«Ой, ты гой еси, добрый молодец”, – культурно ругнулся Павел Ёлкин, взглянув на календарь. Ни сам календарь, ни дата – 19 мая – собственно ни в чём виноваты не были. Причина раздражения крылась не в них, а в Дне сурка. “И-мой-сурок-со-мной” испугался своей тени и уехал в Баден-Баден. Из-за этого на шее Ёлкина затянулась временная петля. Он попробовал ослабить узел, взять себя в руки – но то и другое требовалось сделать одновременно. “Я чо – факир?” – психанул Павел и сразу пожалел о сказанном. Из гипсовой головы Сократа, стоявшей на книжной полке, полезли чёрные змейки. Они извивались, шипели, пытались ужалить. Ёлкин прыснул от смеха и представил: сейчас Сократ скажет “поднимите мне веки”, а в форточку влетит гроб с ведьмой.
“Черти водят хоровод. Скоро-скоро Новый год!” – продекламировал Павел с табуретки. Детсадовская молодость не давала ему покоя, напоминая, что в нём погиб великий артист. Теперь вслед за трагиком умирал и Поэт.
В агонии Ёлкин поочерёдно тыкал пальцем в соседние цифры на календаре: “Сегодня, завтра, послезавтра”. Получалось три дня. Но тройки склеивались, образуя восьмёрки. Из переплетённых восьмёрок выходила гирлянда-цепь, которая петлёй затягивалась на горле.
21-ое мая сулило надежду разорвать цепную реакцию. Причём сущей ерундой – фамилией Павла в лонг-листе поэтического конкурса.
На участие в конкурсе Ёлкина сподвигла “болдинская осень”. Не пушкинская, его собственная. За короткое время он сочинил несколько изрядных вещиц, сказал сам себе “ай да Пашка, ай да сукин сын!” – и отправил лучшее из лучшего на суд жюри. Теперь он ждал результата, поощрения, чуда и царской милости. Не век же ему торчать то в карантине, то в ссылке. К тому же выжженная стихами территория души просила дождя. Пусть не золотого. В качестве «питательной влаги» вполне годился лонг-лист.
На нервах Ёлкин впал в спячку. Очнулся 21 мая, и перед тем, как наведаться в список счастливчиков, помолился Деду Морозу. Пообещал ему «слушаться папу с мамой, помогать старшим, не обижать младших» – и только тогда взглянул на “простыню”. Сначала вскользь, потом внимательней и, наконец, уже рассматривая под лупой. Фамилии на “Ё” не было.
“Вот и ядерная зима, пора наряжать ёлку”, – подумал Павел и закольцевал историю лермонтовским “пп! – нч”.
“Черти водят хоровод. Скоро-скоро Новый год!” – продекламировал Павел с табуретки. Детсадовская молодость не давала ему покоя, напоминая, что в нём погиб великий артист. Теперь вслед за трагиком умирал и Поэт.
В агонии Ёлкин поочерёдно тыкал пальцем в соседние цифры на календаре: “Сегодня, завтра, послезавтра”. Получалось три дня. Но тройки склеивались, образуя восьмёрки. Из переплетённых восьмёрок выходила гирлянда-цепь, которая петлёй затягивалась на горле.
21-ое мая сулило надежду разорвать цепную реакцию. Причём сущей ерундой – фамилией Павла в лонг-листе поэтического конкурса.
На участие в конкурсе Ёлкина сподвигла “болдинская осень”. Не пушкинская, его собственная. За короткое время он сочинил несколько изрядных вещиц, сказал сам себе “ай да Пашка, ай да сукин сын!” – и отправил лучшее из лучшего на суд жюри. Теперь он ждал результата, поощрения, чуда и царской милости. Не век же ему торчать то в карантине, то в ссылке. К тому же выжженная стихами территория души просила дождя. Пусть не золотого. В качестве «питательной влаги» вполне годился лонг-лист.
На нервах Ёлкин впал в спячку. Очнулся 21 мая, и перед тем, как наведаться в список счастливчиков, помолился Деду Морозу. Пообещал ему «слушаться папу с мамой, помогать старшим, не обижать младших» – и только тогда взглянул на “простыню”. Сначала вскользь, потом внимательней и, наконец, уже рассматривая под лупой. Фамилии на “Ё” не было.
“Вот и ядерная зима, пора наряжать ёлку”, – подумал Павел и закольцевал историю лермонтовским “пп! – нч”.
Автор публикации
Ирина Троицкая (Эфт)
Комментарии: 3Публикации: 20Регистрация: 07-10-2021
