Постапокалипсис (миниатюра)

Понятия не имею, сколько времени мы здесь провели. Кажется, вечность назад обещанные часы превратились в сутки, а следом – в недели. Невнятные, томительные и абсолютно экстраординарные недели ожидания. Но сегодня мне удастся, наконец, увидеть свет. Или тьму. Никто не знает. Вариантов множество.

Осталось только разубедить себя в том, что я натуральная крыса, привыкшая к подземелью: поначалу меня раздражали электрические лампы, утыканные здесь по всему периметру, но глаза быстро адаптировались, и – о, ужас – мне стало не по себе от мысли о расставании с этим местом. Внезапно, от страха перед неизвестностью, лоб покрылся испариной. Влажные ладони заскользили по лестничным поручням. Уже сейчас. Прямо сейчас я увижу свет. Или тьму.

Сера. Едкий запах серы обжигает ноздри и гортань. Кто-то рядом исступленно закашливается, а я жадно вдыхаю испарения: вероятно, мы в аду, но мне наплевать. Видимость, без преувеличения, равна нулю – и если вытянуть руку, она утонет в плотном янтарном смоге, словно в дыме сотен костров. Под ногами – черт те что, искалеченный асфальт, по которому радиоактивный ветер гонит обрывки прошлого.

Мне некуда идти, но я бреду вместе со всеми – потерянными и потерявшими все – стирая подошвы в поисках жизни на руинах мертвого мира. Без карты и компаса мы вслепую берем курс к привычному, глубоко внутри понимая, что впереди – безраздельный конец времен. Ни помощи, ни инфраструктуры, ни еды – лишь та, что осталась в запасах под землей.

Но я не хочу ни есть, ни спать, ни справлять нужду. Я ощущаю, как лопаются мозоли и намокают от крови носки, но не чувствую боли. Не знаю, где мои родные и живы ли они, и не могу вспомнить лиц матери и отца. Прошлого не существует, и нас больше нет, а я – лишь нечто извне, не принадлежащее ни месту, ни семье.

Пожилой мужчина справа не в силах дышать желтоватыми парами и валится навзничь. Неравнодушным не удается его спасти – я вижу холодеющий труп, испускающий изо рта того же цвета пену, что и воздух, коим старик наглотался в последние часы жизни.

Мы выходим к обломкам цивилизации по некогда широченному проспекту, превратившемуся в изрытое оврагами, испещренное трупами полотно. Разлагающиеся человеческие останки вросли в землю и смешались с дохлыми птицами и животными. А вокруг – побитые автомобили и полуразрушенные бетонные коробки с такими же заживо погребенными внутри.

Лишь слабый луч солнца озаряет этот безнадежный путь. Оно все еще здесь, хотя свет его и напоминает безликий отблеск уличного фонаря. Откуда-то пошел слушок, что река разнесла ядовитые воды, а это значит, что трубопровод – если от него что и осталось – тоже отравлен. Меж тем, мы теряем еще нескольких попутчиков – они остаются где-то позади, семенами смерти усеивая необъятное зловонное кладбище. Интересно, сколько протяну без влаги я?

Лишиться надежды – это колючий комок в горле, скребущее чувство внутри, медленно перерастающее в леденящий страх гибели. Только у надежды есть особенность – в отличие от жажды, любая жалкая капля способна ее подпитать.

И вот, навстречу движется бездомный – обмотанный пластиковыми пакетами, он раскачивается взад-вперед, готовый то ли прыгнуть, то ли упасть. Как выжил этот безумец? Вероятно, укрытие было где-то еще. И, вероятно, здесь в принципе еще можно выжить. На фоне его призрачной фигуры из облаков янтарного тумана выглядывает чудная конструкция, в которой я узнаю Центральный Детский мир, схлопнувшийся до одной только крыши и примятый к земле гигантской неопознанной техникой как картонная коробка ботинком.

– Нас, людишек, как тараканов – так просто не выведешь! – сетует полупризрак, приблизившись.
– Воды! – скулит кто-то.
– Ха! Давайте-ка так: я вам вопрос, а вы – ответ?! Верный – покажу, где напиться, а налажаете – сами найдете. Или нет. Это уж зависит от смекалки.
– Нам не до игр!
– Верно, уже доигрались… Но выхода у вас нет. Итак, ВОПРОС: что это? – тычет он пальцем в дымящуюся громадину, похоронившую исторический универмаг.
– Чего? – слышится коллективное.
– Что это за штуковина, я спрашиваю. Чего тут чего-кать?!
Я удивляюсь всеобщему недоумению, но молчу из привычки не высовываться – даже под угрозой помереть от жажды. Тут, парочка смельчаков подает голос:
– Как что!? Мортерианский корабль!
– Угроза из космоса!
Незнакомец немного медлит.
– Она, вот эта махина, видите? Это, черт возьми, ЭГО! Оно уничтожило ВСЕ. Эго его, ее, мое и твое,  – и внезапно указывает на меня.

А затем, шурша пакетами, бесцеремонно проталкивается локтями сквозь нашу группу и бредет восвояси. По рядам катится озадаченное бормотание. В воздухе веет растерянностью.

С этими людьми я провел бок о бок множество недель, но их реакция стала для меня открытием. Оказывается, до катастрофы они жили в согласии с законом и оставались в неведении: а потому никто, абсолютно никто не понял бродягу. Поразмыслив, каждый отмахнулся и вернулся к аксиоме об инопланетном вторжении с черной экзопланеты Мортера, послужившей маской великому злу, носящему имя, которое-нельзя-называть.

В отличие от них, слепых, я никогда не любил закон и порядок – а потому не боялся произносить слово «война». И, вероятно, смог бы прижиться в этом безумном мертвом мире. Как бы то ни было, дальше я иду один. И что ждет меня впереди – не знает никто. Вариантов множество.