Нормальный человек не может чувствовать свою личностную полноценность без периодически случающегося праздничного подъёма чувств, что обычно происходит в памятные для человеческих сообществ даты. При полном исключении из жизни человека атмосферы праздничности его эмоциональный мир начинает давать сбои, зачастую приводящие к стойким психическим отклонениям. Эту простую истину Арсений Михайлович открыл для себя уже на склоне лет, когда ему стало очевидным, что его психика почему-то пошла вразнос, из-за чего близкие ему люди уже не могли общаться с ним даже на мало-мальски сносном уровне.
А ведь среди достаточно широкого слоя городской интеллигенции его воспринимали исключительно как высокого интеллектуала, с которым даже с поправкой на его, мягко говоря, странный образ жизни считалось престижным состоять в собеседниках. Круг же его постоянных собеседников всегда был очень узким и носил ярко выраженный элитарный характер, ибо в интеллектуальном плане очень непросто было соответствовать эрудиции, красноречию, колоритным и часто обескураживающим методам ведения диалогов, в которых ему удавалось, мастерски оперируя своим нестандартным мышлением, сопрягать, казалось бы, несопрягаемое. При этом окрашенные леностью мыслительного процесса, поверхностные, пустопорожние суждения собеседников повергали его в состояние труднопереносимого раздражения. С такими знакомыми, которые по тем или иным соображениям бездарно играли роль умных всезнаек, он ограничивал общение до минимально возможного уровня приличия. Те же, кто удостаивался чести быть принятым в его неформальный клуб любомудров, периодически получали от него приглашения на приватные умозрительные беседы, что со временем сложилось даже в некую традицию.
И в таком фактически добровольном заточении в замкнутом мире высоких идей и глубинных сакральных откровений Арсений Михайлович счастливо прожил не один десяток лет, прослыв при этом в обществе интеллектуалов суперснобом. Духовный же подъём он испытывал только при наслаждении чтением с трудом добытой редкой книги, в которой описывались умопомрачительные гипотезы о том или ином необычном явлении, или во время общения с равным себе по интеллекту человеком, когда с восторгом мог любоваться красотой полёта человеческой мысли. И казалось, что уже ничто не способно было изменить такую совершенную, сверкающую кристальной гармонией систему мировоззренческих ценностей этого надземного жителя страны интеллектуального изящества. Однако, как сказано устами мудрых, всё преходяще в мире подлунных человеческих страстей.
Когда интеллигентные люди, общество которых Арсению Михайловичу всегда было приятно-притягательным, стали под всяческими дипломатическими уловками настойчиво избегать его, когда даже книги, содержащие сокровенные знания высшего порядка, перестали приносить ему радость осмысления таинственного, он глубоко задумался о причинах подобного рода обстоятельств, забросив такое приятственное ещё в недавнем времени чтение монографических фолиантов, а также прекратив попытки зазвать к себе на беседу своих партнёров по интеллектуальным ристалищам. Прошло несколько месяцев, в течение которых непрестанные мытарства ума по этому вопросу довели его до нервного истощения. В подавленном состоянии, так и не найдя ответа на тот ребус, который ему подкинула затейница-жизнь, он решил уединиться на заваленной снегом, выстуженной зимними холодами даче, разом оборвав общение с теми немногими, кто ещё хоть как-то выходил на контакт с ним.
Никуда не выезжая, никого не допуская к себе, он в своём нарочитом отшельничестве напряжённо думал. О чём? О жизни во всей её непредсказуемости, о связи ирреального с реальным. Однако его блестящий ум и через несколько месяцев не смог подсказать ему причину произошедшего с ним жизненного коллапса.
Так случилось, что по весеннему времени, случайно совпавшему с широкой масленицей, из-за приезда семьи у него возникла необходимость пополнить запасы дачной провизии. Добравшись до райцентра, он волей-неволей оказался в самой гуще народных гуляний…
Угрюмый человек с внешностью отрешённого от жизни учёного мужа молча стоял на площади маленького городка, ошарашенно взирая на плескавшуюся вокруг него неудержимую круговерть веселья и задора людской жизни. И чем дольше он впитывал в себя праздничную разухабистость окружающего его буйства человеческих эмоций, тем всё более начинал ощущать себя эдаким древним артефактом, беспомощно озиравшимся посреди пляшущей и поющей толпы веселящихся людей. И тут нежданно-негаданно на него снизошло озарение, каким-то непостижимым образом ставшее разгадкой ребуса, мучившего его уже несколько месяцев. «Боже, так мне же тоже хочется сумасбродствовать вместе со всеми этими удалыми людьми, ни о чём более не задумываясь! Хочу праздника – благостного праздника души, а не холодного восторга ума. Я не хочу и, наверное, уже не смогу по-прежнему жить в своей одиночной камере умственного заточения. Пусть будет так!», – вот что метрономом пульсировало в голове у Арсения Михайловича, понявшего, что даже самая утончённая умозрительность интеллектуализма высшей пробы не способна дать человеку жизненные силы, подвигнуть его к духовному росту. Человек же, способный на безоглядное праздничное веселье, всегда будет притягивать к себе своих единомышленников, да и просто хороших людей, а ещё, что самое важное, он никогда не потеряет интереса к жизни!
И его понесло. Вот смеху-то было! Интеллигентно одетый дедок прыгал и кувыркался в снегу, не отставая от заводной местной детворы! И сам заливисто смеялся без удержу, поскольку от такого напора чувства радости жизни впал в состояние, сравнимое разве что с первой юношеской влюблённостью в златокудрую красавицу-девицу! Штурмуя снежную крепость вместе с ватагой ребятни, он живо припомнил, что подобное счастье половодья чувств ему выпадало испытывать только в далёком детстве, а за все его сознательные годы такое безудержное веселье случилось с ним, пожалуй, впервые.
…Усталый, с разорванной курткой, потеряв одну перчатку, но исполненный света пока ещё такого непривычного для него счастья прикосновения к настоящей жизни Арсений Михайлович вернулся домой, вызвав форменный переполох у домочадцев. На все расспросы он что-то возбуждённо отвечал невпопад, переоделся, испил чая с мёдом и до ночи просидел у камина с блаженной улыбкой на лице. Вот так-то этот интеллектуал, можно даже сказать – жрец храма мыслительного конструктивизма, и познал огненность и живительность праздничности человеческих чувств.
И о чём же он теперь думал, сидючи у камина в своём любимом кресле? Чего желал для себя в будущем? Новой жизни, насыщенной непреходящей праздничной приподнятостью души, которая искрилась бы ярким и всеохватным потоком простого человеческого веселья!
11.08.2009, д. Тройня, Смоленская область
Сергей БОРОДИН
Автор публикации
