Влад Непомнящий работал таксистом. Он имел опыт трехлетней отсидки в колонии и любил женщин. И сидел из-за женщины. Или из-за того, что любил.
… Маша Уткина тогда была замужем за моряком. Тот вспенивал волну теплоходом «Иван Бунин», а она теряла голову от Непомнящего. Влад возил какую-то большую «шишку» из «Облсовтрансмаш….», неважно. Деньги у него были, и женщин он любил, а особенно Машу Уткину. Одевалась она исключительно в заграничное. Пахла тоже чем-то заокеанским, а Влад неудержимо тянулся к таким женщинам. Он чувствовал себя к ним, безусловно, причастным и потому счастливым. Они пили шампанское и ели эклеры, гуляли в парках и катались на прогулочных теплоходах. Непомнящий часто поглядывал на родинку в форме звездочки прямо под правым ушком Уткиной.
– Так бы уплыть куда подальше, – говорил Влад, поплевывая шелуху
от семечек в речную, бутылочного цвета, воду, – твой вон плавает-плавает и
всё равно возвращается…
– Он ходит, – уточняла Маша.
– Что?
– Моряки говорят не «плавать», а «ходить».
– Вот и я говорю, твой ходит-ходит, а все равно приходит обратно, а я такой, чтоб уплыть и не возвращаться сюда.
– Чем же тут плохо? – она с вызовом смотрела на него, – а я?
– Так я бы с тобой уплыл, – с выдохом отвечал Непомнящий, обнимал предмет своего обожания одной рукой за плечо и добавлял тихо и с чувством, – к чёртовой матери!
А потом они заваливались, хмельные, в квартиру Машиного мужа-моряка, полную всяких заграничных безделушек, импортного тряпья, аппаратуры и мебели, пахнущей свежеспиленным деревом и лаком, и кувыркались до утра на двуспальной кровати, которую изготовил знакомый Машин мебельщик – крупной кости мужчина с поразительно голубыми глазами. Ох, это было так давно….
А однажды утром моряк вернулся в свою квартиру, да не один, а с приятелем. Их загорелые лица, пропитанные морской солью, тускнели тяжелым похмельем. Из кармана форменных брюк у одного из них скромно выглядывало горлышко «Столичной». Каково же было их удивление, когда на кухне они застали среднего роста мужчину в одних трусах, который буднично жарил яичницу.
Из ванной комнаты доносилось сбивчивое пение Маши Уткиной.
– Коля, не дай ему уйти! – закричал моряк и бросился на звуки знакомого пения. Через секунду Маша тоже закричала.
Непомнящий бросился к двери.
– Стоять! – закричал Коля, скорее от испуга, чем для устрашения. Влад одним прыжком достиг противника, и молниеносно выхватив из его кармана «Столичную», обрушил бутылку на его же блестящую лысину. Коля молча рухнул на линолеум с рисунком фигурного паркета. В конце коридора слышались приглушенные рыдания Маши Уткиной. Она сидела в пустой чугунной ванной, поджав ноги к подбородку и закрыв лицо руками. Моряк, нависая над ней непреступной глыбой, лупцевал жену широким ремнем с позолоченной бляшкой, на которой был изображен якорь.
– Вот тебе, сучье отродье! Вот тебе за верность! За то, что ждать обещала! За шмотки! За побрякушки! — каждое «за» непременно отмечалось ударом.
Непомнящий навалился на спину моряка, тот увлек его куда-то вниз, круша настенные полочки с парфюмом, и вдруг затих. Уткина заорала истошно. Ее муж стоял на коленях, обняв раковину-тюльпан, и по белой эмалированной поверхности умывальника текла багровая кровь. Моряк разбил голову.
– Вот те раз! – только и смог выговорить Непомнящий.
Он терпеть не мог, когда обижают женщину. Тем более Машу Уткину. Хотя она и не была его женщиной по праву, он всё равно считал ее своей. Маша быстро пришла в себя, и пока её кавалер в спешке натягивал штаны, позвонила в милицию.
Непомнящему заломили руки как раз в тот момент, когда он пытался помочь Коле, изуродованному осколками «Столичной». Потом был суд. Потом – этап. Ещё позднее – письмо от Уткиной. Первое и последнее. «Прости. Не осуждай. Нам было хорошо, но загорелое просоленное лицо и крепкие руки, обнимающие штурвал, я не променяю, ни на что». У Влада ничего этого не было. Лицо у него было самое обыкновенное, да и руки всегда обнимали не штурвал, а женские прелести. Он решил вычеркнуть Машу из своей жизни. Она предала его, и он забыл. Почти забыл о ней.
К счастью, тогда на квартире, полной дефицита, он никого не убил. Из пяти положенных, Непомнящий отсидел три года и вышел по амнистии. На работу брать не хотели, по ночам он разгружал вагоны на станции, жил у старых знакомых, сначала на окраине города, потом снимал крохотную комнатёнку в коммуналке . Однажды на улице встретил своего бывшего шефа. Тот выходил из дверей торгового центра с огромной коробкой торта и никак не мог пристроить в руках дорогущий объёмный букет роз.
– Помогу, Савелий Робертович? – узнал и обрадовался Влад
– Ого! – от неожиданности воскликнул бывший шеф, – помоги, помоги, товарищ Незабываемый!
Это он нарочно назвал Влада Незабываемым. Так сказать, перевернул его настоящую фамилию на 180 градусов. Что ж, значит, вспомнил.
– Выглядишь скверно. Освободился?
– Вроде того.
– Чем занят?
– Вроде ничем.
– Позвони, – лукаво подмигнул ему важный чин и протянул визитку.
Да, видимо не забыл Савелий Робертович тайных комнат-квартир, на которых верный водитель устраивал ему романтические встречи с дамами. Уже через две недели Владислав Владимирович Непомнящий был официально оформлен в третий таксопарк. У него была желтая «Волга» и радиостанция. Начиналась новая жизнь.
Появились деньги, появлялись и женщины. Непомнящий по-прежнему любил их, но уже не безоглядно. Вначале была Светка – официантка из ресторана «Памир». Пышногрудая брюнетка, с ярко накрашенными губами, она курила дорогие дамские сигареты и любила повторять: «туды его в колыбелечку». Она не знала, что означает эта фраза. У нее это было выражением крайнего восхищения. Светка много ела, пыхтела, когда занималась сексом, но Непомнящий любил её за то, что она приносила еду из «Памира», поддерживала порядок в комнате и не задавала лишних вопросов. Он бросил её быстро, через несколько месяцев. Потом появилась Леночка – рекламный агент. Высокая, с точёной фигуркой и серыми глазками, она упоительно рассказывала о своих многочисленных поклонниках, чем оттолкнула Непомнящего окончательно. Вера Корсикова – учительница начальных классов, околдовала его с первого взгляда. Он как-то взял её на Тургеневской в жуткий ливень, и они потом долго беседовали ни о чем в желтой «Волге» с черными шашечками на борту.
– Тебе бы в модельном агентстве работать, – говорил Влад, – а ты со своими школьниками палочки складываешь.
Вера действительно была эффектна. Она единственная, пусть отдаленно, но напоминала Непомнящему Машу Уткину, отчего он испытывал к ней двойственные, щемящие чувства. Он искал в ней всё, что могло бы напомнить ему его очаровательную предательницу, а когда находил – гнал от себя, остервенело и грубо, отчего становился иногда нелюдимым, замкнутым. Таким он совсем не нравился Вере Корсиковой. Тогда она начинала называть его на «вы», чем приводила Непомнящего в бешенство.
– Вы, Владислав, бываете откровенно отталкивающим индивидуумом.
Разве можно грубить женщине?
– Помолчала бы, – огрызался Непомнящий, – не замечаешь, как у школы твои коллеги-мужики о тебе переговариваются. Вот, говорят, упругие ягодицы пошли.
– Синекдоха, – неожиданно сказала Вера.
– Что?
– Когда название целому даётся по его части, – заученно произнесла Корсикова.
– Опять ты, как на уроке. Хорошо хоть, во время этого дела ты у меня фамилию не спрашиваешь и оценку после не ставишь. Вот, дуры бабы!
Однажды он вышел за сигаретами и к Корсиковой в этот вечер уже не вернулся.
Непомнящий любил женщин. Но искать в каждой из них Уткину было невыносимо даже для окаменевшего сердца бывшего зека. Иногда ему казалось, что он видит Машу ясно и чётко, идущей по улице вдоль одинаковых серых новостроек, но женщина оказывалась просто прохожей. Дать ей пощёчину было абсолютно не за что. А так хотелось. Потом женщин долго не было. Шумные компании, много водки, философские хмельные рассуждения о высоких материях в многочисленных пивных барах, бестолковые пассажиры, которым хотелось поговорить совершенно некстати, — всё это было. А женщин не было. Вернее сказать, не было длительных основательных отношений.
– На хер они нужны! – поддерживал образ жизни своего коллеги Марк из второго таксопарка, – все беды от этих крыс. И геморрой тоже.
– А геморрой тут причем?
– С ними еще не то наживёшь, – ловко выкрутился Марк и закурил, – вот ты, Владик, про свою фифу рассказывал… как ее… Машу. Вот интересно, чтобы ты сделал, если бы встретил её на улице?
Непомнящий помолчал. Задумался.
– Не знаю, – честно ответил он, – давно её не видел.
– Ну, ты представлял когда-нибудь, как это будет? – не унимался Марк, – вот как она будет выглядеть?
– Красивая будет. Ровные белые зубки, запах – закачаешься, ноготки в
порядке. Она ведь к хорошей жизни привыкла.
– Краси-и-ивая! – передразнил Марк, – а ты из-за неё три года оттянул. Э-эх! – досадно махнул он рукой и опрокинул в себя очередную рюмку.
… На город спускался тяжёлый серый вечер. Он ехал по Садовой и разглядывал пёстрые рекламные щиты. Вот парочка голосует. Он какой-то долговязый в сером пальто. Она в коротенькой шубке, ножки стройные, что-то резко выговаривает долговязому прямо в лицо. Влад притормозил. Долговязый согнулся напополам и открыл дверцу:
– До Трамвайного подбросите?
Непомнящий посмотрел на него. На его спутницу. Зачем-то нахлобучил на голову кепку.
– Садитесь.
Оба примостились на заднем сиденье.
– Сколько? — спросил мужчина в пальто.
– Плата по счетчику. Вы дверцу не закрыли.
Долговязый хлопнул дверцей такси.
– Еще раз.
Хлопок.
– Вот теперь поехали.
Дама с хорошенькими ножками продолжала высказывать долговязому резкости.
– Ты совершенно не представляешь, как я живу! Я вынуждена прятать все твои записки, односложно отвечать на твои звонки, просыпаться
в страхе. Может быть, я назвала твоё имя во сне, понимаешь? Я становлюсь нервной и сварливой. Совершенно жалкой! – девушка игриво всхлипнула и продолжала с напором. – Толик постоянно дома, с тех пор, как его списали, он пьёт и не даёт мне продохнуть от своей нечеловеческой ревности!
— Вы на нас не обращайте внимания, – вдруг обратилась она к водителю, наигранно улыбнулась, слегка обнажив два золотых зуба. – Ты эгоист! – продолжала она, уже повернувшись к долговязому. – Окончательно испорченный своей мамочкой эгоист! Мне давно нужно было это понять, но – как же! Ты меня ослепил своими ухаживаниями! Ты не даёшь мне почувствовать себя свободной, это совершенно невыносимо.… Куда это мы? – снова обратилась она к водителю. Машина свернула в скудно освещённый переулочек и ухнула на встречной кочке.
– Так быстрее будет, – заверил Влад.
– И всё равно, ты не должен так поступать со мной! – продолжалось в
той же резкой тональности. – Ты меня совсем не понимаешь!
– Ну, что же мне делать? – наконец вымолвил долговязый и понизил голос, – я же люблю тебя. Его спутница противно цокнула и махнула рукой. Мол, безнадёга.
«Волга» остановилась.
– С мотором что-то, – проворчал Непомнящий, – одну минуту. Он вышел на улицу, неспешно обошел автомобиль вокруг, потоптался на месте и показал парню в салоне: выходи, поможешь толкнуть. Тот нехотя выбрался на улицу, поравнялся с водителем, и в ту же секунду увидел его глаза. Сиюминутный, животный, унизительный страх обрушился на долговязого. Он не мог понять, как случилось, что эта волна подлого страха окотила его головы до ног, но ноги его стали ватными, рубашка прилипла к спине, и он ясно ощутил, что если бы хотел что-то сказать, то не смог бы этого сделать от внезапной потери голоса. И когда почти неслышно, одними губами Непомнящий произнес «Беги!». Парень резко повернулся и, не оборачиваясь, рванул прочь от автомобиля. В густых сумерках было видно, как развиваются полы его серого пальто. Тут же резко распахнулась дверца, выскочила из такси его спутница, заорала: «Стой! Ты куда!?» и вдруг их лица – таксиста и пассажирки встретились. Дама с хорошенькими ножками широко вдохнула воздух. Секунду молчала в оцепенении, боясь признаться себе в том, что узнала Влада. А затем сильные руки Непомнящего втолкнули ее обратно в салон. В полной, пугающей тишине несколько коротких ударов, казалось, были слышны на весь квартал. Девушка не кричала, а только жалобно, тихо поскуливала и пыталась найти в сумочке салфетку, чтобы стереть кровь с лица.
Непомнящий гнал такси по темным, второстепенным переулочкам на выезд из города. А потом, когда стела с названием города осталась далеко позади, он съехал с трассы и долго еще переваливался по рытвинам и ухабам, пока не оказался где-то в поле, в окружении густой лесополосы. Мотор затих и Маша Уткина, а это была именно она, услышала тихое, но требовательное: «Раздевайся!» Она сбросила с себя шубку, кофточку, сапоги и с готовностью посмотрела на Влада. Он молчал. Весь вид Уткиной, хоть и было лицо ее заплаканным и жалким, а кровь на щеках смешана с растекшейся тушью, выражал готовность сделать все, что прикажет сидящий за рулем «Волги» мужчина.
– Выходи, – вдруг сказал он.
-Что? – не поняла Маша. Она была готова на все: быть избитой, изнасилованной прямо тут, в автомобиле, она готова была даже умолять пощадить ее и не убивать. Ведь могло же придти Владу такое в голову. Но…
– Выходи! – почти выкрикнул Непомнящий.
Маша еще секунду колебалась, а затем щелкнула дверцей и вышла на улицу. Сразу утонула ступней в холодной земляной жиже, покачнулась, но на ногах все-таки устояла. Тело от холода мгновенно покрылось мурашками и она обняла себя руками за плечи, впрочем, совсем не надеясь согреться. «Волга» заурчала, дернулась и двинулась вперед, в сторону трассы. Уткина еще немного постояла, провожая взглядом такси, и заковыляла по направлению к дороге. По пути она дважды упала на влажную землю, измазалась в грязи, разорвала колготки, но до трассы все-таки дошла. Автомобили проносились мимо, не замечая ее. Ветер усилился. Она совсем не представляла, сколько же нужно идти, чтобы добраться до города, но медленно, чуть прихрамывая, шла вперед. Главное не останавливаться. В какой-то момент ее ослепило фарами и Маша прикрыла лицо ладонью. К ней задним ходом медленно приближалась та самая «Волга». Это был не сон. Не видение. Это был автомобиль Влада с черными шашечками на багажнике. И когда она уже прибавила шаг навстречу, когда рот ее искривился в жалкой усмешке (простит, увезет, пожалеет), машина затормозила, на асфальт шлепнулись сапоги, затем кофточка и шубка. Дверца захлопнулась и «Волга» стремительно умчалась вперед. Теперь уже навсегда.
Автор публикации
