – ответил хозяин дома под удаляющийся хруст снега. – Вороны, бывает, летают, болтают всякое. Да только не об них разговор-то, разговор о железных.

– Старые сказки?

– Как же сказки, – Старче задумчиво посмотрел в огонь. – Всегда думается, что сказки, ежели сам не увидаешь. Прилетали тут пару лун назад, покружились, пожужжали над дерёвней, да полетели восвояси.

– Дурной знак.

– Вот и народ так говорит, да только две луны уже тишина. Не первый раз в жизни, чай, вижу такое, да только в знамения я никакие не верю. Такая же это птица, что и ворона, только звучит иначе. Как только остальным это вбить, не знаю. Пускают, понимаешь, всякие слухи, а мне и самому потом в ночь куда Немушку отправить страшно.

– Я не мог не заметить, – сказал путник после недолгой паузы, – что деревянных домов у вас два, но труба только у одного. Для чего вторая изба?

– Ну так это дело вестимое, – Старче развалился на полу и подпер голову рукой. – Пришел к нам, понимаешь, пару зим назад строитель этот, Избушник. Заявляет: я Избушник, сын такого-то, бывшего таким-то. Говорит, мол, жить тут у вас хочу, погнали меня из моей деревни-то. Ну я ему говорю, я сам Старче, бывший рыбак, сын Слепого, бывшего овчинника. Ты-то нам, спрашиваю, на кой сдался-то? А он как давай мне, понимаешь, про перспективы там всякие загонять. Мол, всю деревню перестроит, заместо наших ледяных изб деревянные построит, печки в каждый дом заместо костров вгонит и все в таком духе. Ну тут, конечно, уже не откажешь. Баньку он действительно хорошую устроил, сам кости старые грею, да и вся деревня туда бегает при возможности.

– А второй дом?

– А второй себе, значит, построил. Рубака-то, лесоруб наш, ёлок изб на пять, наверное, нарубил, а Избушник себе дом справил, да и запил. Жена его жалуется, люди жалуются, Рубака жалуется. Но я их всех осадил, конечно, – баня есть и извольте уж этому хотя бы радоваться. Зима уже скоро к концу подойти должна, тогда-то я, стало быть, дело в свои руки возьму и этому деятелю объясню, что меру знать надо. Он, понимаешь, даже печь себе не справил, сидит без печи и пьет круглыми сутками. Сам-то он мужик неплохой, но уж год почти эта песня продолжается. Ничего, скоро я, значит, сам порядок наведу.

– И как же он без печи? Холод зверский же.

– Так этот дурак, – расхохотался Старче, – в полу деревянном дырку вырубил и костер там жжёт! Как будто во льду живет, бревна свои коптит, идиот. Все жарилка так на него действует, слаб он на это дело, понимаешь. Мужик-то он неплохой, но порядок ему в голове надо навести. Но ничего, стало быть, скоро займусь им, всякому терпению конец приходит. Но что я всё о нас-то? Ты давай о себе расскажи. Кто такой, куда двигаешься? Откуда?

Отвечать Путнику не хотелось и, к счастью, не пришлось. Вопросы Старче прервал истеричный, почти животный крик. Шкура отдёрнулась и в иглу вбежала Немушка. В глазах её читался первобытный страх. Что-то случилось.

***

Старче отворил деревянную дверь и вошёл в избу. На улицу повалили небольшие клубы дыма, и Путник вошёл следом. Внутри было тяжело дышать, воняло гарью. На лежанке в дальнем углу дома спал мужчина, а рядом с дверью, свернувшись калачиком, плакала светловолосая женщина. Старче подошёл к ней, сел на колени, принялся успокаивать. Путник стоял у входа и изучал помещение.

– Сын, – провыла женщина сквозь слёзы. – Понимаешь? Сын пропал!

– Успокойся, Белуха, – Старче вытер её щеки рукавом. – Всё по порядку рассказывай. Чаво случилось, когда?

Белуха с трудом посмотрела на старосту, затем на незнакомца. Губы её дрожали, нос опух, глаза покраснели, лицо блестело от слёз. На секунду она остановила болезненный взгляд на ружье, вздрогнула. Затем собралась с силами и сквозь всхлипы ответила:

– Не знаю я ничего! Немушка будит, смотрю – нет сына! Никогда он не уходил никуда! Правду Банник говорил, не к добру те птицы были, не к добру! Украли сыночку чудища железные! – Белуха опять завыла. – Убили единственное дитя, убили!

– Надо разбудить отца. – бросил старик Путнику.

Путник быстрым шагом миновал костёр, взял стоящее рядом с ним ведро с водой и окатил спящего Избушника. Тот приподнялся, пару секунд гневно посмотрел по сторонам, затем встал на ноги.

– Да как ты смеешь? – закричал он, размахивая руками. Запах дыма мгновенно смешался с вонью перегара. – Я Избушник, сын Травника, бывшего Древобоя! Я эту деревню потом и кровью строю, сил не жалею, а ты, ты, скотина неблагодарная, смеешь так ко мне приходить, в дом мой врываться, водой на меня лить? Да я тебя в порошок разотру, я места от тебя, тварь, мокрого не оставлю, ты молить меня будешь о…

Путник резким движением снял ружьё с плеча и ударил пьяницу по голове прикладом. Избушник повалился обратно на лежанку. Могло показаться, будто он вообще не вставал.

– Помощи от него не будет, – пояснил Путник Старче. – Надо искать следы.

Он вышел из дома, обошёл его вокруг пару раз. Ночь уже настала, и при отсутствии хоть какого-то дневного света, пробивающегося через небесную пелену тьмы, совсем ничего не было видно. Путник открыл сумку, порылся в ней и извлёк небольшой цилиндрический предмет. Затем потыкал по нему пальцами, предмет издал щелчок, и из него на землю хлынул луч неестественно яркого и белого света. Перед глазами предстал еле заметный, почти похороненный под рыхлым снегом след – метель делала своё дело. Путник разрыл верхний, свежий слой снега. След оказался однородным, глубоким – мальчика тащили.

– Что это у тебя? – спросил Старче, выходя из избы.

– Лампа древних. – ответил Путник, проводя по следу рукой. – Доразоруженческий хлам. — он указал на утрамбованный снег. — Мальчика утащили в лес.

– О, боги, – староста сел на порог дома, облокотился о дверной косяк. – Неужто и правда беду принесли эти птицы проклятые? Прав был Банник, придут за нами звери железные, прав он был, побери его метель.

– Я пойду по следам, – холодно и уверенно сказал Путник, привязывая лампу к дулу ружья. – Если повезёт, верну мальчика. Если повезёт, убью зверя.

– Это чай ведь не заяц и даже не волк. Кожа то железная, понимаешь, железная! Таких зверей тебе приходилось убивать?

– Да.

 

***

И он пошёл. След вёл вглубь леса, а источник света, прикрепленный к оружию, помогал не потерять его из виду. Путник спешил. Метель была сильной, времени было мало. Если и был шанс спасти сына Избушника и Белухи, то с каждой минутой он угасал. Если зверь ушёл далеко, то след будет потерян. Время и метель играли Путнику не на руку. Мороз пробирал до самых костей, заставляя руки дрожать, а зубы стучать от холода. Его посетила грустная мысль о костре, похлёбке и лежанке. Всё как обычно пошло не по плану.

Спустя полчаса ходу он услышал звук удара и остановился. Звук повторился. За деревьями мелькал какой-то свет. Чтобы не выдавать своё присутствие, Путник погасил лампу и прошёл между зарослями. Впереди было озеро. Удар о лёд.

На поверхности замерзшего озера, в свете факела, воткнутого в сугроб, можно было различить две фигуры. Одна из них – связанный мальчик, ворочающийся в снегу и мычащий что-то нечленораздельное. Вторая фигура стояла на коленях, с занесённым в воздух топором. Ещё один удар о лёд. Он готовил прорубь. Путник ступил на заледеневшую воду, перезарядил ружьё и направился в сторону факела. Человек с топором поднялся на ноги и потянулся. По всей видимости, дело его утомило.

– Бросай топор! – крикнул Путник, когда между ними оставалось пару метров. – Мальчик будет жить.

– Не убивайте, – человек послушно бросил топор. – Прошу, не убивайте. Я ничего не успел сделать!

– Ты, – он ткнул человека ружьём в грудь, тот попятился и упал спиной на лёд – Явился в деревню, в которой я был гостем, влез в дом под покровом ночи, украл ребенка, и теперь что? Просишь пощадить, не убивать? Ты собирался щадить мальца? Справедливо будет пощадить тебя, животное, собиравшееся лишить мать сына?

– Справедливость? – человек поднялся на ноги, загородив собой прорубь. – Что ты знаешь о справедливости? Ты гость деревни, в которой я живу и тружусь, в которой я гну спину в дневной тьме, на морозе, чтобы обеспечить людей дровами и теплом! Ты гость моего очага. Справедливо ли гостю направлять оружие на того, кто оказал ему гостеприимство?

– Ты лесоруб?

– Лесоруб. Моё имя Рубака, и с этого момента я требую уважения к себе, ты, проходимец.

И тут Путнику всё стало ясно. Никакого зверя, никакого железа. Причина напасти чисто человеческая. Зависть, обида, злоба.

– Справедливо ли, – продолжил Рубака, – что пока этот Избушник, эта пьяная рожа, спит в своём тёплом еловом доме, другие вынуждены жить, как прежде, в ледяных избах? Справедливо ли, что я должен мёрзнуть и терпеть капающую с потолка воду, в то время как я сам же и нарубил дерева, которого хватило бы, чтоб отстроить всю деревню? – лесоруб яростно взревел. – Я пытался вразумить этого алкаша, пытался вразумить его жену, я пытался вразумить старосту. Справедливо ли, что мои просьбы остаются без ответа?

Метель выла, огонь факела дрожал от ветра. Путник напрягся, понимая, что выйти из этой ситуации без жертв не получится. Кто-то намного раньше должен был вмешаться в этот конфликт, пресечь его ещё в зародыше. Кто-то должен был, но не сделал. Теперь тут был только он, лишившийся ума лесоруб, да дрожащий от холода и страха мальчик. Огонь факела, твёрдый лёд, свежая прорубь. Воющая метель.

– Ты обезумел, если решил, что смерть ребёнка восстановит твою справедливость. Ты уподобился животному, нелюдям, не знающим ничего святого. И жизни среди людей ты больше не заслуживаешь.

Рубака хотел что-то ответить, но ответ не был услышан. Звук выстрела опередил его слова. Тело упало в воду и медленно пошло ко дну реки. Путник подошёл, развязал мальчика, вытащил изо рта кляп.

– Спасибо, – зашептал сын Избушника, обнимая его, – спасибо, я думал, мне конец, я думал, я умру совсем! Я просто посмотреть пошёл, кто у дома бродит, я узнать хотел, что это в дверь скребётся… Я так испугался, он был такой злой, он никогда не был таким злым! Не видел я его прежде таким… Мне было так страшно, я так не хотел умирать!

– Я знаю. – Путник взял ребёнка на руки. – Пора возвращаться домой.

 

***

В избе строителя собралось шесть человек. Белуха, сидя на лежанке, обнимала спасённого сына, гладила его по голове, причитала, плакала, снова прижимала его к себе, снова гладила и плакала. Избушник развалился у костра, приложив к шишке на лбу кусок льда, и, казалось, трезвел. Старче и Немушка стояли у стены. Старче периодически кивал, а его жена таращила глаза и внимательно ловила каждое слово Путника. Он заканчивал свой рассказ.

– Вы должны найти нового лесоруба. Этот, – он указал на Избушника, – должен перестать пить. Не когда потеплеет, а сейчас, Старче. Вы долго тянули с этой проблемой. На этом, пожалуй, всё.

– Спасибо тебе, Путник. – Старче подошёл и пожал ему руку. – К счастью ты к нам пришёл, не было б тебя тут, быть беде! Стало быть, спаситель ты, избавитель наш. Прошу, останься с нами. Мы и дом тебе справим, и работёнку какую найдём. Ты хороший человек.

– Я уйду на рассвете. Я не могу остаться.

– Эх, что ж тебя тянет-то неизвестно куда! – Староста махнул рукой и раздражённо вздохнул. – Позволь хоть нам тебе с собой в дорогу чаво собрать? Рыбка вяленая у людей по запасам должна быть, да может ещё чаво найдем. Мы должны тебя отблагодарить, чай, жизнью мальца обязаны.

– Позволяю. – кивнул Путник. – Но я ухожу на рассвете. Не позже.

Старче коротким приказом поднял взрослых. Немушка захлопала глазами, закивала и первой выбежала из помещения. Избушник, всё так же прижимая лёд ко лбу, покачиваясь, вышел из избы. Белуха ещё раз обняла сына, поцеловала, затем, утирая слезы, проследовала за мужем. Староста ещё пару секунд задумчиво глядел в костёр, затем плюнул и пошёл за остальными. Путник, оставшись в доме с ребёнком, сел у костра, облокотился о стену и расслабленно выдохнул.

– А куда ты идешь? – сын Избушника подсел к нему поближе.

Путник промолчал.

– Возьми меня с собой, пожалуйста! – протянул мальчик.

– Не возьму, – голос спасителя звучал холодно.

– Тогда я просто побегу за тобой на рассвете и догоню. Честное слово, Путник, догоню!

– Ты никогда меня не догонишь. И в ледяных лесах мне ребёнок не нужен.

– Ну почему? – спросил мальчик, чуть не плача – Почему? Не хочу я оставаться здесь! Что мне делать в этой деревне? Я не хочу быть строителем, или лесорубом, или банщиком, или рыбаком. Я хочу быть как ты.

– Ты никогда не будешь таким, как я, – всё так же холодно ответил Путник, – и знаешь, почему? Потому что я – Путник, и мой путь лежит через эти ледяные леса, через боль и холод, метель и пургу, через волков, железных чудовищ и диких людей. Я остановился в этой деревне как гость и не посмею оскорбить её жителей, гостеприимно принявших меня, похитив у них ребёнка. А ты – сын строителя. Твой путь – стать строителем, лесорубом, банщиком или рыбаком. Ты будешь жить в этой деревне, греться у родного очага, знать любовь какой-нибудь девушки. Вырастешь и будешь работать на благо своей деревни, чтобы когда-нибудь умереть здесь в старости строителем, лесорубом или кем-то ещё. Такова твоя судьба и твой путь. Наши пути пересеклись лишь на эту ночь, а дальше у каждого своя дорога.

– Это несправедливо, – ребёнок заплакал. – Несправедливо!

– Жизнь не бывает справедливой.

Едва утренний свет начал пробиваться сквозь толщи небесного смога, Путник ушёл.