Встречали ли вы что-то печальней одиноких стариков? И задумывались ли о сути одиночества?
Пару лет назад я проходила практику в психоневрологическом интернате. Как вы можете представить, работа эта не для слабых духом. «Обитель жалости», как мы её называли. Буйных у нас не было. В основном старички с изъеденными временем мозгами, оставленные доживать свой срок. Многих навещали родственники с красными, полными вины и неизбывного стыда глазами, улыбающиеся родителям той самой сконфуженной улыбкой, которая говорит об искреннем желании что-либо изменить, но полной невозможности это сделать. Я не берусь их судить. Сложно представить, каково это, когда любимый человек, подаривший детские – самые радостные воспоминания в твоей жизни, тает безвозвратно, оставляя лишь призрак себя бывшего. Каково это – смотреть в родные глаза, неспособные даже вспомнить твоего имени? Не знаю, кто из них испытывал большую муку – наши обитатели или их посетители. К иным не приходил никто. Может, не кому, а может, не хватало мужества.
Мы, практиканты, помогали сиделкам – персонала всегда не хватает, особенно в таких местах – следили за гигиеной, кормили, тех, кто сам не мог поднести ложку ко рту, читали слепнущим. И, дело ведь молодое – бойкое, старались развлечь как могли – музыкой, фильмами, даже спектакли ставили. Но больше всего наши обитатели нуждались в разговоре.
Была у нас одна старушка, мы звали её Баба Катя. Сухонькая такая, но с удивительно ясными глазами. Я никогда не замечала в ней признаков ослабления ума, даже память её, казалось, была отменной. К ней никто не приходил. Ни разу. Я боялась спрашивать – живы ли родственники. А она не сильно болтунья была, всё больше в себе. Сидит, бывало, на кровати, смотрит в окно и улыбается чему-то так загадочно и трогательно, будто и не здесь вовсе.
Как-то раз, собирая её вещи в стирку, я не выдержала и спросила:
– Чему Вы так улыбаетесь?
– Внуками любуюсь, – спокойно ответила Баба Катя.
«Ну всё», подумала я, «вот оно, её безумие, и проявилось», а та повернулась ко мне, так ясно-ясно посмотрела и говорит, – Не взаправду. В голове, – и улыбнулась ещё шире.
Я только больше растерялась, – У Вас внуки есть? – спросила, а сама обругала себя за бестактность.
– Есть, – протянула Баба Катя, – наверное.
Почувствовав моё замешательство, старушка указала на стул, предлагая присесть.
– Детки у меня были. И сейчас, поди есть. Хорошие детки, ладные.
– Так где же они?
– Запретила я им являться. Давно запретила, уже годов двадцать как. Чего ходить, слёзы лить? Надобно о новой жизни думать. Вот пущай и думают. Чай, своих уже завели, да те взрослые давно. Пошто им такой багаж?
– Какой такой? – откровенно возмутилась я, – Вы вон какая ещё – с внуками нянчиться самый раз.
Баба Катя сухо рассмеялась.
– Молодая ты. Не поймёшь. Вот свои дети пойдут, узнаешь, что ради них готова всё в жизни отдать, даже жизнь саму.
– Ничего не понимаю.
– Ты вот думаешь, за что я тут? – она сделала паузу мне на подумать, – Душегубка я. Работала на заводе, на кране, уж дело к пенсии было, а всё ж крепкая была – иному молодчику за мной не угнаться. Только стала рука сдавать, да глаз подводить. Меня вроде с крана снять хотели, «поди», говорят, «за столиком свои годы досиди». А на что мне тот столик? Я окромя как краном орудовать, да детей обихаживать не умею ничего. Тянула как могла. Да случилось так, что допустила я ошибку, зашибла человека. Намертво.
Пришёл, значится, адвокат и говорит мол, скажись сумасшедшей. О семье, дескать, подумай, зачем им сиделая в роду. Пятно, мол, на фамилии. Дети мои уже взрослыми были. Университеты покончали, своими семьями обзавелись. Мужа ужо лет пять как схоронила. Ну и думаю, надо и впрямь в сумасшедшие сдаваться. Дети, Дашенька с Володей, отговаривали, причитали. Поначалу-то я в стационаре лежала. Лечилася от безумия, значит. Так они каждый день под окнами «Вернись мама». Настрадались, бедные. Доча измоталась, осунулась, пуще меня изводилась. Ну я им и наказала – не приходить больше. С глаз долой. А как сюда меня перевели, запретила в больничке сообщать, куда поселилася.
– И они не пытались Вас найти?
– Да пошто я знаю? Пытались, наверное. Пытались, пытались да смирились.
– И Вы по ним не скучаете?
– А чего скучать? Я их в голове представлю, как у них ладно всё. Вот и внуков надумала. А им неча по мне горевать и вот так убиваться, – она повела рукой. – Ты глянь вокруг. Жалко нас. Ты бы такого хотела? Слёз и жалости? Пущай хорошее вспоминают. Светлое. Пущай такими мы останемся.
– Но разве Вам не одиноко?
– Одиноко – это когда нет никого и не было. А у меня были, – она прижала руки к груди, – и есть. Покуда помню.
Автор публикации
