Приехали ко мне однажды в музей телевизионщики, поставили дополнительный свет, установили на треногу камеру, протянули по моему животу под рубахой холодный проводок с микрофоном на при-щепке, и задает мне вопрос журналистка:
— Владимир Игнатьевич, скажите, пожалуйста, вы любите свой город, в котором живете?
— А как вы хотите, чтобы я вам ответил, честно или…?
— Да-да, конечно же, честно.
— Ну, если честно, то не люблю.
— Как не любите, — растерялась она. — Владимир Игнатьевич, у нас же программа называется «Я люблю свой город», а вы говорите, что не любите, нас с таким ответом в эфир не выпустят.
— Настя, скажите мне, пожалуйста, а как можно не успеть еще переехать из другого города в Питер, тут же его полюбить и в то же время тут же разлюбить свою деревню, свою станицу или город, в котором родился и жил? А я ведь родился и «вырос» на абрикосах, и до шестнадцати лет жил под голубым, высоким небом на Дону, а в Питере поселился по лимиту. Я чистейшая лимита. Настя, а вы думаете, что
Все те люди, которых этот город родил и вырастил, действительно его любят? Ну тогда спросите у них, ЧТО они для него сделали. Они хоть раз взяли в руки металлическую карщетку и очистили хотя бы один квадратный метр кованого забора у своего дома? Они хоть раз за свою жизнь всем двором собрались и взяли в руки цикли и оциклевали резные дубовые двери в своих подъездах?
У меня по Большой Пушкарской, Настенька, у дома № 56 есть небольшой палисадничек, в котором кто-то когда-то посадил карликовые деревца. ()дно из них со временем, как говорят на Дону, стало хилиться, и нужно было жильцам этого дома всего лишь забить колья по бокам деревца и выровнять его веревочками. Да только никто за столько лет этого не сделал, так оно и выросло горбатым, врастая с годами в свое кованое ограждение, искореживая заодно и его.
А напротив моего дома, Настя, по той же Большой Пушкарской стоит дом в стиле «модерн», дак у пего были уникальной красоты двери с витражными стеклами. Однажды я выхожу и вдруг вижу, что нет этих дверей, а вместо тех шедевров повесили эти мертвые, наспех сваренные металлические. Внутри все оборвалось, хотелось закричать: «Люди, люди, что же с вами произошло, вы же в этом доме живете, многие из вас эти двери открывали по многу лет каждый день, и вдруг их не стало! Неужели вы этого не заметили? Неужели для вас разницы между теми, которые каждый день вас провожали и встречали, и этими из листового железа — тюремными?!»
Дак вот какая бывает у нас любовь. Я тоже, Настя, не раз размышлял на эту тему, гуляя по Питеру. Вот послушай:
Мне безразличен мой не отчий дом, Пусть у него и петербургская прописка. За сорок лет не разлюбил я Дон — Ногами был далек, душою близко.
Поэтому я и не влюбился в этот город. Но для меня это совсем не важно: любишь ты этот город или нет, но уж если ты в нем живешь, то ты обязан его украшать. На Каменноостровском проспекте есть сквер, посвященный памяти выдающегося русского композитора Андрея Петрова, а в этом сквере есть небольшой палисадничек, такой же, как и на Пушкарской. В нем-то и есть вход в первый в России частный музей фонографов и граммофонов, которым я и украсил ваш город.
— Владимир Игнатьевич, скажите, пожалуйста, вы любите свой город, в котором живете?
— А как вы хотите, чтобы я вам ответил, честно или…?
— Да-да, конечно же, честно.
— Ну, если честно, то не люблю.
— Как не любите, — растерялась она. — Владимир Игнатьевич, у нас же программа называется «Я люблю свой город», а вы говорите, что не любите, нас с таким ответом в эфир не выпустят.
— Настя, скажите мне, пожалуйста, а как можно не успеть еще переехать из другого города в Питер, тут же его полюбить и в то же время тут же разлюбить свою деревню, свою станицу или город, в котором родился и жил? А я ведь родился и «вырос» на абрикосах, и до шестнадцати лет жил под голубым, высоким небом на Дону, а в Питере поселился по лимиту. Я чистейшая лимита. Настя, а вы думаете, что
Все те люди, которых этот город родил и вырастил, действительно его любят? Ну тогда спросите у них, ЧТО они для него сделали. Они хоть раз взяли в руки металлическую карщетку и очистили хотя бы один квадратный метр кованого забора у своего дома? Они хоть раз за свою жизнь всем двором собрались и взяли в руки цикли и оциклевали резные дубовые двери в своих подъездах?
У меня по Большой Пушкарской, Настенька, у дома № 56 есть небольшой палисадничек, в котором кто-то когда-то посадил карликовые деревца. ()дно из них со временем, как говорят на Дону, стало хилиться, и нужно было жильцам этого дома всего лишь забить колья по бокам деревца и выровнять его веревочками. Да только никто за столько лет этого не сделал, так оно и выросло горбатым, врастая с годами в свое кованое ограждение, искореживая заодно и его.
А напротив моего дома, Настя, по той же Большой Пушкарской стоит дом в стиле «модерн», дак у пего были уникальной красоты двери с витражными стеклами. Однажды я выхожу и вдруг вижу, что нет этих дверей, а вместо тех шедевров повесили эти мертвые, наспех сваренные металлические. Внутри все оборвалось, хотелось закричать: «Люди, люди, что же с вами произошло, вы же в этом доме живете, многие из вас эти двери открывали по многу лет каждый день, и вдруг их не стало! Неужели вы этого не заметили? Неужели для вас разницы между теми, которые каждый день вас провожали и встречали, и этими из листового железа — тюремными?!»
Дак вот какая бывает у нас любовь. Я тоже, Настя, не раз размышлял на эту тему, гуляя по Питеру. Вот послушай:
Мне безразличен мой не отчий дом, Пусть у него и петербургская прописка. За сорок лет не разлюбил я Дон — Ногами был далек, душою близко.
Поэтому я и не влюбился в этот город. Но для меня это совсем не важно: любишь ты этот город или нет, но уж если ты в нем живешь, то ты обязан его украшать. На Каменноостровском проспекте есть сквер, посвященный памяти выдающегося русского композитора Андрея Петрова, а в этом сквере есть небольшой палисадничек, такой же, как и на Пушкарской. В нем-то и есть вход в первый в России частный музей фонографов и граммофонов, которым я и украсил ваш город.
30 декабря 2009 года