Дождь поливал третий день, затопил тропинку до беседки. Мамины пионы поникли, напрасно она поставила над ними навес, дождь утопил их ещё в первый день, а сам навес снесло ветром. Плакса промочила туфельки, и теперь болтая бледными ножками, слушала как гольфы неприятно хлюпают по влажной подошве. Мама будет ругаться. Книжка тоже намокла, буквы раздулись, но картинки уцелели. На одной из них в стенах величественного Колизея один гладиатор вонзает в другого острый меч, зрители неистово ликуют и улюлюкают. Лицо поверженного выражает страдание и тоску. Его тело бросят львам на растерзание. Она оторвала взгляд от страницы. Братья бегали за забором и рылись в земле. Наверно роют червей, в надежде сходить с отцом на рыбалку, когда тот придёт. Дождь таранил крышу беседки, Плакса закрыла книжку. Давно прошло время для процедур, мама совсем забыла про неё, она была уверена, что сегодня отец должен вернуться. Лучше зайти в дом и напомнить о себе, иначе можно легко вызвать её гнев. Она поднялась со скамейки, голова её закружилась, в глазах потемнело. Она слегка качнулась, а потом пошлёпала по сырой земле. В лужах плавали дождевые черви, их розовые тушки набухли и побелели. Ступеньки под её ногами стали мокрыми, она обтёрла подошву о коврик у порога. Прижимая к себе книгу, Плакса прислушалась — в гостиной было лёгкое шуршание, наверное, мама рассматривала семейный альбом, она занималась этим на протяжении вот уже целого дня. Стараясь не издавать ни звука, тощая темноволосая девочка прокралась в свою комнату, чтобы обсохнуть и по возможности привести свои туфли и чулки в порядок. Белый холодный свет лился из приоткрытого окна, мёртвые мухи и мошки плавали в затёкшей в раму дождевой воде. Книжка о Древнем Риме поместилась на комод, составляя компанию старым некрасивым и нелюбимым игрушкам. Плакса села на пустую и аккуратно застеленную кровать, сняла свои испачканные туфли. Серая грязь плотно въелась в бархат, и как бы пальцы не пытались её оттереть, она всё не исчезала. Обсохнув, она оставила туфли и пошла в гостиную. Мать стояла у окна и смотрела, как вода размывает пустующую тропинку. Десять минут назад по ней проходил священник, через зонт тот заглянул в окно, и увидел её исхудавшее за одну ночь лицо. Она тоже его заметила и покачала головой — «ещё не пришёл». Так она и стояла, не чувствуя, как затекают и ноют в дорогих туфлях ноги. Дочь потянула её за подол. — Я совсем про тебя забыла, — сказала та рассеянно. — Садись. Плакса взгромоздилась на диван, а Роав достала из шкафа коробочку. В той коробочке рядком лежали длинные тонкие иглы. Доктор сказал, что их надо втыкать Плаксе под кожу, местом наилучшей локализации можно выбрать переднюю часть бедра, таким образом она будет терять незначительное количество крови, а костный мозг будет рождать новые здоровые кровяные клетки. Причём правильной тактикой будет считаться разделение бедра на три части — верхнюю, среднюю и нижние трети, таким образом, будет время для заживления дефекта. Роав склонилась над дочерью, приподнимая цветастую юбчонку. Кожа Плаксы была изрыта кровавыми полосами, некоторые раны уже рубцевались. На самом деле, раны на Плаксе заживали плохо, поэтому иглы наносились на плоть, травмированную уже десятки раз. Роав смочила хлопковую тряпочку спиртом — это было продиктовано необходимостью того, чтобы не вызвать гнойную реакцию. Иглы затрещали под тонкой бледной кожей, кровь едва струилась из-под неё. Таким образом надо было вводить шесть игл — три шли продольно бедру, а три поперёк и ниже или выше предыдущих. — Завтра доктор посмотрит тебя, — сказала Роав, заканчивая процедуру. Она не обратила внимания ни на мокрые чулки, ни на пятна на башмачках. Роав развернулась и вперила свой взгляд в окно. Мужчины начали возвращаться с войны. За один сегодняшний день в Грод вернулось больше 30 мужей, сыновей и братьев. А также привозили гробы для тех, кто получил повестки. Но от отца Плаксы не было слышно ровным счётом ничего, поэтому они надеялись на то, что он жив и скоро вернётся. Так Плакса сидела ещё пятнадцать минут, пока Роав не опомнилась и не вынула иглы из-под её кожи, которые по рекомендациям могли оставаться в открытой ране только пять минут. Она негрубо бранилась на дочь, но скорее для того, чтобы избыть чувство гложущей её тоски, чем от сердечной жестокости, Роав не была злой женщиной. Освободившись, Плакса пошла было обратно в сад, но в коридоре горничная предупредила её: — Только не выходи из дома, мне и так достаточно твоих братьев, которые только и знают, что приносят в дом одну грязь. — Она взглянула девочке в глаза и погладила её по жиденьким волосам. — Вот, возьми шоколад и иди в свою комнату вышивать. — Больная, некрасивая будет, — проговорила она уже про себя, когда Плакса ушла в комнату с кусочком шоколада. Оказавшись в своей комнате, Плакса достала книгу с комода и уселась с ней на кровать, она повернула страничку на то место, где художник изобразил бьющихся гладиаторов. Лицо у поверженного всё ещё выражало тоску, но Плакса загляделась в него, оно показалось ей более красивым, чем у торжествующего. Невольно она прониклась сочувствием к картине, несправедливым казалось ей то, что его просто так могли убить. Дождь всё стучал в окно, которое пришлось закрыть из боязни, что горничная Гарь может пожурить её за то, что она развела в комнате такой беспорядок. Плакса легла и проспала до самого ужина. Когда она проснулась, то узнала, что отца всё ещё не было, а маменька напрочь отказалась от еды, поэтому Гарь накрыла стол только на неё с братьями. Они ужинали тихо, только скрип вилок о фарфоровые тарелочки выдавал присутствие в унылой гостиной. Роав отправилась в спальню, строго перед этим наказав Гари, чтобы она сию же минуту разбудила её, если муж вернётся ночью. Ночь была непроглядно чёрной, даже гроза не освещала тёмное небо. Плакса заснула слушая, как за окном капли дождя превращаются в сверкающие клинки гладиаторов. Наутро дождь закончился, лишь редкие капли спадали с озябших деревьев и крыш домов. Небо было пепельно-серым, солнце скрывалось за завесой из нависших облаков. Отец не вернулся. — В самом деле, Вы ведь не одни такие, барышня, — говорила в то утро своей госпоже Гарь. – Вот и у К, и у Н, и у Л мужья не вернулись, и тоже им повестки не пришли. У В — вот сегодня под утро сын приехал, может и Ваш скоро объявится. И дождь закончился, как кстати. Это ведь хороший знак, не так ли? Роав сидела и перебирала своими красивыми тонкими пальцами волосы Плаксы. Она силой заставила себя позавтракать, и теперь не знала, как ей коротать время. Сыновья ушли во двор, но уже скорее по привычке, чем для развлечений, им не хотелось сидеть дома и дышать этим затхлым воздухом, этой тоской, нависшей над домом словно гигантская чёрная туча. Плаксу Роав посадила возле себя, рука бесцельно блуждала по её волосам, а расчёска без дела лежала на книжном столике, она совсем забыла о том, что хотела заплести ей косички. Вскоре пришёл врач, он осмотрел Плаксу и сказал, что раны хорошо заживают и можно дальше продолжать лечение. Девочка, вздрогнув, посмотрела на свои нарывы, а Роав рассеянно слушала врача. Плаксе удалось ускользнуть во двор, поэтому она не слышала то, что дальше обсуждали взрослые, хотя догадывалась, что речь пойдёт о её отце. Снаружи было сыро и промозгло, огромные чёрные лужи испещряли землю. Гарь ковырялась с мамиными пионами, пытаясь что-то сделать с рухнувшим настилом и по возможности, спасти хоть часть цветов. Плакса прошмыгнула мимо горничной и, выбежав через калитку, направилась к морю. Трава лежала на земле, примятая дождём, затопленная почва чавкала и пузырилась, а по ней проплывали убитые насекомые и черви. Узкую тропинку всю размыло, босые ноги скользили по образовавшейся грязи. Деревья тут сплетались ветвями и образовывали что-то на подобии арки, вода с них капала прямо на голову. Плакса пробежала по туннелю из деревьев и вышла к причалу, он пустовал, и море также было безлюдным. Одно одинокое судёнышко, прибитое к берегу, едва качалась на слабых волнах, но оно стояло давно, Плакса поняла это по тому, как сильно его затопило дождевой водой. Что-то блестело в потемневшей мураве – это сверкали влажные глаза большой склизкой лягушки. Плакса нагнулась, чтобы разглядеть её; огромные вытаращенные глаза смотрели на что-то неотрывно – зелёный кузнечик качался на головке одуванчика. Плакса выпрямилась, одной рукой оперлась в бок, а другую выставила с большим пальцем вниз. Кузнечик вмиг исчез в лягушачьей пасти. Что-то на воде привлекло её внимание – она заметила на горизонте приближающееся чёрное пятно – корабль. Плакса хотела побежать домой и позвать маму, но ноги её словно приросли к земле. Ветер подул холодный, а она стояла в тонком летнем платье босиком на мокрой земле и не двигалась. Кое-что она высматривала на этом корабле, но расстояние не позволяло увидеть. Морщины поползли по бледному лбу, она побежала на причал, словно это должно было помочь ей разглядеть. Ноги её заскользили по влажным доскам, и она хлопнулась вниз, сильно ушибив бедро. Корабль медленно подплывал всё ближе, и она рассмотрела – пустая палуба. Значит везут гробы. Тошнотворная мысль мгновенно обожгла её, заставила забыть о боли, и дала силы бежать. Мать, горничная и другие женщины Грода бежали к причалу, измарывая юбки в чёрной грязи. Корабль причалил, но единственный, кто выглянул из кабины, был паромщик. Он лишь с грустью взглянул в лица собравшимся женщинам, а потом, сойдя на берег, зачитал список фамилий. Отцовской среди них не оказалось. Роав весь оставшийся день не разговаривала, а Гарь, наоборот, без умолку трещала, как бы пытаясь вселить в свою барышню надежду, но та не слышала её. Плакса тоже в тот день больше никуда не выходила, и остаток вечера провела в своей комнате. Взгляд её постоянно падал на одиноко лежащую на постели книгу, которую она однажды взяла почитать в саду. У поверженных гладиаторов наверно не было даже гробов. Небо подёрнулось багровым занавесом – кончился очередной день, и если Небеса позволят, то завтра начнётся день следующий. Новый день без надежды, без дождя. Утром Плакса проснулась от резкой острой боли, кипятком разливающейся по её бедру. На месте ушиба образовалась обширная гематома, которая не давала свободно двигать больной ногой. Послали за доктором. Он явился к обеду, внимательно осмотрел конечность и сделал заключение – ничего серьёзного, нужен холод, покой и на некоторое время, желательно, до полного исчезновения симптомов, необходимо воздержаться от процедур. Так её оставили одну в постели наедине со своими мыслями. Можно многое услышать дома, когда тебя оставляют одного в комнате и в итоге забывают. Плакса слышала, как молится Роав по ту сторону стены, как просит вернуть ей мужа, как она плачет. Казалось, стены содрогались от её вздохов. Плакса ворочалась, пытаясь принять удобную позу, но после каждого всхлипа, после каждого стона матери боль будто бы усиливалась, и тщетными были все усилия. Сквозь сон она слышала, как рыдает какое-то несчастное создание. Нет, несчастным созданием была она сама, поверженный воин, поражённый вражеским клинком, а над ней заливалась слезами одетая в саван плакальщица. Боль в её ноге усилилась, и теперь стала невыносимой. Плачь переходил на крик, вот уже сотрясаясь в истерике, рыдающая истошно вопила. Внезапно Плакса проснулась посреди ночи. Плачь не был плодом её сна – откуда-то со стороны гостиной она ясно различала вопли. К горлу её подступил комок, она встала с постели. Осторожно ступая на больную ногу, она дошла до источника крика. Гостиная была залита светом, у порога стояли братья и, прижавшись друг к другу тихо плакали. Они едва взглянули на Плаксу и стыдливо опустили глаза, прижимаясь друг к другу ещё крепче. В середине комнаты она увидела Гарь и доктора, которые крутились вокруг кричащей Роав. Кроме них, позади стоял ещё один человек, но Плакса не знала его. Она подошла ближе к матери и увидела, что та держит в руках китель. Едва ли она поняла, что это был именно китель, такой он был весь изодранный и извалявшийся в грязи. Да, это был китель отца. — Папеньки твоего больше нет, — сказал незнакомый мужчина, положив серую морщинистую руку ей на плечо. – миной разорвало. Ножки у Плаксы подкосились, и вскоре ей стало совсем темно. Оказалось, что отец подорвался на минном поле вместе с некоторыми другими из своего отряда, и собрать каждого по отдельности не представлялось возможным, потому на том месте соорудили братскую могилу, а родственникам отправили одежду. Когда Плакса очнулась, кругом всё ещё было темно, лишь бледные тени обозначали очертания предметов её маленькой комнаты. Тихо в церкви догорали свечи, лишь кадило дребезжало в руках священника, да его голос гулко раздавался в тёмных стенах. Затяжное хныканье наводило страшную тоску. Рядами стояли гробы, лишь для отца Плаксы гроба не было. На лицах трепетали отсветы свечей, и ярко светились гримасы лежащих во гробах. Словно восковые куклы, они бесшумно лежали в своих люльках, изрезанные, напудренные, с подвязанными отвисающими челюстями. Что из всего этого было справедливым, Плакса не знала, она даже не была уверена, что помнит его лицо. Конечно, есть фотографии, но знаете ли вы тех, кто находится на фотографиях? Настоящие отцы заходят тёмной ночью в комнату и целуют в лоб, чтобы уничтожить всех монстров в сознании ребёнка, отцы на фотографиях этого не могут. После службы все отправились на кладбище, а Плакса с матерью и братьями пошли домой. Ноги Плаксу совсем не слушались, и она шла, опираясь на трость и на руку матери. Та хлипко держала её, едва-едва сжимая её руку в своей. Плакса чувствовала себя ненужной. Слишком рано к ней пришло осознание того, что такая больная она будет в семье только помехой. Небо посветлело. Ещё немного и ветер унесёт прочь тучи, кругом станет ясно и светло. Но пока ещё облака теснились, и светило не могло прорваться сквозь узкие щели между плотно сомкнутыми рядами. Ходить было тяжело, но оставаться дома было просто невыносимо, поэтому Плакса коротала свои дни около берега моря. Море тихо журчало, ему не было дела до человеческих горестей, оно спешило течь, посылая свои волны далеко от тоскливой суши. Плакса копалась в грязи, устраивая могилу для толстобрюхой лягушки. Объевшись комаров и сверчков, она забылась счастливой сытой смертью. Теперь её родственники могли приходить к ней и рассказывать лягушатам каких отвратительных насекомых могла она вобрать в себя полной пастью, и как один из особенно гаденьких кузнечиков встал ей поперёк горла, отчего она и померла. На тихих волнах на зелёном островке всего в паре метров от берега лежал сверкающий камешек, который мог бы стать славным надгробием для такой небольшой могилы, но ни одна ветка не была достаточно длинной для того, чтобы дотянуться до него, а ступать в холодную воду Плаксе не хотелось. Тут что-то застучало о неподалёку – большой деревянный гроб прибило к берегу. Используя гроб в качестве плота, Плакса взобралась на него, желая дотянуться до камня, но вдруг течение быстро понесло его куда-то далеко. Сердце сжалось в её маленькой груди, едва ли она умела плавать, а с больной ногой это было и вовсе невозможно. Она взглянула вперёд – белоснежная полоса горизонта сверкала между поверхностью неба и воды. Её крики не слышал никто в деревне, люди были слишком заняты трауром для того, чтобы предупредить чью-то гибель. Плакса легла на спину, глядя как проплывало над нею серое небо. — Я везу тебе гроб, папа. Лишь осенью нашли разбухший посиневший труп ребёнка, чело его украшал венец из водных лютиков, вплетшихся в скомканные волосы, а на груди из синих водорослей и увядших кубышек серебрилась на сером осеннем небе рыцарская кольчуга.
Автор публикации
