Серым февральским утром из бывшей немецкой рыбацкой деревушки Пайза выехал автобус. Лица сидящих внутри людей были хмуры спросонок, а у одного и вовсе (ну, это уж явно с вечера) побито. Число их не доходило до двух десятков – уж сколько удалось собрать под знамёна… То были последние, как оказалось, «партизаны» из окрестных, сырых и болотистых мест.
Гулко переваливаясь на мерзлых ухабах проселочной дороги, утробно урчащий автобус скоро скрылся в высоком лесу вечнозелёных елей.
———————————————–
– Тебе в военкомат завтра с утра срочно зайти надо, поведала заступающему во вторую, вечернюю смену Уздечкину золотой человек, и неизменная начальница посольного цеха Евгения Семёновна Гуженок, – два раза сегодня звонили, спрашивали.
Балтийский рыбоконсервный комбинат – БРКК – располагался на самом конце светлого городка Светлый – в поселке Комсомольский. Впрочем, гордое название никак не приживалось вот уже четыре с лишним десятка лет, и так до сих пор и именовалось всеми – Пайза.
И посольный цех тоже остался от немцев, и представлял собой две длиннющих деревянных избы, по сути. Внутри, конечно, стояли теперь современные механизмы и честно трудились наши советские люди. И то была курица, несущая золотые яйца для комбината, как и весь комбинат для области, а и для страны даже.
Три выходных дня (а с дневной смены пятницы до вечерней смены понедельника получалось именно трое свободных суток) Уздечкин пробыл в городе, у своей невесты. Потому, никак не мог увидать на столе вахтерши своего двухэтажного, и о двух же подъездах, уютного общежития повестку из военкомата, что доставили в пятницу ближе к вечеру.
На кой он им там понадобился? Впрочем, Уздечкин мрачно подозревал…
Он не ошибся.
– На военные сборы – на переподготовку.
Парнишка понял, что на сей раз отвертеться не удастся, и забреют его теперь в «партизаны» – как называли в народе военную переподготовку уволенных в запас. Рановато, конечно! Хоть, и по закону, да не по-человечески. Да, какие теперь законы и неписанные правила в бедламе нынешних дней соблюдались: тем более – внутренние, что от Иммануила Канта! Это, ладно, сейчас – полтора года с «дембеля» минуло. А ведь в этом холодно-чужом городе – городе Канта, – где не было у Уздечкина ни родных, ни знакомых, его хотели загрести уже через два месяца после того, как честно Родине на другом ее конце отслужив, мальчоночка сапоги армейские снял. Тогда спасло лишь то, что учился Уздечкин в СПТУ на матроса-моториста: справку из училища принёс, только тогда и отстали: правда, без всяких разговоров.
Так что, теперь никакой брони не было – надлежало опять отчизне послужить. И, честно сказать, отчасти даже и кстати то было. Как раз накануне незадачливый последователь новомодного учения простудил шею до радикулита. Так что, теперь и повернуть голову из стороны в сторону не мог – острая боль сразу пронзала. Нет, не на сквозняках посольного цеха продуло парнягу: в кураже прочитанной «Аутогенной тренировки» хроническую теперь болезнь заполучил. Начитался, напыжился внутренним убеждением безграничных своих возможностей, да и вышел на улицу смело с широко распахнутой курткой, и без шарфа в помине – а еще и после душа недавно принятого!
Как говорится, научи дурака богу молиться!..
А больничного малохольному не дали – только на лёгкий труд в филькиной справочке рекомендовали перевести. А такового в цеху в помине не было – Семёновна ему еще при приёме на работу сказала: «Только, сынок – у меня сто работ на день! Только успевай во все стороны голову поворачивать». И делал все те работы бравый молодец с удовольствием. Так, что каждый день летел одним мгновением. А вот теперь-то – как: с шеей парализованной, да острой болью до самых пяток пронзающей?.. Так что – и вариант неплохой: в «партизанах» пока перекантоваться. А там, глядишь, и визу откроют, и пойдёт уж тогда матрос первого класса Уздечкин в самое, что ни на есть, загранплавание – на передовую!.. Только что, вот как сейчас будет по команде «смирно» в строю голову поворачивать?
Уж как-нибудь!..
Так, или иначе, но ехал Уздечкин сегодня с утра со своими товарищами в закрытый ему доселе город – базу военно-морского флота. Нет худа без добра – увидит, впечатлительный, теперь Балтийск!
Уздечкин был самым молодым из числа призванных (опять – «молодой»!) по возрасту, да и званию, конечно, тоже. Понурый, поначалу, народ развеселился травлей анекдотов, и даже тот битый боец (может, его таким образом за двоих пытались выдать?), что прятал иссиня-фиолетовый бланш под правым глазом под капюшоном куртки, присоединился, рассказав и свой забойный анекдотец.
– Кто есть показать нам в лес дорогу к советский партизан, получать от немецкого командования пьятьсот рейхсмарок.
– Дяденька, давайте я покажу!
– О, гут, молодьец, мальчик! Как тебья зовут?
– Ваня.
– А фамилия?
– Сусанин.
– Иди на фиг, мы сами найдем!
Так, за анекдотами, да байками, за шутками-прибаутками, не заплутав и не повернув обратно, и подъехали к воротам уготованной им воинской части.
Основные же силы подтянулись к вечеру из Шауляя и Каунаса. То были солидные усачи – бородачи – сокрушительная мощь любому агрессору: одним животом задавят! Каждый второй был с брюшком.
Поселили хоть и потерявшее отчасти строевую выправку, но не сломленное духом в жизненных баталиях воинство в спортзале, что спешным порядком был переоборудован под большущий кубрик – с четырьмя рядами двухъярусных кроватей и прикроватными тумбочками: все чин-чинарем, как полагалось по уставу!
И платье рабочее (как моряки-то настоящие говаривали!) выдали – робу матросскую. С рубахой с матросским воротником, брюками, ботинками, и даже тельняшкой. Ношеные, конечно, были морские костюмы, но чистые, свежевыстиранные.
Уздечкина, как молодому, достался верхний ярус койки. Впрочем, нижний обитатель тоже стариком не был – на пять лет только старше Уздечкина, но уже отцом молодого семейства. Николай из Каунаса. Высокий, статный и ладный, уверенный в себе мОлодец. Само собой, балабол Уздечкин в первый же вечер поведал новоявленному другу, к которому сразу проникся уважением, о чуде аутогенной тренировки (умолчав, правда, при этом о скрученной теперь радикулитом шее).
– Аутотренинг называется.
– А, – криво усмехнулся Николай, – наслышан я про этот автотренер. Про него даже анекдот есть. Одному алкашу по вот этому автотренеру порекомендовали от пьянства излечиться: «Смотришь, как другие пьют, и убеждаешь себя, что сам выпить совсем не хочешь». Ну, он после первого же сеанса и упал замертво. Врачи констатировали: «Захлебнулся собственной слюной».
Да, далёким высокий друг Уздечкина явно не был!
Душная ночь прошла без происшествий. Синий ночник горел над входом, а две маленьких квадратных форточки, расположенные друг против друга по противоположным стенам спортзала, были втихомолку прикрыты в ночи теми, чьи койки располагались прямо на сквозняке. И лишь утром, когда с подъемом кто-то решительно распахнул дверцы форточек настежь, кто-то истошно возопил:
– Да, закройте, на хрен: дует!
Уздечкин, что с закрытыми еще глазами жадно хватал свежий воздух распахнутым от храпа ртом, все же спросонок порадел тому несчастному: тоже может шею продуть – запросто!
После сытной сладкой каши на флотский завтрак, большой партизанский отряд был разбит на мелкие группы и разведен по учебным классам.
Уздечкин попал в небольшую компашку из десятка человек: очень специфичная и тонкая специальность их ожидала, потому, верно, лучшие умы и отобрали. Из земляков был только пожилой мичман, что забеспокоился с самого первого дня.
– В субботу день банно-стаканный: надо будет где-нибудь исхитриться, найти!
Мечтатель!
Великовозрастным курсантам постигать надлежало хитрую науку радиоперехвата и пеленгования автоматических передач судов противника: не хухры-мухры! Смежная, что и говорить, была эта тонкая на ухо специальность Уздечкину, в военном билете которого за прошлые два армейских года значилась запись: «Кочегар квартирно – эксплуатационной службы».
– Вот, сейчас работает радиостанция «Калипсо», – оповещал прохладных к обучению дядек проводивший занятия усатый капитан-лейтенант.
В наушниках что-то пикало, пищало и трескало, но отличить эту самую вражескую радиостанцию с таким романтичным названием от какой-то другой – труд для слушателей был не то, что непосильный, но абсолютно, прямо скажем, ненужный. Да, и какие теперь враги по новому-то, перестроечному мышлению? Разоружение, и никаких отныне войн – с глупостью этой покончено отныне навсегда!
Так что – сиди, кемарь в наушниках, голову подпирай рукой покрепче, чтоб не заснуть окончательно, да об парту ее, бестолковую, со стуком не уронить.
Оживлял ситуацию на переменах (которые по времени порой равнялись времени занятия, а то их и превосходил) балагур Александр из Шауляя – вполне раздобревший мужчина с шикарными черными вислыми усищами и веселым взглядом серых глаз из-под очков.
– Да нет, у нас все спокойно! Сосед у меня по лестничной площадке – литовец: души во мне не чает. Однажды, правда, на кухне у меня пили, он мне и высказал: «Бурлак!». Я его на лестничную площадку вытащил, против его двери поставил, ну и двинул – он к себе точно и полетел. Все, с тех пор всегда рад меня видеть, и здоровается весьма уважительно, с поклоном: «Сан Саныч!..»
– Правильно, так и надо! – живо оценил мичман.
– Сейчас для военкоматовских – самый сенокос! – блестел оживленным взором из-под очков Сан Саныч. – Кооператоры – милое дело, самые выгодные партизаны! Стриги их, как овец: только повестки успевай рассылать! Кооператорам на сборы ехать никак не выгодно – им-то зарплату никто не заплатит. А и прибыль потерянная: кооперативная лавочка-то на время свернется. Вот, они с конвертиками в военкомат и чешут: сотен пять сунули – от сборов отбоярились.
Уздечкин, со своим правильным и прямолинейно-отсталым мышлением ( не перестроечным вовсе), об этом вопросе даже бы и не подумал. А у старшего-то товарища вот какой ум пытливый и даже прыткий !
В тему побочного дохода подключился со своей историей Виктор – тоже усатый, тоже вполне дородный моряк торгового флота из Каунаса.
– Друг у меня нашел паспорт моряка. Разузнал адрес, приехал – бабушка дверь отворяет. «Такой-то здесь проживает?.. Я нашел его паспорт моряка». – «Вот, спасибо вам, а то мы уж объявление подавать собирались!». Паспорт взяла, и дверь закрыла.
– Вот дурак, а!
– Не говори! Найденный паспорт моряка, – солидно кивал Виктор, – сейчас семьсот рублей стоит.
Уздечкин не удивлялся цене – сотенные зелёные бумажки с чеканным профилем вождя революции шуршали уже увядающе пожухло в сравнение с живо шелестящими зелёными купюрами с изображением североамериканского президента. Молодой человек дивился готовым расценкам на такие щекотливые моменты жизни. Он бы тоже запросто утерянный документ растеряше отдал – разве можно на чужой беде наживаться?
Простак!
Дни потекли в монотонных флотских, можно было теперь сказать, буднях. Отрадой было только посещение столовой, в которой три раза в день «партизан» кормили здоровой, сытной едой.
Но одним вечером ужин оказался на грани срыва.
– На ужин никто не идет! – с прибалтийским акцентом командовал глашатай на выходе из кубрика. – У нашего товарища температура, а ему не вызывают врача!.. Пока не придет врач – на ужин никто не идет!
Как с улыбкой сказал пару дней назад солидный майор: «Я понимаю – «Саюдис» и здесь не бездействует!».
Партизаны выжидали какую-то минуту: заболевшим товарищам, конечно, следует помогать, но не на голодный же желудок!
– Пошли, чего теперь – без ужина остаться! – лихо гаркнул самый голодный, верно, русоволосый парень. И неуправляемая толпа, не сминая, впрочем, а обходя малочисленную – по пальцам пересчитать – группу поддержки у койки болезного, хлынула в двери.
– Помойники! – только и оставалось крикнуть вслед активистам движения за независимость.
Градус напряженности, впрочем, спал очень быстро – как, видимо, и температура у больного, и следующим вечером, когда у экрана телевизора уже все горячо болели за наших лыжниц на чемпионате мира в Лахти. Прибалтийские товарищи были в первых рядах с вопросом:
– А Венцене бежит?
Вида Венцене в той гонке не участвовала.
– А Елена Вяльбе?
Ну, хотя бы!..
А на противоположной стороне «взлётки» между тем поминутно звучала команда:
– Смир-р-на!
Это за деревянным столом резались не на жизнь, а насмерть любители домино: плевать они на всякие гонки хотели! Тон здесь задавал разбитной, с рыжими лохмами, таксист Ласточкин.
– Ластушкин, дуплись!
Забойную историю поведал как-то вечером таксист…
Послали меня от автопарка в Ригу получать новую партию машин. Жена как узнала, сразу со мной увязалась: «Мне надо в Риге по магазинам походить». Денег взяла, купили еще боны у сестры её – у той мужик в море ходит, – поехали. Едем, и как назло – на каждом перекрестке голосуют! Я зубами скриплю, но держусь, не останавливаюсь. Жена уже говорит: «Давай возьмём попутчиков!» – «Нельзя, ты что – нам не разрешают!».
– А почему нельзя? – влез тут наивный Уздечкин, что в предвкушении интереснейшего рассказа потихоньку подтянулся к полю доминошного боя.
– Жена прознает, сколько левака он имеет! – возмущенные таким невежеством, гневно ответили несколько человек сразу. – Ну, ну – дальше чё?
– Приехали в Ригу, завез я ее к родственникам, сам, мол, в автопарк. Думаю: ну, сейчас оторвусь за всю дорогу. И первую же девчонку подвез – порядочная такая с вида! – она с заднего сидения вылезает, гляжу – сумочка женская лежит. Я без всякой задней мысли: «Девушка, сумочку не забыли?». А та и глазом не моргнула: «Ой, спасибо большое – оставила бы сейчас!». Пару часов потаксовал – накосил бабла, возвращаюсь к родственникам, жена с порога: «Ты сумочку мою с заднего сидения забрал?». А там и деньги все были, и боны валютные.
Дела!.. Накосил бабла, называется!
И конечно, не обошлось без автомобильного анекдота от махрового такого таксиста!..
– Русак наш в Грузию едет…
– За «Волгами» новыми тоже, с женой? – съязвил под руку кто-то.
Ласточкин не обиделся и продолжал.
– И на самом въезде видит: висит знак – «кирпич», стоит пост ГАИ, и двое гаишников с палочками у обочины. И – машины в три ряда потоком мимо несутся. Сполз он на обочину, остановился – осмотреться… Знак висит, гаишники стоят – никого не тормозят, машины мимо шуруют. Завелся потихонечку, поехал. Ему тут же палочкой: принять на обочину! «Вай, дарагой, под знак едешь!» – «Так а вот эти же все…» – «Э-эй! Они едут – они не видят! А ты – видел, и поехал!».
Угомонить шумную компанию насилу удавалось гораздо позже формального отбоя.
На третий, или четвертый день партизанщины Уздечкин вдрызг разругался с Николаем Нижеспящим. Все из-за сигарет!..
– «Каститес» – вот лучшие сигареты! – доказывал Николай.
– Лучшие сигареты в Союзе – это «Казахстанские» и «Медео». У нас их даже в подарок москвичам возят.
Ну, не дурень ли был Уздечкин, по такому пустяку в такую нешуточную склоку ввязываясь – он вообще не курил никогда: ни «Каститеса», ни «Медео» с «Казахстанскими». Эксперт по табакам!
– Я не знаю никакого «Медео», никаких «Казахстанских»! – стоял на своем рослый спорщик. – Лучше «Каститеса» сигарет нет!
– Вот потому так и говоришь, что не знаешь! – не на шутку уже горячился Уздечкин.
Так два патриота своей земли и рассорились. Трубки мира не выкурили уж до самого конца, и вообще больше не разговаривали. И пограничные, натянутые отношения теперь в пределах двухъярусной кровати соблюдали вполне. А подобные коечные вопросы стояли остро не только у них…
– Гляжу со стороны, – со смехом, и с присущим ему жизнелюбием рассказывал в классе Сан Саныч, – деятель с верхнего яруса, встал на мою койку, ноги, как о половик, о мое одеяло тщательно так вытер, а потом уж наверх к себе полез. «Эй, земеля – совсем нюх потерял? Ты полотенце свое для лица сначала подложи, а потом уж ноги вытирай – тогда я не против!».
Да, веселый был человек! Вот, с кого изрядному, по случаю, зануде Уздечкину пример брать было бы надо! Не во всем, конечно…
– Я почему любовницу имею – у меня после неё и к жене чувство разгорается.
Шалун из Шауляя!
– Ну, небезопасное, конечно, дело! Однажды жена мне с утра говорит: «Ты меня сегодня ночью Люсей называл». – «Да, не знаю я никакой Люси! Приснилось, наверное, что-нибудь». В следующий раз, в самый-самый момент, у жены спрашиваю: «Люсенька, тебе хорошо?». Она меня – как муху из борща!.. Но я и тут отбрехался: «Да, ты мне все мозги с какой-то Люсей прокомпостировала – вот и я уже заговариваться стал!».
Истинным партизаном по духу был Сан Саныч! И в шифровальщики его тоже верно определили.
– Вообще, надо бы в этой форме морской сфотографироваться. На память.
И будучи в трезвой памяти и здравом уме, ни сном, ни духом не мог предположить тогда бравый военмор, как и кто-либо другой, что не в таком уж далеком будущем – и на их уж точно веку! – в том самом Шауляе расположится авиабаза НАТО.
А в банно- безстаканную субботу в клубе, исключительно для призванных на военные сборы, закрутили «Маленькая Вера». Впрочем, матросы и старшины срочной службы кое-где тоже пролезли в тесные ряды, кои и покинули сразу после второй интимной сцены: чего там дальнейшую бодягу служивым смотреть?
Так что, не обижали призванных на сборы ни хлебом, ни зрелищами.
А будними темными вечерами Уздечкин, убивая время безделья, неспешно прохаживался, по асфальтовым дорожкам части. Было безлюдно, и хорошо думалось, мечталось, и даже потихоньку пелось: «Я хочу быть с тобой… Я так хочу быть с тобой». Грех, впрочем, было ему тосковать – письма от невесты приходили регулярно и были полны любовью.
Только однажды наступили на горло его песне: «Эй, тумбочка, где шаришься!». Это старшина второй статьи кричал в полутьме праздно вышагивающей фигуре. «Ты это кому говоришь?» – обомлел от такой наглости Уздечкин (что пару лет назад на правах старослужащего вполне мог точно также «построить» этого самого моряка). «Ой-ей, извините! – весело залебезил морячок. – обознался! Извините!».
А в конце этих трехнедельных сборов пришлось пошагать в общем строю на плацу. Строевой смотр устроили в честь контр-адмирала, приехавшего лично обозреть результаты военных сборов. И построившись в ровные колонны, «партизаны» не ударили в грязь лицом: шагали точно в ногу и почти строевым шагом, по команде «равнение на!..» тянули шеи дружно, разве что не могли скрыть счастливых улыбок идиота. Причем, отметил себе Уздечкин, члены «Саюдиса» и здесь были в первых рядах: удивительным и даже неправдоподобным то оказалось!
Адмирал отметил высокий боевой дух подразделения.
А расходились – разъезжались пятничным утром. Без сантиментов выйдя за ворота части, потянулись к автовокзалу, жадным дембельским взглядом обозревая унылые окрестности: как-никак, три недели в лишениях флотской службы были.
И разъехались – каждый в свои города и веси, в свои дали тогда еще единой страны.
А Уздечкин потом всегда говорил по случаю: «Я, кстати, тоже в военно-морском флоте служил – три недели. На переподготовку вызывали».
Автор публикации
