Быстро, стремительно сбегаю вниз по ступеням, толкаю тяжелую дверь и вторгаюсь в теплое, душистое майское утро. Сразу одергиваю себя, нагоняя печально-страдальческий вид . Перехожу на сдержанный шаг, сам возглавляю и сам замыкаю свое траурное шествие. В руке у меня крошечный гроб, точнее небольшая пластмассовая корочка, завернутая в черную бумагу и обязанная желтой шелковой лентой. Коробочка легкая, в ней почти ничего нет, в ней только пепел. Мелкие , острые осколки двух моих писем, одно было наполнено магмой все сжигающего гнева к ней и разъедающей солью жалости к себе. Второе несло умиротворенно информационный характер, вероломная любовь пришедшая, погубить меня, мертва, так мне тогда твердо казалось, так мне необходимо хотелось.
Богатая, сочная , крапчатая осень сбежала с узоров павловопосадского платка, день то аккуратно согревает, то слегка тянет в зябкость. Я студент стою на остановке около института в ожидании трамвая, в голове играет прилипчивый мотивчик заразивший меня еще утром, мысли чисты и пусты, дороги приветливо ведут вперед, сулят приключения и чудеса. Если кратко стоит молодой баловник и повеса на плече у него пухлая сумка в которую недоброжелатели стремясь жестко скомпрометировать подкинули учебники, конспекты, тетради, атрибуты каторжной студенческой доли.
Тогда я обязательно назвал бы нашу встречу случайной, но через седину лет отчетливо становится ясно, случайности это лишь вырванные из контекста эпизоды, хаотично попавшиеся на глаза мелкие, короткие детали петляющего и красивого узора нашей судьбы вплетенной в бесконечное полотно всего живого и сущего, под лупой бегущих секунд не рассмотреть то что видно с высоты накопленных многолетий. Клякса размазанной мысли, прервала повествование, продолжаю.
Чудесные моменты, часто банальны. Среди осеннего бала, я увидел ее , воздушную трепетную нежную. Не было восходящего в небо пламени, даже искр не случилось. Голубые роковые омуты ее глаз, колдовали над моим воображением, опытно, делово, согласно своему старинному, многовековому опыту. Поэтому я просто очарованно смотрел в ее глаза, и балдел. По каналам рельс подплыл трамвай, я безвольно зашел вслед за ней, и сразу как сомкнулись двери, изобразил какое-то нелепое знакомство. В переплетенье нашего первого случайного разговора, я узнал, для нее было большим облегченьем что я затеял знакомство первым, в противном случае, ей пришлось бы самой навязчиво идти на контакт, что для девушки очень внутренне затруднительно. Дальше я провожал ее до общежития, мы нарочно петляли удлиняя маршрут, и подсознательно замедляли шаги. Неохотно расставаясь, я поцеловал ее, она позволила это, но оставила без ответа, губы ее были холодны, морозны для такой теплой только разгоревшийся осени.
С Проспекта Мира моя процессия свернула в Больничный переулок через которую проникла на улицу Щепкина, с Щепкина на Самарскую, старым подземным переходом пробрались под Олимпийским проспектом. И вот она, арка Екатерининского парка, вход в мой некрополь. Когда то рядом бежала вольная речка Напрудная, вдоль ее русла надувались светлой водой пруды, баловала надеждой и защитой, разгоняла злых духов церковь святого мученика Трифона, по кривым тропинкам здесь бродили задумчивые монахи, а позже парили в бутонах из форменных платьев барышни из тех девиц что всех благородней. Теперь в замедлении воды единственного уцелевшего пруда, среди призраков мелькнувших времен, ищет утешения моя скромная персона.
В следующий раз столкнувшись в переходах института, она улыбнулась мне как старому знакомому, и в наших отношениях больше не было прелюдий, мы все друг о друге знали, то что хотели, а больше и не надо было. К слову об улыбке, всегда начинали лукаво улыбаться первыми ее глаза , я буквально даже слышал сам смех , ощущал, как где то внутри разгорался этот первый заливистый уголек, волшебство, и только потом появлялись ямочки на щеках и задорно разбегались уголки так страстно желанных губ. Наши дни и месяцы объединились в одно, и упоенно ликовали единым порывом. Не уверен, что я любил в тот момент, но когда она смотрела на меня, когда улыбалась, в меня проникала ее любовь и находила там отражение. По сосудам к нашим сердцам сходили потоки одурманивающего безумия, химическое или колдовское зелье пропитала нас целиком, до последнего сверхудаленного атома. Она была совершенна в этом моменте, я тянулся к ней. А еще она была настоящей непуганой неискореженной, живое сосредоточение собственного счастья , которого хватит и на других. Охваченная внезапном приступом радости, она делала колесо, беспечно касаясь ладонями асфальта, просто так, от охватившего чувства, или внезапно потрясенная тяжелой, ядовитой мыслью могла прижаться ко мне, задрожать , заплакать и бояться рассказать потом о сути. Я научился ценить эти мгновения, к сожалению, намного позднее.
Рано и буднично, в парке совсем немного посетителей, кто-то монотонно набрасывает петли кругов на овальную капсулу пруда, местами сосредоточенные рыбаки следят за поплавками и наблюдают, как движется через них время. Рядом с бугорком у воды, срываю кусок переплетенного травой дерна, дальше ковыряю палкой суховатую землю до появления вмятины в виде небольшой уродливой ямки, погружаю туда кусок безжизненного личного прошлого. Стараюсь придать моменту символизм, требую окружающие звуки замереть, торопливым секундам застыть. Но попусту, физические проявления мира глухи и неумолимы, а проходящий мимо утренний, святой забулдыга, придает моему действу только нелепую пикантность. Быстро бормочу себе под нос случайно сформированную погребальную нелепицу, забрасываю яму землей, притаптываю ногой, и как пронырливый воришка теневой стороной ускользаю, только меня и видели.
Человек всегда попадается на один и тот же трюк судьбы, свято веря, что так как здесь и сейчас будет всегда, наивный простачок и несчастный владелец подделки из самообмана.
Случалось мы с ней расставались, надолго и окончательно, но стоило нам увидеть друг друга, и мы удивленно держась за руки, рассуждали как такое вообще могло произойти, и сразу разлука казалось противоестественной, и мы увлеченно забывались собою, отмахиваясь от остального мира как от назойливой мухи, безумные и счастливые эгоисты. Однажды мы сбежали из карусели шумной компании, улизнули в редкий ,теплый ноябрьский вечер, запоздалой электричкой добрались загород, долго не могли заснуть, в натопленном доме, слушали музыку и как в паузах трещит нагретое дерево, щелкают в печке угольки. На следующий день , проспав утро шагнули сразу в полдень. Погода начинала портиться, виниловые облака предвещали ненастье. Мы стояли на перроне абсолютно пустынной станции и смотрели через пути, как сильный ветер прижимал почти к земле молодые сосны. Неожиданно она вслух , на память прочитала что-то из Артюра Рембо, потерянные фрагменты тех минут, не могут мне напомнить что именно. Но ощущения этих строчек я запомнил ярко, стальное одиночество холодной пустыни, строки как предначертание. Мы порядком замерзли, обратно ехали в прохладном вагоне, в свет окон электрички яростно бросалась темнота пути, я был расстроен горьким послевкусием прозвучавших во мне строчек, и не мог успокоиться еще долго.
По завершению похорон, следуют поминки, сначала все осторожно будто притихшие, пьют в сторону, потом голоса добавляют тон и растут в громкость выше среднего, далее увлеченное оживление с поговоркой, что покойный веселиться очень любил. В моем случае эпатажное демонстрация полной победы, путем окончательного отторжения, было лишь красивой зарисовкой с агит-плаката. Странная болезнь любовь, покидала меня тяжело, с неохотой, цепляясь крючками воспоминаний минувших ласк и проникновений. Еще живая любовь очерняла происходящие со мной дни и недели, и за спиной рисовала чудесные образы прошлого. Заставляла сравнивать, и с прискорбием признавать чудовищную величину разницы.
После того отрезвляющего мгновения на перроне, страх маленьким зернышком проник в меня, и на благотворной почве нехороших сторонних мыслей, быстро начал наступление. Мне казалось, путник моих грез, из низин поднялся в самые вершины, где можно развести огонь бытия и пока не одернет строгой рукой вечность, подсвечивать в туманах пути заблудившимся звездам, или вернутся в завлекательные низины соблазнов и разнообразий. Я видел только мне понятные каракули предначертания, но страшно было решить. Страх, разбудил юношескую нервную слабость, которая прорвалась гнойной истерикой, пошлой , хаотичной и грязной. Я обидел ее, и отпустил.
Однажды вечером я посадил Красоту к себе на колени. – И нашел ее горькой. – И я ей нанес оскорбление. (А.Рембо)
Поводыри наших бед и нашего счастья ведут нас дорогами указанной высшими силами, мы слепо движемся вперед, пока поводок тянет наши руки, познаем наощупь мир, познаем себя, щедрый дар быть любимым и благословение любить самому. Впустив в себя чужую любовь, мне посчастливилось научиться любить самому. Мой верный спутник, нежная, волшебная половина, чувствуешь ли ты, как моя любовь неизменно стремится к тебе и робко ищет свое отражение?
Автор публикации
Как грустно, что Вашего литературного героя не научили умению любить до встречи с девушкой, которая через свою любовь показала умение любить, ведь тогда можно было избежать тех горестных минут в электричке. Но с другой стороны: как здорово, что он смог научиться умению любить. В жизни встречаются люди, говорящие, что любят, но весь вопрос в том, а умеют ли любить? Спасибо Вам, Денисио, за мысли-рассуждения, понуждающие читателей к размышлению!
С уважением,Лина.
Благодарю за отзыв! По моему мнению любовь не наука, а грустное самопознание.
Здравствуйте, Денисио! Позволю себе продолжение диалога.Моё мнение насчёт любви: по-научному любовь – это химия, но с другой стороны, что такое химия в человеке? Это познание состава (вещества) человека, но грустное ли познание? – в этом вопросе могут быть разные ответы, например как Ваш (грустное самопознание), а по-моему – это ступенька эволюции в познания состава человека.
С уважением и добром,Лина.
Сложно с вами не согласиться! Сложно) и поэтому соглашусь)
Улыбаюсь тепло.
Лина.