Мы приехали вчера утром, и как только вошли в дом, я сразу окунулся в прошлое, в своё далёкое детство.
Я — дома. Знакомый запах гостиной, приятный аромат маминых цветов; всё такой же угрюмый медвежонок на столе, а рядом с ним, на стене, мой детский рисунок на уже пожелтевшей бумаге. Те же стулья, столы, тот же дощатый скрипучий пол — всё так, как и двадцать лет назад.
В комнате был включён телевизор: мои старики каждое воскресенье слушают телепроповеди Грэма Хауэлла. Он, как обычно, вначале прочитал молитву, а потом стал о чём-то говорить. Я сначала не обратил внимания, думая о своём, и только через время до меня дошёл смысл его слов: «Братья и сёстры! — обратился Хауэлл к верующим. — Приближаются два неразлучных праздника, посланных нам с небес, чтобы отпели мы молитвы во имя всех святых наших; и почтили память, братья и сёстры, в следующий день, День всех усопших, всех…»
И как же во мне всё сразу заиграло, запрыгало; как свободно вздохнулось… закружило. Словно подхваченный осенним ветерком жёлтый лист, я вспорхнул и полетел над золотистыми кронами деревьев. И ощутил на себе её нежные прикосновения, её ласки.
Я отключился на время — я был с осенью.
Сколько себя помню, каждую осень я приезжаю в Калиспелл. Каждый свой отпуск планирую только на это время года: унылое, прохладное и сырое. И не представляю, как можно расслабиться и спокойно отдохнуть, например, летом, когда стоит невыносимая жара, когда в душных квартирах никому не сидится, и все выбираются на улицу. В такое время негде камню упасть: всюду люди, кругом толчея, много приезжих, туристов; парки до отказа забиты отдыхающими, в барах невозможно продохнуть, а о городских пляжах и говорить не хочется.
Всё это не то. Я считаю, это не время для отдыха. Мне, например, нравится поздняя осень. И не где-нибудь, а у нас, только у нас — в Калиспелле, округ Флатхед, штат Монтана.
Какая-то неистовая сила тянет меня в эти края. Здесь я родился и вырос, здесь живут мои родители, родственники и школьные друзья. Но даже не всё это, вместе взятое, притягивает меня сюда. Раньше я этого ощущения как-то не замечал, но теперь-то, с годами, обнаружил в себе страсть, или слабость, что ли, — я люблю лес. И не зимний, не весенний, не летний, а именно лес осенний.
Ещё на вокзале, стоя на перроне, сошедший с только что прибывшего поезда я сразу погружаюсь в осенний океан и ощущаю присутствие осени в каждом кубическом дюйме воздуха, слышу пьянящий аромат опавших влажных листьев и горьковатый запах грибов, доносящиеся из окрестных лесов; и радуюсь неповторимому и неизменному запаху дыма тлеющей в кострах листвы, собранной в кучи в парках, скверах и на газонах; пробиваясь сквозь эту палитру благоуханий, вдруг неожиданно донесётся далёкий и немного забытый запах, исходящий от ферм и скошенных полей: запах конюшен, коровников и заготовленного и сложенного в амбарах сена; и вроде ещё не так и холодно, но в прохладном дуновении северного ветерка уже ощущается морозная свежесть неотвратимо приближающейся зимы; и подвешенные на крыльце и верандах кашпо вот-вот снимут хозяйки и спрячут в сараях до следующего года. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, задерживаю дыхание на несколько секунд, чтобы пропитать себя осенью и нахлынувшими воспоминаниями, и представляю полуголые деревья лесов, с которыми скоро встречусь…
Я завораживаюсь.
В первый день по приезду отдаю себя родителям. Они расспрашивают меня обо всём на свете, а я им долго и подробно рассказываю о том, что со мной происходило за прошедший год. Вечером, обычно, встречаюсь со своими друзьями, которых у меня в этом городке не сосчитать. А на следующий день встаю рано утром, надеваю охотничьи сапоги отца, тёплый комбинезон, брезентовую накидку на случай дождя, беру с собой рюкзак с провизией и отправляюсь в лес, в этот сказочный золотой мир. Могу бродить по нему целый день просто так, любуясь поистине неповторимой красотой янтарно-жёлтого царства. Бывает, возвращаюсь домой поздно вечером, а то и глубокой ночью (если она, конечно, светлая и лунная), но это происходит тогда, когда я ну уж очень соскучусь по своему лесу. Иногда пользуюсь его подарками: ягодами, грибами, а если решаю взять с собой ружьё, то хоть одного зайца или какую дичь, да подстрелю обязательно.
Я всегда приезжаю в конце октября, когда листопады в самом разгаре. Пройдёт неделя-полторы, и лес стоит уже полуголый — к ноябрю почти все деревья наполовину сбрасывают свои одёжки, оставляя лишь на самых верхушках жёлто-бурые шапочки. Идёшь по лесу в эту пору, и даже через сапоги ощущаешь под ногами мягкий, как перина, красно-жёлтый ковёр из опавших листьев. Смотришь на эту россыпь и невольно вспоминаешь прошлое, ну, по крайней мере, не всё прошлое, а весь безвозвратно уходящий год. И тогда этот влажный, лиственный ковёр кажется неким загадочным и мистическим местом, в котором собираются все годы, месяцы, дни и секунды уходящего времени. И как не вернуть нам наших прожитых дней, так не вернуть и листья деревьям, — философствую я, когда гуляю по ковру уходящего времени. А какие яркие краски можно увидеть на лиственных коврах! Особенно под клёнами. Здесь каждый красно-оранжевый лист, как маленькое солнышко, слепит глаза. Буйство осенних красок напрягает зрение, привыкшее полгода до этого созерцать тёмные, успокаивающие зелёные тона… Тишина. Господи, какая в это время года в лесу тишина! Словно всё живое вымирает до весны. Природа, затаив дыхание, замирает в ожидании суровой поры, затихает, словно боится пошевелиться, чтобы не разбудить зиму раньше времени. Единственные нарушители спокойствия: дятлы, вороны и сороки. Но, как мне кажется, они нисколько не портят её, а наоборот, только украшают — ведь согласитесь, скорее щебет жаворонка или пение иволги поздней осенью был бы в лесу некстати. К концу осени грибной сезон заканчивается, хотя, если внимательно присмотреться, то можно ещё обнаружить множество рыжих и коричневых шляпок, спрятавшихся под опавшими листьями и веточками от голодных глаз человека. Только опытный грибник сумеет обнаружить эти укрытия, если, конечно, его не опередят наши лесные друзья: белки или ежи. Но, обычно, любителей грибов в ноябре редко встретишь: конец осени — пора ненастная, сырая и прохладная, и мало кому по нраву. А вот я всё равно иду в лес, даже если моросит дождь. Естественно, когда пускается ливень, то ничего интересного такая прогулка не предоставит. Ну а если так: изморось или мелкий дождик, то для меня он не помеха, уверяю. Мне даже нравится ходить по склизким листьям, которые парят влагой и благоухают терпким ароматом прелости и постоянно прилипают, как назойливые мухи, к сапогам; и как ты не старайся их стряхнуть, ничего не получится — они намертво приклеиваются к резине. После дождя — да и во время него — запах в лесу становится каким-то особенным, неповторимо приятным, несравнимым ни с какими “Ревлонами”. Вокруг, как полированные, блестят мокрые стволы деревьев. Во время дождя лес умывается и очищается от знойного и пыльного лета. На следующий день после дождя он погружается в белую дымку — туман. Лес тогда засыпает на весь день, а то и на дольше, укрывшись белым покрывалом, под которым видимость — не больше трёх-четырёх ярдов, а местами и того меньше. Иногда туман бывает до того густой, что даже невооружённым глазом видны маленькие кристаллики — капельки-песчинки, которые еле заметно поднимаются от земли, растворяясь где-то вверху; а некоторые, более тяжёлые и крупные, оседают на ближайших ветках и, собираясь в капли, снова возвращаются на лиственный ковёр. Когда идёшь сквозь такой туман, создаётся впечатление, будто проходишь через дымчатые стены: туман как бы слоями висит в воздухе: в одном месте он гуще, плотнее, в другом его меньше, или вообще нет. Однажды в такую погоду я оступился и чуть не свалился в небольшую яму, благо, вовремя успел остановиться… Да и заблудиться легко в туманную погоду. В таком случае, я беру с собой компас, хотя наш лес знаю, как пальцы своих рук.
В общем-то, тут надолго не потеряешься. Хоть в ясную, хоть в пасмурную погоду в лесу, или поблизости, кто-то да будет обязательно: охотники, егеря, те же грибники, или просто отдыхающие, такие как я, например. К тому же, в десяти-пятнадцати милях от Калиспелла находится Национальный парк Глейшер, один из тысячи живописных уголков Америки, где бережно хранится вся божественная красота, которую создала матушка Природа. Между парком и городом проходит автомагистраль номер 2Е, на которой постоянное движение транспорта; и эта трасса, в особенности её шум и гул машин, может служить ориентиром для заплутавшего в чащобе человека. А если взять севернее, оставив на востоке Глейшер, то через несколько десятков миль, за лесистыми холмами и скалистыми нагорьями, окажешься на границе с Канадой. Так что, кто-нибудь обязательно найдёт потерявшегося. Надо только не паниковать, вот и всё. Лес — не враг, он сможет защитить заблудившегося.
Живёт в наших краях такая легенда. Давным-давно здесь жили только индейцы шайенны. Окружавшие их холмистые леса Монтаны они считали священными. Правда или нет, но до сих пор считается, что лес не любит людей жадных, коварных и нечестных. Поверье такое пошло: если кто-то не вернулся из леса, значит, что-то нечистое было в том человеке. Говорят, лес может любить, но немногие его любви удостаиваются, а только те, кто сам его свято любит. Такой человек жил среди индейцев. Он каждый день ходил в лес, каждый день с ним общался и каждый день был счастливей всех счастливых. И жизнь он прожил долгую и здоровую. Прознал про это вождь его племени, позвал к себе в вигвам и спросил: «Брат мой, скажи мне, правда ли то, что ты уходишь в горы и разговариваешь с деревьями?» — «Правда», — отвечал счастливый воин. «И то, что они тебе отвечают, тоже правда?» — «Да». — «И ты не придумываешь всё? Ведь деревья безмолвны, как камни». — «О, нет! Лес живой, как ты и я. Он умеет любить и говорить ласками…» — «Это всё?» — «И наделять силой и счастьем». — «Но ты живёшь как все, имеешь не больше, чем твой брат. В чём же заключается твоё счастье?» — «В радости нового дня, в красоте мира, в любви к жизни.» — «Что надо, чтобы слышать голос деревьев?» — «Надо любить его…» — «Но я люблю нашу землю, люблю наши скалы и лес… Почему же я болен и чувствую горесть и усталость?» — «Он сам выбирает себе друга, — отвечал индеец, — если только сердце его и совесть чисты, а любовь к лесу искренняя. Такого человека лес почувствует, поцелует и счастьем обольёт его жизнь». По поверью, на следующий день вождь ушёл в лес за счастьем и не вернулся. Кто знает, возможно, его совесть была нечиста, а любовь к лесу неискренна.
Такая вот легенда передаётся из поколения в поколение. И вы знаете, я ей верю — верю в то, что лес может любить. Во время лесных прогулок я что-то такое ощущаю, правда-правда. Иногда я даже что-то слышу. И тогда я как заново рождаюсь. Конечно, это может показаться странным и смешным, но это так. А вот то, что лес может и не любить, — пожалуй, тоже правда, хотя и горькая.
Завтра вот праздник, о котором по телевизору напоминал Хауэлл… Я вспоминаю детство.
Мы часто бегали в парк Глейшер на “заработки”, — было нам тогда по восемь-десять лет. Обычно туда мы ходили пешком, иногда — ездили на велосипедах. Но на колёсах сложнее было добираться, потому что приходилось пробираться по узким каменистым опасным тропкам, усыпанным большими камнями, преграждавшими путь, или по крутым и обрывистым склонам холмов. Можно было бы объезжать и по дороге 2Е, а потом с неё свернуть на Глейшер-Рут-1роуд. Но этот способ был плох тем, что нас могла остановить дорожная полиция, и тогда бы наш велосипедный эскорт развернули бы обратно домой (но уже в сопровождении автомобилей с мигалками на крыше). Пешком было легче тем, что маршрут пролегал напрямик, через лес и в низине холмов, по тропинкам, о которых знали не многие в нашем городе. Минуя Клумбия-Фолс, мы шли на север по дороге 486, а потом сворачивали с неё в чащобу, откуда потом выходили на дорогу Сидар-Крик-роуд, а там и рукой подать до курортного Апгара. Иногда, если были на велосипедах, мы проезжали вдоль всего побережья озера Лейк Макдональд и добирались до Ред Рок Пойнт у подножия гор Кэннон и Мак-Портленд, где постоянно находилось множество туристов со всех концов света, любующихся красивыми горными пейзажами. В парке всегда было много отдыхающих из разных стран, которым мы продавали всякие деревянные безделушки и поделки из шишек, а порой и просто выпрашивали несколько центов. Бывало, прогоняли нас оттуда служащие; а если кого ловили, такую взбучку устраивали, что всякая охота туда возвращаться моментально пропадала. Но в то время родители не баловали нас подарками и, тем более, деньгами, отчего приходилось снова и снова бегать в Глейшер, чтобы хоть чуточку почувствовать себя самостоятельными и свободными, имея в кармане по одному или два доллара.
По учению Католической церкви 1 и 2 ноября католики празднуют День всех Святых и День поминовения усопших. Вся Америка пышно и торжественно отмечает Хэллуин. И только у нас в Монтане, в особенности в округе Флатхед, его празднуют несколько мрачновато, а приближение Хэллоуина ожидают с насторожённостью и опаской.
Родители мои — католики — всегда силой тащили меня в собор. А я ну никак не любил посещать мессы и все эти нудные пения. Да и многие мои сверстники так же не имели удовольствия “ходить к Богу”, предпочитая это время играм и весёлым развлечениям на ярмарке.
Хорошо помню, как мы вместе с друзьями сбежали от родителей 1 ноября. Это было в 1966 году, мы все учились тогда в одной группе четвёртого класса начальной частной школы госпожи Харрельсон. Обманув родных, мы с утра помчались в Глейшер: хотели “заработать” по два-три доллара и вернуться в город к обеду — стольких денег нам хватило бы, чтобы досыта накататься на аттракционах и наесться сладостей.
Было нас семеро: я, Джонни, Микки, Бобби, ещё один приезжий мальчик и две девочки, Шейла и Кэти. Не учли мы в тот день одного: в лесу возможен туман, так как накануне, 31 октября, прошёл небольшой дождь. Лучше бы мы поехали на велосипедах, придерживаясь гулкой автострады, или хотя бы взяли с собой компас, коли решили пойти пешком, но…
Когда мы вышли из дому, в городе и местами на открытом пространстве местности туман был небольшой, и мы на него не обратили особого внимания. В лесу же нас встретила плотная белая завеса, в которой видимость на вытянутую руку. Но что нам, бывалым — мы были уверены, что дорогу знаем даже в такой ситуации. Пошли. Шли долго, около трёх часов. Точнее, блуждали вслепую, постоянно натыкаясь на кусты и деревья, которые как чёрные длинные призраки внезапно появлялись впереди из тумана и так же бесшумно и незаметно исчезали позади. Тишина вокруг была, как в усыпальнице фараонов: только шелест листьев, треск веток под ногами и наше учащённое дыхание. Вокруг — полумрак.
Обычно до парка мы добирались за три-четыре часа, если двигались попеременно: то шагом, то бегом. Судя по времени, которое мы уже прошли, нам давно пора было оказаться в парке или хотя бы выйти к реке Мидл-Форк-Флатхед. И мы поняли, когда прошло порядком более пяти часов нашего путешествия, что заблудились. Естественно, нас охватила паника. Стали искать хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения. Шейла предложила разойтись в разные стороны, вытянуться цепочкой и идти, в надежде обнаружить знакомую тропинку. Чтобы не потерять друг друга, договорились периодически делать перекличку: «Бобби, я ту-ут!» — «Шейла! Я здесь!» — «Джонни-и-и, я ту-ут!»
Не знаю, что мои друзья думали в этот момент, только я был почему-то абсолютно спокоен. Я ходил среди тёмных силуэтов деревьев-призраков и тихо просил их о помощи. Я знал и помнил о легенде, и верил, что наш лес особенный, что он нас обязательно выручит: нас, в конце концов, найдут. Помню, как меня дурманил и успокаивал пряный запах мокрых листьев и подгнивших пней. От нахлынувших приятных чувств я становился немного заторможенный, и часто забывал отвечать на позывные друзей: им по нескольку раз приходилось звать меня, прежде чем я пробуждался и отвечал, что со мной «всё в порядке», что «я ту-у-ут». Перекличка возобновлялась, и мы продолжали бесцельно плутать в туманном царстве, тщетно пытаясь найти из него выход.
«По-ол, ты меня слышишь?» — «Да-а, Кэти!» — «Далеко не отходи, Джонни!» — «Хорошо, Бобби. Я тут, рядом…» — «Микки… Ми-и-икки-и!» — “Микки, ты где?» — «Почему молчишь, Мик?» — «Ми-икки!!! МИ-И-И-И-ИКИ-И-И-И-и-и-и-и!!!»
Не помню, кто заметил, что Микки не откликается. Мы снова сделали перекличку — Микки молчал. Стали звать громче — тишина. Сошлись — Микки не было.
Тут нами и овладела паника в полном смысле этого слова. Не подумал бы, что Боб ещё не разучился плакать: он единственный, кто распустил сопли, выставив наружу свою трусость. Я и Джонни тоже сильно испугались, но старались не подавать вида нашего беспокойства. У того приезжего мальчика нервишки оказались покрепче, чем у всех нас вместе взятых. Он присел возле сосны и произнёс с невозмутимым видом: «Лучше бы я остался дома, сходил с родителями в церковь, вернулся и сидел бы в тепле, ел яблочные пироги…” Шейла и Кэти явно струхнули, это было видно по их испуганным лицам. Шейла сидела на корточках и молча смотрела куда-то в туман; казалось, она находилась в прострации. Да что тут говорить, — мы все были напуганы. Вот так праздник получился. Дома каждому хорошенько перепадёт, это уж точно. Вероятно, нас уже искали близкие.
Девочки вскоре начали хныкать. Мы стали звать на помощь. Кричали так громко и отчаянно, что наши писклявые голоса слышны были на восточной стороне Скалистых гор.
В это время я рассуждал иначе, и панике не поддавался. Почему не находится Микки, думал я? Что с ним случилось? Не могли же его загрызть дикие звери? Мы бы тогда услышали. У меня возникал главный вопрос: почему лес не хочет отдавать нам друга? Ведь Микки не тот парень, который не любит лес. Он и мухи-то не обидит. Наоборот, это его частенько обижает старший брат: постоянно бьёт за каждый пустяк, издевается над ним, а потом оправдывается перед родителями, будто Микки, мол, натворил то-то и то-то, а он его, видите ли, слегка наказал. Ха, слегка: синяком под глазом, а однажды переломом руки! При этом строго-настрого приказывал Микки молчать насчёт того, кто это сделал…
Нет, в Микки ничего нет нечистого, чтобы платить все братовы грехи лесу своим исчезновением. Я даже вспомнил, как однажды Мик поделился со мной школьным обедом, когда я опоздал в столовую. Он отвалил мне половину от своей порции.
Примерно через час мы услышали треск сухих веток, частые шаги и мужской голос. Спустя минуту из тумана появился бородатый человек в дождевике; в руке он держал двуствольное ружьё.
— А ну, молодёжь, живо собирайся, и за мной! Всем вытереть сопли! — улыбаясь, приказал спаситель, взял за руку плачущую Кэтти и повёл нас вглубь леса, в сердце туманного царства.
Услышал и обнаружил нас егерь. Он отвёл нас в свой дом лесников и напоил чаем. Про Микки мы рассказали ему по дороге, и он пообещал нам немедленно его найти. Из сторожки он связался по телефону с городскими властями, а потом отвёз нас на грузовике в город.
Тем временем в Калиспелле подняли на ноги почти всех жителей на поиски Микки. Задействованы были и военные с приграничной зоны. Даже вертолёт вёл поиски с воздуха. Лес прочёсывали вдоль и поперёк между Калиспеллом и Глейшер парком. Кстати, мы в тот день зашли на добрых двенадцать миль к северу от города, оставив территорию парка в пяти милях восточнее, и оказались у южного подножия горы Биг.
Наступила ночь, а нашего друга не находили. Сутки поисков тоже не принесли результатов. Как на зло, через день туман стал сгущаться, что осложнило поиски вдвойне. Рассеялся он аж пятого ноября, но и тогда Микки не нашли, потому что нежданно, как никогда рано, выпал первый снег…
С того дня лес для нас стал закрыт. Родители хорошенько нас наказали за то роковое путешествие, и я долго ещё вспоминал, особенно когда садился, как отец меня выпорол широким кожаным ремнём. Впоследствии родители — и не только наши — боялись и беспокоились за своих детей и в лес одних не пускали. Стали даже пугать этим несчастным случаем. Помню, запугивание такое вошло в обиход: мол, если будешь баловаться и не слушаться, заберут тебя в лес чудища горные, как мальчика Микки.
Не сомневаюсь, что подобные запугивания действовали на непослушных детей, но мне неприятно было слышать, как пугают моим другом Микки и лесом. Священным лесом! Причём тут лес?! Не виноват же он в том, что был туман, и мы, глупые и безголовые, потерялись. Пугать надо туманом, а не лесом — он виновник трагедии.
Лично я всё равно не боялся ходить в лес, потому что в дальнейшем придерживался правила: в туманную погоду одному ходить опасно — чего я и не делал, — а ходил только в ясную, и постоянно брал с собой компас.
Время шло, наступила зима, и случай с Микки постепенно приживался в сознании, медленно, но неохотно растворяясь в прошлом…
… Наступила весна следующего, 1967 года.
Уже к концу марта лес полностью освободился от тяжёлых снежных сугробов, которые превратились под действием тёплого солнца в маленькие лужицы и тоненькие ручейки, стекающие по склонам холмов, сливаясь в небольшие лесные речушки и болотца. Буро-коричневые прелые листья прошлого года дышали влагой, оставленной зимой, насыщая воздух приятным запахом — ароматом, коим обладает только одна весна. Но весной, глядя на прошлогодние листья, я всегда вспоминаю осень, по которой грущу. Весной мне не комфортно, и я набираюсь терпения и жду, жду, жду, когда появятся почки, когда распустятся листья и… когда они вновь упадут мне под ноги.
Полусгнивший труп Микки обнаружили в конце марта, в пяти милях от избушки егерей, один из которых тогда нашёл нас. Рассказывали, его нашли то ли в яме, то ли в берлоге, тщательно присыпанного листьями. Прошлогодними листьями. И если бы не голодные после зимы звери, то неизвестно, сколько ещё Микки пролежал бы незамеченным: мороз сохранил тело целым, а звери, как только труп показался из растаявшего снега, разворошили его постель, разорвав тёплое покрывало, которым укрыла его осень.
Осень?! О нет, — убийца. Осень не могла такого сделать… Она была, конечно, свидетельницей и, в какой-то мере, соучастницей преступления. Но я же знаю, что она здесь ни при чём, и лес не виноват: не мог же он взять и убить тем столовым ножом с перламутровой серой ручкой, который нашли между рёбер Микки.
Никто тогда не предполагал, что это преступление станет началом зверских убийств какого-то сумасшедшего.
Ровно через год, весной 1968 года, к северу от местечка Халфмун, там, где к Халфмун-роуд примыкает дорога Тамарак-Лэйн, в лесу обнаружили труп мальчика одиннадцати лет.
В ста ярдах от перекрёстка он был убит и спрятан в овражке, аккуратно присыпан листьями и ветками. Как и Микки, парня нашли благодаря растаявшему снегу. Рядом валялся нож, похожий на тот, которым убили Микки, и похожий на те многие, что продаются во всех хозяйственных магазинах штата: обыкновенный столовый нож с прямым пятидюймовым лезвием, заострённым на конце, и с ручкой, отделанной серым перламутром. Этим ножом убийца выпотрошил мальчику туловище.
Этот паренёк жил в Калиспелле, и полгода назад, 30 октября 1967 года, пропал без вести: ушёл в магазин и не вернулся. Его родители на следующий день обратились в полицию. Но найти прошлой осенью его так и не удалось.
Убийцу всё не находили.
Весь Калиспелл слегка (тогда ещё только слегка) насторожился…
… Весна, начало мая 1969 года.
Уже было совсем тепло, и зелёный массив и солнечная погода как магнитом манила к себе всех, кто любит природу.
Жил я тогда в напряжении и ожидании: найдут ли снова чей-либо труп в нашем лесу или нет? Убийца двух подростков был не пойман, а в полицейском управлении ещё с прошлой осени лежали три заявления о без вести пропавших жителях нашего города.
Но вот прошло два месяца весны, и, когда казалось, что на этот раз всё обошлось без происшествий, город облетела страшная весть: в лесу за городом найден очередной труп подростка пятнадцати лет.
В тот день компания молодых людей отдыхала на берегу реки Флатхед, напротив Конкелли, и случайно кто-то из ребят нашёл нож с перламутровой ручкой, рядом с которым, присыпанный землёй и листьями, был спрятан труп. Рассказывали, что труп был почти разложившийся, и что экспертиза определила, что убийца-маньяк выколол мальчику глаза. Нашли ещё какую-то записку, но листок так раскис от сырости, что прочитать написанный текст не представилось возможным.
Этот юноша, как выяснилось, ещё за полгода до обнаружения, в 1968 году 1 ноября уехал с друзьями на мотоциклах праздновать Хэллуин, и больше домой не вернулся. Друзья, с которыми он находился первую половину дня, рассказали, что расстались с ним около полудня (он якобы с кем-то хотел встретиться), и больше его не видели. Допрашивали всех, кто его знал, кто был с ним знаком, но никто в тот день его больше не видел. Мотоцикл, спустя несколько лет, нашли в той самой реке.
Этот случай шокировал всё взрослое население города. Даже мы, школьники, участвовали в митинге возле городского муниципалитета и управления полиции. Все жаждали и требовали скорейшей поимки и “суда Линча” над детоубийцей; жители требовали незамедлительных действий со стороны полиции и властей штата.
Осенью того же года отдел по без вести пропавшим сообщил о четырёх зарегистрированных случаях исчезновения людей: одной женщины и трёх мужчин, среди которых был мальчик четырнадцати лет. Все четверо пропали в течение полугода, а последним исчез подросток — 31 октября.
Когда я узнал об этом, то вспомнил тот день, 31 октября. Именно в тот день, когда пропал этот парень, я ходил в лес и дошёл до самых скал. Оттуда, через сосновый бор, к полудню вернулся в город. Получалось, что убили его неподалёку от того места, где находился я! И от таких выводов под ложечкой у меня что-то заныло.
Весь город застыл в ожидании чего-то худшего: кого же найдут первым? Станет ли кто из пропавших без вести людей очередной жертвой убийцы?
Спустя несколько недель полиция отыскала пропавшую женщину в соседнем штате, где она скрывалась за кражу; нашли так же и одного из мужчин. А мальчика обнаружили спустя три месяца, в феврале семидесятого.
Хорошо помню, как прочитал в газете заметку с показаниями охотника, который наткнулся на его труп в лесу: «Я, вообще-то, охочусь на зайца. В тот день мне посчастливилось подстрелить двоих, а вот третьего я преследовал по следам на лыжах. Следы уходили вглубь леса, и я шёл по ним около часа, но всё оказалось напрасным: я не смог догнать ушастого. Собрался было плюнуть и возвращаться назад, как заметил рядом следы лисицы — следы свеженькие и как раз в обратном направлении, к городу. Решил преследовать её, терять нечего, всё одно мне по пути. Прошёл мили три через сосновый бор, прежде чем увидел рыжее пятно. Остановился, притаился. Вижу, плутовка что-то ест, уткнувшись мордой в тёмное пятно на сугробе. Она так увлеклась трапезой, что мне не составило большого труда подстрелить её. Когда подошёл, то увидел эту страшную картину: под убитой лисой лежало чьё-то тело, и на тело животного оно никак не походило. Лиса просто-напросто разгребла снег и старые листья над туловищем человека — я различил болоньевую осеннюю куртку. Вот и всё. Ни к чему не прикасаясь, я поспешил в город сообщить в полицию о своей ужасной находке».
Так был обнаружен исчезнувший мальчик. Ему перерезали горло и выпотрошили внутренности. Столовый нож с серой перламутровой ручкой торчал из левого уха парня.
Теперь не только наш город охватил страх, а и весь штат заволновался.
— Как так, — возмущался мой отец, — который год убивают детей, а полиция ни черта не чешется. Все находят убитых, кроме полиции. Они как специально ждут весны, чтобы растаял снег, и всё открылось само собой. Да что же это такое! Ума не приложу, чего выжидает Линдэй? Он ждёт, наверное, когда его разорвут на мелкие кусочки отцы и матери несчастных детей. Ой, чувствую, что-то будет… что-то будет.
Капитан Стив Уилок, начальник окружной полиции и Макс Линдэй, лейтенант, инспектор отдела по без вести пропавшим, заверили толпу митингующих перед зданием управления в том, что, если в течение года они не найдут убийцу, то подадут в отставку или покинут свои посты. Это публичное заявление они сделали в присутствии прибывших крупных должностных лиц из Хелены: губернатора и нескольких представителей из обеих партий. Местные корреспонденты зафиксировали сей факт, и обещание тотчас было отпечатано во многих газетах, даже в “Санди Таймс”.
Теперь, казалось, убийце не спрятаться от правосудия — Линдэй и Уилок не рискнут подорвать свою служебную репутацию и лишиться насиженных мест.
Потому, в первые осенние дни можно было частенько увидеть вдоль дорог 2Е, 486 и Восток-Эджвуд-драйв, разделяющих расположенные между ними города и лесной массив, патрульные машины и пеших блюстителей правопорядка, курсирующих по обочине.
Когда наступила весна 1970 года, и полностью растаял снег, когда солнце с каждым днём становилось горячее и ярче, а земля достаточно просохла, я пошёл в лес. Пошёл в тот самый злополучный сосновый бор у подножия скалистых гор, где был убит и спрятан маньяком последний труп. В тот день убийства, полгода назад, я был поблизости, и хорошо помнил тот день, потому как мама попросила меня собрать ягод, чтобы из них приготовить ко Дню святых пирог. В тот самый день, получается, где-то рядом со мной находился и покойный парень; и именно в тот день убийца вышел на свою “охоту”.
Я долго ходил взад-вперёд, прежде чем нашёл то место, где охотник обнаружил четырнадцатилетнего мальчика полтора месяца назад, в феврале, когда подстрелил лисицу, разворошившую его могилу. Хоть и солнце весеннее светило во всю, я стоял как истукан и дрожал от холода, глядя на неглубокую выемку в земле… Это место казалось зловещим. И чем дольше я разглядывал могилу, тем сильнее меня наполнял страх: ведь в ней мог оказаться я! Я находился совсем рядом, и, возможно, в то самое время, когда совершалось преступление.
Мне впредь следовало быть осторожным во время лесных прогулок. Осень, она и правда пора таинственная и мрачноватая: дожди, туманы, серое пасмурное небо; как мёртвые стоят голые деревья; а прибавьте сюда ещё и ветер, да в придачу сумерки — у-ух, жуть, не так ли? К тому же, в последнее время от осени стало веять и смертью. Не хотелось бы мне, чтобы осень меня тоже укрыла жёлтым одеялом.
Пытался я спросить у леса: кто убивает детей? Но деревья безмолвно стояли, хотя, уверен, знали, кто убийца. Но, видимо, я пока не заслужил его любви: лес так и не ответил мне… До сих пор!
Неужели индейская легенда — правда? Неужто лес на самом деле не возвращает грешников? Но опять-таки, возникало противоречие: причём тут Микки? Он же был честным парнем и не делал ничего дурного. Да он в своей короткой жизни просто не успел ещё совершить чего-то плохого! За что же его то?
Осенью того же года, за неделю до Дня святых и Хэллуина, 25 октября, мы собрались у Джонни дома, чтобы обсудить важную затею. На этот раз нас было четверо: я, Джонни, Кэти и Шейла. Мы были две неразлучные пары с раннего детства. Наша детская дружба незаметно перерастала в какие-то новые для нас, ещё более трепетные и крепкие отношения, нежели раньше. Не трудно догадаться, — то были первые искорки первой любви. Джонни как-то признался мне, что ему нравится Кэт, и что они уже один раз целовались. Как же я был счастлив услышать это признание от него! Я так беспокоился, что ему нравится Шейла, которая симпатизировала мне. И вот мы друг другу признались в своих чувствах к девочкам, и дали мальчишечью клятву, которую придумали на ходу: будем защищать девчонок и женимся на них, когда вырастим.
Лично я такую клятву дал себе уже давно, и решил для себя, что всегда буду защищать Шейлу до конца своих дней, пока смерть не разлучит нас. И обязательно женюсь на ней и увезу так далеко, что бы её проклятый отец больше не увидел свою дочь никогда.
Ещё в первом классе мне понравилась Шейла. Её красивое, милое личико с правильными чертами лица и светлые, слегка волнистые волосы, напоминали мне принцессу из сказки. Но было одно обстоятельство, которое портило эту прекрасную картину. Вот представьте себе такую маленькую, безобидную, симпатичную крошку… со ссадинами или синяками на лице! Представили? Трудно вообразить более ужасную картину, не так ли? А вот Шейлу нередко можно было увидеть с разукрашенным лицом. Её били дома. Били два близких и родных человека: отец и старший брат. Только мать, благо, была и от роду спокойная, и до мозга костей католичкой, потому грех на душу не брала и на дочь руки не поднимала, ограничиваясь словесными нареканиями и различными запретами, например: просмотр телевизора или игры с любимыми куклами; и то, делала это крайне редко, за что так же получала от мужа. А он пил. И пил изрядно, не стыдясь и не боясь никого и ничего. Его, конченого пьянчугу, знали в округе все. А за то, что он свою семью держал на кулаках, его мало кто уважал. Даже дети поддразнивали его, завидев пьяным на улице, и вслед бросали камни. Всё зло своей грубой души он срывал на домашних: на жене, на Шейле и на сыне, которого, как он всегда всех уверял, любит больше себя! Сына он всячески подстрекал и настраивал против сестры, а тот, дерьмовая душонка, опасаясь потерять свой авторитет перед отцом, с удовольствием глумился над Шейлой. Получалось, девчонка в семье была скорее рабыней, изгоем, нежели полноправным членом семьи. И так и продолжала существовать, боясь хоть каким-то способом защититься. Плюс школа, где её ждали насмешки и подтрунивания, когда она приходила то с синяком под глазом, то с отпечатками пятерни этого животного на руках. Не раз мне приходилось защищать Шейлу от таких же, как её брат, хамов.
Но, несмотря на все эти мрачные бытовые обстоятельства её жизни, она была на удивление милым, добрым и достойным уважения человеком! Я до сих пор удивляюсь: как ей, при такой жестокой жизни, удавалось оставаться сдержанной, спокойной, прилежной и при этом хорошо учиться. Её красота пленила многих мальчишек в нашей школе. Взрослея, она всё чаще испытывала на себе чрезмерное мужское внимание и назойливые домогания старшеклассников. Не скорою, ох, как сильно я ревновал Шейлу, опасаясь потерять её навсегда. Если бы она была распущенной и не закомплексованной девицей, ей бы стоило поманить пальцем, и любой парень, позабыв про гордость, стелился бы у её ног половиком из прихожей. Но для Шейлы в списке общечеловеческих ценностей на первом месте стояли порядочность, честь и совесть, вопреки той жестокости, которую она испытывала и наблюдала в своём закрытом семейном мире.
Из-за семейных неурядиц и плохого отношения к себе она нисколько не обозлилась ни на людей, ни на жизнь. Силы воли ей было не занимать. Её часто можно было встретить то на спортивной площадке, то в спортивном зале, выполняющей упражнения. Ей нравились многие виды спорта, и за школьные годы она занималась во многих секциях, начиная со спортивных танцев, гимнастики до волейбола, лыжного спорта и стрельбы из лука. По понятным причинам, она держала себя в физической форме, потому что побаивалась мальчишек и общения с ними. Шейла была немного замкнута, но только не с нами, её друзьями: меня, Джонни и, уже покойного, Микки. Когда мы собирались, Шейла преображалась, становилась раскованной, жизнерадостной, общительной и смелой. Она была настоящей девчонкой и преданным другом. Я жаждал скорее вырасти и жениться на ней.
Так вот, в тот день мы собрались у Джонни дома, чтобы обсудить план поимки детоубийцы. Да-да, мы решили сами его поймать. А что, к тому времени мы уже порядком повзрослели, наши с Джонни мускулы налились силой, голова на плечах держалась крепко — пора было заняться серьёзным делом. Тем более, каждый из нас жаждал отомстить за Микки.
План был таков: 31 октября идём рано с утра в лес и поджидаем убийцу. Ведь чаще всего тот выходил на “охоту” именно накануне католических праздников.
Вот прошла томительная неделя ожидания, и мы встречаемся в шесть утра в условленном месте и направляемся к шоссе 486. Ещё раз согласовав действия, мы вошли в глубь чащобы на полмили и разошлись по одному в разные стороны на несколько сот ярдов так, чтобы не находиться в поле зрения друг друга, и в то же время не настолько далеко, дабы успеть прийти на помощь, если понадобится.
С собой взяли ножи, которые купили в магазине, но не те, разумеется, какими пользовался маньяк. Понятное дело, всё это мы планировали применить только в случае самообороны, так как хотели взять негодяя живым, дабы он, как полагается, предстал перед судом.
Дежурить решили допоздна, поэтому взяли с собой пакеты с продуктами и фонарики. Встречаться условились в определённом месте, три раза: на завтрак — в девять до полудня; на обед — в два после полудня; на ужин — в семь вечера. Разошлись.
На своём посту я думал о Шейле. Очень беспокоился за неё. Переживал: вот, она где-то рядом, совсем одна. Вдруг что, а я не успею… Но старательно отгонял эти дурные мысли, хотя они назойливо лезли. И на первую сходку я бежал сломя голову, мечтая увидеть Шейлу живой и невредимой. И с облегчением вздыхал, когда видел её перед собой улыбающуюся и спокойную.
После лёгкого завтрака снова разошлись. И опять я предавался думам о Шейле. Думал о той, которую люблю, люблю безумно. В то утро она впервые взяла меня под руку, когда мы шли к лесу. Она — меня! Меня сразу же наполнили чувства гордости и ликования в тот момент, когда я ощутил лёгкость её прикосновения. Она не отпускала мою руку всю дорогу, а ещё тихо спросила: «Пол, ты меня защитишь, если он нападёт на меня?” О, бог мой! В ответ я только промычал, потому что проглотил язык от волнения, и лишь утвердительно, молча, кивнул. Господи, радовался я про себя, конечно же, дорогая, я защищу тебя! Как ты можешь сомневаться во мне?! Так мы и шли рядом, и хотелось никогда не останавливаться и не разжимать наши ладони, чтобы не потерять друг друга…
В два часа после полудня сошлись на ленч. Поели, поделились впечатлениями. Убийца не появлялся, будто чувствовал, что его поджидает засада. Дельного предложения никто не высказал — все порядком утомились и раскисли от монотонного дежурства в одиночестве и полного бездействия. Джонни принялся уговаривать нас ужинать дома; Кэти, к всеобщему удивлению, сказала, что когда стемнеет, одна в лесу не останется, и что вообще, она боится. Шейла, молодчина, молчала, хотя было видно по выражению её лица, что и ей эта затея начинает надоедать. Но, по крайней мере, как мы, она не ныла, а даже немного подбодрила нас, когда мы стали расходиться: «Его надо найти, друзья. Микки ждёт этого…”
И снова пост, дежурство в одиночестве, томительное ожидание появления убийцы. Ха, абсурдная, детская, глупая и опасная затея!
Темнело. Не знаю, как моим друзьям, но мне не одиноко было на своём посту — со мной был мой молчаливый лес, падающие листья и мысли: чьи, интересно, ласки приятнее, прекрасной Шейлы или этого сказочного творения природы? Потом мне вдруг “приснилась” (только так могу объяснить это видение, потому что наяву такого просто не бывает) жёлтая карусель из листьев; а таинственный синий ветер нежно-нежно закружил меня на ней и так плавно, будто на руках. Я сидел… нет, скорее, полулежал в какой-то лодочке, на дно которой осень постелила янтарно-жёлтые листья, как перину. И невидимые силы кружили меня в ней, кружили, плавно поднимая то вверх, зависая над кронами деревьев, то опуская вниз до самой земли. Я плавал в осени, как в желе. Я — блаженствовал!
Это я, скорее всего, как обычно, отключился… забылся… заворожился, — не знаю, как и описать своё состояние, которое нередко возникает у меня, когда я нахожусь в лесу осенью. Пребывал я в этом состоянии довольно долго, так как время пролетело моментально, и пробудился лишь тогда, когда наступили сумерки.
Пора было идти ужинать — семь часов.
…Мы стояли и безмолвно смотрели друг на друга испуганными глазами. Кровь пульсировала в висках, как молот по наковальне. И вдруг — этот крик! Даже лес содрогнулся — то Кэти истерично закричала. Её на выкате глаза и дикое, испуганное выражение бледного лица, точнее его подобия, я не забуду никогда. Шейла тоже смотрела на меня испуганным взглядом, как бы спрашивая, что произошло?
Я не желал этому верить… Я надеялся, что Джонни где-то прячется, что это его очередной неуместный фокус.
Девчонки дали дёру в сторону автострады, как только опомнились, а я, борясь со страхом, пошёл искать Джонни, шаря в полутьме лучом фонарика. Уже полностью стемнело, когда ярко-белый луч выхватил его оскаленное лицо из кромешной тьмы. Из перерезанного горла друга медленно вытекала жизнь: алая, честная и чистая. Его куртка и рубашка наполовину снизу были расстёгнуты, а на обнажённом животе был вырезан неровный квадрат, в центре которого, на месте пупка, торчала серая в перламутре рукоять столового ножа.
Я отвёл луч в сторону, меня стошнило…
… Спотыкаясь и падая, обливаясь кровью и потом, я понёс друга в город.
Девчонки ждали меня возле дороги на обочине: Шейла обнимала плачущую Кэт. Я сразу же подумал о том, что не стоит их впутывать в это. Шейлу отец прибьёт точно, да и Кэти неизвестно как достанется.
— Вы пойдёте домой, поняли? — приказал я им, когда положил на землю обмякшее тело Джонни. — Никто не должен знать, что мы были вместе. Я сам… Живо сматывайтесь!
— Но как же, Пол?..
— Бегом!
Они нехотя попятились от меня. Потом остановились в нерешительности. Проезжающий трейлер громко посигналил, ослепляя их дальним светом.
— БЕГОМ, КОМУ ГОВОРЮ!!! — заорал я им вслед что было сил, и они покорно побежали.
Когда их силуэты скрылись, я вышел на дорогу и стал махать руками приближающемуся автомобилю. Легковушка сбросила скорость и притормозила возле меня. В приоткрытое окно я попросил водителя:
— Пожалуйста, в больницу… раненый…
— Давай, парень, — прорычал мужчина, и без лишних вопросов вышел и помог положить Джонни на заднее сиденье своего “Бьюика”.
Спустя десять минут мы были в больнице. Но как я не надеялся, другу она уже ничем помочь не могла: смерть наступила мгновенно — ещё тогда, когда нож прошёлся по его шее.
Последующие несколько дней я помню плохо — голова шла кругом: полиция, кабинет Линдея, вопросы, ответы, вопросы, ответы, слёзы родителей. Я не спал несколько ночей. Всё во мне перевернулось. Помню лишь голые ноябрьские деревья на кладбище и суматошное карканье ворон, противный моросящий холодный дождь, и как мы — весь город — прощались с Джонни Робертсоном. Помню, как плакала Кэти; как мама Джонни не отпускала гроб… Тот день объявили в городе траурным.
Господи, думал я, на кой чёрт мы туда пошли?!
Эти траурные дни вся Америка, казалось, говорит об одном: о Потрошителе — именно так его окрестили после убийства Джонни.
АМЕРИКАНЦЫ! НАЧАЛАСЬ НОВАЯ ЭРА НОВОГО
ДЖЕКА-ПОТРОШИТЕЛЯ, УБИВАЮЩЕГО МУЖЧИН!!!
ПЯТЬ СТРАШНЫХ УБИЙСТВ В МОНТАНЕ!
КОГДА ПОЙМАЮТ ПОТРОШИТЕЛЯ?!!
СМЕРТЬ ДЕТОУБИЙЦЕ!!!
ВСЕ СИЛЫ НА ПОИМКУ УБИЙЦЫ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ!
ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ МЕНЯЕТ ПОЧЕРК — ОН ОТ ЖЕНЩИН
ПЕРЕШЁЛ НА МУЖЧИН!
ЛИНДЭЙ — В ОТСТАВКУ!!!
Макс Линдэй и Стив Уилок, естественно, ушли в отставку, как и обещали. Хотя поговаривают, что их перевели на другое тёпленькое место в Хелене. Но нам, жителям Калиспелла, было уже всё равно, что сталось с ними, — мы потеряли пятерых детей, которых уже не вернуть.
Смерть Джонни явилась переломным моментом в моей жизни. Я твёрдо для себя решил отомстить за него и за Микки. Отомстить сам, лично, никого больше не вовлекая в это дело. Я поставил перед собой жизненную цель: найти Потрошителя! Тогда же зародилась у меня мечта стать частным сыщиком, специализирующимся на поисках исчезнувших людей. Но покуда я им стал, новоявленный Джек-Потрошитель отнял жизни у ещё пятерых подростков.
С того дня я начал фиксировать каждое последующее убийство, пытаясь самостоятельно добраться до истины:
1972, 15 ноября.
В лесу обнаружен труп семнадцатилетнего парня. Шея перерезана, на животе вырезан круг, в центре которого торчал нож с серой ручкой.
Парнем оказался чернокожий Джо Хьюз, пропавший без вести 30 октября того же года;
1973, 3 ноября.
На обочине дороги, со стороны леса, обнаружен убитый шестнадцатилетний парень.
Как всегда: перерезано горло, на теле 16 ножевых ранений. Рядом валялся нож с перламутровой ручкой. Никаких следов, никакого мотива.
Этот юноша, которого звали Луис Лаусон, ушёл из дома накануне, 2 ноября.
В городе паника…
В 1974 году, с 25 октября, на шоссе вдоль леса выставляют наряды полицейских, вооружённых до зубов (наконец-то что-то дельное пришло в голову новому шефу полиции Чарльзу Тэйнку). Каждого, кто направляется в сторону леса или выходит оттуда, тщательно проверяют.
Вся Монтана замирала в ожидании очередных убийств в дни Хэллуина. А Калиспелл, как обычно, на эти дни погружался на дно, как во время пандемии. Весь город — перед Днём святых, вовремя него и после — разговаривал чуть ли не шёпотом. Атмосфера страха накалялась в течение всего октября, и особенно по вечерам напряжение достигало наибольшего предела — ожидание ядерного взрыва, не иначе. Даже у флегматика сдали бы нервы от всеобщего нудного шушуканья, типа: “надо-не-отпускать-детей-на-улицу”, “нужно-следить-за-каждым-их-шагом”, “убийца-может-быть-среди-нас”, “надо-быть-настороже”.
И вот прошло полмесяца тех криминогенных дней, когда обычно совершались злодеяния, но никто из жителей за это время не исчез, и никого не убили.
10 ноября наряды полиции снимают.
Буквально через три дня, 13 ноября, в руки нового инспектора отдела по расследованиям без вести пропавших, лейтенанта Джорджа Мартина, поступает заявление от жителя Макса Уивера о пропаже сына Даниэля, восемнадцати лет, который третий день не появляется дома.
Первым делом Мартин решает прочесать близлежащий в округе лес, и посылает на поиски группу полицейских. И, представьте, попадает в точку: через семь часов поисков ему докладывают, что Даниэля Уивера обнаружили в двух милях от города, в болотистой части леса — мёртвым. Почерк тот же: несколько раз перерезано горло, разрезан живот, поломаны пальцы рук. Чуть было не упустили из виду обрывок тетрадного листа в клеточку, приколотого к стволу дерева пятидюймовым лезвием столового ножа с серой ручкой, на котором кривыми печатными буквами было написано: СМЕРТЬ ФАШИСТАМ!
Хоть какой-то мотив стал обозначать псих-убийца. Вот только никаких следов этот “антифашист” после себя не оставлял, что позволяло ему преспокойно разгуливать на свободе.
Интересен ещё тот факт, что, по словам мистера Уивера, его сын никогда не имел пристрастия к лесу, тем более, в последнее время, когда ежегодно происходят убийства. Однако, Даниэль был в лесу. Вероятно, преступник каким-то образом заманил его туда. Но каким?!!
За следствие взялись люди из ФБР: обыскивали, обнюхивали, допрашивали, опрашивали весь город, и — вот-те на! Под подозрение попадает один паренёк, которому предъявили обвинение за все убийства только потому, что он проболтался, что убьёт этого самого Дэниеля Уивера, если тот не оставит в покое его девушку. Улик, видимо, против него было мало. Но, тем не менее, его продержали под стражей, пока не произошло очередное убийство.
Жители Калиспелла хотели было с облегчением вздохнуть по случаю поимки маньяка, как на следующий день сообщили о пропавшем семнадцатилетнем парне.
Лейтенант Мартин снова решил зачистить лес, но на этот раз поискам помешал нежданно-негаданно выпавший снег, а подозреваемый парень был отпущен восвояси.
Пропавшего нашли только спустя четыре месяца весной, в лесу, когда растаял снег. Нашли его полусгнившего, со столовым ножом в шее. В кармане записка: СМЕРТЬ ГАДАМ!
Мартин и Тэйнк метали гром и молнии!
Президент продолжал высказывать соболезнования родным и близким всех погибших детей, обещая направить в Монтану лучших следователей для скорейшей поимки и ареста изувера.
Чарльз Тэйнк решает подстраховаться, и осенью того же года вновь выставляет вдоль леса вооружённых до зубов копов. Но на этот раз уже заранее, с 1 октября.
А убийца, опять-таки, обманывает всех. 20 октября грибники натыкаются на очередной труп подростка, причём совсем в противоположной стороне, вообще не контролируемой людьми Мартина: в лесном массиве южнее Калиспелла, возле озера Фойс.
Это было уже слишком!
Народ начинал не доверять полиции, которая безуспешно, вот уже как десять лет подряд, пытается выйти на след маньяка, но не продвинулась в расследовании ни на шаг.
В те годы наш город вымирал на три осенних месяца. На тех, кто в эту пору болтался после шести вечера по улицам, смотрели как на душевнобольного. Помню, как многие и мне крутили пальцем у виска, когда видели, что я поздно возвращаюсь из леса…
…Летом 1975 года наша с Шейлой мечта сбылась — мы поженились. В 1976 году переехали в Миннеаполис, штат Миннесота, где и живём по сей день. Со временем приобрели домик из семи комнат на берегу Миссисипи, на живописной окраине города. Одна из комнат нашего гнёздышка превратилась в кабинет частного сыскного агентства по делам без вести пропавших. Искать людей, занятие нудное и трудное. Но кому-то же необходимо заниматься этой проблемой. А у нас с Шейлой дела шли просто замечательно. Мы можем похвастаться, что с 1976 года отыскали 44 человека — живыми, 93 попрощавшимися с нашим миром навсегда; и разоблачили восемь преступников, причастных к исчезновениям. Вот такой позитивный послужной список в нашей совместной работе.
Все эти годы, работая в Миннеаполисе, не переставал я думать и о Потрошителе, который всё так же продолжал безжалостно убивать с той же периодичностью, оставляя свои ужасные записки и ножи с перламутровой ручкой, лишь немного меняя координаты мест преступлений. Ни у кого уже не вызывало сомнения, что он псих, как не вызывало сомнений и то, что этот ненормальный живёт среди жителей Калиспелла. Город, как и прежде, погружался в осеннюю спячку, слегка пробуждаясь ко Дню Святых; потом снова в сон, покуда не наступала зима: тогда уже можно спокойно вздохнуть — время убийств прекращалось с выпадением первого снега.
Успокаивало и то, что маньяк перестал трогать детей и подростков. Теперь его объектами насилия становились мужчины различного возраста, от двадцати до сорока лет. На сегодняшний день от его столового ножа погибло 27 человек (то есть, в год по мужчине, начиная с 1966 года, когда убил Микки). Маньяк убивал всех без разбору: студентов, рабочих, учителей, шофёров транзитных трейлеров… Все погибшие являлись для него фашистами, он ненавидел всех, видя в каждом нациста.
«Мёртвый сезон» — так газетчики называли три осенних месяца в Калиспелле.
/…«надопереждатьэтучёртовуосень»… «главноеменьшеболтатьсяпоулицамвпозднеевремя»… «господидаймнепережитьэтупроклятуюосень»… — доносился шёпот из каждого дома/
Может, вы помните тот бум, в начале восьмидесятых, когда создавались добровольческие отряды и забрасывались в Скалистые горы Монтаны, в наш округ. Помните наверняка, когда за голову Потрошителя предлагали вознаграждение в полмиллиона долларов. Тогда, в своих предвыборных компаниях, будущие президенты и губернаторы обещали, в случае их избрания, в течение месяца арестовать маньяка. И я не помню человека в Монтане, который после таких громких заявлений проголосовал бы против. Даже я верил кандидатам, потому что просто устал от этой многолетней череды бесконечных убийств. Но все обещания оказывались пустышками, как и громкие слова о том, что «делом осеннего маньяка» заняты все лучшие юридические умы США. Мало того, Потрошитель постепенно втиснулся в политическую жизнь страны, играя на руку многим политическим деятелям, сенаторам, губернаторам, мэрам и очередным кандидатам в департаменты. По крайней мере, в нашем штате на каждой легислатуре в Хелене звучали разного рода многообещающие высказывания по поводу Потрошителя, смысл которых сводился к тому, что якобы все главы департаментов в поте лица только и занимаются тем, что думают денно и нощно об убийце и разрабатывают планы его поимки. Тонким намёком чинуши давали понять населению, что им нужна, мол, поддержка избирателей, дабы оставаться на своих постах (в мягких креслах) ещё на один срок, чтобы довести «дело» до конца и посадить убийцу на электрический стул. Смех, да и только! Вспоминаю, как уверенно произносил губернатор нашего штата, Дэвид Грин, в 1979 году, эти слова: «Я не покину свой пост, покуда не получу голову Потрошителя!” — а точнее, один дополнительный срок во власти. Или полмиллиона зелёненьких. Ха! И многие же верили. Верили, потому что никому не хотелось оказаться жертвой маньяка.
ПОТРОШИТЕЛЬ… Потрошитель… потрошитель… трошитель… рошитель… шитель… тель… ль… — это имя, ставшее нарицательным, эхом расходилось от криминогенных лесов Монтаны во всех направлениях, и уже не имело того первоначального пугающего смысла, как раньше. Оно висело у каждого на языке и произносилось так часто, что уже ничем не отличалось от привычных названий знаменитых мистических героев ужасов: оборотень или вампир. А подозрительные, мнительные высказывания типа: «…дружище, по радио слышал, что поймали Потрошителя!» или «… я сегодня на улице видел маньяка, у него в руке был столовый нож, и я еле унёс ноги…» — стали привычной в городе пугающей шуткой.
500 000 долларов, «спрятанных» где-то в предгорных лесах Монтаны, манили каждого американца — такая наша натура! Как во времена «Золотой лихорадки», сюда тянулись молодчики со всех штатов в надежде обогатиться. Но никто из них так и не стал счастливчиком и героем: Потрошитель продолжал убивать. Убивать у них под носом, включая их самих; а также под носом полиции. Падающие жёлтые листья заметали все следы негодяя.
Тем временем список жертв пополнялся:
1975 год — убит служащий банка;
1976 год — убит студент;
1977 год — убит рабочий из швейной фабрики;
1978 год — выпотрошен учитель географии;
1979 год — убит…;
1980 год — убит…;
1981 год — выпотрошен, обезглавлен… — всё так же в лесу за городом, всё тем же столовым ножом.
Мы с Шейлой каждую осень приезжаем в Калиспелл, чтобы отдохнуть от мегаполиса и повидать стариков, встретиться с друзьями и, конечно же, навестить мой любимый лес, а заодно попытать счастья в расследовании серийных убийств. Прошло много лет, а Микки и Джонни так и не отомщены, что не даёт нам с Шейлой покоя по сегодняшний день. К тому же, это задевает нашу профессиональную гордость: как же так, мы, два опытных частных сыщика, а не в силах поймать какого-то психа!
Как-то в 1985 году, 1 ноября, после отпевания в церкви, я решил прогуляться в свой лес. Родители мои вернулись домой готовиться к праздничному ужину, а Шейла пожелала навестить кого-то из подруг. Когда я вышел из города, на автостраде, возле леса, меня остановил молодой полицейский и попросил предъявить удостоверение личности (в последнее время для местных эта процедура, скорее, для отвода глаз, нежели ради безопасности, являлась привычной).
— Хочешь найти психа? — саркастично усмехнулся офицер, протягивая обратно мне мою визитку и документы на право ношения оружия.
Я ответил ему, что в этот лес хожу с детства, что в нём потерял двух своих друзей и, естественно, буду очень счастлив поймать этого ублюдка, если повезёт.
— Но ты, всё же, будь осторожен, коллега, — посоветовал страж. — На днях пропал парень. Шеф заставил нас прочесать полосочку леса вокруг города шириной в десять миль. Хе! Мы неделю вкалывали с утра до ночи, ползали на коленях, изучая каждый дюйм, и всё напрасно. Возможно, исчезновение парня — его работа. — Офицер посмотрел в сторону леса. — Мне приходится, дружище, дежурить здесь и ночью. И хотя у меня за поясом пара стволов, знаешь, дурные мысли не улетучиваются. Может он и сейчас где-то в лесу поджидает очередную жертву, такую, вроде тебя, приятель… Жаль, что деревья разговаривать не умеют, а то бы они всё рассказали, они-то всё видят. Не советовал бы идти туда, но, в случае чего, стреляй — прибегу. О’кей?
— Спасибо, — ответил я, и вошёл в золотистый массив.
“Жаль, что деревья разговаривать не умеют…” — сказал полисмен. Нет, лес живой, и деревья умеют говорить. Только не так громко, как люди. Они разговаривают шёпотом, тихо так, нежно… особенно осенью, когда идут листопады.
Я вошёл в лес, и всё во мне всколыхнулось, заиграло, разгорелось. Этот жёлтый ковёр, этот долгожданный пряный воздух, эти липкие опавшие листья — я снова погрузился в атмосферу умиротворения. Убаюканный в нежных объятиях осени, я позабыл обо всём на свете, даже о Потрошителе. Сознание переключилось: захотелось отдохнуть от всего. Отрешённый от мирской суеты, я бродил несколько часов, погружённый в пространство небытия, пока не очнулся оттого, что чуть не подвернул ногу, наступив на невысокий, мягких холмик из опавших листьев. Выругался — не хотелось возвращаться в реальность. Посмотрел на кучку листьев, о которую споткнулся, и что-то в ней мне показалось странным: явно не природа их так уложила. Осторожно ковырнул носком ботинка верхушку… ещё раз… ещё, и отпрянул — из образовавшегося окошка показалось застывшее в маске ужаса серое и холодное лицо молодого человека. Я многое повидал за жизнь, но тут мне почему-то сделалось нехорошо: чего-то не хватало в этой кучке листьев. И я догадался чего — объёма! Потому что из листьев на меня смотрела — одна голова. Искать остальную часть я не решился. Достал пистолет и выстрелил вверх.
Мартин со своими людьми обыскали чуть ли не полштата, а убитый находился всего-навсего в двухстах ярдах от дороги, на которой пассивно дежурили офицеры.
Через двадцать минут то место кишело людьми в форме.
Расстроенный и злой я вернулся домой лишь под вечер, как только ответил на однообразные, формальные вопросы Мартина и Тэйнка.
На следующий день все узнали из газет, как частный сыщик из Миннеаполиса, Пол Уипл, то бишь я, во время прогулки в лесу наткнулся на присыпанную листьями голову мужчины, недавно пропавшего без вести двадцатитрёхлетнего Майкла Моррисона. Остальную часть тела нашли неподалёку; на животе покойника красовалась надпись, написанная красным маркером: СМЕРТЬ ФАШИСТАМ!!! Вместо одной из точек в восклицательном знаке был воткнут нож: всё тот же столовый, с пятидюймовым лезвием и ручкой, отделанной серым перламутром. В прессе также говорилось, как по следу предполагаемого убийцы шла собака, но потеряла его где-то на границе с городом.
Спустя несколько дней, перед отъездом в Миннеаполис, я зашёл в управление полиции к Джорджу Мартину поинтересоваться ходом следствия.
— Понимаешь, коллега, сплошная тьма. Не пойму одного: как ему удаётся проскальзывать у нас между пальцами? Этот подонок работает так чисто, что нам не за что даже зацепиться. И место же выбрал, подонок, — лес. Будь всё проклято, но разве можно в лесу найти следы, разве обнаружишь среди листьев волосинку с его дурацкой головы или ту же нитку?.. Если даже какой-то след и оставит, опять-таки, дождь тут же размоет все улики или их спрячет под себя выпавший снег. Мы как-то решили фиксировать всех, кто покупает эти чёртовы ножи. Но затея оказалась глупой: такие ножи продаются во многих штатах… Да и покупать их, собственно, стали реже — символ смерти, вроде как…
Да, мне знакомы такие слухи и сплетни насчёт этого ножа. Считалось, что тот, кто купит такой нож, невольно сам станет убийцей-маньяком, так как он несёт в себе дьявольскую силу. Нож этот якобы заставляет идти на преступление и обладает кармой СМЕРТИ.
— Что мы определённо точно знаем о нём, — продолжал делиться Мартин, — так это то, что подонок хилый. Так работать ножом может разве что семилетний мальчишка. Маньяк физически слаб, и это наглядно видно по неглубоким, рваным ранам. Ему приходится по нескольку раз полосовать по одному месту. На глаз видно — рука у него слабая. Всё это смахивает на детский почерк, но даже если Потрошитель подросток, он же должен давно уже вырасти! Мы всех рахитов и больных в городе пробили — всё тщетно. Не знаю, что и думать. И почему он убивает мужчин под такими лозунгами? Каким образом заманивает в лес? Остаётся ждать и надеется на чудо: когда он допустит промах. А ждать времени нет. Эти динозавры, — Мартин указал пальцем в потолок, — требуют и пугают отставкой. Звонят каждый день из Хелены и Вашингтона… Они думают, что я Бог, что ли, или ясновидящий? Вот так мы и работаем, коллега. И мне кажется до-о-олго мы будем его искать, долго…
Сейчас идёт 1992 год. На счету Потрошителя 27 смертей. И никаких следов.
И где-то далеко в прошлом Микки и Джонни.
Честно вам признаюсь: я потерял к маньяку всякий интерес, устал думать о нём, читать о нём, слушать, преследовать… Что ж, нам следует признать его, если можно так выразиться, профи в своём кровавом деле. Уж и не верится, что я доживу до того дня, когда его арестуют.
Я хотел отомстить за вас, мои друзья, и пытался найти вашего убийцу, я столько лет над этим работал, но всё, как видите, безрезультатно. Прошу вас меня понять и простить: я не в силах найти его. И сдаюсь. Хочу отдохнуть. Всё возможно, и я снова когда-нибудь вернусь к этому делу. Но только не сейчас. Я устал.
Два дня прошло, как мы с Шейлой приехали к родителям в Калиспелл, но никуда до сих пор не выходили из дому. Мы приехали вчера утром, как я уже говорил, и как только вошли в дом, я окунулся в прошлое, в своё далёкое детство. Я — дома. Вчера весь день предавался воспоминаниям.
Завтра вот праздник, о котором напоминал проповедник Грэм Хауэлл, и мы с Шейлой решили, как в детстве, пройтись в Глейшер-парк по тропинкам детства, если они с тех пор не поросли травой. У меня хоть и настроение неважнецкое с самого утра после всех этих воспоминаний, надеюсь, оно изменится через час, когда я встречусь со своей осенью и лесом. Моя Шейла укладывает рюкзаки. Смотрю на неё и удивляюсь: как она не боится Потрошителя? Эх, любимая моя Шейла. Пчёлка моя, непоседа. Кстати, она, как и я, тоже влюбилась в лес после того, как мы уехали из Калиспелла. Весь год живёт в Миннеаполисе с затуманенными мозгами — скучает по Монтане, понимаю. Но как только приезжаем сюда, сразу преображается, расцветает, хорошеет прямо на глазах: так сильно действуют на неё родные края.
Бедная моя Шейла. А кто, собственно, у нас есть, кроме леса? Тот удар, ещё в детстве который нанёс Шейле в живот её пьяный отец, сделал своё дело: мы не можем иметь детей. Но это же не значит, что всё так плохо? Мы любим друг друга, и у нас от жизни есть всё. Хотя бы эта осень, которая чего стоит…
Как я хочу поскорее выбраться в лес! В этом году мы там ещё не были. Ведь сейчас в лесу листопады в самом разгаре!
— Ну, детектив, готов? — спросила жена.
Я вяло поднялся с кресла, потянулся.
— Готов, готов, дорогая.
Она протянула мне один из рюкзаков и кобуру с пистолетом.
— Давай, дорогой, разомни-ка свои косточки, — подбодрила Шейла. — Что-то ты раскис сегодня. Как в последний раз собираешься. А ну расслабься! У нас две пушки и две головы… Чего ты, Пол?
“Лес сам выбирает себе друга, если только сердце и совесть его чисты, а любовь к лесу искренняя. Такого человека лес поцелует и счастьем обольёт его жизнь…”
И правда, чего это я. Осень, в конце концов, ждёт.
Почему-то разволновалась мама. Но я успокоил её, и пообещал, что мы к ужину вернёмся.
… Ах, как сразу пахнуло свежестью, когда мы вышли за пределы города и подошли к опушке; как он — этот дурманящий воздух — тут же вскружил мне голову. Такое бывает разве что в раю. А чем, собственно, здесь не рай? Вот он, перед тобой: реальный! Пожалуйста, заходи, наслаждайся. У меня мигом поднялось настроение, развеялись дурные мысли, предчувствия. Вот как надо забывать весь суетный мир со всеми его заботами и невзгодами — опасный, нелёгкий и жестокий мир. Тут, только тут, в осеннем лесу, настоящая жизнь: и чистая, и искренняя, и верная.
Я поднял на руки Шейлу, и мы, кружась, шагнули в лес.
Ничего больше не помню: сколько мы так кружились вдвоём, когда я поставил жену на ноги — всё забыл, ей-богу. Я помнил другое: как всего лишь вдохнул мягкий аромат, как эфир, и улетел в небытие, растворился в янтарно-жёлтом пространстве; закружился вне времени. Думаю, это ярко-красный клён во всём виноват — это он, точно знаю, так меня заворожил. Я упал в мокрое море листьев — погрузился в прошлое, в детство. И как же во мне с новой силой всё всколыхнулось, заиграло… Дыхание стало свободным, лёгким. Откуда-то появились и полились звуки изумрудного цвета. Я будто с кем-то разговаривал! Неужели с лесом? Да-да, кто-то о чём-то мне нашёптывает, и я слышу нечто: хххоооуууу-кхоооуууу… А может это листья шуршат под ногами? Хм. Пожалуй, они. Но ведь деревья не разговаривают… «О, нет, лес живой, как ты и я. Он умеет любить и говорить ласками…» Я вскочил на ноги и побежал. Кошмар какой-то! Может я ненормальный? Мне четвёртый десяток пошёл, а я бегаю среди деревьев, радуюсь, как ребёнок. А вообще, плевал я на все стеснения и возрасты — любви все возрасты покорны. Любовь моя — ты снова со мной; давай, кружи меня, кружи!.. Господи, сколько времени прошло? Где Шейла? Что с ней? Хотя, ничего страшного, она где-то рядом, она поймёт меня… Шейла всегда понимает меня… Я падаю на колени — хочу немного отдышаться, успокоиться. Я всё ещё не могу — и не хочу — возвращаться оттуда. В глазах — карусель, оранжевая карусель… И лодочка… И что-то нежно прикасается ко мне, обжигая шею, и во всём теле становится тепло… Начинает темнеть в глазах… Что это, Господи?!! Как же приятно… Аж ком в горле — не могу ничего произнести. Но как же приятно! До одури… до тошноты. Меня обнимает ОСЕНЬ?! Да-да, я слышу, как она дышит мне в затылок… и шепчет что-то. Падаю… падаю… Кто это? Чьи это ласки? Не вижу… ничего не вижу. Только лодочка, карусель… Это ты меня целуешь, КЛЁННнн… Ттты-ы-ы?..
Ннне-е-е…
* * *
В кабинете Чарльза Тэйнка, шефа управления полицией Калиспелла, находились два сержанта, лейтенант Мартин и седовласый, уже в годах, мужчина. Мужчина сидел за столом напротив шефа и ждал, когда тот разрешит ему говорить.
— Так, мистер, э-э-э… — начал Тэйнк.
— Спир, — напомнил седоволосый, — Эрик Спир.
— Так, мистер Спир, теперь запишем ваши показания. — Он посмотрел на одного из сержантов и кивнул ему, — тот утопил на магнитофоне одновременно две клавиши: воспроизведения и записи. Мартин изучающим взглядом посмотрел на Спира, и продолжил:
— Сейчас повтори всё, что только что рассказал нам. Поехали…
И Эрик Спир второй раз поведал о том, какой он заядлый грибник, и что сегодня утром он решил сходить в лес за грибами, рассказал, как к полудню собрал полную корзину грибов и стал невольным свидетелем убийства. Потом он заметил невдалеке немолодую пару довольно странного поведения: мужчина бегал и прыгал, как малое дитя, и разговаривал сам с собой, не обращая внимания на женщину, еле поспевающую за ним. Ему сначала показалось, что у мужчины “не все дома”. Но когда те приблизились, всё ещё не обнаруживая его, он узнал в молодых людях знакомых ему Шейлу и Пола Уипллов. От смущения, что его могут заметить, старик спрятался за ствол дерева. Но то, что он увидел позже, выглянув из-за дерева, заставило его похолодеть от страха! Пол Уиппл стоял на коленях, в то время как его супруга подошла к нему сзади, одной рукой схватила за волосы и потянула на себя, запрокинув голову мужа назад, а другой несколько раз полосонула по его шее ножом. Когда Пол безжизненно рухнул наземь, она тщательно вытерла рукоятку ножа, бросила его рядом с трупом, отбежала на несколько десятков шагов в сторону и принялась громко кричать, имитируя нападение. Спир незаметно покинул укрытие: попятился назад, скрываясь из поля зрения за деревьями. Когда вернулся в город, сразу же сообщил о случившемся в полицейский участок.
— Я хорошо знаю эту девушку с детства. Она, мистер Тэйнк, немножечко того, мне всегда так казалось. Да и семья у неё не благополучная. Пьянчуга-отец держал их на кулаках… — добавил Спир.
— Хорошо, хорошо… Ты можешь пока идти. Мы ещё вызовем тебя. Так что будь на месте. — Тэйнк, довольный, откинулся на спинку стула, провожая взглядом единственного свидетеля преступления, и предался мечтам о том, какой дом он купит во Флориде на те деньги, которые предназначены за поимку Потрошителя (они с шефом управления полицией штата в Хелене не раз обсуждали этот вопрос вместе с губернатором: кому какой куш достанется, когда поймают маньяка?).
Седовласый остановился в дверях, обратился к Тэйнку: — Возможно, такое воспитание и повлияло на девочку… Я хотел бы просить вас…
Тэйнк рассмеялся: — У нас у всех плохое воспитание. Что ж нам теперь, глотки резать? Всё это чушь собачья! Ладно, мистер Спир, до завтра, всего доброго!
Как только старик захлопнул за собой дверь, Тэйнк отдал приказание:
— Арестуйте эту дерьмовую… — “И золотую,” — про себя отметил он, — Шейлу, и ко мне её. Аккуратнее, она вооружена. Вперёд, мальчики!
Когда сержанты во главе с Мартином покинули кабинет, капитан поднял телефонную трубку и попросил соединить его с губернатором. Спустя несколько секунд он подробно доложил о том, что Потрошитель, наконец, пойман.
— Точнее, потрошительница, — исправился Тэйнк, — к всеобщему нашему удивлению. И которая, к тому же, стоит полмиллиона. Я думаю, эти деньги…
— Вот это сенсация! — перебил его губернатор, и присвистнул. — Вот это да! Такого не ожидает никто! Отлично, отлично… Сейчас доложу в Вашингтон. Надеюсь, президент не просто будет рад услышать такую новость. А тебя, Чарли, жду у себя с докладом и всеми подробностями. Проведём брифинг. Пора Америке вздохнуть спокойно. Старика этого отодвинь в сторону… ну, ты понимаешь, о чём я.
— Надеюсь, деньги, господин… — начал было Тэйнк.
— Ну и дела! — губернатор будто не слышал его. — Женщина — маньяк! Кто бы подумал! Столько лет! Ладно, жду тебя…
— Господин губернатор, как насчёт денег… — но губернатор уже повесил трубку.
Тэйнк ещё долго сидел в состоянии прострации, и не мог прийти в себя от досады и понять, почему губернатор промолчал насчёт денег за поимку Потрошителя? В него закрались тревожные нотки опасения, что про него могут забыть…
* * *
В небольшом городке, что в центре Небраски, из окон дома номер 78, на Восток 12 стрит, почти каждый вечер доносятся женские крики, детский плач и грубый мужской голос. В том доме живёт Роберт Поллит: пьяница, тиран, эгоист, изверг, фашист, псих, — так про себя его называют жена и тринадцатилетняя дочь. Дня не проходит, чтобы он не избил их. А они терпят. Всю жизнь терпят. И дочь терпит. И жена терпит. И терпела, когда на её глазах он насиловал десятилетнюю дочь. Её дочь. И его тоже. Но об этом не знает никто, кроме них.
И почему-то до сих пор никто не знает в полиции, почему в пшеничном поле, ещё летом, были убиты два мальчика. Зверски убиты.
Все думают, что это какой-то маньяк.
Жаль только, что поля говорить не умеют: они-то всё знают, всё видели…
КОНЕЦ
Автор публикации
