Вся его жизнь началась с её глаз. Колдовских, чёрными омутами манивших. С улыбки – сводящей с ума и знающей себе цену. Заставляющей сердце стремительно и с чувством бить в грудь.
Казалось, больше не было никого, кроме неё. И жизнь до неё была пустым, блеклым и выцветшим листом бумаги на солнце.
Он был поэтом, романтиком, который воспринимал жизнь полнее, чем другие. Зелёным юнцом, полным тщеславия и гордыни. Глядящим на весь мир и людей её глазами. Чёрными и колдовскими.
Кормился с её рук, как бродячий пёс. Черпал вдохновение, поглаживая молочные округлые плечи. Писал про неё, о ней, из-за неё. Напивался, когда она была с другими. Но знал – она вернётся. Всегда возвращается. Потому что также зависима от его ласковых губ, с которых срывались витиеватые ругательства вперемешку с оскорблениями.
Но оскорблять её он мог, лишь напившись вдрызг, забыв себя и своё чувство, давившее грудь могильной плитой. Она лишь смеялась, слушая грязные слова, которые лились с его уст. А позже с интересом смотрела, как он помятый и несчастный, ползает в её ногах, вымаливая прощение.
Ах, чего только не было между ними! Он помнил, как подарил ей много красных корон на длинных стеблях. Пришёл к ней домой и увидел, как от неё уходит другой. И тут же отхлестал её этими розами по щекам.
Она смеялась; похоже, что ей нравилась эта боль. А он сквозь красную пелену ярости видел царапины на её щеках. После она впустила его к себе – они до звёзд в глазах пили шампанское, отмечая что-то.
Танцевали фламенко, она кричала, пророчила ему великое будущее, славу поэта. А он, находясь в сладком, слепом обожании и ненависти, скинул цветы на пол и кинулся на неё.
Всё мешалось и смешивалось внутри и снаружи. Её прерывистые вздохи и стоны, его надсадное дыхание, когда он, еле справившись со штанами, спустил их до бёдер, резко и жадно вошёл в неё.
Помнил отрывками – её спина в крови. Беззащитные белые руки, сжимающие стебли. Широко раскинутые ноги и бесстыдно задранное до пояса цветастое платье.
Если бы кто-то спросил его тогда и после, были ли они счастливы? Он бы ответил, что они в равной степени сходили с ума от боли и любви.
***
В этих мучениях и мытарствах прошло пять лет. Сколько он шлялся по кабакам, проигрывая честь, совесть, но прославляя имя! Целуя проституток, но зная лишь её! Напиваясь вина, но всё равно видя её глаза. Чувствуя проклятый запах яблок, которыми она всегда пахла.
Она часто приходила к нему и редко оставалась на ночь. Говорила: «Мой друг, физическое – ничто! А духовное – вот что важно! Духовно я всегда с вами!»
Боль оглушала. Поклонницы всегда были рядом. Эти шлюшки, которые даже мизинца её не стоили, желали получить свой кусочек славы! А ей ничего не было нужно, лишь свобода. Понимая это, он хмурился, целуя сухие чужие губы.
И видел, читал газеты, как имя, поначалу маленькое, ничего не значащее, всё разрастается, становится чудовищно огромным!
Вместе с этим таяло, как масло на солнце, его тщеславие. Таяли надежды, из иллюзорности воплощаясь в реальность. Мираж, ставший явью.
И вот выставки, встречи с поклонниками, признание, слава, богатство! Он улыбался всем искусственно, выискивая её глазами.
Она так и не пришла ни на одно его выступление.
***
Ещё два года – сухих, безжизненных. Он словно находился в пустыне, сжимая в руках слитки золота. Но что ему золото, когда замучила жажда?..
Она оставалась у него. Они всё чаще танцевали фламенко, но в движениях больше не было страсти, этой неистовой, всё рвущей силы, которая бушевала, направляла, уничтожая и созидая одновременно. У него в руках было золото, а во рту было сухо.
Он всё чаще заливал эту сухость бренди, но после него ощущал кислоту. Глядя в чёрные глаза той, за которые и сейчас мог пойти на преступление, встречал лишь холод и равнодушие. Пробовал вновь сочинять стихи, но все они выходили мёртвыми, бутафорными и лживыми.
Муза оставила его.
В последний раз она танцевала фламенко в чёрном платье. Его удивил такой выбор.
«Мой друг», – отвечала она, – «это мой траур по… Впрочем, вы знаете, о чём я говорю».
Он знал. И на следующий день, видя, как она решительно выходит с чемоданом от него, знал, куда она уходит.
К молодому, начинающему, полному надежд и такого же тщеславия, какими он сам когда-то был полон, художнику. Была ли эта связь длительной? Он не знал. Но понимал, что она больше не вернётся. Потому что ушла к другому – созидать и разрушать, метаться, сгорать от страсти, страдать в розах и снисходить к безумному поклонению. Такой она была.
А что он? Ему оставалось лишь выйти на балкон с низкими перилами, взглянуть назад – на роскошную гостиную, украшенную вычурной лепниной и дорогой мебелью из дуба – плоды его… нет, их общих трудов. А затем – посмотреть на небо, неожиданно голубое и свободное от всех страстей и забот.
И шагнуть вниз.
Автор публикации
