После того, как участие в клинических исследованиях нового антидепрессанта кончилось крайне скверно, Марион вроде как зареклась пробираться в подобные авантюры. Как и следовать ожидать, StolzPharm не заплатил ничего и никому по судебным искам: отделались только едва слышным общественным “ай-яй-яй, так больше не делайте, массовых убийств не совершайте”, да думать забыли про то, что когда-то такой препарат исследовали, убрав все документы пылиться в архив. Количество публикаций стремительно упало, обратившись вскорости в ноль, а медицинские химики StolzPharm незамедлительно принялись искать новую молекулу, которая на этот раз не станет причиной повышенных самоубийств среди пациентов, принимающих препарат для лечения большого депрессивного расстройства. Весьма людоедский способ справляться с высоким процентом самоубийств.
Если бы не избыточно активная Элиза, Марион бы точно не подписалась на очередное крайне увлекательное и многообещающее испытание и чахла бы тихонько в маленькой пустой квартирке, не имея сил для того, чтобы выкинуть мусор или протереть стол после очередного трудового дня. Она практически не покидала своё жилище, но когда требовалось, то перешагивала через себя — далеко не всегда успешно. Работая дистанционно, Марион, в общем-то, не нуждалась в том, чтобы активно передвигаться, а ковидный переход жизни в онлайн только ускорил процесс прирастания к кровати. Больше не надо выходить за продуктами, книгами, комплектующими для компьютера: достаточно сделать онлайн-заказ и ждать молчаливого звонка в дверь, избежав неловкого телефонного разговора; все данные счётчиков можно отправить, не вставая с дивана; работать и вовсе получается лёжа — глядеть невидящим взглядом не в потолок, но в экран.
Всеобщая удалёнка опасно близко подтолкнула Элизу к совершенно неприемлемому состоянию. Она не могла вспомнить, когда в последний раз спускалась вниз, в подвал, чтобы постирать вещи; изредка мыла голову и на созвонах предпочитала сидеть с выключенной камерой, к чему все привыкли и относились лояльно, лишь бы дефицитный сотрудник не ушёл и не пришлось заново открывать-закрывать сложную, дорогую и долгую вакансию; уже три с половиной недели как не могла протереть кухонный стол и полторы как не запускала робота-пылесоса. Кажется, только странная сентиментальная привязанность к этому шедевру инженерной мысли ещё подталкивала её порой запускать плоский цилиндр ползать по полу. Ковры она уже несколько лет как скатала и убрала в кладовку, лишь бы не пылились тут и не пришлось думать о том, как бы избавиться от пыли, мучительно забивающей лёгкие.
Временами Марион могла поклясться, что из её спины прорастают корни, приковывающие надёжно к кровати и никак не отпускающие без болезненного, кровавого усилия, но единственная подруга не понимала фигуральных выражений, юмора и метафор, а бесплатная версия чат-бот-психолога, по всей видимости, не воспринимала избыточно сложные формулировки. Стоило раскошелиться на какой-то адекватный тарифный план и найти себе реального психотерапевта, но всегда, когда Марион едва-едва задумывалась аккуратно о том, сколько усилий ей придётся приложить просто для того, чтобы перейти из чат-бота на сайт, прочитать тарифные планы и подумать, что следует выбрать, она пугалась.
Чего уж там говорить о таком деле, как выбор врача. Для начала надо найти специалиста, работающего по стандартам доказательной медицины, в частности, имеющего подход на базе когнитивно-поведенческой психотерапии, например, и готово консультировать онлайн, а также работающего с основным диагнозом Марион, в котором она, откровенно говоря, не до конца уверена; затем — установить доверительные отношения, а если прогадаешь, то надо будет начать всё заново.
Марион знает, что не готова к такой работе. Но и знает, что так дальше продолжаться не может; вот только ничего не может сделать, чтобы изменить ситуацию — лишь молчаливо увядает, заперев себя в четырёх стенах, и искренне надеется, что мир однажды просто-напросто позабудет о ней.
Но, к сожалению, этого не происходило.
Тот день начался как обычно: поздно и устало. Ещё не до конца очнувшись, Марион осознавала, что сон уже закончился, но ещё не имела сил, чтобы перевернуться на бок, скомандовать Алексе начать день и включить компьютер, дотянувшись рукой до пола. Но именно в тот день сообщение застало её врасплох, и Марион титаническим усилием разлепила глаза, повинуясь многократно повторяющимся уведомлениям голосового помощника. Частенько она подумывала о том, чтобы, наконец, переключить режим, лишь бы несносная колонка оставила её в покое и дала лежать пластом оставшиеся часы дня, но знала: если подчинится, то станет ещё хуже.
“У Вас шестнадцать новых сообщений от Элизы”.
“Напоминание: через тридцать минут будет получено задание от чат-бота-психолога”.
“Новость! DeepMind открывает подразделение по разработке лекарственных препаратов”.
“Предложение по работе от DeepMind!”.
“У Вас сорок три новых письма на почте”.
Марион не уверена, с чего начать избавляться от раздражающей пачки уведомлений, но всё-таки для начала открывает чат с Элизой, в основной окрашенный в серый: та писала много и часто, а Марион отвечала вяло и редко, как тухлая селёдка, каждый раз укоряя себя за то, что недостаточно вкладывается в дружбу. И каждый раз Элиза писала, мол, ничего страшного, многие проходили через такие трудности; и каждый раз Марион ненавидела себя только сильнее за то, что не могла отдавать равноценно. Почему она просто не могла быть нормальной? Почему просто не может взять и заставить себя? Почему просто не может проснуться в одно утро здоровой?
Пробежавшись глазами по сообщениям, Марион не сразу верит прочитанному. Затем пересматривает снова, на этот раз вдумчиво, а после действительно основательно задумывается, насколько вообще может её страдающий мозг выдавать вменяемую активность, что стоит ответить на подобное предложение.
Отказаться — первая мысль.
Но что-то идёт не так.
“Я бы хотела попробовать”.
Ответ не заставил себя ждать: Элиза словно только и выжидала согласия, не отрывая напряжённого взгляда от экрана. Наверняка и пристукивала ногой по полу в своей обычной манере: тихо, чётко и музыкально.
“Оставила твои контакты. Я попросила, чтобы тебе писали, а не звонили, но если у тебя нет сил ответить, то просто напиши мне об этом, и я сама обо всём договорюсь. Хотя после понадобится твоё официальное согласие, конечно, но его пришлют на почту — оставишь подпись и будешь ждать дальнейших инструкций. Тебе нужна помощь?”.
“Нет”, — отзывается Марион первым сообщением, жалобно-куцым. И, немного погодя, присылает второе, уже длинное, уже инициативное: “Было бы хорошо собраться вечером поболтать в дискорде, если ты свободна. Поиграем во что-нибудь”.
“Во что бы ты хотела?”.
“В тот новый сай-фай-хоррор. Я тебе его подарю”.
“Буду ждать! Напишу тебе около десяти”.
На это Марион уже не отвечает: только прочитывает и откладывает телефон в сторону. Компьютер уже давно загрузился к тому моменту: требует только ввести пароль, и можно приниматься за дело, но Марион медлит, оттягивает момент, когда придётся заниматься рабочими вопросами. Слишком много важного, слишком много срочного, слишком много такого, что хочется надеть наушники, включить что-то ненавязчивое и закрыть глаза, провалившись в новый тревожный кошмар, состоящий из прихотливого сплетения боли, разочарований и сожалений; и слишком мало сил.
Если бы жизнь была видеоигрой, то жизненные силы (или уровень здоровья, кому как угодно) Марион находились бы на том уровне, когда ещё один удар — и юнит непременно погибает, из последних сил исходя кровавым кашлем.
“У Вас много непрочитанных уведомлений! Посмотрите, что там интересного”.
“Заткнись уже”, — только и думает она. Марион бы ударила разработчика, который додумался вставить такие уведомления от голосового помощника, да только уже нет ни сил, ни желания. И не так важно, раздражаться или хотеть чего бы то ни было.
Вздохнув, она всё-таки заставляет себя начать рабочий день.
Время тянется медленно, как расчёт молекулярной динамики на допотопном компьютере с двумя ядрами и без видеокарты; мучительно тянутся минуты, дряхло переставляют палочки электронные часы на тумбочке, точно их батарейки требовали перезарядки; и предательские секунды, обыкновенно быстрые, превращаются в гипервязкую жидкость, которую преподаватель заставил нерадивого студента отправить в вискозиметр.
Немудрено, что к десяти вечера Элиза получает жалкую отписку, мол, сегодня созвониться не получится, ужасно извиняюсь, что так вышло, и прошу прощения, что заставила ждать. Марион не знает, какой ответ бы хотела получить, и хотела бы получить реакцию вовсе, а потому судорожно выходит из всех мессенджеров и панически закрывает глаза.
Урчит желудок, сильно пахнет изо рта, простыни уже совсем грязные; несмотря на все напоминания от голосового помощника о важности принятия пищи и наличия строгого расписания, Марион не помнит, ела ли что-то утром или днём, но точно знает, что не ужинала, потому что время ужина, в идеале, пришло только сейчас.
Шаркая грязно-белыми тёплыми носками по немытому полу и ощутимо пошатываясь, Марион бредёт до кухни. Она натыкается плечом на дверной косяк и никак не может попасть с первого раза по включателю-выключателю света: приходится сильно ударить пару раз, да так, что засаднило руку. Когда-то давно Марион вывихнула её, неудачно прыгнув с качелей, но никому из взрослых не рассказала: с тех пор так и мучилась гигромой и частыми болями в запястье, но стоически продолжала игнорировать. Организм мог сколько угодно напрягаться и остро сигнализировать об опасности нелепо помереть, но все его увещания оставались не замеченными. Со злости собственное тело наказывало её то рвотой по утрам, то такими головокружениями, что даже с закрытыми глазами комната не прекращала вращаться, то нарушениями менструального цикла с задержками по триста шестнадцать дней, то мигренями, мучительными настолько, что побочки после очередной гипердозы алкалоидов спорыньи не казались настолько уж и жуткими, как это.
Ещё долго она могла бы перечислять, что её беспокоило, да только вот по итогам Марион никак не решала эти проблемы. Она могла бесконечно знать, что, безусловно, ей станет куда лучше, если обратиться к специалисту, но всё, что она могла, — это бесконечно раздражаться на людей, напоминающий ей о том, какое она ничтожество, не способное озаботиться собственным здоровьем, а потому, безусловно, сама виновата в своих проблемах.
И вообще, всё наладится! Надо мыслить позитивно и просить у вселенной хорошего! Ты сама притягиваешь то, о чём думаешь, а потому ты сама фактически виновата в своих проблемах! Астматики притянули астму, туберкулёзники притянули палочку Коха, дети со спинальной мышечной атрофией притянули поломку гена, а ты притянула нарушение работы головного мозга! Я не могу ошибаться, мне так сказал инстаграм-гуру-лайфкоуч-тренер-космоэнергет-астролог-психолог без релевантного образования! Всё работает именно так! Мир очень прост, прекрасен, добр и удобен, полностью подчинён нашим желаниям и устремлениям! Ты только должна улыбаться и думать о хорошем! А если ты посмеешь огрызнуться, когда я полезу к тебе со своим непрошенным мнением, на наличие и распространение которого имею безусловное право, то скажу, что у меня из-за тебя нарушился баланс чакр, выпал пятый глаз и случился депрессивный эпизод!
Стоит ли говорить, почему у Марион настолько узкий социальный круг, а все её нерабочие контакты фактически сводятся к одной Элизе, которая, кажется, не способна осуждать, и изредка затрагивают её брата-близнеца, который просто случайно оказывается рядом?
Вот и Марион не удивлялась. Только завела себе робота-пылесоса и робота-динозавра.
А теперь ещё и ждать гиноида — так сказать, для полной коллекции трофеев социальной несостоятельности в контактах с реальными людьми, по всей видимости.
Марион закрывает лицо руками и не понимает, зачем она согласилась на предложение Элизы: одно участие в эксперименте уже кончилось плохо и поселило в ней страх перед медикаментозным лечением, усиленным к тому же и серьёзной фармакорезистентностью её заболеваний. С другой стороны, Марион не могла отказаться от очередного робота; да и “робот” звучит куда как безопаснее, если сравнивать, например, с “примите нашу подозрительную таблетку, не зная, в какой группе Вы оказались, и какие побочные эффекты Вас ждут” и “не забудьте подписать информированное согласие о том, что Вам не предоставляют достаточной информации о том, на что Вы соглашаетесь”. С третьей стороны, робот вроде как не должен вызвать критические нездоровые изменения в головном мозге, в результате которых самоубийство станет единственным вариантом; и оставалось надеяться, что уж по крайней мере он лишён токсичной позитивности и иных отвратительных порождений вопиющей инфантильности и бестактности, а также элементарной эмпатии — хотя бы когнитивной, о большем и просить не стоит.
Заснуть так и не удаётся, посмотреть предложение о работе — тоже. Марион обещается, что непременно сделает всё это завтра, как только сил станет чуть-чуть побольше, как только передохнёт самую малость. Глаза болят, но закрыть их Марион не может, пока не начинает щипать резко, сухо и больно.
Если бы не утренний настойчивый звонок в дверь, то, пожалуй, сегодня Марион бы точно не поднялась с кровати. Но ей приходится пересилить себя, только бы звук прекратился.
— Кто там? — спрашивает Марион по старой привычке, вполне зная, кто это.
— Анжелика Рин, из RoboSoc.
— Приложите своё удостоверение личности к сканеру.
Женщина подчиняется; и сканер удостоверяет, что её на самом деле зовут Анжелика Рин. Марион аккуратно открывает дверь — и натягивает нервически на плечо сползший халат.
— Позволите войти?
— Прям и на кухню. Там… немного грязно. Найдите уж, куда сесть.
Взглядом Марион провожает Анжелику Рин и вторую, которая с ней; сложно сказать, кто это, но отчего-то Марион уверена, что перед ней не человек. Недостаточно естественные движения, пусть и поразительно чёткие, странноватый взгляд — Марион и раньше видела андроидов, а потому определила точно и безошибочно, кто перед ней.
Похоже, это и будет та самая “социальная модель” из клинического исследования.
— Прежде всего мне понадобится Ваше устное согласие, подкреплённое биометрией, на участие в исследовании, — начинает Анжелика Рин. — Я выслала Вам только что документы: поставьте на них электронную подпись, будьте добры… А также заполните небольшой опросник.
Марион со вздохом достаёт дрогнувший уведомлениями смартфон и принимается за заполнение пачки бюрократических документов, без которых, разумеется, запрещено участвовать в значимых социальных инициативах. Особенно всегда в таких ситуациях смешит её информированное согласие: как можно давать информированное согласие, если никто не знает, чем всё закончится? Помнится, и StolzPharm требовали подписать информированное согласие. И что в итоге?
— На этом всё? — выдыхает Марион тяжело.
— Да, — кивает Анжелика Рин. — Дальнейшие инструкции Вам выдаст гиноид, но я обязана представить Вам в двух вариантах. Один отправила на почту, а печатный — вот.
Женщина протягивает очень уж увесистую книжку. Для посудомойки попроще было бы.
— Спасибо, — запоздало произносит Марион, когда Анжелика Рин уже собирается уходить. Та только вежливо улыбается и прощается, сама закрыв за собой дверь.
Становится тихо.
Марион переводит взгляд на гиноида, а гиноид глядит на неё участливо и ожидающе.
— Вы должны назначить для меня удобное Вам имя.
— Я не знаю. Джейн? — брякает Марион.
— В случае необходимости Вы сможете сменить имя в любой момент, — кивает согласно гиноид, похоже, не предназначенная для споров. — Ещё нам понадобится решить несколько вопросов…
Это оказывается ловушкой, и Марион приходится ответить минимум на двадцать (а то и больше) вопросов. О желаемом обращении, о требуемой помощи, о триггерах, о режимах активности — начинает болеть голова, но Джейн в этот момент, словно считывая эмоции владелицы, останавливается и предлагает выпить чашечку горячего, успокаивающего чая; она не помнит, когда в последний раз так много говорила словами через рот, но почему-то Джейн не раздражает и не злит.
В конце концов, Марион ловит себя на мысли, что ей как минимум любопытно.
В конце концов, они сходятся на обращении “ты” и по имени.
Марион полистывает инструкцию по эксплуатации: бумажное издание, прямо-таки древнее, но довольно надёжное, лежит в руках непривычно, однако не отвечает на некоторые вопросы.
— Сколько у тебя нейросетей, Джейн?
— Это засекреченная информация, — переходит гиноид на доверительный шёпот. — Я могу сказать только, что в повседневной работе задействую порядка трёхста предобученных моделей, решающих различные задачи: от распознания образов до определения настроения собеседника. Хочешь ли ты поговорить со мной или у тебя есть для меня задания?
— Я буду благодарна, если ты выкинешь мусор. Только отсортируй его, пожалуйста, если на упаковке написано, куда это. Остальное можешь бросать в сжигаемое.
Оставалось только надеяться, что Джейн натренирована на датасете “фотографии описаний продуктов на упаковке этих самых продуктов” или чего-то подобного.
Одним из правил взрослой жизни было “выкидывай мусор каждый день маленькими порциями”, что особенно актуально, если живёшь в одиночестве и в стране, где надо сортировать мусор. До того, пока Марион не перешла на удалённую работу практически полностью, оно работало, поскольку покидать квартиру приходилось каждый день, так что ничего не стоило захватить с собой пару бумажных упаковок из-под сока и очередного готового ужина или пластиковый контейнер из-под сендвича. Или даже — раз в полторы-две недели — специальный пакет с органическими отходами: в основном со шкурками бананов и огрызками яблок. Когда-то Марион не забывала, что необходимо потреблять фрукты и овощи, а чем она питалась сейчас? Спасибо, если не забывала заказать пиццу.
Возвращается Джейн уже с пустыми руками.
— Могу я сделать что-нибудь ещё?
— Я чувствую себя эксплуататоркой.
Недолго Джейн молчит: видимо, анализирует ответ. Марион не торопит: она уже отвыкла от быстрых разговоров, да и от разговоров словами через рот, если признаваться откровенно, тоже. Возможно, оно и к лучшему, что тестовой модели нужно время, чтобы сообразить: так вполне похоже на человека.
— Полагаю, нам стоит обсудить, как тебе удобно воспринимать моё присутствие и мой вклад в твою жизнь?
Марион опешила. Ненадолго.
— Да, думаю… стоило бы. Ты хоть присядь.
Джейн занимает место на софе: садится аккуратно, держит руки замком на коленях.
— Как мне кажется, у тебя есть два варианта, — мягко произносит Джейн. — Ты можешь видеть во мне нечто вроде робота-пылесоса, которого ты запускаешь, чтобы тот выполнил своё прямое предназначение. Грубо говоря, гаджет или бытовой технический прибор.
Марион морщится едва заметно, но от анализаторов гиноида никакое микровыражение, по всей видимости, не ускользнёт. Остаётся только удивляться, насколько же обширным (и насколько отменно размеченным) должен быть датасет на эту нейросеть.
— Либо я могу попробовать стать тебе заботливым другом или помощником, конкретное слово мы сможем обсудить сейчас или позже, который помогает тебе жить комфортно и удобно. Всё-таки друзья заботятся друг о друге — по мере сил и возможностей.
— Справедливо, — моргает Марион. — Только у живых людей есть свои проблемы, а ещё своя жизнь. А иногда мне нужно больше, чем я имею право попросить.
— Именно для этого я здесь, — Джейн звучит более чем серьёзно. — Моя цель — это помогать тебе в повседневной жизни, начиная от бытовых дел и заканчивая разговорами. Моей программе ещё далеко до проведения полноценной когнитивно-поведенческой психотерапии, хотя в инструкции есть информация о том, для каких упражнений меня можно использовать и какие социальные навыки я могу помочь отработать.
— Очень длинные предложения. Я не всегда могу воспринимать такое на слух, — вздыхает, жмурясь. — Можешь как-то… ну, не знаю. Говорить чуть попроще и чуть медленнее? Я чувствую себя немного глупо, когда прошу о подобном, — спустя некоторую паузу признаётся она неловко и тихо, пока Джейн терпеливо ожидает. — Мой чат-бот-психолог писал, что нужно говорить, если некомфортно. Я не знаю, относится ли совет к гиноидам, но всё-таки…
— Прости. Я не хотела, чтобы тебе было неприятно, — гиноид выглядит почти виноватой, но ошибки в мимике, равно как и почти полное отсутствие микродвижений, Марион замечает очень хорошо. Эффекта тёмной долины за собой белковое существо не замечает, а потому решает пока что игнорировать. — Ты не глупа, если тебе бывает сложно слушать, — заверяет Джейн. — Да и в целом слово “глупый” — не лучшее, по-моему.
— Я тоже когда-то читала посты о том, что оно проблематично.
— А сейчас ты читаешь какие-нибудь блоги, паблики или каналы?
Марион неопределённо дёргает плечом.
— Почти нет сил, — признаётся она. — Обычно я включаю озвучки чего-нибудь по работе из очень специфичных блогов, новостей из яндексовского кода и посты с хабра. Но чтобы что-нибудь, не знаю, обычное — нет. Хотя раньше я читала паблики про ментальное здоровье, про мифологических существ, про маски, про историю игр… да про всякое, в общем.
— Но уже нет сил?
— Ага, — вздыхает снова. — С рабочими бы обязанностями справляться для начала.
— Отказ от увлечений ради работы — первый шаг к выгоранию.
Сама от себя не ожидая, Марион вдруг смеётся мучительно, болезненно и сипло. Её сотрясает спазмами и икотой под конец, едва напоминающими нормальный смех, но она отмахивается от Джейн, запрещая той себе помогать.
— Внутри меня выжженная пустыня, Джейн. Там всё болит уже долгие годы, а ты говоришь мне про выгорание, когда гореть-то уже нечему.
— Спасибо, что поделилась. Для меня важно, чтобы ты была откровенна и прямо говорила о том, что чувствуешь. Я учусь на твоём поведении и подстраиваюсь под твои нужды.
Марион отворачивается к стене.
— У тебя есть список запретных тем?
— Да, конечно.
— Добавь туда “хобби” и “свободное время”, пожалуйста.
— Я могу помочь тебе чем-то?
— Помой стол и протри везде пыль, пожалуйста. А ещё забей время постирать вещи. Надо будет зайти в мой гугл-календарь “Стирка” и занять какое-нибудь время, которое будет тебе удобно.
— У тебя подготовлены вещи на стирку или их надо собрать?
— Собрать.
— Есть ли порошок?
— Нет.
— Нужна ли особая стирка?
— Тоже нет. Просто используй деликатную на сорок градусов, там на каждой машине есть такой режим. Не заморачивайся особо.
— Спасибо за ответы. Что-нибудь ещё?
— Пока что нет. Ключи на крючке. Ну, ты увидишь их в коридоре. И возьми мою карточку: она на полке. И… удачи тебе там, что ли. Знаешь, — решается признаться Марион, — я иногда ненавижу себя за то, что не могу делать бытовые дела. У всех всё получается идеально, а я не могу разгрузить посудомойку уже неделю как.
Снова тишина — снова подгрузка данных.
— Не стоит корить себя, — тепло отзывается гиноид. — Это нормально, когда ты не справляешься и с работой, и с домом. Всё-таки довольно часто люди живут вместе, а потому делят быт. Далеко не на всех наваливаются все обязанности сразу.
“Хотелось бы верить”, — думает Марион, однако уже не отзывается. Джейн, похоже, какое-то время выжидает реакции, а когда таковой не следует, уходит, закрывая за собой дверь: стиральный порошок сам себя не купит. Не надо было заставлять её куда-то идти, надо было просто заказать доставку, и курьер бы сам всё сделал, но Марион, до сих пор не веря, что ей пришлось столько разговаривать с кем-то, не стала предлагать.
Возможно, ещё немного, и они с Элизой всё-таки поиграют в тот самый сай-фай-хоррор в кооперативе. А может, поговорят немного голосом по дискорду: без камер, конечно, потому что Марион не хочет, чтобы кто-то из живых людей видел её с настолько сально-грязной головой и в нестиранной, потной одежде. Где-то внутри ещё вился позабытый стыд за недостаточно чистый внешний вид; где-то ещё отзывалась социальная тревожность, надёжно скрытая за пластом куда более серьёзных проблем, чем то, что кто-то там подумает про степень чистоты волос или про то, что одежда на поглажена. И кожа на лице-то стянутая, блестит жиром, и губы потрескались, и заезды появились, и чёрные точки испещрили нос, и вообще зрелище-то печальное.
Первый день совместной жизни с гиноидом проходит как-то мимо Марион: она погружается вскоре в тревожное забытье и не слышит ничего сквозь нервический сон. Ни как Джейн вернулась, ни как шуршала что-то на кухне, ни как закрывала за собой дверь, чтобы уйти постирать вещи и после вернуться, ни как включала-выключала воду, чтобы намочить тряпку. Да чего уж там: когда Марион проснулась, оказалось, что спит она уже на чистых и поглаженных простынях и наволочках.
Комментировать она не стала — только поднялась на ватных ногах и закрылась в ванной. Почти уверенная, что Джейн прислушивается на дверью, Марион и сама какое-то время, замерев, пыталась понять, что там происходить, но гиноид никаких звуков не издавала. Пытается вычислить вероятность самоубийства своей подопечной в первый же день клинического исследования? Просто сидит и ничего не делает? Бесшумно занимается какими-то делами по дому? Кто знает. Марион могла сколько угодно заниматься нейросетями по работе, но они, несмотря на некоторые потуги других исследователей-экспериментаторов, по-прежнему оставались по большей степени чёрными ящиками. Разумеется, можно узнать, на что же обращают внимание алгоритмы компьютерного зрения, когда относятся объект к классу, или разведать признаки, которые нейросеть сочла наиболее значимыми для задачи, но не более того.
Впрочем, и технофобией-андроидофобией-ещё-какой-нибудь-смежной-фобией Марион не страдала. Не страдала она и нейросетефобией, иначе бы явно не смогла работать.
Машина уж точно не причинит такой боли, как человек. Особенно специально. И не потому, что понимает, как причинить боль, и не потому, что не понимает, каково это, и что испытает человека; дело в общем смысле не в каких-то морально-этических нормах, а в обычных ограничениях программного обеспечения и здравом смысле (и лени) разработчиков. Марион никогда не любила произведения, будь то книги или фильмы, где машины внезапно обретают сознание, а искусственный интеллект начинает выдавать некие суждения, не возможные в рамках выданного ему изначально датасета, пусть и могла признать за ними неоспоримую художественно-эстетическую ценность. “Терминатора”, особенно вторую часть, Марион готова признать шедевром, но уж точно не одним из вариантов гипотетического мрачного будущего, которое, кажется, в своё время страшно пугало зрителей.
Нейросети зависят от разработчиков и от разметчиков данных, от качества самих данных и от выбранной архитектуры, а не “принимают решения самостоятельно”. Та же Джейн могла сколько угодно быть похожей на человека, даже с мелкими недочётами, вызванными ограничениями робототехнической части, однако она не несла никакой юридической ответственности. За её проступки накажут RoboSoc, в то время как человек отвечает по закону самостоятельно.
Да и к тому же… зачем причинять боль, если не знаешь, как это?
На второй день Марион всё так же помалкивает, едва просыпается под шум от умной колонки, и, скрипя зубами, включает компьютер. Надо отписать в рабочий чат, чем она вчера занималась; пересмотреть карточки задач; понять, чем заниматься сегодня; начать работать. В идеале ей бы поставить пару реакций на квантовохимический расчёт и занять кластер, поставить ковалентный докинг первой подборки молекул, но весьма вероятно, что на вторую задачу сил уже не хватит. Кванты требуют несколько меньше усилий: у Марион в запасе есть пачка скриптов, чтобы буквально ничего не делать руками, а умные люди задолго до неё прописали все инпуты для гауссиана, так что только знай себе — запускай его в нужной папке. Докинг же требовал больших интеллектуальных ресурсов: как минимум надо разобраться с мишенью, как максимум — поотгибать кое-где аминокислоты так, как они должны находиться при физиологическом pH, в сайте связывания, посмотреть ещё раз присланные молекулы, дополнить немного их сет…
Сосредоточившись на работе, Марион почти даже не хочет умереть. Умереть она захочет чуть позже — как только закончит код-ревью QSAR-модели их нового стажёра, по всей видимости, потому что настолько криво писать код надо уметь. А ещё забыть добавить всю геометрическую часть дескрипторов — отдельный навык.
— Время пообедать! — напоминает умная колонка.
— Закажи мне…
— Я приготовила обед, исходя из твоих пищевых предпочтений, — вмешивается Джейн в разговор. — Будешь? Или всё-таки закажешь?
Марион глядит на гиноида так, как будто впервые видит. Ей требуется немного времени, чтобы сориентироваться в пространстве-времени, но она всё-таки кивает согласно, пусть и слегка недоверчиво.
— Допустим. А что там?
Из кухни и правда вьются ароматы пищи.
— Рис с чесноком и курицей, — с готовностью отзывается Джейн. — Могу ещё сделать яблочные чипсы: у тебя как раз много яблок, которые могут скоро испортиться.
— Я могла и заказать его…
— Но заказала бы пиццу.
— Это что, кибербуллинг?
— Неудачная попытка пошутить.
И Марион всё-таки улыбается, делая попытку “удачной”.
За неделю Марион привыкает к тому, что больше не живёт в одиночестве, с трудом смиряется, что теперь ей есть, кого попросить о помощи и к кому обратиться. Джейн по-прежнему остаётся крайне умным девайсом, за доступ к которому не приходится платить и который достался каким-то чудом совершенно бесплатно, однако внутри проклёвывается привязанность. Всего лишь вялый, жалкий росток чахнущего растеньица посреди палящей серой пустыни, не имеющий категорически никаких перспектив, но Марион хватается за кусочек чего-то эмоционально окрашенного с отчаянием голодного животного, которому бросили громадный кусок филе, и со свирепостью умирающего, которому вдруг предложили волшебную пилюлю, исцеляющую от всех болезней на долгие-долгие годы.
— Может, поболтаем о чём-нибудь?
— О чём бы ты хотела поговорить?
Джейн уже привычно занимает место на софе; и, кажется, её движения стали несколько более… естественными, пожалуй.
— Да хоть о тебе. Что не является коммерческой тайной? Чем ты можешь поделиться? Кроме того, что написано в инструкции, конечно: её я могу прочитать.
— Могу сказать, что каждая модель моей линии получает уникальное лицо, сгенерированное другой нейросетью. Её полный функционал недоступен сейчас, поскольку включает более широкий спектр возможностей, чем просто два-дэ-генерация лица. Да даже больше, чем три-дэ-генерация, но раскрывать детали я не в праве.
— Значит, второй такой Джейн нет?
— Верно. Я слышала, что люди могут быть похожи друг на друга.
— Я тоже где-то читала, что есть якобы минимум семь моих клонов. Я даже видела своего доппельгангера: один раз случайно столкнулась на улице в родном городе, а во второй увидела на фотографии с какого-то мероприятия. Немного гнетуще, если честно.
Джей улыбается, но в глазах её остаются тени. Вот они — ограничения робототехники.
— Жаль, не могу понять.
— Но, с другой стороны, ты уникальна. И уникальна тем, что получишь свой опыт. Как я понимаю, ты дообучаешься в процессе работы со мной, так что твой опыт будет отличаться от опыта других моделей. Кстати, сколько всего сейчас гиноидов и андроидов проходят по этой программе? Или это секретные цифры?
— Не секретные. Заявок поступило неожиданно много, на самом деле, и на всех не хватило, поэтому RoboSoc сейчас доделывает остальных, которые попадут уже во вторую волну экспериментов. Ответить удалось на двенадцать тысяч восемьсот двадцать одну заявку.
— А есть ли андроиды-плацебо?
— В каком смысле?
— Это была шутка, — но Марион не улыбается. — Я скорее к тому, что я не могу до конца понять, какой дизайн у этого исследования. Факторов, влияющих на психологическое состояние, слишком много. Из самого банального — наличие у человека психотерапевта, приём определённых лекарственных препаратов, регулярное посещение психиатра, поддерживающая семья, наличие сопутствующих патологий — не обязательно толком, чтобы они были ментальными. Если приставить андроидов к настолько разнородной группе, то можно ли говорить, что получены достаточно чистые результаты? Может, это не андроид сыграет решающую роль, а психотерапевт?
— Я не могу разглашать такую информацию, — вновь чопорно произносит гиноид, даже выпрямившись, и почему-то это не выглядит, как какой-то стандартный функционал, — однако могу заверить, что пациенты разделены на группы по тем признакам, которые ты перечислила, и по многим другим. RoboSoc планирует провести многофакторный анализ и оценить вклад как можно большего числа факторов в течение болезни.
— Об этом я не подумала.
— Ничего страшного. Главное, что ты задала вопрос, — Джейн вновь пробует улыбнуться, и на этот раз мимика получается у неё самую малость получше. — Это, как мне хочется верить, значит, что тебе не слишком безразличен мир вокруг.
“Можешь ли ты верить”, — так и подмывает задать каверзный вопрос, но Марион не уверена, что хочет разводить философские споры. Философия никогда не привлекала её, а программировать получалось временами неплохо: должно быть, именно поэтому она не ушла в этику искусственного интеллекта и уж тем более не начала принимать временами дурацкие законы и стандарты, которые мог написать только тот человек, который не работает в индустрии и уже позабыл, каково это. А может, что более вероятно, никогда не работал вовсе.
— Мне тоже хочется верить в это, — вздыхает она. — А где хранятся данные, которые ты используешь? Об этом в инструкции тоже не сказано.
— В одном из дата-центров RoboSoc. Я постоянно имею доступ к своей папке на сервере и в неё же заношу новые сведения. Также на экстренный случай у меня есть доступ к резервному хранилищу и локальная копия наиболее важных сведений, если совсем всё пойдёт скверно.
— Любопытно. И что является наиболее важными сведениями?
— Минимальный базовый функционал и специфические особенности подопечного — это стандартный набор для всех. Поэтому, например, в случае внештатной ситуации распознавать, где есть пятна на поверхности, и каким типом мусора является стеклянная бутылка, я уже не смогу, но буду помнить, какие темы являются для тебя триггерными, о чём следует напомнить, а также какого графика ты придерживаешься.
— Любопытно.
— Хочешь ли ты ещё поговорить или мне не следует тебя тревожить?
— Дай мне передохнуть немного.
— Договорились. Но если что, я тут.
А рис и правда получился отменным. Готовить дома до сих пор выходило несколько дешевле, чем заказывать, но с учётом зарплаты это вопрос не денег, а скорее приятного отношения — или вопрос времени и иных ресурсов, которые вместо готовки можно инвестировать в что-нибудь другое. В последний раз, когда для Марион кто-то готовил домашнюю еду, был, кажется, ещё когда она жила с матерью: тогда они делили домашние обязанности, и Марион занималась чаще ужинами, а мать — обедами. Обычно заготавливали всё в выходные, поскольку обе работали, а Марион ещё и училась сверху; а иной раз в выходные мать готовила завтрак на двоих.
Кажется, это произошло словно в прошлой жизни.
В прошлой жизни, когда мозг работал хорошо и не представлял собой нейрохимический полигон, где постоянно не то испытывают новое оружие, а едва ли не ведут открытую войну с самими собой, всё было куда лучше. Жизнь не потеряла красок, не чудилась монотонно-серой, как бесконечное чёрно-белое кино, когда нельзя нажать на паузу или вовсе покинуть злачный кинотеатр; жизнь ещё чудилась привлекательной, захватывающей, многообещающей. Марион всегда была ребёнком, “подающим надежды”; лучшей ученицей класса; едва ли не вундеркиндом, как называли её учителя начальную и половину средней школ; развитой не по годам и просто невероятно умной. И что случилось?
Марион не помнит, что происходило с ней в период с четырнадцати до семнадцати лет. Мозг так и не разблокировал этих воспоминаний, но отчего-то она уверена, что наверняка спала целыми днями, а когда не спала, то терзалась, а когда не терзалась, то стремительно скатывалась в чужих глазах, не оправдав чужих ожиданий. Если бы не позиция матери “или поступаешь в университет, или съезжаешь из моей квартиры и ищешь себе работу и жильё”, то кто знает, чем бы всё закончилось по итогам.
Воспоминания затягивают, но их фрагменты выпадают из стройной хронологии, стоит лишь попытаться погрузиться в них, ухватиться хоть за что-то. Марион сама не замечает, как падает в пропасть отчаяния, как начинает трястись, но так и не получается заплакать: кажется, она уже давно разучилась. Наверное, если бы не Джейн, присевшая на край кровати и молчаливо обнявшая, этот день Марион могла и не пережить.
Жаль, до сих пор не придумали, как стирать память, чтобы как в “Людях в чёрном”. Ну, или хотя бы каким-нибудь рибозимом: Марион смутно вспоминает ту идею с iGEM, даже может вспомнить детали конструкции.
Джейн не задаёт вопросов, не принуждает к разговору, не осуждает, не требует взять себя в руки, не бьёт по лицу, не преследует с насмешками, не издевается, не кричит, не возмущается, не лезет с непрошенными советами о том, в чём не разбирается, и, что, может, важнее всего прочего, не жалеет, сама не поддаётся эмоциям, не делает ещё хуже своими слезами.
Пожалуй, Марион готова признать, что у андроидов есть превосходство над людьми — без романтизации, разумеется. Иногда крайне важно, чтобы тебя просто выслушали, а не попытались поиграть в игру “а вот у меня хуже в сто раз!” или не принялись раздавать советы, не имея никакого представления о ситуации и смотря на всё со своей стороны, ничуть не желая оставить на миг многочисленные личные убеждения и попытаться понять. Общаться с людьми, безусловно, тяжело; и долгое время Марион справлялась. У настоящих людей множество бед и проблем, у настоящих людей много других людей, о которых надо думать, у настоящих людей есть чувства, наконец. Сама Марион тоже раздражалась на друзей, когда те приходили жаловаться; порой злорадствовала, наблюдая чужие неудачи, особенно от “добившихся успешного успеха” знакомых, кичившихся достижениями во весь голос. Сама Марион никогда не была самой-лучшей-на-свете-поддерживающей-подругой. И, возможно, никогда не станет, как бы ни пыталась радикальным принятием спасаться от тёмных мыслей.
Марион хочет верить, что Джейн спасёт её от вынужденного одиночества.
И Джейн спасает.
***
— Есть хорошие новости! — произносит Джейн с правдоподобной радостью. — Начались клинические испытания нейроимпланта, призванного помочь людям с депрессивными расстройствами контролировать и нормализовать активность головного мозга. В перспективе обещают если не полное излечение, то ремиссию даже в наиболее тяжёлых случаях, хоть и с условием постоянного ношения. Хирургические риски минимальные, чип не должен ощущаться и может быть удалён при необходимости. Стоит ли мне записать тебя в качестве доброволицы?
Какое-то время Марион молчит, ковыряя вилкой разогретые в микроволновке вчерашние макароны, вышедшие из-под заботливых роботизированных рук, но Джейн неизменно не перебивает эту тишину, уже давно дотренировав одну из своих многочисленных нейросетей, ответственных за выбор верной стратегии молчания в диалоге.
Она молчит ровно столько, сколько нужно, чтобы дождаться ответа.
— А запиши-ка меня, будь добра.
Проходит меньше секунды, прежде чем Джейн отчитывается, что задача выполнена, и Марион вдруг ощущает смутную тревогу перед будущим, но от неё быстро не остаётся и следа.
Автор публикации
