– Света, позвони своей тётке! – неожиданно для себя выпалил я, перешагнув порог собственной квартиры.
– Котик, ты бы свою кису поцеловал сначала! Мурр! – Жена прервала шинковку зелени и слепила губы бантиком, подставив их для поцелуя.
Чмокнув жену, я прошел в комнату и задумался: с чего мне вдруг приспичило напомнить жене о звонке этой кикиморы? Ведь даже мыслей таких не было! А та, небось, опять хлам ненужный дома нашла и хочет пристроить! Да Бог с ней!
И я стал выкладывать из пакета на стол покупки, сделанные в супермаркете. А это что? Я поднял выпавший из сумки листок бумаги и развернул. Ну конечно!
Уже на выходе из супермаркета я увидел маленький магазинчик с вывеской “Канцтовары”.
“А у меня, кстати, бумага закончилась, и запас чернил надо пополнить. Или потом?” – Почесав затылок, я все-таки шагнул вовнутрь, столкнувшись в дверях с рысцой выбежавшим оттуда мужчиной с пачкой бумаги под мышкой и хмурым выражением лица.
Дело в том, что таким уж прямо писателем я себя не считаю, но хобби – поскрипеть пером у меня имеется. Причем люблю я это делать по-старинке: перьевой ручкой Parker, по чистому, белому, бумажному листу.
Сидящий за прилавком очкарик неопределенного возраста привстал и вопросительно уставился на меня.
– Мне, пожалуйста пачку бумаги, – Я ткнул пальцем в лежащую на прилавке упаковку, – и пузырек чернил для ручки. Лучше синих.
– Да вы – эстет! – понимающе закивал очкарик и улыбнулся щербатым ртом. – Как я вас понимаю! Нет ничего лучше для вдохновения, чем доверять девственно чистому листу свои мысли именно с помощью пера и чернил! А это – что? Тьфу! – он помахал шариковой ручкой у меня перед носом и с презрением швырнул ее на прилавок. – Так писали Пушкин, Толстой, Достоевский! Написанные пером строки оживают и открывают читателю…
– Простите! – прервал я его монолог, взяв в руки упаковку с прилавка, – Я очень спешу, чернила принесите, пожалуйста!
Улыбка сразу испарилась с лица продавца. Он так резко выхватил у меня из рук бумагу, что порвалась обертка.
– Извините! – совсем неизвиняющимся тоном произнес очкарик и грохнул разорванной упаковкой о прилавок. – Но эта бумага для VIP-клиентов, а вам, как я понимаю, нужна обычная. Сейчас принесу.
Продавец распахнул дверь и скрылся в полумраке недр магазинчика.
– Чернила не забудьте! – прокричал я ему вслед под аккомпанемент звонка мобильника.
– Алло! – Я увидел на дисплее “Тетя Галя”. – Не могу говорить! Я в метро! Тут не протолкнуться! – Для правдоподобия я изобразил на прилавке барабанную дробь.
– Игореша! Узнал? Света трубку не берет – занята наверно, – услышал я тетин голос. – Передай ей, чтобы мне позвонила!
– Хорошо! Все! Скажу-у-у-у! – Я неудачно попытался изобразить звук уходящего поезда, пнул пару раз прилавок для имитации стука колес и нажал отбой.
– Прекратите! – раздалось из полумрака. – Вы мне мешаете!
Приглядевшись, я увидел в глубине коридора открытую дверь какой-то каморки, стоящий в дверях стул и все время елозящую на нем задницу в белых брюках.
– Все-все! Простите! – Извинения оказались адресованы тому, что предстало моему взору. Я взял брошенную продавцом ручку, выдернул из порванной пачки листок бумаги и размашисто написал на нем: “Сказать Свете, чтобы позвонила своей тётке!”. И свернутый вчетверо листок отправился в пакет с продуктами.
Вернувшийся хмурый продавец отодвинул в сторону VIP-бумагу и положил на ее место пачку обычной, поставив сверху пузырек с чернилами.
– У вас наличные или карта?
– Карта. А кто там такой нервный?
– Наш контингент – особенный! – Руки очкарика забегали по клавишам, и он протянул мне терминал. – VIP-бумагу используют в основном известные в определенных кругах персоны. Прикладывайте!
– И в каких кругах? – Я приложил к терминалу карту, но тот, пострекотав секунд десять, чек так и не выдал.
– Ой! Наверно лента закончилась, – растерянно сказал продавец. – Сейчас заправлю!
– Да ладно, хрен с ним, с чеком. – Я махнул рукой и переспросил. – Что за персоны? Ну вот, к примеру, этот. – И указал на белеющий в полумраке зад.
– Писатели, а этот вообще уникум: к нему, видите ли, его Муза приходит только в нашей кладовке. А она – маленькая и канцелярией забита подпотолок, поэтому писатель целиком туда не помещается. Только стол там стоит, на нем он и творит.
– Круто! На столе с Музой творит?
– Вот вам смешно, – оттаявший было продавец, снова посерьезнел, – а эта дама его навещает перед самым закрытием магазина, и мне приходится вызывать охрану, чтобы очистить кладовку от этого служителя пера. Много раз слезно просил ему кожушок на пол бросить для ночевки, но у нас строго!
– Творческие люди – они все такие. – Я покрутил пальцем у виска. – Или есть нормальные?
– Может быть и есть, где-то, – с горечью и надеждой произнес очкарик. – Вот знаете такого… – он запнулся, с опаской огляделся и, перегнувшись через прилавок, что-то прошипел мне в ухо.
– Конечно! Человечище! – не расслышав, уверенным тоном заявил я. – И что?
– Он покупает VIP-упаковку, а дома выходит на балкон и орет: “Люди! Айда ко мне бухать!”
– И много желающих?
– Тьма! Запираются и пьют неделю и больше. Откуда бухло берут – неизвестно, но за стеклотарой, в основном из под водки, потом несколько машин пригоняют. С этой бумагой так нельзя, к ней с душой надой! Вынул листок из упаковки: все, у тебя времени – час, не больше! Заканчивается каждый год все одинаково: пробухав и израсходовав зазря всю бумагу, но так ничего и не родив, этот – такой весь из себя правильный, приходит сюда с претензией на брак и распускает руки. Видите?
Продавец приподнял очки: я углядел у него под правым глазом свежий фингал и уже пожелтевший – под левым.
– Оба – его работа?
– Нет, – Мой собеседник указал на левый глаз. – Это – тот, другой, вечно всем и вся недовольный. Требовал, чтобы я кому попало Vip-бумагу не продавал: он не намерен потом кланяться графоманам, коими являются практически все, кроме него, за редким исключением. Я согласился и сделал реверанс, чтобы сгладить углы, за что и получил в глаз.
– Контингент – точно особенный! Это – да! Сочувствую.
– Вы меня понимаете? – Очкарик с надеждой посмотрел мне в глаза: видимо ему очень захотелось выговориться. – А вот еще… – он вздрогнул и дошептал мне на ухо остаток фразы.
– Ну-у, величина мирового значения! – Кивнул я, опять ничего не разобрав.
– Истинный созидатель! Но, создавая очередной шедевр, входит в раж настолько, что не успевает опомниться, а бумага тю-тю – закончилась! Нужен был рассказ, а там материала на пару романов!
– Здорово! – позавидовал я. – А куда излишки девает?
– Подходит к окну, начинает сдувать и вытряхивать их из написанной страницы. Год назад кучу железяк под окно насыпал: довольные бомжи все в лом сдали. А недавно совсем: прямо полицейскому на фуражку куча говна – шлеп!
– Неужто привлекли его?
– Нет, – покачал головой собеседник, – отмазался. Говну тест ДНК сделали: оно чужим оказалось, и чуть ли ни внеземного происхождения. А обосранная полицейская фуражка теперь у уфологов в драку!
– Значит, пользуется спросом бумага? А тот, заведенный, с кем я при входе столкнулся?
– Этот – почти нормальный, но бумагу он использует странно: пропускает ее через шредер, скручивает обрезки в спирали и набивает ими свою подушку. Что им движет – загадка.
– А если самого спросить?
– Спрашивали! Уклончиво отвечает, что подушка транслирует в мозг очертания нового детектива, где сюжет закручен до предела!
За разговором продавец заправил кассовую ленту в терминал, выдал мне копию чека, и мы с ним распрощались.
– Котик! – Жена с лукавой улыбкой на лице прервала мои воспоминания. – Я спущусь к Маринке поболтать? Обещаю недолго! На плите суп, укроп с петрушкой я порезала, не забудь в тарелку закинуть!
Врет! Часа на два точно! Соседка Марина такие торты печет – пальчики оближешь, а потом обе на поплывшую фигуру жалуются.
– Давай! Дуй! Только точно недолго! – Задуманный мной эксперимент лучше было провести в одиночестве и выяснить, почему мой язык сказал то, что выветрилось из головы.
После того, как за женой захлопнулась дверь, я положил бумагу на стол и разгладил ладонями. Надо бы написать на ней что-то такое, особенное! Чтобы буквы оживали, как говорил очкарик.
Не успел я подумать об этом, как на бумажном листе пошла движуха! Написанная мной еще в магазине фраза разделилась на слова, которые стали подобно червям шустро расползаться в разные стороны. Сняв тапку, я начал лупцевать ей по столу, пока от червяков не остались лишь синие пятнышки на скатерти.
Вот это да! Работает!
Окрыленный своим открытием я рассудил: если у кого-то получается водку с какашками материлизовать, то чем я хуже? Достав из нагрудного кармана свой Parker, я написал на листке “бутылка вискаря” и торжественно потряс им над столом. Пусто!
Чего только я ни делал с упрямой бумажкой, чтобы получить желаемое: тряс, дул и даже охаживал тапкой. Безрезультатно!
Что там говорил очкарик? Надо с душой! Это мы можем! Чуть подумав, я аккуратно вывел на бумаге “запотевшая бутылка превосходного гаитянского рома, истекающая слезой конденсата” и без особой надежды встряхнул лист.
Выскользнувшая из него посудина грохнулась на пол и разбилась, повергнув меня в изумление и разочарование. Я тупо смотрел на ромовую лужу и осколки бутылки с негром на этикетке. И тут мне показалось, что тот издевательски улыбнулся.
“Ах так! – Вспылил я, мысленно обращаясь к злосчастной бумажке, и сделал совершенно нелогичный вывод. – Негров, значит, подавай? Будут тебе негры!”
Я мигом набросал “пропахший и просоленный потом веками угнетаемых американских негров миллион баксов десятками и двадцатками ” и яростно взмахнул рукой с зажатым в ней листом бумаги.
Получилось, но не совсем: вылетело всего с десяток замызганных купюр, вонь от которых моментально заполнила все углы комнаты.
“А еще говорят, что деньги не пахнут!” – Зажав нос, я метнулся к балкону и распахнул дверь, чтобы проветрить комнату и избавиться от тошнотворного запаха, а затем запихал банкноты в полиэтиленовый пакет. В пакете оказался чек, который выдал мне очкарик: со времени покупки прошло пятьдесят девять минут.
“Времени – всего час!” – вспомнил я слова продавца. Вот ведь непруха – пары-тройки секунд не хватило! Срочно в магазин! Порванная упаковка еще осталась, и надо успеть ее купить! Это – мой шанс вырваться из литературного небытия, и нельзя его упускать!
Решив все же пообедать, я зашел на кухню. Моему взору предстала разделочная доска: на ней, вместо нарезанной женой зелени, лежал толстенный синий червяк, в котором я узнал удравшее со стола слово “тётке!”, написанное моей рукой. Червяк помахал хвостом из восклицательного знака, вылупился на меня глазами-точками, торчавшими из буквы “е”, и смачно рыгнул. После нескольких ударов тапкой от “тётки”, посягнувшей на зелень, на доске осталась лишь жирная, синяя, чернильная клякса.
Вернувшись в магазинчик, я впервые взглянул на бейджик продавца.
– Кирилл, еще раз здравствуйте! Я хочу купить бумагу, о которой вы мне рассказывали.
– К сожалению, это – последняя упаковка и она уже продана, – рассеянно ответил тот, оглянувшись на коридор, из которого доносились шум и крики.
Там кто-то уже зажег свет, и я смог ясно рассмотреть полуодетую блондинку и двух переругивающихся мужчин. Один был одет в строгий серый костюм, а гардероб второго состоял из все время спадающих цветастых трусов.
– Я-то мыслю, где эту фифу ходит? – орал, выпучив глаза мужчина в костюме. – А она, ой-вей, полирует мине уши, шо туточки как бы и не сама, а ее!
– Ей выбирать, к кому приходить, а кого бортовать! – резонно отвечал ему другой, круговыми движениями подтянув свой единственный предмет одежды.
– Бездарь!
– Пошел на … !
– Строчкогон!
– Пошел на … !
– Шлимазл!
“Костюм” продолжал кидаться оскорблениями в “трусы”, получая на каждое из них одинаковый ответ с непонятным, но неприлично звучащим на разные лады словом в конце.
– Прямо сюрреализм какой-то! – оценил я их пикировку и спросил продавца. – А что тут собственно происходит?
– Сам не понимаю! – Очкарик пустился в разъяснения, – Один зачем-то заперся в кладовке, а через минуту пришел второй, в костюме, выломал там дверь и застукал в кладовой первого, да еще и с женщиной. Интересно, откуда она там взялась?
– Мальчики! – блондинка визгливым форте прервала мужскую междоусобицу. – Ну ведь взрослые же люди! Лично мне не впервой сталкиваться с моральными и этическими дилеммами. Неужели наш объединенный интеллект не подскажет выход из создавшейся пикантной ситуации?
И вся троица, пошептавшись между собой и приведя свой вид в должный, покинула помещение, прихватив с собой последнюю упаковку так необходимой мне бумаги.
– Неужели, действительно последняя? – жалостливым голосом спросил я продавца и достал из пакета ворох слипшихся, засаленных банкнот, запах которых немедленно разнесся по всему помещению, – Я заплачу!
– Увы! – Поморщив нос, очкарик развел руками. – Бумагу нам привозят раз в год: у всех этих писак одновременно начинается какое-то обострение. Так что, приходите через год! И уберите свои грязные деньги!
Автор публикации
