1
Держась за голову, Кочкин нервно смеялся и смотрел в окно: коровы, шум берёз, грязный автобус бороздит асфальт. Ещё немного, и он успокоится. Рак желудка, лысеющий затылок. Тёмное бесперспективное будущее. Ещё немного и откроется магазин под домом. Два литра сидра и три литра водки стали утренним обыкновением. Он и рад не тратиться на сидр или другой менее крепкий напиток, но это вынужденная мера — организм не принимал водку, нужно было заманить чем-то. И уже в охмелевший, подготовленный, больной желудок заливать прозрачное.
На кассе его встречала одна и та же рыжая чёлка, те же пухлые бока и синяя маска.
Первым покупателем, за пятнадцать минут до открытия, смолил невесть откуда взявшуюся сигарету.
Кладя бутылки на тянущуюся ленту, он наблюдал за ней. Пустой блестящий взгляд, как у не активированного робота, оживающего после того, когда он доставал документ.
— Восемнадцать… — как обычно, вздыхая, сказала, но сейчас добавила: — Сын у меня в армии, тоже восемнадцать.
— Да? – удивился он почти искренне. — И как, сын ваш?
— Пехота. В феврале ждём. Ремни жует там, бедолага.
— Пехота, пехота, — запел он, доставая купюры. — Перейди на Федота.
Крепкий перегар обдал продавщицу. Пухлый нос за синим поморщился.
— Ваша сдача.
— Сыну оставь, — с мутной улыбкой протянул. И направился к выходу.
Толстушка постояла немного с мелочью в руках, плюнула и сунула её обратно в кассу.
2
Бутылки звонко приземлялись на рабочий стол. Как ни старался аккуратнее, родители проснулись. Первым помочиться шёл отец, за ним паровозиком мать.
— Сволочь, блять, — выругалась она. – Эдик, сделай что-нибудь. Он все деньги пропьёт!
— А мне то что? Деньги его. Жизнь тоже. Здоровья и так ни хера нет, так ещё добивает себя. Бестолковый.
— Забери у него бутылки, у кабана этого!
— Мне не жалко, — развёл руками. — Перед армией пусть нагуляется…
— КАКОЙ АРМИЕЙ? Он же через месяц там загнётся… Давай-давай, закрой дверь, надень наушники и… — хотела пожелать ещё что-то мать, но Кочкин уже был в тёплых объятиях с Маком Демарко. Никто не мог его понять, как Майки.
Первая стопка. Мак запел о брате, затем следовала песня о сестре: «Систер, систер…».
Брат умер много лет назад, сестра сидит в тюрьме. Когда она села, за что и когда выйдет, он не помнил. Но помнил детство, пацаны со двора в нагнетающимся конфликте звали своих старших. Было трудно разговаривать, отстаивать правоту перед ними. Сначала получал подзатыльники и уходил домой, но со временем он рос, «учился разговаривать» и старшие уже вставали на его сторону, принимали за своего, и в последствии он начал гулять с ними, а не с дворовыми, которые при первой возможности бежали за спины старших. Что ещё за спины старших? На работе за них не спрячетесь…
…баллада прервалась. Отец вытащил наушник.
— Иди проветрись.
— Не пойду.
Чихнул и схватился за бок.
— Уйди, аллергия…
— Прямо сейчас, Коля. Прямо сейчас.
— Прогоняешь?..
— Проветрись.
Отец оставил его с соплями и закончившейся песней.
3
Солнце не выходило из облаков третий день. Майский ветер продувал джинсовку. Чиханье не останавливалось. Тополиный пух, как на зло, залетал в глаза.
Завибрировал телефон. Бабушка. Каждое утро звонит, беспокоится о нём.
— Да?
— Здравствуй внучек Колечка, — неестественно поздоровалась.
— Привет.
— Чем занимаешься?
— Иду.
— Куда?
— Просто иду.
— Ты взрослый мужик. Ножками надо ходить, молодец.
Закашляла.
— Мы… мы с дедом… Ты тут?.. Мы с дедом были на лыжной базе. В лесочек ходили. Хорошо та-а-м. Не хочешь к нам приехать?
— Нет, – ответил честно.
— А в Киселёвск поедешь? День рождения деда решили там справлять.
— В Киселёвск? Нет.
— Ну понятно, понятно… А куда путь то держишь?
— Просто иду, пока не приду.
И сбросил. Надоело.
Фрунзе, Коммунистическая… улицы сменяли названия на домах. Потом дома пропали. Асфальт, путающийся с гравием, исчез. Под ногами сырая земля с редкой травой.
Нужно обернуться, посмотреть, где он идёт. Но желания нет.
Медленно начинает трезветь. Ясные мысли неохотно лезут в голову.
Жить не хочется, умирать тоже. Радости от бытия никакой. Обычно подростки в таком возрасте испытывают другое. Потерянный в пространстве – точное описание его теперешнего положения. Как внутреннего, так и внешнего: он не знал, куда привели его ноги пьяного. Трезвому, редко выходящему в свет, опять разгребать. Хоть ниточку бы, чтоб распутать, но ничего нет.
Земля, серое небо. Вдали лес. По времени сейчас начало дня, но света не доставало, будто там, наверху, экономили на хороших лампах.
Позади быстрые шаги. Они напомнили стук в голове при высоком давлении.
— Здаров, — сказал мальчик в галошах.
— Здарова, — Протянул руку Кочкин.
— Грязная, — показал свою чумазую руку.
— Где ж ты как?
— Везде. Помыть просто негде.
Кочкин заметил, как он уплёлся за ним.
— Куда мы идём?
— Ко мне на могилку.
— Могилку?
— Ну да. Вот же она, — вытянул палец чумазой руки.
Кочкин перевёл взгляд с юнца вперёд. Кладбище. Ни крестов, ни луны.
— Что за кладбище? — спрашивает. — Я знаю только татарское и ту, что по Бамовской дороге.
— Ай… — отмахнулся юнец. — Заброшенное. Не отставай.
Юнец ловко обходил ржавые, опавшие оградки. Кочкин шёл позади.
— Вот, — широко улыбаясь, представляет. – Вот моя могилка. Красивая?
— Пять лет…
— Ага, — с прежним энтузиазмом подтвердил он.
— Кто здесь лежит? — оглянулся Кочкин.
— Потерянные. Те, кто не нашёл себя. Обычно они спиваются, умирают на полпути, а я хожу, собираю их и приношу сюда. Здесь они нужнее.
— Чем?
— Ну мне, хоть кому-то нужными становятся, — юнец загадочно закатил глаза. – Не скучно с ними.
— Хорошо. Как мне выбраться? Я не знаю дорогу.
— А не выйдешь ты, — сказал он, змейкой выходя из своей оградки.
— Как?
— Если меня хорошенько попросишь, может быть, покажу дорогу.
— Ладно, — говорит, переминаясь и прикидывая в голове, что предложить ему. — Что хочешь?
— Что хочу? – запрыгнул на гранитную плитку и начал чесать голову. – Догони меня!
Спрыгнул и побежал вдоль кладбища. Смех юнца.
Оградки, ржавые и опавшие, мешали. Кочкин то и дело спотыкался. О волнистую оградку он зацепился и порвал джинсовку. Снял, вытащил ключи и побежал дальше.
Юнец побежал вбок, покинув кладбище.
— Стой! Стой же!
— ДО-ГО-НИ! ДО-ГО-НИ!
Скользкая трава несколько раз уронила Кочкина. На локтях и подбородке ссадины. Земля то мокрая, то сухая. Дыхание замедляется. Дышать тяжело. Аллергия не даёт покоя.
— Мишка, — вспомнил его имя на плитке. — Мишка, стой!
— Блин, так неинтересно…
Голос Юнца показался совсем близким. Кочкин лежал, расчесывая лицо.
— Ты первый, кто понял, как меня поймать.
— Ты где? – у него заплыли глаза, ничего не видел.
— Здесь я, дуралей. Здесь.
— Отведи меня, умираю.
— Нет. Увы, не отведу. Сколько тебе не показывай дорогу, ты не пойдёшь по ней. Отговорки придумывать будешь. Я тебя насквозь вижу.
— Ошибся. Бывает.
— Не-а, — протянул юнец.
Из глаз Кочкина густыми струйками пошла кровь. Ноги бились оземь.
Дышать становилось тяжелее. Каждый вздох отдавался болью в боку.
— Я же поймал тебя. Отпусти.
— Нет! – обиделся юнец. – Я сам пришёл. Ты позвал, а я при-шёл!
— Пашка, Паша, Павел. У меня же дом. Мне домой надо…
Юнец молчал, взбивая прутиком торчащую траву, пока Кочкин вопил. Речь стала бессвязной. Лицо опухло, будто покусали пчелы. Кровь загустела. По ней взметалась мошкара и строем ходили муравьи.
Через какое-то время послышались тяжёлые шаги. Юнец встрепенулся.
— Спасибо.
— Не за что. Долго вы шли. Вот, лежит. – он махнул на тело Кочкина. – Давайте обнимемся, что ли.
— Наконец он успокоился. А куда его? Так и будет лежать?
— Ну да.
Юнец обнялся с родителями Кочкина и отправился искать других потерянных.
Автор публикации
