По собственному желанию

— Алиса, а как вы относитесь к нудизму? — вопрос директора музыкальной школы Леонида Валентиновича был адресован молодой помощнице. Кроме них двоих в школе никого не было.

Леонид Валентинович был высоким, немногословным мужчиной лет пятидесяти и носил звание заслуженного артиста России. Алисе было чуть за двадцать. Тем летом она защитила диплом журфака, получила предложение о работе в рекламном агентстве и в начале августа написала заявление по собственному желанию.

Рабочие обязанности помощницы в основном состояли из ксерокопирования нот, походов на почту и оцифровки видеоархива, зарплата была соответствующая. Зато у Алисы был собственный кабинет, где в рабочее время можно было писать диплом, зависать в соцсетях или учиться играть на стареньком фортепиано, которое отправили сюда то ли на покой, то ли в ссылку.

В тот день с раннего утра термометр показывал больше тридцати градусов. Смог окончательно захватил город, он проник даже в метро, погрузив станции в серый полумрак. Стоило только присесть, бёдра намокали и накрепко слипались с дермантиновым покрытием сидения. Многие пассажиры носили маски и респираторы, за десять лет до пандемии covid-19 это было непривычно и тревожно.

Придя на работу, Алиса распахнула единственное окно своего кабинета, хотя в этом не было никакого смысла — дышать всё равно было нечем. Полила вялую фиалку в терракотовом горшке с трещиной. Включила по очереди компьютер, ксерокс и чайник. Жара жарой, но утренний чай — ритуал обязательный.

Налив кипятка в розовую чашку с пчёлками, подаренную подругой ещё в школе, Алиса поставила её на подоконник. Пока чайный пакетик медленно испускал дух, серое облако смога незаметно заползало в комнату. У окна стоял стол, на нём компьютер, принтер и остальная техника — всё из дешевого черного пластика, выцветшего от времени и посеревшего от пыли.

Сделав пачку ксерокопий, Алиса зашла в соседний кабинет к директору. Здесь большую часть пространства занимал монументальный чёрный рояль с позолоченной надписью Steinway & Sons и резным пюпитром. Леонид Валентинович взял из рук помощницы ещё тёплые ноты и задал тот самый вопрос:

— Алиса, а как вы относитесь к нудизму?

«Что он имеет в виду? Наверное хочет снять рубашку, чтобы не нужно было париться в ней весь день», — рассудила она и, пожав плечами, ответила:

— Да нормально, — и ушла в свой кабинет. Она села за компьютер, включила программу для оцифровки видеокассет и скормила проигрывателю очередную VHS-ку из стопки на столе. На экране монитора — школьный концертный зал, мальчик лет девяти сел за фортепиано и под пристальным взглядом концертмейстера заиграл. Звука нет, слышно только, как надрывается кулер в застенках системного блока. Изображение на экране дёрнулось и покрылось рябью. Мальчик, ничего не замечая, продолжал мучить рояль.

В кабинет зашёл Леонид Валентинович, чтобы взять что-то из шкафа. Он был абсолютно голый.

Алиса взглянула на него всего один раз, но увиденное навсегда отпечаталось в памяти — пышная шевелюра с проседью, безволосая грудь, начисто выбритые лобок и мошонка, обрезанный член. Она отвела взгляд и уставилась в монитор. За тем же инструментом, на котором до этого играл мальчик, теперь сидела маленькая девочка. Шумел кулер. В чашке на подоконнике остывал чай. Пакетик всплыл и бесстыдно выставил наружу разбухший бок.

— Директор ходит голым. Я абсолютно серьёзно, — написала Алиса в окошко чата Gtalk.

— В смысле голым? — ответила подруга.

— В прямом! С утра он спросил меня, как я отношусь к нудизму, я ответила, что нормально, и теперь он ходит голым.

— А нафига ты ответила, что нормально?

— Да я откуда знаю! Я ж не думала, что он имеет в виду настоящий нудизм. Думала, рубашку снять хочет.

— Скажи ему, чтобы оделся, что ты неправильно поняла вопрос!

— И как ты себе это представляешь? Это мой начальник!

— Это мужчина! Если я что и знаю про мужчин, так это то, что одним раздеванием дело не кончится.

Алиса закрыла окно с перепиской и вернулась к оцифровке концерта. Она понимала, что подруга права, но хорошо знала себя — в нужный момент она окаменеет и не сможет произнести ни слова.

Их с директором кабинеты были смежными и имели небольшой общий коридор, санузел и вход. Двери в сами комнаты обычно были открыты, чтобы создавалось хотя бы подобие сквозняка. Раздевшись, Леонид Валентинович запер общую дверь изнутри на ключ. Алиса обнаружила это, когда кто-то постучал. Обычно посетители свободно входили в кабинет сами, теперь же им приходилось ждать, пока директор оденется и откроет.

Вернувшись домой, Алиса весь вечер обсуждала в переписке с друзьями ситуацию с «голым начальником». Все говорили примерно одно и то же: что она должна постоять за себя, объяснить ситуацию, не допустить нового эпизода неуместного обнажения. Алиса с ними соглашалась, ей и самой было страшно, что директор может принять молчание за разрешение на дальнейшие действия. Какие — об этом она старалась не думать.

Полночи Алиса корчилась на постели. Так и не дождавшись глотка ночной прохлады, она уснула, завернувшись во влажную от пота простынь.

Ей снилось, что она идёт по пустыне. Горячий песок просачивается между пальцев, хватает её за щиколотки, становится вязким. Алиса падает на колени, выставив ладони вперёд, песок хватает её за запястья и тянет вниз. Алиса пытается кричать, но звука нет, она бьётся, напрягая каждую мышцу, пока вязкая масса вбирает её в себя и заполняет горло, перекрывая дыхание. 

Провалившись сквозь толщу песка, Алиса обнаруживает себя под круглым столом на родительской кухне. Ей снова пять лет. На колготках под правой коленкой расползается дыра. Красно-белая клетчатая скатерть свисает низко, открывая взгляду только серый в крапинку линолеум. Алиса слышит скрипучий нарочитый смех. Так смеётся её старший брат, когда они остаются дома одни. Смех становится громче, приближается и кружит вокруг стола. Скатерть шевелится как от сквозняка. Алиса зажмуривается и зажимает ладонями уши. Она знает — нужно сидеть очень тихо, обратиться в камень, тогда чудовище уйдёт. Когда смех стихает, она приоткрывает глаза и видит его прямо перед собой. Оно сидит на корточках, приподняв край скатерти, и смотрит на Алису выпученными глазами. Акулья пасть разинута, из неё на линолеум течёт белёсая слюна. Чудовище вновь заходится едким смехом, вытягивает блестящую от слюны руку, и Алиса вдруг издаёт громкий протяжный звук, похожий на вой.

Алиса проснулась от собственного сдавленного крика лицом в подушку. Перевернулась на спину, тяжело дыша. За окном уже рассвело.

Как и всегда Алиса пришла на работу первой. За утренними ритуалами продолжала убеждать себя: «Сегодня он не будет раздеваться, это больше не повторится». Директор пришёл следом, сразу же запер общую дверь изнутри, ушёл к себе в кабинет и разделся. В течение дня он одевался, только если приходил посетитель, либо если ему самому нужно было уйти. Когда Алиса передавала Леониду Валентиновичу очередную пачку отксеренных нот, он, смущаясь, обратился к ней:

— Может быть, вы присоединитесь ко мне, а то мне как-то неловко?

Алиса увидела себя со стороны: маленькая, хрупкая, с мальчишеским ёжиком на голове, в коротком хлопковом сарафане, руки вцепились в бумагу. Она наблюдала, как шевелятся её губы, и удивлялась твёрдости собственного голоса:

— Нет. И вы, пожалуйста, оденьтесь тоже. Неловко здесь только мне.

Леонид Валентинович на секунду застыл, а затем взял ноты и скрылся в своём кабинете. Через четверть часа он, полностью одетый, подошёл к Алисе и сказал:

— Я тут подумал, жара эта, смог, а у вас всего несколько дней осталось. Тут оставшаяся часть зарплаты и небольшой бонус, — он протянул Алисе белый конверт. — Спасибо за работу и удачи вам на новом месте!

Алиса взяла конверт, сказала «спасибо», побросала вещи в сумку и спустилась на улицу. Было всё ещё жарко, как в парилке, но смог уже отступал из города. Она вдохнула полной грудью, едва заметный, но свежий ветерок коснулся её затылка. Алиса прижала сумку к животу и что есть силы побежала к метро. В кабинете на пыльном подоконнике осталась стоять увядшая фиалка в терракотовом горшке с трещиной и розовая чашка с пчёлками.