Посеявший ветер.

Посеявший ветер…

 

Пролог.

 

Века не властны над её Величеством пустыней. Незыблема, простирается она от края до края огромного континента, и бесплодны все усилия людей остановить её неумолимое наступление на их крохотные обжитые оазисы.

Ночной ветер с тихим шорохом играет мириадами крохотных песчинок, заставляя их находиться в вечном, никогда не прекращающемся, движении. Изредка сюда, в самое сердце тысячелетнего безмолвия, донесётся крик охотящейся на тушканчиков неясыти. Да ещё стрёкот немногих цикад возносится к безбрежному небу, равнодушно взирающему на море песка ярчайшими глазами восточных, волшебно мерцающих, звёзд.

Но раз в год, в глухой полночный час, когда солнце и звёзды выстраиваются в одно, строго определённое, положение, чей-то шёпот всё же нарушает девственное спокойствие самого безлюдного места в мире. И столько жёлчи, столько горечи в этом шёпоте, что скрючиваются, как от огня, веточки растущего поблизости саксаула! И падают наземь, словно пронзённые стрелами, редкие летучие мыши, попавшие туда, где ещё слышен шёпот, доносящийся из странного, никогда не засыпаемого песком колодца:

-… мальчик мой! Ты не вернёшь так к жизни убитых. И не утешишь опозоренных.

– Да, отец. Не верну. И не утешу. Зато я накажу виновных. И детей детей этих виновных. Пусть все живущие знают – никакое преступление не останется безнаказанным. Никогда. Месть – она не для мёртвых. Она – для живых. Моя месть – это предупреждение.

Тем, кто захочет сделать что-либо, подобное свершённому с нашим городом…

 

1. Хассан.

 

– Если всё сделаешь, как я сказал, денег вам хватит на несколько лет!

О, как часто ему приходилось напоминать себе об этих словах Магрибца!..

Потому что ощущение дикости, нереальности окружающего, и постоянное головокружение туманили мозг. Делали каждое движение словно замедленным: будто он продирается сквозь патоку. И тело, такое привычное, стало чужим: руки и ноги – будто не его. А чужака – растерянного и неловкого мальчишки…

Да и бесконечный спуск-подъём стал сильно раздражать. Каждый шаг вызывал всё более острое желание бросить всё к чертям собачьим, и вернуться.

Только вот идти обратно ничуть, уже, наверное, не ближе, чем вперёд!

Хассан до сих пор никак не мог приспособиться к тому, что ступню – он же видит! – нужно ставить на нижнюю ступеньку, а ощущения показывают, что он поднимается!

Стало гораздо трудней дышать: так бывало каждый раз, когда он ходил в горы, за хворостом. Одышка появлялась, как объяснял усто Рахим, оттого, что выше, там, в бесконечном Небе, воздух становится всё тоньше, и, наконец, совсем уж высоко, истаивает полностью. И тогда даже днём становится видно звёзды…

Ну, в это-то Хассан не верил, потому что уж совсем бред. А вот в то, что воздух, словно действительно истончается, делая тяжкой работой дыхание, и превращая каждый вдох и шаг в подвиг – запросто! Потому что с каким-то надрывом вырывавшиеся изо рта хриплые вздохи не могли не пугать его – не старик же, как тот же усто Рахим!..

И, словно в довершение неприятностей, у него снова сводило судорогами мышцы икр, и колени тряслись, как будто опять таскал мешки с глиной для саманных кирпичей.

А ещё, вначале пугало, а сейчас уже только раздражало, что вокруг нет никаких звуков: словно голову обложили ватой! Невесомой, неощутимой. Даже когда он специально топал, ощущение удара отдавалось лишь в ноге. А когда кричал что было сил в глубину бездонного провала за кромкой ступенек, казалось, что чувства не подводят: он кричит.

Но…

Но звук до ушей так и не долетал.

Нет, так не пойдёт. Он решительно скинул котомку, и присел на очередную ступеньку, ругаясь, про себя и вслух, и задыхаясь.

Смотреть вокруг смысла нет: лишь те же изжелта-коричневатые стены бесконечной трубы. Словно он двигается внутри гигантского, чудовищного минарета. Только без окошек-бойниц.

Ступеньки – из чёрного камня. Похожего на драгоценный мрамор.

Как, и для чего они закреплены в стене из простого саманного кирпича-сырца, для Хассана являлось неразрешимой загадкой.

Но разве здесь, в мире заколдованного Города, не всё – такое же?!..

Лепёшки уже порядком зачерствели. А вот воды осталось… Четверть бурдюка.

И если так пойдёт и дальше – ну, то есть, если он будет так же напрягаться, «спускаясь», вся эта вода очень быстро выйдет из него в виде пота. Он и так уж пьёт на неизбежных привалах понемногу: скупые глоточки лишь чуть смачивают пересохшее нёбо, но не смывают толстый слой липкого густого налёта, покрывающего, кажется, всё горло и рот…

Нет, нужно идти помедленней! Спокойно. В одном темпе. Иначе, когда бурдюк опустеет, он окончательно обессилит.

А ему ещё возвращаться.

Съев предпоследние поллепешки, и запив тремя малюсенькими глоточками, Хассан с горечью посмотрел вниз.

Там клубился, то сгущаясь, то словно рассеиваясь, голубовато-малиновый туман – правда, очень прозрачный. Вроде того, что иногда возникает над землёй в сырое осеннее утро. Вот только не бывает здесь ни утра, ни ночи, ни дня.

Чёртова башня-перевёртыш и не думала кончаться: спиральный спуск тянулся, теряясь внизу, а светящийся разреженный воздух, давящим маревом окружавший место, где он присел, и не думал темнеть, как обычно бывает, когда спускаешься в колодец. Правда, вот ноги и спина показывают, что он не совсем спускается… Но Магрибец и предупреждал, чтобы он не слишком-то доверял своим ощущениям по дороге: он просто должен дойти до Города. И взять там…

То, что нужно взять.

Всё же интересно: почему чёртов старикашка обратился именно к нему – сухопарому и дочерна загоревшему, похожему на кусок засохшего кизяка, озлобившемуся от тяжёлой и нудной работы, мальчишке? Ведь среди его сверстников есть и повыше, и покрепче… Или…

Или они не так сильно нуждались в деньгах?!

Не-е-ет, старикашка всё чётко рассчитал: он просто не мог отказаться!

Со стоном Хассан поднялся. Закинул суму на спину, пошевелил плечами. Ладно, нужно двигаться – от рассиживания да раздумывания толку уж точно не будет.

Поглядев вверх, он увидал чёрное пятно – в него теперь превратилось небо над колодцем-минаретом. Наверное, снаружи давно настала ночь. И, если честно – он думал, что даже не первая… А здесь – всё так же светло. Неизменно.

Колдовство!

Проклятый спуск играл с его разумом отвратительные шутки: иногда ему казалось, что он провёл в пути добрый месяц. А иногда – что просто здесь и родился!

Вздохнув глубже обычного, он поставил ступню на очередную ступеньку – вперёд! Дыхание почти успокоилось, и он старался теперь идти размеренно и неторопливо: совсем как ишак дяди Вахида, когда везёт арбу с горшками, касами и ляганами на базар.

Впрочем, думать и волноваться это Хассану не мешало. Вот только мысли всё время крутились вокруг лишь одного вопроса: и как это он согласился позволить втравить себя в такое… такое… Идиотское, и явно опасное, дело!

Но Магрибец так красочно описывал, сколько денег он заплатит…

Действительно: на еду-то точно – хватило бы на несколько лет. И маг даже дал часть авансом: Хассан смог купить матери лекарство! А ещё лука, моркови, хлопкового масла, муки, и полмешка риса: теперь дома хотя бы есть что кушать! Сама-то мать уже не встаёт, и может только руководить. Но Шахноза теперь кое-как справляется – и с тандыром, и с очагом, и с казаном… Значит, сможет хоть что-то простое приготовить. И накормить и мать и Ферузочку. Да и на базар за продуктами сходит.

Деньги он матери оставил всё. Ему-то они в пустыне…

Пот с лица теперь почти не тёк: он подобрал-таки такой ритм движения, что и шагал расчётливо, не напрягаясь, и дышал, почти не хрипя.

Жёлтая стена с торчащими кое-где соломинами, раскачиваясь в такт шагам, проплывала мимо, и он иногда опирался рукой, стараясь держаться подальше от краёв ступеней, обрывавшихся буквально в шаге от этой самой стены. Нет, трогал стену он вовсе не для того, чтобы убедиться в реальности происходящего, а для опоры: ноги всё так же предательски дрожали, и он опасался, что судорога снова сведёт в самый неподходящий момент слабоватую левую икру. И тогда он, споткнувшись, может даже упасть.

Туда – в бездонный пролёт.

Сколько всего кругов-спиралей он прошёл, поглядывая вперёд, и на стену, и методично шагая, Хасан не знал – сбился со счёта после восемнадцатого. А когда это было? Часы назад? Или, всё же – дни?! Действительность превратилась в чётко ощущаемые реальные вещи: стена слева. Под ногами – ступени. И уводящий в бесконечность, мерцающий неземным светом, круглый провал справа…

Да есть ли у него дно-то?!.. Или… Это просто хитрый способ отправить его на тот свет?! Хотя…

Для чего бы Магрибцу отправлять его на тот свет? Ведь, как легко вычислил Хассан по бегающим прищуренным глазкам и нервно дёргающемуся провалу беззубого рта, то, что находится там, внизу – для проклятого мага дороже жизни! Он, скорее, постарался бы всячески облегчить Хассану его задачу… Если б мог.

Да, тогда, в самом начале, провал вовсе не показался ему страшным и глубоким.

Дырка в основании бархана не превышала в ширину нескольких шагов, и дно казалось так близко – вот, спрыгивай, и бери, что надо! Однако хорошо, что Магрибец предупредил его. От поспешных выводов и действий.

Он снова глянул вниз.

Ого! Или глаза его обманывают, или…

Или он, наконец, добрался! До дна! Или – вершины?

Э-э, Мардук его раздери, неважно: вон – впереди маячит окончание чёртовой лестницы, переходя в плоскую поверхность.

Но подойдя к ней, Хассан невольно притормозил: обалдеть!

Вот этот глубокий, и такой широкий по дну, что там запросто можно проехать на арбе, ров – не иначе, как вывернутая наизнанку защитная крепостная стена! И проход через неё – только там, где были Главные ворота.

Здесь и правда настоящий Город. Только вот… странный.

Потому что дома – тоже: словно вывернуты наизнанку. То есть, выглядят – как ямы в земле! А сами дома-то… Совсем как у них в Биркенте: по окраинам лепятся к крепостной стене мазанки бедняков, низкие (Вернее – неглубокие!) и сляпанные словно кое-как, да ещё с земляными крышами, поросшими выгоревшей сейчас, сухой и ломкой бледно-жёлтой травой. А подальше – видны ямы поглубже, и стены внутри даже обложены керамической глазированной, с зелёно-голубым орнаментом, плиткой. А вон и совсем уж дворцы: огромные ямы, шагов ста в поперечнике, посередине ещё и с островком-двором…

И как всё это добро здесь помещается?!

Невольно сделав шаг назад, он огляделся ещё раз.

Точно! Шайтанский «минарет» ближе ко дну так расширился, что здесь и правда – легко поместиться большому Городу! А он-то, он-то… Проглядел, как спираль лестницы превратилась в круг поперечником в пару миль.

Ладно, Магрибец объяснил, где искать.

Он снова двинулся вперёд – туда, где между ямами-перевёртышами шло нечто, похожее на кривую узкую улочку. Вот только пыль… А, ну да: он же идёт по изнанке дороги: пыль не поднимается, а наоборот! Словно взмётывает перевёрнутые фонтанчики… под подошвами. Но! Зато здесь она хоть пахнет!

И пахнет привычной пылью – а не так, как было в «минарете», где из всех запахов ощущались только едкий запах его пота, и заплесневелой воды в бурдюке…

Поскольку улица была – всего-то три шага в ширину, невольно он оказался вынужден заглядывать в провалы-дома по бокам. Бр-р-р!.. Жуть. Неужели тут кто-то жил?!

Но как же… Получилось такое?! Кто, какой сверхмогущественный маг, ифрит, или дэв, заколдовал этот несчастный Город? И… За какие грехи?!

Ямы-дворцы знати он осматривал уже с улицы пошире, и даже мощённой камнем – вот только брусчатка торчала сейчас торцевой стороной наружу: идти оказалось страшно неудобно. Поэтому чтобы не «нырнуть» в какой-нибудь Дворец, он старался больше смотреть всё же не в них, а под ноги.

Но вот он и подошёл. В конце улицы – центральная площадь. И за ней – самая большая и глубокая яма. Дворец Султана. Его Цель.

Хассан осмотрелся. Да: нигде – никого. Вот только не нравится ему этот зловещий багрово-малиновый оттенок в пространстве над Городом – словно перед ним невероятно красочный закат… Или восход?

Э-э, неважно: идти всё равно надо!

Теперь во «Дворцы» он не заглядывал: привык, как к курам или воробьям – там, дома…

Главный Дворец, «высящийся» на добрую дюжину шагов в глубину посреди пустого пространства центральной, может, как и у них – базарной, площади, занимал в поперечнике не меньше двухсот шагов. Но как же в него…

Он двинулся вдоль широкой и глубокой канавы, очевидно дворцовой защитной «стены». О! Вот и ворота. Поколебавшись лишь миг, Хассан ступил внутрь.

Проклятье! Можно было догадаться! Теперь его развернула невидимая неумолимая сила, и он оказался ногами кверху!.. А, нет. Это он, оказывается, стоит на земле у привратного поста стражи. Вон – их секиры и копья торчат из открытой двери караульной.

Но где же сами люди?

Заглянув вовнутрь, он понял, что людей нет.

Ну и ладно. Ему это только на руку: вдруг бы стража вышвырнула его вон! Да и то сказать: а сам бы он не вышвырнул из этих шикарных, в позолоте и помпезной ганчевой резьбе, покоев, наглого оборванца с грязными ногами, и дочерна обгоревшим телом, виднеющимся через прорехи в ветхой рубахе? Да ещё с котомкой на плече. Ни дать – ни взять: попрошайка-нищий…

Опасливо оглядываясь, он двинулся в глубину – к парадным дверям из, кажется, чинары, (Великолепно подходит это дерево для резьбы – не скалывается, и от времени становится только прочней!) покрытым чудесной резьбой.

О, да! Уж эта-то резьба – явно для Правителей. Он однажды видел, какие колонны делал усто Шовкат для Визиря – (Даже – не Султана!) вот уж красота!.. Но тут…

Заставив пальцы, всё водившие и водящие по чудесным завиткам и впадинам орнамента, оторваться от полированного дерева, он толкнул двери. Те распахнулись.

Ещё зал. С нишами-альковами, в которых стоят столики-дастарханы и навалены матрацы-курпачи и пуфики из восхитительной, расшитой золотом, парчи. И занавеси-драпировки из бархата… Может, здесь заседал Диван – собрание умнейших чиновников-советников-помощников?

Следующие резные двери он прошёл уже не останавливаясь.

Ага – вот он, тронный зал!

О, Аллах! Какие ковры. И мозаики на полу. Лепнина карнизов…

А трон-то… Из чистого золота!

Тяжко вздохнув, (Богатство проняло до самого дна юного сердечка! Они с матерью иногда просто рыдали, не зная, чем накормить плакавших от голода младшеньких, а тут… Продай один такой ковёр ручной работы – и живи безбедно всю оставшуюся жизнь!!!) он опустил глаза. Вид рваного шлёпанца, откуда торчал большой палец, вновь вернул его память из глубин нищего и безрадостного детства. Вот потому, что он не хотел такого для Ферузочки и Шахнозы, и согласился на… Проклятый магрибец! Он точно – знал!

Пришлось, разжав сцепившиеся в побелевшие кулаки пальцы, тряхнуть головой, чтобы отогнать ненужные воспоминания. Бедный отец. Всю жизнь за гроши проработал водовозом, и погиб так глупо – под копытами коня какого-то гонца, спешившего доставить в такой же зал депешу от важного сановника. Или другого Султана.

Довольно!

Хассан смахнул выступившую некстати слезу с уголка глаза.

И шагнул туда, куда ему нужно было шагнуть. В потайную дверцу, скрытую за изысканно-роскошными тяжёлыми драпировками задней части трона. Она отворилась так же легко, как и остальные двери здесь.

Ух ты! А ведь по этой крутой и жутко узкой – как они здесь протискивались?! – спиральной лесенке, ему и правда приходится… Подниматься!

Ну, хоть что-то привычно – прямо как там в «обычном» мире… Не заколдованном.

Подниматься пришлось долго. (Хотя, конечно, не настолько, как в колодце-минарете!) Но вот он и на месте.

Маленькая комната, отделённая от лестницы очередной легко открывшейся дверью, роскошью не поражала. Скорее, наоборот – убожеством. Зато стены – как в крепости. Три узких окна-бойницы показывают, что толщина их здесь – три-четыре локтя. Н-да, неказисто. Для Дворца.

 

 

В центре комнаты столик. На нём – четыре предмета.

Первый – маленькая секира. Хм-м… Больше, даже, похожая на обычный топорик. Чёрная рукоять из дерева, словно отполированного мозолистыми руками. Впрочем, настоящему воину такая показалась бы просто детской игрушкой! Да разве может вещь в две ладони длиной служить и правда – оружием?!

Игрушка?

Хассан взял удобно улёгшуюся в узкую детскую ладонь рукоятку. Примерился: «Вах! Вах!» Удобно, да. Но – вряд ли опасно для врага. Особенно, если у того длинная сабля, кинжал, или копьё. Или – нормальная секира.

А что с лезвием?

Заточено, вроде, неплохо… Он на всякий случай легонько стукнул остриём по ножке стоящего рядом табурета. Там осталась глубокая засечка. Надо же…

Внезапно Хассан почувствовал кожей вспотевшего затылка, что за спиной что-то происходит!

Он стремительно рванулся вперёд, за столик, чтобы хоть он отгородил от этой, возникшей, когда он совсем и не ждал, опасности! Секирку автоматически перехватил обеими руками, оскалившись: какая-никакая – а защита!

Впрочем, вряд ли тут ему поможет не то что секирка, а и всё оружие Арсенала!

Бородатый и усатый сардор в мощной броне, со щитом в левой, и ятаганом в правой руке справился бы, наверное, и с лучшим воином из стражи самого Султана – роста в нём, пожалуй, под семь локтей! А уж тугие бугры мускулов под кожаными рукавами и штанинами перекатываются, что твои арбузы!.. Кольчужная рубаха, сапоги… Шлем с острым навершием и с кисточкой из чёрного конского волоса. Хассан сглотнул, сообразив, что воин отрезает его от единственного пути бегства – двери.

Однако сардор молчал, не двигаясь. И только чёрные щёлочки глаз сосредоточенно смотрели на мальчика. Хассан, выдохнув и снова втянув воздух, решился:

– Ты… Кто?

– Я – преданнейший и послушнейший слуга моего Господина!

– А… А кто твой господин?

– Мой Господин – ты, мой Господин! – голос, кстати, оказался приятным. Спокойным, с чувством неколебимой уверенности в себе, и собственного достоинства. Без напускной экзальтированно-истеричной преданности, как, бывало, он слышал, отвечали на смотре в родном городишке Султану его воины.

Но насчёт того, что он – Господин…

Ох! Д…мо! Мардук раздери! Чтобы достойно описать ситуацию, у Хассана и ругательств-то подходящих не нашлось.

Вот, значит, в чём дело. И вот за чем посылал его Магрибец!

Волшебно-неуязвимый и «преданнейший» воин! Да, такого бойца-защитника в наши суровые и продажные времена – поискать! Но…

Но неужели такой «слуга» только один?!

Хассан подошёл к табурету, ударил лезвием по ножке ещё раз.

Второй сардор ничем не отличался от первого – словно из ниоткуда возникший рядышком с первым, брат-близнец. В полном вооружении.

Хассан почувствовал, как в комнатке словно стало гораздо теснее.

Нет, ходить везде с двумя такими молодцами… Хоть и наполняет душу сознанием собственной значимости и силы, но… Не совсем удобно. Да и чем кормить воинов?!

– Вам нужны… Пища и вода?

– Нет, Господин! – ух ты! А чётко у них получается говорить хором – словно это отвечает один человек! Впрочем… Может, так и есть: за образец взят какой-то… прославленный герой. И с него будет сделано столько копий-двойников, сколько раз он ударит секиркой по… любому предмету! – Мы не нуждаемся в пище, воде или отдыхе!

Ага. Отлично. В смысле, теперь ему точно понятно, что собирался сделать Магрибец.

Просто-напросто нашлепеть, словно тех же саманных кирпичей, могучих воинов – целую армию! – да завоевать Белуджистан. А то – и весь Мир!..

А что: таких вряд ли что, или кто, остановит… Воины они наверняка могучие, умелые, бесстрашные. И бессмертные – раз не едят и не пьют. И наделать их легко.

Он посмотрел на секирку, всё ещё судорожно зажатую в руке. Надо же… А может, ну его на фиг, этого мага, и стоит продать такую замечательную вещь Султану Аббасу?

Вот тот обрадуется! И денег, наверное, насыплет полную шапку…

Или, скорее, бросит в зиндан. Или просто – велит отрубить голову. Чтобы никто не узнал, откуда такая замечательная вещь появилась у Султана. Которому ничто теперь не помешает захватить весь Мир. Вот уж Империя была бы – от края до края земли!..

Нет, никакому Султану он это не отдаст. Он лучше ещё подумает: может, имеет смысл оставить такую замечательную игрушку… себе?

Потому что нечасто его до этого называли «Господином».

Вернее – никогда! А это приятно, оказывается…

Может, тогда – и остальные… игрушки…

Себе?!

– Где вы… Жили всё это время? То есть, где вы ждали, пока я не… Позвал вас?

– В Меринге, Господин.

Не сильно-то проясняет. Хм-м… Ладно, попробуем с другого конца:

– Как мне… снова отправить вас туда, чтоб ещё немного подождать?

– Стукните теперь рукоятью, Господин!

Рукоятью Хассан стучал прямо о столешницу – мало ли!..

Но оба воина мгновенно растаяли – быстрее, чем монета в кармане голодного!

Хассан выдохнул. Только сейчас обнаружил, что ноги трясутся ещё сильней, чем даже после нисхождения по «башне-минарету». Вот уж – страшно! Хотя, если честно, по-настоящему он испугался только сейчас, когда сардоры исчезли. Ф-фу…

Секирку он бережно положил на место, а взял следующий предмет: небольшой чайник. Медный. По виду – вполне обычный.

Вот только вряд ли он обычный, раз стоит здесь…

Интересно, что делает эта вещь? В том, что она тоже волшебная, Хассан уже не сомневался.

Попытка постучать боком чайника по ножке табурета ничего не дала. Как и дном – по сиденью. Хассан ногой пододвинул табурет поближе к столику и сел. Хватит стоять, когда можно сидеть – слишком много волнений для его юного духа. И работы – для тела. Да и подумать нужно как следует. А не впопыхах…

Если это – чайник, наверное, нужно как-то исходить из того, что внутрь что-то надо заливать: хотя бы ту же воду. Или… Или из чайника что-то будет выливаться. Полезное. Или вкусное. Или… Хм-м… Да, задачка.

Он поставил чайник обратно на столик. Снял медную крышку, положил рядом. Осторожно заглянул.

Ну и ничего. В-смысле, ничего интересного внутри не нашлось: тусклые, более тёмные, чем снаружи, но, несомненно, медные, бока. Точно такая же крышка. Ни из чайника, ни от крышки ничем, кроме меди, не пахло.

А может, попробовать налить внутрь воды?

Он так и сделал, пожертвовав немного оставшейся в бурдюке, и уже сильно попахивающей плесенью.

Дэв!.. Ничего не произошло. Вода стояла на дне чайника, совершенно не изменившись. Она и пахла точно так же, как в бурдюке – он невольно сморщил нос. Вот если бы она превратилась в ароматный зелёный чай… Или даже абрикосовый шербет… Нет, чай ему сейчас был бы полезней – он отлично снимает усталость, и утоляет жажду.

– Чайник! Будь добр, сделай мне зелёного чаю! – он криво усмехнулся, ужасно сожалея, что не знает, как обращаться с попавшим ему в руки добром.

Из чайника пошёл пар. И запах. Да, ароматный дух распространился по комнатке! Неужели…

Он заглянул внутрь.

Точно!

Такого прозрачного и душистого зелёного чая он, кажется, не видал даже в караван-сарае у Дирхем-оглы!.. Вот уж чудо!

Хассан взял пиалу, стоявшую сбоку. Вытер пыль из неё прямо полой рубахи. Налил. Подул. Немного подождал. И выпил.

О-о-о! Божественно! А как восстанавливает силы! Ноги уже – не трясутся. И взгляд словно прояснился – даже мельчайшие трещинки на стене стало видно!

Он заглянул внутрь чайника. Жидкости не уменьшилось ни на кончик ногтя. Значит – она появляется откуда-то сама! И будет так и появляться, сколько бы он ни отлил! А откуда всё же берётся этот чай?

Э-э, неважно. Пусть хоть из той же «Меринги»!.. Главное – напиток просто восхитителен!

Он долил себе ещё полпиалы, понюхал. Отпил. Хорошо! Он чуял, как блаженная улыбка расплывается по чумазому лицу, словно круги от брошенного в воду камня… Ах, какая жалость, что он не может сейчас дать попробовать матери, и сестрёнкам!

Это что же получается – можно носить такой чайник с собой, и больше не беспокоиться о том, что в бурдюке булькают последние остаточки: воды в чайнике не убудет! А ещё похоже, что налить и пожелать сохраняться можно любой жидкости: воде, вину, молоку, маслу… Если – маслу, или вину, то можно сделать неплохие деньги. На базаре. Но…

Как же убирать жидкость изнутри? Ведь не понесёшь с собой протекающий и булькающий предмет? Да и намочит такой всё, что есть в котомке.

Он вспомнил о секирке. Не-е-т, тут обратным концом не постучишь. А если…

– Чайник! Спасибо. Но сейчас мне больше ничего не надо!

Заглянув внутрь, он убедился, что угадал. Бока снова круглились тусклыми поверхностями, и ни следа жидкости не осталось.

Он ощутил горячую благодарность к неизвестным создателям этого чуда, позаботившимся о путниках, и вообще – всех жаждущих. Погладил чайник по крутому боку. Вздохнул. И перевёл взгляд на третий предмет, лежащий чуть подальше.

Гребень для волос. Похоже, костяной. Без изящной резьбы или причудливых завитушек, какие делали и продавали мастера-усто у них на базаре. Совершенно белый. Очень редкие толстые зубья. Странно.

Вроде, с армией сардаров из Меринги можно завоевать весь мир, а из чайника напоить хоть целый город, но…

Но зачем покорителю Мира – гребень для волос?

А, может, этот гребень – не для волос? Тогда – для чего?!

Хм-м… А может, с его помощью можно восстанавливать выпавшие к старости волосы?! Делать их гуще, пышней? Или… Перекрашивать их? Может, попробовать? Но у него нет зеркала – всё равно ничего не будет видно!

Он всё же провёл гребнем по волосам – осторожно, а затем и сильнее нажимая.

Ну и ничего.

А вот раньше, когда была жива бабушка Роббия… Уж она-то внучку-первенцу кудри расчёсывала с любовью… И пела – старинные напевные сказки, песни, загадки. Сердце сдавило – где вы, почти беззаботные детские годы… Ах, бабушка!..

Он вздрогнул.

Голос бабушки! И это – её заботливая рука перехватила из ослабшей вдруг и невольно разжавшейся ладони, гребень!!!

И ему вновь поют ту, древнюю, запавшую до самого дна души, сказку о Волшебной Лампе Аладдина!

Осторожно скосив глаза, Хассан заметил и старое платье, и афганки, и выгоревший пояс с расшивкой бисером. Он судорожно сжал зубы – чуть было не закричал со страху!

Ноги опять задрожали. Да что же это!..

Медленно он встал. Повернулся.

Да, всё верно! Эти искрящиеся любовью блёкло-зелёные глаза в окружении глубоких морщинок не перепутать ни с чьими больше! Бабушка! Он было сделал движение – кинуться на грудь, разрыдаться, обнять сухонькую и ставшую теперь ниже его, фигуру…

Но остановил себя на полпути.

Это – не бабушка!

Это – образ, созданный по его воспоминаниям чёртовым Гребнем!

И – созданный только потому, что он о бабушке подумал. А если бы он подумал о соседской девчушке Гюзель, и провёл гребнем по волосам, можно не сомневаться: Гюзель бы и возникла. И похихикивала, искоса поглядывая влажными глазами дикой серны, ничуть не менее загадочно, чем настоящая!

Он невольно отступил на шаг.

«Бабушка» между тем стояла напротив, так и не сводя с него любящих глаз. Вот только петь перестала.

О, Аллах! Какое искушение!

Он отлично понимал, что будь он взрослым… И захоти воскресить давно ушедших любимых людей – будь то мать, или возлюбленная, или брат, отец… Да кто угодно! – он вряд ли удержался бы от соблазна оставить такой фантом жить.

И рано или поздно – спятил бы!

Потому что нельзя жить прошлым!

Всему Биркенту известно, что сталось с муллой Саидакмалем, когда ему во сне стал слишком часто являться наставник-учитель. И «говорить» с ним.

Тело Саидакмаля потом еле отшкребли с брусчатки под минаретом.

Но…

Может, можно преобразить вот это в любой другой образ? Красивой девушки? Женщины? Или…

Он провёл гребнем, оставшимся в руке, по волосам, постаравшись как можно более чётко представить Назокат, первую жену Мехмет-бека. Богатого соседа.

Ох.

О, Аллах!.. Да, красавица. Какие… формы (Видел женщину без чадры и одежды всего один раз – когда та купалась в бассейне внутреннего двора вельможи, а он нагло подглядывал с крыши своей мазанки, поросшей травой. За стеблями которой и прятался.). Он почуял, что, как и тогда, краска густо залила уши и лицо. А женщина, словно специально, чтоб сильней помучить его, извивалась, и намыливалась как-то особенно…

Впрочем – почему – словно?! Женщины всегда чуют каким-то чутьём, инстинктом, когда за ними наблюдают. Мужчины. И уж стараются!..

И вот она – снова перед ним. Абсолютно, как и тогда, нагая. И невероятно, божественно, прекрасная!!!

Он сглотнул. Надо что-то срочно делать – иначе его реакция станет заметна через тонкие шальвары! Но…

Зачем ему что-то делать?!

Ведь женщина – не настоящая. И она наверняка – его раба! И не станет сопротивляться и протестовать, что бы он ни приказал… Сделать!

Эта мысль сразу отрезвила, и заставила опуститься то, что напряглось было…

Хочет ли он сейчас что-то делать? С этой, этой…

Гм-м-м…

Н-да. Вот уж задачка.

Он стукнул гребнем о столик. Мысленно пожелал – чтоб женщина исчезла.

Она и исчезла, всё ещё загадочно-призывно показав в обворожительной улыбке жемчужинки мелких ровных зубов – совсем как тогда, у бассейна, когда несмотря на полумрак, рассеиваемый лишь луной, серебрившей грациозное стройное тело, придавая воистину неземное, маняще-загадочное очарование, конечно же, учуяла его присутствие!

Но захотела расчётливо-изощрённо поиграть с чувствами и вожделениями юного мужчины!..

Хассан, сам не заметивший, как снова сжались до скрипа челюсти, нахмурились брови и сжались кулаки, приказал телу расслабиться. Не так-то легко оказалось это сделать!

Особенно в отношении напрягшейся до состояния натянутой струны врождённой осторожности – сколько раз она спасала и выручала, не давала попасть впросак!

А ведь обилие возможностей и осознание своего исключительного положения – страшное искушение!

Но отдать всё это Магрибцу – не менее страшная… Глупость!

Он снова сел. Положил гребень на место.

Отстранённым взором долго смотрел на последний из предметов, оставшийся «неиспробованным» – золотую корону Султана…

 

 

2. Великий Султан.

 

Иброхим выпрямился и отёр пот со лба. Наконец-то!

Чёртово солнце – сегодня печёт как-то особенно сильно!

Но он закончил-таки проклятое Государственное поле. И даже самый придирчивый проверяющий не придерётся.

– «И охота тебе горбатиться, словно ишак! Делал бы побыстрей да пахал помельче, как Юлдаш-ака – вон, небось, его никогда не заставляют перепахивать!» – как вечно ворчит ничего не понимающая в этом деле жена.

Дура.

Потому что «перепахивать» старика не заставляют лишь потому, что когда выясняется, что пропахано на недостаточную глубину, Юлдаш-аке в наказание просто дают другое, новое, поле!.. И потеря времени и сил ещё больше.

Приподняв отполированный до блеска лемех плуга, Иброхим осторожно постучал им о землю. Звенит отлично. Значит, цел. Порядок. Можно сдать на склад Султана. Или – Повелителя Вселенной, Украшения Мира, Властителя дум и свершений, Великолепного и Великого Султана Хассана Первого. Милостию Аллаха управляющего твёрдой рукой Султанатом, раскинувшимся от жарких пустынь Африки до непроходимых болот северной тундры, и – от Гибралтара – до побережья Страны Восходящего Солнца.

Кощунственная мысль опять больно кольнула: всего тридцать лет назад, когда Иброхим был лишь восторженным сопляком, опасливо глядевшим на мир из-за плеча старшего брата, это надутое сейчас чванливо-расфуфыренное «Величество» не стеснялось показать себя народу на базарной площади Столицы: показать, что является просто молодым парнем, волею судеб заполучившим корону старинного города-государства…

А позже наглухо затворившееся за надстроенными стенами Дворца, окружив себя тройным кольцом стражников-телохранителей, и живущего в этом огромном Дворце практически в одиночку… И лишь изредка провозглашающее Торжественный Приём: в честь праздников, или – для Послов, избранной наследной Знати, и управляющих от его имени Султанатом, высших Чиновников.

Нет, в те далёкие, первые, дни воцарения, народу в столице даже раздавали подарки – лепёшки из пшеничного (!) хлеба, рубахи из хлопка, на всех перекрёстках стояли бочки с вином, из которых можно было черпать прямо пиалами: пей, сколько сможешь отпить! Потому что многочисленные помощники Государственного виночерпия уже развозят арбы с полными бочками взамен пустых.

Жизнь казалась прекрасной и многообещающей.

Потому что Войско Султана непрерывно расширяло границы царства, завоёвывая всё новые и новые богатейшие земли. И оттуда свозились в Столицу несметные сокровища – в виде дани, или военной добычи… А туда устремлялась безземельная беднота: получить, наконец, обещанный пожизненный надел!

Осесть на нём, на своей земле! Работать и кормить: вначале себя, а потом и семью, когда удастся накопить на калым за хотя бы первую жену. Насадить виноградники, огороды, шелковицу, абрикосы, персики, инжир, хурму…

Чтобы отдыхать на старости лет, наслаждаясь устроенностью детей и внуков, и покоем и достатком под успокоительный шелест листвы раскидистых деревьев!

Иброхим распряг волов, и повёл их в тень шелковичного дерева: пусть пока постоят. Он должен собрать свои нехитрые пожитки, и доесть оставшиеся поллепешки. Ржаной.

– «И никогда-то на тебя не напасёшься! Работаешь за двоих, а уж ешь – за пятерых!» – как, раздражённо морщась, говорит теперь его постаревшая и насквозь циничная, озлобленная тяготами быта, первая и единственная жена. Которую зовут Малика. Принцесса с древне-фарсидского… Только вот судьба всех этих Шахинь, Султанат, Царевен и прочих девчушек, как стало модно называть их в момент начала правления Хассана – (Тогда – не Первого, а просто – Хассана!) куда как безотрадна! Работа до седьмого пота и дети – вот и всё, что осталось от необоснованно радужных надежд.

Да, восторги и оптимизм у народа прошли быстро – на третий год правления.

Когда ввели новые налоги: на торговые сделки, на пользование водой и воздухом Великого Султаната. Таможенные пошлины. Налоги на строительство даже жалкой мазанки. А затем – и на жён, и на скотину. И даже на кур.

Сидя в тени, Иброхим думал. Почему никого не берут в Армию Султана? Неужели великий Хассан может сам «рожать», или как-то делать, всех этих воинов – рослых и неутомимых, как на подбор, и готовых слепо выполнять все, даже идиотские, приказы, наплевав на получаемый результат, или потери? Как случилось, например, с саранчой, напавшей на посевы и виноградники африканской колонии.

Саранчу тогда, конечно, истребили… Но никто не сказал сардорам, для чего уничтожается саранча. А ведь уничтожалась она только чтобы спасти все эти посевы и лозы!

Вот и оказались посевы – вытоптаны, а лозы – разбиты в мелкое крошево вместе с миллионами раздавленных сапогами и разрезанных секирами и саблями, насекомых!

Иброхим доел хлеб, аккуратно собрал крошечки, и высыпал горлинкам, терпеливо поджидавшим тут же, буквально в шаге. Вот уж незлобливые и мирные птички.

Своим гугуканьем напоминающие о том, что хоть кто-то живёт без правителей…

Он увязал в мешок свой нехитрый скарб.

Работа заняла шесть дней. Причём само поле Иброхима заняло лишь полдня. А остальное – отработка для «Величайшего»!

А отец говорил, что на прежнего Султана работали два дня. И один – на своём поле. Которое могло прокормить семью с даже пятью детьми… А сейчас – только-только хватает себе, жене и сыну.

Сын.

Иброхим с содроганием думал, как же сын сможет накопить на Калым – хотя бы на одну-единственную жену! Ведь теперь, когда зерна еле-еле хватает на еду, продать излишки невозможно! Он слыхал, что и виноделы, и те, кто выращивают эту, новую, культуру – репу – и многие, многие другие дехкане, занимающиеся из поколения в поколение чем-то одним, вроде хлопка, – в таком же положении! А уж про то, что всех ремесленников – медников, горшечников, ткачей, столяров, портных – обложили налогами и «отработками» точно так же, можно и не говорить… Поэтому и товары и продукты на базарах теперь стоят в несколько раз дороже. И пылятся на полках лавок.

У людей нет денег.

Начальник склада лемех плуга осмотрел тщательно. Но ни слова не сказал – уже счастье! А то пришлось бы платить штраф. За порчу казённого имущества.

Иброхим поставил крестик в соответствующей графе ведомости, и приложил палец, предварительно обмакнутый в чернильницу. Затем пришлось тащиться снова на поле, и идя рядом с Проверяющим, смотреть, как тот тычет казённым щупом в распаханную землю… А не смотреть – так тот может и нарочно сказать, что «щуп не входит до положенной метки!». И – всё. Начинай заново! Ничего никому не докажешь…

Только через час они вернулись в склад.

Клерк-чиновник кивнул начальнику склада, тот хмуро буркнул:

– До уборки – свободен. О дне начала тебе сообщат.

Иброхим, трижды поклонившись, вышел, пятясь задом.

Вспомнил, что надо ещё зайти в лавку – купить воды у другого чиновника. Подходить к арыкам и хаусам запрещено под страхом смерти…

Он закинул мешок повыше на плечо. Потащился, с тоской вспоминая, как питал глупые надежды на улучшение жизни простого труженика – «кормильца» Великого Султаната – с воцарением подростка, про которого ходили слухи, что тот и сам происходит из самых низов простого народа. И который должен (вроде бы!) понимать, чей ежедневный упорный и добросовестный труд кормит всю страну. И разделять чаяния и заботы.

Надежды не оправдались. Похоже, или слухи оказались ложными, или…

Или новый Султан предпочёл как можно быстрей позабыть о своих унизительно плебейских корнях!

 

 

Носыр-бек задумчиво огладил аккуратно подбритую холёную бородку волосатыми толстенькими пальчиками в перстнях.

Но те сами вернулись к чёткам из сандаловых бусин: когда они перебирают полированное, и словно тёплое изнутри, дерево, ему думается лучше! И хотя он, вроде, немаленький человек – Второй Помощник Казначея! – чётки предпочитал дедовские. Простые.

Да, подумать есть над чем…

Дьявольщина! Служить-то «Величайшему» становится всё трудней! Особенно под старость.

Аппетиты у «Светоча Вселенной» и «Потрясателя Мироздания» всё растут!

А, казалось бы – чего злобствовать-то?!

Султанат раскинулся на весь континент, с провинциями которого теперь установлена надёжнейшая связь. Гарнизоны для подавления бунтов и мятежей стоят в каждом крупном городе. Да и не случается сейчас никаких мятежей, как бывало в самом начале Завоевания – двадцать с лишним лет назад. Все покорённые, что верные, что неверные, (Которых принудительно уже сделали верными, заставив принять Ислам!) давно поняли: шансов победить Армию бессмертных сардоров – попросту НЕТ!!!

И нужно просто подставить шею под ярмо, и… Терпеть! И платить.

Налоги… Их поступило столько, что его прямой начальник, Казначей, срочно строит ещё два (!) подземных Хранилища, и бетон замешивают триста чёрных рабов-гигантов из Африки…

Женщины Повелителю доступны любые. Жёлтые, чёрные, красные, белые… Высокие, низкие, толстые, или тоненькие, как стебель камыша… Вот только…

Да, разумеется, женщин для Повелителя Вселенной свозят со всех концов этой самой Вселенной. Торжественно «вручают» – как часть дани от покорнейших, вернейших, преданнейших рабов – наместников Провинций. А затем…

Затем Повелитель внимательно женщин рассматривает, и… Отправляет в Сераль.

Чтобы больше никогда не вызвать! А те, первые, «осчастливленные» личной милостию и вниманием, постоянно грызутся: кого из сотни отпрысков мужского пола считать официальным наследником. А кого – вторым. А Султан не торопится вносить ясность в этот вопрос: законных супруг пред ясны очи не допускает уже многие, многие годы.

Вспомнив визгливо-драчливые разборки в своём Гареме, Носыр-бек передёрнул плечами.

Хоть в этом пункте он солидарен с Султаном: если можешь чего-то неприятного и назойливого избежать – почему бы этого и не сделать? А что там скажут или подумают окружающие – плевать с высокого минарета: на то он и Властитель дум и сердец. Чтоб не беспокоиться об этом.

Так чего ж ещё ему – вот уж воистину Великому Султану, над Империей которого никогда не заходит солнце! – надо?!

Носыр-бек поёрзал, стараясь поудобней устроить морщинистый под старость зад на курпачах. Прикрыл глаза. Губы принялись истово бормотать молитву.

Ни черта это «прийти в себя» не помогло!

Раздражение от продолжавшегося, вопреки всем покушениям, правления, нарастало. И – не у него одного. Но проявить его!.. Уши растут буквально из каждой стены!

Вывел его из состояния озлобленной самоуглублённости, звук – вроде осторожного покашливания. Открыв глаза, он обнаружил склонившегося в почтительнейшем поклоне, мажордома.

– Ну, что там у тебя?

– Позвольте доложить, Господин! Прибыл паланкин с Сероджиддином-акой. Он спрашивает, угодно ли почтенному Носыр-беку принять его? Вы сами в тот раз приказали докладывать сразу, чтобы почтеннейший бек не ждал!

Точно. Он приказал. Да и не годится заставлять ждать чиновника, что выше его по рангу… Неуважение!

– Проси! – Мажордом упятился.

Капельдинер торжественно доложил, отойдя чуть в сторону от резных дверей:

– Первый советник Помощника Визиря, его мудрейшество, ага Сероджиддин-бек!

Пришлось подняться, просеменить на слегка затёкших от долгого сидения трясущихся ногах к дверям, и приветствовать чёртова «агу» похлопываниями по спине, обоюдными объятиями с еле ощутимыми касаниями тел (Или, правильней – роскошных халатов!) друг друга, и бормотанием:

– Ассаляму-алайкому, Сероджиддин-бек! Надеюсь, у вас всё хорошо? Как дома? Как старший сын Рахмон? Как младший сын Рохим? Как ваш брат Нурмумин, как его сын Умид? Как… – перечисление поимённо ближайших родственников – обязательно! Попробуй тут кого-то пропустить, забыть, или расставить не в том порядке… Смертельное оскорбление! Вызов!..

Получив уверения, что всех родных хранит своей милостию Аллах, и уверив гостя, что и у его родичей и у него самого всё в порядке, Носыр-бек смог, наконец, провести уважаемого вельможу на возвышение в дальнем углу комнаты для приёмов, и усадить за низенький дастархан. После чего сел и сам, снова сложив ноги по-индийски.

После хлопка в ладоши на дастархане, застланном чудесной, расшитой искуснейшими златошвеями, скатертью, словно по волшебству возник свежезаваренный чайник, испускающий пар и приятный запах, свежие белые лепёшки – патыр – и ляган с фруктами: виноградом, хурмой, инжиром и грушами. Носыр-бек велел всегда на всякий случай класть ещё и банан с финиками, хотя до сих пор ни один из его «уважаемых» гостей ни до чего так и не дотронулся.

Знатные люди приходили «в гости» вовсе не для того, чтобы кушать – это можно спокойно и удобно, и не боясь за свою жизнь, делать и дома!

Поэтому вторым хлопком Носыр-бек «запустил» «развлекательно-услаждающую- взор-и-сердце» программу: в комнату протиснулись бочком три музыканта с инструментами, и легко, словно серны, вбежали на цыпочках грациозно-воздушные танцовщицы. Это впечатление усиливало и то, что кроме лёгких и почти абсолютно прозрачных шаль-вар с бубенцами, и газовых накидочек, на них ничего не было.

Впрочем, Носыр-бек и сам на их эротично-зажигательное выступление не смотрел, и за Сероджеддином-акой не заметил хотя бы одного взора, брошенного в том направлении во всё время разговора. Похоже, уважаемому гостю не до развлечений!

И точно.

После уважительнейших пожеланий, чтоб Дом, родных и близких мудрейшего гостя хранили небеса, и дни жизни Аллах продлил на многие годы, Носыр-бек приготовился слушать: даже вперёд чуть подался, широко открыв глаза. Что, кстати, случалось с ним нечасто. Гость ответил на пожелание не столь цветисто и пространно:

– Да хранит Аллах милостивый и милосердный и ваш дом и ваших родных, близких, и друзей во веки веков, почтенный Носыр-бек! У меня к вам дело.

Ага. Дело. Носыр-бек мысленно насторожился: ещё в прошлый приход, в том месяце, ему показалось, что недомолвками и хождением вокруг да около почтеннейший Первый Советник прощупывает почву, словно ищет… Союзника. Ну, или – соучастника.

Да оно было бы и неудивительно: только в последние годы раскрыто двадцать заговоров. Потому что уж слишком отошёл от привычных канонов, заветов Предков, и обычаев – как руководства Империей, так и личной жизни, их Повелитель!

Некоторых почтеннейших представителей Высшей знати не то, что отправляли в ссылку – управлять отдалённейшими Провинциями, как случалось лет десять назад – а и просто: рубили головы. Причём – всему клану-семье! Без всякого повода! (Потому что взгляды исподлобья, взгляды хмурые, или даже просто – не поднятие глаз на «лучезарнейшего», достаточным поводом не считал ни один предыдущий Султан!)

Однако вслух Носыр-бек сказал:

– О почтеннейший Сероджиддин-бек! Вы же знаете о моём безмерном уважении к вам! И если я хоть в чём-то, – он показал кончик ногтя, – могу помочь вам – все мои родные и я – целиком в вашем распоряжении!

– Да, я знаю… – с лица его гостя вдруг словно спала прилепленная на века маска благодушия, и Носыр-бек обнаружил, что лицо гостя побледнело и покрылось морщинами. Потому что тот стиснул челюсти, и сощурил глаза. Впрочем, когда он снова заговорил, тон оставался спокойным, несмотря на страшное содержание отрывисто бросаемых полушёпотом фраз:

– Поэтому я и пришёл к вам. Только оставим все эти красивости и недомолвки! Прежде чем продолжить беседу, я хочу знать одно: вы, уважаемый, рады, что сейчас нами, знатнейшими и древнейшими Родами, правит… Злобный, и слишком много себе позволяющий босяк и проходимец?!

Колебался Носыр-бек не больше доли секунды.

Сейчас или никогда! Похоже, у Высокого Чиновника накипело! Или… Его собираются отстранить от Кормушки? Поймали на косом взгляде? Неважно: главное пока – дать гостю выговориться! А дальше – он уж сможет решить, что делать с тем, что ему сейчас сообщат. Конфиденциально. Он пригнул голову ещё ближе к лицу гостя.

Чтобы вызвать того на откровенность – нужно «подыграть»! Причём – умело.

Он дёрнул щекой – словно от прорвавшейся злости. Стиснул что было сил кулаки и тоже сузил глаза:

– Сероджиддин-бек! Вы отлично знаете о моих чувствах по этому вопросу. Открою карты: откровенность за откровенность! Я ненавижу «султана» Хассана так, как до сих пор не ненавидел никого! Этот грязный плебей, этот выскочка! Эта… эта… Мразь – заслуживает только одного: четвертования! Но…

Не в нашей, к сожалению, власти, разделаться с ним. И посадить на Трон достойнейшего, из нашей, родовой, Знати!

– Но почему же – не в нашей?!.. Вы же не думаете, что и в самом деле – его тело – неуязвимо?! Неуязвимы только его охранники – чтоб их забрал Мардук! – а сам он – обычный человек! Нам нужно всего лишь убить его!

– «Всего лишь» – убить?! – Носыр-бека и вправду перекосило. Вот уж если он и преувеличил степень своей ненависти, (А правильней сказать – зависти! Что не оказался сам в нужном месте в нужное время!) то – лишь самую малость! – Всего лишь – убить?! Почтеннейший! Не мне вам напоминать, что три раза в него стреляли из лука, шесть раз пытались отравить, один раз давали зелье его лошади, чтоб спятила и понесла, и ещё три попытки были с кинжалами и отравленной иглой… Про трёх наложниц с отравой в… Ну, там, где они бы наверняка… Я промолчу! И – что?!

– Полностью согласен с вами. Задача сложна. Очень. Но – не невыполнима!

Мы-то знаем, почему сорвались те покушения! И можем сделать выводы!

Нам нужен совершенно особый, надёжный, и такой, чтоб нас не раскрыли раньше времени, способ! Причём он должен быть настолько изощрённым, чтоб даже «его Султанское Величество» ничего не подозревало до того момента, пока не сдохнет! И – главное! – чтоб о нём знали лишь вы да я. Потому что где третий – там предатель!

Интерес Носыр-бека… Остался пока высоким. Хотя накал страсти спал.

Насчёт третьего соучастника – безусловно верно, но…

Новый Способ? Это интересно, конечно… Хотя…

Вряд ли исполнимо: всё, что бы ни придумал чёртов Сероджиддин-бек, способен предвидеть и Правитель! Ведь, что бы ни говорили, чутьё и ум у него развиты так, как ни у одного Султана до него! И, может, так происходит именно благодаря… Плебейскому происхождению! Обостряющему чувство собственной уязвимости, и заставляющего изощрённый разум думать – лучше, а мер для сохранения своей персоны принимать – больше!

– Я весь внимание, почтеннейший Сероджиддин-бек! Умоляю – продолжайте!

– Хорошо. Слушайте же главное. Мы… Вернее – я. Придумал способ. До сих пор никто ещё не додумался до такого! И, самое главное – у меня есть нужный человек!

Носыр-бек выслушал обычные в таких случаях восхваления достоинствам и способностям тайно доставленного в Столицу в ящике под арбой с сеном для Султанских конюшен, Магрибского мага (очередного прохиндея, как он почему-то сразу подумал!), и тяжко вздохнул. (Про себя!) Вслух же сказал:

– Удивляюсь я вам, почтеннейший. Ладно, предположим, этот маг даже настолько могуч, что действительно делает все те чудеса, которые вы столь красочно описали. Вот только одного я никак не пойму: как он сможет помочь нам убить мерзавца, если не сможет приблизиться к нему больше, чем на полёт стрелы? Ближе-то его Величество подпускает только нас, придворную знать. Предварительно обысканную и обезоруженную личной охраной. Да и то: сейчас – только по праздникам!

– Так в этом-то и суть, уважаемый Носыр-бек! Ему и не надо находиться рядом с Султаном! Он владеет такой штукой… ну как бы вам попроще…

Вот представьте, что вы находитесь хотя бы в двадцати шагах от нашего любимого прохиндея. (А на празднике Хаид вы точно сможете подобраться и поближе!) Вы представляете себе место на горле султана, куда нужно… Хм-м… Ну, словно бы у вас в руках – лук со стрелой, и вы – целитесь туда! Только – мысленно, без лука!..

А я в это время – дома. И выпускаю стрелу из этого самого лука – во двор. Но стрела – благодаря способностям моего Мага! – летит не во двор… А как бы сквозь Пространство Теней! И вонзается – прямо туда, куда целитесь Вы!..

А уж о том, чтоб наконечник для гарантии был смазан отравой, я позабочусь!

Ну, как вам план?

Носыр-бек медленно откинулся назад, невольно потирая подбородок. Волосы на затылке зашевелились – словно живые. И дрожь пробрала до кончиков ногтей на ногах.

Он даже не думал – всем изощрённо-опытным нутром он чуял. Что чёртов «план» имеет, пожалуй, все шансы на успех!

А ещё он думал, что хорошо, что Сероджиддин-бек пришёл именно к нему. Потому что вдвоём они смогут подготовить и всё остальное! И если даже поставить уважаемого гостя Султаном…

Управлять Казначейством, как профессионал, станет точно – он!

А что – отличный План!..

 

 

Сознание медленно, словно с трудом, преодолевая тенёта паутины сна, выбиралось на поверхность. Вот и пришло понимание – это был только сон. Сон про то далёкое и солнечно беззаботное, наивное и простое детство.

А сейчас…

Он открыл глаза. Да, он снова здесь. На великолепнейшем ложе, под расшитым золотом балдахином из малинового бархата, и воздушным полотнищем газового полога от докучливых летних насекомых.

Положение обязывает. Чтобы он представал великолепным. В великолепных покоях помпезно-раззолочённого Дворца. В окружении не менее великолепного Двора! Потому что «Двор делает Повелителя!..»

Двор.

О, Аллах милостивый и милосердный!

Как же он их всех ненавидел!

Чванливые, расфуфыренные, в золотых перстнях и цепях, отожравшиеся мерзавцы, кичащиеся своей родословной, восходящей к самому «какому-то-там-древнему-говнюку», что смог в нужное время подлизать нужную задницу!..

И получившему поэтому право на звание «высокородного придворного лизоблюда». Которое теперь гордо передаёт по наследству! И презирает «плебеев»!

Как быстро пара снисходительно-ироничных взглядов таких вельмож отучила его в самом начале правления, от привычки ковырять в носу!

И ведь с ними нельзя даже по душам поговорить: не приблизишь кого-то одного, чтобы остальные за твоей и его спиной не зашушукались, и не стали лютой завистью завидовать новому фавориту, и тихо ненавидеть его… Вплоть до банального убийства.

Первый его «доверенный», которого он выбрал, чтоб просто было кому рассеять душившие его юную душу сомнения, внезапно умер от мучительных и скоротечных «желудочных колик». Второго нашли утонувшим в собственном бассейне, в хаммоме-бане.

Нового он пока не выбрал – решил, что воспользуется этим приёмом, когда захочет какого-либо расфуфыренного осла… Устранить. Чужими руками. Но пользоваться таким приёмом часто нельзя. Как и казнить их самому. Можно остаться и вовсе без свиты…

О-о, если бы не эта дурацкая необходимость поддерживать видимость «самого пышного Двора Вселенной!» С каким бы наслаждением он пересажал всех этих профессиональных бездельников и гнусных интриганов на кол. Утопил бы в бочках с дерьмом – словно воришек, пойманных за руку за кражей на базаре. Или попросту – повесил, чтоб наблюдать, как в муках они сдыхают, пытаясь вдохнуть хотя бы маленький глоточек воздуха, купить который не помогут ни подвалы, набитые золотом, ни «высокородность»!..

Они, словно нарочно, чтобы научить его «гордой осанке» и «командному голосу», оказались уже «вмонтированы» в его Дворец, когда это произошло. И всё понеслось!

О, он отлично помнил, как одел-таки на юную и беспечно-наивную головку чёртову Корону Повелителя Вселенной!

Как вокруг всё задрожало, заревело, словно могучий не то – водопад, не то – Пожар! Как дрожь пробирала аж до паха, а гул стоял такой, словно наступает Конец Света!.. Как пол ушёл из-под ног, и что-то странное, зловеще-пугающее, стало происходить с Городом…

Да – Город словно вывернулся наизнанку!

А вернее сказать – он попросту возник, вылез, словно чудовищный гриб, сотрясая землю на три дня пути, на поверхность! Будто вызванный могучими силами откуда-то из небытия, болезненный прыщ, появившийся на её до этого здоровом теле!

Представший взорам людей во всей монументальной красе.

О, да: он отлично понял, причём – сразу, что это только благодаря тому, что он одел Корону, Город воскрес из небытия. Величайший Город на свете! Краса Вселенной! Центр просвещения и мудрости веков! Средоточие будущей и прошлой вселенской ВЛАСТИ!!! Самой Судьбой предназначенный покорить и обратить в вечное рабство все несогласные с этим Народы и Страны. И обложить их народы данью налогов…

Правда, вместе с этим городом воскресли и все блохи-клещи-пиявки этого могучего организма: поторопились принести свои лицемерно-слащавые «заверения» в вечной преданности, послушании, и в восхищении мудрым руководством, неистребимые, словно пыль, или ржавчина, угодливые черви-прихвостни! Придворные «наследные» «помощнички» и «советнички»!

Если б ещё не советовали: одни – одно, а другие – прямо противоположное. И не охаивали советы соперников в стремлении лучше угодить Повелителю!.. Так что «ценность» их советов для него очень быстро свелась к нулю.

Хассан со стоном спустил ноги с мягчайшей перины прямо в расшитые золотом туфли без задников. В сердцах сплюнул. Где вы, дни беззаботной молодости, когда казалось, что самое сложное – накормить семью, и отложить хоть что-то на чёрный день: хотя бы на чёрствую лепёшку!..

Он теперь – попиратель вый непокорных, и светоч доброты для покорных. Только от него зависит, будут ли живы – как отдельные недовольные его правлением людишки, так и целые народы… Осознание этого уже не наполняло душу восхитительным ощущением вседозволенности, и своей почти божественности…

Да – он всемогущ! И как никто другой понимает, что такое АБСОЛЮТНАЯ ВЛАСТЬ!

Впрочем, как и то, что он – всё ещё самый обычный человек.

Он смертен. И уязвим.

Для покушений, спланированных получше, чем провалившиеся…

Он подошёл к огромному, в полный рост, зеркалу, как делал каждое утро.

Да – вот они, признаки неумолимо надвигающегося конца: побелевшие волосы. Седая, хоть и пышная пока, борода. Морщины. Набрякшие мешки под глазами. Сами глаза… Н-да: красные, и словно горящие безумным блеском. Совсем, как у Магрибца…

Он теперь старался не предаваться излишествам – не пил много. Вина. Не объедался даже вкуснейшими яствами и деликатесами, доставляемыми со всех концов обширной Империи. С жёнами и наложницами не…

Эх, жёны и наложницы… После того, как его три раза пытались «достать» через его почти единственную страсть – к красивым женщинам, он…

Перестал встречаться с ними.

Вспоминая о том, что сейчас даже женщин, восстановленных гребнем по его воспоминаниям он «вызывает» не чаще раза в неделю, да и то – мучает одышка, он дёрнул щекой. Проклятье! Вот она: старость!.. И не помогает против неё абсолютная Власть. И против одиночества она не помогает…

Первое, что он сделал, воссев на Трон – приказал тысячам сотворённых сардоров, доставить в шикарном паланкине, с фанфарами и наивозможнейшим почётом, свою семью: мать, двух сестёр, и дядю.

Разумеется, мать лечили лучшие придворные лекари-табибы. Затем – проклятые заморские лекаря-«учёные», (Он убедился, что все они – такие же шарлатаны, как местные табибы!) доставляемые со всех концов земли. Которую он поначалу даже и не думал завоёвывать.

Но о статусе своей будущей Столицы подумал. Приказал тогда за её стенами на расстоянии дневного перехода ничего не распахивать и не сажать. Вначале – потому, что хотел, чтоб его Город красиво высился как бы посреди необжитого, дикого простран-ства… Затем – потому, что замучила ностальгия по степям и барханам того, далёкого детства, когда они с чёртовым Магрибцем шли пять дней, забравшись в самое сердце дикой пустоши Кара-ком.

Хассан тогда честно тащил свою долю: три бурдюка с самой обычной водой. А Магрибец кроме бурдюков тащил ещё котомку с сухими лепёшками и мешок с сушёными фруктами. Перед ночёвкой они ели курагу и кишмиш. Иногда баловались и скользко-приторными ломтиками вяленной дыни. Да, это было страшновато, необычно, но…

Это была его старая, простая и привычная, жизнь! И он понимал, что оставляя дома мать под присмотром сестёр, может, конечно, никогда их больше и не увидеть… Но что-то тогда всё же заставило его согласиться на безумное предложение!

Может, как раз – подсознательное ощущение того, что он сумеет обмануть хитрущего старикашку, и не позволит тому загребать жар его руками?! И – уж тем более не позволит, как в старой сказке, обмануть и убить себя сразу после того, как передаст явно волшебные предметы всё заранее рассчитавшему своим коварно-подлым умишком, магу.

Не позволил.

Но всё же червячок сомнения терзал изредка душу: проклятого мага не нашли!.. И даже когда он захватил почти всю землю… Впрочем, возможно он беспокоится зря: колдун-колдуном, но вечно не может жить даже маг: бессмертие не доступно даже чернокнижникам! Ха-ха.

Скорее всего, черви-могильщики давно обглодали тощие кости его «нанимателя».

Да, сейчас-то просители, купцы, послы и всякие провинциальные чиновники уж точно могут насладиться издали видом его Столицы. Ничто не закрывает им вида словно вырастающего из недр великой Пустыни, Города! Великолепнейших столичных дворцов, мечетей, минаретов. И почти трехсотсаженного золочённого главного шпиля его Дворца!

Самому ему уже на всю эту помпезно-великолепную архитектуру наплевать. Угнетало осознание того, что конец, конец его жизни – не за горами. А завтра – ещё и чёртов приём. По случаю Священного Хаида. О, Аллах, как же ему не хочется снова смотреть на эти подобострастно, и опасливо-настороженно пялящиеся на него рожи!..

Пожелав немного вина, он отлил в хрустальный кубок из верного чайника. Спаситель! Сколько раз ему приходилось изготовлять противоядие!..

Бараны. Злобные и завистливые бараны. Ослы.

Поздновато спохватившиеся.

Теперь его с этого Трона не сковырнуть ни оружием, ни ядами, ни женщинами.

Он вышел в тронный зал. Жестом отпустил телохранителей. Хотелось побыть одному. Подумать.

Хотя, какое там, к чертям, подумать – он только этим и занимается все последние десять, или больше, лет! Ведь всё его «общение» сводится к нескольким дежурным ответам на вежливо-обязательные вопросы о своём здоровьи в те редкие дни, когда он собирает «Двор» на какой-нибудь праздник, да приказы Казначею и Визирю, когда «управляет» Государством.

Впрочем, от этой докуки – управления! – он почти отказался, спихнув всё на чиновников: а что – раз уж жрёте дармовой государственный хлеб, вот и давайте, работайте!

Себе он оставил «мудрые размышления о Благе Государства» и «беспокойство о своих нижайших рабах». Которым предпочитал предаваться наверху, в той самом крошечной каморке, где впервые всё и увидел. И попробовал. В действии.

Конечно, вначале у него имелись позывы. Не то – совести, не то – порядочности, (Как это назвать-то!..) отдать всё добытое чёртову магу. Но позже, когда он подумал, и понял своим, уже до чёрствости прагматичным сознанием, что за могущество оказалось у него в руках волей Судьбы – всё. Сомнения пропали. Ну, или оказались загнанными в настолько глубокий уголок этой самой совести, что смели вылезать оттуда лишь пару раз в году. Да и то – в кошмарах.

Кошмары ему снились редко. Но если уж снились…

Нет, он прекрасно понимает, что ни в смерти матери, ни в бегстве сестёр и дяди не виноват. Они сами выбрали свою судьбу!

Когда трое оставшихся родных попросилась в Хадж к святыням Мекки, он выделил им шикарный эскорт, приказал сардорам буквально сдувать пылинки со своих подопечных, и слепо исполнять малейшие пожелания!..

И вот сёстры и дядька Вахид (Наверняка коварный план – его придумка!) проехали до завоёванного к тому времени восточному берегу континента. Где  «приказали» послушному воинству возвращаться в Столицу, и передать их приветы и наилучшие пожелания Величайшему из Султанов. А сами…

Сели на нанятый китайский корабль, и отчалили в неизвестном направлении.

Искать их на необъятных просторах островков чудовищно огромного океана Хассан смысла не видел: уж если захотели затеряться – затеряются. Настойчивые и хитрые.

Его же родные! Одна кровь!

Наверное, всё же, зря он так настаивал, что они должны теперь вести «светскую» жизнь. Щеголять в шелках и парче. Помогать ему с управлением. Есть и пить в своё удовольствие. Развлекаться, услаждая душу и тело пением, танцами, деликатесами.

Наслаждаться, словом, жизнью и положением.

Не оценили они этого своего нового, почти божественного, положения. Или…

Или не захотели менять плебейские привычки?

Это в голове Хассана вначале укладывалось. А затем – перестало.

Ну вот чем дольше он размышлял над этим, тем меньше понимал: как можно отказаться от сытной и беззаботной жизни на всём готовом ради того, что они там ему наговорили в послании: какой-то там свободы, чувстве «ненастоящести происходящего – словно роскошно-величественные дома и вещи, чужие расфуфыренные люди, и сам Город командуют тобой!», какой-то там личной независимости, какого-то стыда…

Какого, на …, стыда?!..

Перед кем?!

Перед ним?

Перед придворными лизоблюдами?!

Народом?

Этот последний, Хассан, будучи и сам выходцем, презирал теперь даже сильней, чем угодливых прихвостней-придворных!

Быдло! Тупое, наглое, завистливое, но ничего ему не могущее сделать, быдло!

Вначале они пытались чего-то там умолять, просить, и даже – требовать: чтобы он уменьшил налоги, прорыл больше колодцев, позволил распахивать земли знати, которые покоились в неприкосновенной первозданности под «охотничьими угодьями», или просто пустырями. Обустроил получше дороги для караванов, насадил общественных садов…

Насчёт дорог – это правильно. А то как бы его непобедимые войска попадали в завоёвываемые страны! А насчёт налогов и распашки пустырей… А то ему еды не хватает!

Идиоты. На кой … ему всё это делать, если все предыдущие Султаны прекрасно обходились существующим многие века положением дел?!

Правда, у них и не было никогда столь обширных Империй под недрёманным крылом. Под дланью. Под пятой. Игом. Называйте, придурки, как хотите, а всё равно: он – Величайший! Попиратель вый и вседержатель браздов правления!

Сегодня подъём наверх заставил долго сидеть на всё том же простом табурете, в попытках привести дыхание в порядок. Что-то он сдал в последнее время. Одышка… Но лечить её смысла нет. Особенно пользуясь услугами тех ишаков, что пользовали его мать. Впрочем, лечиться у тех же не получится: в сердцах он сам велел всех их пересажать на кол… Даже иностранных. А уж потом надумал захватить все их страны – чтоб дебилы-правители не выступали, возмущаясь судьбой своих ряженных шарлатанов.

Он почти с тоской оглядел поверхность стола. Да, всё остальное так же здесь и лежит, на простой пыльной столешнице.

Секира. Нечасто он теперь прибегает к ней – да и смысл! Гарнизоны стоят во всех ключевых местах. В кормёжке, тяготившей бы оброком местное население, не нуждаются. Как и во сне.

Зато глухи к мольбам. Не знают жалости в подавлении мятежей. Неубиваемы.

Чайник. Эх, чайник, чайник… Достав его из-за пазухи, он увеличил его. Налил себе пиалу зелёного чая. Ах, чай, чай… От вина ему теперь плохо.

Гребень? Да, он иногда ещё пользуется. Вызывает, правда, чаще всего не экзотических пикантных красавиц, что шлют ему по старой памяти, словно принося жертву Дракону, наместники Провинций со всех концов Империи, а всё ту же Назокат.

Благо, хоть её чарующий фантом не стареет, как стареет он сам!

Он внутренне ощущал, конечно, на самом глубинном уровне подсознания, что все его мысли в последние годы словно вращаются вокруг одного стержня: словно баран, привязанный к колышку, рано или поздно возвращающийся туда, откуда начал выкусывать траву.

Только уж больно часто он сейчас мыслями возвращается всё к тому же: его Город, его волшебные игрушки, его Всемогущество… Милость?

Да, дай он сейчас указание открыть двери бездонного Казначейства, и раздавать всем деньги на пропитание, одежду, скот и прочее в этом роде, все будут славословить…

А что – дальше?

Отлично он это знает.

Уже попробовал.

Народ в первые дни будет прославлять, праздновать, веселиться… Пока не прокутит и не прожрёт нахаляву доставшиеся деньги. А после – пойдёт не на поля и в мастерские: пахать, сеять, молоть, и изготовлять посуду, обувь, одежду и всё прочее, нужное для жизни.

Не-е-ет! Народ припрётся снова под стены Дворца, и будет умолять, просить, а потом – и требовать. Выдать им то же, что выдали до этого – и чтобы выдали просто так! А они бы снова всё прожрали и пропили, и палец о палец не ударили!..

Нет, плодить бездельников и тунеядцев он не намерен! Жители его Города тоже должны работать. А не потреблять даром то, что произвели для них низведённые до положения рабов жители покорённых провинций. Иначе народ просто превратится в низшую касту тех же придворных – и жизнь в его Городе просто избалует всех, и превратит в хронических наследных лентяев и тупых скотов.

Ждущих подачки так, словно им обязаны её подавать.

А ещё мысли постоянно возвращались к сёстрам и дядьке.

Может, всё же было что-то разумное в том, что они говорили? Может, чёртова должность Колебателя Вселенной попросту поработила его самого?! И он теперь, как курильщик опиума, подсел на эту волшебную игрушку – Власть?

Говорят, что власть развращает. А его Власть – абсолютна! Значит, по идее, он и развращён должен быть – абсолютно?!

Копаясь в глубинных уголках подсознания, он, стараясь быть честным хотя бы со своей совестью (Или – её остатками!) приходил каждый раз к этой мысли – да.

Он «подсел». И добровольно никому своё теперешнее положение Бога на земле не отдаст! Только с его смертью освободится Трон!..

 

 

На празднование Хаида пришлось нацепить и тяжеленный золотошвейный халат, и сафьяновые сапоги в золоте. И перепоясаться толстым, инкрустированным драгоценными изумрудами-сапфирами-рубинами, поясом с ножнами: положение обязывает выглядеть! Корону он одел прямо на убелённую сединами голову – пусть их смотрят, что он старый! Пусть надеются, что, быть может, скоро освободится место того, кто повелевает судьбами всего Мира! Хе-хе…

Тайно, так, чтобы никто не знал, он принимал настойку волшебного корня – оттуда, из далёкой полусказочной Манчжурии. Ту, что продлевает жизнь.

Так что – ждите и надейтесь, наивные идиоты!..

После обязательной всеобщей молитвы подошло время и «светских» разговоров – просители и просто желающие ему «всяческого добра», подходили и желали. Он или милостиво кивал, или хмурил бровь.

Отвечал вслух он теперь редко – разве что когда действительно слышал нечто интересное: вот как сейчас!

– О Повелитель! Пока никто не слышит, (А верно: остальные, ждущие своей очереди, толпятся в десяти шагах, не смея приблизиться, пока он не разрешит следующему!) позвольте сообщить вам нечто очень важное!

– Я очень внимательно тебя слушаю, Визирь!

– На вас готовится очередное покушение! Посмотрите мне за правое плечо! Видите там Носыр-бека, второго помощника Казначея? – да, он видел. Заметил и непривычно напряжённое лицо чиновника, и нахмуренные брови, и как тот вспыхнул, увидав, что взгляд Султана выхватил из толпы его лицо, – Так вот они с Первым Советником моего Помощника, Сероджиддин-беком, наняли какого-то Магрибца для того…

Что должен был сделать для бунтовщиков-заговорщиков Магрибец, оказалось недосказанным. Потому что при этом имени на чело Колебателя Вселенной вдруг набежала тень, указующая длань вскинулась, словно он хотел что-то приказать телохранителям…

Но не успел!

Потому что в горле Хассана Великого вдруг, словно возникнув ниоткуда, появилась пробившая шею насквозь, стрела!

И вместо грозного окрика Повелитель Мироздания смог издать только неразборчивый не то – хрип, не то – всхлип!

После чего схватился за стрелу обеими руками. Шатаясь, постоял, словно пытаясь прожечь дыру взглядом в смертельно побледневшем Носыр-беке…

А затем рухнул, и покатился по ступеням к подножию трона!

Что произошло дальше, Визирь узнать не смог: всё вокруг заревело, загрохотало, словно водопад, и ринулось куда-то вниз, вниз, словно в пучины подземелий Мардука!..

 

 

3. Магрибец.

 

Труднее всего оказалось загримироваться под старика.

Впрочем, молодости свойственно невнимательно относиться к таким вещам: для них все, кто старше сорока – древние развалины! Поэтому: что сорок лет, что – семьдесят, особо разбираться подросток вряд ли станет.

Однако он тщательно проработал свой облик: выделил сильнее и без того выпуклые узловатые синие вены на руках, волосы сделал полностью седыми, и торчащими редкими кустиками на покрытом пигментированными пятнами скальпе. Морщинами покрыл всё лицо, предплечья и кисти: благо, руки сильно торчали из коротковатых (Специально для этого!) рукавов выгоревшего потрёпанного халата. Сухие, словно ветви иссохшего карагача, ноги, тоже торчавшие из-под шальвар, он сделал почти коричневыми и словно покрытыми коркой из пыли и загара.

Ну и главное, конечно – глаза. Уж он побеспокоился придать им фанатичный блеск, и взору – пронзительности… Да, так он запросто сойдёт за сумасшедшего.

И мальчишка его ни за что не вычислит. Ни за что.

Он двинулся по узкому, петлявшему меж уже слегка оплывших мазанок окраин, проходу, гордо носившему имя улицы. Ноги почти по щиколотку тонули в пушистой  бесцветной пыли, в которую пересохшую немощенную землю превратили тысячи колёс от арб, и ног людей. Бедняков, конечно. Знать по таким нищим закоулкам ездить не соизволяла. Для них есть четыре центральные улицы – те, по которым Его Величество изредка оказывает честь выезжать – будь то на охоту, или на прогулку…

Вот и базарная площадь. Кривыми рядами кое-как расставленные лотки: с зеленью, фруктами, овощами. По периметру площадь окружают заведения посолидней, даже крытые настоящими крышами-навесами: кузницы, пекарни, пошивочные, гончарные мастерские, лавки с маслом, мукой, рисом, ячменём… На уши давил гомон тысячеустой толпы – все оживлённо торгуются, пока солнце не поднялось высоко, и не сделало пребывание в замкнутом пыльно-прогретом пространстве невозможным. Запахи экзотических приправ – зры, кинзы, перца, лавра, чеснока и кашниша – остро били в ноздри, не позволяя ошибиться, что ты на базаре, даже если б не было выкриков зазывал и гула от торга.

Он двинулся мимо мастерских кожевников, медянщиков и гончаров, вперёд – туда, где была лавка усто Вахида. В которой числился учеником его намеченный кандидат.

Да вот и он сам – выходит с огромным мешком в руках, перекидывает бережно за спину: похоже, пойдёт вон за тем шустроглазым нагловатым парнем, очевидно, чьим-то слугой, присланным забрать заказ. Отлично. Он пойдёт за ними, и когда заказ будет передан, Хассан окажется полностью в его распоряжении: без свидетелей и шумной толпы вокруг. Всё, как он и хотел!

Только вот ждать этого момента пришлось почти час. Потому что тащиться за парочкой пришлось на другой край города, и даже выйти за его пределы в Предместье: к виллам, стоящим по берегу канала Анхор, где располагались только дома приближённой знати, да хорошо разжившихся купцов, и содержателей караван-сараев – тех, что смогли, словно хищные пиявки, присосаться к Великому Шёлковому Пути.

Похоже, мальчишке сунули-таки медный обол – вон, пробует что-то на зуб…

Пора.

– Хассан!

Он с опаской и, пожалуй, излишне резко, оборачивается. Подойти поближе.

Но не слишком – чтоб не напугать.

– Ты хотел бы заработать ещё? Заработать много? Так, чтоб хватило и сёстрам на белую лепёшку, и матери на леченье?

– Кто… Кто ты такой, незнакомец, и откуда всё про меня знаешь?! – лицо испуганное и злое одновременно: словно у загнанного более сильным противником в угол крысеныша. Чумазого, задёрганного тяжёлой недетской работой, и голодного, но обладающего определённой гордостью, не позволяющей сдаться и сразу начать угодничать, крысеныша! Вот и хорошо. Значит, он не ошибся в выборе.

– Я – из Магриба. А знаю про тебя всё – потому, что я – чародей. Маг, говоря проще!

– Да ну?.. – вот уж неприкрытого скепсиса в голосе слышится на два динара! А молодец парень. На мякине не проведёшь! И хорошо. Глупец или подлиза не подошёл бы.

– Вот тебе и «да ну»! Смотри туда! – он вскинул руку в знаке Хурд, произнёс шёпотом заклинание. Тотчас росший в пяти шагах от них куст вездесущей верблюжьей колючки исчез в огненной вспышке, и мгновенно на его месте оказались только чуть тлеющие и дымящиеся угольки и немного золы, уносить которую сразу начал неугомонный ветер…

– Ух ты… Здорово. А… А вы и с людьми так можете? – а молодец ещё раз. Зрит в корень! Значит, понимает, что с магом шутки плохи. Только вот зря ковыряет пальцем в ноздре… Может, с перепугу?

– Разумеется. Но для людей я обычно применяю другие средства. Не столь заметные окружающим. – он выразительно посмотрел в глаза мальчишке, – теперь ты согласишься выслушать… Моё предложение?

Ещё бы ему не согласиться!..

 

 

На следующий день рано утром, убедившись, что никто их не преследует, они вышли через Южные ворота. Сначала шли по большой дороге – разбитой колёсами и копытами пыльной ложбине.

Затем свернули на очередном повороте прямо в пустыню.

Хассан терпеливо молчит, только изредка на него искоса, незаметно, поглядывает: знает, что спросить можно и вечером, когда они расположатся на ночлег. А пока лучше помолчать: и силы сбережёшь, и пыль в рот не набьётся. Да, парень-то… Не по годам развит. Похоже, у него за всеми заботами о семье и хлебе насущном для неё, было время подумать над жизнью. И как в ней лучше устроиться так, чтоб не тратить лишних сил.

Вечером всё равно пришлось рассказывать, поскольку ужин греть нужды не было: лепёшки и сухофрукты отлично запиваются и сырой водой.

– … под старость лет совсем спятил! Ближайших приближённых из знатнейших и древнейших родов – приказал казнить! Советников и Визиря больше не слушал. Вернее, слушал на Советах, что они говорят, но потом делал всё так, как хотел сам. Не считаясь с последствиями. С соседями вечно воевал. Потому что дочерей их брать в официальные жёны отказывался. Причём ответ послам давал часто самый унизительный: у меня, мол, даже наложницы выглядят лучше, чем их балованные и нарумяненные овцы! Что? Конечно! За такое не то что лично – а и совместными силами всех оскорблённых папаш нападёшь! И нападали. Да только зря.

Потому что войско у Абдунаби-хана было буквально несметным! А уж силой, выучкой и храбростью его сардоров никто не то что превзойти – а и сравниться не мог! Отличная была армия. Почему – была? Потому, что как раз вот из-за армии это и случилось – то, что я тебе сейчас расскажу.

Султану Абдунаби тогда сровнялось шестьдесят. Живи, вроде, и радуйся: всё есть! Страна богатейшая! Воды – вдоволь, так что и хлопок, и зерно, и даже рис на заливных полях отлично растут. Торговля процветает. Соседи пикнуть не смеют: а ещё бы! После каждого нападения от их земель откусывался добрый кусок, да присоединялся к султанату! Вот и терпели, оставаясь со своими дочками-то непристроенными…

Однако взяла тут нашего Султана гордыня. (Ну, вернее, она и раньше-то у него водилась. Но сейчас это оказалось нечто совсем уж дикое!) Хочу, говорит, стать бессмертным! И ладно бы – говорил. А то – и отправил на Восток посольство. Из именитых прихвостней-приближённых да хорошо вооружённого войска: на случай, если не удастся нужного знахаря миром склонить приехать. С самим Визирем во главе – чтоб, значит, попытаться вначале. Уговорить миром.

Для такого случая и дары несметные на повозки нагрузили – чтобы, значит, вначале попробовать золотом приманить того, кто знал секрет бессмертия. И его Повелителя…

А секрет, вроде, и правда – имелся.

Слухи-то одно конкретное название указывали: «Линьцзянь»!

Говорят, долго Посольство туда ехало. Полгода. Сложно им было, на неведомых землях-то… Ну, сардоры у Абдунаби опытные и крепкие. Прожжённые ветераны. Незнакомой пищи не ели, из грязных луж не пили. На перевалах ледяных тёплые плащи одевать не брезговали. Здоровье берегли, словом. И силы на грабёж местного населения-то – не тратили: еду с собой везли.

Добрались до Линцзяна этого в целости. Местный мандарин как увидал под стенами такую силищу, сразу согласился на переговоры. Ну а переговоры…

Даром, что Абдунабийские дипломаты самые сладкоречивые и хитро…опые! Словно уж – извиваются, словно канарейки – поют, с три короба наобещают!..

А уж там когда до исполнения доходит… – рассказчик махнул рукой, отметив, что Хассан, удобно расположившийся полулёжа на песчаной кочке, слушает, буквально выпучив глаза и открыв рот. Давненько у него не было столь благодарного слушателя! – Ну, словом, всё, как у вас в городке! Каждый наследный Султан обещает народу чуть не райские кущи при восшествии на Престол. А взойдя – только знай налоги поднимает!

– Точно! – Хассан истово кивнул, соглашаясь. Магрибец, вздохнув, продолжил:

– Ну, со своим Знахарем мандарин-то этот быстро договорился. Не хотел же тот и в самом деле, чтобы сардоры Абдунаби Линцзянь-то этот предали огню и сабле… Так что из ворот вышел сам. «Вот, говорит, я!» Патриот, словом. А послам только этого и надо.

Ну а дальше – совсем уж невероятное! Сардоры ввезли во дворец подарки бесценные, поблагодарили, обещали знахаря вернуть, когда Султана-то излечит. От смертности. Да и жене Знахаря, и детям – подарков, денег и гостинцев доставили. Всё честь по чести. Знахаря – в паланкин, да в добрый путь!..

Что невероятного?

Ну ты и наивен, отрок! Невероятно то, что чёртов Линцзянь не разграбили, как принято здесь, на Востоке, получив своё – словно разбойники торговый караван, или вороны – сдохшего посреди пустыни ишака! Да не сравняли с землёй, спалив то, что разрушить, или увезти не удалось!

Ладно, повезло тогда Линцзяню. Или – приказ Султана такой был. Может, он рассчитывал со временем завоевать и эту страну – Аллах его знает. Он своими планами ни с кем делиться не обязан. На то и Султан. Его приказ – это… Его Приказ!

Ну вот, проходит ещё полгода, привозят наши послы и армия этого китайца. Приводят пред светлы очи. Смотрит знахарь на Его Величество, и говорит:

– О могущественнейший Султан, колеблющий выю земли! Знаю я, в чём состоит твоё дело ко мне! Помочь тебе можно! Зелье-то я составлю… Но для того, чтоб оно сработало в полную силу, нужен мне в помощь один друг мой старинный – Магрибец! Без силы его заклинаний не сможет работать вечно зелье травяное!

Ну, надо, так надо. Султан в долгий ящик откладывать не стал: пока Армия не расквартировалась по казармам, сразу, буквально на следующий день, и отправил весь состав Посольства с новыми Приказами – уже в Магриб!

Туда, к счастью, путь не столь далёк. За пару месяцев добрались. Правда, кое-кто из простых воинов-сардоров, да и из сотников с десятниками уже ворчали: дескать, гоняют туда-сюда, словно мы прокажённые какие!.. Света белого, да жён-детишек не видим годами. Да и законной добычей насладиться не дают…

Ну, как ты, наверное, уже догадался, к магрибцу-то этому они особого почтения и вежливости уже не выказывали. Как и к правителю города: Магриб сравняли с поверхностью земли сразу после того, как местный падишах, трезво оценивающий боеспособность войска-то своего дохленького, выдал им требуемого человека.

А в Магрибе тогда жило более пятидесяти тысяч ни в чём не повинных… Конечно, и женщины, и дети… Внутреннюю крепость-то, где заперся Магрибский падишах, штурмом брать не стали – возиться было лень. А вот город…

Город пограбили. Пожгли. Женщин – как обычно.

Правда, как я слышал, младенцев на пики не накалывали, и не сжигали в пламени. А резали только мужчин – тех, кто сопротивлялся. Протестовал, стало быть, что их жён насиловали, а дома – грабили… – он не хотел, чтоб парень слышал предательскую дрожь в его голосе. Или заметил, как при нарочито небрежном, вроде, тоне рассказа, у него до сих пор ходят на скулах желваки.

Потому что перед глазами, словно всё происходило лишь вчера, стоят картины: темнота, скрадываемая всполохами пламени и факелов нападающих. Земля на улицах и в переулках, столь обильно залитая кровью, что пыль превратилась в липкую чавкающую грязь. Со всех сторон ревёт метущееся пламя, и, заглушая иногда его гул, вязнут в ушах крики о помощи, и стоны раненных и насилуемых… Кишки Маруфа, соседа, вывалившиеся в пыль двора после того, как сардор, ждущий своей очереди, чтоб изнасиловать его жену Сабохат, отмахнулся, как от назойливой мухи, от тщедушного зеленщика… Вопли ещё живой тёти Камиллы, причитания старой Матлюб-опы, лишившейся в одночасье сына, снохи, внучки и правнука…

Но всё равно, он чувствовал, видел, как в расширенных глазах Хассана стоит страх. Ужас. Словно и правда, в бездонно-чёрных глазах рассказчика он видит сполохи этого самого пламени, а в уши ураганным рёвом отдаётся гул пламени, на зубах скрипит пепел и песок, ноздри забивает медный запах крови и копоть, да доносятся стоны раненных, насилуемых женщин, брошенных под копыта лошадей младенцев…

– Ладно, не об этом рассказ. А о Султане Абдунаби.

Но Магрибец-то, уезжая, конечно, увидел, конечно, что случилось с его городом…

Хотя проблем в дороге не доставил – ехал себе и ехал. Молча.

Вот привозят его к Султану, а тот ему и объясняет что да как. Приглашает и друга его – китайца. Тот объясняет, что нужны, дескать, его заклинания, а зелье, готовое, вот оно: уже ждёт!

Ну, магрибец-то артачиться не стал: поставил кубок прямо перед собой, воздел руки к Небу…

Да и стал читать заклинания.

От его голоса даже колонны резные, да потолок из толстенных балок, говорят, дрожали. А уж слова… Страшные, незнакомые! Словом – язык будто тот самый, что звучит в подземельях Мардука. Из уст демонов, или ифритов…

А снаружи ветер тут такой поднялся, гром, молнии засверкали – жители еле успели по домам попрятаться. Потому что над городом и дворцом откуда ни возьмись, разразилась буря! И страшная Гроза! Отродясь жители столицы такой не видали!.. Да и вряд ли увидят. Теперь.

Потому что когда Султан выпил напиток-то, всё это и случилось.

Город словно вывернуло наизнанку – как человека, перепившего молодого вина!

Провалилась великая Жараканда под землю, вместе со всеми домами, да людьми! Со стоном, гулом и рёвом провалилась, будто сама пустыня корчилась в муках великих!..

И даже животные, которые там были – ну, куры, козы, ишаки, бараны – тоже сгинули, и… Говорят, словно застыли там на века. Превратились в Тени.

Ждут.

Чего ждут? Да не знаю я. Я же скромный ученик мага, чародея в пятнадцатом поколении. Желающий только приобщиться мудрости веков. Вот в старом хранилище, в дальнем углу, я и нашёл полуистлевший свиток, где всё это и вычитал… Что? Не знаю.

Вот проверить, правда ли всё это – мы с тобой и идём. И за это, кстати, я и плачу тебе твои – немаленькие, между прочим, за такой пустяк! – деньги!..

 

 

Он долго смотрел на разгладившееся детское лицо, когда Хассан, напялившись вдоволь вначале на угли костерка, а затем и в глубокое звёздное небо, заснул. Словно хотел впитать, запомнить навсегда это наивно-умиротворённое выражение…

Неужели вот этот мальчишка, этот полунищий – тот, кто всё сделает как надо?

Верен ли его расчёт на этот раз?..

Ничего – скоро он узнает!

 

 

Когда Хассан начал спуск, он видел – мальчишке жутко непривычно!

Ничего, привыкнет.

А ему остаётся только ждать!

 

 

Через пять дней он понял – выбор оказался верным.

Когда башни проклятой Жараканды вознеслись в десяти милях, на которые он предусмотрительно отошёл, стало понятно: время пошло! Его время.

 

 

Стрела вонзилась прямо в горло!

А молодец придворный чиновник: ничего не напутал. Видать, действительно сильно «любит» Своего Повелителя! Да разве может быть по-другому?!

С замиранием сердца он глядел, и на своей шкуре ощущал, как вокруг него чёртов Город проваливается снова туда, куда ему предначертал его отец, отдавший за это дело Жизнь и Душу: в пучины Ада! Ну, вернее, всё же – в пещеру Безвременья!.. Сна наяву!

Он поднялся на ноги только тогда, когда прекратились дрожь и гул. Пооткрывал рот – звенеть в ушах перестало. Дело сделано.

Вот он и снова здесь. И добился того, чего хотел.

Молодости.

Бессмертия.

И пусть для того, чтобы помолодеть, приходится каждый раз убивать очередного возомнившего себя Султаном плебея, («Из грязи – да в Князи!») – ничего. Это – приемлемая цена. Жертва неизбежна. Всё равно смерть очередного самозванца-султана – почти мгновенна. Мучений тот не испытывает.

И не может, конечно, укол боли от стрелы сравниться с тем ужасом, тем испытанием, теми картинами, что он сам пережил и видел ребёнком в Магрибе.

Когда три дня копания могил, и перетаскивания вручную (Коней и даже ишаков увели!) трупов, тяжким бременем легли на его детские плечи. Густой и ничем не перебиваемый запах разлагающейся плоти и горелого дерева, облепленные тысячами злобных мух трупы, тела… Отличная детская память, откладывающая словно в самые сокровенные уголки памяти эти дикие после десяти лет наивно-радостной беззаботности, картины.

Три дня крови, копоти и горючих слёз калённым железом впечатали эти самые картины в голову! Не забыть никогда ему этого – как скидывали во рвы, и закапывали, скидывали и закапывали, выбиваясь из последних сил…

И долгие годы вставали перед его детским взором каждую ночь в кошмарах эти картины… Никогда он не забудет, как рыдали мать и та из сестёр, что выжила.

И как им пришлось всё равно бежать – когда в опустошённом городе с засыпанными колодцами и сожжёнными или разрушенными домами, началась эпидемия.

Город, конечно, позже всё-таки восстановили. Уж больно удобное место. Но…

Нет, сердце всё равно каждый раз трепещет, замирая: он мстил, и мстит за них!

Мать, брат, сёстры, родные, близкие, соседи – все, с кем он делил, вольно или невольно, жизнь в прекрасном Магрибе, пока туда не вломились, словно стая саранчи, или степной пожар, сардоры проклятого Абдунаби.

Возжелавшего, видите ли, бессмертия для своей драгоценной персоны… Ну, отец ему и показал. Чего стоит Бессмертие.

Теперь дух Абдунаби бессмертен. Обречён вечно обитать в Городе теней.

И обречён ВЕЧНО видеть, корчась от бессильной злобы, как сын Магрибца приводит ко входу в подземелье очередного кандидата-плебея. Как этот безродный сопляк проходит все стадии: от наивного подростка, до прожжённого хитреца и самовлюблённого «Пупа Вселенной». Как плетутся заговоры и интриги. И как, наконец, сын наложившего Заклятье мага, убивает Султана-марионетку, когда настаёт предначертанный Роком миг.

Чтобы в очередной раз помолодеть, и начать следующий цикл Вечной Мести…

Вздохнув, магрибец прошёл во дворец, и встал перед Троном.

Вот она – заколдованная отцом Корона.

Остаётся только отнести её наверх – на место. Да и чайник забрать. И положить их рядом с остальными вещами.

И мышеловка снова будет заряжена сыром – для очередного…

Смотри же, смотри на это, трижды проклятый Абдунаби-бессмертный!

Злись. Ярись в отчаянии что-либо изменить или исправить! Хоть и кажется, что вырваться из заколдованного круга можно, но – никогда тебе этого не сделать! Так что кусай в бессилье свои бестелесные локти.

Потому что во веки вечные тебе не вырваться из этого кольца Времени!

Пусть поздно, но осознай: посеявший ветер да пожнёт бурю!..